ГЛАВА 9

Тогда, 5 июля, после жаркого поля аэродрома, после стояния одному в клетке на первом этаже первого корпуса, после уважительного молчания по поводу моих статей в отстойнике, набитом зэка, меня вскоре повели на шмон. Присутствовал сам майор Коротков, замначальника тюрьмы по режиму, еще несколько офицеров, десяток солдат, шныри и любопытные. Шмонали меня по совести, зря ничего не отнимали, позволили взять с собой в хату и мешок с письмами, и все мои записи. В конце шмона, разумеется, не удалось обойтись без приседаний в обнаженном виде (пять раз) и раздвигания ягодиц. Но это уж обязательная церемония. Деваться некуда.

Меня не поместили в карантин, как полагается в тюрьме, но сразу отвезли в стакане воронка в 3-й корпус, где уже без шмона отвели меня прямиком по отполированным скользким металлическим ступеням на 2-й этаж. Впереди меня шел старый носатый шнырь с двумя моими сумками, я же еще с двумя шествовал за шнырем. Как позднее описывал мне этот момент наш старший Игорь, «когда появился в двери шнырь с сумками, я понял, что кого-то очень важного закинули. Такого никогда не видел, чтоб зэку баулы его несли».

В хате № 125 уже находились двое. Среднего роста мужик с круглой головой и довольно приличными бицепсами и юный белокожий отросток, удивительно белоногий, тонконогий и нетюремный. Старшего, лет 37-ми, звали, как я уже сказал, Игорь. Юного отростка — Антон. У него оказалась страннейшая фамилия Предыус. Ее ежедневно выворачивали и искажали продольные солдаты в самых безобразных вариациях. В камере было четыре шконки. На левой стороне от входа нижнюю шконку занимал Игорь. А на пальме над ним лежал Антон. Я занял пальму справа. Вот что я записал в своем дневнике 6 июля 2002 года: «Саратовский централ, 3-й корпус, камера № 125. Вчера спецсамолетом мы, обвиняемые по у/д № 171, были привезены в город Саратов и помещены в тюрьму. Я сижу в том же корпусе, где сидел академик Вавилов. В окне нет стекла, так что солнце удивительно падает на мою шконку, место на пальме я сам выбрал (…) Окно без рамы и стекол близко расположено к кровати, ноги упираются в его решку. За окном — лучезарным солнцем озаренная стена, окрашенная до половины высоты в слабо-серый цвет (из стены торчат на высоте нескольких метров некие балки), а выше — стена окрашена в выгоревший желтоватый. Поверху стены: изгородь колючки, а за нею — воля. Там катятся, шумя и шурша, автомобили. Поверх колючки — полоса неба».

Хата №125 с красной дверью, красными решками и крашенными в красное же шконками произвела на меня хорошее впечатление. Детские цвета эти: синие стены, красная дверь, горячий ветер, круглосуточно откупоренное окно. Все мне, я помню, нравилось долгое время. Потом, правда, первая свежесть и радость хаты стерлась. Однако вся прелесть 125-й опять ожила, когда меня в декабре кинули вдруг в другую тюрьму, на двойку, в СИЗО-2. Небольшая амбразура в стене была там запаяна так, что узкие прорези света были тонки, как ножевые порезы. Вот там-то я затосковал по 125-й милой щели. О, как затосковал!

Дней через несколько, тогда же в июле, впрочем, обозначилась и негативная сторона 125-й. Отдельно взятые вполне выносимые сокамерники вместе оказались просто-таки садомазохистской парой, как бы враждующие отец и сын. Я некоторое время пытался разобраться, кто из них прав, кто виноват, и получалось, что все же старший — деспот. Но младший был дерзок. Однако в моих глазах ему многое прощалось, поскольку он любил стихи. Я даже подарил Антону единственный имеющийся у меня томик стихов — русские стихи, присланные мне из Лондона в Лефортово девушкой по имени Sadko Space Angel. Надеюсь, узнав об этом, Angel не расстроится. Этому пацанчику стихи были очень нужны. Он так радовался!

