Сева отыскал в yellow pages раздел "Getting rid of*", а в нем - рекламы компаний по уборке мусора и контактировав все их, обнаружил компанию, чей сервис стоил чуть дешевле. Так учили его дяди, Сева договорился с компанией о бизнесе. Положив трубку, он важно объяснил мне, что очень нелегкое это дело - вывезти мусор, особенно строительный мусор из города. Что это стоит очень недешево, что, например, похоронить человека обходится дешевле, чем вывезти из Нью-Йорка тонну строительного мусора. А дяди сообщили ему, что "мусорный" сервис принадлежит в Нью-Йорке мафии.
      * "Избавление от..." (англ.).
      - Мы должны успеть разрушить все последние перегородки до их приезда, до завтра, - заключил Сева. - Успеем?
      На следующий день они явились. Резко взвизгнув тормозами и корпусом так, что завибрировали стекла, они остановились внизу на Мэдисон. Не видя, что это их мусороуборочное чудовище, мы, однако, не засомневались в этом. Большой человек в шляпе и полиэстеровой куртке - розовое лицо бугристо и толстокоже - "человек-корова", на-звал я его про себя, корова весом не менее трехсот pounds, в руке его воняла сигара - вошел в сопровождении еще двух. Один - жилистый парень в клетчатой куртке и джинсах; блондинистые мелкие кудельки волос падали на шею. Нагловзглядый, с решительными движениями. От него воняло едким потом. Второй - дубликат, чуть уменьшенная копия человека-коровы, но без шляпы.
      Войдя, "корова" пыхнул сигарой. Сева вежливо улыбнулся и, поп-равив очки московского интеллигента, сказал:
      - Hello. Вы думаете, вы сможете забрать все за один раз?
      -Я думаю? - Человек-корова прошелся вдоль куч и, схватившись за лампу дневного света, напрягшись вместе с сигарой, вытащил ее из кучи.
      - Take all of them, - бросил он своему уменьшенному двойнику.
      - Yes, sir, - бодро вскрикнул двойник.
      Он и кудрявый взяли из мусора по лампе каждый, и грохоча желе-зом, вышли.
      - Я тебе скажу, что я думаю, - "корова" поглядел на Севу невесело.
      - Я тебе скажу... Я ожидал, что у тебя тут десять тонн вывозить, а у те-бя вывозить нечего. - И, вынув сигару изо рта, он сплюнул на кучу. Сегодня у меня нет времени заниматься твоим дерьмом, завтра ребята заедут и заберут.
      - Но, мистер... мусор мешает нам работать, - сказал Сева.
      - Я же объяснил, что завтра ребята уберут... - "Корова" вынул блокнот и что-то отметил в нем. Взяв сразу две лампы, обшивка одной была повреждена, цепь волочилась за другой, задев ими о входную дверь, "корова" ушел. Возвратились "ребята" и забрали оставшиеся лампы. Танк, задребезжав стеклами в севином окне, укатил.
      - Shit! - сказал Сева. - Мы теряем день. Если бы они забрали му-сор сегодня, мы бы начали завтра ставить новые стены. Shit!
      - Shit! - согласился я. - А зачем им лампы?
      - Дневной свет они перепродадут. - Сева вздохнул. - Дяди сове-товали мне загнать дневной свет. Лампы, мол в хорошем состоянии... Но кому я их продам? Надо знать людей, у меня их никто даром не возьмет... Ты заметил, как они похожи на мафиози? Настоящие... Те самые... - Голос у Севы был грустный.
      Назавтра они не приехали. Чтобы занять время, мы стали отбивать штукатурку стены в рабочей части loft, где Сева предполагал
      разместить фотостудию. По плану он собирался делать эту работу позднее и один. Не спеша, уже переселившись, живя в жилой части.
      Они появились через два дня, когда мы уже отчаялись дождаться их, и Сева собирался звонить, отменять заказ, чтобы вызвать другую компанию. Знакомо завизжав, тяжелый танк остановился на Мэдисон. Подбежав к окну, мы с Севой увидели, что с танка, как фрукты с дере-ва, упали на мостовую пятеро. Вооруженные лопатами и пластико-выми баками для мусора, они ввалились в loft.
