- А на какой же, блин, нам ехать надо? - возмутился Бугай. - Может, на "Запорожце"?
      - Нет, лучше на велосипедах, - вставил словечко Гнилой. Все трое засмеялись.
      - А еще лучше - с Каланчевки доехать на электричке до Тулы, потом опять электричкой до Мценска, оттуда автобусом до Болхова... - После этих слов Шурика опять дружный гогот.
      - Я не предлагаю электричкой. Но на такой машине тоже нельзя.
      - Это почему же?
      - Я же говорю, в глухомань едем. Кто там "Москвича" или "Ладу" запомнит? А такую машину...
      - Нам Кузьмич говорил, что у тебя мозги работают, - отсмеявшись, сказал Гнилой, - но запомни: во-первых, я сам из такой же глухомани, как ты говоришь. Думаешь, у нас крутых пацанов не было? У них тачки такие... Скажи, Бугай?
      - Точно, братан.
      - А во-вторых, никто ничего не заметит. Ни машины, ни мужика того. Вы только с Шуриком по сторонам лучше смотрите - и все. Лады?
      - Не заводись, друг. Юлька ведь за дело болеет.
      - А я не люблю, когда мне баба мозги начинает вправлять. До Тулы Шурик рассказал еще несколько анекдотов, и Гнилой отошел. Но Юля извлекла урок из этого разговора. Она еще раз вспомнила слова Шурика: "Вообще-то, отморозки. А так ребята как ребята. Сама увидишь". Увидела. И впервые за все последнее время Селиванова задумалась, а правильно ли она сделала, что ввязалась в эту историю? Ей вдруг захотелось, чтобы вернулся тот вечер, когда к ней домой постучал глупый, но, в сущности, не злой Гришаня. Послала бы она его на все буквы русского алфавита и ничего бы не узнала - ни о Вороновой, ни о Кирееве, ни об иконе. Но было поздно. За деревней Подберезово "Сааб" съехал с магистральной дороги и минут через десять въезжал во Мценск. Еще полчаса, и они все четверо стояли у обочины дороги, ведущей из Мценска в Болхов.
      - Ну что, с Богом, ребятки. - Шурик обвел всех взглядом. - Теперь командовать парадом буду я такова воля Кузьмича. Никакой болтовни. Едем тихо. Выходим и спрашиваем в каждой деревне.
      - А что спрашиваем? - подал голос Бугай.
      - Ты - ничего. У тебя будет другая работа.
      - Понятное дело.
      - Спрашивать будем я и Юля. Про мужчину, нашего друга, о котором мы очень волнуемся.
      - Может, сказать, что он нам должен? - не унимался Бугай.
      - Нет, Павлик. Повторяю, он наш друг. Он очень тяжело заболел, но не хочет лечиться. А ты, Юля, его неутешная супруга.
      - Я?
      - Ты, ты. Весна... У людей обостряются болезни. Особенно с головой связанные. Понимаете? И рванул человек, бросив семью и детей, странствовать.
      - А если мы его без расспросов этих увидим? - спросил Гнилой Шурика.
      - Тогда это будет идеальным вариантом. Но ведь он может в каком-нибудь доме деревенском сидеть, чай пить. Обидно будет, если проследим. Ну, ладно. Инструктаж закончен. Поехали. * * *
      Проснувшись и посмотрев на часы, Киреев не поверил своим глазам: часы показывали полдень. Ну и дал же он храпака! Видно, добрые хозяева не решились будить его, вот он и проспал за здорово живешь до середины дня. Михаил Прокофьевич быстро оделся. Отец Владимир и его домочадцы пытались заставить Киреева пообедать на дорожку, но он согласился только попить чаю. Слишком долго Киреев представлял себе этот день, чтобы смириться с тем, как бездарно он проходит. Надо было торопиться. Уже выйдя на улицу, Михаил Прокофьевич поклонился хозяевам. Жена священника пожелала ему счастливого пути, а отец Владимир даже немного проводил его. День выдался прохладным, но солнечным. Улочка, на которой стоял дом священника, была совершенно безлюдна.
      - Кто на работе, а кто на огороде, - пояснил отец Владимир. После недолгого молчания он спросил Киреева: - Решились, в какую сторону идти?
