316, пункт «B»

      Вот уже несколько часов они беседовали, все более и более не соглашаясь во мнениях. При других обстоятельствах они бы разошлись, поняв безнадежность дискуссии, но здесь у них не было выбора. Временами, задохнувшись возмущением, доктор Розен замолкал, но, в конце концов, опять обращался к Лукьянову. В бетонной норе больше нечего было делать.
      — А почему бы вам, доктор, не уйти из этого бизнеса, стать full-time отцом Вильямом?
      — Вам этого не понять, представитель умершего жанра дешевой литературы. Я люблю то, что я делаю, там, в Лос-Аламос. Плюс каждый ученый хочет оставить свой след, построить свой мост. Я горжусь своими работами.
      — Но вы и еще девять тысяч безумцев в Лос-Аламос не строите мосты. Ваша деятельность страшнее. Это благодаря вам в истории человечества был две тысячи седьмой год. Благодаря вашей ненасытной профессиональной пытливости.
      — Только две тысячи из этих девяти — активны, мой Сименон… Но то, что мы — эти две тысячи лучших из лучших мозгов Америки — делаем, должно быть сделано. Я сознаю, две тысячи седьмой год — это было ужасно. Но представьте худший вариант. Мы были в серьезном соревновании с Советами тогда — с их учеными, и благодаря нам их ученые не выиграли. Если бы не Лос-Аламос, мы с вами говорили бы по-русски сейчас…
      — Я понял вас, доктор. Мир для вас — полигон для ваших исследований. Ради доказательства правильности ваших формул еще дюжине безумцев на другой стороне земного шара вы взорвете планету. Но скажите, над чем же вы сейчас работаете, доктор? Представьте себе, что я корреспондент давно исчезнувшей газеты «Нью-Йорк тайме».
      — Могу вам только сказать, что все, что я делаю, — classified. Секретно. Довольно порицать меня, Сименон, лучше скажите, как долго нас будут содержать в этом подземелье, если вы это знаете или догадываетесь.
      — Вас, доктор, очевидно, до тех пор, пока любимая вами «система» или кто там еще, может быть, мэр города Лос-Аламос не переправит сумму, в которую оценивается ваша светлая голова. Меня — пока…
      — Пока вы не выудите у меня информацию. Видите, там, за вентиляционной решеткой, — наверняка мощные микрофоны, и все, что мы говорим, преспокойно записывается.
      — Доктор, если эти молодые люди захотят что-либо узнать у вас, они не пришлют к вам для собеседования бывшего автора полицейских романов, но привяжут вас к сверлильному станку, который я видел, направляясь сюда, и для начала просверлят вам, скажем, руку. Кисть руки. Если вы выдержите сверление кисти, просверлят — что? Плечо… У меня свои дела с молодыми людьми, к вам же меня посадили, я предполагаю, главным образом для того, чтобы драгоценному товару — золотому тельцу — не было скучно.
      — У бандитов прекрасная информация. — Розен снял очки и протер их краем рубахи. Без очков вид у него, как у многих близоруких, был растерянный. — Уверяю вас, Сименон, того, что я прибыл в Нью-Йорк этой ночью, не знали даже мои собственные «бульдоги». Я их обманул. Они доставили меня в горы на лыжную базу и оставили на попечение лыжных охранников. Я был в полном лыжном обмундировании — куртка, ботинки и т. д. Я спустился по склону и через несколько часов был в Албукерке, потом аэропорт… Как бандиты узнали, что я у Кэт?
      — Ваша бывшая жена, разумеется, чрезвычайно занятая и собранная практичная дама?..
      — Кэт? Она главный редактор научного журнала. Вы должны знать, Сименон. «Технологическая революция».
      — Ваша бывшая, разумеется, пользуется «хоумтех», Розен? Удобно…
      — Вы хотите сказать, Сименон, что вся информация, которую Кэт…
      — Слушайте, доктор. Даже если находящиеся за стеной молодые люди получили доступ только к компьютеру категории «Ди», они преспокойно могли найти Кэт Розен и получить достаточное представление о семейной драме, случившейся шесть лет назад, и… Скажите, Розен, вы любите театр?
