«Брунгильда» задохнулась от неожиданности.
      — Для меня великая честь…
      — Видите ли, наши журналисты меня боятся, а вы смелая…
 
      Шестопалов взглянул в окно. Улица была пустынна.
      Столица Российского Союза — город Советск — просыпался поздно. После десяти часов утра только появились первые прохожие. Дело заключалось не в особенной праздности жителей, а в банальном факте — жителям Советска некуда было торопиться. Столица была отягощена миллионами безработных. Работу, разумеется, имели многочисленные чиновники города, но как раз они-то и появлялись в своих кабинетах к одиннадцати. Так было заведено всегда, и до войны 2007 года, и до революции 1917го. Лишь рабочие заводов и фабрик начинали смену в восемь или в восемь тридцать утра, но фабрик в Советске осталось всего несколько, да и те еле работали. Страна давным-давно отказалась от производства чего бы то ни было и жила за счет экспорта сырья в европейские страны и за счет долларовых инвестиций в экономику Соединенных Штатов и Японии. «Мы успешно паразитируем на трудолюбии других», — сказал как-то на приеме, точнее, на вечеринке с иностранными послами, Президент Кузнецов. И очень смеялся этому. Безработные получали небольшое, но пособие. Кормились с огородов, плодами короткого сибирского лета. До ядерной войны 2007 года город назывался Омск и считался богатым сибирским городом. Однажды Омск уже побывал в столицах. Его сделал своей столицей во время гражданской войны глава белых адмирал Колчак. В 2007 именно в Омск катапультировалось тогдашнее правительство во главе с Президентом. Президентом и тогда был бессмертный Кузнецов. За правительством в Омск, переименованный в Советск, немедленно потянулись чиновники. Как в свое время в Москве, их постепенно скопилось в Советске несколько миллионов. Вместе с семьями — детьми, родителями и родственниками — они составляли теперь подавляющее большинство населения города.
      Шестопалов, будучи сам высокопоставленным чиновником, тем не менее чиновников не любил. Сам Шестопалов сделал быструю и блистательную карьеру не на умении прислуживать и выслуживаться, но на специальных знаниях, которыми обладал. В отличие от ленивых чиновников, Шестопалов был в своем кабинете в администрации Президента уже в семь утра. К восьми появился его аппарат: секретари Шестопалова и его советники. Он сам отбирал своих людей и считал, что его штаб — лучшие из возможных таланты, которых можно было получить в России.
      Шестопалов с семи утра расхаживал по кабинету и думал. Думал он, к своему унижению, о вещах банальных и лишь косвенно имеющих отношение к политике, к геополитике и международным отношениям. Шестопалов искал возможности разбить житейский, скрепленный годами и вместе выпитой водкой, союз Президента с генералом армии — его охранником. Шестопалову было противно ощущать себя опустившимся до такого бытового уровня. Он даже в конце концов нашел себе оправдание, представив, что римских цезарей освобождали от влияний дурных людей их мудрые помощники — государственные мужи. При Нероне был Сенека… Генерал армии Василенко, начинавший как майор внутренних войск, с годами приобрел колоссальное, «немереное» влияние на Президента. Все или почти все важные решения принимались теперь где-то между джакузи — в джакузи Президент спускался порой по четыре раза за день — и… о, ужас и позор! — кухонным столом рабочей квартиры Президента, где первое лицо государства предпочитало завтракать и ужинать чаще всего в компании Василенко. Подослать ему девушку? Президент был не против девушек, и какое-то количество их прошли через президентскую спальню. Но, увы, ни одна не задержалась. Вдовец Кузнецов потерял семью во время суточной ядерной войны. И всегда приводил это обстоятельство как доказательство невиновности Русского Союза в развязывании этой войны: «Если бы мы готовили нападение, разве оказалась бы моя семья в полном составе — жена, дети, внуки — на незащищенной даче в подмосковном дачном поселке? Я бы, разумеется, своих эвакуировал». Василенко сидел у вдовца Владимира Георгиевича Кузнецова допоздна, и только слуги и охрана могли поведать о количестве выпитого и содержании сказанного. А они молчали. Правительство редко ставилось в известность о решениях, принятых на кухне, обыкновенно министры узнавали о решениях из газет. Шестопалов знал все, ибо ему поручалась практическая реализация принятых решений, но он не участвовал или почти не участвовал в принятии этих решений. Порой ему удавалось переубедить Президента и изменить решение. Такое положение вещей превращало Российский Союз в страну, управляемую с кухни Президентом и его фаворитом. То есть в кухонную деспотию.