      "Коровы" среди них не было. Предводительствовал кудлатый. Ясно было, что "корова" слишком большой начальник, чтобы присутство-вать при удалении нашего - miserable* мусора.
      * Несчастный (англ.).
      - Hello, boys! - воскликнул Сева, довольный, что наконец оста-новившие нашу работу кучи будут ликвидированы.
      - Fuck yourself... - тихо ответил кудлатый.
      Я расслышал, что он пробурчал. Понял и Сева. И расслышал. Но сделал вид, что нет. Кудлатому Сева явно не нравился. И кудлатый не собирался этого скрывать. Ему не нравилась или севина большая, на-чавшая лысеть голова, или севины очки московского интеллигента, или его добродушное усатое лицо, или же его сократившееся в разме-рах после перехода с "Забарс" на supermarket и все же заметное брюш-ко. Или кудлатому не нравилось все это вместе.
      Они швырнули свои дряхлые пластиковые баки в мусор и стали неряшливо наполнять их. Пыль поднялась до потолка, и Сева с гру-стью поглядел на только что окрашенную им белую раму окна. Краска не успела высохнуть. Севе не терпелось иметь loft. Сева спешил скорее начать работать фотографом. Кудлатый, вместе с уменьшенным двойником коровы взяв полный бак за ручки, ушли, привычно, но с натугой, передвигая ноги. Сева обратился к улыбающемуся черному с лопатой (двое из пятерых были черными).
      - А где ваш босс? Его что, не будет?
      - Зачем тебе босс? - Черный с удовольствием оставил лопату. И улыбнулся еще сильнее. Черные всегда улыбаются, даже когда им не-весело, или когда вынимают нож, - Босс занят в другом establishment... Есть сын босса.
      - Худой blond?
      - Ага...
      Они не спешили. Старались в основном двое черных. Волосы их побелели от пыли. Белые постоянно куда-то отлучались. Сева сказал мне по-русски, что для черной работы черных и взяли в организацию. Я согласился с ним, предположение показалось мне разумным.
      Когда жидкий мусор был весь убран, кудлатый попробовал, покачал ногой каждую из оставшихся станин швейных машин, сплюнул на них и прошел к окну. Мы с Севой стояли там. Сева со стаканчиком ко-фе. Кудлатый распахнул окно и резко свистнул вниз. Сидевший в кабине шофер посмотрел на окно. Кивнул согласно. Со звуком сотни душераздирающих автокатастроф нечто вроде скрежущей бетономе-шалки стало медленно поворачиваться внутри чудовищного танка.
      - Вы думаете она, - Сева, перегнувшись в окне указал на чу-довище, перемелет металл? - И Сева заглянул в лицо кудлатого бо-ком и снизу вверх.
      Кудлатый вынул из-за уха сигарету. Большими руками с узлова-тыми суставами пальцев размял ее и возвратил за ухо.
      - Она все перемелет, - сказал он, глядя на Севу. - Тебя, если на-до, перемелет.
      И кудлатый отошел.
      В очках Севы Зеленича, бывшего фотографа "Литературной Газе-ты", я увидел ужас. Стекла очков запотели вдруг. Сева быстро спрятал свой ужас. Он направился к единственной чистой поверхности в loft, к старому раскройному столу, выписывать чек.
      Вывоз мусора, как и было заранее договорено, обошелся Севе относительно недорого. Другие компании взяли бы с него дороже.
      КОРАБЛЬ ПОД КРАСНЫМ ФЛАГОМ
      Сэра назначила мне встречу в Си-Порт в шесть часов. Я явился ту-да в пять. Мне нечего было делать, я хотел посмотреть на Си-Порт, по-шляться среди развалин и заборов. Сэра же сообщила мне, что на ста-ром пирсе, подальше от народных взглядов, пришвартован корабль с красным флагом.
      - Я не знаю, Эдвард, советский ли это корабль, - сказала она, - но флаг - красный. Может быть, это китайский корабль...
