Укрощение тигра в Париже

      — Привет, Лимонов! — Нахальный голос моей последней экс-жены не спутаешь ни с каким другим нахальным голосом. Легка на помине.
      — Привет. Ты откуда? Из…
      — Из Парижа. Ну, как живешь, Лимонов?
      — Хорошо живу. А ты?
      — Прекрасно! Приехала развлечься.
      Может быть, она и не прекрасно живет, но черта с два она признается. Манеру сохранять сладчайшее выражение лица, даже если в ее присутствии колотят графа (действительный случай, о котором мне рассказал наш общий знакомый — журналист), и продолжать светское щебетание — эту часть аристократического кодекса поведения графиня усвоила твердо.
      — Мне говорили, ты плохо выглядишь. Бледный, в морщинах… — Удовлетворение прозвучало в голосе моей бывшей.
      — Я болел несколько дней. Твой информатор, очевидно, видел меня сразу после гриппа. Или после хорошей поддачи.
      — Берегись! В твоем возрасте моего первого мужа схватил инфаркт.
      — Спасибо за заботу!
      — Не за что, дорогой. Пить в твоем возрасте тоже следовало бы меньше. Впрочем, с твоей подружкой-алкоголичкой…
      — Послушай, — разозлился я, — ты что, специально позвонила с целью наговорить мне гадостей? Хочешь со мной беседовать, веди себя соответственно…
      — Ты что, Лимонов, на кого голос повышаешь, забыл с кем разговариваешь?
      — По-моему, это ты забыла, с кем разговариваешь. Я тебе, между прочим, ничего не должен. Злит тебя то, что я живу с другой женщиной, да?
      — Свинья! — графиня прервала связь.
      Я едва успел дойти до выключателя, хотел включить верхний свет, дабы разглядеть в зеркале над камином свое злое лицо, как серый грязный коробок опять завизжал дикой свиньей.
      — Да!
      — И отдай мне все мои картины, которые у тебя висят! Ты, между прочим, мог бы давно догадаться это сделать, если бы был порядочным человеком…
      — Возьми свои картины. Всегда пожалуйста!
      — Отдай их моей сестре…
      Уложив трубку на грязный коробок, я расхохотался. Развеялся наконец полностью серый дымок наваждения не действует уже на меня сложный коктейль, составленный из предпочитаемых мною запахов и цветов спектра, ритмов движений, тембра голоса, десятка выражений лица, биогипноза, сексуальных иллюзий, и я увидел эту женщину такой, какой ее всегда видели другие. Несколько месяцев назад, обиженная самим фактом необычно затянувшегося пребывания Наташки на рю дез'Экуфф, графиня прислала мне рассерженное письмо. Среди прочей злости я разыскал в нем и следующие строчки:

      «Вчера получила анонимное письмо из Калифорнии… дословно переписываю его здесь. «Уважаемая графиня де… Известно ли вам, что ваш муж уже долгое время в Париже живет с нашей местной проституткой. Все местные евреи поздравляют вас с новой родственницей. Также совокупляемся с надеждой русской литературы — Эдуардом Лимоновым.»»

      Дальше графиня вопрошает:

      «Неужели из всей клоаки ты не мог выбрать чего-нибудь почище? Неужели в тебе нет ничего святого? Ведь я твоя жена, хотя и бывшая…»

      — Ханжеству человеческому пределов нет, — изрек я философски, прочтя патетическое произведение. Не говоря уже о весьма произвольном делении всего многообразия мира на «святое» и «клоаку», мировоззрение графини страдает, мягко говоря, необъективностью. Можно подумать, что графиня жизнь прожила ангелочком, и это не она совокуплялась путем случайных связей с таксистами, трак-драйверами и драг-дилерами.