      Шестопалов уважал Президента. Он знал, что за бесформенным розовым тюленьим телом и простоватой «физией» скрывается безжалостный и быстрый, если необходимо, политик. Коварный, умеющий притворяться и располагать к себе врагов, чтобы в нужное время нанести неожиданный удар. Кузнецов прошел школу номенклатуры Коммунистической партии СССР, а выпускники этой школы прежде всего были натасканы на ложь, подсиживание себе подобных, на коварные удары в спину, на предательство и ханжество. Броненосец Кузнецов, непотопляемый и громоздкий, нелюбимый многими, внушающий страх всем, держался непотопляемый в водах русской политики уже двенадцать лет. И подавил всех. К числу его достоинств относилось и умение использовать самых неожиданных людей. Кузнецов оценил и взял к себе Шестопалова.
      Шестопалов вызвал Жарких. Женя Жарких, выпускник музыкального училища имени Гнесиных, молодой франт с длинными волосами, забранными в пучок, никак не походил на государственного мужа. Скорее на богемного музыканта — реликтовый остаток почти вымершей культуры. Однако поэт и музыкант Женя Жарких был способен придумывать неожиданные решения. Ценность его заключалась в нестандартности мышления. Там, где нормальный чиновник предложил бы нормальное кабинетное решение, Жарких предлагал цирковой номер. Но цирковой номер работал обыкновенно лучше и умнее нормального хода.
      Зевая и завязывая на ходу широкий галстук, появился Жарких.
      — Вы что, опять спали в офисе, товарищ вундеркинд? — осведомился Шестопалов. — Чтобы этого не было больше, Женя. Мне стучат на вас ежедневно. Вас защищает от санкций только ваш талант.
      — Буду, буду спать дома, обещаю. Не хотелось ехать среди ночи. Долго работал с Шевчуком. Чем могу и что могу?
      — Взгляни-ка сюда… — Шестопалов быстро написал на листе бумаги: «Пришло время разрезать сиамцев — Пр. и Вас-ко? Как?»
      Жарких прошелся по кабинету. Подошел к окну, постоял, глядя на просыпающийся город. «Разрушить дружбу двух мужчин?..» Вернулся к столу и написал на том же листе бумаги: «Лучшее средство — девушка».
      — Пробовал. Не работает, — Шестопалов укоризненно покачал головой.
      Жарких задумался. Потер виски, потрогал галстук. Быстро написал: «Нужно найти копию его дочери. И представить ему. Там увидим. Может, выгорит».
      — Насколько могу судить, он не инцестуален. Очень квадратный. Лох.
      — Никогда не знаешь… Стоит попробовать. — Жарких улыбнулся. — Потом, отчего так сразу грубо. Есть и другие чувства… отцовские, например…
      Шестопалов жестом указал на стул:
      — Садись.
      — Благодарю, если у тебя ко мне ничего больше нет, я бы откланялся. Мы так и не закончили вчера с Шевчуком.
      — Подожди. Могу я поручить тебе поиски кандидатуры? Чтобы не расширять круг посвященных в это дело?
      — Когда нужно?
      — Даю три дня… Нет, два. В сущности, сутки. До отъезда Президента на похороны в Нью-Йорк.
      — Мало. Могу мобилизовать ребят из четвертого отдела?
      — Бери.
      Когда Жарких закрыл за собой дверь, Шестопалов сжег бумагу с их «перепиской». Шестопалов был осторожен.
