Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кровавый камень (№1) - Убить мертвых

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Ли Танит / Убить мертвых - Чтение (стр. 6)
Автор: Ли Танит
Жанр: Ужасы и мистика
Серия: Кровавый камень

 

 


Если играть не только на струнах, но и на дудочке, пальцы закрывали клапаны, которые опять-таки заставляли звучать дополнительные ноты. Но как один человек мог управляться с двумя или тремя разными, но тесно связанными и зависящими друг от друга гармониями, как разом удержать все это в голове? На самом деле, когда Миаль использовал все возможности инструмента, то мог выводить семь или даже восемь мелодий одновременно: аккорды, переплетающиеся темы или фуги, построенные на контрапунктах.

Так или иначе, но кобылке музыка нравилась.

Солнечный свет лился сквозь кроны. Миаль оставался в седле, пока они не выбрались из лесу и не оказались высоко на скалистом склоне.

Внизу и впереди, насколько хватало глаз, расстилался незнакомый край. С высоты открывался странный пейзаж, похожий на доску для настольной игры: тут и там его пересекали дымчатые полосы деревьев, ленты ручьев, впадины долин. Река, теперь такая далекая, что казалась узкой, как след от слезы на щеке, несла свои воды на юг. И нигде не было видно ничего, что можно было бы назвать дорогой. Миаль спешился, взял лошадь под уздцы и долго стоял, обозревая окрестности.

— Не знаешь, куда нам дальше? — спросил он кобылку. Вместо ответа она потянула его вперед.

Спустившись, они очутились в высохшем русле небольшой реки, и пошли по гальке и мху, выстилающим его дно. Вскоре после полудня русло вывело их на равнину, чем-то напоминающую парк, с живописными группами деревьев тут и там. Миаль обследовал сумку с едой и перекусил. Лошадь аккуратно пощипала травку.

Не быстро и не медленно они продвигались по плоской равнине, которая едва заметно понижалась к востоку. С севера и юга поднимались скалы, но до них было много миль. Над головой проплывали облака, словно днища исполинских небесных кораблей. День разгорелся в полную силу и стал понемногу гаснуть.

Миаль заметил Дро еще издали — крошечный черный силуэт, сперва просто темная точка на горизонте, потом букашка.

Менестрель тут же испуганно натянул поводья. Кобыла остановилась. По спине Миаля бегали мурашки, в животе что-то шевелилось, и все это приводило его в бешенство. Он пустил лошадь в стремительный галоп.

Если Дро услышал его приближение — а вряд ли он мог его не слышать — то не потрудился не только обернуться и посмотреть, кто пожаловал, но даже уйти с дороги.

Миаль промчался мимо него на полном скаку, только комья из-под копыт летели. Он развернул кобылу, остановил ее поперек пути Дро и вытаращил глаза в притворном удивлении:

— Вот это да! Чертовски забавно встретить тебя здесь!

Глава 7

— Где ты украл лошадь? — Дро остался совершенно равнодушен к появлению Миаля, и голос его был безучастным.

Менестреля охватила тоска.

— Ничего я не крал. Мне одолжила ее твоя подружка.

Охотник не ответил. Миаль вдруг почувствовал себя слабым и измотанным. Он вспомнил, что еще пару дней назад лежал в лихорадке, не имея сил встать, и его накрыла волна жалости к себе.

— Я не сам решил ехать за тобой, — сказал он. — Это твоя рыжая направила меня. Она, кажется, вбила себе в голову, что я могу тебе пригодиться.

Дро рассмеялся, резко и коротко.

— Угу, — уныло согласился Миаль. — Очень смешно, живот надорвешь.

Он слез с лошади и грустно погладил ее. Кобылка опустила голову и стала щипать траву. Воздух здесь был густой, ветер приносил благоухание то ли клевера, то ли деревьев. Неотвратимо наползающий вечер заставлял Миаля настойчиво искать человеческого общества. Он посмотрел на Дро.

— Я должен отослать лошадь обратно в поселок.

— Почему бы тебе самому не вернуться вместе с ней?

