Коньяк Наполеон

      Сердце мое (или что там, какой орган тела отвечает за благодарность?) было переполнено благодарностью к Шнеерзону. Расцеловать монстра я бы и тогда не отважился, но я был очень-очень благодарен ему за то, что он спас меня от необходимости нет, нс работать... Работы я никогда не боялся и выполнял разнообразные работы в моей жизни с готовностью и энергичным самозабвением. Шнеерзон спас меня от необходимости видеть людей. Я никогда не мог находиться с людьми долго, они меня утомляли. С ними нужно было разговаривать, отве-чать, видеть их, реагировать на них. Поэтому я обычно дольше удерживался на нелюдимых работах. Поэтому на заводе я всегда напрашивался на третьи смены, В несчастьях же я вообще предпочитал спрятаться. С welfare мне предстояло лишь два раза в месяц являться в оффис на Бродвее для получения чеков. И раз в шесть месяцев меня вызывали для краткой беседы, служившей целью поднять мою мораль, разбудить меня. "Ищите ли вы работу, мистер Савенко?"
      - "Sure, miss, I look for job. I very look for job."
      Впоследствии мне пришлось скрывать от вэлферовсккх инспекторов свои неуклонно увеличивающиеся знания английского. "Я ia понимаю". Инспектор, когда ему надоедала эта комедия, позволял се6е заявить (впрочем, беззлобно, с улыбкой): "Вы врете, мистер Савенко, вы все понимаете". "No, I don't understand!" - гнул я свою линию...
      Не хуя я не "look for job". Я распил с Шнеерзоном бутылку, и позже мы распили с ним еще немало бутылок. Я стал называть его Леша, привык к его физиономии, не вздрагивал от его клокочущего смеха и даже стал участвовать в его аферах. "Раз мы уже здесь, надо делать деньги, ребята. В Америке все делают деньги!" Ребята, - т.е. я и полу-сонный Эдик Брутт - ниточка усов под носом - сидели у Эдика на кровати, комната Эдика была угловая и потому, может быть, восемь квадратных метров, в то время как моя - шесть метров.
      - Думайте! - Шнеерзон снял очки (они были перебинтованы у переносицы, и одно стекло пересекала лучистая трещина), чтобы паль-цем смазать со стекла только что брызнувшую на них помидорную материю - сок и склизкие зернышки. Я забыл упомянуть, что он был не только косоглаз, но и близорук.
      - Деньги - суета... Американцы- сумасшедшие, и ты Лешка, хочешь стать таким, как они, - тихо сказал Эдик. - Не нужно это, Ле-ша!
      - Я уже сумасшедший! - загоготал, всхлипывая слюной Шнеер-зон. Он подсмеивался над Эдиком, но мне кажется, втайне уважал его. Я, впрочем, тоже уважал Эдика. Он жил среди нас, как святой. Мы все хотели чего-то: денег, женщин, водки, машин, костюмов, славы. А он себе варил рис и молчал, усмехаясь в отрастающие пегие усы. Единственной известной нам его страстью был кинематограф.
      - Лимон, пойдешь со мной завтра перевозить жидовскую конто-ру? Три доллара в час?
      - Это тебе Аида Соломоновна устроила? - тихо спросил Эдик. - Хорошая женщина...
      - Никакая не Аида Соломоновна... - обиделся Шнеерзон, -rabby Розенблюм.
      И Эдик, и Шнеерзон в свое время находились под опекой еврей-ской организации "Наяна". Организация помогала советским евреям устроиться на работу, найти квартиру и попутно заманивала их в сети еврейских религиозных общин. Им даже платили за обрезание члена. Но, как подрастающий teenager стесняется появляться на улицах с морщинистой мамой, так Шнеерзон не любил, когда ему указывали на волочащуюся по полу пуповину, связывающую его с "Наяной". Аида Соломоновна (мне не пришлось увидеть ее) была сердобольной Jewish mother для всей этой буйной советской кодлы, для начинающих гангстеров и будущих честных жуликов-бизнесменов.
      - Пойду, - ответил я. Денег от последнего чека уже нет.
      - Контора находится на сорок второй, между авеню "Америка" и Пятой. Ничего тяжелого, я уже там был. Столы, стулья, file-cabinets*.