Стихи я ему подарил. Однако их столкновениям, Игоря и Антона, каюсь, я не смог помешать. Время от времени они там сталкивались, тяжело дышали, негромко кричали, бросались друг на друга с ложками и прочее. Насколько я понял, в тюрьме существует традиция пиздюков. Самый молодой пацан в хате, обычно еще вчерашний малолетка, служит на подхвате, сдает утром мусор, получает хлеб и сахар и прислуживает взрослым. Вот такой порядок для пиздюков и стремился установить Игорь в хате № 125. А Антон стремился перейти на другие отношения. Вставал он довольно легко, и взять в кормушку сахар, хлеб, сдать мусор, получить кашу (мы обычно завтрак не брали) для него труда не составляло. Он противился диктатуре Игоря над ним. Однако вспышки восстания всегда безжалостно подавлялись, старший неуклонно побеждал. Нехотя я изучал на их поведении модель общества, ведь идеология российского общества — дедовщина, эксплуатация пиздюков.

Некоторое время мы сидели втроем. Позднее к нам закинули Женьку Топчу. Я объяснил ему, что у него, должно быть, тувинские корни, что, судя по фамилии, его предки принадлежали к племени сойотов. Сойоты — тувинское племя, достаточно агрессивное, грабившее путешественников уже и в XX веке. Знание — сила, Женька стал смотреть на меня с подозрением после того, как я растолковал ему его происхождение. Женька въехал к нам довольный. Потому что получил за убийство 4 года. Вначале у него была 105-я статья, потом 111-а и затем и вовсе 109-я. Женька мне этого не говорил, но мне сказал об этом на сборке армянин Гюльбекян, старший в хате, где Женька сидел до этого. Гюльбекян сказал, что Женька убил пьяного отца. Позднее я слышал вариацию, что он убил отчима, но в обоих случаях выходило, что убил, защищаясь. Но все равно тощий Женька с золотыми зубами был доволен. Он лег на нижнюю шконку подо мной и стал жить с нами, наслаждаясь нашим обществом. И взял на себя задачу разнимать враждующие стороны, когда у них накалялись страсти, — у Игоря против Антона.

Игорь, наверное, не мог не утверждать свою власть над молочно-белым Предыусом, власть отца. Думаю, ему нужно было таким образом ежедневно самоутверждаться. Выглядело все это так вот. Игорь просыпается днем, он спал еще после поверки. Игорь просыпается, ноги спустил на пол. «Рыжий! Рыжий!»

Рыжий в это время дрыхнет с полотенцем на скобленой голове. Поскольку он уже соскальзывал со шконки где-то в 5.30, сдал мусор, взял продукты, вымыл пол. Игорь, не получив ответа, позевал и встал.

— Ты чего дрыхнешь! — Он снимает полотенце и кладет руку на скобленую голову Рыжего. — Стал дрыхнуть. Я ебанусь! — К Рыжему: — Ты что, ебнулся?

Рыжий спит или делает вид, что спит.

— Рыжий, хули ты рот открыл?

Наконец Рыжий не выдерживает нажима:

— Какой еще рот?

— А я не знаю. Ты чего дрыхнуть стал?

Игорь тыкает Предыуса кулаком под бок.

— Че, проснулся?

Рыжий: «Чего надо?»

Игорь: «Не знаю чего…»

Рыжий: «А то подходит, рукой какой-то влажной по голове…»

Игорь: «Ты кому спишь, Рыжий?»

Рыжий: «Себе».

Рыжий сидит за отъем колбасы и бутылки шампанского у пожилого человека. В компании группы лиц. Поэтому его деяние называется «разбой». До нынешнего осуждения у Предыуса уже было одно или два, вот не помню точно, условное осуждение. За отъем шампанского и колбасы ему дали три года, а за то, что на суде он обещал убить опера (будучи под подпиской о невыезде, он пьяный пришел на суд) ему дали еще полгода. Недовольный приговором, Рыжий написал кассацию и теперь ждет нового решения суда. За это время он успел испугаться своей кассации. Он сидит на третьяке, потому что относится к категории опасных рецидивистов. Рыжий, смешно сказать, — разбойник. Он совершил разбой. Хотя достаточно взглянуть на его физиономию («заточка» — говорят в тюрьме), на его заточку, чтобы понять — это попутавшийся пацан, по пьяни втюрившийся в историю. За все его преступления ему хватило бы шести месяцев. Он и так напуган.