 
      Лиза Вернер, двадцати четырех лет, высокая, тоненькая, компьютерный дизайнер, девушка скорее легкого, чем тяжелого поведения, была катастрофически далека по социальному типу, но внешне похожа на безвременно погибших мать и дочь Кузнецовых. Лизу Вернер даже не искал, но указал на нее напарник Жарких — Шевчук, он выспался с девушкой когда-то и помнил ее неординарную внешность. Между собой Жарких и Шевчук тотчас выяснили по спецкомпьютеру, где живет и работает девушка, и в два часа дня уже сидели с ней за стойкой бара на Омском Арбате, в центре выросшего в 2008 году делового квартала города. Лиза не высказала никакого удивления — мужчины приглашали ее часто. Жарких сообщил ей только, что с ней по важному делу желает познакомиться сам секретарь Президента. «Секретарь Президента» не произвел на девушку особого впечатления, она вынула губы из шампанского и улыбнулась. Серо-голубые глаза ее между тем оставались безучастными. Она обвела ими мужчин и согласилась встретиться с личным секретарем Президента. Она как бы находилась в своем, экзотически-экзальтированном мире. Шевчук даже засомневался, с нею ли он выспался около года назад, встретив девушку в американском диско?
      — Вы меня помните, Лиза?
      — Отлично помню, — сказала она. — Я с вами спала пару раз.
      Жарких был восхищен. Спокойная откровенность девицы ему нравилась.
      — Скоро появится ваш важный секретарь? — осведомилась она. — В пять начинается программа в «Бродячей собаке». Мы могли бы все отправиться туда. У них прикольная музыка.
      — Без сомнения, туда мы и отправимся, — поддакнул Жарких, представив, как вся компания в сопровождении пяти охранников Шестопалова — этот минимум навязал ему Президент как носителю всяческих военных и личных секретов — появляется в диско «Бродячая собака» и как оттуда предварительно вышвыривают всех посетителей, чтобы проверить помещение металлоискателями, и какой подымется гвалт, шум и общественное волнение.
      За прошедшие до появления Шестопалова тридцать минут выяснилось, что Лиза была долгое время подругой рок-звезды, сидевшей на героине, пару лет — подружкой бандита. Короче говоря, она являлась полной противоположностью Наташе Кузнецовой, на которую была похожа внешне. На основании выпитых Лизой одиннадцати бокалов шампанского можно было убедиться в некоторой слабости девушки к спиртным напиткам. Еще выяснилось, что предками девушки со стороны отца были германцы, правда, неясно было, каким путем они попали в Россию. Лиза не знала, как попали. Жарких выразил предположение, что предков Лизы пригласила на российскую службу императрица Екатерина Вторая, но эта культурно-историческая лесть не вызвала у фройляйн Вернер никаких эмоций. Она лишь попросила еще шампанского. И один раз посетила туалет. У нее были миниатюрные, точеные длинные ноги, узкое тело и выразительная грудь на узком теле.
      «Никаких имен в разговоре не упоминает, никаких авторитетов не цитирует, не ссылается, не адресуется…» — отметил Жарких. Впрочем, всякий раз она оживлялась при смене музыки в баре. Современная музыка была ей, по-видимому, хорошо знакома. Глядя, как она со знанием дела раскачивается в такт воплям Рона Хайтса, Жарких спросил:
      — Вы смогли разобрать пассаж в самом конце?
      — Что? — спросила Лиза, будто бы пробудившись.
      — Понимаете ли вы фразу в самом конце?
      — Я не знаю английского…
      Шестопалов опоздал на сорок минут и был раздосадован. Но Лизу это, кажется, не взволновало. Шестопалов, обещавший появиться дискретно, однако явился со своими пятью охранниками более чем заметно, к тому же страна знала его в лицо, — население видело его по ящику еженедельно, — и создал суматоху. Лизе это скорее было приятно, если судить по лицу.
      — Вас, конечно, удивляет столь странный способ знакомства, — начал Шестопалов, усевшись к столику, суматоха улеглась, лишь в двери, ведущей на кухню, время от времени появлялись повара и официанты поглазеть на секретаря Президента. Последний из охранников Шестопалова нашел себе пятый стул и придвинул его к соседнему столу. — Вас, конечно, удивляет… — продолжал Шестопалов.
      — С чего вы взяли? — Своим апатичным спокойствием Лиза Вернер обезоружила секретаря Президента. — Ваши ребята сказали, что вы хотите со мной поговорить.
      — Я вижу, вы предпочитаете ближе к делу. Вы знаете, что я личный секретарь Президента. Как таковой, помимо моих обязанностей должностного лица, я еще обязан посещать приемы, ужины, коктейли правительства, парламента и дипломатические рауты. Я еще, как вы можете убедиться, довольно молодой человек и жениться пока не собираюсь. Однако было бы куда удобнее, если бы я посещал все эти мероприятия в компании красивой и элегантной девушки. Такой, как вы, Лиза. Я хочу вам предложить, ну, своего рода работу, хотя, конечно, в штате моего секретариата таковой должности нет. Назовем это так: «работа сопровождающего лица».
      — Я хотела бы попробовать, — ответила Лиза Вернер. — Я не могу вам сказать, согласна ли я или нет, так как не знаю, в чем будет заключаться эта работа, но я хочу попробовать. Мне надоел журнал.
      — Тогда, если не возражаете, мы сегодня же и начнем. Вы могли бы быть дома около восемнадцати часов, или вы хотите, чтобы я захватил вас откуда-то из другого места?
      — Я хотела бы из «Собаки»… Сколько вы будете мне платить, в баксах?
      — В чем?
      — Ну, в долларах…
      — Тысячу, хватит?
      — Должна ли я буду с вами спать?
      — Лиза, у меня есть с кем спать. Речь идет о РАБОТЕ. Поверьте, я не стал бы искать обходных маневров, если бы хотел вас…
      — Идет… — остановила его Лиза. — Ну что, танцевать в «Бродячую собаку»?
      Жарких вопросительно взглянул в лицо боссу.
      — Валяйте, но без меня. В шесть я вас оттуда заберу, Лиза, — решил Шестопалов. Надо было ублажить девушку.
      «Прикольные ребята», — решила Лиза Вернер.
 
      На приеме во Дворце Нации Российского Союза, в огромном свежепостроенном здании, Шестопалов появился в 19.00. В смокинге он выглядел еще моложе, на двадцать с небольшим, хотя его фактический возраст стоял на отметке тридцать четыре. Завсегдатаи, то есть министры, послы, деловые люди, отметили висящую на руке секретаря Президента красивую узкую подружку. Те из них, кто постарше, безусловно, отметили сходство Лизы Вернер с погибшей дочерью Президента. Некоторые с неудовольствием. Игорь Смирнов, глава администрации, отвел Шестопалова в сторону.
      — Ты соображаешь, что ты делаешь? — прошипел он. — Старику будет больно глядеть на ЭТО. Она напомнит ему о НЕЙ…
      — Думаю, случится обратное, — парировал Шестопалов. Между ним и главой администрации шла постоянная борьба за влияние над «Стариком», как они называли Президента. — Думаю, у него возникнут теплые воспоминания и чувства.
      — Ну, Бог с тобой. Но ты можешь сломать себе голову из-за этой… — Смирнов кивнул на Лизу Вернер, стоящую с бокалом шампанского в черном платье с блестящими звездочками. — Старик будет шокирован.
      — Не представляй Владимира Георгиевича как Калигулу какого-нибудь, Игорь. Мне кажется, он будет благодарен мне…
      Смирнов подумал, что Шестопалов решил подсунуть девушку Президенту не то в качестве обретенной дочери, не то в качестве… Смирнов задумался… в качестве подарка в постель? Однако он пустился в рискованную авантюру. Не Калигула, конечно, но Старик мог безжалостно разрушить кого угодно, следуя своей прихоти. Если, конечно, «достать» Старика. А вот когда его и чем можно «достать» — такими знаниями не обладал и Смирнов.
 
      Президент в сопровождении генерала армии Василенко появился в зале в 19.30. Ему предшествовало появление одетого во фрак служителя, зычно объявившего: «Президент Российского Союза!» Церемонию эту позаимствовали, как и множество других церемоний, у американцев. Помпезность — таким словом можно было охарактеризовать стиль правления Кузнецова. «Слащавая помпезность», — подумал Шестопалов. Сам он раз и навсегда выбрал для себя стиль Дженкинса — сухой, аскетичный, стопроцентно деловой и неброский.
