Глава 17

ПРИГОВОРЕННЫЙ К СМЕРТИ

Я обязательно должен снова поговорить с тем пленником!" Как часто давал себе это обещание Омар, пока его корабль, не спеша, крейсировал в Средиземном море. И вместе с тем его радовало, что краткое пребывание на берегу в промежутках между корсарскими рейдами не позволяло ему съездить в горы Фелициа. Ему очень хотелось поговорить еще раз с бывшим рабом, и вместе с тем он боялся этого разговора. Ему казалось, будто это грозит какой-то опасностью. В чем она состоит, он не знал. Но чувствовал, что с этим человеком связано нечто неожиданное.

Слова Анны Ягурд и старого пленника не выходили из головы корсарского капитана. А что, если оба они правы в своих обвинениях и его профессия действительно постыдная и презренная?

Когда ему докладывали о парусе, он сам лез в «воронье гнездо». А вдруг — «Король Карл»? Но нет, снова нет… Может, старый швед вовсе отказался от рейсов в Средиземное море? О, как ждал Омар этот корабль! Несомненно, все страшатся его, неистового и беспощадного Омара. Вздор, капитан Ягурд: с тобой, твоей посудиной и твоей командой ничего не случится!

Омар готов был даже выдать шведу свою собственную охранную грамоту. На случай нападения на «Короля Карла» других пиратов, алжирских ли, марокканских, тунисских или капитанов триполитанского паши. Пренебреги они его заступничеством — Омар станет мстить, и месть его будет ужасной.

Прошло два лета; зима между ними выдалась спокойной, работы у пиратов почти не было. Омар не находил себе места, он боролся с собой: надо ли разыскивать старого пленника? Надо или нет? Он так хотел этого, так собирался, но в последний момент малодушно отказывался от своего намерения.

Наконец в начале второй зимы после встречи с Анной он все же решился. В сопровождении всего лишь одного слуги-негра Омар поскакал в горы.

«Как Эль-Франси со своим Селимом», — с улыбкой думал он, пробираясь по кручам и ущельям.

Люди с побережья забирались сюда редко, а если и отваживались, то разве что в куда более многочисленной компании. Другие — но не он, Омар, отважный и бесстрашный, лучший из каперских капитанов дея.

Получить у Османа разрешение на разговор с пленником ему удалось без труда. Слава его давно уже гремела по всему регентству, не миновав, разумеется, и ушей работорговца. Так что отказать ему Осман просто не решился.

Бенедетто искренне обрадовался встрече с молодым другом. Однако, что заставило его приехать сюда?

Омар поведал старику о своих последних подвигах, похвалился успехами, затмевающими лавры всех других корсаров.

«Неужели Омар только затем и явился, чтобы доказать мне своими делами, что все мои тогдашние слова оказались для него пустым звуком?» — думал старый итальянец. Казалось, именно так. Но нет, не должно этого быть! Похоже, он запутался и не знает теперь, как вылезти из болота, в которое он увяз из-за этих самых своих успехов.

Бенедетто лишь вполуха слушал рассказы Омара. «Как бы ему помочь? Одними словами его не проймешь», — думал пленник.

Анна? Что? Кажется, Омар назвал только что имя европейской девушки?

— Все, что ты когда-то говорил, выпалила мне прямо в лицо и она.

— Извини, Омар, я отвлекся. Я не понял, о чем ты рассказывал. Повтори еще раз!

«Вот оно как! Мои укоры он пропустил мимо ушей, а вот слова девушки не дают ему покоя. Он противится им, отвергает их, бросается в бой, чтобы забыться, но они снова и снова тревожат его. Два года уже творится с ним это. Два года качает его, словно маятник, туда-сюда, туда-сюда. Корсарские удачи стояли ему поперек дороги. А теперь он хочет услышать приговор из моих уст. Ну что же, хорошо».

Бенедетто не стал дотошно расспрашивать Омара о его чувствах. Для этого молодой корсар был слишком горд. Старик решил зайти с другого конца.

— Столетиями держали вы в страхе и смятении европейское мореплавание, — начал он, — угоняли людей в рабство, унижали их. Почему?

Омар молчал.

