Кто услышит коноплянку

      У Юли потемнело в глазах. Ее руки гладили бархатную кожу Софьи, а буквально в нескольких сантиметрах на тонкой шее пульсировала тонкая синяя жилка. Боже, как захотелось несчастной заговорщице вцепиться - зубами, ногтями - в эту пульсирующую жилку, в эту смуглую тонкую шею... "Стерва, стерва, стерва, стерва... Как ты могла, как ты смела... сучка... мою икону, мою, мою... Почему, почему я не могу задушить тебя? Стерва... Не все определяется деньгами, а чем же еще? У тебя они есть - и ты все имеешь".
      - Вам не очень больно, Софья Николаевна? - спросила Юля. - Если будет какое неудобство, скажите.
      - И я тебя целую. Пока. Привет Гюнтеру... Все отлично, Юленька. У тебя волшебные руки.
      - Спасибо. Просто я этим делом с семнадцати лет занимаюсь.
      - А сколько тебе сейчас, если не секрет?
      - Какое секрет? Через два месяца будет двадцать четыре.
      - Надо же, мы, оказывается, ровесники. У тебя какого числа день рождения?
      - Двадцать седьмого июля.
      - А у меня второго августа.
      - Получается, мы обе Львы.
      - Точнее, львицы. У тебя сильная воля, Юля.
      - Вы это по гороскопу судите?
      - Нет, по жизни.
      - Почему так думаете?
      - Мне так кажется. И, думаю, я не ошибаюсь. Софья как победительница могла позволить себе быть великодушной. Она собственной кожей почувствовала, как напряглись руки Селивановой. Но на ее лице, которое Софья могла видеть в зеркале напротив, не дрогнул ни один мускул. И что она сказала? "Вам не очень больно, Софья Николаевна?" Нет, надо признать, ты молодец, Юлия Антоновна. И, кто знает, сложись по-другому обстоятельства, мы могли бы подружиться.
      Так думала Воронова, продолжая разговаривать с Селивановой о чем-то пустяковом.
      - Ты меня просто вернула к жизни, - эти слова Софья сказала Юле в самом конце сеанса. Одна рука у нее была опущена к полу. Указательный палец рисовал какие-то знаки на полиэтиленовом пакете, стоявшем около дивана. Наверное, там лежала какая-нибудь толстая книга по искусству, подумала Юля.
      Через час она сидела в своей любимой пивной. Напротив нее потихонечку тянул пиво Шурик, которого она позвала с собой, чуть ли не силой заставив покинуть пост наблюдения. Шурик долго не мог понять, что произошло:
      - То есть как - отдала икону?
      - Еще один житель Виллабаджо. В последний раз объясняю: пришел к ней друг ее отца.
      - Нет, это я понял. Но если друг, значит, не пацан. Так?
      - Я не поняла, ты это к чему?
      - А к тому, что последние дней пять, что я ее пасу, около этой девахи из мужиков в основном юнцы крутились. Максимум - лет тридцать.
      - Продолжай.
      - Я свое дело знаю. Не думай, что хвастаю. И еще. Когда она дома была, из ее подъезда никто икону не выносил.
      - Сказал, - фыркнула Юля. - А мужик тот, по-твоему, должен ее перед собой нести, как на крестном ходе?
      - Если он верующий человек, как ты говоришь, он ее в полиэтиленовом пакете не потащит.
      - В полиэтиленовом пакете, говоришь?
      - Вот именно.
      - Какой вывод?
      Польщенный вниманием Юлии, Шурик не торопился с ответом. Он не спеша отхлебнул из кружки пива и лишь потом произнес:
      - Понимаешь, здесь без логического мышления не обойтись. У вас, баб, с этим туго, сама понимаешь.
      - Слушай, Шурик, ты свой лобик в зеркало видел?
      - Нормальный лоб.
      - Это тебе так кажется. Начитался детективов, мать твою!
      - Ладно, не горячись. Шучу я. Будем считать, что ты - редкое исключение. Итак, делаем выводы.
      - Постой-постой. Кажется, понимаю. Тот разговор, ну, по телефону, - для меня был? Икону она спрятала куда-то, а мужика придумала.