Игорь же сидел множество раз. Судя по тому, что он рассказывает о своей жизни, человек он яростный. Чуть-чуть утихомирил его возраст, ему 37. Он называет себя малограмотным, сказал, что моя книга «Охота на Быкова» была лишь только третьей книгой, которую он прочел в жизни. Но словарный запас у него обширный, если судить по сканвордам, которые он отгадывает. И он природно сметлив, у него широкий круг интересов. Я все смотрел на его круглую голову и пришел к выводу, что он напоминает лицом генералиссимуса Суворова. Кажется, он тоже мордвин, как и Суворов.

Его карьера зэка началась двадцать один год назад в 1981-м в специальном профессиональном техническом училище закрытого типа в поселке Шушталеп Кемеровской области, близ города Осинники. Это ПТУ закрытого типа достойно того, чтобы на нем остановиться подробнее. Я записал рассказ Игоря о Шушталепе. Выслушав его, понимаешь, что Игорь еще остался вполне достойным человеком после этого ПТУ. Мог бы быть куда хуже.

ГЛАВА 10

Итак, рассказ Игоря.

«Кого туда направляли, в это ПТУ? От рук отбившихся подростков до 18 лет. Отправляли на неопределенный срок. И на три, и на четыре года. Решала комиссия по делам несовершеннолетних в РАЙОНО или в ГОРОНО. Решали и инспектора при милиции. В основном отправляли детей из необеспеченных семей, тех, кто нарушил дисциплину, кто курил, водку пил.

Прежде чем попасть в спецПТУ, нужно было попасть в спецприемник. В Саратове он огорожен большим забором, колючка, конечно. Сидишь в спецприемнике не более 45 дней, ждешь путевку в жизнь. Я сидел 45 суток, путевки не было, меня отпустили, и я прогулял уже неделю дома, думал: все, сорвался. Но меня вдруг «сластали», отправили в приемник и следующей же ночью повезли на поезде Кисловодск—Новокузнецк. Повезли нас из Саратова двоих. Четверо суток ехали с конвоем: женщина-воспитательница и два воспитателя-мента. Помню, одного мента звали Юра, женщину — Тамара, с прокуренным голосом. Нам родичи нагрузили баулы, и они всю дорогу жрали наши продукты. Ну едем. Сосны. Ели. Скалы. Горы. Холмогоры…Приехали в Новокузнецк, добрались на электричке до Осинников и еще раз на электричке до Шушталепа.

Мне было 14 лет. Мы шли туда по такой заебанной дороге, и вдруг впереди что-то хмурое, мрачное, как кирпичный завод перед нами с колючей проволокой. И слышно было оттуда песню. Слышно, там ходят. Отряд человек в сто. И стараются сильнее стукнуть ногой чтоб. Бугор шагает рядом с отрядом и орет «Шаг!» и стучит. Сто с лишним человек в отряде. Грохот стоит такой, что мурашки по коже.

Заходим туда. Там собрали головорезов с Урала, с Сибири. С Магадана, с Воркуты. Шкафы такие стоят. «Откуда?» — нас спрашивают. «С Саратова». Ага, Саратов, волгари? Они разговаривают быстро, а мы тянем, они нас передразнивали. Колония окружена крупными сопками. Рядом — река. В поселке — буржуазные дачи. Наши, кто съебывался, бомбили эти дачи.

Один только двухэтажный барак был. Всего два отряда по сотне или по 150 человек. Еще трехэтажное административное здание. Остальные здания как сараи одноэтажные. Столовая. В столовой два длиннейших стола. Встали. И по шеренгам заходят. Первыми блоть, бугры. Они уже жрут минут десять, а ты только заходишь. И когда они кончают есть: «Отряд, встать! На выход!» Чего съел или не съел — выкатывайся. Пайку хлеба схватишь — и вон. Ну а если скажешь «Я еще не поел» — и что? Если ты пацан, ты должен терпеть. Будешь сидеть жрать, подойдут, горячее, не горячее — на голову! Хрясь! Я видел такое. Один выбежал и в снег головой.