      Авторы же анонимного письма явно не психологи. Они забыли, кто такой Лимонов. Если бы даже тигр и был проституткой когда-то, это вызвало бы во мне только экзотическую гордость. Жрицы любви и падшие женщины всегда увлекали мое воображение. Но тигр не был. Тигр был рано созревшей девочкой, а потом женой двух еврейских мужчин, которые, живя с русской бабой, может быть, доказывали себе, что они настоящие мужчины. Одновременно тигр был моделью и певицей. Вне сомнения, тигр изменял обоим мужьям и очень. Тигр пел в ночных ресторанах и уж, наверное, позднее, когда расстался с мужьями, не часто возвращался в свою постель один. Но и Лимонов, уже живший в Париже, не терял времени даром. Несколько месяцев подряд, например, находя в этом известное удовольствие, Лимонов совокуплялся с парой — с женой и мужем. Так что о чем вы говорите, товарищи евреи из Лос-Анджелеса!.. Или, может быть, CIA? Простые евреи послали бы по-простому анонимное письмо ему. Бывшей жене графине — слишком уж тонко. Ибо предполагается, что графиня устроит ему скандал и, может быть, имея на него влияние, заставит его выставить Наташку. Пусть жизнь Лимонова будет хотя бы некомфортабельной…
      — Брось, Лимонов! CIA не интересуется твоей сексуальной жизнью, — сказал я себе, взял ножницы и пошел в ванную, намереваясь укоротить себе волосы. — Однако интересовались же они сексуальной жизнью актрисы Джоан Сиберж. Распустили же они в лос-анджелесских газетах слух, что Джоан беременна от одного из «Черных пантер». Пусть ты и не актер, но книга твоя, которую они зачислили в антиамериканские, продается в нескольких странах мира. В Германии она называется «Фак оф Америка». Ты заслужил анонимное письмо от CIA… — У товарищей из CIA до сих пор еще олд-фэшэн идеи, — рассуждал я, пытаясь разглядеть свой затылок. После того как Наташка расколотила два зеркала, стричься стало труднее. — Они, хотя и работают в самой передовой разведывательной организации своего времени, наверняка устроены так же, как любой американский мидл-класс мужчина, — измена жены их волнует больше, чем операции в Никарагуа. Они не понимают еще, что женщина имеет полное право распоряжаться отверстием у ней между ног, как ей заблагорассудится самой. Это же ее отверстие. Разумеется, если тигр найдет себе другого мужика, я буду страдать. Если тигр влюбится, я буду страдать от ревности, мучиться, может быть, выслеживать тигра, но охранять ее отверстие от других мужчин я не могу и не стану. Да и как? Самка всегда найдет способ, если она захочет. А уж охранять отверстие певицы в ночном клубе! Затруднительно!
      «CIA, CIA, улыбнитесь…» — пропел я, довольный получающейся прической. Аккуратная голова — вывеска торгового дома «Мужчины и K°». CIA не понимает русской психологии. Мы любим, чтобы на нас обращали внимание. Диссидент, которого игнорирует КГБ, чувствует себя глубоко обиженным, он, никому не нужный, может даже покончить с собой… А вы, графиня… Глупо пенять на тигра за то, что в прошлом тигр соглашался предоставлять свое отверстие мужчинам. За плату или бесплатно — не имеет значения. Тигр — сексуальное существо, тигр с детства любил и хотел ебаться (по его собственному признанию), почему же он не должен был ебаться, а, графиня? Ведь вы, графиня, не отказывали себе в этом удовольствии? К тому же, графиня, авторы анонимного письма почему-то вообразили, что это мужчины ебали тигра, а тигр, может быть, всегда думает, что это он ебет мужчин. Что в общем-то, графиня, вы, очевидно, знаете это из своего собственного опыта, недалеко от истины. Тигр себе лежит, или сидит, или стоит. А мужчина дурак, старается, его обслуживает…
 
      Мыши или преступление
 
      Они погружались в сон после делания любви, было около пяти утра. Звезда кабаре приподнялась на локте и прислушалась:
      — Что это?
      Обладая несокрушимым украинским здоровьем, писатель уже закрывал за собой дверь в сонное царство. Пришлось открыть ее снова и высунуться во внешний мир:
      — Что?
      — Звуки.