— Я отвечу тебе, друг мой: чтобы завладеть сокровищами, которые заработали своими трудами другие. Тебе ведь известно, как приходится выкручиваться жителю Алжира, чтобы ежедневно быть сытым. Сперва посев, тяжелый труд на полях, а когда всходы взойдут, наступает сезон большой жары и засухи. Будущий урожай иссыхает на корню или дочиста сжирается тучами саранчи — не одно, так другое, что-нибудь непредвиденное да случится. Все усилия людей идут прахом. Люди голодают до следующего урожая. Я испытал это: ведь я вынужден был работать на полях Османа. Хотя этот высокородный господин и не трудится, он не голодает, как другие. Его закрома всегда полны плодами прошлых, урожайных лет, и он — могуществен. Сыграй с ним природа злую шутку, у него есть бесчисленное количество арендаторов, из которых он выжмет все, что ему захочется. Или давай поговорим о бедуинах; и у них жизнь не лучше. Хищные звери нападают на их стада, режут предназначенный на продажу скот. Песчаные бури засыпают колодцы, люди и животные остаются без воды. Напрасны все усилия, тщетны надежды. Так угодно Аллаху! — утешаете вы себя. Но ваш бог зовет вас к возмещению понесенных утрат за счет европейцев. Ведь на их судах такие богатые товары! О том, что люди Европы ничуть не хуже твоих братьев, вы не думаете, да и знать об этом ничего не желаете. Ваш разбой снова и снова сокрушает их надежды на счастье, и без того уже изрядно ущемленные их собственными правителями. Чтобы создать товары, за которыми вы охотитесь и которые могли бы быть проданы ими в чужих странах, они проливали свой пот, совершенно такой же, какой вы стираете с ваших лиц, когда ведете по пашне плуг или пасете свои стада. И ты — худший из всех, Омар! Приверженец чужеземных, всеми ненавидимых угнетателей, по их произволу и прихоти обласканный и наказанный. Под стать им и ваши вероучители. То, что турки сделали с вами, вы воспринимаете как судьбу, ворчите, правда, потихоньку, но на том все и кончается. Неужели ты никогда не думал о том, что дей и его советники однажды и тебя могут вышвырнуть вон, как и многих других капитанов?

— Я — Омар! — с той же гордостью своей славой и могуществом, как некогда перед девушкой Анной, сказал он.

— Это значит, что ты не боишься дея? Мой мальчик, что все твое могущество против турок? Для них ты всего лишь инструмент, очень полезный, правда. До тех пор, пока у тебя не возникнут собственные мысли. Следуй слепо линии Дивана, и тогда тебе ничего не грозит, пока счастье не отвернется от тебя. Но вот представь, что ты возвратился несколько раз без призов. От тебя сразу отвернутся, не захотят больше знать. Команда твоя откажется повиноваться капитану, который не может обеспечить ей добычу. Или политика Гуссейн-паши в отношении какого-нибудь государства вдруг неожиданно изменится. Ты же, не зная об этом, захватываешь суда нынешнего союзника! Дей, возможно, попытается даже прикрыть тебя, но удастся ли это ему — весьма сомнительно: ведь ты — самый ненавистный для всех европейцев корсар. Да и своих завистников у тебя — сколько угодно. Тут уж пустят в ход все возможное и невозможное, чтобы тебя уничтожить. «Кто более ценен, — спросят себя турки, — наш новый друг или Омар?» Решит Гуссейн-паша, что новый союзник — дороже, и все, конец тебе.

Лицо Бенедетто помрачнело. «Проклятый прорицатель… накличешь еще беду!» — побранил он себя и сплюнул через левое плечо. И все же парень ясно должен понимать, что к чему. Он должен признать, что его успехи, его воображаемое могущество покоится на глиняных ногах и любой порыв ветра может стать роковым. Деспоты, такие, как алжирский дей, всегда непредсказуемы.

— Не боюсь я дея, а придется — смогу и потягаться с ним, — сказал Омар после долгой паузы.

— Потягаться? Твой юношеский порыв благороден. Только вот вопрос — выиграешь ли. Но попытаться ты должен в любом случае; ведь ты же совсем не тот, кем себя считаешь, — спустил стрелу с тетивы Бенедетто.

— Что ты сказал, отец?

Корсар впервые снова назвал старика отцом.

Итальянец размышлял, стоит ли ему сейчас, так вот, без прикрас, кратко и жестко рассказать Омару все, как есть?

— Сколько у тебя времени? — спросил он уклончиво.

Омар лишь пожал плечами. При чем тут время?

— Расскажи мне о своей юности, — попросил Бенедетто. — Расскажи обо всем, что ты помнишь. Лучше всего, начни со вчерашнего дня или с позавчерашнего, а потом иди все дальше назад. При таком раскладе, возможно, оживет многое, о чем ты иначе бы даже и не подумал.

Омар начал рассказ. Старик оказался прав в своих предположениях. Молодой корсар смутно припоминал события, о которых успел уже будто бы давно позабыть. Часто ему приходилось напрягаться, восстанавливая связи между отдельными отрезками времени, но это ему удавалось.

Но вот он остановился. О том, что было до того, как он спасал Али и лежал потом больной, Омар вспомнить никак не мог.

Бенедетто ждал, не задавая вопросов. Просто ждал.

Омар мучительно старался взбодрить свою память, лицо его обострилось. Запинаясь, перемежая речь долгими паузами, роняя сперва отдельные слова, которые лишь с трудом соединялись затем в связные фразы, Омар рассказывал дальше. Так он добрался постепенно до первых уроков у злого марабута. Тогда ему было девять лет, и он не мог еще говорить так свободно, как Али и Ахмед.

Снова пауза.

Итальянец пристально рассматривал его. Омар, как застигнутый во сне песчаной бурей, силился свалить с себя тяжкий груз.