Сначала нас бросили в карантин, квадратов шестнадцать. Там уже были человек десять и нас четверо. Дали форму х/б, брюки и куртка серые или черные, сапоги кирзовые, фуфайка, шапка, как солдатская, только крашеная, черная и портянки. Все вольное белье уничтожалось. Дней десять на карантине. Сидели, никуда не выходили, только на завтрак, обед и ужин в общую столовую. Потом из карантина я попал в изолятор за связь — подошел земляк к решке, кричит: «Откуда этап?» — «С Саратова!» — «Земляки!» Земляк с Саратова загнал две пачки «Беломора». Подходит дубак: «Кому курить загоняли?» Я сознался. И в изолятор.

Изолятор — короткая камера, как КПЗ, одна на всех. Вместо двери решетка. Если курить или воды попросил, то вызывают хозяина. А хозяин брал парашу и выливал на нары.

После изолятора начали разводить по отрядам. Попал я во 2-й отряд. Завели нас в бытовку. «Вот твои воспитатели. Теперь будешь жить здесь». Сколько жить, неизвестно. Пять групп в отряде. Я был в четвертой группе. Подошел к нам бугор, здоровый жлоб, у него и погоняло Жлоб. Дали мне закрепа Кочана. Ну, закреп — это человек, который объясняет, как надо жить. Кто дал закрепа? Бугор отряда. Кочан — блатной из Новосибирска, стал объяснять мне и еще одному из Татищева приколы различные. За малейшую оплошность выхватывали пиздюлей. Мне это спецПТУ казалось жутким местом, хотелось сбежать. Подъем когда? Пока ты приехал, ты мог всю ночь не спать, мог блатным подносить кружку воды. Но пока ты не прописан, ты ничего не делал. После двух недель нас начали прописывать.

Как это выглядит? Садилась толпа блатных: старики, бугры, и начинались приколы. Ты обязан был отвечать. «Если кину хуй в корзину, за грибами в лес пойдешь?» (Игорь задумывается). Вот что нужно было отвечать, не помню. Вот другой прикол: «Если кину хуй на спину, будешь лебедем летать?» Надо отвечать: «Хуй — не крылья, я — не лебедь, я — не птица, и летать мне не годится». Или тебя спрашивают: «Что, или хуй за щеку, или сопля на щеку?» Следует отвечать: «Хуй — не конфетка, сопля — не салфетка». Если хоть на одном приколе ошибся — ты получаешь пизды, и твой закреп получает пизды, а потом твой закреп пиздит тебя. Если у тебя идет все ровно, правильно, нормально, переходят к следующей церемонии.

Ты встаешь меж шконарей в проходе, руками за шконари держишься, а сзади тебя держит закреп. Бугор сворачивает простыню, наматывает ее на руку, получается сиська такая, и говорит: «Не дай бог ты сшалавишь (то есть уклонишься, наклонишь голову, тогда как лицо надо держать прямо) — тебя убьют на хуй». Бугор разбегается, кричит: «Челюсть держи!» и бьет рукой в простыне в челюсть. Выключаешься сразу, ни один не устоит. Чапа меня прописывал из Свердловска. Выдержал я испытание. «Ништяк», — бугор сказал. Минут пять я отключенный был. Оклемался. Дали закурить папиросину. Тем временем начали землячка моего допрашивать по приколам. Он колется, забуксовал, его выводят, дают ему в фанеру, бьют, дают закрепу пизды, закреп дает ему пизды. Губищи у него были как у русалки. И дают отсрочку в три дня. Меня еще во время приколов спрашивали: «Кем хочешь жить?» — «Пока пацаном». Меня, после того как дали пизды землячку, прописали, сказали: «Живи пацаном!» Удачно я прошел прописку.

Три дня проходят. Начали опять прописывать Страуса — моего землячка. Опять приколы, опять он заваливается. Ему дают пизды, но решаются его прописать. Его прописывал Малыш. Наматывает простынь (закреп в это время сзади встал), разбегается, орет: «Держи челюсть!»