      - Или не придумала.
      - То есть?
      - Два в одном флаконе. Правильно, разговор для тебя предназначался. А почему ей на самом деле не воспользоваться помощью верного человека и не спрятать икону в надежное место? Пока ты с ее горизонта не слиняешь?
      - Но ты же сам сказал, что никого из...
      - Правильно, сказал. Только сдается мне, что поторопилась она.
      - То есть?
      - Если мужика не было, то он должен появиться. Значит, не все еще потеряно. Если же я проворонил его, тогда...
      - Тогда я должна узнать, откуда он приезжал.
      - Правильно. Но это невозможно: дурой ведь ты ее не считаешь? Если она поняла, что ты к ней заявилась не ради ее ноготков, а ради иконы, то...
      - Ради Бога, только не надо хвалить ее. Дурой я Воронову никогда не считала. Я другим путем пойду, как Владимир Ильич завещал.
      - Какой Владимир Ильич? Ленин?
      - Он самый.
      - Каким путем?
      - А ты логическое мышление поднапряги.
      - Да ладно тебе. Говори.
      - Если мужик тот - друг ее отца, надо просто узнать, откуда она родом. Оттуда и мужик приехал. Не зря она про воспоминания говорила.
      - Слабовато, но сойдет. Только кто тебе скажет, откуда Воронова родом?
      - А она мне дала несколько телефонов своих подруг. У троих я побывала... - Юля на секунду задумалась. - Точно. Вот с нее и начнем.
      - С кого?
      - Алла Ивановна Петрова. Не слыхал о такой?
      - Смеешься.
      - Да нет. Общительная тетка, ее многие знают. От Вороновой без ума. Она мне все и расскажет.
      - А как ты к ней подъедешь?
      - Это уже мои проблемы. Шура, у тебя есть мобильник?
      - Оружие пролетариата. Вот.
      - Дай, позвоню. Так, сейчас номерок найду. Слушай, Шура, просьба у меня будет.
      - Я понятливый. Еще несколько деньков ее попасу.
      - А как с Кузьмичом быть?
      - Это не твоя печаль. Я ему сегодня все объясню. Мы с ним ладим, а на тебя он и осерчать может. Если икона с концами. Понимаешь?
      - Как не понять. Спасибо. Ты помнишь, что я тебе про твой лоб говорила? Забудь. У тебя лбище, Шурик. И вообще, ты голова... Это квартира Петровой? Аллу Ивановну, пожалуйста. Алла Ивановна, вас Юля Селиванова беспокоит. Юля. Помните, я маникюр вам делала... Алла Ивановна, я вас беспокою вот в какой связи. Подруга ко мне приехала. Два года с мужем в Сингапуре жила. Он у нее бизнесмен. Привезла косметику. Один крем - просто чудо. Подруга говорит, это последний крик, до нас он не дошел еще. Крем делают из цветка, который растет только на острове Ява, в Индонезии. Увы, крем немного не для моей кожи, скажем так. А для вас то что надо. Сколько стоит? Ну о чем вы говорите, Алла Ивановна? Мне крем подарили, почему я должна им торговать? Я хочу вам его подарить. Почему вам? Я умею помнить добро... Могу и сегодня подвезти. Нет, не трудно. Сегодня вечером крем и испробуете.
      - Ну вот, - возвращая телефон, сказала Юля. - Теперь мне Алла Ивановна всю родословную расскажет - и свою, и Софьи Николаевны.
      - А какое она добро тебе сделала?
      - Никакого.
      - Что ж ты тогда сказала...
      - Наивный. Ты бы вместо детективов Карнеги читал.
      - И что он такого умного написал?
      - Он написал, что в сердце льстец всегда отыщет уголок.
      - Ха-ха, это дедушка Крылов написал.
      - Не важно. Скажи я, что всем в жизни ей обязана, эта дура, думаешь, не поверила бы? Так человек устроен, мой дорогой Шурик. Ладно, мне пора. Надо еще крем этот чудодейственный достать.
      - Ну даешь, - Шурик был в восхищении. - Ты мне нравишься.
      - Честно говоря, ты мне тоже.