— Я же говорил тебе — я иду в Гисте Мортуа. Как и ты.

Дро сделал широкий театральный жест, словно приглашая Миаля на несуществующую дорогу, ведущую на восток:

— Прошу.

— Давай так, — в отчаянии сказал менестрель. — Я должен тебе деньги. Не люблю быть в долгу.

Он оборвал себя, не понимая, откуда взялось это отчаяние. Наверное, это был просто страх ночевать одному в этих чужих краях, без единого следа людей вокруг, если не считать их двоих.

— Я прощаю тебе долг, — сказал Дро. Он обошел менестреля и двинулся дальше на восток.

Миаль остался стоять и смотреть ему вслед, безнадежно пытаясь придумать, что возразить и как побороть глупый детский страх. Черный силуэт снова становился все меньше и меньше, небо окрасилось алым. Менестрель взглянул на запад. Солнце садилось в живописную рощицу. Деревья пылали, но не сгорали, а светило дюйм за дюймом погружалось в переплетение их крон.

Дро был уже в паре сотен ярдов.

Кобыла, пощипывая траву, убрела в сторону. Миаль позвал ее — лошадка подняла голову и посмотрела на него большими умными глазами. В медных лучах заката она тоже казалась медной. Когда музыкант снова окликнул ее и подошел на шаг, она вскинула голову, взбрыкнула и поскакала прочь, туда, откуда они прибыли. Спустя полминуты ее уже не было видно за деревьями. Может быть, она поняла возглас Миаля как разрешение вернуться домой, но на его взгляд, это был просто упрямый норов. Сумка с едой так и осталась притороченной к седлу. Миаль повернулся и посмотрел вслед Дро — тот уже опять казался черной букашкой вдалеке. Менестрель побежал за ним на затекших и нетвердых после долгой верховой езды ногах. Голова гудела. Когда силуэт Дро вырос до размера ладони, музыкант перешел на торопливый шаг.

Дро время от времени оглядывался через плечо — оглядывался, но продолжал идти. Миаль снова перешел на бег. Инструмент хлопал его по спине, будто подгоняя. А потом то ли Дро сбавил шаг, то ли Миаль разогнался сильнее, чем сам от себя ожидал, но неожиданно они с охотником поравнялись и пошли рядом.

— Нечего на меня смотреть, — беспечно заявил менестрель. — Просто так уж вышло, что нам по дороге.

— Вижу.

— Проклятая кобыла сбежала. А проклятая еда осталась в проклятой сумке, привязанной к ее проклятому седлу. И без того все мерзко, а тут еще и это.

Дро шагал молча. Миаль смотрел то на него, то по сторонам.

— По-моему, очень славное местечко, чтобы остановиться на ночлег.

— Так останавливайся.

— А ты не думаешь, что нам надо держаться вместе? В таких местах вполне может оказаться прорва зверья, которое охотится после заката. Вдвоем у нас было бы больше шансов... ну, отбиться от него...

Дро все так же шагал. Миаль сосредоточился на том, чтобы просто не отставать. Неровный шаг хромого и ему задавал сбивчивый ритм.

Так, бок о бок, они шли по дикому лесу-парку, и вскоре на землю опустилась ночь — словно дверь за спиной захлопнулась.

В рощах, в кронах деревьев, в лощинах клубилась тьма. Гладкий темно-лиловый шелк неба прокололи тысячи звездных иголок.

Неожиданно местность вокруг изменилась. За шеренгой замерших в тиши тополей земля расступалась, образуя еще одну лощину, на этот раз очень мелкую, всего каких-то семь ярдов глубиной и около пяти футов в ширину. Ночь уже затопила ее до краев. А дальше, там, где кончалась лощина, виднелась округлая голая макушка холма, и над нею возвышался одинокий раскидистый дуб.

Еле слышно журчала вода — не на дне лощины, а чуть в стороне. Родник бил из скалы, и вода собиралась во впадине.

Дро подошел к роднику и склонился над ним — наверное, пил или наполнял фляжку, в сгущающейся тьме трудно было разглядеть. Когда он отошел и стал разводить костер меж тополей, Миаль тоже шагнул к роднику и напился. Потом подошел, чтобы посмотреть, чем занят Дро.