      - Вроде бы решился.
      - Ну и...
      - К отцу Егору. Отец Владимир просиял:
      - Вот и правильно, вот и хорошо. А я молился за вас, - сказал он просто-просто, будто произнеся: "А я утром в магазин успел сходить".
      - Спасибо. И за молитвы, и за приют, и за рассказы ваши интересные. Отец Владимир молча кивнул в ответ. Он явно думал о чем-то для него важном.
      - Михаил, можно я вас спрошу? Есть у меня сомнение одно, я все не решался его высказать.
      - Даю слово, отец Владимир, что я не обижусь.
      - Ну и хорошо. Яко Бог судия есть: сего смиряет и сего возносит... Так вот, не совсем я все-таки понимаю, зачем вы пешком отправляетесь Россию посмотреть? А она везде - Россия. Эта улочка, которой мы идем, - это тоже Россия. И если Бог захотел, чтобы я здесь нес свой крест, я его буду нести здесь... Вы тяжко больны...
      - Отец Владимир, простите, что перебиваю, я все понял. Очень может быть, что ваши сомнения верны, а может - нет. Не знаю. Пусть мне и вам на этот вопрос ответит дорога. Мне один хороший человек тетрадку дал с цитатами из святых отцов. Есть там слова Тихона Задонского, уж больно они мне на сердце легли: "Всяк человек, живущий на земле, есть путник".
      - Правильно.
      - А я... считайте, что глупый человек, все принимаю еще и буквально. Вот мы вчера с вами на высоком берегу Нугри сидели, закат чудесный видели. Вы поверите мне, если я скажу, что последний раз закат солнца видел лет пятнадцать тому назад?
      - Не может быть! А что, в Москве разве нет закатов? - простодушно спросил священник.
      - Есть, конечно. Только квартира моя находилась на втором этаже, а перед моим домом стоит громада в четырнадцать этажей. Вот ее я и видел - и утром, и вечером.
      - Вот как...
      - Да. Вы сказали, что везде можно крест свой нести...
      - Везде.
      - Тем более, не мне выбирать. Но хочется найти место, где я буду закат видеть, хоть совсем недолгое время - год или месяц, но все-таки видеть.
      - Понимаю вас, понимаю. Но сейчас время такое... непростое. Киреев улыбнулся. Они уже стояли на центральной улице Болхова, и Михаилу Прокофьевичу не терпелось начать свое путешествие.
      - Я запомнил, как вы сказали мне вчера: "Аще и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси, жезл твой и палица Твоя, та мя утешиста".
      - Это не я сказал.
      - Не вы?
      - Я только повторил эти слова. В том-то все и дело: их легче повторить, нежели жить по ним. Они веры требуют, огромной веры - хотя бы в горчичное зерно. Вчера я увидел святую икону и... воодушевился. А ночью... молился я, одним словом. И сомнения меня обуяли. Получается, что это я вас в путь, ну, подтолкнул как бы. А я не знаю силы веры вашей. Киреев молчал. Отец Владимир встрепенулся:
      - Вы обиделись на меня? Михаилу Прокофьевичу захотелось обнять этого чудесного человека. Но он постеснялся своего порыва.
      - Нисколько, отец Владимир... батюшка. Вы все правильно сказали, а разве на правду обижаются? Слаба моя вера, но... - и Киреев вдруг неожиданно повторил с каким-то мальчишеским упрямством:
      - "Не убоюся зла, яко Ты со мною еси".
      Отец Владимир обнял его - порывисто и неуклюже:
      - Вот и славненько... Но если будет трудно сверх меры - возвращайтесь без стыда, я буду вас ждать. Побываете у отца Егора - и возвращайтесь. А сейчас давайте я благословлю вас на дорожку. Киреев смутился:
      - Я не знаю, как это.
      - Очень просто: левую руку корабликом сюда, правую на нее... во имя Отца и Сына и Святаго Духа да благословит тебе, раб Божий Михаил, Господь в сей час и грядущий. Впервые в жизни Киреев получил благословение у священника, впервые поцеловал у него руку.
      - Еще раз спасибо вам, батюшка. Просьбу одну можно?
      - Говорите.