      - Опять Карнеги?
      - Да нет, в отличие от того же Гришани у тебя мозги работают. К тому же ты Крылова читал - в наши дни это редкость. А за идею спасибо.
      - Не за что, - скромно ответил Шурик. - Можно еще один вопрос? Напоследок.
      - Можно.
      - У тебя... есть кто? В смысле мужика.
      - Шурик, у тебя началось головокружение от успехов. Не так быстро, хорошо? Об этом в следующий раз.
      - Я подожду. Я терпеливый. Но Юля этих слов уже не слышала. Она спешила: Алла Ивановна ждала чудодейственный крем.
      Глава двадцать первая
      "Ынторсура-Бузэулуй. Ынторсура-Бузэулуй" - из головы почему-то не выходило странное название городка из Атласа мира. Вчера Киреев весь вечер вместе с Лизой смотрел атлас. Фантазировали, где можно побывать, какие города посмотреть. Там они и нашли этот городок - то ли румынский, то ли болгарский. Лизу название рассмешило, а ее папа сразу сочинил: Ынторсура-Бузэулуй:
      Раз приехал - не балуй. В игру включились все, даже Наталья Михайловна: В городке Ынторсура
      Дорогая микстура. Но все это было вчера. Вчера, а значит, в прошлом остались и теплый свет ночника, и негромкий перебор гитары, и какой-то по-детски открытый смех Натальи. Сегодня Киреев стоял у дверей кофейни. У него уже не было дома, не было угла, который он мог бы назвать своим. Киреев уезжал, сам не зная куда. Мимо него проходили нарядно и со вкусом одетые люди. Михаил Прокофьевич в неизменном свитере чувствовал себя среди них не очень ловко. Видавший виды рюкзак, в котором лежал сухой паек, смена одежды и несколько книг, только усиливал картину. Ему стало казаться, что все смотрят только на него. Софьи еще не было, и Киреев уже всерьез подумывал над тем, чтобы повернуться и уйти. Чтобы как-то занять себя, он достал записную книжку, вырвал из нее листок. Листок был чистый, розового цвета. Так и захотелось что-то написать на нем. Чтобы не мешать прохожим, Киреев отступил к самой стене дома. Сначала он написал большое "Я". Ему стало вдруг безразлично, смотрят ли на него, что думают, кем считают. Время тоже потеряло над ним власть: Киреев думал, что прошло несколько минут, на самом же деле полчаса прошло от первой написанной буквы "Я" до последнего слова - "Бога". А все стихотворение получилось вот каким: Я уйду в неясный день,
      Там в долине плачет птица. Может, это - коростель?
      Может, это только снится? Или ночью, в час глухой
      Я уйду, забыв потери, И оставлю за собой
      Старый дом и скрипы двери. Этот скрип - вздох обо мне
      Ничего уже не значит, Засмеется дочь во сне,
      Под подушкой крестик пряча. Только должен я уйти
      В час любой, в пургу и слякоть, Будут грозы на пути,
      Будет в ивах ветер плакать. Или это коростель
      Все зовет меня в дорогу? Я уйду в неясный день,
      Чтоб найти себя и Бога. Кто-то тронул Киреева за рукав.
      - Можно вас отвлечь? Перед ним стояла, улыбаясь, Софья. Просто стояла и улыбалась, а ему показалось... Впрочем, он и себе не решился бы сказать о том, что ему показалось в это мгновение.
      - А я уж испугался, что не придешь.
      - Правда? Извини, попала в "пробку". Что, пойдем? Неожиданно улыбка сошла с его лица. Он как-то неуверенно затоптался на месте.
      - Михаил, что-то случилось?
      - Даже не знаю, как сказать... Посмотрел на нас со стороны...
      - Знаешь, а мне понравилось, с каким достоинством ты вел себя тогда у Аллы. Хотя... Белая куртка с серым свитером - это, прости, нечто. Хорошо, что ты ее сейчас не взял.
      - Она в рюкзаке лежит.
      - Понятно.
      - С достоинством, говоришь? Я и сейчас весь одно сплошное достоинство. Разве не заметно?
      - Почему же стесняешься тогда? Мы ведь не на прием к английской королеве пришли.