Костер был сложен с умом. Охотник использовал подвернувшуюся ямку в земле и несколько камней, чтобы не терять попусту тепло. В основании костра лежал сухой хворост, а тот, что был не настолько сухим, был сложен поблизости, чтобы лишайник и влага высохли прежде, чем топливо пойдет в огонь.

— А ты молодец! — с восхищением сказал Миаль.

Дро разжег костер и сел, прислонившись спиной к стволу тополя и откинув капюшон. Лик Короля Мечей, позолоченный пламенем, напугал Миаля. Менестрель неловко топтался возле костра, словно ждал приглашения присесть. Неожиданно взгляд мерцающих черных глаз охотника остановился на нем — глубокий, гипнотизирующий, безжалостный и недружелюбный. Менестрель скорчился под ним и сломался, как сухой хворост.

— Значит, вот и конец нашей прекрасной дружбе, да? Ты в самом деле думаешь, что от меня никакого толку, один убыток?

Дро не отвел взгляда, даже не моргнул, лишь произнес одними губами:

— Я в самом деле так думаю.

— Раз так, я удаляюсь, — с горькой иронией сказал Миаль. — Я всегда понимаю, когда мне не рады.

— Смею думать, ты всю жизнь только и делаешь, что удаляешься.

Кипя от бессильной злости, Миаль развернулся на пятках, шагнул прочь — и с размаху врезался в дерево.

Потирая ушибленное место, он шел вдоль края лощины, пока не оказался достаточно далеко, чтобы Дро не мог его видеть. Менестрель опустился на землю около большого валуна, создававшего немного укрытия и придававшего немного уверенности. Он обнял свой загадочный инструмент и свернулся калачиком. Земля становилась все более холодной и такой безмолвной, что это даже завораживало.

Так он лежал, маленький и одинокий в бескрайней ночи, придумывая, какую резкость сказать в ответ Парлу Дро, и ругал себя и свою стезю за все беды, что обрушивала на него жизнь.

Когда он уснул, ему приснилось, что глиняный пес, подарок Синнабар, выбрался из его кармана и принялся лаять и резвиться на лугу. Песик бегал и прыгал, пока случайно не наскочил на камень. Красная кровь потекла из глиняного тельца, и Миаль разрыдался во сне. В поисках утешения его руки нащупали струны и стали наигрывать мелодию. Это была та самая песня, которую он сочинил для Сидди Собан.

Если бы Парла Дро мучила совесть, он мог бы утешаться тем, что безумный менестрель, скорее всего, не ушел дальше, чем на сотню футов. Но Дро был не из тех, кто склонен испытывать угрызения совести. С тринадцати до пятнадцати лет он ходил по самым разным краям и дорогам, нанимаясь то пастухом, то батраком на ферму, то носильщиком, то охранником каравана, и выработал свои собственные способы выживания. У Миаля Лемьяля, судя по всему, жизнь была не менее тяжелая, опасная и саморазрушительная. Его способы оставаться живым отличались от тех, которыми пользовался Парл Дро, однако работали. Дро относился к способностям Миаля с куда большим уважением, чем мог предположить музыкант. А времени у него оставалось куда меньше, чем в самых страшных подозрениях Миаля. Не то чтобы он настолько не мог терпеть менестреля, но у Дро давно вошло в привычку держаться подальше от людей. Порой он изменял этой привычке — на день или на ночь, время от времени. Но путешествовать он привык в одиночестве. Привык, что никто не смотрит на него, только он сам — безжалостно и непримиримо.

В пятнадцать лет, когда он еще не вполне потерял способность некоторое время поддерживать компанию и непомерно напиваться, Парл Дро поспорил на фунт серебра, что проведет ночь в амбаре, где водился призрак. Временами он делал подобные вещи ради денег, хотя и без взращенного позже презрения. Все эти два года нечто в его душе отчаянно не хотело признавать, что ночь, когда Шелковинка вернулась к нему под обугленной яблоней, была на самом деле. В свои пятнадцать лет он не верил в призраков.

