Неугасимое пламя

— Я поняла тебя, Ребекка, и обещаю, что никаких сюрпризов не будет, — заверила Николь. — Восемь часов тебя устраивает?

— Вполне, — согласилась Ребекка.

— Тогда до встречи!

Ребекка вылила себе в чашку остаток кофе, а затем, охваченная жаждой открытий, устремилась к лестнице. В разговоре с Николь она не упомянула, что собирается обшарить чердак в поисках замочка, который открывается найденным вчера ключом. Поднявшись на чердак, она извлекла таинственный ключ из кармана джинсов. Она никак не смогла бы объяснить, почему это столь важно для нее — выяснить, к чему подходит ключ. Просто важно, и все тут.

Ребекка огляделась, раздумывая, что же можно открыть этим ключом. Она рассматривала ящики, громоздившиеся вокруг, попыталась открыть сундук, но безуспешно.

В углу она заметила белую металлическую кушетку с наваленными на нее подушками. Ребекка хорошо помнила привычку своей матери убирать ненужные вещи с глаз долой — под кушетку или за нее. Она направилась в угол и наклонилась, заглядывая под кушетку. При виде маленькой деревянной шкатулки она радостно улыбнулась, а затем залезла под кушетку и вытащила ее на свет.

Усевшись на кушетку, Ребекка вставила ключ в замочек. Ключ подошел к нему! Она подняла крышку, и возглас изумления сорвался с ее губ. Внутри ящичка из кедрового дерева находились чьи-то дневники. Ребекка открыла один из них и прочла дату: 1860 год, а рядом имя писавшей — Рэчел Галлагер. Лежавшая там же связка писем, написанных выцветшими, почти неразличимыми чернилами, была перевязана лиловой бархатной ленточкой, точно такой же как та, на которой висел ключик. В загадочной шкатулке имелось также несколько кусочков материи. Вытащив один из них, Ребекка обнаружила, что этот небесно-голубой лоскуток прикрывает фотографию. На обороте ее стояло имя фотографа — Э. Джейкобс.

Ребекка снова перевернула фотографию и замерла, пораженная красотой смотревшего с нее слегка улыбающегося мужчины. Наибольшее впечатление произвели на Ребекку его глаза. Она, разумеется, не могла знать их цвета, но почему-то решила, что они непременно должны были быть голубыми. Это были глаза, чей взгляд проникал в самую душу, и озаряли они мужественное лицо с широким и высоким лбом, красиво изогнутыми бровями и темными вьющимися волосами. Короче говоря, большинство женщин замедлило бы шаг, чтобы бросить на этого мужчину еще один взгляд. «А может быть, даже и не один», — подумала Ребекка.

Прошло несколько минут, прежде чем она смогла оторваться от фотографии и отрешиться от смутного ощущения, что этот мужчина ей знаком.

Это было просто смехотворно. Судя по одежде и по дате, красовавшейся на обороте рядом с фамилией фотографа, — 1861 год, этот мужчина давным-давно покоился в могиле.

Но кто он?!

Ребекка понимала, что он не является ее прапрадедушкой, Барретом Фрезером. Старую фотографию, на которой он был снят вместе со своей женой Рэчел, она видела не раз. Баррет Фрезер не имел ничего общего с таинственным незнакомцем.

Отведя, наконец, взгляд от фотографии, Ребекка снова принялась исследовать содержимое шкатулки. Она обнаружила платок из тонкой материи, окаймленный кружевами, с вышитыми на нем бабочками. В него был завернут золотой медальон на тоненькой цепочке. Это чудесное произведение ювелирного искусства украшали переплетенные буквы «Р» и «М». Ребекка нажала крошечную кнопочку, и медальон раскрылся, явив ее взгляду два миниатюрных портрета — мужской и женский.

Женщину Ребекка узнала сразу: это была ее прапрабабушка Рэчел, а мужчина… тот же самый, что на фотографии!

Ребекка вздрогнула. Художник сумел найти такой оттенок голубого, что глаза мужчины до сих пор казались живыми. А золотистые волосы Рэчел были неотличимы от волос самой Ребекки.

Поддавшись внезапному порыву, Ребекка надела медальон, и он мягко скользнул в ложбинку между ее грудей.

Она взяла в руки один из переплетенных в кожу дневников и на мгновение заколебалась: должна ли она читать их, имеет ли она право вторгаться в личную жизнь своих предков?

«Нет, — машинально ответила Ребекка. Но ведь если Рэчел не хотела, чтобы их прочитали, она уничтожила бы их», — тут же возразила она сама себе.

Может быть, Рэчел как раз хотела, чтобы ее дневники кто-нибудь нашел. И возможно, в ее записях содержатся сведения, которые помогут идентифицировать человека, запечатленного на фотографии. Человека, который не был ее мужем.

«Она должна была очень сильно любить его, — думала Ребекка. — Но не исключено, что я просто фантазирую и мое воображение профессиональной сценаристки заставляет меня домысливать то, чего на самом деле и в помине не было».

Нет, в глубине души Ребекка знала, что она права. Она чувствовала это. Рэчел любила этого человека настолько, что не смогла забыть его, даже выйдя замуж за другого.

Ребекка завидовала подобной любви.

Она поудобнее устроилась на кушетке и начала читать:

«Сегодня я встретила человека, чьей женой я желаю стать. О Боже, я знаю, это звучит глупо, но это правда — я не могу отвести от него глаз. Ни с кем другим я никогда не буду испытывать ничего подобного.

Как могло это случиться? Он полностью завладел моим сердцем…»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Луизиана, 1860

Рэчел Галлагер следила за человеком, скакавшим по свежему лугу на горячем крупном жеребце. Это был один из лучших коней ее отца и очень подходил всаднику. Они двигались как единое целое. Рэчел стояла в тени темно-зеленого дуба, поросшего испанским мхом, и теплый ветерок вместе с запахом росшего неподалеку жасмина окутывал ее ласковым покровом.

Красивый всадник заставил лошадь идти шагом, доказывая, что ею вполне можно управлять. У Рэчел перехватило дыхание, когда он направил животное к трем высоким каменным барьерам. Лошадь и всадник преодолели их легко, без малейшей суеты, к вящему удовольствию зрителей, как белых так и черных, собравшихся вокруг выбеленного забора.

— Клянусь честью, — раздался голос Коннора Галлагера, отца Рэчел. — Я знал, что парень справится с этим проклятым упрямцем. Смотри, смотри, дорогая, — указал он дочери на всадника, снова преодолевшего препятствие, на сей раз на полном скаку.

Руки Рэчел в белых перчатках были судорожно сжаты. Он слишком рисковал. А что, если строптивый жеребец заартачится? Всадник может получить травму или — того хуже — погибнуть. Несмотря на обуревавший ее страх, Рэчел как завороженная следила за ними.

Наконец наездник заставил лошадь взять последнее препятствие и приблизился к ним.

Только теперь она перевела дыхание. Ее отец был прав, как всегда, когда дело касалось лошадей: наездник был великолепен.

— Не желает ли мадемуазель чего-нибудь прохладительного? — раздался позади нее нежный голос.

Рэчел обернулась и увидела настоящую красавицу. Высокую, в тюрбане вишневого цвета вокруг головы, с кофейной кожей и золотыми глазами.

— Да-да, благодарю вас, — пробормотала Рэчел, принимая из ее рук бокал лимонада со льдом. Лед был предметом роскоши на юге. Его привозили по Миссисипи и лишь богатые плантаторы имели возможность запасаться им.

Рэчел старалась получше распробовать фруктовое питье. Для девочки, которая прежде пила только молоко или чай, каждый новый напиток здесь, в Новом Орлеане, куда она прибыла лишь шесть месяцев назад, был в диковинку. Кофе, подаваемый в Кафе дю Монд, пленил ее настолько, что теперь она пила его каждое утро.

Почти все в Новом Орлеане очаровывало Рэчел. Ведь в пансионе в своей родной Ирландии она жила в маленьком замкнутом мирке, а здешняя жизнь так отличалась от той, к которой она привыкла!

— Назовите вашу цену.

При звуке этого глубокого мужского голоса Рэчел подняла голову и взглянула в лицо наездника.

Она увидела свою судьбу. Она знала это так же твердо, как знала собственное имя. В этот миг в ее жизни изменилось все. Любовь совершила это превращение. Быстрое, внезапное, бесповоротное.

— Пять тысяч, как договорились, — ответил Коннор Галлагер.

— Я бы заплатил и вдвое больше, — честно признался всадник, спешиваясь и похлопывая жеребца по шее.

Рэчел пришла в восторг от его загорелых рук с тонкими сильными пальцами. Она легко представила, как они заряжают пистолет, поднимают бокал, сдают карты или держат женскую талию во время танца.

— Рад слышать, что заплатил бы, но слово Коннора Галлагера нерушимо!

— Тогда по рукам. — Высокий мужчина протянул руку Коннору.

Обменявшись рукопожатием с Коннором, он взглянул на Рэчел и улыбнулся, сверкнув белыми зубами. Его голубые глаза засияли.

— Могу ли я представить вам свою дочь Рэчел, мсье? — В голосе Коннора звучала родительская гордость. — Рэчел, это Мэтью Деверо.

Девушка облизнула пересохшие губы. Она уже слышала это имя. Мэтью Деверо был отпрыском одного из первых семейств Луизианы. Богатый молодой креол безупречного происхождения, занимавший главное место в умах мамаш с дочерьми на выданье. Ей с трудом верилось, что он действительно существует, настолько легендарной была его репутация. Он танцевал, ездил верхом, стрелял лучше, мог выпить больше, чем любой другой молодой человек Нового Орлеана. Рассказы о его талантах и похождениях ходили во множестве, также как и слухи о прекрасной любовнице-квартеронке с Рампарт-стрит. Все это и многое другое Рэчел почерпнула от юных американок, их соседок по Гарде-Дистрикт.

— Enchante[1], мисс Галлагер. — Он поднес к губам ее затянутую в перчатку руку.

Рэчел задрожала, хотя его губы даже не коснулись ее кожи.

— Очень приятно познакомиться, мистер Деверо, — пролепетала она.

— Не окажете ли вы мне честь позавтракать у нас? — спросил Мэтью у Рэчел и ее отца.

Коннор бросил испытующий взгляд на дочь.

— С удовольствием, мой мальчик, — в своей обычной манере ответил он.

— Отлично. — Мэтью окликнул долговязого парнишку лет четырнадцати: — Джейсон, поди сюда!

Мальчик поспешил на зов, широкая улыбка расползлась по его темному лицу.

— Как же вы назовете этого красавца, мистер Деверо? — поинтересовался Коннор.

Глаза Мэтью лукаво сверкнули.

— Не будете ли вы столь любезны дать ему имя, мисс Галлагер?

Лицо Рэчел запылало.

— Если вы желаете… — тихо проговорила она.

— Я буду чрезвычайно рад, — ласково ответил он.

Девушка немного подумала.

— Симарон[2], — решила она.

Мэтью Деверо одобрительно улыбнулся. «Подходящая кличка для этого жеребца», — подумал он.

— Прекрасный выбор, мисс Галлагер.

— Отведи Симарона в конюшню, Джейсон, — приказал Мэтью юному груму, — и проследи, чтобы его получше накормили.

Он нежно провел по спине лошади.

— И пусть его хорошенько почистят скребницей.

— Хорошо, сэр, — повиновался Джейсон.

— Разрешите? — спросил Мэтью, предлагая девушке руку.

Она взглядом спросила разрешения у отца. Тот кивнул, и она оперлась на руку Мэтью, который повел ее к дому. Она с благодарностью отметила, что он приспосабливает шаг к ее более мелким шагам. Опираясь на его руку, она ощущала тепло его тела и чувствовала, как перекатываются его мускулы под бледно-серой тканью сюртука.

Дом был самым большим из всех, которые ей довелось видеть со времени переезда в Америку. Это было величественное здание, со всех сторон окруженное мощными дубами, напоминавшими вооруженных часовых. Массивные колонны поддерживали крышу, длинная галерея с красивой железной решеткой окружала верхний этаж, затеняя нижний, облицованный красным кирпичом. Французские двери украшали оба этажа. Некоторые из них были открыты, белые кружевные занавески слегка колыхались. На яркой зелени луга играл солнечный свет.

Крупный пес стоял возле дома, недоверчено глядя на приближающихся людей. Вдруг он вздрогнул и прыжками понесся в их сторону.

Рэчел попятилась при виде громадного зверя, в доли секунды преодолевшего расстояние, отделявшее их от входа в дом. Пес остановился и тихонько зарычал.

— Что это за порода? — спросила девушка.

Мэтью рассмеялся:

— Всего понемножку. Я выиграл его в карты два года назад.

— Вы играли на собаку? — недоверчиво спросила она.

— В тот раз — да. С псом плохо обращались, и я поставил против его владельца пять двойных орлов.

В ответ на ее недоумевающий взгляд он пояснил:

— Двойной орел — это двадцать долларов золотом, мисс Галлагер.

Рэчел была поражена.

— Вы готовы были рискнуть этой суммой, чтобы спасти собаку?

Мэтью пожал широкими плечами. Он не стал развивать эту тему.

«Какой необыкновенный человек!» — думала Рэчел, входя с ним в прохладный вестибюль.

— Анжелика, — негромко позвал Мэтью, и женщина в вишневом тюрбане скользнула в комнату.

— Да, мсье, — отозвалась она своим певучим голосом.

— Проводи мисс Галлагер в одну из верхних спален, чтобы она могла освежиться перед завтраком. Мама и Маргарита дома?

Анжелика заулыбалась:

— Хозяйка у себя в комнате с вашим папенькой, а ваша сестра играет в куклы.

Мэтью хмыкнул:

— Хорошо, Анжелика. — Он повернулся к Коннору Галлагеру: — Могу ли я предложить вам бокал вина, мсье, пока мы покончим с нашим делом?

— Разумеется, мой мальчик, — ответил тот, а дочь сделала ему ласковый знак затянутой в перчатку рукой и начала подниматься по широкой лестнице на второй этаж.

Взгляд Рэчел скользил по портретам предков Мэтью Деверо, развешанным вдоль стен. Особое ее внимание привлек один женский портрет. На нем изображена была красивая немолодая женщина с горделивой осанкой, живыми голубыми глазами и еле заметной горькой складкой в углах рта.

— Это прабабушка мсье Мэтью, — пояснила Анжелика, — баронесса Мадлен-Анна де Шартье. Она была красавица, и вся семья ее очень любила.

Анжелика ввела Рэчел в большую, прекрасно обставленную комнату с массивной кроватью орехового дерева, занимавшей почти целиком одну из стен. Белые противомоскитные занавески были откинуты в стороны и золотистыми шелковыми тесемками подвязаны к резным столбикам. С обеих сторон кровати стояли мраморные ночные столики, на каждом из них по серебряному канделябру. У одной из стен помещался шкаф, у другой — стеганое кресло лилового бархата.

— Как красиво! — воскликнула восхищенная Рэчел.

Ее комната в ирландском пансионе была обставлена просто и практично, без всяких излишеств. «А здесь, — думала девушка, — все дышит роскошью».

— Сейчас я принесу вам воды, и вы сможете привести себя в порядок, мадемуазель, — сказала Анжелика, ласково улыбаясь.

— Благодарю вас, Анжелика. Очень вам признательна, — кивнула Рэчел, продолжая рассматривать комнату.

Дверь за Анжеликой закрылась, а Рэчел продолжала восторженно изучать изысканное убранство помещения. «Маме понравилось бы здесь», — мелькнуло в голове девушки. Это было подлинное женское царство, царство женщины, любящей и ценящей красоту. Сняв перчатки, она провела пальцами по легким занавескам кровати. Тонкие, очень-очень тонкие. Рэчел уселась на маленький диванчик, украшенный вышитыми подушками. Она рассмотрела их и восхитилась мастерством вышивальщицы. На одной из них был изображен спаниель, на другой — пара оленей.

В дверь легонько постучали, и снова появилась Анжелика. Она принесла медный кувшин с водой и вылила ее в фарфоровую раковину. Из глубокого кармана юбки она извлекла маленький флакончик красного стекла.

— Фиалковая эссенция, мадемуазель. Вы не возражаете?

— Нет, — улыбнулась Рэчел.

Анжелика вылила немного эссенции в теплую воду и, втянув в себя воздух, осталась довольна результатом.

— Вам нужно еще что-нибудь, мадемуазель?

Рэчел заверила ее, что не нуждается абсолютно ни в чем. Она сняла шляпу и бросила ее на свободный диванчик.

— Тогда я вернусь за вами через полчаса.

К этому времени вся семья должна собраться за столом.

— Большое вам спасибо, Анжелика.

Рэчел умылась и сразу почувствовала себя освеженной и бодрой. Застегивая платье, она снова перенеслась мыслями к человеку по имени Мэтью Деверо. При воспоминании о его глубоких пленительных голубых глазах сердце ее забилось учащенно.

Колесо судьбы сделало еще один оборот, и явился он — ее принц, ее прекрасный рыцарь, владыка ее души. Без предупреждения он вторгся в ее жизнь и овладел ее сердцем — отныне и навсегда, она чувствовала это.

Красивые губы Рэчел тронула легкая улыбка. Пусть он еще ничего не знает, но дело обстоит именно так. Это знает она!

— Так вы совсем недавно в Америке, мисс Галлагер?

— Совершенно верно, — ответила Рэчел на вопрос, заданный матерью Мэтью, и проглотила вторую ложку нежнейшего протертого супа с кусочками лангуста, лука и картошки, — я училась в пансионе, когда мои родители переехали в Америку, а затем задержалась там еще — занималась с несколькими девочками.

— Вам нравится преподавать? — спросила Фрэнсис Деверо.

— Очень нравится, мадам, — ответила Рэчел с энтузиазмом, и ее голубые глаза загорелись. — Я с величайшим удовольствием учила их и наслаждалась возможностью расширить границы их мира, ограниченного прежде лишь родной деревней.

— И как же вы достигали этого? — спросил Мэтью. Он был не в состоянии отвести от нее взгляд с тех пор, как она вошла в комнату, а вернее, с того самого момента, как он увидел ее под старым дубом. И причиной было вовсе не ее очарование, ведь Мэтью приходилось встречать женщин гораздо более изысканных и пре красных, чем мисс Галлагер. Он сам толком не понимал, что случилось. Если бы он верил в колдовство, то решил бы, что попал в тенета волшебницы.

В течение нескольких мгновений Рэчел как зачарованная смотрела на Мэтью.

— Обучая их чтению, мсье, — наконец ответила она. — Обладая этим даром, они могут познать неизведанные места, чужую жизнь, новые события и вещи. Знание, я уверена, есть наилучший базис для человеческой жизни.

— Это у нее от матери, — перебил Коннор Галлагер, с гордостью взглянув на дочь. — А что до меня, — он пожал широкими плечами, — то у меня как-то никогда не было времени для чтения.

На любящий взгляд отца Рэчел ответила тем же:

— Мой папа хочет сказать, что в некоторых кругах Ирландии образование рассматривалось как пустая трата времени, совершенно излишняя для молодого человека из католической семьи.

— А как же ваша мама? — спросила Фрэнсис.

— Мама принадлежит к английскому дворянству, мадам, — пояснила Рэчел, — и она получила воспитание, соответствующее ее положению.

— Это одна из причин моего переезда в Америку, — проговорил Коннор. — Здесь человек есть человек, и плевать на его религию. Очень грустно, что у меня дома твое вероисповедание значит больше, чем ты сам. — Коннор поднял свой бокал и осушил его до дна.

Впервые Рэчел слышала, чтобы ее отец говорил о собственной родине с такой горечью.

— Здесь тоже достаточно острых проблем, мистер Галлагер, — заверил его Мэтью. — Если в ближайшее время они не разрешатся, то, я боюсь, мы вынуждены будем «спустить с цепи войну».

— Сомневаюсь, что твоя матушка, Мэтью, находит подобные темы подходящими для застольной беседы, — заметил мистер Деверо-старший.

Фрэнсис Деверо бросила нежный взгляд в тот конец стола, где сидел Эдуард, человек, с которым она была связана супружескими узами в течение вот уже двадцати семи лет. Он ответил ей едва заметным ласковым жестом.

— Мы должны пригласить в гости вашу маму, — заявила она, обращаясь к Рэчел.

— Она будет очень рада, мадам.

Рэчел знала, что Кэтлин Энсли Галлагер пожертвовала многим ради брака с небогатым ирландцем, и одной из жертв стало изгнание из привычного круга. Знакомство с дамой типа Фрэнсис Деверо, возможность бывать у нее в доме означали бы для ее матери возвращение в хорошее общество. Рэчел чувствовала, что ее сердечная, искренняя мать и мать Мэтью понравятся друг другу.

— Превосходно, — заметила Фрэнсис, — в таком случае это произойдет в ближайшее время. — Она взглянула на своего сына, чей взор был прикован к их прелестной гостье. — Да-да, я думаю, в самое ближайшее.

Рэчел вспыхнула, встретившись глазами с Мэтью. Она первая отвела взгляд и постаралась сосредоточить внимание на стоявшей перед ней тарелке. Через некоторое время она украдкой подняла глаза и посмотрела на его руки. Длинные тонкие пальцы сжимали ножку хрустального бокала, наполненного вином. Рэчел обратила внимание на золотое кольцо с топазом, украшавшее его левый мизинец. Камень сверкал словно застывшая капля расплавленного золота. «Оно идет ему, — подумала Рэчел, — гораздо больше, чем пошли бы более дорогие камни». В этом кольце было нечто необычное, индивидуальное. Оно свидетельствовало о том, что его обладатель следует своим собственным вкусам, а не привычкам общества, в соответствии с которыми ему следовало бы носить нечто более дорогое, скажем бриллиант, сапфир или рубин.

Слуги унесли суп и вернулись с холодными мясными закусками, сырами и свежим, еще теплым, хлебом.

Постоянно ощущая присутствие человека, сидящего напротив нее, Рэчел практически потеряла аппетит. Она слушала, как он говорит с ее отцом о лошадях, но тема их разговора не имела для нее никакого значения. Говори он о базарных ценах на рыбу, она все равно наслаждалась бы самими звуками его голоса. «Какая у него приятная манера говорить! Похожа на ирландскую», — думала девушка.

— Вы ездите верхом, мисс Галлагер? — спросил Мэтью, когда, поднявшись из-за стола, они вдвоем прогуливались по лужайке. Мистер Галлагер и родители Мэтью расположились на веранде, потягивая прохладительные напитки.

Рэчел искоса взглянула на Мэтью.

— Немного, — пробормотала она, сознавая, что под верховой ездой он едва ли подразумевает прогулку на ее маленькой и очень спокойной кобылке.

— Тогда вы, быть может, согласитесь покататься со мной в один из ближайших вечеров? — спросил Мэтью, останавливаясь под развесистым дубом.

Ни минуты не колеблясь, Рэчел выпалила:

— С огромным удовольствием, сэр.

— «Мэтью», пожалуйста! — попросил он.

Рэчел почувствовала, как заколотилось у нее сердце. Интересно, чувствует ли он то же, что она, или все это просто ее глупость?

— Мэтью, — послушно произнесла она, и голос ее звучал хрипло.

— А можно мне называть вас «Рэчел»?

Разрешение было дано незамедлительно.

— Красивое имя Рэчел, — оказал он.

— Так звали мою бабушку.

Мэтью рассмеялся:

— Значит, у нас с вами есть нечто общее. — Его голубые глаза весело сверкнули. — Меня тоже назвали в честь маминого отца — некоего Мэтью Алленкура из Филадельфии.

— Так ваша мама с Севера? — с любопытством спросила Рэчел. Даже того непродолжительного времени, которое она провела в Новом Орлеане, оказалось достаточно, чтобы узнать о глубокой пропасти, лежащей между коренными обитателями Юга и теми, кого здесь называли «янки». Сама она жила в той части города, где селились выходцы из всех стран света. В доме, ближайшем к их собственному, обитало семейство Чандлеров. Мистер Чандлер был служащим нью-йоркского банка. Его жена стала близкой подругой матери Рэчел, в то время как сама Рэчел очень сблизилась со старшей из трех девочек Чандлер.

— Она из хорошей старой филадельфийской семьи, — пояснил Мэтью. — Я был там два месяца назад. У меня там масса кузенов и кузин, а мой дядя возглавляет семейный бизнес. Я ездил туда, чтобы присутствовать на свадьбе одного из кузенов. Мы должны были отправиться туда всей семьей, но моя сестра как раз перед этим перенесла тяжелую пневмонию и решено было не подвергать ее тяготам длительного путешествия.

— Она полностью оправилась?

Мэтью улыбнулся.

— Да, слава Богу! — с чувством произнес он. — Хотя она до сих пор быстро устает. Кроме того, ее гувернантке пришлось уйти от нас, чтобы ухаживать за сестрой, которая сейчас в интересном положении, и Маргарита очень скучает.

Теплота, звучавшая в его голосе, была приятна Рэчел. По тому, как Мэтью Деверо рассказывал о Маргарите, становилось совершенно очевидным, что он нежно любит свою младшую сестру.

— Могу ли я быть ей чем-нибудь полезной? — предложила она совершенно искренне и не задумываясь о последствиях.

— Вы готовы пожертвовать своим временем, чтобы заниматься с моей сестрой?

— Я полагаю, — проговорила Рэчел, — что могла бы уделять ей несколько часов в неделю, если, конечно, ваши родители не будут возражать.

— Они будут чрезвычайно признательны вам, я уверен. — Мэтью взял ее руку и прижался к ней теплыми губами. — И мне тоже это будет очень приятно, — добавил он, и голос его прозвучал хрипловато и ласково.

— Рэчел! — позвал Коннор Галлагер. — Пора домой, дорогая!

Сердце Рэчел отчаянно забилось, когда губы Мэтью прикоснулись к ее коже.

Что такое с ней творилось?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«Не было ни единого дня в течение последних двух недель, когда бы я не думала о Мэтью. Каждое утро я просыпаюсь с мыслями о нем, о том, какое важное место занял он в моей жизни.

Два раза мы катались верхом по восхитительной Ривер-Роуд. Именно там, знакомясь под руководством Мэтью с этими чудесными местами, я обнаружила, что все сильнее запутываюсь в его сетях.

Неужели любовь, думаю я, настолько похожа на волшебные чары, что каждая встреча многократно усиливает чувство? Кажется, будто некая фея брызнула на меня колдовским зельем, пока я спала. Но если это и впрямь волшебство, я желала бы, чтобы оно длилось вечно».

Рэчел закрыла дневник, мысли ее были далеко-далеко от их новоорлеанского дома. Подперев щеку правой рукой, она рассеянно смотрела в окно своей спальни. Задумчивость ее была столь глубока, что она не замечала даже порхания птиц, беззаботно распевавших на дереве прямо перед окном.

Кэтлин Энсли Галлагер вошла в спальню дочери, держа в руках большую глазурованную вазу с только что срезанными цветами.

— Неправда ли, они прекрасны? — спросила Кэтлин и осторожно поставила вазу на низкий столик.

— Я просто не в силах совладать с собой, когда вижу цветочницу на базаре. У одной старушки сегодня были замечательно подобранные букеты, а я еще добавила несколько цветов из нашего сада. — Она наклонилась и с наслаждением втянула в себя аромат.

Рэчел услышала голос матери и обернулась. Она прекрасно знала, что ее мать бывала совершенно счастлива, когда работала в собственном маленьком цветнике, сажала растения по своему вкусу, ухаживала за ними, компоновала.

Что касается Рэчел, то работа в саду, как таковая, мало увлекала ее, хотя результаты этой работы неизменно радовали. Она с большим удовольствием брала краски и старалась запечатлеть то, что столь искусно создавала ее мать.

— Я просила Лизль подать нам чай сюда, если ты не возражаешь, моя милая, — сказала Кэтлин.

— Я буду очень рада, мама, — ответила Рэчел, убирая дневник в ящик секретера и запирая его крошечным ключиком.

Ее действия не остались незамеченными ее матерью, которая, однако, предпочла отложить разговор на эту тему до того момента, как им подадут чай.

Лизль, цветная служанка, но не рабыня, а свободная, появилась в дверях с серебряным подносом в руках. На подносе красовался пузатый чайник и чайный сервиз тонкого китайского фарфора. Каждый предмет был украшен одним и тем же рисунком: голубая веточка глицинии в форме буквы «А» на белом фоне. Поставив поднос, Лизль опустила руку в карман своего белого передника и извлекла оттуда пухлый конверт кремового цвета.

— Для вас, мадемуазель, — объявила она, протягивая конверт Рэчел. — Один из слуг Деверо принес его несколько минут назад.

Тон служанки ясно свидетельствовал о том, что знакомство ее госпожи с одним из самых уважаемых семейств Нового Орлеана льстит ей. Удаляясь из комнаты, она радостно улыбалась.

Кэтлин налила дочери чашку крепкого чая, добавила молока и сахара, в то время как Рэчел взламывала восковую печать и вскрывала конверт.

— От мистера Мэтью Деверо, наверное? — спросила Кэтлин, слегка приподняв брови.

Не отрывая взгляда от изящного женского почерка, Рэчел покачала головой:

— Нет, мама, от его матери.

От внимания Кэтлин не укрылся румянец, вспыхнувший на щеках дочери. Ей было совершенно ясно, что Мэтью Деверо для Рэчел есть нечто большее, чем случайное увлечение. В лице девушки появилось что-то такое, чего не было прежде.

— Вот твой чай, Рэчел.

Рэчел взяла чашку из рук матери и улыбнулась ей. Она отпила глоток, и мысли ее вернулись к только что полученной записке. В ней содержалось приглашение Рэчел и ее родителям присутствовать на торжественном обеде, который семья Деверо давала на следующей неделе в своем городском доме.

— Нас приглашают на обед к Деверо, здесь, в Новом Орлеане.

— Можно взглянуть? — вежливо спросила Кэтлин.

— Разумеется, мама. — Рэчел передала ей письмо.

Снова взяв свою чашку, Рэчел прихлебывала чай и наблюдала, как взгляд ее матери скользит по изящным строчкам. Несколько минут Кэтлин раздумывала, и Рэчел с трудом сдерживала нетерпение.

Наконец, не в силах ждать более, она спросила:

— Ну так что же, мы сможем пойти, мама?

— Тебе хочется, детка? — Кэтлин знала ответ заранее.

Рэчел кивнула.

— Да, мама, — откровенно призналась она. — Очень хочется.

Кэтлин перегнулась через низенький столик и накрыла руку дочери своей. Она очень гордилась своим ребенком и с радостью думала о том, в какую прелестную женщину превращается Рэчел. Она с большим трудом перенесла разлуку с дочерью, остававшейся в частной школе, меж тем как они с Коннором начинали свою жизнь в Америке. Но они заранее решили, что, лишь став на ноги в новой стране, смогут привезти туда свою девочку. И Кэтлин заручилась обещанием собственных родителей позаботиться о внучке, если с ней и Коннором что-нибудь случится.

— Что ж, я думаю, мы должны пойти, — ласково сказала она. — Я пошлю ответ миссис Деверо, поблагодарю за приглашение и напишу, что мы его принимаем. — И, не снимая руки с руки дочери, Кэтлин спросила: — Тебе нравится Деверо-младший?

Рэчел подняла на мать глаза — голубые с легким оттенком серого. Она понимала, что не сможет солгать матери ни в чем, а тем более в столь важном для нее вопросе, как ее чувство к Мэтью.