      Доктор, запустив обе пятерни в волосы, взрыхлил их несколькими энергичными движениями.
      — Да, я люблю театр, Сименон, Классический балет. Сейчас вы удивите меня каким-нибудь необычайным, а ля Шерлок Холмс, умозаключением.
      — Вовсе нет. Как часто вы делаете вид, что обманули ваших «бульдогов», и появляетесь инкогнито в Нью-Йорке, доктор?
      — Три-четыре раза в год. Что значит — делаю вид, что обманул? Что вы имеете в виду, Сименон?
      — Просто я уверен в том, что секьюрити вашего Лос-Аламос прекрасно знает, что под предлогом уик-энда на лыжной базе доктор Розен проводит уик-энд со своей бывшей женой.
      — Предположим, они знают. А какая связь между «бульдогами» Лос-Аламоса, бандитами Нью-Йорка, балетом и «хоумтех», милейший отставной Сименон?
      — Ваша жена наверняка заказала два билета в балет. Летом в Нью-Йорке гастролируют прекрасные балетные труппы. Зарезервировала билеты по телефону, информация одновременно поступила в ее банк, откуда должен быть отправлен чек на счет театра, и эта же финансовая информация автоматически поступила во все центральные компьютеры, куда каждый идиот, имеющий «хоумтех», добровольно и неустанно поставляет сам на себя информацию. Милые молодые люди, интересующиеся доктором Розеном, изучая информацию, имеющуюся на него и его бывшую жену в компьютере «Ди», могли законно заинтересоваться, почему в уик-энды, в которые доктор Розен совершает длительные лыжные прогулки в горах, его бывшая жена в Нью-Йорке аккуратно заказывает два билета в балет…
      — Браво, Сименон… — Розен поморщился. — Нонсенс. Далеко не в каждый мой приезд мы отправляемся в балет.
      — Хорошо, — согласился Лукьянов и встал с матраса. — Возможно, все было не так. Возможно, у злых молодых людей есть большой друг, имеющий доступ к центральному компьютеру категории «Си»… В таком компьютере может содержаться прямая информация о путешествиях доктора Розена в Нью-Йорк, может быть, даже с видеокадрами доктора Розена в токсидо, пьющего в буфете шампанское, обнимая за талию свою бывшую жену…
      — По всей вероятности, вы правы, Сименон… В сущности, это не имеет значения. — Доктор задвигался, снял толстые очки, ладонью протер лицо и опять оглядел бетонную нору. — Насколько я могу догадаться, железное ведро с крышкой, стоящее под столом, предназначено служить вам, Сименон, и мне туалетом. С вашего разрешения, я буду мочеиспускаться. Я думаю, вам лучше отвернуться, дабы мы не смущали друг друга.
      Розен кряхтя встал и, не надевая туфель, босиком отошел к противоположной ближней к двери стене помещения. Нагнувшись, стал выгребать из-под стола ведро. Лукьянов отвернулся. Некоторое время было слышно только учащенное дыхание Розена, потом струя ударила по днищу ведра. «Сколько же, интересно, прошло времени?» — задумался Лукьянов. Единственная длинная, во всю стену, лампа дневного света зудела высоко под потолком, источая серо-синий подземельный свет и гипнотизируя. Лукьянов лег, отвернулся лицом к стене, натянул на себя ядовито-синее одеяло с обтрепанными краями и затих. «Пожалуй, засну, — подумал он. — Вынули из постели в четыре утра. Засну». Сон показался ему желанным убежищем от всех нелепых и раздражающих событий, случившихся с ним в последние дни.
      — Сименон, вы спите? — пробурчал ненастойчиво отправивший свои естественные надобности и вернувшийся от ведра Розен.
      — Угу, брат Вильям, — согласился Лукьянов и уснул. Во сне, действительно, было очень удобно и спокойно.
      Проснулся он от звуков. Прислушавшись, разобрал слова. Несгибаемый отец Вильям, принципиальный доктор, говорил во сне… Лукьянов осторожно подполз ближе к его матрасу. Доктор горячо и быстро произносил речь… обвинение против самого себя.