      Большой service-elevator... Шнеерзон всегда утверждал, что тяжелых предметов не предвидится. На месте обнаруживалось, что все тяжелое Столы оказывались сделанными из танковой брони, стулья из листовой стали...
      * Шкафы с выдвижными ящиками (англ.).
      - Тележки, надеюсь, будут? Не придется, как в прошлый раз, выносить все на руках?
      - Тележки будут, Лимон, обещаю. Я теперь беру тележки на rent вместе с truck. Лучше заплатите пару лишних долларов, чем надрываться.
      Начинающий бизнесмэн-Шнеерзон выбрал самый анархический бизнес. Сотни объявлений грузоперевозочных компаний можно было увидеть в каждой ньюйоркской газете. Никто, слава богу, еще не додумался монополизировать этот бизнес, поэтому нашлось место и для Шнеерзона с его фантомной компанией "Flaying mover". Никакой компании не существовало, разумеется. Пораббтав некоторое время грузчиком у другого бизнесмена-дебютанта, экс-советского матроса, называющего себя Джоном, Шнеерзон решил открыть свой business. Не имея денег, чтобы подобно Джону купить truck, он стал брать trunk в rent всякий раз, когда объявлялись клиенты. Пока что его единственными клиентами были еврейские религиозные общины и бизнесы, связанные с общинами. Отправляясь на операцию, Шнеерзон никогда не забывал приколоть на редкий волосяной покров черепа черную тюбетейку. "Больше заплатят", утверждал он и, по-моему, был прав. К тому же Шнеерзон в тюбетейке выглядел благопристойнее, не таким кино-mass murderer, как без тюбетейки. Первое время он даже пытался заставить меня покрыть затылок такой же тюбетейкой, но я наотрез отказался. Сейчас меня самого удивляет моя тогдашняя принципиальная глупость. Может быть, я помешал Шнеерзону заработать дополнительные десять долларов?
      Я понял, что они мне вредны. И свалил из русского гетто в другой отель, где жили одни черные. В черное гетто. Однако время от времени Лешка Шнеерзон по-прежнему брал меня на работу. Большей частью он подъезжал к моему новому месту жительства на Верхнем Бродвее на truck и звонил мне из холла по телефону. Однажды он попросил меня приехать к нему, что-то у него произошло с truck, судя по его объяснениям, получалось, что truck не может ехать в мою сторону, вниз по Бродвею. Во все другие стороны может, но не в мою. Он тоже жил на Бродвее, но выше - на 127 улице, в испанском Гарлеме.
      Распахнутый настежь truck стоял, заехав колесами на тротуар, у самых дверей дома, обозначенного на моем клочке бумаги. Внутри truck возился, складывая одеяла и стягивая их ремнями, пыхтящий и сопящий громко Шнеерзон.
      - Здорово, Лимон! - сказал он и поглядел на залитую солнцем 127-ю бедную улицу с отвращением. - Бляди черножопые, - выру-гался Шнеерзон и тяжело выпрыгнул из truck. - Ну, если я поймаю одного, пристрелю на самых законных основаниях. И хуй мне что сде-лают!
      - Что случилось?
      - Опять залезли в апартмент. Спиздили транзистор. Только что купил...
      - На хуя ты поселился тут? Ты же говоришь, у тебя есть деньги. Снял бы квартиру в хорошем районе.
      - Коплю money на truck. Хочу большую компанию. Чтоб самому не хуя не делать.
      Я уже перевидал немало мечтателей подобного рода. Они все гото-вы были втройне вкалывать сегодня, чтобы ничего не делать в буду-щем. Пока что им приходилось лишь вкалывать втройне. Бездельное будущее никак не проклевывалось из крепкого яйца сегодня.
      - Страдай молча, - посоветовал я.
      - Циник ты, Лимон. Пойдем, заберем из апартмента тележки. - И, захлопнув двери truck, он ловко навесил на петли большой замок. Заметив мой взгляд, объяснил: ни хуя нельзя оставить на этой улице. Все стащат. Ты думаешь, я могу оставить здесь truck на ночь? Хуя! Ут-ром не будет ни колес, ни мотора.
      Он жил на первом, то есть на французском rez-de-chaussee. Двери обиты проржавевшим железным листом. Когда он начал отпирать многочисленные замки, за дверью раздалось скуление.