      Писатель прислушался. В квартире на рю дез'Экуф множество ночных звуков. Проведя в квартире несколько лет, из них год без Наташки, он знал все звуки квартиры, как буквы алфавита. Включалось и теперь щелкало, наматывая невидимого электрического глиста, переводя его в реальные французские сантимы и франки, — реле счетчика электричества. Неприятный звук, несмотря на то, что счет прибывает раз в два месяца. Маленький холодильник вдруг взглотнул и забулькал. Нагреваемая в хрупкой, как яйцо, ванной, в баке под потолком вода всхлипнула — и задребезжал заржавевшими внутренностями бак. Порывом ветра на хорошо пригнанную створку окна сдвинуло плохо пригнанный металлический запор, и створка подалась на пару миллиметров внутрь квартиры. «Ррррр-г!» Протопали по потолку пятки соседа. Цистит заставляет его посещать туалет по дюжине раз за ночь.
      — Ничего не слышу.
      — Ну как же? Писк! Ты выключил БиБиСи?
      Он твердо помнил, что выключил радио. Он читал книгу, когда явилась Наташка. Он вслушался глубже. Шагающие звуки примитивного будильника выплыли из прихожей. И едкий, действительно, писк, как булавочные уколы. И шуршание. Как шуршат бумагой, но менее сухо. И вдруг резкий скрип.
      — Это шкаф.
      Старые шкафы, нагреваемые ночью шоффажем, рассыхаясь, скрипят. Так как шкафов в квартире пять, то они попеременно жалуются на жару всю ночь. Разумеется, ни здоровый украинский Лимонов, ни более трудно засыпающая звезда, если хотят спать, не слышат тридцати трех звуков квартиры. Ее ночного репертуара. Любая квартира имеет свой ночной репертуар.
      — Спи! — сказал писатель. — Это или шкаф или шоффаж…
      Ему не хотелось думать о новых звуках, о писке и о шуршании. Ему хотелось спать.
      — Я боюсь, — сказала Наташка. — Это мыши. Ой! — и обняла его. Она не испугалась бы ножа, его подруга, но она дрожала.
      Он сел в постели:
      — Пойду посмотрю…
      — Не ходи! Они тебя укусят… Ой! Слышишь, опять шуршат… Их много! Какой ужас!
      На сей раз целая серия бесцеремонных шорохов раздалась из китченетт. Он встал и включил свет в спальне. Последовала еще одна серия шорохов, встревоженных и торопливых.
      — Они запутались в пакетах…
      Гологрудая и большеротая звезда с остатками не до конца смытого ночного мэйкапа на лице сидела в кровати, и физиономия ее выражала нешуточное беспокойство. Хотя женщины, несомненно, любят пугаться и преувеличивать опасность, заметно было, что она и вправду испугана.
      — Они запутались и не могут выбраться. Их много!
      Между каменной подпоркой раковины и фанерной стеной, отделяющей китченетт от квартиры, они традиционно складывали пластиковые пакеты, дабы пакеты находились под рукой. Сунув ноги в блистательные, цвета молодого алюминия тапочки, — часть наследства, полученного другом Димитрием от русского дюка, скончавшегося недавно, и братски разделенного с Лимоновым, — писатель осторожно выглянул в китченетт. Пакеты сотрясались и шуршали. Судя по энергии, с какой они сотрясались, он подумал, что не мышь, но крыса заблудилась в пакетах. Но он не сказал о своей гипотезе звезде кабаре.
      — Кыш! Кыш! Кыш отсюда! — он несколько раз хлопнул в ладоши.
      Она нервно засмеялась:
      — Так кур гоняют, Лимонов…
      «Точно, — подумал писатель. — Так в деревне гоняют кур». Почему ему вспомнилось это глупое «Кыш!» — восклицание, слышанное им в годы малолетства и беспамятства и, казалось, начисто изъятое из репертуара жизни? Вот уже несколько лет, как всплывают на поверхность памяти давно потопленные и, казалось, прочно опустившиеся на дно фразы. Присказки и прибаутки, принадлежащие, должно быть, словарю прадедушек и прабабушек: «Так сказал бедняк, а сам залез на печку», «Красивая, как корова сивая» и прочие в этом духе.