Парл разлегся на соломе, время от времени прикладываясь к бурдюку, которым снабдили его спорщики, в слабом свете масляной лампы — им не удалось подбить его сидеть всю ночь в темноте. Перед самым закатом хозяева показали ему место, где призрак возникал из ниоткуда. И еще они показали Парлу обугленную перчатку, прибитую к полу. Обнаружив некоторые познания, они тыкали пальцами в перчатку и говорили: «Вот почему оно приходит». Кто-то рассказал, как однажды некий человек пытался уничтожить перчатку, бросив ее в костер. Но как только пламя опалило ее большой палец, тому человеку стало смертельно плохо, и он вытащил перчатку из огня, прежде чем сам понял, что делает. Теперь они хвастались, что у них в амбаре обитает неупокоенный. Последний человек, согласившийся на этот спор, уверяли они Парла, наутро вышел отсюда совершенно безумным. Парл кивал и улыбался. Он думал, что его разыграют, но не ждал ничего сверхъестественного. Валяясь на соломе, он думал о мешке серебра, который, как он себя убедил, очень ему пригодится, и не обращал внимания на запах страха, пропитавший весь амбар. А в полночь явился призрак.

В нем не осталось ничего человеческого, хотя он уже был объемным и не проходил сквозь предметы. Его тело было таким, каким сделала его смерть, что было необычно, а в данном случае еще и на редкость отвратительно, потому что убийцы разрубили его на куски. Он явился из воздуха, визжа от боли, — кожа свисает клочьями, глаза выколоты.

Первым побуждением Парла, как всякого человека на его месте, было — бежать сломя голову. Но что-то его не пустило. Он обнаружил что бредет, шатаясь, к тому месту, где лежала перчатка. Ужасное, визжащее, безглазое создание вслепую двинулось за ним. Но за миг до того, как призрак на него наткнулся, Парл швырнул бурдюк, который все это время держал в руках, в свисающую с гвоздя лампу.

Стекло разлетелось вдребезги, горящее масло и вино выплеснулось на солому. В несколько секунд огонь объял амбар, дым и гул пламени заполнили его. Неупокоенный, которому удалось схватить юношу, кричал и прижимал его к своим отвратительным ранам, из которых продолжала течь кровь. Парл мог сгореть заодно со связующей перчаткой, если бы не его необычайная внутренняя сила. До поры до времени она оставалась скрытой, хотя была в нем сильнее, чем телесная мощь, чем рассудок, чем голод, страсть, самомнение или страх. В ту ночь лишь благодаря этой силе ему удалось отпихнуть от себя воющего и рычащего мертвеца.

Несколькими мгновениями позже вспыхнула перчатка, и вопли неупокоенного стихли. Сведенные судорогой черты безглазого лица вдруг разгладились, словно ушла беспощадно терзавшая его боль. Он стал прозрачным и растаял, как дым. А Парл Дро вылетел из амбара и нырнул в подлесок, как такса в лисью нору.

Когда он вскарабкался на какой-то склон, то обернулся и увидел черные силуэты людей, пляшущие на фоне огня — они пытались потушить амбар. Парл так и не получил от них серебра, только дурную славу поджигателя, да лишний раз убедился на собственном опыте, что мертвый не всегда бывает мертв...

Огонь — не тот, что пожирал амбар в воспоминаниях Дро, а ручное пламя костра, обложенного камнями — догорал. Охотник потянулся, чтобы подбросить еще хвороста, и замер: чуть дальше по краю лощины заиграл менестрель.

Дро сидел, забыв про охапку хвороста в руках, и слушал. Прекрасные звуки переплетались в темноте, как шелковые нити. Трагическая, таинственная мелодия наполнила сердце пронзительной сладкой печалью, далекой и в то же время близкой. Как любое творение превосходного менестреля, музыка Миаля Лемьяля открывала чувства, которых прежде не водилось в душе слушателя, взращивала их — пока звучит песня.

Но Миаль был больше, чем просто превосходным менестрелем. Когда он играл на своем причудливом инструменте, ради которого его отец убил человека, то становился одним из забытых золотых богов, вернувшимся на землю впервые с тех пор, как минула юность мира.

Холодный вздох пронесся над лощиной, и вдоль позвоночника Дро скользнула ледяная игла. Очень медленно он повернул голову и глянул поверх костра.

Под одиноким дубом на холме, мерцая, словно болотная гнилушка, с черными провалами глаз и недоброй усмешкой, неподвижная, как камень, сидела Сидди Собан.

Дро вскочил на ноги. Она смотрела прямо на него, почти не шевелясь, лишь поворачивая голову. Ее прозрачность почти ушла, только какая-то ветка едва виднелась сквозь подол платья. Но ее лицо и даже волосы не просвечивали насквозь. В отличие от своей сестры, Сидди была сильна.

Дро, особенно не торопясь, пошел вдоль лощины на звуки музыки. Вскоре он подошел к большому валуну, и увидел, что Миаль Лемьяль спокойно посапывает во сне и, не просыпаясь, перебирает струны.

Дро пнул его в бок. Миаль что-то пробормотал, руки его наткнулись одна на другую, но снова вернулись к струнам. Играть он так и не перестал. Тогда Дро наклонился и отвесил ему звонкую пощечину. Музыка смокла, а Миаль вскинулся в неподдельном испуге.

— Я ничего не сделал! — машинально выкрикнул он, едва открыв глаза. После сотни случаев, когда его ловили и били — как за дело, так и нет — эти слова превратились у него в привычку.

— Посмотри на холм. А потом скажи мне, сделал ты что-нибудь или нет.

Миаль дернулся было, но потом раздумал смотреть.

— Что это?

— Ты меня уже спрашивал в прошлый раз. Ответ тот же, что и прежде.

— Не верю, — сказал Миаль, отказываясь взглянуть.

Дро нависал над ним — сдержанный и очень опасный.

— Веришь ты или нет, но она тебя использует. Ты призвал ее своей песней. Я так понимаю, что эту песню ты сочинил для нее. А теперь скажи, что еще ты прихватил на память с ее тела?

— Ничего!

— Хочешь, чтобы я тебя обыскал?

Миаль, как был, сидя, отодвинулся от охотника.

— Оставь меня в покое! Говорю тебе, ничего я не брал, кроме туфельки, а ее ты сжег.

— Сначала ты и туфельку не мог вспомнить. Подумай как следует.

— Я и думаю! Ничего такого нет.

— Должно быть. Она здесь. Ей нужно связующее звено, чтобы быть здесь.

— Да нет у меня ничего!

— Если ты и дальше будешь отодвигаться, — заметил Дро, — то свалишься в лощину.

Менестрель остановился. До обрыва ему оставалось не больше фута. Он отполз подальше и, опасливо поглядывая на Дро, поднялся на ноги.

— И все равно я знаю, что больше ничего у лее не брал.

— Значит, ты прихватил что-то, сам того не подозревая.

Миаль чуть было не взглянул на холм, но вовремя вновь развернулся к нему спиной.

— Зачем она ждет, пока стемнеет?

— Им нужна темнота. Это единственный холст, на котором они могут рисовать свои наваждения. Дневной свет не годится для обмана.

— А я слышал о призраках, которых видели днем.

Дро пропустил мимо ушей последнее утверждение. Не к месту и не ко времени, словно на дальнем конце лощины их не поджидала смерть, менестрель начал настаивать:

— Нет, я в самом деле слышал!

— Сейчас темно, — сказал Дро. — И она здесь.

— Правда?

— Посмотри сам.

— Я лучше поверю тебе на слово. Я боюсь. Но я ничего не брал, кроме туфельки. Я не...

— Ладно, спорить будешь потом, — Дро сделал шаг в сторону, словно пытался найти твердую почву. — Скажи мне, ты левша или правша?

— То и другое разом, — сказал Миаль. — Иначе никак, если хочешь играть на этой штуке.

— Она, насколько я помню, была левшой, — задумчиво проговорил охотник. — Многим ведьмам это свойственно от рождения, а некоторые даже нарочно переучиваются. Ты полностью знаешь наизусть песню, которую играл ей?