      - Это папочка, папа идет Леди... Спокойно...
      - Бульдога завел, Леш?
      -German shepherd, - он осклабился. - Три месяца девочке. Выра-стет, будет черножопых кусать.
      - По-моему, у тебя тут в основном латиноамериканцы обитают?
      - Все равно черножопые, Лимон... жопа-то черная.
      В лица нам пахнуло собачьим дерьмом. Под ноги нам подкатилась рослая немецкая овчарка. Запрыгала на задних ногах, уперев передние в Лешку.
      - Опять обосралась? - сказал он ласково. - Ты же только что на улице посрала, Леди... Что-то не то сожрала... Все жрет, - пожаловался он мне. Даже банку с машинным маслом прогрызла. И вылакала. Может, это от машинного масла она срет?
      - Не знаю, - сказал я. - Сведи ее к ветеринару.
      Apartment напоминал гараж. На полу и на потертых поверхностях многочисленных диванов и пуфов покоились маслянистые части внутренностей автомобиля. Происхождение потертых диванов и пуфов было мне понятно Шнеерзон свозил домой все, что выбрасы-вали его меняющие места жительства клиенты. Обилие же деталей ав-томобиля требовало разъяснения.
      - Ты что, по совместительству теперь авто ремонтируешь? - Хагэ-гэ-гэ, нет, Лимон! - Он выхватил из хаоса на подоконннике половину Big Mac и впился в слоеную мякоть, сплющивая ее. Майонез стек с обреза губ на подбородок.
      - Ко мне тут парень приходит мотор перебирать. Хороший мотор. От старого студебеккера. Помнишь студебеккеры в послевоенных фильмах. Мотору износа нет. Навеки сделано. - Он прожевал. - Поставлю мотор на truck. Старый кузов купить можно задешево. Главное - мотор... Пошли... Бери вон тележку у стены...
      - А на хуя ты держишь их в apartment?
      - Чтоб не спиздили, я же тебе объяснил.
      Ясно стало, что, если он не мог притащить truck в apartment, oi счастлив был хранить в нем хотя бы четыре доски на подшипниках.
      - Где у тебя туалет, Леша?
      Он все еще жевал, посему показал головой. Туалет у него был в одном помещении вместе с ванной. В ванной, наполненной керосином лежала груда ржавого железа. Я догадался, что это была основная часть знаменитого мотора "Студебеккер". Муть от растворенной ржавчины не позволяла увидеть очертания мотора. Лишь высовывались из едкой жидкости завитые, как у самогонного аппарата, трубы.
      - Ванную загадил, никогда не отмоешь, - констатировал я, выйдя и living-room.
      - Чистюля ты, Лимон... хэгх... Я же засранец. Мне положено быть засранцем. Каждому свое.
      -Но ты уж слишком. Девушку, например, пригласить к себе захочешь. Она же испугается и сбежит немедленно.
      - Не сбежит, я ее за жопу, - захохотал он. - Ко мне ходит тут одна пуэрториканка... Мария-Долорес. Не сбегает.
      Я взял тележку, и мы пошли вон из apartment, Я попытался себе представить голого Шнеерзона, но тотчас пожалел себя и попытался представить Шнеерзона в трусах... Но даже Шнеерзон в трусах был необыкновенно противным зрелищем... Потому, когда, садясь с ним в кабину truck, я попытался представить себе Марию-Долорес, она вышла из мастерской моего воображения пропойцей старухой с деревянной ногой. А вообще-то пуэрториканки бывают необыкновенно красивыми. Когда они молоденькие.
      Познакомившись с Дженни Джаксон, я совсем перестал видеть русских. Я как бы перешел в следующий класс жизни (или в другую школу). Они все, и Шнеерзон среди прочих, судя по всему, никуда не перешли, остались в том же классе, в той же школе. Однажды я увидел на Бродвее сутулого Леню Косогора. В новой шляпе и плаще, с галстуком, Косогор выглядел принарядившимся. Занятый рассматриванием мира сквозь очки, Косогор меня не заметил, прошел мимо. Бывший узник Гулага помог мне выжить в самые тяжелые времена, я испыты-вал к нему теплые чувства, я его выделял, потому я последовал за ним и на углу 47-й и Бродвея схватил его за плечо.
      - В бордель идете, comrad Косогор?