      Я доехал в IRT subway до 14-ой street и зашагал к воде. Осень 1977-го была ясная, народ Манхэттана и в конце октября бегал еще в пиджа-ках. Дабы замаскироваться и слиться с пейзажем, я надел самый гряз-ный плащ из трех имевшихся в наличии. Район Си-Порта в те време-на был запущен, безлюден и напоминал город, куда упала нейтронная бомба. Из провалившихся тротуаров росла трава. Здания зияли выбитыми окнами. В глубине почерневших от времени помещений заводского типа видны были непонятного назначения старые машины или ржавые корыта для индустриальной обработки рыбы. Когда-то здесь располагался оживленный рыбный рынок. Дабы прогуляться по этому кварталу в 1977-м, даже в дневное время, требовалось изрядное мужество. Или безрассудство. Сейчас, спустя десятилетие, там, гово-рят, сияет огнями цивилизации торговый центр и комплекс рестора-нов, но тогда только я, сумасшедший Савенко, несколько чаек, не-сколько ворон и два пуэрториканских хулигана, проскочивших на ста-ром велосипеде, оживляли набережную. Вода, если подойти и взглянуть, лежала далеко внизу замасленная, покрытая никогда не исчезающим слоем закисшего вонючего мусора. Трубы городской ка-нализации денно и нощно выкачивали в нее человеческие отходы. Ко-рабль с красным флагом я обнаружил ловко спрятавшимся за железо-бетонное месиво лестниц и бессмысленных мостов. С уровня океана он был отлично виден, но с набережной, высоко поднятой в этом месте (под ней, на уровне корабля пролегал скоростной highway), рассмот-реть его было невозможно. Я облокотился на перила и посмотрел вниз на корабль.
      Он был небольшой. Красный флаг развевался рядом с трубой. На флаге я обнаружил Серп и Молот. Множество сложных антенн различной формы окружали флаг.
      Из двери под трубой вышел матрос в темном комбинезоне и резиновых сапогах. Взглянул на меня. Я поднял руку и помахал ему. Он спокойно ответил мне тем же и, подняв с палубы шланг, стал поливать палубу. На меня он больше не взглянул. Что ему до нью-йор-кского бродяги в грязном плаще до пят. Он себе мыл палубу на своей советской территории. Сами советские так спрятались или их спря-тали хозяева? Для сухогрузного торгового судна корабль был слишком мал. И у любого корабля должно быть название. Обыкновенно оно написано на теле корабля ближе к носовой части. На обоих бортах. У этого же почему-то был выписан номер "G - 16". На палубе появился второй матрос.
      За собой я услышал звук останавливающегося автомобиля. Я обер-нулся. Из автомобиля выпрямлялся в полный рост тип в сером костю-ме. Второй был виден за рулем. Выпрямившись, серый пошел на меня. Он был коротко острижен, спортивен, не различая еще его лица, лишь общий пружинистый силуэт, я подумал что это или полицейский в гражданском или тип из FBI*.
      * ФБР (Федеральное Бюро Расследований США).
      - Looking for troubles? - Сказал тип, улыбаясь. Блондинистый еж с сединой, нейлоновая рубашка, темно-серый галстук. И неожиданно - акцент. Не канадский или, скажем, южных штатов, что было бы объяснимо, но иностранный. Твердый. Знакомый.
      - Вы русский, да? - Спросил я по-русски.
      Он этого не ожидал. Будь я прилично одет, он наверняка так не удивился бы, связал бы меня тотчас с эмиграцией в Америку. Но перед ним стоял манхэттанский бродяга, заросший лохмами, пада-ющими на очки (одно стекло расколото), и в плащике, он был шедевр в своем роде, этот плащик цвета асфальта в мазутных пятнах... И баш-маки, растоптанные, грубые, вроде ван-гоговских... Один шанс против десяти миллионов найти под такой личиной человека своего племени в пол-глобусе расстояния до ближайшей границе Союза Советских. Он даже побледнел.
      - А что вы тут делаете? - спросил он растерянно. Он уже жалел, я думаю, о своей развязности, о том, что задел меня первым.
      - Захотел посмотреть на советский корабль. Моя подруга проезжа-ла и увидела. Флаг с highway отлично видать. А что, нельзя посмотреть?
      - Можно. Как вы здесь любите говорить, вы в свободной стране. Смотрите сколько угодно. А Вы почему... русский?
      - Бывший, - сказал я.