— Было бы странно, если б было иначе. Хочешь, чтобы я снова ее сыграл? Ты же сказал...

— Хочу, чтобы сыграл. Только задом наперед.

— Что-о?

— Ты слышал. Справишься?

— Нет, — Миаль задумчиво осмотрел инструмент. — Может быть.

— Постарайся.

— А что будет, если у меня получится?

— Получишь награду. Такие, как она, очень суеверны — даже больше, чем живые. Отражения и всякого рода перевертыши иногда помогают. Если сработает, она уйдет. Играй.

Миаль немного покашлял в волнении и взялся за инструмент. Дро продолжал смотреть на холм.

Неожиданно менестрель заиграл. Он играл неистово, звуки так и вылетали у него из-под пальцев. Вывернутая наизнанку мелодия больше не была пронзительной и печальной — она стала отвратительной и ужасающе-мрачной, как пляска демонов в аду.

Даже сквозь звон струн Миаль расслышал женский смех — высокий и чистый, как колокольчик. Этот звук едва не парализовал его руки. Ему казалось, что каждый волос у него на голове встал дыбом. Он содрогнулся.

— Отлично, — сказал Дро. — Можешь перестать.

— Оно... она... э-э...

— Да. Она ушла.

Миаль впервые покосился на лощину, пронизанную пустыми тенями. Даже ему было не под силу тешить себя иллюзиями — все получилось слишком легко. Просто до неприличия легко...

— Прошлой ночью, — сказал Миаль, — я не видел ее.

— Нет, — сказал Дро.

Он повернулся и медленно пошел туда, где стволы тополей, казалось, дрожали в стекленеющем воздухе над костром. Миаль топтался на месте — мысль о том, чтобы остаться в одиночестве, ужасала его, но идти следом за охотником он не решался. Пройдя немного, Дро обернулся к нему:

— Все-таки мы путешествуем вместе, — сказал он. — Мне придется приглядывать за тобой.

Вдруг ты все-таки вспомнишь, каким образом даешь ей силы? Музыка помогает, да. Но тут нечто большее, нежели музыка.

Миаль, упершись, сердито повторил:

— Говорю же, я не видел ее вчера. Так что я тут ни при чем.

Дро спросил — внятно и тихо, и слова его разнеслись в ночи:

— Что ты говорил ей, когда она была жива?

Мысли Миаля понеслись вскачь. Он вспомнил — и страх ударил его наотмашь, словно кнут. Лучше бы не вспоминать... «Мой тебе совет, хотя вряд ли ты его послушаешься: беги отсюда». — «Куда же мне бежать?» — «Хотя бы — со мной».

Он не произнес этого вслух, но Дро, должно быть, все прочитал по его виноватому лицу.

— Пойми, ты не видел ее прошлой ночью, потому что меня не было поблизости, — сказал он.

— Не понимаю я, о чем ты, — буркнул Миаль. Но это была неправда.

— Подумай — поймешь, — уронил Дро.

Каким-то образом Миаль открыл Сидди путь в мир живых, и она использовала менестреля. Миаль был ее способом вернуться. Но Дро, которого она ненавидела и с которым у нее были свои счеты, был истинной причиной, по которой она не желала уходить. Пока, будучи еще не слишком сильна, Сидди Собан могла лишь досаждать им. Но потом, когда она наберется сил, когда Миаль и сам факт многих явлений укрепят ее...

Дро вернулся к костру и стал подбрасывать в него хворост. Миаль приплелся следом за ним, опасливо обходя тени деревьев и кустов, частенько оглядываясь на дуб на холме. Однако у огня менестрель немного успокоился. Дро снова сел, прислонившись спиной к стволу тополя, словно собрался караулить всю ночь.

Миаль, радуясь костру, уселся на траву. Четкий, обманчиво неподвижный силуэт Дро был его защитой от всех ужасов ночи.

— Когда тебя сменить? — спросил менестрель.

— Не думай об этом. Лучше постарайся припомнить, что такое ты ненароком прихватил с собой, чем она пользуется для возвращения. Пораскинь мозгами. Ты ими не слишком-то богат, так что много времени это не займет.