      - Ты? Уф, чокнутый, испугал как...
      - Кого боимся, comrade Косогор?..
      - Задумался я, вот что... А ты где же это пропадал столько вре-мени? Говорят, ты подженился, бабу богатую себе нашел...
      - Глупости говорят ваши корреспонденты. Американку нашел, но не богатую. А вы очень спешите, Леня? Может, зайдем куда-нибудь, выпьем по drink и попиздим?
      Он шел на собрание литературного клуба! И это он, Косогор, был инициатором создания клуба. Я знал, что узник Гулага имеет литератур-ные амбиции, однако думал, что он от них навеки избавился, про-мучившись в свое время целый год с одним единственным рассказом. Разумеется, рассказ был из жизни Гулага. В тот мучительный год Косо-гор понял, что писательство не такой легкий хлеб, как ему казалось. До этого он порицал меня и мои произведения. "Вот я когда-нибудь сяду и напишу. У меня опыт, вам, бумагомаракам, и не снился такой опыт. Я больше чем Солженицын сидел. Десять лет, от звонка до звонка. Уж я напишу, так напишу... Это ты все о пизде, да о пизде, серьезные книги нужно писать, о серьезных вещах". "Пизда - очень серьезная вещь, Леня, - отвечал я ему. - Очень серьезная". Я не сказал ему однако, что талант нс измеряется количеством лет, отсиженных в лагере.
      Мы зашли в бар у 49-й. Мне там не понравилось, слишком бедно, и воняло плохо, я уже привык с Дженни к более приличным местам, но он не хотел пропустить свой литературный клуб, посему мы сели по-быстрому заказав, он сладкого ликерчика, я виски - "J&B".
      - Надо же, понимаешь, жить культурно, - сказал Косогор, пусть мы и в дикой стране. Вот я и придумал этот клуб. Собираемся два раза в месяц, обсуждаем текущую литературу. Высказываем мнения...
      - И пьете водку, - подсказал я.
      - Нет, что-ты, водки не пьем. Все очень серьезно. Сегодня вот книгу Аксенова обсуждать будем... Ты читал?
      - Какую книгу-то? Как называется? Он много книг написал...
      - Обрыв? Ой, нет, что я... Отрез?
      - Отвал. - Я расхохотался. Потом вспомните, расскажите лучше, как Ваши дела. Все для фирмы В&В трудитесь?
      - Да, все для Барни шурую, ну их на хуй с их фирмой. Надоело... - Он отглотнул ликер. - Ох, хорошо, сладенько... Как раз стариковский напиток.
      - Что ж это Вы себя в старики уже. Вы еще ничего совсем. Небось, по бабам ходите вовсю.
      - По бабам, это не проблема... Сны вот, блядские мучают. Симферополь, приятели... Или вдруг лагерь начинает сниться. И самое странное, что весело так снится, исключительно цветными снами. - Ii рассмеялся. - Я даже проспал несколько раз на работу из-за этих блядских цветных снов. И Валерка, сука подлая, сыночек мой, от меня свалил. Живет с бабой старше его. Так что меня и разбудить некому.
      - Купите будильник.
      - Купил, ни хуя не помогает. Проснусь, звон выслушаю и опять засыпаю... Теперь, слава Богу, Лешка Шнеерзон моим соседом стал. Так он меня утром будит. Ему один хуй, он рано встает, сумасшедший ведь, все о потерянных деньгах думает.
      - Вы что, на Верхний Бродвей переселились?
      - Я? Я еще с ума не сошел, жить с пуэрториканскими бандитами Лешка к нам в Асторию, в наш дом переселился. Квартира на моей площадке освободилась. У нас теперь вся площадка - русские. - Засрал, небось, вам уже всю площадку...
      - Да, засранец он необыкновенный. Но зато с ним спокойнее. Он же здоровый буйвол. Мы теперь круговую оборону держать можем. От любой банды отобьемся.
      -Вы же мне говорили, что у вас в Астории спокойно.
      - Так и есть, спокойно. Но на всякий случай иметь такого соседа как Лешка, никогда не мешает. Он же наглый, как танк. Теперь еще револьвер себе купил. Злой только стал, money на блядском траулере потеряв.
      - Какие money, какой траулер, Леня?
      - А ты что, не в курсе? Я думал, все знают в Нью-Йорке...