      Он отогнул американский флаг, осторожно вдвинулся в китченетт и ткнул пальцем в выключатель. Кухонные внутренности озарились нервным синим светом дневной лампы. Как в морге. Шорох прекратился. Голый, лишь в плейбойских тапочках дюка, писатель подозрительно всмотрелся в месиво пластиковых пакетов:
      — Мышей не вижу!
      — Они спрятались.
      Звезда успокоенно отклонилась на подушки. Он открыл и подставил под струю стакан. Наклонившись, открыл дверцу карликового холодильника и извлек пакет апельсинового сока. Наливая сок в воду, он успел увидеть серо-желтого грызуна, прошмыгнувшего между его алюминиевыми тапочками и скрывшегося под холодильником.
      — Мышь. Мышь пробежала, Наталья!
      — Где? Где мышь? — звезда кабаре вскочила на колени и закрыла глаза, а руками крест-накрест покрыла груди. Чтоб не укусили мыши.
      — Спрятались под холодильник.
      — Ой, у них там гнездо?! Она большая?
      — Маленькая. Мышь-подросток.
      Писатель заглянул за холодильник, и то, что он увидел, неприятно прошлось холодком по его голой спине, по позвоночнику. Распластавшись на белой шашечке пола, отчетливо видимая, мышь протискивалась в угол. Но протискивалась не под землю, где ей полагается жить, а всего-навсего в другую часть квартиры, в прихожую. Перегородка была фанерной, и, очевидно, в углу была дыра. Из прихожей она могла побежать только в большую комнату. Писателю вовсе не понравилось бесцеремонное расхаживание мыши по его квартире. Он платил две тысячи франков именно за то, чтобы жить отдельно от других животных. Он допил сок и вернулся в постель, оставив синий свет заливать шашечки пола.
      — Что же теперь будет? — Звезда прижалась к нему.
      — Завтра купим отраву или мышеловку.
      — Я боюсь спать…
      — Она что, идиотка, по-твоему? Ты же не полезешь к слону в кровать. Побоишься, что он тебя раздавит…
      — У слонов нет кроватей.
      — Ну где он там спит, под баобабом…
 
      На следующий день, в полдень, Наташка курила, сидя на стуле в прихожей. За окном на рю дез'Экуфф шумели веселые после субботы евреи. Звезда кабаре допила кофе, а писатель убирал в китченетт. Не без опаски один за другим, он выудил все пластиковые пакеты и теперь выметал из щели сор. Ломтики сырой картошки, кусочки хлеба, почерневшая половина капустного листа и даже затвердевший до каменной крепости кусок сыра вымелись из щели.
      — Сколько пищи для мышек! Дисциплинированному мышиному отряду хватит этих припасов на месяц!
      Писатель оставил веник и стал двигать холодильник, желая выдвинуть его в прихожую.
      — Осторожно, Лимонов! — попросила еще не совсем проснувшаяся певица. — Может быть, они притаились под холодильником…
      — Разумеется. Они там лежат, притаившись, и ждут, когда придет Наташа. Босая. Тут-то они на нее и набросятся!
      Он выдвинул угол холодильника в прихожую. Машинка для чистки ковров, примитивное сооружение, испокон веков стоящее за холодильником (Наташка и писатель ею не пользовались, предпочитая пылесос), вывалилось внезапно, рукоятью стукнув писателя по руке. Он вынес машинку в прихожую.
      — Ну-ка, мышь, выходи! — Он тряхнул машинкой. Оттуда (о, театральная неожиданность!) вдруг вывалился и шлепнулся на шашечный пол крупный темный грызун. Шмяк! И бросился под буфет.
      — Аааааааа-й! О-иииииииий! И-йййййййй! — выдала звезда кабаре целых три удивительно высоких для ее баянного голоса трели и вскочила на стул, на котором сидела.
      — Ни хуя себе! — воскликнул писатель, действительно пораженный появлением животного из машинки. Судя по размерам, это даже была не мышь. Существо удивительным образом смахивало на крысу. Или, может быть, это беременная мышь? И это мышь номер два. Вчерашняя мышь была маленькая. О своих сомнениях он, однако, не сообщил звезде, стоящей на стуле. — Помоги мне, Наташа, — сказал он. — Нужно выгнать мышь на лестницу.