      — Нравится вам здесь? — спросил он девушку.
      — Прикольно, — сказала она невозмутимо.
      Шестопалов подумал, что с ней очень хорошо молчать. Лиза отлично умеет это делать. И что, несмотря на урезанный до минимума словарь и полное безразличие к миру духовных абстрактных ценностей, в девушке есть глубокий животный секрет, как в каком-нибудь узком, прожорливом, молчаливом и красивом соболе, или выдре, или горностае.
      — Оставьте бокал, я хочу представить вас Президенту.
      Шестопалов уже сомневался. Возможно, Смирнов прав, и вдовцу будет больно увидеть девушку, похожую на покойную дочь перед собой? Однако он намерен был осуществить свой план. И потому стал продвигаться по направлению к высящейся над всеми седой голове Кузнецова. Дискретно, но надежно Президента прикрывали от общей массы приглашенных люди Василенко. Им самим и Президентом лично отобранные. Они знали всех приближенных в лицо и потому не сдвинулись с места. Лиза Вернер подверглась ощупыванию взглядами, но так как на ней было обтягивающее короткое платье и в руках совсем крошечная сумочка, то подозрений она не вызвала. Василенко, Президент и известный в дипломатических кругах как злостный пьяница посол Японии пили водку и чему-то громко смеялись. Очевидно, комическому произношению посла, которое он, дабы понравиться Президенту, еще и утрировал. Шестопалов поморщился. Подобно Дженкинсу, он не пил совсем.
      — Наконец с девушкой! — приветствовал Шестопалова Василенко. И осекся.
      — Иди сюда, иди, Слава! — Президент отличался небольшой близорукостью, потому ему была нужна более короткая дистанция, дабы понять, как похожа девушка Шестопалова на его покойную дочь.
      Шестопалов взял Лизу за плечи и выдвинул ее вперед.
      — Лиза Вернер, молодой талантливый дизайнер. Рекомендую, Владимир Георгиевич, если вам надоело внутреннее убранство вашего офиса, Лиза придумает для вас интересный интерьер. Лиза, это Президент нашей страны Владимир Георгиевич Кузнецов.
      — Можно подумать, что я скрываюсь от людей и девушка меня не знает. — Президент, улыбаясь, протянул руку. — Добрый вечер, Лиза! — И в этот именно момент рассмотрел девушку.
      — Добрый вечер, Владимир Георгиевич… — Лиза Вернер все-таки вышла из равновесия. Шестопалову это было видно. Ресницы ее часто-часто заморгали, будто она собиралась заплакать. Возможно, она растрогалась, представив себя, Лизу Вернер, со стороны, здоровающуюся за руку с Президентом России. Жаль, что ее не видят родители и подруги, очевидно, подумала Лиза Вернер.
      Владимир Георгиевич Кузнецов, Президент Российского Союза, не знал, что ему делать. Дать юному бюрократу Шестопалову кулаком по физиономии или смотреть и смотреть на девушку, похожую на Наташку и Лидию. Так как он не знал, что делать, то предложил генералу армии и японскому послу:
      — Выпьем, ребята?
      — А можно мне с вами? — кротко спросила Лиза Вернер.
      Шестопалов поморщился. Президент и генерал Василенко переглянулись.
 
      Угрюмой вереницей шли на работу «youth workers». Колонны их поглощались пастями сабвея. Угрюмые под оцинкованными тучами стояли на перекрестках траки «Family planning». В запыленных витринах, порыжелые от времени и стихий, выставлены были образцы презервативов и противозачаточных таблеток в баночках и облатках. Юноши и девушки в зеленых комбинезонах парами блокировали авеню и вручали идущим на работу тонкие зеленые брошюрки. «Будьте сознательны!» — начинался текст. Тем, кто не сознателен или не имеет сил быть сознательным, предлагалась кастрация или стерилизация.
      — Они должны бы объявить отстрел детей, как при иудейском царе Ироде, — мрачно пошутил Лукьянов.