 
      — Он спит, Кристофэр! Вот старое говно.
      Виктор стоял над спящим, скрестив руки на груди, Лукьяновым.
      — Эй ты! — Виктор ткнул спящего концом ботинка и вдруг повторил тычок в убыстренном темпе. Острая боль меж ребер вернула Лукьянова в мир.
      — Почему ты бьешь меня, Виктор Калигула? — спросил он, открыв глаза.
      — Кто? — Виктор подозрительно прищурился.
      — Безумный римский император, прославившийся своей жестокостью. — Лукьянов сел на матрасе. Кристофэр и Виктор стояли над ним. Розена в бункере не было.
      — Куда вы его утащили? — Приподнявшись на матрасе, Ипполит кивнул на пустой матрас доктора.
      — Отец захотел поговорить с ним. После, по твоему совету, отправим его на сверление. — Виктор захохотал.
      — В этом нет необходимости. — Лукьянов встал с матраса. — Доктор разговаривает во сне. Прослушайте вашу запись, из нее ясно, чем он занимается в Лос-Аламос.
      — О shit! Я выключил recording, как только чудаки улеглись спать. Я подождал минут пять. А что, я неправ разве? А, Вик? Зачем записывать во сне… — Кристофэр виновато поглядел на Виктора.
      — Я всегда говорил, что ты идиот, Кристофэр, не обижайся… — Виктор выглядел разгневанным.
      — Ничего страшного. Успокойтесь. Я запомнил его речь. Все, что вменял себе в вину почтенный ученый, это работа для Департмента Демографии над выведением новой человеческой породы — человек неразмножающийся. Такой пустяк…
      — Уточни, — бросил Виктор.
      — В своих лабораториях в Лос-Аламос доктор Розен работает над созданием путем выращивания из клеток (то есть «clooning» — генетической манипуляции) «l'homme st?ril », как они его с шиком по-французски назвали. Закодировали как проект «LS». Деньги на проект дает Департмент Демографии, проект заказан самим Дженкинсом. Во сне Розен многократно называл Дженкинса дьяволом. Себя Розен представлял сообщником дьявола. Еще он много плел о своем долге ученого. То есть он не безнадежен. Остатки человеческой совести в нем сохранились.
      — Что значит «st?ril»? — Черный наморщил лоб.
      — Это когда у тебя не может быть бэбис. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Сколько ты ни натягивай свою девку и всех других девок, — пояснил Виктор. И, в свою очередь, спросил у Лукьянова: — Это что же, конец рода человеческого? Доживут последние поколения, и все…
      — Очевидно, привилегии размножаться обыкновенным способом совокупления будут даны правящей элите. А подавляющее большинство человечества будет заказываться правящей элитой в нужном количестве в специальных медицинских заведениях. Их будут возделывать из клеток. Они не будут оставлять потомства. Проблема перенаселенности будет раз и навсегда разрешена.
      — Вот они — криминалы. Их надо на электрический стул послать. А мы не преступники. Мы — свободные люди, пытающиеся выжить в их все более организованном аду. Надо сообщить моему старику… Эй, Лук, а адресов он не наговорил во сне?
      — Адресов не было. Его бормотание продолжалось несколько минут. По форме представляло собой как бы речь на суде. Или когда виновный приходит с повинной в полицию, тогда он говорит подобное.
      — Жаль.
      Лукьянов заметил, что преступный Виктор изменил свое отношение к нему. А когда тот пропустил его перед собой в двери, пробормотав: «Шагай, Лук!» — в жесте этом было даже некое уважение.
      Только перешагнув за порог комнаты, послужившей ему камерой, Лукьянов убедился, как в камере воняло. Мочой доктора Розена. Потому что сам Лукьянов так и не воспользовался ведром.
 
      — Черный шар взлетел, — доложил Спенсэр Кэмпбэлл Дженкинсу в Японию.