      — Я боюсь, — прошептала она со стула.
      — Ты боишься маленькой мышки? Такая большая. Ты не боялась жить в криминальном районе в Лос-Анджелесе. Не боялась, когда грабители пырнули ножом соседку…
      — Она не маленькая, она большая. Она очень большая… — звезда кабаре заплакала.
      — Слезай со стула и открой дверь. Я возьму веник и буду ее выгонять. Слезай!
      Ему тоже было неприятно вторжение существ на их территорию. Но мужчина обязан быть мужчиной. Он вспомнил своего папу, убившего крысу выстрелом из ТТ за то, что крыса свила гнездо в мамином валенке. Та крыса была беременной. Интересно, по законам христианства, можно ли убивать беременную крысу? А по законам ислама? И почему отец не убил крысу, скажем, молотком, но застрелил? Писатель взял веник и сунул его под буфет. Жалко, что у него нет ТТ.
      — Так она тебя и ждет, — шмыгнув носом, сказала Наташка и слезла со стула.
      — Открой дверь.
      Она открыла дверь на лестницу и прижалась к стене рядом. Некоторое время он тыкал веником под буфетом, ожидая, что мышь выскочит. Мышь не выскочила. Решив, что она воспользовалась какой-нибудь дырой под буфетом и ускользнула, писатель хотел было уже оставить охоту, как вдруг животное выскочило из-под буфета! Но понеслось животное не на темную лестницу, как он ожидал, но к горячему шоффажу! Протиснулось, быстро пробежав по электрокабелям, в щель, сообщающую прихожую с ливинг-рум, и прыгнуло на полметра вниз. Вбежав в ливинг-рум, писатель увидел, как животное скрылось под диваном.
      — Ну все, — сказала Наташка, стуча зубами. — Я уйду к Нинке. Я боюсь…
      — Не паникуй. Купим отраву или мышеловки. Или вызовем экстерминатора.
      — Нужно купить кота, — сказала она радостно. — Он их слопает.
      — Прекрасная идея. Только не купить, а принести с улицы.
      Целая банда котов живет на рю дез'Экуфф. Ночами они скачут по запаркованным автомобилям. Днем отсиживаются во дворах. Толстая и уродливая старая женщина каждый вечер приносит котам рыбу и оставляет рыбу на тротуаре напротив окон писателя. В этом месте тротуар внезапно изгибается в колено. Обычно угол колена используется местными жителями для складывания туда нестандартного еврейского мусора: старых матрацев, сломанных стульев, старой одежды.
      — Пойдем и принесем котика, Лимонов!
      — Час дня. Вся кошачья команда спит. Они не идиоты вылезать на прогулку в воскресенье, когда еврейцы закупают провизию, — лавировать между сотнями колес автомобилей и ногами пешеходов в твердой обуви… Котов нужно ловить в сумерки.
      Писатель задвинул холодильник на прежнее место, и они ушли гулять. Благо день был прохладный, но солнечный.
 
      Они очень осторожно открыли дверь и вошли. Писатель включил свет. Наташка несколько раз хлопнула в ладоши.
      — Зачем?
      — Чтобы они услышали, что мы пришли, и разбежались.
      — Может, станем жить в две смены? Мы — днем, а мыши — ночью?
      — Я не могу в две. Я ночью работаю…
      Мышей не было слышно или видно, но было ясно, что они здесь. Тревога и подозрение воцарились в прежде мирной квартирке…
      Пройдя в ванную комнату, писатель внимательно оглядел пол. Он опасался, что мышь мазнет его по ноге хвостом или, подпрыгнув, вдруг зацепится за носок маленькими коготками. Отвратительными коготками, он видел их по ТиВи. Коготками, разносящими чуму и холеру.