      - Я не стесняюсь. Просто вдруг подумал, что тебе неловко будет со мной. Софья посмотрела на Киреева долгим взглядом. Он успел заметить, что, когда что-то привлекало ее внимание, взгляд становился долгим-долгим.
      - Глупости, - наконец сказала Воронова. - И вообще, я сегодня поднялась в такую рань, что мне пора выпить хорошего кофе.
      - А где икона? Софья молча показала ему на пакет, который она держала в руке.
      - Здесь? Я и не подумал.
      - Почему?
      - Не знаю.
      - А в чем ее надо носить? Он промолчал.
      - Вот и я не знаю. Пошли? Через несколько минут они уже сидели за столиком и пили кофе.
      - Как кофе, нравится?
      - Нормально.
      - Слушай, я ведь и обидеться могу. Нормально!
      - Почему? Ведь не ты же кофе варила.
      - Но я тебя сюда привела.
      - Понял. Я в жизни не пил ничего вкуснее. Только чашки маленькие очень.
      - А ты привык кружками свой растворимый хлебать.
      - Слушай, я ведь и обидеться могу. Хлебать. Я русский человек. Мне надо всего много.
      - Русский человек, мне можно задать тебе вопрос?
      - Когда спрашивают разрешения, я начинаю волноваться. А мне это вредно.
      - Я серьезно.
      - Тогда задавай.
      - Ты очень странный. Вот идешь, сам не зная куда. Квартиру продал. Вместо того чтобы лежать в больнице и лечиться - ходишь по каким-то дням ангела к маленьким девочкам...
      - Прости, что перебиваю. Это - вопрос или речь прокурора?
      - Я всю жизнь была эстеткой. Мне нравились ухоженные, смазливые мальчики, от которых хорошо пахнет и которых удобно забыть на следующий день. Мне нравилось быть сильной и одинокой. Скажи, мне просто по-бабьи жаль тебя? Или ты притягиваешь своей странностью?
      - Я думаю, все проще, - очень серьезно сказал Киреев.
      - Вот как?
      - Отвечу так: во мне бездна ума, красоты и обаяния, ты как неглупая девушка, да еще эстетка, не могла пройти мимо этого.
      Софья засмеялась:
      - Понимаю, Кира. Вопрос странный. Могу пояснить. Мой дядя приучил меня к тому, что во всем есть своя логика. Четкая и жесткая. В мыслях, поступках. Я не понимаю тебя, но...
      - Тебе это нравится?
      - Не скажу, чтобы очень, но нравится. Даже не так. Ты что-то разбередил в душе. Но вот сейчас ты уйдешь, все успокоится, все войдет в норму. Почему ты молчишь?
      - Твой дядя был не прав.
      - Смок не прав? Этого не может быть.
      - Мир парадоксален. Говоришь, логика - четкая и жесткая? Это мы пытаемся построить окружающий нас мир по каким- то законам, которые придумываем сами. А в один прекрасный момент мир, такой четкий, удобный, рушится - и все. Вроде бы конец. А это тоже парадокс - конца не существует.
      - Парадокс? Им можно объяснить мое отношение к тебе?
      - Понимаешь... Голый парадокс - это та же безумная логика. Все равно, самое главное - это человек. Его душа. Его умение "видеть".
      - Как это - "видеть"?
      - Для меня самого многое еще смутно, а объяснить другому... Парадокс - это... инструмент. С его помощью могу объяснить твое отношение ко мне, мое к тебе, нас обоих - к миру. Парадокс - это... парадокс. Но главное - в тебе самой...
      - Я совсем запуталась. Давай еще кофе.
      - С удовольствием. Только теперь я угощаю
      - Итак, что зависит от меня? - после небольшой паузы спросила Софья.
      - Все. Ты любишь исторические анекдоты?
      - Не знаю.
      - Послушай. В XVIII веке один генерал русской армии, все свои чины выслуживший на балах в столице, отправился на военную кампанию. Все у него было как полагается - отдельная палатка, денщики, ординарцы, личный повар. Вышел он как-то вечером прогуляться. Смотрит, сидят солдаты у костра, ужинают. Подошел. "Здорово, - говорит, - братки. Ни разу каши солдатской не ел, дайте-ка отведаю". Попробовал: вкуснотища! "Не понимаю, почему солдатики от нее нос воротят?" рассказывает он позже своему другу министру.
      - А что дальше?
      - Все.
      - Значит, после разносолов каша хорошо пошла?
      - Да, в охотку, один разок.
      - Хочешь сказать, я - генерал, ты - каша? Я пресытилась, потянуло на простенькое?
      - Может, так, может, нет. Это - не мое "видение". Только схема.
      - А какой ты считаешь меня?
      - Это уже другой вопрос.
      - Почему же? Тот же самый.
      - Другой. Ты сказала, что в душе твоей что-то разбередилось. Уже поэтому Софья Воронова не может быть генералом-гурманом, а Михаил Киреев кашей. Какая ты? Для меня одна, для Аллы другая.
      - Любопытно. У Аллы я еще спрошу. А какая для тебя? Киреев на секунду задумался. Потом заговорил, но как-то глухо, чуть слышно:
      - Я вижу маленькую заблудившуюся девочку. Очень одинокую. Ей кажется, что, коллекционируя игрушки, одушевленные и неодушевленные, она заглушит возникающую в душе непонятную тревогу, но девочка ошибается. Один человек, которому она верила, ушел очень рано. Другой сказал ей, что жизнь - это большой пир, лучшие места на котором достаются сильным и смелым. Девочка убедила себя в том, что так оно и есть. Поверила и настолько вошла в роль, что и другие уже не сомневаются: дерзость, заносчивость и даже высокомерие - суть этой девочки...
      - А какая она на самом деле?
      - Очень добрая и застенчивая. А еще нежная и верная. Такой я тебя "увидел" - и ты это почувствовала...
      - Все очень красиво. И все - неправда.
      - Не буду спорить. Я тебе не навязываю своего "видения". Это тоже, кстати, парадокс. Люди всегда себя представляют другими, чем они есть на самом деле.
      - А если ты придумал меня... такую?
      - Думают - головой, а "видят" - сердцем. Софья задумалась.
      - Говоришь, сердцем? А ты кто для меня?
      - Может быть, вестник. Может быть, кто-то еще. Я не знаю, - очень просто сказал он. Наступило молчание.
      - И все-таки ты очень странный.
      - Спасибо. В твоих устах это звучит как похвала.
      - Кира.
      - Да?
      - Если я попрошу взять икону, но не смотреть ее здесь - это будет очень невежливо?
      - А если я попрошу разрешения посмотреть на нее в автобусе...
      - Это будет нормально.
      - Тогда все в порядке.
      - Поедем?
      - Еще минуточку. У меня тоже будет просьба... - С этими словами Киреев полез в рюкзак. - Вот. В руках он держал пакет. - Я продал квартиру. Здесь деньги.
      - Я в курсе.
      - Здесь половина вырученных от нее денег. У меня в Москве остался друг. Я тебе говорил... Лиза, Лиза Боброва. Бобренок. Девочке нужна операция. Я вчера был у нее дома, но не отдал. Почувствовал, что от меня не возьмут. Понимаешь?
      - Понимаю.
      - Передай им эти деньги, пожалуйста.
      - А что я скажу этим людям?
      - Что ты из фонда "Дети и здоровье" или "Детство без рака"... Придумай что-нибудь. Скажи, что Лиза включена в специальную программу. Передашь?
      - Конечно. А если я... добавлю сюда своих денег?
      - Спасибо, - впервые за время их знакомства Киреев прикоснулся к ее руке. - Спасибо. А это тебе в благодарность от меня. Пятнадцать лет стихи не писал. Это первые. - И Киреев вместе с пакетом протянул Софье розовый листок.
      Пока она читала, он осматривался по сторонам. Опять долгий взгляд Софьи (Киреев про себя называл его "синяя вспышка").
      - У тебя есть дочь?
      - Нет. Ни дочери, ни сына.
      - А почему тогда ты это написал?
      - Сам не знаю. Пришли строки - все.
      - Мне очень понравилось. Правда. Ты меня слышишь?
      - Что? Конечно, слышу. Соня, ты ничего не замечаешь странного?
      - Странного?
      - Ну да. Вон в том углу, посмотри незаметно, сидит мужчина.
      - В коричневой куртке? Серенький такой.
      - Как ты о людях... Скорее, неприметный.
      - Вижу. А что?
      - Сам не знаю. У меня такое ощущение, что он думает о нас.
      - Ты телепат?
      - Вроде нет.
      - Вообще-то, Михаил Прокофьевич, это вы с высоты своего возраста во мне только маленькую девочку видите. Другие, представьте себе, красивую женщину. У человека просто есть вкус.
      - Во-первых, я красивую женщину называю девочкой именно с высоты своих лет, а во-вторых, Соня, здесь что-то другое. Не могу объяснить...
      Неожиданно он встал и направился в сторону столика, где сидел мужчина. Софья видела, что они перекинулись несколькими фразами. Киреев вернулся к столику.
      - Поехали?
      - Ну что? - спросила Соня уже в машине. - Предчувствия его не обманули?
      - Ты знаешь, он вздрогнул, когда я подошел.
      - Не удивительно: задумался человек, а к нему подошли, вот и вздрогнул. Кстати, о чем ты его спросил?
      - О чем? Спросил, не мог ли я видеть его в Пошехонье-Володарском два года назад.
      - А это где?
      - За Ярославлем.
      - Почему именно там?
      - Не знаю. Лицо у него пошехонское.
      - А какие лица у пошехонцев?
      - Как у него.
      - Понятно. Признайся, ты очень любишь детективы?
      - Сдаюсь. Будем считать, что мне показалось. Минут через двадцать они приехали на Щелковский автовокзал.
      - У тебя есть билет? - спросила Софья.
      - Нет.
      - А если билетов не будет? Надо было заранее заказать. Мог бы мне сказать. Киреев промолчал.
      - Нам в какую кассу?
      - Ты будешь смеяться, но я не знаю. Пока не решил.
      - Я думала, что уже ничему больше не удивлюсь. Ошиблась. Они стояли около огромного табло с расписанием рейсов автобусов.
      - Теперь я понимаю, почему от тебя ушла жена.
      - Не понимаешь. Я тогда был другим.
      - Ой ли?
      - Да. Жил строго по расписанию. Как скорый поезд.
      - Зато сейчас ты отрываешься по полной программе.
      - Точно.
      - Что думаешь делать?
      - В Одоев бы поехал, там у меня друг живет. Но шесть часов ждать неохота. Кашин - хороший город, но он в другую сторону от Старгорода.
      - Михаил, а если поехать в Новоюрьевск?
      - Не искушай меня, женщина. Я и так слаб еси.
      - И как же ты будешь выбирать себе рейс?
      - Буду ждать знака. Ты спешишь? Давай прощаться.
      - Не лишай меня, пожалуйста, такого удовольствия. Нет, не права Кремер. Жить надо в России.
      - Кто это?
      - Так, подруга моя, в Германии живет. Будет ей о чем рассказать. Я раньше с мистиками не была знакома.
      - Ну и как?
      - Впечатляет.
      В это время раздался голос дежурной по вокзалу:
      - Внимание! От двенадцатой платформы в 11.45 отходит автобус на Болхов.
      - Соня, сколько времени?
      - 11.42.
      - Как я понимаю, в Ынторсура-Бузэулуй отсюда автобусы все равно не ходят...
      - Куда не ходят? - переспросила Софья.
      - Ынторсура-Бузэулуй. Подробности тебе Лиза расскажет. Пойдем, если одно место в автобусе будет
      - вот мне и знак.
      - А если больше, чем одно?
      - Тогда это не знак. Кстати, Болхов - не в Орловской области?
      - Спроси что-нибудь полегче. Я не знала, что есть такой город. Они подошли к автобусу. Шофер уже принес путевку.
      - Земляк, - спросил его Киреев, - местечко до Болхова есть?
      - Как раз одно, - крикнул кто-то из пассажиров.
      - Садись быстрее, - бросил шофер.
      - Спасибо, - Киреев поднялся на две ступеньки и обернулся. - А проститься времени не осталось. Прощай, девочка Соня.
      - До свидания, вестник.
      - Если доберусь до Старгорода, то...
      Двери закрылись. Автобус медленно отошел от платформы. Софья полезла в сумочку за ключами от машины. Мимо нее сновали люди, много людей. Но почему-то ее внимание привлекло коричневое пятно, которое она могла видеть боковым зрением. Софья обернулась. Это был "пошехонец", человек из кофейни. Воронова вздрогнула, не веря своим глазам. Посмотрела в ту сторону - коричневого пятна уже не было.
      Только что она видела действие киреевской мистики. Недавно она смеялась и над его, как она считала, подозрительностью.
      - Это вж-ж - неспроста, - процитировала Софья свою любимую детскую книжку. Но ей не хотелось смеяться. На душе было скверно.
      Глава двадцать вторая
      "Наконец-то свободен!" - произнес Киреев, когда автобус миновал последние московские строения. Однако слова прозвучали явно фальшиво. И чем дальше от Москвы увозил автобус Михаила Прокофьевича, тем сквернее становилось у него на душе. Всю последнюю неделю он прожил на эмоциональном подъеме, вызванном готовящимся отъездом. И вот отъезд уже реальность. А что дальше? Смешно сказать, но только сейчас Киреев подумал о том, что в дороге его может застать дождь, что ему надо где-то спать. Он положил в рюкзак томики любимых поэтов - Пушкина, Тютчева и Баратынского, взял Библию на русском языке, но не догадался взять в дорогу плащ и спальник.
      В голове возник мотив песни из фильма "Обыкновенное чудо". Ее пел Андрей Миронов. Слова Киреев знал плохо - только немного вначале, но сама мелодия, удивительно грустная и светлая, как нельзя лучше подходила под его теперешнее настроение: Давайте негромко, давайте вполголоса,
      Давайте простимся светло. Минута, другая, и все успокоится,
      Что было, то было - прошло. Впрочем, Михаил Прокофьевич не был уверен в правильности слов, которые он тихо напевал, закрыв глаза. Но окончательно уйти в себя не удалось. Сосед Киреева, мужчина средних лет, читал журнал. В журнале было мало текста, но много фотографий. У соседа оказалась, по всей видимости, забавная, но не всегда безобидная привычка: он комментировал только что прочитанное вслух. Сквозь монотонный шум мотора Киреев мог слышать: "У Мадонны родился сын... Шерон Стоун перенесла операцию... Мина Сувари вышла замуж... Наши звезды предпочитают итальянскую сантехнику..."
      - Твою мать, - чертыхнулся человек и повернулся к Кирееву. - Только и остается что материться. Сейчас приеду домой, там у меня печное отопление и удобства на улице, а они мне показывают, на каких толчках все эти певцы и певички сидят. Разве это справедливо: всю жизнь вкалывал, а нормальных бытовых условий не заслужил, и вот, смотрите, звезда эта - блин, слово-то какое придумали - одну песенку спела - и уже звезда, - может себе позволить эту, как ее... - И мужчина прочитал по слогам: - Джа-ку-зи. Мне скоро полтинник стукнет, и не знаю, что это такое, а у нее есть.
      И он смачно выругался, найдя рифму к слову "звезда".
      - Нет, в самом деле, зачем они людей дразнят?
      - Вы меня спрашиваете? - отозвался Киреев.
      - Но вы что-то об этом думаете?
      - Я не понимаю: зачем тогда надо было покупать этот журнал?
      - Как зачем? А что семь часов в дороге делать? Да и программу здесь печатают.
      - И все-таки, вы же этот журнал выбрали. Вам интересно, сколько платьев осталось от принцессы Дианы? Вы поклонник творчества Мины Сувари?
      - Я не то что Мину, я и бомбы никакой не знаю.
      - Тем более.
      Оказалось, что их разговор слышали другие. Первой в него вступила женщина, сидевшая напротив Киреева. Спортивная одежда, бодрый вид, тележка у ног - все выдавало в ней любительницу активного отдыха и заядлую дачницу.