      Сказано это было таким будничным тоном, что Дженкинс в Японии сказал себе, что отныне будет опасаться своего помощника. Речь шла о совершившемся убийстве Президента Соединенных Штатов. Пока Кэмпбэлл распространялся в целях секьюрити о каких-то слоях атмосферы, куда якобы достигнет несуществующий в природе шар, якобы запущенный Департментом Демографии, Дженкинс попытался порадоваться успеху предприятия. И обнаружил, что не может. Дичайшее убранство резиденции (японцы никогда не отличались вкусом, отметил Дженкинс): бледно-розовые стены, салатного цвета занавеси на окнах, черный макет на полу — все это мешало Дженкинсу радоваться. «Доберусь до «усадьбы», очевидно, тогда смогу радоваться, в родных домашних стенах. Здесь, в этой клоунской обстановке среди плохо сочетаемых цветов… «Так ли уж плохо сочетаемых? — остановился Дженкинс. — Розовый и черный были любимыми цветами первой американской рок-звезды, дичайшего типа Элвиса Пресли. Юношей, вспомнил Дженкинс, он любил Пресли. Одну из его вещей… «Лав ми тендер…» «Неужели я это любил? Я? Был способен?»
      Кэмпбэлл закончил сказку о шаре.
      — Благодарю вас, Кэмпбэлл, — сухо поставил Дженкинс точку в разговоре. — Гуд бай. Завтра утром буду в «усадьбе». В семь тридцать. Тем временем действуйте согласно разработанным планам.
      Оба повесили трубки.
      «Интересно, почему Кэмпбэлл не воспользовался видеотелефоном? Не хотел демонстрировать свое лицо? Есть, что скрывать?» Дженкинс встал. И, встав, заступился за своего помощника: «Не будь старым параноиком. Спенсэр отлично справился с задачей. Никакие сведения никуда не просочились. О том, что Том Бакли Джуниор, Президент Соединенных Штатов мертв, не знает ни одна живая душа на всем земном шаре. За исключением Кэмпбэлла и Дженкинса и нескольких агентов Департмента Демографии, непосредственно занятых в операции. Конечно, агентов ожидает незавидная участь… Даже если бы я и не хотел этого…» Дженкинс опустил взгляд. Из-под трикотажной рубахи опускались на черный макет сухие ноги Секретаря Департмента Демографии. На щиколотках и пальцах были темно-красные пятна не то экземы, не то псориаза, он никогда так и не проконсультировался у докторов, что это. Старые, сухие, морщинистые ноги. Полумертвые ноги. Дженкинс нагнулся и почесал пятно на ноге. И прошелся по японскому макету.
      Надо было осмыслить случившееся. Президент мертв. Завтра следует объявить, что он мертв. Убит. Убит террористами. И потому на территории Соединенных Штатов объявляется чрезвычайное положение… Далее… будут совершены аресты. Секта «Детей Солнца», банда О'Руркэ, занимавшаяся политическим терроризмом, еще кого-то добавить… Кого? Банду О'Руркэ или «Детей Солнца» обвинить в убийстве? Показательные процессы… Может быть, придумать связь между этими двумя группами? Тогда будет «wast conspiracy» — широкий заговор на жизнь президента и институции Соединенных Штатов. А далее? Подготовка к выборам. Следует организовать ряд нападений на избирательные участки и на officials, подготавливающих выборы. Затем объявить о невозможности проведения выборов…
      Гудок интерфона отвлек Дженкинса от размышлений и лицезрения жалкого состояния своих ног.
      — Да?
      — Мистер Туношика Туронаэ ждет вас в министерстве через тридцать минут. Вы просили напомнить вам, сэр.
      — Благодарю.
      …И сделать так, чтобы народ Соединенных Штатов пожелал бы обойтись без выборов впервые в своей истории. И указал бы как на самого единственно достойного быть президентом в столь опасное для страны время, указал бы… Гудок интерфона. Опять.
      — Я очень извиняюсь, сэр, но министр безопасности Японии просит срочно принять его. Он будет здесь через пятнадцать минут. По данным их безопасности, в Нью-Йорке убит Президент Соединенных Штатов.