Миаль даже не обиделся. Он был сбит с толку, но чувствовал огромное облегчение оттого, что больше не был один, и был безумно рад этому. Чуть погодя он все-таки спросил — стыдливо и покаянно, поскольку прекрасно понимал, как неуместна его просьба:

— У тебя поесть ничего не найдется, а?

* * *

Миаль вышел из-за деревьев. Его разноцветные рукава бились на ветру с элегантностью, призванной скрыть смущение. На ходу он зашнуровал рубашку и принялся прыгать на одной ноге, натягивая сапог.

— Я перетряхнул все свои тряпки, — заявил он. Дро, как обычно, молча смотрел на него. — Я не нашел ничего от нее. Совсем ничего! Ни волоска!

— Ладно, — Дро отвернулся.

— Конечно, ты мне не веришь.

— Верю.

Миаль набрался наглости и брякнул:

— А может, это ты что-нибудь от нее прихватил?

— Единственное, чем она меня одарила, это пара царапин на скуле. Да и те уже зажили.

— О да. Быстро ты их залечил. Есть вообще хоть что-нибудь, чего ты не можешь?

Они съели по куску хлеба — у охотника осталось немного — и попили воды из родника. Миалю все время хотелось пуститься в оправдания, и, желая удержаться от этого, он принялся насвистывать. Потом он сообразил, что насвистывает мотив песни для Сидди, и похолодел.

Дро двинулся в путь без каких-либо приготовлений, заметных со стороны — просто поднялся на ноги и пошел. Миаль поплелся следом, словно побитый пес, понурый, противный сам себе.

Они пошли вдоль края лощины, туда, где она сужалась и сходила на нет. Спустились вниз, прошли по лощине, потом еще по одной...

Вокруг по-прежнему не было ни души. Ни единого дымка не поднималось к небесам, ни единый камешек не лежал иначе, чем угодно было силам природы. Ни возделанных полей, ни развалин. Если кто-то когда-то и проходил этим путем, то он не задержался, и все следы его давно стерлись.

В душе Миаля нарастало беспокойство. Всю жизнь он скитался по населенной местности — городам, селам и замкам, и был совершенно не подготовлен к путешествию по безлюдным краям. У него даже не было фляги, чтобы набрать воды из источника или ручья, с тех пор, как полгода назад ее раздавили в драке. То, что он так и не завел себе новую фляжку, говорило о том, что она была не слишком-то нужна ему. И все же менестрель шел на поиски Гисте Мортуа. На поиски Тиулотефа.

Когда Миаль впервые услышал о городе мертвых? Когда мысль о песне про неупокоенных захватила его воображение? Он не мог припомнить, как ни старался.

Во всяком случае, теперь у него больше не было выбора.

Он, как собачка, увязался следом за Дро, который упорно шел к цели. Он умолял охотника взять его с собой, и в то же время больше всего на свете Миалю хотелось бежать без оглядки. Но куда бежать, если жуткий ночной морок не отстанет?

Впереди открылся широкий покатый склон, изборожденный длинными грязными рытвинами. Трава на склоне выгорела, выцвела. Тут и там вздымались к небу темно-зеленые шпили деревьев. Ближе к вершине виднелись разломы цвета бисквита — там, где обнажилась глина. Миаль пришел в ужас от мысли, что придется туда карабкаться. Весь вчерашний день он провел в седле, и теперь ноги его ныли, их сводило судорогой. Поначалу ему удавалось отогнать усталость, но потом она снова вернулась.

Ветки каких-то кустов, вроде бы дикой смородины, были усыпаны ранними ягодами. Миаль принялся обрывать их и жадно есть. Потом он набрал еще горсть, догнал Дро и предложил ему. К немалому удивлению менестреля, охотник принял угощение и начал есть, словно сам даже не заметил смородиновых кустов.

— Уже за полдень. Когда привал? — спросил Миаль.

— Да брось ты, — почти шутливо сказал Дро. — Тебе так быстро надоела наша милая прогулка?