      - Нет, это вы скажите мне на дорожку что-нибудь из Псалтыря. Красиво - и к месту все получается...
      - Не хвалите. Не моя это мудрость, заемная... Что же сказать? - Отец Владимир принял важный вид, поднял указательный палец кверху и произнес: - "Заповедь Господня светла, просвещающая очи. Страх Господень чист, пребываяй в век века: судьбы Господни истинны, оправданы вкупе, вожделенны паче злата и камене честня многа и слаждшая паче меда и сота". Перевести?
      - Не надо. Прощайте, батюшка.
      - Ангела-хранителя вам в дорогу. Таким и запомнился Кирееву отец Владимир Дрозд. Когда шагов через тридцать Михаил Прокофьевич обернулся, священника он не увидел.
      Первые пять километров Киреев прошел в хорошем темпе и самом веселом расположении духа. Шел он по узкой бетонке. Плиты бетонные были уложены безобразно: дорога больше подходила для испытания машин на прочность, нежели для обыкновенной езды. Впрочем, Киреева это мало касалось: он в основном шел по земляной обочине и смотрел по сторонам. Может, Киреев что-то и не понимал, но, вспомнив слова священника: "Редкие деревушки, унылые поля, глубокие овраги, рощицы жалкие остатки былых лесов", не согласился с ними. Да, редкие деревушки, овраги, поля и рощи. Но почему унылые? Дорога то спускалась вниз, к очередному ручью или речушке, то поднималась вверх, пусть не круто, но все-таки ощутимо для Киреева. Мысленно он сравнивал красоту этих мест России с лицом девушки, не красавицы, но очень милой. И чем добрее и скромнее девушка, тем она обаятельнее. Киреев понимал, что сравнение банально, но ему оно понравилось. И на самом деле, не уныние, а радость вызывали у Михаила Прокофьевича слегка тронутые первой зеленью леса и рощи, а деревушки, казалось, так уютно расположились вдоль ручьев и речушек, что не уныние, а умиление царило в сердце нашего путника.
      Но постепенно идти становилось все труднее и труднее. Боль в желудке, сначала тупая и ноющая, становилась все острее и сильнее. В руках и ногах появилась какая-то вялость. Дыхание стало прерывистым. К горлу подступила тошнота. Боль из области желудка распространилась на пах, поясницу и даже почки. "Неужели это метастазы?" - подумал Киреев, и уже забытый страх тихо-тихо вполз в его сердце. Тошнота стала нестерпимой. Он отошел в придорожные кусты. Пытался вызвать рвоту - ничего не получилось. Надев рюкзак, Киреев поплелся дальше. До Спас- Чекряка было еще шагать и шагать, а у него вдобавок ко всем несчастьям стала кружиться голова. Только сейчас до Киреева дошел весь ужас его положения, все безумие его поступка. Сердце, как молот, лупило по грудной клетке, и в каждом ударе Михаил Прокофьевич слышал: "Романтик хренов. Романтик хренов". А затем: "Вернись! Вернись!" Он вспомнил слова отца Владимира: "Но если будет трудно сверх меры - возвращайтесь без стыда". Вот сейчас - трудно сверх меры или просто трудно? А боль, словно услышав его сомнения, стала жуткой. Киреев остановился, глотая воздух. Чтобы как-то отвлечься, он достал карту. Дорога в очередной раз спускалась к речушке. Судя по карте, это была (или был) Машок, а деревушка называлась Бабенка. До Спас-Чекряка оставалось километров восемьдесять. Может, доехать? Но дорога стала совсем безлюдной, и машины если и попадались, то навстречу.
      Кое-как дойдя до деревни, Киреев перешел мост и свернул к речке. Сбросил рюкзак, снял кроссовки и носки. Подвернув штанины брюк, вступил в холодную воду. Дно речки было каменистое, струи прозрачны. Летали стрекозы, лягушки, совершенно не боясь, глядели на него. Ноги горели, и потому вначале обжигающий холод воды был даже приятен, но потом ноги буквально свело. Выйдя на берег, Киреев понял, почему так холодна вода. Под самым пролетом моста с небольшого пригорка в речку впадал родник. Михаил Прокофьевич вновь пожалел, что не взял с собой ни спальника, ни одеяла. Молодая травка еще не была густой, земля еще не прогрелась. А ему так хотелось свернуться калачиком и уснуть. И чтобы все это: боль, тошнота, жуткая слабость - все осталось по ту сторону сна... Но Киреев мог только сесть на рюкзак, согнувшись от боли пополам. Журчал родник, плескались в речке лягушки, изредка в сторону Болхова проезжали машины, а он все сидел, согнувшись. Сидел час, второй, третий... Неожиданно остановилась машина. Из нее вышел мужчина с пустой бутылкой в руках. Уверенно - видно, местный - направился к роднику. Увидел Киреева:
      - Турист?