      Поймать кота им не удалось. Непугливые, но полные достоинства боевые коты еврейского гетто не унеслись от них, нет. Они спокойно прервали совещание, происходившее на капоте старого «ситроена», и позволили писателю с подругой приблизиться на расстояние вытянутой руки. Они повернули головы и посмотрели на пришельцев кто желтыми, кто зелеными глазами с вертикальным зрачком. Но когда Наташка, бормоча «Кис-кис-кис…», попробовала схватить рыжего здоровяка с порванным ухом, он сделал грациозный шаг в сторону и красиво спрыгнул с капота. Вся банда, семь или восемь котов, неспешно сменила позиции и оказалась вне досягаемости. Они попытались было поймать молоденького представителя племени охотников на мышей, куда-то направляющегося одиноко, но он, зажатый между запаркованным автомобилем и стеной дома, точно рассчитав, проскочил меж туфлями идущей на него певицы и убежал.
      В универмаге Наташка купила пачку отравы в зеленой коробке. На пачке была изображена отвратительная мышь со вздыбившейся на спине панк-шерстью и красным горящим глазом. Отрава оказалась неожиданно розового цвета, походила на наструганное сухое мыло и приятно пахла. Две мышеловки, там же приобретенные, показались писателю миниатюрными и слабенькими, и он засомневался, что такое сооружение может поймать животное, вывалившееся из машинки для чистки ковров.
      — Какие-то они дохленькие, эти мышеловки, — сказала Наташка, как бы расшифровав его мысли. — Там были другие, мощнее, но те для крыс.
      Он хотел сказать, что целесообразнее было бы купить крысоловки, но, жалея чувствительность подруги, промолчал. Двигаясь медленно и осторожно, включив все лампы в китченетт и прихожей, писатель выдвинул холодильник в прихожую и обнаружил, что освободившийся квадратный метр пола густо усыпан семенами мышиного помета. Не сообщив звезде кабаре о своем открытии, он спешно смел черные семечки в совок. Окончательно расхрабрившись, стоя на коленях, он вымыл пол китченетт горячей водой с большим количеством хлорки. Затем вымыл пол в ванной и прихожей, и, когда удушливая мокрость высохла, писатель обильно засыпал розовую отраву вдоль всех стен квартиры. Дыру, в которую (он увидел) протискивалась мышь, он также обсыпал отравой. Он зарядил в две мышеловки по куску любимого Наташкиного «вонюченького» сыра, который она позволила реквизировать. Отрезав от недействующей настольной лампы провод с вилкой, он раздвоил хвостатые провода и оголил их с помощью ножа. Пристроив голые провода в дыру в стене между китченетт и прихожей, писатель воткнул вилку в электрическую сеть. Если множество звезд рок-н-ролла погибли на сценах, сраженные электроударом через струны гитары, то почему не попытаться казнить мышей электрическим током. Пролезая в дыру, мышь, по мнению писателя, должна была замкнуть два провода. Покончив со злыми делами, он сел читать неудачную книгу Стендаля «Люсьен Левен». Звезда же кабаре, густо намазавшись ночным мэйкапом и надев черную шляпу, уехала в кабаре, с удовольствием покинув квартиру. Когда в два тридцать ночи, устав от «Люсьена Левена», писатель лег спать, мышей не было слышно.
 
      Когда в одиннадцать утра он вышел, забыв о мышах из спальни, дорогу ему перебежали два представителя этого проклятого племени в серо-рыжих шубах. Они даже не спешили. Мороз пробежал у него по еще теплой от сна коже.
      — Ой, мамочка! — помимо своей воли вскрикнул писатель.
      — Что случилось?! — голая звезда выглянула из спальни.
      — Блядские мыши! Опять мыши! Что же эта ебаная отрава не действует на них? — Он вгляделся в угол с дырой. Следы многочисленных лап и даже коготков были ясно видимы на розовом фоне. У самой дыры розовый порошок был сдвинут в сторону, как будто по полу провезли небольшой мешочек. Вытолкнутые далеко из дыры, незамкнувшиеся, аккуратно покоились в углу оголенные провода. Мыши оказались интеллигентнее звезд рок-н-ролла. Возможно, две мыши, действуя совместно, выволокли зубами каждая по проводу? Может быть, они прекрасно разбираются в законах электричества?