      -Да я уж год по-русски не говорил, Леня. Никого не вижу.
      - Ну и дурак. Своих нужно держаться. Американцем ты все paaii не станешь... Я пропустил замечание мимо ушей, потому он отхлебнул ликера и, пожевав его во рту, продолжил. - Ты помнишь Джона-белоруса, ты с ним вкалывал на truck?
      - Еще бы забыть такой экземпляр, Леня...
      - А ты помнишь, у него была глобальная идея накопить денег e купить рыболовное судно? В Штатах, как он выяснил, этот бизнес. не развит, больших рыболовных компаний всего несколько оказалось. В отличие от советских, у тех рыболовный флот самый большой в мире. И ловить рыбу американцы не умеют. Джон специально исследовал рыбный market, ездил в штат Мэйн, смотрел, слушал и записывал. Получалось по всему - очень выгодный и перспективный бизнес -рыболовство. Однако ты знаешь, какой он бережливый и осторожный. Он все оттягивал и оттягивал покупку траулера, пока наши ребята у него не спиздили идею. На свою голову, нужно сказать. Лешка Шпеерзон именно и знал о джоновой идее и он рассказал о ней еще паре ребят: Сашке Абрамову, тоже бывшему морячку, как Джон, и ук-раинцу-парню, поэт, знаешь такой есть, Толик Куличенко. Он диссидент тоже, как Лешка, в лагере сидел.
      - Такой же monstre, как наш Лешенька?
      - Нет, он симпатяга-парень.
      - Шнеерзон тоже симпатяга, если к нему привыкнуть. Но если встретить такого в темном переулке - разрыв сердца получишь.
      - Короче говоря, обскакали они Джона. Собрали сообща money, взяли заем в банке и купили траулер. Маковский, бывший шахматист, с ними в долю вошел и еще десяток эмигрантов стали акционерами... С самого начала все у них хуево сложилось. Купили они траулер в раз-гар рыболовного сезона. Хотели чуть подремонтировать и тут же отправиться на лов. Но пока они нашли рабочую силу - искать пришлось на месте в Мэйне, не повезешь же из Нью-Йорка - да и специалистов оказалось найти не легко... Короче, пока они копались, сезон закончился, рыба ушла, и пришлось им поставить траулер на прикол, ждать следующего сезона. Но банк-то сезона не ждет, ему про-центы нужно платить, стоишь ты на приколе или рыбу ловишь. Пришлось им опять занимать денег, чтобы отдавать проценты и дотя-нуть до следующего сезона. Закрыли они траулер, вернулись в Нью-Йорк и стали деньги горбом зарабатывать. Лешка скрипел зубами от злости, но, как ты сам понимаешь, он был виновен больше всех: это он украл идею у белоруса и всех ею заразил...
      - Ну и что теперь?
      - А ничего... Слушай по порядку. Горе-бизнесмены дождались но-вого сезона, загрузились в траулер, даже кок у них был, все, как полага-ется... Довольны, рыбу тралом потягали несколько дней. Улов был не блестящий, но продали все. И опять в море... Вдруг однажды, по хоро-шей погодке, подкатывает весь в пене, катер рыболовного контроля и конфискует у них на хуй трал. И остаются они, как идиоты, в двадцати милях от берега без орудия производства. Хоть удочкой рыбу лови...
      - Но почему же трал-то отобрали у них?
      - Потому что он не отвечал принятым стандартам. В штате Мэйн можно было ловить рыбу тралами другого типа. Я в рыболовстве ни хуя не понимаю, Едуард, но у них не только трал забрали, но еще и судили после и оштрафовали на пять тысяч долларов. Разорили их на хуй. И переругались они все. Злейшими врагами стали. А хитрый бе-лорус так себе траулер и не купил. Осторожный он очень...
      - И что же, Шнеерзон все деньги потерял?
      - Хуй его знает, все или нет. Кто же скажет, сколько у него денег. Но они даже посудину свою продать не смогли. Так и стоит в Мэйне на приколе. Небось, уж вся проржавела.
      Он встал.
      - Ну, я побегу, Едуард... Ты заехал бы к нам, что ли? Телефон-то мой имеешь?
      - Имею. Вы уже тоже по-русски плохо говорить стали?
      Он заулыбался. Может быть, ему польстило мое замечание.