Страус отвернул челюсть. «Что шалавишь, держи челюсть!» — кричит Малыш и второй раз разбегается.

Страус отклонился, попал ему в ухо Малыш. Ухо-пельмень, тот в бессознательном состоянии. «Ты что, сука, шалавишь??!» — Закрепу дали пизды. — Подымай его, закреп! Сука, вставай! — вынимают из-под шконаря, ставят раком и дужкой от кровати лупят. Тот орет. «Ах ты!» Бьют, сняв сапог, сапогом. Человек пять сразу стали его пиздить. Зашел Жлоб и оттянул бугров. Они были бугры пяти групп, а Жлоб — бугор отряда. «Че он сделал?» — «Сшалавил».

Водой отлили. «Ну что, сученок, живи мразью!»

Мразь — это по-другому грязный пацан, моет толчки. При этом ты не должен, если тебя пиздят, ответить.

Дрочили все. Вечер наступает. Блатные дрочат за занавесками. В руку же не будешь дрочить. Блатной кричит: «Агрегат!» Агрегат — это кусок ваты. Мразь бежит, несет из матраса кусок ваты. Блатной вытерся, выбрасывает на продол. Пацан грязный, его опускают за какие-то косяки тоже, а не только вначале таким прописывают. «Спичку мне!» — кричит блатной. Видит, ты не несешь спичку, он: «Иди сюда!» Если второй раз накосячил, подводят к бугру. «Так, сколько раз?» Два, три — «живи грязным пацаном!» И он моет полы, чистит ботинки, убирает. Когда тебя опустили до грязных пацанов, ты можешь подняться до чистых пацанов, но уже не будешь бугром.

После того как ты получил звание пацана, дальше на усмотрение бугра. Он может поднять тебя до стариков, блатных, сынков (с€ынок); дальше — простой бугор, бугор второй, бугор первый, бугор группы и бугор отряда (следует отметить, что всем этим старикам и буграм от 14 до 18 лет!).

Подчиняться дубаку или воспитателю было западло. Дубак — это конвойный. Тем более реагировать на их замечания. Раз или два в неделю производилась «раскумовка» отряда. В каждой группе — человек 15 блатных (старики, сынки, бугры), а остальные: пацаны, грязные пацаны и мразь. Загоняли в сушилку весь отряд и пиздили. К каждому блатному ты должен подойти, и он должен был тебя пиздить. Раз, два, ударить, сколько хочет. Некоторые не били. Подходишь сам к блатным, подходишь к одному, к другому и вот так ко всем. В один прекрасный день земляку моему (в спортзале было дело, отряд подрубали) — он сшалавил, дали перекладиной от штанги. Что-то случилось у него с позвоночником, его потом больного домой отослали.

А тогда администрация собрала десять человек (в том числе и его, Страуса, моего земляка) и решила нас отвезти в дурдом за то, что не сознаемся ни мы, ни он, кто его отпиздил, в город Колтан. Мы приехали расчувствованные, нас там положили в вольную палату. А мы начали по карманам лазить, в побег хотели уйти. Чтобы уйти в побег, нужно было спросить бугра. Как правило, он давал разрешение.

Днем мы до обеда учились в школе. И после обеда учились по профессии. Школа помещалась в здании администрации. Вольные учителя приходили»…

Вторую часть повествования Игоря о спецпрофтехучилище в поселке Шушталеп я записал позднее, через полтора месяца. Когда почувствовал, что скоро нас разведут и так и останется его рассказ неоконченным. Возобновили мы наше занятие уже в ноябре. И начали там, где закончили.

«Вольные учителя приходили. По имени-отчеству мы их не называли. „Воспет“ и „воспетка“ называли. Еще по месту жительства. Воспетку из Колтана звали „Колтанская“, из Осинников — „Осина“.

Жизнь протекала так вот. Сидим на лавочках, слушаем воспитателя на плацу. Бугор высовывается в окошко: «Малолетки, кто ваш отец?» Мы все, как один: «Адольф Гитлер!» «Кто ваша мать?» — «Ева Браун!» Воспетка, повизгивая, отмахивается рукой: «Ой, ой, нечистая сила, скройся!» А Колтан — небольшой городок. Там был дурдом, я уже упоминал.