      — Видишь, — сказала звезда укоризненно, — ни отрава, ни электрический стул их не берут. А ты испугался, Лимонов! Маму вспомнил. «Мамочка!» Ха-ха-ха!
      Она даже забыла о своем страхе перед мышами, так ей было приятно, что писатель испугался, проявил слабость.
      — Не страх, но гадливость заставила меня закричать «мамочка!» Почему эти животные пробегают у меня под ногами? Я что, живу в подполье?
      Приготовив, со многими предосторожностями, кофе, они сели у стола и стали совещаться. Ей было легче. Звезда должна была завтра улететь в Лос-Анджелес на две недели. Он должен был остаться с мышами на рю дез'Экуфф.
      — Ты осмотрел мышеловки?
      — Нет еще… Сомневаюсь, чтобы они попались… Они умнее нас. Мыши Марэ древнее и породистее многих наций. Если рю дез'Экуфф существовала уже в 1233 году, то мыши Марэ…
      В этот момент из ванной спокойно вышла мышь и, пересекши прихожую, скрылась в китченетт.
      — А-аааааааааа! — закричала Наташка.
      — Еб твою мать! — выругался писатель.
      Сообща они создали гипотезу, более или менее удовлетворительно объясняющую появление мышей в квартире и их странное поведение. Дело в том, что соседний дом реконструировали. По парижскому обычаю, его, как рыбу, очистили от внутренностей, и, вывезя их на свалку, стали нафаршировывать дом новыми внутренностями. Совершая эти действия, ленивая бригада рабочих несколько лет вгрызалась в почву под домом, сотрясала и переворачивала жилища обитателей подполья. Осатаневшие от непрерывного грохота отбойных молотков, возможно, заваленные и изолированные от своих привычных древних нор, мыши зубами выгрызли себе путь на свободу… В квартиру к писателю и певице… Мыши не бегают обычно среди бела дня и не расхаживают так вот запросто вперевалочку из ванной в кухню. Стадо их забежало в квартиру по несчастью и теперь, может быть, и хотело бы вернуться в родное подполье, но проклятые рабочие отрезали им путь. В довершение всего, у писателя было подозрение, что вместе с отступающим мышиным отрядом в окружении оказалось и несколько крыс. Он понял, что предстоит тяжелая борьба. Они решили купить котенка.
      — Даже запах кошачьей мочи отпугивает мышей, — заверила его Наташка.
      В зверином магазине на набережной Сены, недалеко от Лувра они выбрали среди нескольких с виду одинаковых черных братьев и сестер, прыгавших в вольере, самого энергичного. Служитель в грязном белом халате запустил руку в вольер и выловил животное. Вцепившись когтями в рукав халата, котенок раскрывал миниатюрную пасть и пищал.
      — Какой хорошенький котик… У нас теперь есть котик… — причитала звезда кабаре. — Как мы назовем нашего котика?
      Они тут же назвали животное Казимиром, сокращенно Кузя, и передали человеку в грязном халате 350 франков. Звезда кабаре получила пятисотфранковый билет прошлой ночью от арабского шейха, за то что сумела растрогать его душу мощным исполнением «Москвы златоглавой». Купленного на арабские деньги Кузю упаковали в коробку с дырками, завязали коробку бечевкой и отправились вдоль Сены домой, неся мышам врага.
      — Мыши и не подозревают, что сейчас прибудет Кузя, который их всех передушит! — сказала Наташка.
      — Я сомневаюсь, что такой маленький котенок будет душить мышей, но уж, наверное, подлые животные не станут расхаживать среди бела дня по квартире.
      — Спасибо, Лимонов! — звезда, дернув писателя на себя, поцеловала его. Казимир, его тряхнуло вместе с коробкой, запищал.
      — За что спасибо? — не понял писатель.
      — За Кузю. Спасибо, что ты согласился, чтоб мы имели котеночка.
      Наташка не раз заговаривала с писателем на тему покупки «собачки или котика».
      Писатель всякий раз наотрез отказывался:
      — Мы что, буржуа? Или мы старики на пенсии?