      В форме, такой же, как и у лейтенанта Тэйлора, он сидел рядом с лейтенантом. Джип следовал в нижний Манхэттен.
      — Уже почти объявили… Смотри, Лук, вот новая продукция нашей фирмы «Департмент Демографии» — видишь щит? Огромный, уродливого вида бэби на щите зачеркнут крест-накрест. И надпись: «Дети — это зараза!» Увидел?
      — На этом было написано: «А ты зачеркнул своего?»
      — Очевидно, выпустили несколько вариантов. — Лейтенант сбавил скорость. Впереди был виден шлагбаум, проверочный пост и множество военных с тяжелым громоздким оружием. Лукьянов сполз по сиденью вниз.
      — Не дергайся, Лук. У нас самая высокая идентификация: серия «ДД» у машины и в моих документах.
      — Но у меня-то нет документов.
      — Ты, может, и написал тучу романов, но не знаешь простых вещей. Документы спрашивают у старшего. Солдат считают на штуки. «Эти со мной», — и поехал.
      Лукьянов не разделял оптимизма лейтенанта, появившегося у него после визита в родную казарму. Потому он на всякий случай натянул берет поглубже на глаза. Впереди их было еще несколько машин. Военные внимательно читали документы и осматривали машины. Лейтенант открыл дверцу и по-хозяйски спрыгнул на землю. Пошел к военным. Солдаты отреагировали своеобразно.
      — Stop! Назад в машину! — закричал их старший и направил на лейтенанта странного вида пулемет на ремне.
      — Департмент Демографии! — закричал лейтенант.
      — Да хоть Департмент Господа Бога! Жди своей очереди…
      Лейтенант, увидел Лукьянов, был страшно разгневан. Однако предпочел вернуться в джип.
      — У этих уродов, очевидно, чрезвычайные полномочия. Или сверхнаглость. Они не могли не видеть серии «ДД» в номере машины, даже если приняли меня за обыкновенного армейца. Но это им дорого обойдется. — Лейтенант поерзал на сиденье и затих.
      Почему он решил снять берет, Лукьянов потом не мог объяснить связно. Но он его снял. Не то берет давил ему голову, не то стало жарко или еще по какой причине. Единственное, чего он не намеревался делать, это выглядеть Дженкинсом, раскатывающим с лейтенантом за рулем и лично проверяющим посты. Но именно таким его увидело в июльском хмуром городе все это жаркое, увешанное металлом, распаренное и злое пушечное мясо.
      Когда наконец перед ними не было уже ни одной машины, старший с пулеметом открыл дверцу со стороны Лукьянова и буркнул: «Вылезай!» Лейтенантом занялись с другой стороны машины. Лукьянов обреченно спрыгнул с подножки джипа.
      — Сэр?! Вы! — Лицо под камуфляжным беретом озарила улыбка растерянности, вины и удовольствия. — Сэр Дженкинс! Прошу прощения, заставили ждать… не могли предположить… — Офицер заикался, а рука его потянулась во внутренний карман куртки. — Сэр, жена не поверит… Можно, сэр, глупо, конечно, автограф… — Офицер вынул записную книжку, и Лукьянов, внутренне ликуя, но все еще дрожа от только что пережитого напряжения, нацарапал как мог на чистой странице: «С. Дженкинс. Good luck!» Он хотел прибавить «дети — это зараза», однако подумал, что у этого служаки, должно быть, есть дети. Один, возможно, есть. И служака любит своего… свою заразу.
      — Отставить! — крикнул офицер солдатам, разглядывающим внутренности джипа, приподняв брезент с заднего сиденья. — Не видите, кто едет! Проверяете посты? — спросил он «Дженкинса» тоном посвященного.
      — Вы молодцом, офицер, — потрепал его по плечу Лукьянов. — Ваша принципиальная бдительность будет отмечена. — И сел в автомобиль. Тэйлор молчаливо влез на водительское место. Лукьянов опустил стекло: — Что у вас за странный пулемет, офицер?