      — Проси тотчас, как только приедет. — Дженкинс вздохнул. Кэмпбэлл оказался не столь эффективен. О том, что в черном «крайслере», потерявшем управление на Парк-авеню, врезавшемся в стену и взорвавшемся, находился Президент Том Бакли Джуниор, узнали японцы.

6 июля 2015 года

 

      «Москито» аккуратно приземлил Дженкинса в «усадьбу». Вопреки всем правилам безопасности и привычкам самого Дженкинса, а также вопреки его крайней нелюбви к пишущей братии, в холле Метрополитен, в святая святых, его должны были ждать иностранные журналисты. Еще из Токио он приказал по видеотелефону Кэмпбэллу собрать как можно большее количество «этих ублюдков», как он выразился, «для пожирания падали». Нужно было торопиться. Следовало объявить о гибели Президента от рук террористов раньше, чем эти сведения дойдут до них по другим каналам. О гибели Президента знает уже, как минимум, японская разведка, и удерживать утечку информации долгое время будет невозможно.
      Потому, лишь кивнув лейтенанту Тэйлору и быстро сунув руку Кэмпбэллу, выкрикнув не обращенное ни к кому лично, но ко всем: «Hello everybody!» — Дженкинс заторопился в холл департмента. Толпа недоумевающих, заинтригованных журналистов ждала его уже полтора часа. Но никто не жаловался. Иностранные граждане не были исключены из числа имеющих право испытывать священный ужас при произнесении фамилии «Дженкинс». И то обстоятельство, что за все время своего нахождения на посту секретаря Департмента Демографии это был первый случай, когда Дженкинс вызвал к себе журналистов, заставляло их ожидать ОСОБЫХ СОБЫТИЙ.
      Дженкинс появился крайне серьезный, как обычно, и трагический, как никогда, успевший в самолете сменить костюм и галстук на черные. Прижимая, как растерявшийся школьник, обеими руками к груди портфолио, он вышел из боковой двери холла, дошел незамеченным в сопровождении «бульдогов» до толпы — все они смотрели на дверь главного входа, — встал перед ними и просто сказал:
      — Здравствуйте, господа! Трагический случай заставил меня изменить моим привычкам и вызвать вас сюда. — Телевизионные камеры числом с сотню тем временем нацелились на него. — Я исполняю сегодня трагический долг, мне достался страшный жребий объявить вам о гибели Президента Соединенных Штатов Америки Ирвинга Томаса Бакли Джуниора, верного сына своей страны.
      Гул вздохов, ахов и возгласов неожиданности прошел над толпой подобно первому порыву урагана. Дженкинс продолжал просто и сдержанно. Почти без эмоций.
      — Президент пал жертвой заговора врагов Америки вчера утром, когда его «крайслер» потерял управление на Парк-авеню близ Шестидесятой улицы, врезался в толпу, затем в стену дома и взорвался. Идет расследование. Мы уже знаем, что взрыв был организован, части взрывного устройства, найденные в останках автомобиля, исследуются.
      Дженкинс остановился и облизал пересохшие губы. Он испытывал неподдельную скорбь и неподдельное возмущение совершившимся на Парк-авеню преступлением. Он подумал, что люди, совершившие его, достойны сурового наказания. Президент Соединенных Штатов — священная институция. Поднять на него руку — это как поднять руку на фараона в высокой тиаре. В том, что власть священна, Дженкинс не сомневался. То обстоятельство, что он, Дженкинс, организовал уничтожение фараона, однако, никак логически не нарушало стройности и серьезной значительности траурных эмоций Дженкинса. Дело в том, что самого себя, свою волю Дженкинс выносил из разряда человеческих. Высшая сверхчеловеческая сила не может быть преступной.
      — Могу я задать вопрос? — Крупная, скорее даже толстая, девушка с ящичком видеотелефона на бедре тянула руку в направлении Дженкинса.
      — Задавайте… — Дженкинс устало переступил с ноги на ногу и чуть-чуть поджал правую ногу: под штаниной, на икре у него заболел черный бугристый варикозный узел. «Что ей надо?» — подумал он с досадой. Шли бы по своим офисам. Бежали бы даже. Сообщать миру о преступлении в Америке. Это будет мировой новостью номер один. Это уже новость номер один. В конце концов, в Соединенных Штатах не убивали президентов с шестьдесят третьего года, с убийства Кеннеди.