Но это с воспитателями так. С хозяином и с дубаками по-другому. На плацу, помню, замполит стоял на крыльце у административного здания. Ходили для себя, отрабатывали дух. С песней ходили, шаг держали.

Какие песни? «Родительский дом / Начало начал…» Или: «На заре команда подъем / Нас будят при любой погоде / Напишу отдельно потом / О каждом парне в нашем взводе…»

Строевые в выходные. К вечеру. Когда тишина. И вдруг такой топот. Грохот просто. Станция километрах в пятнадцати, топот был на станции слышен. 150 человек — отряд. Всего человек 350—400 было.

Какая цель? Перевоспитать. Срок не назначали. Минимум 1,5 года. В 18 лет выгоняют оттуда по-любому.

У меня был один побег, три изолятора и вдруг меня на комиссию. У хозяина была деревянная дубина. Выходит. Я первый стоял в колонне. Хозяин кричит: «Направо!» Я не повернулся. Че-то со мной, попутался. Он как даст мне дубиной по башке. Очнулся в изоляторе. Сказка, у нас была такая надзирательница, надо мной. Тебя, говорит, комиссия пропустила. Я в ахуе. Приходит грамотный… «На, распишись, ты прошел, скажи спасибо, что хозяин тебя отпиздил и пожалел».

Как я бежал? Как в побеге был? Да ну, хуйня. Собрались с одним иркутским пацаном вдвоем. У него у дядьки живет там, в Новокузнецке, брат двоюродный, так он сказал. Адреса, сказал, не помню. Решили, что найдем. На побег нужно было распоряжение бугра. А тогда у нас был бунт. Подошли к бугру, к Чапе: «Отпусти!» — «Да ну вас на хуй, вас завтра же на вокзале поймают». — «У нас есть к кому». — «Ну, валите!» Смена была Сказки. Она обычно в тулуп укутается, где-нибудь приткнется и спит. Осень была. Не ушли, жалко ее, Сказку, стало. Следующая смена была Бурундуса… Земля мягкая под забором. Быстро прокопались, ушли.

Как там все охранялось? Вышки были не зэковские, не по бокам, но стояли в зоне самой, двое часовых. Никто не знал, какое у них было оружие. Забор кирпичный, невысокий, и проволока наверху не везде. Там все было отлажено так, что не решались идти в побег. А если без разрешения бугра шли, то беглецов вылавливали, опускали, вафлили, пиздили. В воротах вахтенный стоял. На ночь человек десять охраняли. У некоторых пистолеты были. Если взбунтуются, ментов вызывали. Ну что там на детей…

Подъем в 6 часов, зарядка на плацу по погоде. Хлопчатобумажная спецовка. Завтрак. С утра один отряд неделю ходил на промзону, работал, а другой учился. Следующую неделю менялись.

После 6 вечера свободное время было. И отбой в 10 часов. Как правило ложились тогда, когда скажут бугры. Пили, кололись. Чифирили, наколки делали бугры и вся блоть. Ну, я говорил, административное здание о четырех этажах. Промзона — одно здание о двух этажах. Там были учебные классы. Были две строительные бригады. Они там ходили, строили…

А с побегом вот что случилось… Идти пришлось вдоль реки. Кругом сплошные дачи. Это Шушталеп сам, поселок. Залазим в дачу. Переодеваемся. Жрать охота — взяли хлеба с вареньем, клубникой. День прошли. К ночи забрались в другую дачу. Из соседней дачи выходит вдруг пьяная компания. Фонариком светят. Разговаривают. «Заебали беспризорники, бегут оттуда, все дачи забомбили…» Выходим мы на какую-то станцию, Щавелево что ли. Залезли под перрон, ждем. Слышим — электричка! Выпрыгнули, влезли, в тамбуре стоим. Контролеры идут! Мы от них. Приезжаем в Новокузнецк. Плутали. Уже к вечеру нашли квартиру. Стучимся. «Такой не живет!» В другую квартиру — открывает бабка. «Нет их!» — «А где они?» — «Переехали». — «Куда?» Не знает.