      - Со мной не хочешь пойти? Вот шухер будет. Наши литераторы забегают.
      - Не могу. Свидание у меня.
      Выйдя из бара, мы обменялись рукопожатиями. Он пошел вверх по Бродвею. Я пошел вниз.
      Проскочили, как старый товарный поезд, шесть лет. Прилетел в Париж друг из прошлого, Кирилл, и явился ко мне в Марэ. Выпив пару бутылок белого вина, мы стали вспоминать нашу гнилую и бeдную позднюю юность в Нью-Йорке.
      - А помнишь, Эдичка, как мы с тобой покупали бутылку калифорнийского розового шампанского, шли в Централ-парк, садились на скалу и пили теплую жидкость из горла?.,
      - А помнишь?...
      - У тебя хоть был welfare. Лимонов... Я был куда беднее тебя...
      - Welfare, да еще я подрабатывал, таская мебель с Джоном-белорусом, или с монстром Лешкой...
      - Лешка, Лимонов, тебе, наверное, уже сообщили, человека убил...
      - Ну, да? - Я не знал... Впрочем, я всегда был уверен, что он кого-нибудь, рано или поздно, пришьет. - Сколько же ему дали?
      - Еще не дали, суда еще не было, он на bail* вышел. Бывшего своего приятеля пристрелил на глазах у нескольких эмигрантов. А...? Аронов? Абрамова, вот. Тот Шнеерзону не то три, не то пять тысяч долларов остался должен. Я его видел когда-то, Абрамова. Здоровый лоб, бывший моряк...
      * Под залог (англ.).
      - Я, кажется, знаю эту историю, - вспомнил я. - Это не тот ли моряк, вместе с которым Шнеерзон купил в свое время траулер, но потом все дело пиздой накрылось, прогорели они?
      - Да-да, там что-то с кораблем было связано, эти money каким-то образом с кораблем были связаны. Могущественный приятель Буковский заступился за убийцу. Срочно прилетел из Лондона, нашел людей, которые внесли сто тысяч долларов и вытащил Лешку из тюряги на bail. У диссидентов, ты знаешь же, гигантские связи. Буковский американскому сенату советы давал. Со Шнеерзоном они в Союзе вместе сидели. Кореши. В 1983-ем, после фильма "Русские уже здесь" они вместе "Антидифамационную Лигу" организовали. Буковский Володечка стал председателем, а Шнеерзон - казначеем. Ты слышал о Лиге?
      - Хорошо иметь могущественных приятелей. О Лиге не слышал...
      - По всей Америке показали фильм о наших эмигрантах в Со-единенных Штатах, "Русские уже здесь", сделанный PBS. По мнению кретинов, объединившихся в Лигу, фильм этот представляет эмигран-тов из России как низшую расу и врагов Запада. Лига решила предъ-явить PBS коллективный иск в 200 миллионов долларов, представля-ешь себе! Начали, разумеется, с собирания денег с эмигрантов...
      - Ты видел фильм, Кирюша?
      - Видел. Нормальный фильм. Забавный даже. Твой приятель Александровский, пьяный, лежа, как обычно в постели, интервью дает. Бородища, голое пузо. Неисправимый поэт анархист ААА... Но диссиде, конечно, такой фильм поперек горла: они же себя честными, как лопаты, борцами и страдальцами пытаются изобразить, чтоб боль-ше money из Запада выжать. А тут показали алкоголиков, пару неу-дачников, нескольких желающих вернуться в СССР. Вот они взбе-ленились и решили бороться со своим собственным image в зеркале...
      - И что? Добились чего-нибудь?
      - Заглохло дело постепенно. Продюсерша - бывшая жена певца Теодора Бикля, правда, через год вдруг погибла в автокатастрофе, но даже самые сумасшедшие не решаются утверждать, что это дело рук "Антидифамационной Лиги"... А теперь вот казначей Шнеерзон - вто-рой по значению в деле, укокал человека. На глазах изумленной публики, русских эмигрантов, в квартире в Астории.
      - А! - Воскликнул я, У него в апартменте?
      - Нет, у соседей но лестничной площадке. Какой-то молодой пары. Я их не знаю. Абрамов пришел в гости к соседям Щнесрзона. Они поужинали, выпили, позже зашел Шнеерзон. Тоже сел к столу, выпил, все вроде миролюбиво. Потом страсти накалились, стороны разругались, И Шнеерзон стал требовать с Абрамова эти пять или три тысячи долларов, Абрамов высмеял его и сказал, что никогда не хуя ему денег не отдаст. Шнеерзон убежал к себе, взял револьвер, вернулся к соседям и пристрелил Сашку Абрамова... Нет больше Сашки Абра-мова.
      Физиономия Кирилла сияла. Он любил ужасные происшествия, а его образование, начитанность и насмешливость всегда помещали Кирилла в отдалении от проблем и страстей эмигрантской массы. Он, как и я, впрочем, смотрел на них, как исследователь на курьезное пле-мя, обнаруженное в закрытой от мира долине Новой Гвинеи. Я поду-мал, что Леня Косогор, по всей вероятности, присутствовал при том, как косоглазый и плоскостопый Шнеерзон, сопя, вгоняет пулю за пулей в большое тело морячка. Может, Косогор даже пытался оттащить монстра с револьвером. Косогор был спокойным сутулым типом, повидавшим фронты и лагеря и множество трупов. Он был способен на оттаскивание. "Ты шо, сдурел, Лешка! Прекрати немед-ленно!", может быть, кричал Косогор с симферопольским акцентом.
      - Вот тебе и мирный дисидент, бля, а, Кирюша... Плюралист. Официально, в интервью газетам, они все распинаются о своей демократичности, но неофициально, на московских кухнях я не раз слышал: "Если мы придем к власти, всех коммунистов к стенке и из пулеметов...".
      - Шнеерзон в Союзе вначале в психдоме сидел, ты знаешь Эдичка? Невинная жертва репрессивного тоталитарного режима...
      - Интересно, какой у него диагноз был? Чокнутым я бы его не назвал. Внешность у него, конечно, монстровидная, но я думаю, он не шизофреник и не параноик, Кирюша. У него скорее всего тяжелая психопатия был диагноз. В советских психбольницах тяжелых психопатов держат на буйных отделениях. Они считаются опасными для окружающих. Во время приступа тяжелый психопат горло перегрызет. Но шесть дней в неделю он может быть нормальным типом, даже симпатичным. У Шнеерзона есть хорошие качества, я ему до сих пор благодарен, к примеру, за то, что он меня на welfare устроил. И даже oi, что он со святым Эдиком Бруттом дружил, тоже в его пользу говорит. Эдик ведь был исключительно добрый человек.
      - Угу, - ухмыльнулся циник Кирилл. - Ненормально добрый. Ты знаешь, что Брутт в американской психушке уже успел полежать. Что он теперь social security пенсию в 35 лет получает? Ты думаешь пенсию в Соединенных Штатах сейчас, когда все бюджеты для бедных, больных и неимущих Рейган урезал, так вот, за красивые глаза дают? Нет, Эдичка, нужно быть очень больным для этого...
      - Пусть я и испытываю удовлетворение, что мои предчувствия ii поводу того, что Шнеерзон когда-нибудь оправдает свою внешность, реализовались, все это очень грустно, Кирюша, разве нет? Смерти убийства, social security пенсии... Хоть бы кто-нибудь из людей того времени богатым стал!
      - Вот я стал богатым, - сказал Кирилл. - Я теперь real estate удачно спекулирую. Ты еще не знаешь, где я остановился. На rue Beauo-Arts. В отеле, где умер Оскар Уальд. Я в той спальне, где он умер сплю. Поехали ко мне в отель, Эдичка...
      И мы поехали к нему в отель. Он заказал пару бутылок "Дом Периньен", и мы выпили их на террасе над городом Парижем на крепком августовском солнце. За упокой их душ.
      "ТЕ САМЫЕ..."
      Пухлый Сева Зеленич был в Москве фотографом "Литературной газеты". В Америке у него жили родственники - целых четыре дяди. Взяв жену Тамарку, кота, фотокамеры и архивы, Сева уехал с Америку, в Нью-Йорк. Самый богатый дядя, мультимиллионер Наум, полюбил Севу и Тамарку и поддерживал их существование первые два года. Очень заботливо и основательно поддерживал. Сева жил на Аппер-Ист Сайд, в Иорк-тауне в квартире из пяти ком-нат, в доме с двумя doormen, и придерживался крайне реакционных взглядов. Еду Сева покупал в магазине "Забарс" на Вест-сайде, и, встречаясь со мной, отстаивал Америку от моих нападок. Когда у Севы кончались аргументы, он говорил, что таких, как я, нужно ставить к стенке.