      - Ну, - он расстегнул пиджак и чуть подтянул брюки, - русским вы навсегда и останетесь. Можно сменить местожительства, но кровь-то все та же. Вы что, еврейский русский или русский русский.
      - Русский русский украинец, - сказал я, следуя его стилю.
      Он улыбнулся.
      - А я капитан этой посудины. - Он указал на корабль. - Вот в госпиталь ездил. У меня матрос свалился с желудком. Операция пот-ребовалась. Пришлось просить аварийного захода в порт. Видите, куда ваша власть определила нас на стоянку.
      - У меня с ними отношения сложные, - сказал я. - Я тут три
      года, а документы не дают. В FBI в феврале вызывали. Так что и наша, и ваша власть, но все не моя.
      - Очевидно, плохо себя ведете. - Он засмеялся. - Я сразу увидел, что Вы looking for troubles.
      Оставшийся за рулем тип между тем загнал автомобиль на троту-ар, плотно к перилам.
      - Это мой американский друг, - пояснил капитан, проследив за моим взглядом. - Приехал из Бостона специально, чтобы повидаться со мной.
      - А почему у вашего корабля нет имени, капитан?
      - Поскольку мы научно-исследовательское судно. Геодезическое. Нас какое-то количество рассыпано по всем широтам, потому нам, выполняющим одну задачу, имен не дают, но номера.
      - Как шпионам.
      - Да-да, именно за шпионов нас всегда и принимают, - радостно согласился он. Его американец рылся в багажнике автомобиля.
      Матрос внизу продолжал мыть палубу. Пара чаек кричала в свет-лом осеннем небе.
      - Скажите, а почему Вы в таком, - он замялся, - виде?
      - В классовом капиталистическом обществе, - начал я нарочито учительским тоном, - нескольким процентам населения принад-лежит большая часть национального богатства, а нижний слой обще-ства влачит жалкое существование. Вспомните положение русских рабочих до Великой Октябрьской.
      - Я серьезно, - сказал он, - мне интересно. У Вас что, нет денег на одежду? Кстати, меня зовут Дмитрий. Дмитрий Строков. А вас?
      - Эдуард Савенко.
      - Чем вы занимаетесь, Эдуард?
      - Безработный.
      - Шутите?
      Я разозлился. Мне всегда было ясно, что они там на самом деле их любят. То есть советские втайне обожают американцев. Особенно тех-нари-ученые вроде него, капитана, инженеры и академики. За технический прогресс, за небоскребы, компьютеры, длинные авто-мобили и 27 каналов телевидения. Что касается меня, то, не будучи ни технарем, ни ученым, я видел в Masters of the Univers* аррогантную и жестокую нацию бывших бедняков, вампирами сосущих небо и зем-лю. Оптимистично-скалозубые, они верят в прогресс, как германцы накануне войны, только нацисты не были ханжами.
      * "Хозяева Вселенной". Популярный в Соединенных Штатах научно-фантастическая телесерия и детская кукла-супермэн того же названия.
      - Вас бы в мою шкуру, капитан! В мой бы Вас отель. В комнате слева живет черная проститутка, в комнате справа - алкоголик в тяжелой форме. 278 долларов в месяц - пособие, из них 160 выплачиваю за комнату. Вы умеете жить на 118 долларов в месяц?
      - Кто заставлял вас уезжать? Сидели бы дома... У Вас какая профессия?
      - Никакой. Я плохо учился в школе. - Мне захотелось сказать ему что-то очень резкое. И уж вовсе не хотелось объяснять, что я только что написал свой первый роман. И что нью-йоркским издателям не понравилась рожа их общества в моем зеркале.
      - Без профессии, - он помедлил, чего же Вы хотите... Любому обществу нужны полезные члены.
      - Полезные, как Вы, капитан? Вы, разумеется, учились хорошо.
      Подошел его друг, и оказался одного с ним роста. Капитан был лишь суше бостонца. Этот был пухловато-влажен и черняв. Они затоп-тались рядом со мной, выше меня на полголовы оба.
      - Ваш друг, разумеется, так же, как и Вы, был примерным учеником, съязвил я.
      Странный сборный отряд из двух ворон и нескольких чаек, пок-ружил над нами, каркая и визжа, и улетел в направлении Баттери-Парк.
      - Судя по тому, что он написал несколько интересных книг о магнитном поле Земли... - капитан улыбнулся своему другу, но не сделал даже попытки представить меня и не перевел моих слов. - Я предполагаю, что между вами двумя куда больше общего, чем у меня и у Вас, - сказал я. - Вы оба первые ученики, выросшие в полезных членов, а я - плохой ученик в грязном плаще. Мы можем иллюстрировать моральную притчу. Вы столпы общества, а я, так ска-зать, несчастливый случай его.
      - Мне пора на корабль, - капитан, может быть, для того, чтобы не подать мне руку, сунул руки в карманы. Стал поворачиваться. - Же-лаю Вам найти работу. И вообще, удачи...
      - Могли бы пригласить соотечественника на борт. У меня есть полчаса.
      - Не могу, - сказал он. - Исключено. Политрук настучит.
      - А его, можно?
      - Его можно. Он член международного Геодезического общества и вообще друг нашей страны.
      Полезные члены общества повернулись и, пройдя десяток метров вдоль набережной, стали спускаться к пирсу. Там, оказывается, была лестница.
      Сэра явилась в такси с двумя сумками, набитыми камерами, объективами и фильмами. Мы отыскали в развалинах нужное нам здание с забитыми железными листами окнами. Постучали в забитую железным листом дверь. Внутри дом оказался очень живым и сумас-шедше красным. Все два этажа. Целую ночь Сэра и десяток ее друзей
      фотографов из "New York School of Visual Art" снимали нескольких бе-ременных моделей (одна была с обритой головой), курили марихуану, жевали сэндвичи и пили пиво. Мероприятие называлось Photo session. Беременные постепенно разделись. Животы их были похожи на спе-лые сардели. Я бродил в этом сюрреалистском хаосе, накурившись сильнее всех и приставал к работающим с бессмысленным для них вопросом: "Какое у тебя образование?" Нет, они не были первыми учениками.
      На рассвете, уезжая с Сэрой в такси, я попросил водителя проехать по набережной. На палубе корабля никого не было. Утренний бриз бодро пощелкивал красным флагом.
      КРАСАВИЦА, ВДОХНОВЛЯВШАЯ ПОЭТА
      Я был неимоверно нагл в ту осень. Нагл, как рабочий, забравшийся в постель графини, как, наконец, сделавший крупное "дело" мелкий криминал.
      ...Моя первая книга должна была появиться в парижских ма-газинах через месяц. Я взял с собой в Лондон сигнальный экземпляр.
      Мне хотелось плевать в рожи прохожим, выхватывать младенцев из колясок, запускать руку под юбки скромнейшим пожилым женщинам. Пьяный, выйдя из винного погреба на Слоан Сквэр, я, помню, едва удержался от того, чтобы не схватить полицейского за ухо. Диана удержала меня силой. Я лишь частично насладился, пока-зывая на розовую рожу "bobby" пальцем и хохоча. Я был счастлив, что вы хотите... Мне удалось всучить им себя. Под "им" я подразумевал: "мир", "общество" - "society", что по-русски звучало как сборище тех, которые сосут, хуесосов. У меня было такое впечатление, что я всех их обманул, что на самом деле я никакой не писатель, но жулик.
      Именно на подъеме, на горячей волне наглости, гордости и мега-ломании я и схватил Диану, актрису, бля, не просто так. Актрису кино и TV, снимавшуюся во всяких там сериях, ее узнавали на улицах... По сути дела, если употребить нормальную раскладку, Диана не должна была бы мне давать. Она была известная актриса, а я - писатель дебю-тант. Но наглость не только спокойным образом может увлечь и повести за собой массы, но даже может обмануть кинозвезду вполне приличного масштаба и заставить ее раздвинуть ноги. Она не только дала мне, она еще поселила меня у себя на Кингс Роад и возила меня по Лондону и Великой Британии в автомобиле. Следует сказать, что я охмурил не только ее, темную красотку с пышными ляжками и тяже-лым задом, игравшую истеричек в телефильмах по Мопассану, Досто-евскому и Генри Джеймсу, но я обманул еще множество жителей Великой Британии, попавшихся мне на моем пути.
      Майкл Горовиц - английская помесь Ферлингетти с Гинзбергом, с фигурой ленинградского поэта Кривулина (то-есть шесть конечно-стей - две ноги, две руки и две палки) - пригласил меня на первые в мире Поэтические Олимпийские Игры. Милейший Майкл и его британские товарищи желали пригласить вечнозеленых Евтушенко или Вознесенского, но, кажется, в те времена советская власть рас-сердилась за что-то на Запад, и подарочные Е. и В. не были высланы. Я замещал обоих на Poetry Olimpics. Olimpics заблудились во времени и, вместо хиппи-годов, к которым это мероприятие принадлежало по ду-ху своему, мы все оказались в 1980-ом. У меня сохранился ксеро-копированный номер журнала "Ныо Депарчурс", в котором долго и нудно восхваляются преимущества мира перед войной, lovemaking перед бомбежкой, и т.п. Я расходился с Майклом Горовцем и его
      товарищами в понимании действительности и во взглядах на проблемы войны и мира, но я согласился прочитать свои стихотворные произве-дения в Вестминстерском аббатстве, попирая ногами плиты, под кото-рыми якобы покоятся английские поэты. Сам архиепископ в красной шапочке представил нашу банду публике и сидел затем, не зная, куда деваться от стыда, на хрупком стуле, прикрыв глаза рукою. Самым неприличным по виду был панк-поэт Джон Купер Кларк, буйная голо-вушка поэта была украшена сине-розовыми пучками волос. Джон Ку-пер Кларк напоминал гусеницу поставленную на хвост. Он получил се-ребряную медаль наглости от "Sunday Times", которая почему-то взя-лась награждать нас, хотя никто ее об этом не просил. Самым неприличным по содержанию произведений оказался реггаи-певец и поэт Линдон Квэйзи Джонсон. Симпатично улыбаясь, красивый и чистенький черный проскандировал стихи-частушки, каждый куплет которых заканчивался рефреном "England is the bitch... та-тат-та...". To есть "Англия - сука...". Может быть, именно потому, что каждый реф-рен заставлял бедного архиепископа опускать голову едва ли не в ко-лени и вздрагивать, Линдон Квэйзи Джонсону досталась золотая ме-даль. Мне журнал "Sunday Times" присудил бронзовую медаль на-глости. По поводу моих строк, где говорилось, что я целую руки русской революции, журналист ехидно осведомился, "не оказались ли в крови губы мистера Лимонофф после такого поцелуйчика?" Если вы учтете, что присутствовали представители еще двух десятков стран и что такому старому бандиту, как Грегори Корсо (он тоже участвовал!) ничего не присудили, то вы сможете понять, как я был горд и нагл. Зо-лотая медаль лучше, спору нет, но я впервые вылез на международное соревнование, подучусь еще, думал я. Плюс, и гусеница-Кларк, и реггаи-Джонсон читали на родном английском, а я - на английском переводном.
      Я покорил нескольких профессоров русской литературы, и они на-чали изучать мое творчество. Я выступил со своим номером в Оксфор-де! Я шутил, улыбался, напрягал бицепсы под черной t-shirt, плел не-вообразимую чепуху с кафедр университетов, но народ не вслушивался в мои слова. Слова служили лишь музыкальным фоном спектакля, основное же действие, как в балете, совершалось при помощи тела, физиономических мышц и, разумеется, костюма и аксессуаров. Огненным, искрящимся шаром энергии, одетым в черное, прокатился я по их сонной стране. Председатель общества "Британия - СССР" - жирный седовласый man, плотоядно глядевший на ляжки Дианы, ска-зал ей, что я шпион... Я излучал такой силы лазерные лучи, что, отправившись с Дианой на audience (режисер выбирал актрису для одной из главных ролей в новой телевизионной серии), убедил ее в том, что она получит роль, и она ее получила!
      В солнечный, хотя и холодный день Диана отвезла свою (отныне и мою) подругу - профессоршу русской литературы - в красивый и бо-гатый район Лондона, в Хампстэд. Профессорша должна была забрать книги у русской старухи, я знал вскользь, что имя старухи каким-то образом ассоциируется с именем поэта Мандельштама.
      Пошли? - сказала профессорша, вылезая из автомобиля и де-ржась еще рукой за дверцу.
      - Нет, - сказал я, - старые люди наводят на меня тоску. Я не пойду. Вы идите, если хотите... - Под "вы" я имел в виду Диану. Вооб-ще-то говоря, у меня было желание, как только профессорша скроется, тотчас же засунуть руку Диане под юбку, между шотландских ляжек девушки, но если профессорша настаивает, я готов был пожертвовать своим finger-сеансом, несколькими минутами мокрого, горячего удо-вольствия ради того, чтобы Алла, так звали профессоршу, не чувство-вала себя со старухой одиноко.
      - Какой вы ужасный, Лимонов, - сказала профессорша. - И жес-токий. Вы тоже когда-нибудь станете старым.
      - Не сомневаюсь. Потому я и не хочу преждевременно соприка-саться с чужой старостью. Зачем, если меня ожидает моя собственная, торопиться?..
      - Саломея - вовсе не обычная старуха. Она веселая, умная, и ее не жалко, правда, Диана?
      - Yes, - подтвердила Диана убежденно и энергично. - Она очень интересная...
      - Сколько лет интересной?
      - Девяноста один... Или девяноста два... - Профессорша замялась.
      - Кошмар. Не пойду. В гости к трупу...
      - Она сказала мне по телефону, что ей очень понравилась ваша книга. Она нисколько не шокирована. Неужели вам не хочется посмот-реть на женщину 91 года, которую не шокировала ваша грязная книжонка...
      - Потише, пожалуйста, с определениями... - Я вылез из авто-мобиля. Они раскололи меня с помощью лести. Грубой и прямой, но хорошо организованной.
      После звонка нам пришлось ждать.
      - Она сегодня одна в доме, - шепнула Алла, компаньонка будет отсутствовать несколько дней.
      Женщина, вдохновлявшая поэта, сама открыла нам дверь. Высокая и худая, она была одета в серое мужское пальто с поясом и опиралась на узловатую, лакированную палку. Лицо гармонировало с лакирован-ной узловатостью палки. Очки в светлой оправе.
      - Здравствуйте, Саломея Ираклиевна!
      - Pardon за мой вид, Аллочка. В доме холодно. Марии нет, а я не
      знаю, как включить отопление. В прошлом году нам сменили систему. Я и старую боялась включать, а уж эта - ново-современная, мне и вов-се недоступна.
      - Это Лимонов, Саломея Ираклиевна, автор ужасной книги, кото-рая Вам понравилась.
      Старуха увидела Диану, яишь сейчас подошедшую от автомобиля.
      - А, и Дианочка с вами! - воскликнула она. И повернулась, чтобы идти в глубину дома. - Я не сказала, что книга мне понравилась, Я лишь сказала, что очень его понимаю, вашего Лимонова.
      - Спасибо за понимание! - фыркнул я.
      Я уже жалея, что сдался и теперь плетусь в женской группе по ока-завшемуся неожиданно темным, хотя снаружи сияло октябрьское сол-нце, дому. Быстрый и резкий, я не любил попадать в медленные груп-пы стариков, женщин и детей.
      Мы проследовали через несколько комнат и вошли в самую обширную, очевидно, гостинную. Много темной мебели, темного де-рева потолочные балки. Запах ухоженного музея. Сквозь несколько широких окон видна была внутренняя, очевидно, общая для не-скольких домов ухоженная лужайка, и по ней величаво ступали не-сколько женщин со смирными пригожими детьми.
      - Идите сюда. Здесь светлее. - Старуха привела нас к одному из окон, выходящих на лужайку, и села с некоторыми предосторожно-стями за стол, спиной к окну. Стакан с желтоватой жидкостью, не-сколько книг стопкой, среди них я привычно разглядел свою, пачка бумаг толщиной в палец... Очевидно, до нашего прихода старуха поме-щалась именно здесь.
      Я сел за стол, там, где мне указали сесть. Против старой кра-савицы.
      - Вы очень молодой, - сказала старуха. Губы у нее были тонкие и чуть-чуть желтоватые. - Я представляла Вас старше. И неприятным типом. А вы вполне симпатичный.
      Диана положила руку на мое плечо. Сейчас этот женский кружок начнет меня поощрительно похлопывать по щекам, пощипывать и поворачивать, разглядывать: "Ах, Вы, душка..."
      - Не такой уж и молодой, - сказал я. - Тридцать семь. Я лишь моложе выгляжу. Почему-то мне хотелось ей противоречить, и если бы она сказала, "какой Вы старый!", я бы возмутился: "Я! Старый! Да мне всего тридцать семь лет!"
      - Тридцать семь - детский возраст. У Вас все еще впереди. Мне девяносто один! - Сверкнув очками, старуха победоносно поглядела на меня. Вам до такого возраста слабо дожить!
      - Ну, это еще неизвестно. Моя прабабушка дожила до 104 лет, и жила бы дольше, погибла лишь по причине собственного упрямства: желала жить одна, отказываясь переселиться к детям. Плохо стала видеть и однажды свалилась с лестницы, ведущей в погреб. Умерла вследствие повреждений. А моей бабке уже 87 лет, так что лет на девя-носто и я могу рассчитывать.
      - Вашему поколению таких возрастов не видать, - сказала она пренебрежительно. - Вы все неврастеники, у вас нет стержня, нет философской основы для долгой жизни, - она отпила из стаканчика желтой жидкости.
      - У поколения, может быть, и нет, - обиделся я. - Но Вы забыва-ете, с кем говорите. Я сам по себе.
      Рембрандтовский луч солнца из-за ее спины узко ложился на мое лицо и дальше иссякал в глубине темной гостиной, случайно затронув по пути два-три лаковых бока мебели. Мне захотелось рукою сдвинуть луч, но пришлось отодвинуться от него вместе с высоким стулом.
      - Хотите виски? - спросила старуха. - Возьмите, вон видите, за piano, столик с напитками. Есть Ваше "J&B". Вот именно в этот момент я ее и зауважал. Точнее, несколько мгновений спустя, когда, налив себе виски, я проделал обратный путь к компании и увидел, что она про-тягивает мне стакан.
      - Налейте и мне. Того же самого.
      Старуха девяноста одного года, пьющая виски, такая старуха меня разоружила. Я безоговорочно примкнул к ней. Ну, разумеется, в пере-носном смысле.
      - Минеральной воды? - подобострастно справился я, увидев среди бутылей на столе воду.
      - Нет, спасибо, - сказала она. - От воды мне хочется писать.
      Профессорша и Диана захохотали. Старуха без сомнения служила им моделью. Этакой железной женщиной, которой следует подражать. Ведь если у мужчин есть герои, то есть они и у женщин. Почему бы, то есть им не быть...
      - Расскажите о Мандельштаме, а, Саломея Ираклиевна?.. - Про-фессорша взглянула на меня победоносно, как будто бы поняла из моих жестов происшедший только что во мне перелом, взглянула, как бы говоря: "Вот, убедились, а ведь не хотели идти, глупец..."
      - Ах, я же Вам говорила уже, Аллочка, что я его едва помню... - Старуха пригубила "J&B". - Вы правы. Лимонов, не любя кукурузные гадости, все эти американские "бурбоны"... Я тоже не выношу сладкова-тых hard liquers... Возьмите crackers, Дианочка...
      - Саломея Ираклиевна оказывается не знала, что Мандельштам в нее влюблен.
      - Понятия не имела. Только прочтя воспоминания его вдовы... Натальи...
      - Надежды, Саломея Ираклиевна!
      - ...Надежды, я узнала, что он посвятил мне стихи, что "Со-ломинка, ты спишь в роскошной спальне", это обо мне.
      - "Соломинка, Цирцея, Серафита...", - прошептала профессорша, и гладко причесанные по обе стороны черепа блондинистые во-лосинки, даже отклеились в волнении от черепа, затрепетали. Профес-сорша oбыла отчаяннейшая русская женщина, в прошлом пересекшая однажды с караваном Сахару, убежав от черного мужа к черному лю-бовнику, но поэты повергали ее в трепет. В ее квартире я обнаружил двадцать три фотографии модного поэта' Бродского. Тщательно обрамленные и заботливо увеличенные. - А какой он был Мандельш-там, Саломея Ираклиевна?