      - Вроде того.
      - В какие края путь держишь?
      Кирееву стоило немалого труда отвечать незнакомцу, но быть невежливым не хотелось:
      - Да так, ищу, где места красивее.
      - Понятно.
      - А вы в Болхов едете?
      - Туда. Могу вас подвезти. Вот только сейчас Киреев понял, что такое настоящее искушение. "Возвращайтесь без стыда". Минут через сорок он будет в уютном доме отца Владимира, они сходят на берег Нугри, попьют чая. Завтра можно найти машину до Спас-Чекряка, набрать святой воды, опять вернуться и поехать во Мценск. Оттуда ходит электричка до Тулы. Контейнер уже пришел, можно будет заняться обустройством дома на Тихоновской горе.
      - Ну так что, поехали?
      - Спасибо вам. Правда, спасибо. Но я хотел сегодня в Спас- Чекряк попасть.
      - К отцу Егору? И то дело. Ну, в добрый час. Идти вам недалеко осталось - километров шесть. Человек так же быстро исчез, как появился. Легко сказать, недолго идти осталось. Киреев с тоской смотрел, как легковушка поднималась вверх на гору. Смотрел долго, покуда она не исчезла из виду. Неожиданно ему вспомнились слова Экзюпери о том, что действие спасает от голода, холода и даже смерти. Что он сидит, согнувшись? Киреев достал из рюкзака тетрадь и стал писать. Еще в Москве он решил вести в пути дневник. Михаил Прокофьевич стал писать, не заботясь о красоте стиля, не подбирая слова. Писал о дороге до Болхова, о храме, где венчался Иоанн Грозный, о девочке Маше и отце Владимире. И еще о розовом кусте на берегу Нугри... Незаметно он увлекся. И даже записал рассказ священника о том, как к отцу Егору пришла бедная женщина, пришла за помощью, ибо он, как мог, помогал страждущим людям. Киреев писал: "Бросилась женщина в ноги к отцу Егору: "Помоги, детей кормить нечем!" Богачом отец Георгий Коссов так и не стал, а деньги ему приносили - кто жертвовал на храм, кто просил молиться за свою душу. Он протянул женщине двадцать рублей: "Возьми, купи себе корову, прокормишь детишек". Женщина с благодарностью взяла деньги, хотя и сомнение вдруг родилось: неужели батюшка не знает, что корову за такие деньги не купить? Только вышла от священника, навстречу - мужик, гонит на веревке корову. Оказалось, ведет он ее продавать: коров в хозяйстве три, а сена мало приготовил. "А за сколько продашь?" - спрашивает женщина. Мужик отвечает: "Да хоть за двадцать рублей отдам, чем в город за семнадцать верст сейчас идти". Короче, сладились они. Женщина приходит домой, а вскоре вся деревня знала о том, что с ней случилось. И одна соседка позавидовала ей и хотя имела уже двух коров в хозяйстве, но все равно пошла к старцу с той же просьбой, мол, дай денег, нечем детей кормить. Отец Егор помолчалпомолчал, затем достал восемнадцать рублей: "Возьми, сдашь шкуры от своих двух коров, добавишь эти деньги - и справишь себе коровенку". Та удивилась: какие шкуры? - коровы живые-здоровые в стойле стоят, но деньги взяла. А пришла домой, бежит дочь навстречу: "Мама, коровы наши околели". Люди качали головами: "Наказал Бог за жадность". Близился вечер. Боль не утихала, но вновь сосредоточилась только в желудке. Привыкнуть к ней нельзя, научиться терпеть, оказывается, можно. Да и привал пошел на пользу. Медленно Киреев поплелся в гору...
      Когда он дошел до Герасимова, на поля уже ложились сумерки. Не доходя до первого дома свернул в сторону. Хорошая полевая дорога минут через двадцать привела его на поляну. Вокруг - то ли лес, то ли старый сад, то ли околица деревни. Могилку он увидел сразу. На памятнике та же фотография, что и у него. Киреев поклонился могилке, посидел возле нее с десяток минут, а потом решил поискать родник. Над миром уже блестели своим равнодушным и прекрасным светом звезды. Где-то лаяли собаки, кричала сова. Михаил Прокофьевич растерялся. Он то натыкался на стену прошлогодней сухой травы, то упирался в какие-то развалины. Стало ясно, что найти родник самому - затея бесполезная. Вдруг он увидел огонек. Сил будто прибавилось. Не разбирая пути, он добрался до маленького домика. Откуда-то из кустов на Киреева бросилась собака. Все попытки утихомирить ее приводили собаку в еще большую ярость. Когда он подошел к двери и постучался, псина хватанула его кроссовку. Дверь открылась. На пороге появился высокий седой старик.
      - Вам кого?
      - Сейчас скажу, собаку сначала отгоните. Дед так же невозмутимо бросил:
      - Шарик, на место. Шарик мигом прекратил лаять, но, отойдя в сторону, продолжал рычать.
      - Так вам кого? - вновь спросил старик.
      - Не подскажете, как мне найти родник отца Егора?
      - Подождите, я только возьму фуфайку и сапоги обую. Так Киреев познакомился с бывшим директором чекряковской школы Сергеем Сергеевичем.
      Глава двадцать шестая
      Жизнь штука презабавная. Не зря наши предки сложили пословицу: "Мы предполагаем, а Бог располагает". Как легко люди строят планы, ставят перед собой задачи, заранее предвкушая благоприятный для себя результат. Когда же нас настигает неудача, мы начинаем искать виновных. Среди "подозреваемых" - кто угодно, только не мы сами... Киреев, решивший извлекать уроки из нового своего бытия, быстро пришел в душевное равновесие после злоключений первого дня пути. Он понял, что был слишком самонадеян. Во всем, начиная с подготовки своего путешествия, заканчивая последним разговором с отцом Владимиром. А поразмыслив, Михаил с благодарностью принял итоги первого дня пути: и то, что он в конце концов дошел до Спас-Чекряка, и то, что нашел могилку отца Егора и святой источник. Он был счастлив, что утихла, пусть немного, боль. Но теперь Киреев знал: нельзя ни себе, ни другим говорить о том, как ты поступишь в той или иной ситуации, что будешь делать завтра. Взять, к примеру, боль. Готовясь к путешествию, Киреев исходил из того состояния, в котором находился. Да, оно было не блестяще, да, его мучили тошнота и приступы ноющей боли. Но с чего он взял, что так будет завтра? Еще у моста Михаил вспомнил про книгу о хосписе, которую ему как-то дала Наталья. В книге описывалось состояние онкобольных в последней стадии: без помощи других они не могли даже есть. Если это ждет его, то надо спешить. И с благодарностью принять все, в том числе и боль. Ведь те двадцать два километра, что он одолел, - это пусть маленькая, но победа... Позже в "Новом Завете" Михаил наткнется на слова из послания апостола Иакова, которые настолько впечатлят его, что он выпишет их в свою тетрадь: "Теперь послушайте вы, говорящие: "Сегодня или завтра отправимся в такой-то город, и проживем там один год, и будем торговать и получать прибыль". Вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь наша? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий. Вместо того, чтобы вам говорить: "Если угодно будет Господу и живы будем, то сделаем то или другое", вы, по своей надменности, тщеславитесь: всякое такое тщеславие есть зло. Итак, кто разумеет делать добро и не делает, тому грех". Совсем другое настроение было у компании в "Саабе". Сначала Юля и ее новые друзья спокойно относились к тому, что о бородатом страннике никто не слыхал, но чем ближе они подъезжали к Болхову, тем сильнее нарастали раздражение и нетерпение.
      - Мне эти деревни сниться будут. Наизусть выучил, - пожаловался Шурик. - Слышь, Юль, проверяй по карте: Глазуново, Карандаково, Тулянский, Тельчье, Белый Колодец, Лыкова.
      - Вознесенский пропустил.
      - Вознесенский, Лыкова, Однолуки.
      - Молодец.
      - А сейчас проезжаем Васькова, - обернулся к ним Гнилой.
      - А почему не Васьково? - полюбопытствовал Бугай. - Так вроде правильнее. Может, ошибка?
      - А почему Лыкова, а не Лыково? Ладно, выходим. - С этими словами Шурик открыл дверцу. Но и в этой деревеньке о Кирееве никто ничего не слыхал. Впереди уже виднелись пригородные слободы Болхова. После небольшого совещания было решено, проскочив этот городишко, километров 20-25 проехать по белевской дороге. Больше, резонно решили охотники за иконой, Кирееву за день не одолеть. Так они и сделали, даже перевыполнив план, и доехали до Белева. Будто в воду канул бородач. В Болхов "Сааб" вернулся, когда уже стемнело.
      - Хорошо, что хоть гостиница в этом паршивом городишке есть, - заметила Селиванова.
      - Повезло, - процедил сквозь зубы Бугай. Но оказалось, что им действительно повезло. Завтра должен был открыться рынок, а потому гостиница работала, в отличие от будних дней недели. Когда же дежурная, которую Юльке удалось разговорить, сказала, что в городе видели бородатого незнакомца с рюкзаком, настроение у компании сменилось на противоположное. Юлька даже узнала, что приезжий ночевал у местного священника, отца Владимира.
      - Шурик, - позвала Селиванова напарника. - У меня плитка шоколада лежит, тащи ее сюда. Я тетку до конца раскалывать буду, а вы устраивайтесь.
      - Молодец, - похвалил Шурик, - работай. А то, может, рванем к священнику? Вдруг этот еще у попа?
      - Это паршивый, маленький, но все же город. Если они приезд одного человека заметили, то наш тем более.
      - Понял, - хмыкнул одобрительно Шурик. - Брать в поле будем. Особенно обрадовался известию о том, что Киреев был, а возможно, еще находится в Болхове, Гнилой.
      - Это же настоящая охота, сафари. Когда добыча тебе сама в руки лезет - неинтересно. А я азарт люблю. Чтоб добыча хитрая была, сильная.
      - Думаешь, он такой? - выпивая очередной стакан "Русской", спросил Бугай.
      - Не знаю. Но уже интересно становится. Мы думали, он нам сам в рученьки придет, нате, мол, берите меня, а мужика поискать надо.
      - Завтра возьмем.
      - Думаешь? - переспросил Гнилой. - Во мне уже охотник сидит. Чую: у мужика логики нет. Мы его на одной дороге ищем, на другой, а он...
      - А он на третьей, - закончила за Гнилого фразу вошедшая в номер Юля.
      - Неужели в Орел пошел? - спросил Шурик. - В обратную сторону?
      - Ну-ка, мальчики, налейте мне немного, по-моему, я заслужила.
      - Узнала что? - Бугай быстро выполнил просьбу Селивановой.
      - Достаточно, а то опьянею.
      - Так это же хорошо, - ухмыльнулся Бугай.
      - А ну не расслабляться, - неожиданно цыкнул на него Шурик. - Говори, что узнала.
      - Ух, хорошо! - Юлька явно выдерживала паузу. И лишь положив в рот кусочек ветчины, начала рассказывать: - Мы с дежурной уже заканчивали разговаривать, как из какой-то подсобки бабка вышла. Местная, зачем уж заходила, не знаю.
      - Ты без подробностей, - буркнул Гнилой.
      - А может, мне они удовольствие доставляют? Так вот, бабка эта к разговору нашему подключилась. И оказалось, что в церковь она местную ходит. У них в приходе говорили, что какого-то странника священник благословил к отцу Егору идти.
      - К кому? - одновременно спросили все трое.
      - К отцу Егору. Он вроде святого у них, в деревне одной могила его находится... Дайте карту. Вот, смотрите, мы на Белев поехали, а он влево свернул.
      - А как деревня называется?