      — Не собираетесь ли вы, одна из ведущих силовых фигур… — девушка замялась, подыскивая слова… — точнее, самый сильный человек в стране, ведь вас боятся и уважают, не собираетесь ли вы занять место убитого Президента?
      — Кого вы представляете? — Дженкинс был зол на эту толстую девочку с могучим задом. Девка положила палец точно на рану.
      — «Германское информационное агентство I.G.A.». — Брунгильда направила на Секретаря Департмента Демографии раструб лазерной телекамеры.
      Этот момент увидят их германские домохозяйки, рабочие и… Дженкинс не успел додумать, кто еще увидит его. Подошел быстрыми шагами один из «бульдогов» и передал Дженкинсу пакет. Секретарь Кэмпбэлл взял пакет из рук Дженкинса и открыл его, разогнув жестяные усики застежки. Оба молча склонились над вынутым Кэмпбэллом документом. Дженкинс, ознакомившись с текстом, выпрямился.
      — Некая организация, именующая себя «Лигой Борьбы за Чистую Америку», взяла на себя ответственность за убийство Президента. В коммюнике Лиги, подписанном неким председателем Лукьяноф, сказано, что… — Дженкинс поднес документ ближе к лицу, — сказано следующее: «Президент Бакли казнен Лигой по желанию американского народа избавить страну от человеконенавистнического режима, установленного Дженкинсом и Турнером. Бакли являлся на деле лишь подставным лицом, реальная власть в Соединенных Штатах принадлежит зловещей двойке: Дженкинсу и Турнеру. Однако мы казнили Тома Бакли как фигуру символическую, олицетворяющую загнившую, пожирающую своих сынов американскую государственность. Придет время и придет черед Турнера. Кащей Дженкинс, конечно, главный. Он поплатится последним — он умрет медленной смертью».
      Журналисты бормотали в видеотелефоны, двигались, создавали профессиональные шумы. Брунгильда пробилась к Секретарю Дженкинсу.
      — Могли бы вы все же ответить на мой вопрос?
      — Ответить на ваш вопрос может только американский народ. Если он сочтет, что его сын Дженкинс может послужить ему с еще большей эффективностью на посту Президента Соединенных Штатов, я буду ему служить. Я буду обязан ему служить.
      — Как вы думаете, «Лига Борьбы за Чистую Америку» действительно существует, или же могущественные силы, убравшие Президента, сделали отвлекающий маневр, пытаясь уверить общественное мнение, что убийство организовано кучкой дилетантов?
      Дженкинсу начала нравиться германская журналистка. Если бы он не знал, что она ничего не может знать, он подумал бы, что Брунгильда знает, что это он организовал переход президента Бакли в мир иной.
      — Человек, именующий себя «председатель Лукьяноф» — реальное лицо. В Департменте Демографии на него существует досье. Существует ли «Лига», сказать пока не могу, я должен затребовать агентурные данные по этому поводу… Слушайте, я предлагаю вам сделать со мной после окончания пресс-конференции отдельно большое интервью. Я знаю, что в Германии меня не любят. А я хотел бы развеять это недоразумение. Кэмпбэлл, организуйте девушке пропуск…
      Брунгильда вся зарделась. Она представила, какой скандал и шум произведет интервью с самим монстром Дженкинсом в ее родной стране. В том, что ей обеспечено звание королевы германского журнализма, нет сомнений. Дженкинс никогда никому не давал интервью. В лучшем случае он мог ответить на один вопрос. Или же его люди сортировали записки с вопросами, посланные журналистами, по темам, и затем Дженкинс, если хотел, выступал публично или в печати по этим темам. А тут интервью! Она отнесла это за счет шока от убийства Президента. Монстр задумался о своей собственной смерти и хочет выговориться… Интервью с самым зловещим человеком Соединенных Штатов. Ей повезло.