      — Новая модель: полицейский shot-gun. Сделан на основе оружия сицилийской мафии — «лупары», проще говоря, обреза. Стена стальных шариков идет диаметром в метр. Употребляется для разгона больших человеческих масс.
      — Будьте, офицер. — Лукьянов сделал знак ладонью. Такой, он видел, улетая в Японию, сделал в Америке с трапа трансатмосферного самолета-ракеты в правительственном аэропорту Нью-Арка Дженкинс.
      Они резко отъехали. Углубленное молчание на некоторое время загипнотизировало обоих.
      Доехав до района Си-порт, лейтенант нарушил молчание:
      — О'кей, Лук. Я подписываюсь под твоей авантюрой.
      — Какой уж раз, лейтенант, вы меняете мнение… — заметил Лукьянов.
      — Второй… да хоть бы и в сотый, потому что нормально примериваться к авантюре, в которой есть все шансы потерять голову…
      — Вы имеете в виду остаться без головы?
      — Я имею в виду остаться без головы… Надеюсь, Кэпмбэлл еще не расколол твоего дружка-карлика и дело может выгореть. Этот остолоп с пулеметом искренне принял тебя за Дженкинса.
      — Следовательно, примут и другие. А если Кэмпбэлл расколол моего дружка-карлика?
      — Тогда возникают две альтернативы. Одна — он уже доложил Дженкинсу о результатах допроса. Вторая — не доложил еще.
      — Вы возвращаетесь в аптаун, лейтенант?
      — Единственная возможность предупредить неблагоприятные происшествия — это вмешаться в них. Если что-либо произошло, лейтенант Де Сантис — мой близкий друг и сообщит мне о происшедшем.
      — Подставив и себя?
      — Подставив и себя…
 
      У здания Метрополитен стояли огромные бульдозерообразные машины с надписями «American State Television». Черные кабели толщиной в руку человека вились по ступеням и вползали клубком в двери, не позволяя их закрыть. Растерянная охрана с остолбенением смотрела на это чудовищное нарушение секьюрити, разрешенное самим Дженкинсом. Работники «State Television» ходили от чудовищных машин, скрывались в дверях. И возвращались.
      Тэйлор выдавил: «Ну и бардак!» — и въехал в приоткрывшиеся двери подземного паркинга.
      — Что там, лейтенант? — спросил из-под брезента Лукьянов.
      — Тотальный бардак. Приехало телевидение. Десятки чужих людей в здании. Впрочем, для нас с тобой это хорошо.
      Оставив джип и Лукьянова под брезентом в паркинге, лейтенант поднялся в вестибюль. И тотчас спустился к камерам. Оказалось, снимали не Дженкинса. Но по его приказанию снимали арестованных по подозрению в убийстве Президента.
      — Ты чего забыл здесь? Хочешь оттянуть и мою смену? — Лейтенант Де Сантис, скрестив руки на груди, наблюдал за работой государственного телевидения. Девушка в галлюцинаторно-розовом, опасном для глаз костюме интервьюировала Виктора О'Руркэ.
      — Забыл, да. Забыл оформить себе пропуск на завтрашние похороны Президента. Когда я заступлю, секретариат уже будет закрыт.
      — А разве нам нужны пропуска?
      — Отныне да. Дженкинс распорядился, — никаких исключений даже для своих. Сегодня меня остановили по дороге из батальона. Раньше они этого не смели. Старик наносит ущерб репутации Департмента, ставя нас на одну ступень с госслужащими.
      — Ему виднее… Слушай… Молодой О'Руркэ выглядит именно как человек, способный подготовить убийство Президента. Яркие губы, здоровые черно-стальные волосы, блестящие глаза, гордая бандитская манера держаться. Что бы он ни сказал, чем больше он станет отрицать свою вину, тем больше ему не поверят. Идеальный виновный. — Де Сантис усмехнулся.
      — Ты прав. Мы с тобой тоже выглядели бы как правдоподобные убийцы. Мужчины до тридцати все выглядят правдоподобными убийцами.
      — Не все. Этот — солдат, как мы…
      Тэйлор с удивлением взглянул на друга.