      — Но разве только буржуа или старики имеют котов и собак, Лимонов?
      — Люди, которым нечем заняться в жизни, во всяком случае. Творческий человек не имеет права иметь животное. — Далее писатель яркими примерами обычно обосновывал свою теорию. У него был вполне крестьянский, практичный подход к животным. Животное должно приносить пользу, считал он. Собака должна принимать участие в охоте и охранять дом. Коровы и козы должны давать молоко и мясо, овцы — шерсть. Казимир был куплен, чтобы он изгнал мышей из квартиры и держал их впоследствии на почтительном расстоянии. — Ни в коем случае не будем его кастрировать. Кот-кастрат, храпящий на подушке, — игрушка ленивых хозяев, нам не нужен, — сказал писатель — Когда подрастет, будем выпускать его на улицу.
      Они вошли в квартиру и развязали бечевку на ящике. Котенок, обнюхав стенки, осторожно выбрался из ящика и занялся исследованием квартиры.
      — Ну держитесь, мыши! — воскликнула Наташка.
      Под диваном в ливинг-рум котенок застрял надолго. Только прутик хвоста торчал наружу из-под покрывала. Приподняв покрывало, писатель обнаружил, что котенок заинтересованно обнюхивает… мышь. Приплюснутая ударом пружины, мышь обнажила коготки и зубы в агонии, да так и не успела втянуть их. Когда писатель поднял с пола мышеловку, хвост мыши не обвис как полагалось бы, но по-прежнему торчал проволокой. Смерть накрахмалила его навечно.
      Увидев писателя, шагающего с мышеловкой в руке, Наташка, разумеется, закричала:
      — Какой ужас! Не подходи ко мне, Лимонов! — и спряталась в ванной.
      Так как у них уже было верное, долгоиграющее оружие для борьбы с мышами — Казимир, писатель не стал заниматься грязным бизнесом вынимания мыши из мышеловки, а снес и жертву и гильотину в мусорный бак. Котенку Казимиру было выдано молоко и были открыты купленные уже Наташкой кошачьи консервы, в которые он жадно вгрызся.
      Ночь они проспали мирно, не думая о мышах. Во второй половине ночи в постель взобрался котенок и стал бродить по ним, больно втыкая в них маленькие когти. Писатель сердито шлепнул бродягу, за что получил от певицы сонным голосом прочитанное нравоучение:
      — Он еще маленький, он не знает, что нужно втягивать когти, когда бродишь по людям. Какой ты грубый, Лимонов, как солдат! Иди сюда маленький!
      Наташка нашарила черного в темноте и прижала его к груди. Котенок довольно заурчал.
 
      Самолет, долженствующий перенести его подругу в Лос-Анджелес, отправлялся из Орли в пять. Сфотографировавшись с Казимиром, писатель выполнял функции фотографа, множество раз прижав котенка к себе, расцеловав его, Наташка в сопровождении писателя (он нес чемодан) отправилась на остановку такси, к метро Сен-Поль. Погрузив чемодан в багажник такси, Лимонов поцеловал Наташку и помахал ей, глядящей через заднее стекло удаляющегося автомобиля, рукой. Последние слова Наташки были «Береги Кузю!».
      Вернувшись на рю дез'Экуфф, писатель нашел котенка сидящим на пледе, которым покрыт диван, и вылизывающим собственный мокрый хвост. Несколько желтых комков слюны и кошачьего поноса украшали плед. Мышей не было видно или слышно, но от пледа воняло, а получалось, что один котенок уже приносит больше забот и неприятностей, чем стадо мышей. Вздохнув, писатель взял пластиковый пакет и отправился на пляс де Вож, где он видел только что привезенную добрую тонну песка, предназначавшегося для перестройки одного из домов знаменитого архитектурного ансамбля.
      Когда он вернулся, поносные пятна дерьма украшали уже и прихожую. Высыпав песок в пластиковый таз, он поймал смешно, одним боком убегающего от него зверька и подтащил его к пледу. Согласно древнейшему методу воспитания детей и зверей наказанием, писатель ткнул котенка черным маленьким носом в его экскременты и прокричал выразительно: