ГЛАВА 21

27 декабря, когда я вошел в 156-ю, там уже сидел полный комплект зэка. Маленький Леха Савченко — старший по камере (статьи 158-я, 166-я, еще какие-то) и два пацана лет по двадцать пять — Денис и Раушан, а также министр культуры Саратовской области дядя Юра. Последнего посадили за взятку: тысяча долларов и 20 тысяч рублей. Шконок четыре, жильцов со мной — пять. Я пятый.

У них был телевизор, и я узнал, что в Грозном взорвали здание правительства. Очевидно, это был ответ чеченских националистов на норд-остовское умерщвление. Так что на третьяке я сразу включился в ритм движущегося, пульсирующего мира, из которого выпал на двойке. Ночевал я на матрасе, положенном у батареи, накрывшись пугачевским тулупчиком. Спал хорошо, уставший от этапа. Когда пришло время спать, Раушан Аскеров предложил мне свой матрас. Он застелил свою шконку куртками и улегся на них. У Савченко я позаимствовал одно из его двух одеял и поместился на матрасе, положив его на пустые мешки. Ногами ко входу в хату, у батареи. «По-человечьи», по-нормальному сокамерники пожлобились: кто-то из пацанов должен был уступить мне по возрасту место на шконке. Но принцип «своя шкура ближе к телу» перевесил. Самым достойным из них оказался «азер». Мне пришлось еще раз признать моральное превосходство «чурок». Я, впрочем, радостно улегся к батарее. Я и в мирной жизни любил спать на полу, и в военной. Единственное неудобство сна на полу в тюрьме состоит в том, что долго особенно не разоспишься, в хате все квадратные сантиметры на счету. Вставая, сокамерники ходят по краю твоей постели.

30 декабря я съездил по прихоти судьи в областной суд. На самом деле накануне Нового года делать там было нечего, и в разбирательстве мы не продвинулись. Но все равно было разумно прокатиться в люди накануне Нового года. Как бы с визитом. Следующее заседание было назначено только на 9 января.

31 декабря утром я сдал на поверке майору с киянкой заявление на имя начальника изолятора полковника Орлова, где просил матрас и одеяло. Дело в том, что поступил я 27 декабря после обеда, а 28 и 29 декабря были выходными днями. 30-го же, как я упоминал, я выезжал в свет, в суд. А то бы я попросил матрас еще раньше. Реакция на просьбу Железной Маски, особо опасного Савенко, о матрасе была мгновенной. Уже 31-го после обеда вдруг заказали с вещами Дениса. Рослый и развитый парень этот целыми днями был занят тем, что читал и выписывал сразу из двух кодексов, из моего УК с комментариями и из УПК. У него была 228-я статья, наркотики, часть, кажется, первая. Получив за свое преступление предусмотренные 228-й статьей 2 года и 8 месяцев, Денис сумел так составить кассацию, что добился отмены приговора, и на новом процессе получил 2 года и 3 месяца. Вдохновленный успехом, он явно пытался теперь повторить свой трюк и отщипнуть от своего срока еще кусок. В разговорах Дениса звучала определенная неприязнь к инородцам, а в бане я выяснил, что у него на предплечье татуировка-свастика в круге. Между тем в хате с нами ведь находился Раушан — наполовину азербайджанец — высокий лысоватый парень возраста Дениса. Тонкий, как стебель. Сидел он за то, что сжег жену. Она сгорела в пожаре, за что Раушан получил 4 года поселка. Косясь на Раушана, Денис свою неприязнь держал при себе. Она лишь изредка выплескивалась в его комментариях к некоторым новостям по телевизору. Я отмечал здесь и там его расизм. Как-то я рассказал ему в нескольких эпизодах (выяснилось, что он не знает этого) историю германского национал-социализма. Денис был высокий, европейского вида пацан. Я имею в виду, что лицо у него не было плоское. Его вызвали с вещами, и это был последний день старого года. Он сделался грустным. Однако собрался сразу. Получил от министра «дяди Юры» пару банок консервов, чай, короче, вполне нормальный новогодний пакет. Мне не было его жаль, впрочем, нисколько, что вот он за несколько часов до Нового года пойдет в чужую хату. Из него просвечивала неприятная индивидуальность. Он угрюмо и высокомерно читал и перечитывал кодексы, много ел и спал, плотно и много. Наши продукты, ибо самому ему не поступило ни единой дачки. Он высокомерно и пальцем не шевелил, позволяя себя кормить. Еду готовил дружелюбный и заботливый Аскеров. Денис погрустнел, думая, куда-то его загонят. Возможно, в хату, где голодно и бедно. Таких хат на централе немало. Повторю, мне не было жаль, что он уходит. Азербайджанец Раушан давал мне на ночь свой матрас. А этот белый говнюк сопел в две дырки, даже не предложил. Я бы отказался, но все же пусть бы он предложил.

Он ушел в дверь, этот молодой, высокомерный и наглый индивидуалист, а я застелился на его шконку. Размышляя о том, что по психологии администрация изолятора заслуживает отметки пять с плюсом. Матрас оказался таким трухлявым, что было небезопасно шевелить его. Каждый раз из дыр сыпалась труха. Я подстелил под матрас пару мешков (в них нам носят дачки) и улегся. Было очень хорошо. Так что Новый год я встретил на своей шконке. Вот в этом коротком периоде в четверо суток жизни без своей шконки заключалось дополнительное неудобство перевода из одной тюрьмы в другую. Приходишь в хату последним, а там уже полно людей, и все шконки разобраны. Но в очереди я простоял, как мы видим, недолго. Быстро получил место.

Матрас… О, это был шедевр тюремного имущества. Желтый, он просто прогнил от напряжения. Ведь на нем тяжело ворочались несколько поколений зэка, он впитал их сны и испарения. Он был изъеден снами и испарениями. Желт до невозможности. Дыры его махрились краями. На матрасе слоями лежали три грязные простыни, и я присоединился — постелил свою относительно чистую грязную простыню на эти грязные простыни.

Новогодний стол наш из колченогих дощечек стоял под телевизором. Главным праздничным блюдом у нас была копченая курица, присланная министру культуры дочерьми. Копченая курица — прямо как в романах Дюма! Поскольку наш пятый, Денис, ушел с мешком, понурый (у него почему-то не было даже сумки), то курицу мы разделили на четверых. Баба с возу — кобыле легче — так, возможно, думал каждый из нас. Больше всех и торопливей всех ели министр и Леха Савченко. Нам приходилось с Раушаном поспевать за ними. С Лехой мне пришлось просидеть всего девять дней. Маленький, мускулистый, пять или шесть судимостей, он все больше лежал. От него едко несло потом.

После Нового года к нам внезапно пришел генерал. Произошло это неожиданно. Явился он аккуратно в день моих именин. Именины мои, надо сказать, отмечены лишь в католических святцах — пятого января. В православных святцах имя Эдуард не присутствует. В переводе со староанглийского «Эдвард» означает богатый охранитель, богатый покровитель. Богатым я никогда не был. Однако ношу имя восьми английских королей и бессчетного количества аристократов.

Так вот, 5 января вдруг неожиданно, без предупреждения в камеру вошел начальник режима, мощный Саныч Немцов, бывший омоновец. За ним вошел начальник изолятора полковник Орлов. Дежурный затянул уже: «Гражданин начальник, в камере…»

— Погоди, все войдут, — остановил его пузатый, лысый и дородный полковник. И тут нашу зеленую нору заполнили люди. Большинство из них воняли армейскими одеколонами.

— Вот, генерал к нам пришел, — сказал Орлов. Как бы извиняясь.

— Есть вопросы? — спросил генерал, совсем маленький человек в кожаной куртке с меховыми отворотами и такого же меха кепке с ушами.

— Писем вот нет, — сказал я.

— Давно? — вопросил генерал.

— С ноября, — сказал я. Хотя на самом деле писем не было с сентября. Я внезапно почувствовал, что скрываю в себе сумасшедшую взрывную силу нескольких тонн тринитротолуола. И они стоят рядом со мной с опаской.

— Воздух у вас тут хороший… — сказал генерал.

— Двое не курят, — объяснил я.

— А почему нельзя сделать камеры для некурящих? — поинтересовался генерал у Орлова. Задрав для этого на него голову.

Орлов повернулся к еще более крупному, чем он сам, просто лопающемуся от спелого здоровья под униформой Немцову:

— Разберись, что мы можем сделать!

— Да не разберитесь, а сделайте! — разозлился маленький генерал.

Зрелище это надо было видеть. В зеленой хате, на зеленом полу, в убогом помещении стояли четыре зэка в ряд, руки за спиной. А носами к их носам стояли начальник по режиму, начальник тюрьмы (оба высокие и животастые), далее маленький генерал, а за ним в дверь уходила цепь soldaten. Столпотворение. Генерал стоял спиной к дальняку. На нем была блестящая новая кожанка на меху и шапка с козырьком, как я уже объяснял. Самый маленький среди нас (даже наш старший Леха Савченко был выше ростом) генерал командовал нашим парадом.

Выдержав паузу, генерал ушел. Судя по шуму, который они производили, генерал дальше нашей хаты никуда не пошел. А может быть, он и приходил только к нам. Леха, у которого седьмая отсидка на носу, он ждал суда, зэчьим чутьем почувствовал опасность, мрачно предрек: «Нас раскидают. Не надо было ему о некурящих…» И мы занялись своими зэковскими делами. Но только ненадолго. Подошел невидимый продольный к нашей двери и сказал, не открывая кормушки: «Кто некурящий, фамилии?»

Мы назвались некурящими все: Савенко, дядя Юра, Савченко, Аскеров. Через 15 минут за дверью рыкнул другой голос и вытребовал Савченко на продол. Хрустя ключами нас вскрыли. Леха ушел в щель. За Лехой закрылась дверь, и мы услышали пролог: «Еб твою мать!», предваряющий фразу, которую мы не услышали. После чего Савченко нам вернули. «Эх, бля, надо было сказать, что мы все курящие!» — сказал Леха с досадой. И мы опять вернулись к своим зэковским примитивным делам. Дяде Юре пришла дачка. Там была колбаса, и колбаса отвлекла наше внимание от генерала.

Мы уселись ужинать. Маленький Леха ест много, как профессиональный зэк. Мы старались не отставать от него. Когда мы заканчивали есть, по кормушке застучали, и голос продольного сказал: «Савченко! Аскеров! После ужина будьте готовы с вещами!»

«Еб твою мать!» — грустно отреагировал Леха. Становилось ясно, что подчиненные исполнительно претворяют идею генерала Шостака (а его фамилия была Шостак) в тюремную жизнь. Ну что же, судьба зэка такая. Ты находишься в чей-то воле. Скажут: «С вещами!» и увезут тебя на двойку или за Полярный круг, не дай бог! Леха получил от дяди Юры консервы, а от меня сахар, картошку, анчоусы из общака, вытащил из дяди Юры пачку масла и сел, собранный, на матрас. Надо сказать, что старший на третьем корпусе — это обыкновенно опытный зэк со множеством ходок. Какую роль он играет для администрации красной тюрьмы, остается тайной между ним и администрацией тюрьмы. Должен играть роль осведомителя. Для сокамерников старший должен выполнять ряд благих обязанностей: следить за благоустройством хаты. Если, скажем, нет в хате электроплитки или телевизора — затянуть в хату плитку или телевизор. Наиважнейшая обязанность старшего есть обеспечение хаты продуктами питания. Он должен по возможности затянуть «кабанчика», то есть зэка, которому регулярно закидывают полновесные дачки, «подогревают» его. Обыкновенно подогревают первоходов. Таких, как Леха, уже не подогревает никто. Близкие, в конце концов, бросают рецидивистов. Надо сказать, что в четырехместных хатах роль старшего уменьшается. Чаще всего это ленивый груз на обитателях хаты. Паразит в известном смысле. В лучшем случае хороший старший товарищ, в худшем — злейший враг.

Прежде чем даже забрать Савченко и Аскерова, нам кинули нового пацана — Саню Быкова. До этого он сидел в 217-й на четвертом этаже. «Тебя как зовут?» — спросил я. «Санек», — отрекомендовался он. И мы стали бедовать втроем. Так была создана первая в Саратовском централе некурящая хата. Может быть четвертого некурящего в Саратовском централе не нашлось. До самого 9 марта, когда к нам кинули Олега, изнасиловавшего с братом двух шлюх. Леха же ушел 5 января вечером, недовольный. С нами ему было хорошо. Дяде Юре дочери привозили по две дачки в неделю. Буржуй и в тюрьме буржуй.

В тюрьме мало происшествий, и решительно все выглядит подозрительно. Почему меня перевели в тюрьму строгого режима на двойку, неужели не знали, что через две недели тюрьму расформируют? Вопрос. А почему сразу после перевода явился генерал ГУИНа и одарил меня некурящей хатой? Может быть, на генерала Шостака некто наехал сверху в мою пользу? Такое возможно. Ведь когда по жуткому морозу в День Конституции меня одного в воронке в сопровождении машин с мигалками отвезли на двойку, то капитан Шальнов сообщил, что меня перевели «по приказу из Управления», то есть из ГУИН. Кто дал тогда приказ самому Управлению перевести меня, может быть саратовское УФСБ — генерал-майор Трегуб? Но он генерал другого ведомства! Он мог лишь рекомендовать! Вопросы размышляющего заключенного. Но то, что генерал Шостак заявился к нам в новогодние праздники, в season of Greetings, просто крошечный, в кожаном пальто на меху, было делом необычным.

Ну что, я только русский мужичок в пугачевском тулупчике. Несомый гнилыми ветрами ГУИНа.

ГЛАВА 22

В тюрьме есть туберкулезники, есть больные AIDS, в России их называют ВИЧ-инфицированными. Есть и инвалиды. Один уже появлялся в моем поле зрения не раз в связи с Цыганком. Это его подельник — маленький, щуплый, но неизменно добрый Анисимов с палочкой. Целых два обезноживших насчитывается в группе «Врубелей», состоящей из трех подсудимых: собственно Врубелей — правнуков художника Михаила Врубеля — Сергея и Яна и Владимира Петрова. С Петровым и с одним из братьев мне случилось путешествовать в областной суд в милицейском автобусе в общем боксе. Так что я немного разговаривал с потомком творца «Демона». Потомок был в очках, увеличивающих глаза, и с костылями.

Судятся Врубеля уже четыре года. Причины, по которым у них случились у двоих повреждения ног, мне никто из них не раскрыл. Полагаю, инвалидность их связана с преступлением или задержанием. Знаю только, что у Врубеля — того, что с костылями, в ноге — металлическая пластина, соединяющая кость. Пластину давным-давно надлежит вырезать, но в тюремных условиях сделать это невозможно. Потому бедный парень таскает свою пластину уже столь долго, что произошли некие необратимые изменения в тканях и костях ног. Нога практически угроблена. Зэки и здоровыми представляют собой невеселое зрелище, а зэки на костылях и вовсе иллюстрация: плачевная жестокость.

Об их деле мне известно следующее. Известно, что 17 августа 1998 года на семью Андрян якобы было совершено разбойное нападение. Правосудие считает, что его совершили братья Врубеля и Петров. В вину им ставится попытка убийства Людмилы Андрян, избиение ее беременной дочери с мужем и «исчезновение» (так определила газета «Саратов СП»), именно «исчезновение» двух тысяч рублей из дамской сумочки. Первый раз за это малопочтенное преступление, похожее внешне на бытовую ссору, в сентябре 2000 года судья Рубанов наградил Петрова 14 годами, а Врубелям дал по 12 лет. То есть за бытовую драку, по сути дела (Ян Врубель утверждает, что потерпевшие били его мясорубкой по голове и вонзили нож в ягодицу), даны были дикие срока. Да еще инвалидам. Саратовская Фемида отличается, надо сказать, крайней свирепостью. Судьи безбашенно оперируют сроками такой протяженности, словно ошибочно верят, что продолжительность жизни мужчины в РФ не 57 лет, а 114.

Верховный суд в г. Москве, поглядев на явное безобразие, приговор отменил. И вернул в Саратовский суд. Вот тогда я и стал встречать Врубелей в тюремном автобусе в осень и зиму 2002 года. Судил их второй раз судья Дементьев…

На суровый, костистый профиль Петрова в черной трикотажной шапочке падает от решки серый свет. Петров скупо цедит слова: «Адвокаты наши не отрицают, что сам факт нападения на Андрян доказан, спору нет, но не доказано, что его совершили мы, их подзащитные». Обвинение все строится на показаниях, а они все родственники — семья армян. Муж дочери Людмилы Андрян — Артур Манукян, то есть армянское гнездо там. Я сочувственно слушаю Петрова. После того как меня оговорил мерзавец Акопян, я не могу слушать армянские фамилии безразлично. Ясно, что целая нация не отвечает за одного подлеца. Но я вот думаю, и Грибоедова убили за прегрешения толмача-армянина, толмач (переводчик) обесчестил чужую жену и укрылся в российском посольстве. Грибоедов его не выдал. Персы ворвались, перебив охрану из казаков, и убили и толмача, и «Грибоеда». А «Грибоед» любил и ненавидел Россию, как и Лимон, то есть зэка Савенко.

Петров мне не успел рассказать, что там у них в деталях случилось. В доме обнаружена была кровь. Но у обвиняемых и потерпевших якобы одна группа крови. Потому, кто кого бил, остается спорной проблемой. Глядя каждый раз на ковыляющих в конвоирке подсудимых Врубелей, я скорее склоняюсь к выводу, что Андряны — ловкие злодеи. Гособвинитель считает, что Врубеля и Петров пытались убить старшую армянку, а Ян Врубель утверждает, что его ранили в голову и в бедро. Дополнительное таинственное обстоятельство дела вот какое. «Саратов СП» за 17 января 2003 года пишет: «В последнем слове подсудимые заявили, что они невиновны, просили найти, кто их похитил и подставил. Увы, дело о похищении Врубелей прекращено, так как подозреваемые в нем оказались ни при чем».

Я не слышал от подсудимых ничего о похищении. До этого дело не дошло. Возможно, наши автобусные контакты были слишком короткими. Помимо общего бокса в автобусе, порой я успевал перекинуться несколькими фразами с Петровым в конвойном туалете облсуда. Обычно я уже стоял над вонючей дырой на «башмаках», целясь струей в очко туалета, когда вводили Петрова и он вставал в позицию. Тут мы и обменивались фразами. Разумеется, на развернутое понимание деталей дела времени у меня не было.

16 января Сергея и Яна Врубелей приговорили к восьми с половиной годам строгого режима каждого, а Петрова к тринадцати. Все подсудимые и их адвокаты намерены подать кассационные жалобы.

В деле Врубелей российское правосудие заблудилось. Оно, вообще-то, заблудилось во многих делах. Ориентируясь на правосудие американское, российское правосудие стало давать оступившимся гражданам астрономические срока наказаний. Эти срока физически невозможно отсидеть. В Соединенных Штатах действительно подсудимым дают (в особенности по совокупности преступлений) серьезно звучащие наказания. Однако в Соединенных Штатах одновременно существует гибкая и развитая система прощения и снятия наказаний. 365 дней в году различные спецкомиссии, состоящие из воспитателей, психиатров и судей, освидетельствуют заключенных на предмет определения: не созрел ли уже заключенный для освобождения. В результате даже за тяжкие преступления американские преступники сидят лишь часть назначенного им в наказание срока. Российское же подражательное правосудие заламывает астрономические срока, зная, что в стране нет современной системы смягчения наказаний. Та Система Условно-Досрочного Освобождения, которая унаследована РФ от СССР, вся покоится, как на фундаменте, на доброй или злой воле администрации исправительного учреждения, где зэк отбывает наказание. Не психиатры, не воспитатели, не судьи решают, созрел ли отбывающий наказание для освобождения, а русский «кум» — оперативник зоны и хозяин зоны. И коллектив подначальных им «козлов» — активистов зоны.

Судьи же, возомнив себя в новой судебной системе, словно бы поверили, что зэки у нас живут так долго, как ветхозаветные патриархи, мафусаилы какие-нибудь. В советские времена срок свыше пяти лет считался серьезным, сейчас судья запросто дает и 20, и 26 лет!

Чего бы там Врубеля ни поделили с семьей Андрян, убитых там нет. «Исчезновение же из дамской сумочки жалких 2 тысяч рублей» не стоит ни 12, ни 8,5 лет. Стоит года полтора в колонии общего режима. Да ведь еще они и инвалидами остались эти Врубеля. И сидят пятый год.

Понятно, что судьям приказано судить свирепо, дабы заставить уважать государство, основанное на началах несправедливости и несправедливого распределения богатств в стране. Уголовный кодекс Российской Федерации ненужно свиреп. Суды занимаются тем, что убивают заключенных, забрасывая их мрачными глыбами сроков. Не говоря уже о том, что лишение свободы есть средневековое средство борьбы с буйными членами общества, из того же меню, где значились колесование и четвертование. Колесование и четвертование исчезли из меню, как кровавое варварство. Но содержание в темнице также есть варварство. Давно уже можно было измыслить другие средства наказания. Поселения на границе с Чечней или освоение пограничных с Китаем земель вполне могли бы выполняться определенными группами заключенных. Но Российское государство неспособно мыслить. Нет в аппарате государства мыслящих людей. Быстрее и проще продолжать губить зэков. Обществу же, боящемуся заключенных, совсем нет до них дела.

Когда я сидел в 125-й, я размышлял над феноменом «новых преступников» — пиздюков Антона, Артема, Саньков. Как и почему хулиганы по сути совершенных ими деяний, Антон и Артем могли оказаться в категории особо тяжких преступников? И пришел к выводу, что в Российской Федерации человека судят не за фактическое деяние, но еще и за его биографию. За его предыдущие поступки (хотя и Антон Предыус, и Артем Шакин ничего экстраординарного не совершили и до того, как попали на третьяк — мелкое хулиганство в пьяном виде, и только), за то, что не перевоспитался.

— Судить, Игорь, нужно за деяние, — поделился я с Игорем. — И, осуждая, не выходить за рамки деяния. Если требование перевоспитания было еще более или менее уместно в контексте советского (ханжеского уже!) общества, то в контексте сегодняшнего общества, где нет моральных критериев, какого перевоспитания требуют от бедняги заключенного? Может быть, тогда вначале накажем и перевоспитаем олигархов, состояния которых оцениваются в миллиарды долларов? При небольших преступлениях следовало бы наказывать прежде всего компенсацией. Украл на 600 рублей, будь добр, возврати потерпевшему 6 тысяч. И сиди в тюрьме, пока родственники не принесут деньги. Но когда принесли — выходи.

Наказание должно ограничиваться преступлением и не должно включать в себя осуждение за образ жизни или за предыдущие поступки. Понятие рецидива преступления следует исключить из судебной практики.

ГЛАВА 23

Суды не простаивают. Отсудят ряд текущих дел и уж влекут из глубины центральной тюрьмы новых заключенных. После Врубелей в облсуд стали возить Вовку Гончарука. Это тот самый, что сидел, положив голову на железный пюпитр в адвокатской, когда подняли к нам из изолятора Сочана. Еще мокрый он тогда был от болезни. Когда его стали возить в суд, выяснилось, что у Володьки не только нашли гранату, как он мне вначале объяснил. Оказывается, он стрелял в мента. А мент стрелял в Володьку. Потому Володька и сидит на спецу, ибо где же еще должны держать человека, поднявшего руку на работника милиции.

А вот подымал он руку или нет, это еще вопрос. Гособвинитель Николай Абрамов утверждает, что 8 сентября 2001 года Гончарук с товарищами якобы напал на двух черкесов, ехавших в автомобиле «Мерседес». На Тепличной улице «Мерседес» окружили четыре автомобиля. С битой, арматурой и карабином «Сайга» пассажиры автомобилей накинулись на черкесов. Михаил Нестеренко, подполковник, 40 лет, оперуполномоченный 3-го отдела Приволжского РУБОПа, помогал соседу чинить «ГАЗель». По совпадению он живет на Тепличной улице. Увидев избиение, милиционер закричал: «Прекратите! Милиция!» и побежал в дом за табельным оружием и удостоверением. Пока он бегал, «кто-то выстрелил в одного из черкесов, другой рванул через дворы и сараи. Размахивая удостоверением, подполковник пытался разогнать нападавших и потребовал, чтобы Гончарук бросил карабин. Якобы Гончарук именно и держал в руке карабин „Сайга“.

Дальше начинаются сложнейшие маневры, бегание и стрельба, заставляющие усомниться в правдивости милиционера Нестеренко и гособвинителя Абрамова. Гончарук якобы не бросил карабин и прицелился и выстрелил, но ловкий Нестеренко увернулся от пули. «Опасаясь за свою жизнь, милиционер выстрелил в воздух», — рассказывает гособвинитель. «Брось карабин и стой на месте!» — закричал Нестеренко. Гончарук не послушался, стал убегать, но на середине дороги развернулся «и опять выстрелил». Ловкий полковник и на этот раз увернулся. И выстрелил сам, но теперь уже по ногам Гончарука, а не в воздух. По тому, как дернулся Гончарук, понял: попал. Но раненый убежал с «Сайгой», у милиционера кончилась обойма, без новой не имело смысла преследовать вооруженного. Пока он бегал за обоймой и перезаряжал ПМ, Гончарук скрылся.