      — Солдат, как и мы… — повторил он. — А карликового солдата интервьюировали?
      — Нет. И, мне кажется, вряд ли будут. Этот может вызвать жалость у телезрителей, а задача — вызвать ненависть.
      — Кэмпбэлл допрашивал всех?
      — Успел допросить отца и сына. Остальных поручено допросить мне, чему я, признаюсь, не рад. Кэмпбэлл был вызван Дженкинсом, и оба отправились вон из «усадьбы». А ты что, задумал привезти девушку?
      — Уже привез, — хитро прищурил глаз Тэйлор.
      — Ну ты и womanizer!  — Сам Де Сантис уже восемь лет был женат. И не имел детей. Так как работал у Дженкинса. — Где же она?
      — В машине…
      — Оставил девушку в паркинге… не по-джентльменски…
      — А что, я должен был заявиться сюда, держа ее за задницу?
      — Фуй, ты, конечно… ты всегда в своем стиле. Но, очевидно, твоя грубость им нравится.
      — Именно. Грубость…
 
      — Так вы утверждаете, что в день убийства даже не находились в Манхэттене? — безучастно вопросила у Дункана О'Руркэ розово-электрическая интервьюерка. — Где же вы были?
      — В Бруклине. У себя на Ошэн-парквэй, две тысячи триста пятьдесят один.
      — Вы были дома?
      — Я был у себя в офисе. Там мой бизнес.
      — Каким бизнесом вы занимаетесь?
      — Я хозяин мусороуборочной компании «O'Rurke Demolishing Limited».
      — У вас репутация гангстера…
      — Разве в Америке есть гангстеры, мисс? Они жили в Америке в двадцатые годы прошлого века. Уже полсотни лет, как гангстеров извели, как тараканов.
 
      — На кой старик Дженкинс затеял весь этот цирк? — Тэйлор поморщился.
      — Почистят, подрежут и пустят в эфир, дабы граждане насладились шоу. Граждане будут смаковать каждое слово. То, что звучит обыденно-глупо здесь, в коридоре тюрьмы, будет интриговать «youth workers» и раковых больных, членов молодежных организаций и безработных. Все будут довольны. Представляешь, как будет смаковать толпа крылатую фразу Дункана О'Руркэ: «Разве в Америке есть гангстеры, мисс? Гангстеры жили в Америке в двадцатые годы прошлого века. Уже полсотни лет, как гангстеров извели, как тараканов». А? Каково? Он станет народным героем, вместе с сыном и доченькой. Ведь ты-то знаешь, Тэйлор, что этот режим многим не по вкусу.
      — Держите язык за зубами, лейтенант… — Тэйлор хлопнул друга по плечу. — Дольше проживете. И будете представлены в капитаны.
      — Как бы там ни было, мы с тобой, Тэйлор, присутствуем при возникновении легенды. Старый Дженкинс умело и со знанием дела на наших глазах творит легенду, возвеличивает, если хочешь, людей. Кто был до вчерашнего дня Дункан О'Руркэ? Сизоносый грубиян, драчун и отец хулиганов. Дженкинс делает из него героя Америки!
      — И отправит его на электрический стул. Ты бы спросил у старика О'Руркэ, хочет он быть героем или нет.
      — Наверняка не хочет, — улыбнулся Де Сантис. — Но придется.
      — Ты веришь, что эти люди убили Президента?
      — Нет. Мелковаты. Но на экране все будет «tip-top », как надо.
      — Хочешь, помогу тебе с допросом? Я возьму себе карлика, ты черного, и вместе допросим красивую Синтию.
      — Ты не отказался бы допросить ее один, я уверен… Бери карлика, но знай: приказ старика — добиться признания. А это значит — добиться признания. Хоть сердце ему через ноздрю достань.
      — Ну да, при телевизионной барышне буду доставать через ноздрю. Мы не полицейские. Сделаем, что можем. Я пошел к карлику в камеру, а куда девать черного?
      — Я займусь им в шестой. Возьми ребят.
 
      В сопровождении двоих солдат лейтенант вошел в камеру, где Джабс нравоучительным тоном объяснял что-то черному Кристофэру.