Вечер, толпы молодежи собираются. Зашли в подвал. «Давай здесь отдохнем до утра?» Во сне вдруг свет. Фонариком. «Вставай! А вот и второй!» Вывели, в уазик нас грузят. «Откуда? Из Шушталепа?» — «Из Шушталепа». Давай мы пробовать оттуда съебаться. Не удалось.

К вечеру замполит приезжает. А у него ботинки с рантом. На четвертом этаже, на административке, как он нас отхуячил…

ГЛАВА 11

Спустя 20 лет Игорь подсознательно мерит пиздюков теми же мерками, что и в спецПТУ. И устраивает с ними Шушталеп. От нас однажды забрали Антона, и на его шконке, вернувшись с суд-допроса, я обнаружил ушастого Артема Шакина. Первое время в хате царило равноправное братство. Но недолго. Постепенно у Игоря с Артемом сложились столь же сложные садомазохистские отношения, какие были с Антоном. Он почему-то сразу брался их подчинять. Артем попал к нам на третьяк за то, что напился и в пьяном виде с товарищами пытался угнать и ограбить несколько автомашин. Из одного автомобиля опасные рецидивисты вырвали кассетный магнитофон, другой завели и врезались на нем в теплотрассу.

У Артема большие уши и круглая, как луна, физиономия. Впоследствии он признал в себе казахскую кровь. Парень, в общем, живучий и даже веселый. Прошел через малолетку. Зрения — минус 5, но очков не имеет. Разительно кривые ноги. Воспитывался он у деда с бабкой. Ненавидит отчима и мать за то, что она живет с отчимом. С умилением вспоминает покойного своего отца, убитого, когда шел с работы пьяный. Вспоминает куртку, купленную ему отцом. В глубине участка деда и бабки у Артема был обустроен сарай, и к нему ходили друзья и подруги слушать музыку, выпивать и развлекаться. Еще Артем занимался самбо. Игорь мрачно сказал как-то Артему: «Это против таких, как ты и ваших приятелей-отморозков, я всегда держал в багажнике бейсбольную биту».

Игорь родился в начале 60-х годов, а Антон и Артем — в начале 80-х. Явно налицо проблема отцов и детей в тюрьме. Игорь был озабочен подчинением детей. Себе, отцу.

Мы с Игорем просидели бессменно более пяти месяцев бок о бок, и между нами не было трений. Даже мельчайших. В конце концов, мы стали называть друг друга «Вениаминыч» и «Федорыч». И относились друг к другу приязненно. Немаловажным обстоятельством было и то, что я был старше на целое поколение, годился Игорю в отцы. А пацанам-пиздюкам вполне мог бы быть дедом. Отец наказывает, а дед жалеет. И пиздюк, и дед — оба находятся не у власти, так как физическая власть принадлежит мужикам-Игорям. Я не жалел пиздюков, но относился к ним с пониманием. Россия уродует свою молодежь дважды: создав неприглядную, гнусную, мизерную действительность на Воле, и второй раз — свинцово тяжко карая за незначительные проступки. Все приговоры российских судов в два-три раза тяжелее, чем преступники заслуживают. Сказывается тяжелая традиция деспотизма и уничтожения личности государством. А в тюрьме пиздюков встречал еще старший. Несколько садомазохистских сцен между рыжим Антоном и Игорем не были приятным зрелищем. Всякий раз Игорь оправдывался передо мной: «Эдуард, ты ведь всего не знаешь. Мы с Рыжим сидели вместе еще в 126-й. Он мне многим обязан. Его родители просили меня заступиться за земляка». Я не знал, конечно, в деталях историю их отношений, но для меня очевидно сегодня, что в тюрьме, как и во всем российском обществе, идеологией является дедовщина.

Не надо думать, что была напряженка. Ее не было. Все ели поровну. Играли в игры (за исключением меня, жаль было тратить время), в тысячу, то есть бросали кости, или в шашки. Три раза за пять месяцев мы морили тараканов кипятком. Каждый день дежурный мыл пол камеры. Было у нас чисто. Высокий дальняк скрывался при надобности широкой ширмой из полотна. Ширма натягивалась по периметру дальняка при помощи системы веревок. Гундел мой мелкий телевизор. Готовили на плитке борщи. Когда в тюрьме вышибло подстанцию и мы на пару дней остались без электричества, Игорь разодрал простынь, свернул огромный фитиль и научил Антона, как заваривать чай на горящей полосе простыни. Под руководством Игоря пацаны плели веревки из мешков из-под сахара. Однажды Игорь собрал все имеющиеся в хате пластиковые прозрачные мешки и, растопив их на огне, отлил, используя как форму части спичечного коробка, игральные кости-«зарики». Понаблюдав за Игорем, я убедился, что зэковское рукодельное изобретательство не имеет границ. Зэки могут сделать все из тех мизерных материалов, которые имеются в хате под рукой.

Я завоевал расположение Игоря тем, что несколько раз сумел загнать в хату сканворды. Вообще все зэки без исключения обожают разгадывать сканворды. Еще я заслужил уважение своими «знаниями», тем, что знал ответ практически на любой вопрос кроссвордов и сканвордов. Я успешно разлагал сознание зэков имеющимися у меня несколькими книгами. «Империя» Фоменко/Носовского повергала в шок многих знатоков тяжелого веса. Впрочем, молодых новых зэков она скорее оставляла равнодушными. «Древняя Русь и Великая Степь» Льва Гумилева заставила трещать не одну голову в хате № 125.

— История — не точная наука, в ней неоспоримыми являются разве что последние лет триста, более древняя история человечества — это скорее сказки и мифы о событиях, — проповедовал я Игорю. — Татаромонгольского ига не было, под этим названием скрыты всего лишь войны между Западной и Восточной Русью; Русское государство было изначально славяно-тюркским, Орда — это постоянное войско Империи; Иван Грозный — это сборное имя для четверых законных русских государей; Самозванец не был самозванцем; Куликовская битва состоялась на месте нынешней Москвы; Москва основана лишь в 1380 году, — так я популяризировал зэкам новую хронологию. Они делали круглые глаза.

Еще я дискутировал с Игорем за смертную казнь. Мы оба посмотрели документальный фильм НТВ о содержании пыжей в специальных местах заключения. Оба мы согласились, что фильм просто страшный. Унижения уже приговоренных к пожизненной смерти (нам показали тогда еще живого Радуева, согнутого в три погибели) отвратительны и недостойны цивилизованного государства, согласились мы с Игорем. Я также предложил закон, согласно которому осужденный на пожизненное заключение имеет право выбирать между пожизненным заключением и смертной казнью. То есть если он предпочитает смертную казнь, то следует удовлетворить его желание. Игорь был за такой законопроект.

Между тем нам с периодичностью примерно раз в месяц или полтора меняли пиздюков. Нас теперь в хате жили постоянно четыре зэка, и все наши гости были «новые преступники», как я их называю. Помимо «новых преступников» Антона и Артема, с нами потом еще сидели Санек Дюнов, бывший матрос, по статье 228-й, часть 4-я, затем Большой Сырой Санек Пашкин за неумышленное убийство и еще один — Санек Лукьянов, по статье 228, ч. 4-я. Все эти новые преступники были музыкально ориентированы и более универсальны, что ли, чем Игорь, в основном, конечно, благодаря цивилизаторской (хотя и ограниченной) функции телевидения. И развитию бизнеса продажи пиратских кассет и дисков. Книжная культурность, убедился я, увы, уступила место «культурности» музыкальной и телевизионной.

Знакомство и общая жизнь в замкнутом пространстве с новыми преступниками привела меня к выводу, что большинство их заела среда. Молодежное пьянство в провинциальном городе, хотя и в таком крупном, как Саратов, выяснил я, является способом жизни, времяпрепровождением. Большинство преступлений совершается в пьяном виде. А те, кто не совершал их в пьяном виде, были осуждены по наркотическим статьям, в основном по 228-й (сбыт организованной группой в особо крупных размерах), что предусматривает для гражданина преступника срок наказания от 7 до 15 лет. Особо же крупные размеры для наркотика героина начинаются, для тех, кто не знает, свыше 0,005 грамма.