      На ходу наговаривая в диктофоны тексты, журналисты бросились в свои офисы — связываться со своими странами, информировать мир об убийстве американского Президента «Лигой Борьбы за Чистую Америку». «Президент Бакли, Лукьяноф, Дженкинс… Дженкинс… Лукьяноф… Лига…» — шелестели диктофоны.
      Проследовав в свой кабинет, Дженкинс отослал «бульдогов» и принял душ.
 
      — Вы — массовый убийца, доктор. Улыбчивый очкастый кретин, поставивший себя выше Господа. — Дункан О'Руркэ с неподдельным отвращением оглядел внезапно вспотевшего Розена. Капли пота текли у доктора вдоль ушей и капали с бровей.
      — Доктор Розен — служитель Господа. В свободное от насилия над природой человеческой время доктор служит духовным пастором в церкви Святой Троицы в Лос-Аламос, куда ходят за духовным утешением такие же ученые головастики, как он сам. Там он служит под именем отца Вильяма…
      — Не профанируйте, как вас там… Лук что-то… — Розен отер пот с бровей и щек ладонью. — Моя вера в Христа неподдельна…
      — Как же вы можете, веруя в сына Божия, перенесшего муки на кресте за человеков и для человеков, работать над созданием «человека бесплодного»?
      — Не вижу противоречия. — Розен поднял очки с носа, куда они сползли, и исподлобья взглянул на Лукьянова. — Вы что, хотите для человека судьбы полчищ саранчи, которая, выжрав все зеленые поля, подыхает без пищи в пустыне, в каковую она же и превратила эти зеленые поля, и отвратительно воняет, подыхая? Этого вы хотите? Этого хотите для человека? Мое христианство — творческое и разумное, ваше и этих людей вокруг, — Розен презрительно показал рукой на троих О'Руркэ и Кристофэра, — архаическое, догматическое и лишенное смысла.
      — Сейчас ты у меня лишишься смысла. — Виктор вскочил со стула и угрожающе занес руку над доктором.
      — Stop it, Вик! — без энтузиазма остановил сына Дункан.
      Виктор послушался и убрал руку в карман джинсов.
      — Ублюдок!
      — Вик! — Старший О'Руркэ отделился от железного шкафа, где он стоял, облокотясь спиной о дверки. Когда-то шкаф служил для хранения одежды рабочих, обслуживающих одиннадцатиэтажный дом: техников, слесарей и уборщиков, сейчас же доржавевал свой железный век, молчаливо наблюдая за секретными встречами семьи О'Руркэ. — Вик! Не трать на него энергию. Эта формула в штанах неколебима в своей уверенности, в правоте своего желания лишить человечество детей.
      — Пап, позволь мне отрезать ему яйца! — тихо попросил вдруг Вик.
      — Дункан, в самом деле, раз уж он так хочет, начнем с него, — Кристофэр сиял, как черное солнце в экваториальной Африке, только что поднявшееся над нефтяным месторождением.
      — Я подумаю. — Дункан нахохлился. Было похоже, что он и впрямь думает. Очевидно, так и было.
      Лукьянов вдруг понял, что среди всех, оказавшихся в бейсменте вместе случайно, Розен, бесспорно, злодей. Законченный и отвратительный. Что никакие вымогательства, грешки, даже убийства бандитов семьи О'Руркэ, никакие прегрешения Синтии, если они у нее были, а тем паче его собственные, не могут сравниться с этой механической логикой убийцы во имя прогресса.
      — Пожалуй, стоит отрезать ему их, — сказал он неожиданно для самого себя.
      — Во, правильно, Лук, ты становишься одним из наших, — просиял Виктор. — Пап, я отказываюсь от своей доли, дай мне его наказать…
      Без особого испуга, но очень серьезно Розен посмотрел на них снизу вверх. Он сидел, а они стояли. Судя по его взгляду, он не очень сомневался в решимости этих людей совершить то, что они декларировали. Было видно также, что просить и молить их он не будет. Возможно, в глубине души он находил наказание за свою деятельность справедливым и даже неизбежным. Ведь не зря во сне он называл себя слугою дьявола.