      - Ее даже на такой карте нет. Зато есть... сейчас посмотрю. Ага - Герасимова. Где-то здесь. Гнилой потянулся:
      - Славненькая будет охота. Это почище, чем пентбол, это хлеще, чем в подъезде бизнесняру свалить. Быстро привыкаешь. А такого у меня еще не было. Надо же, мы его весь день в одном месте ищем, а он спокойненько в другое топает. Слово даю: если за три дня мы этого Киреева не найдем, я в благодарность за доставленное удовольствие его без мучений порешу.
      - Типун тебе на язык, - перебил друга Бугай. - Три дня - сказал же! Я завтра надеюсь в Москве быть. Хотя... Моя бабка говорила: "Все, что Бог ни делает, - к лучшему".
      - Ты это к чему? - спросил Шурик.
      - Юлька же говорит, что могила попа этого совсем в глухомани. Все-таки сегодня по мценской дороге много машин моталось. Глядишь, заметил бы кто случайно. А здесь... - Бугай подбирал нужное слово. - Короче, вы сами понимаете.
      - Понимаем, - подвел итог Шурик. - Значит, так. Завтра встаем в пять утра, чтобы в шесть быть там, пока Киреев в постельке дрыхнет. Вопросы, предложения будут? Ну и правильно. Отбой, мальчики. И девушки тоже.
      * * * Киреев думал, что будет спать как праведник, но, видно, до праведности ему было далеко. Еще два часа назад он стоял на крошечной поляне в лесу. Сергей Сергеевич чуть поодаль освещал родник фонарем. Киреев набирал святую воду. Вода текла тоненьким ручейком из дыры в бетонном кольце, которым был огорожен родник. И хотя в небе мерцали звезды, ничего вокруг, кроме сплошной стены леса, Михаил не видел. Ни купальни, построенной отцом выздоровевшей девочки, ни даже лица старика-учителя. У Киреева была фляжка и две пустые бутылки из-под газированной воды. Набрал он их быстро.
      - А чем это пахнет? - спросил Михаил Сергея Сергеевича.
      - Газ, наверное, какой-то. Сейчас про отца Егора многие знают. Целыми автобусами приезжают - из Орла и Тулы. Вот воду до дна и вычерпали. Потому газом и пахнет.
      - А вы сами отца Егора помните?
      - Нет, я приехал сюда, когда он уже умер. Здесь совсем рядом поселок есть - пять домов. Пробуждение называется. Там старик живет, Иваном Павловичем Мироновым зовут. Девяносто лет старику. Вот он, говорят, отца Егора помнит. Сходите к нему завтра, может, что вспомнит. Крепкий дед, в памяти еще...
      Всю ночь пролежал Киреев с открытыми глазами. По тому, как сильно стучало сердце, он понимал, что нагрузка, выпавшая на него вчера, была чрезмерной. Но разве он имел выбор? Полная луна, светившая в маленькое окошко, хорошо освещала уютную горницу в доме Сергея Сергеевича, где Михаил нашел приют на ночь. Решив не терять даром времени, раз уж все равно не спалось, Киреев достал из рюкзака карту. Надо было выбрать, куда завтра идти. Обратно в Болхов не хотелось. Вперед? А куда именно? В Герасимове бетонка кончалась, дальше шли только полевые и лесные дороги и дорожки. По идее, надо было бы двигаться на восток, в сторону Черни, но всего в тридцати верстах - старинный Белев. Где-то в его окрестностях находились усадьбы братьев Киреевских, поэта Жуковского. Киреевские - почти его однофамильцы, были из среды почитаемых Киреевым славянофилов. Стихи Жуковского он любил с юных лет... Изучая карту, Михаил увлекся. Можно, конечно, рвануть и в Калужскую область - неподалеку находилась и знаменитая Оптина пустынь, но прошедший день всерьез встревожил Киреева. Придя сюда, он уже удалился от своей конечной цели
      - Старгорода. Так куда же идти? Опять искать знак? И вдруг Михаил заметил на карте маленькую речушку под названием Бобрик. Сразу вспомнилась Лиза. Речка впадала в Оку. Отсюда до Бобрика не больше десяти километров. Обозначен мост... А дальше - большая, судя по карте, деревня Зайцево, оттуда прямая дорога до Мишенского, родовой усадьбы Жуковского, а там до Белева рукой подать. И на трассу можно не выходить. До Мишенского, конечно, вряд ли удастся дойти за день, но это уже не важно. Главное, решение было принято. И когда в пять утра хозяйка загремела ведрами, а хозяин пошел выгонять корову, Киреев был готов идти. Сергей Сергеевич удивился, увидев уже одетого гостя.