— Никак не могу понять, почему ты не ездишь верхом со своей... ну, с этой... В общем, никак не пойму. Тебе-то лошадь по карману.

— Если я начну ездить верхом, то больше не смогу ходить на своих двоих где бы то ни было, — сказал Дро. — Чтобы проклятая нога не закостенела на всю оставшуюся жизнь, ее надо постоянно расхаживать — иначе никак.

— Надо же! — Миаль был рад, даже польщен, услышав столь личное признание. Ободренный успехом, он проговорил: — Похоже, ты знаешь короткий путь в Тиулотеф.

— На самом деле знаю. Но лучше не надо имен. Почему, как ты думаешь, это место получило прозвище?

— И еще, — сказал Миаль. — Эта девушка...

— Нет, — отрезал Дро. — Об этом тоже не надо.

Испуганный и озадаченный, Миаль послушался.

Подъем все продолжался. Безлюдный край, оставшийся позади, теперь казался далеким и нереальным, почти недостижимым...

Мать Миаля умерла спустя шесть месяцев после его рождения. Это было еще одной его ошибкой — родиться из чрева женщины, которой суждено было умереть так рано. Возможно, из-за него она и умерла — вдобавок ко всем иным грехам, он оказался еще и непреднамеренным убийцей матери. Воспитанием юного Миаля — если только это можно было назвать воспитанием — занимался его грубый и жестокий отец. Когда ему исполнилось двенадцать, Миаль сбежал. И бегал до сих пор. И воровал до сих пор. Первой стоящей вещью, которую он украл в своей жизни, был его странный инструмент — который, в свою очередь, некогда присвоил отец менестреля. До этого Миаль воровал лишь по мелочи, по отцовскому указанию, подкрепленному ремнем.

Солнце клонилось к закату. Смеркалось, а Парл Дро и менестрель по-прежнему карабкались вверх по вогнутому склону, продолжая восхождение, начатое за час до полудня. Это безнадежное карабканье почему-то напомнило Миалю саму его жизнь. Хотя они ненадолго останавливались передохнуть в тени деревьев, его спина и ноги невыносимо ныли от усталости. Он никак не мог взять в толк, как это Дро, калека, умудряется шагать и шагать, так беззаботно, с такой своеобразной грацией. Менестрель уже начал думать, что охотник принуждает себя идти и не останавливаться просто назло ему, Миалю.

«А если я встану и не сдвинусь с места, хоть убей, что тогда?»

Миаль остановился. Дро и виду не подал, что заметил это. Он продолжал идти, пропадая в сгущающихся сумерках.

— Эй! — завопил Миаль. — Эй!

С дерева вспорхнула испуганная птица. Дро остановился, но оборачиваться не стал.

— Я дальше не пойду! — крикнул Миаль. — Уже темнеет! — и тут понял, что Дро остановился вовсе не из-за его воплей.

Как глупо получилось! Миаль так старался не думать о девушке, что ему почти удалось выкинуть ее из головы. Дурное предчувствие, охватившее его с наступлением сумерек, он объяснял простым раздражением: предстояла еще одна ночь на голой земле, без ужина, а может быть, тут водятся голодные медведи... Мысли о Сидди Собан Миаль старательно запихал в дальний уголок разума, даже вспоминать о ней не хотел.

А теперь пришлось — и для этого была веская причина.

Дро стоял впереди, шагах в пятидесяти. А шагах в сорока перед Дро по склону легко и быстро взбиралась девушка. Она не оборачивалась, не останавливалась, не угрожала, не насмехалась. Она просто шла — бледная, как звездный свет. Сидди. Ужасная, неотвязная Сидди.

У Миаля тут же душа ушла в пятки. Крадучись, очень-очень осторожно, словно по тонкому льду, он подошел поближе к Дро. Если бы призрачная девушка обернулась, он был готов замереть, как каменный, притвориться деревом, зарыться в землю...

Она не обернулась.

Менестрель догнал Дро и сквозь завесу наползающих сумерек вгляделся в бесстрастное лицо охотника за призраками.

— Я не виноват, — прошептал Миаль.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12