 
      Сверху, неясные, раздались резкие и отрывистые звуки. Вниз по ступенькам, было слышно, бежали многие тяжелые ноги.
      — Сваливаем отсюда! — отдал скорее бесполезный уже приказ Дункан О'Руркэ, пятясь и отыскивая тот шкаф, который служил доступом в тюремную клетку.
      Виктор с револьвером в руках метнулся за шкафы, вслед за сестрой и Кристофэром. В бейсмент уже вбегали по двое, в тактическом приеме растекаясь по обе стороны от входа, солдаты. Дункан О'Руркэ, Розен и Лукьянов, получив каждый удар прикладом автомата, были тотчас взяты в наручники. В глубине бейсмента, там, где покоилась штабелями старая мебель, слышны стали погоня, выстрелы, вновь звуки погони. Спустя некоторое время были приведены и присоединены к трем «обнарученным» пленникам трое оставшихся. Виктор и Кристофэр были ранены. Лицо Синтии пересекала рваная длинная рана, сочащаяся кровью.
      Ругаясь, солдаты вывели пленников наверх. На протяжении недолгого пути Лукьянову досталось, он тяжело подсчитал, шесть ударов прикладом и один болезненный тычок дулом автомата.
      На поверхности солдат оказалось еще больше. Очевидно, штурмовать подземную тюрьму банды О'Руркэ прислали батальон. Лукьянов подумал, что хватило бы и десятка солдат. Обнаружилось, что двое людей О'Руркэ убиты. По всей вероятности, безо всякой необходимости. Просто согласно плану проведения операции разрабатывавший план офицер написал, что должны быть убитые. Пленных посадили в блиндированный автобус, они зашли туда по очереди. Каждого тщательно обыскал у двери сержант. Когда их посадили в автобус на самые задние сиденья, а на передних устроились лицом к ним солдаты, направив на пленных дула автоматов, в автобус вошел молодой черноволосый лейтенант. Он подошел ближе к пленным. Лукьянов узнал Тэйлора.
      Лейтенант также узнал его и ухмыльнулся.
      — О, старый Лук! Опять ты… Как два влюбленных, мы никак не можем расстаться. Но на этот раз ты влип прочно, надолго и окончательно. Как ты полагаешь?
      — Я полагаю, что вы правы, лейтенант…
      — Связался с дурной компанией… сам виноват…
      Лейтенант, кажется, оправдывается, подумал Лукьянов. С чего бы это?
      — Я не из этой дурной компании. Я доктор Розен. Они меня похитили с целью выкупа. — Доктор встал и сделал шаг к лейтенанту.
      — Сидеть, — сказал Тейлор. — Мы выясним, из какой ты компании и доктор ли ты или больной. А сейчас сидеть. Мне было приказано взять живьем, я взял. А кого взял — разберемся.
      Доктор сел.
      Лукьянов закрыл глаза. В автобусе воняло казармой, грязью, пылью, сапогами и оружием. «Наверное, так же пахнет ад, если таковой существует», — подумал Лукьянов, и ему захотелось в его захламленную привычными вещами и книгами квартиру, снять ботинки, пить кофе. Снять ботинки, вернулся он к первому желанию и понял, что устал от всей этой детективной истории. Устал до такой степени, что, если ОНИ проводят свое УНИЧТОЖЕНИЕ более или менее быстро и при этом не очень делают больно, он бы скорее хотел, чтобы его уничтожили, чем ехать в грязном автобусе с солдатами и бандитами, взятыми солдатами в плен, и с обливающимся потом головастиком, изобретателем бессемянного человека. А может быть, это и великое изобретение, неожиданно пришло ему в голову. Изобретение, избавляющее от автобусов с солдатами, от шестидесяти пяти лет, от боли в правой икре, где набух толстый варикозный узел… Лукьянов открыл глаза.
      Ему тотчас же стало стыдно своих жалких мыслей. Скалил зубы, скрипя ими, в улыбке озлобленный раненый Виктор. Солдаты лишь позволили сестре перетянуть ему торс его же разорванной рубахой.