      - Рано вы, однако. Куда теперь путь ваш лежит?
      - Сначала на Зайцево, потом на Белев.
      Старый учитель покачал головой:
      - Может, вам лучше до Болхова на попутке доехать, а оттуда автобусом до Белева?
      - Нет, я пешком хочу.
      - Пешком-то пешком, да не знаю, пройдете ли вы до Зайцева. Киреев встревожился:
      - А в чем дело?
      - Ну, до Выгоновского дорога хорошая, хоть и без асфальта, а дальше... Люди давно там не ходят. Зайцево уже в другой области, что нашим бабкам там делать? Боюсь, не пройдете вы... Что ж, разговор явно "обнадеживал".
      - Поезжайте, Михаил, в Болхов и не мудрите, - закончил разговор Сергей Сергеевич. - Послушайте старика. Ладно бы автобусы не ходили, а не знамо чего ради пешком идти... Киреев ничего не ответил и только попросил рассказать, как попасть в поселок Пробуждение.
      - С Иваном Павловичем поговорить? Вот это правильно. Он рано встает, будет рад с хорошим человеком поговорить.
      От могилы отца Егора были видны крыши домов поселка. Шел он туда не больше десяти минут. Народ в Пробуждении уже пробудился. Старик Миронов встретил Киреева приветливо:
      - Спрашивай, что тебе интересно. Тут недавно ко мне человек один из Орла приезжал. Ты сам не из Орла будешь? Нет? Тот человек хочет про отца Егория книгу написать. Они разговаривали на терраске маленького, но очень симпатичного домика. Иван Павлович, действительно, оказался бодрым стариком.
      - Помню ли я отца Егория? Конечно, помню. Я же с его младшим сыном, Алешкой, в одном классе учился. Да. Мать мне рассказывала, что было время, когда народ к нашему батюшке со всей России ехал. Но в то время, когда я учился, церковь уже закрыли. Его то арестовывали, то опять выпускали. Помню, за ним из Болхова солдаты придут, народ сбежится, бабки плакать начнут, а он спокойно так говорит всем: "Не печальтесь, на все воля Божья". А так обычно сидел отец Егорий возле своего домика - болел он уже, - приветливо здоровался со всеми проходящими. Правда, иной раз молодежь наша деревенская - тогда в деревнях народа было!.. - Старик махнул рукой. - Знаете, какие деревни были?
      - Догадываюсь.
      - Сейчас умирает деревня. Мы вот помрем - и некому будет здесь жить, - старик замолк, будто вспомнил о чем-то своем.
      - Иван Павлович, вы про отца Егора говорили. Про молодежь вашу...
      - Конечно. Молодежь, она ведь глупая, иной раз не со зла обидное может сделать. Увидят они отца Егория и давай какую- нибудь обидную частушку про попа петь.
      - А что же он?
      - Улыбнется - и все. Не обижался на людей. Мудрый был человек. Сейчас таких нету, вот потому и живем так.
      - Таких - мудрых? Старик ничего не ответил, а только предложил попробовать его меда. Но Киреев спешил. Поблагодарив старика за рассказ и терпение, он пошел обратно той же дорогой. У могилы отца Егора стояла иномарка. Михаил хотел зайти к Сергею Сергеевичу и еще раз поблагодарить его за помощь и приют, но передумал. Наверное, к учителю кто-то приехал или он повел других паломников к роднику, подумал Киреев. Михаил поклонился напоследок отцу Егорию и поспешил в путь. Откуда ему было знать, что он буквально на минуты разминулся со своими преследователями. И когда Киреев стоял у могилы, Юля вела разговор с Сергеем Сергеевичем.
      - Говорите, болен? А я ничего не заметил.
      - А разве не странно - пешком по миру ходить? И это в наше время! А болезнь... Она особая у него. Приступами находит. Я жена его...