      Неожиданно дядя Наум, Найман по-американски, умер. Ни с того, nil с сего, в возрасте всего лишь сорока девяти лет, от инфаркта. Три оставшиеся дяди были менее богаты и менее щедры, но Севу они не оставили. Собравшись на семейный совет, дяди решили купить Севе loft. Apartment из пяти комнат в Йорк-тауне в доме с двумя doormen стоил Науму больше тысячи долларов в месяц. Оставшиеся дяди не могли себе позволить подобный расход в ожидании, пока Сева сам сможет заработать такие деньги фотографией.
      Ожидая вначале решения дядей по его поводу, затем ежедневно выезжая с дядями на осмотр lofts. Сева заметно похудел. И даже поб-леднел. Еду он уже покупал не в "Забарс", но в обыкновенном supermarket. Политические же взгляды его можно было уже охарак-теризовать как "умеренные".
      Loft был приобретен. И очень не слабый loft. Старое, перегорожен-ное на множество клеток помещение, не где-нибудь, но на Мэдисон и 20-х улицах. Заплатив за loft, дяди вежливо предоставили Севе и сред-ства на его перестройку. Посчитав предстоящие расходы и сравнив их с предоставленными средствами. Сева решил перестраивать loft сам. Сломав несколько перегородок, он, однако, понял, что одному такая работа не под силу, и нанял меня в помощники за четыре доллара в час. Почему меня? Абориген-американец не согласился бы вкалывать менее, чем за десять долларов в час; "свободных", без работы русских вокруг в то время не было. Еще одна гипотеза: "реакционеру" захоте-лось нанять "революционера" из садо-мазохизма. Мы были знакомы еще в Москве, .и в Нью-Йорке, встречаясь время от времени в квартире общего приятеля, схлестывались в поединках. Сева считал меня "рево-люционером" и говорил, что "катить бочку" на Америку, как это делаю я, подло. Что Америка меня "приютила". Я же, смеясь, отвечал, что Америка поимела на мне куда больше, чем истратила, политический
      капитал, например. Ну, если не на мне лично, то на всех refugees* в совокупности.
      * Беженцы (англ.).
      Он оказался чрезмерно аккуратен. Так не работают. Я указал ему на его ошибки. Он рубил квадратный ярд стены целый день, медленно, стамеской с молоточком. Я сказал ему, что нужны две кирки. Что нужно рубить и крушить, дом старый и крепкий, выдержит. Если он желает закончить хотя бы жилую часть loft в обозримом будущем, он должен принять мой метод.
      Сева заворчал. Сказал, что он этого и ожидал от меня, что я разрушитель, exterminator. Да, подтвердил я: "Distruction is creation"*. Но он вышел, и купил две кирки в магазине, где у него был дискаунт. Дяди уже дважды просили его поторопиться, освободить скорее apartment в доме с двумя doormen. И вначале я, а потом и он робко, но все злее, стали крушить, рубить и разрушать. Разрушать было хорошо, приятно. Только разрушение дает много пыли. Пришлось держать открытыми окна на Мэдисон, и далеко в задней стене, открыть окна во двор, мутного стекла и зарешеченные. За теми окнами обнаружилось переплетение ржавых лестниц и черные, мрачные задницы ньюйоркских зданий. Столпившись задницами друг к Другу, физиономиями здания были обращены на улицы.
      * Разрушение суть созидание (англ.).
      Вскоре loft очистился, а ближе к входной двери образовались две супер-кучи. Могучие части старых индустриальных швейных машин, полиэстеровые ткани всевозможных расцветок и узоров (даже с пейзажами, как на открытках), лампы дневного света в металлических обшивках, камни, штукатурка, поврежденные киркой части скелетов перегородок. Даже искусство было представлено в супер-кучах. Съехавшая неизвестно куда мастерская по пошиву рубашек для пуэрториканцев и черных ("Кто еще станет покупать подобную дрянь?" - заметил Сева) оставила свой архив - рисунки, экскизы, модели.