      - Это все из Америки к нам пришло. Желтая пресса. Оболванивает людям мозги...
      - У нас чуть что - во всем Америка виновата, - перебил женщину уже ее сосед - мужчина лет тридцати. - Ругаем ее, ругаем, а телевизоры давно американские смотрим, хлеб у них покупаем, про их артистов читаем, за их команды в хоккей болеем. Вы посмотрите, этот журнал у половины автобуса в руках.
      Начался спор. Общественное мнение склонилось в пользу женщины. Народ пришел к выводу, что Америка живет хорошо только благодаря тому, что на нее работает практически весь мир, что их культура - дешевка, и только из-за предательства власти наша страна становится слабым и беспомощным придатком в мировой системе.
      Кирееву стало смешно. От "дачницы" не укрылась усмешка Михаила Прокофьевича:
      - Вы не согласны?
      - Почему же? Я всегда и со всеми соглашаюсь.
      - То есть вам все равно?
      Киреев на секунду задумался. Потом сказал:
      - Хорошо. Представьте себе: на берег водного потока выходят трое. Один говорит: какая огромная река, мне ее не переплыть. Придется поворачивать обратно. Второй обрадовался: надо же, ручеек! Можно попить водички. А третий ничего не заметил - перед ним расстилалась бескрайняя, безводная саванна. Первый из этих трех был муравей, второй - шакал, а третий - слон.
      - И что эта басня означает?
      - Наверное, только то, что каждый из этих трех был по-своему прав. Вот для вас Америка - зло, для вашего соседа, наоборот, страна для подражания. А для меня без разницы - есть эта Америка или нет.
      - Не поверю.
      - Ваше право. Телевизор я стараюсь не смотреть, журналы про красивую жизнь не читаю... И еще. Если я скажу, что мне нет дела до страны Буркина-Фассо, вы мне поверите?
      - Но вам не все равно, как вы живете, - вступил в разговор сосед Киреева.
      - Простите, а это зависит от Америки?
      - Это зависит от многих причин. И от Америки тоже.
      - Помните, с чего начался наш разговор? Вам не нравится, о чем пишет журнал, но вот что интересно: через неделю вы опять купите его.
      - Да это все жена, она просит...
      - Не лукавьте, пожалуйста. Все дело в вас самом. Легче всего придумать страшилку и все свои беды сваливать на нее. Труднее всего сделать что-то самому.
      - А что я могу?
      - Для начала не покупайте этот журнал. Вы спокойно проживете, не узнав, сколько детей у Мадонны и сколько было любовников у принцессы Дианы. А программу телевидения можно и в своей районной газете прочитать.
      - Вы и впрямь считаете, что этого достаточно? - насмешливо спросила Киреева "дачница".
      - Я считаю, это лучше, чем сотрясать воздух в проклятиях врагу, придуманному себе в оправдание.
      - Себе в оправдание?
      - Конечно. У меня есть знакомый. Его сыну лет четырнадцать - на западной музыке, западных фильмах просто помешан. Отец, разумеется, ругает Америку. Я возьми и спроси его, когда он читал с сыном что-нибудь отечественное, когда сына куда-нибудь свозил: в Суздаль или Плес - у него машина есть. Знаете, что он мне ответил? Когда вырастет - пусть тогда и ездит, мне надо деньги зарабатывать, а не по суздалям мотаться. А читать... Пусть с ним в школе читают, за это учителям деньги платят.
      - Ваш приятель не прав, конечно. Но как вы не понимаете, что разрушительные силы - огромны. Они бьют по нашей культуре, традициям...
      - Вы все верно говорите, но что проку от ваших слов? Демонизируя врага, вы тем самым делаете его сильнее, а себя слабее. Правильно сказал ваш сосед: журнал этот у половины автобуса. А издание, которое пишет о традициях и культуре, в момент прогорает. Знаете почему?
      - Почему?
      - Потому что все это притягивает, - Киреев ткнул пальцем в журнал, - подсматривать за кем-то в замочную скважину. Это действует не на духовную сферу, а совсем на другие точки. Но разве себя, родного, будешь осуждать за это? Ни за что. Америка, жена, кто угодно виноват, но только не я.