— О Аллах, Аллах! — простонал он, вскочил на ноги, выбежал на улицу, приказал негру привести коня, вспрыгнул в седло и понесся как одержимый, прочь из лагеря.

Бенедетто Мецци смеялся.

А Омар стегал коня плетью, поднимая его в галоп, в карьер, скакал, чтобы спастись от прошлого, которое вцепилось в него острыми когтями.

Это была скачка в реальность, въявь, от которой он тщетно пытался уйти…

Бенедетто все еще смеялся.

Неделю спустя у Османа вновь появился негр с двумя десятками спутников.

— Осман, реис просит тебя продать ему старого пленника, — сказал он шейху.

— Скажи своему господину, чьим покорным слугой я всегда пребывал, что раб этот не принадлежит мне и, при всем моем стремлении, услужить твоему хозяину я, увы, никак не могу, — усердно кланяясь, отказал работорговец.

— Сообщи же мне, о шейх, имя его владельца. Я тотчас поспешу к нему, ибо реис Омар непременно должен получить старика.

— Должен? Непременно? Так, так.

— Да. Будь же добр, назови мне это имя.

— Это «Ученый» Мустафа.

— Мустафа мертв. Так что продавай раба.

Осман и сам отлично знал, что Мустафа умер, погиб в схватке с Эль-Франси. И то, что он, несмотря на это, назвал все же имя некогда могущественного человека, было тонким расчетом. Продаже раба ничто, в сущности, не препятствовало. Никто на пленника никаких притязаний не предъявлял, ни одному человеку не ведомы были тайные нити, связывающие бывшего раба с его покойным владельцем. Лишь теперь Осман целиком осознал, что не должен никому давать отчета о старом итальянце. С чего же, собственно, ему и дальше даром кормить этого, не приносящего больше никакой пользы старика? «Продам-ка я его, да подороже», — подумал про себя Осман, вслух же сказал:

— Я не склонен его продавать. Он останется у меня в память об «Ученом»!

— Омар должен его получить! — настаивал негр.

«Тысяча пиастров сверх того, что хотел сначала», — решил Осман, но прежде, чем назвать определенную сумму, все же спросил:

— А зачем он ему?

— Я не знаю. Господин приказал мне без пленника не возвращаться.

До чего же глупо со стороны Омара посылать такого посредника!

— Десять тысяч пиастров! — не моргнув глазом потребовал Осман.

Вообще-то его устроила бы и половина, и четверть, и даже десятая доля этой суммы. Но опрометчивая напористость негра давала надежду, что Омар за ценой не постоит. А коли так, то почему бы и не взвинтить ее — авось да и выгорит!

Негр ошалело выкатил глаза. Десять тысяч пиастров! Да никак Осман рехнулся? Надо поторговаться и сбить эту несуразную цену. Однако все потуги негра ни к чему не привели — Осман был непреклонен.

— Твоя цена взывает к небу, о шейх! Но коли мой господин приказал… Зови раба!

— Сперва деньги! — потребовал Осман.

— Ты же знаешь моего господина! — увернулся посредник.

— Конечно.

— Он пришлет тебе эту сумму. У меня столько с собой нет.

— Так съезди за ними.

— Я же сказал тебе, что не могу вернуться с пустыми руками.

В словах чернокожего слышался страх.

Осман с сожалением пожал плечами. Без денег нет товара.

Негр долго размышлял. Наконец он нашел выход:

— Пошли в Алжир со мной и пленником нескольких своих людей. Пусть они передадут его моему господину по получении названной тобой суммы.

Хитрый ход. Таким путем он, посредник, освобождается от всякой ответственности. Не захочет Омар заплатить столько за старика — пусть сам и отошлет его обратно с людьми Османа.

Так и порешили.

И Омар безоговорочно заплатил.

Бенедетто прибыл в Алжир как раз накануне выхода «Аль-Джезаира» в новый каперский рейд.

— Сейчас у меня нет ни часа времени для тебя, мой друг, — пожалел корсар. — Ты — свободен и можешь заниматься чем пожелаешь. Об одном только прошу тебя: оставайся до моего возвращения в моем доме, управляй, распоряжайся им. Я сейчас прикажу, чтобы во время моего отсутствия хозяином считали тебя. Всего наилучшего, прощай!

Омар пошел к выходу, но у самой двери остановился:

— Твое настоящее имя?

— Я Бенедетто Мецци из Генуи. Наверное, я единственный оставшийся в живых из людей с «Астры», не считая…

Последних слов старого итальянца Омар уже не слышал. Он спешил на свой корабль. А ведь эти слова — как много могли бы они изменить, эти последние краткие слова: «не считая… тебя!»

Сильнее, чем когда-либо прежде, мучили Омара в этом рейсе его думы. Не сорваны еще последние покровы, витает еще над ним тьма. Как хотелось ему самому во всем разобраться, самому, без чужой помощи! И снова бросался Омар в битвы, заглушающие всякие сомнения.

«До чего же прекрасно ходить куда пожелаешь и делать что хочешь и никому не повиноваться!» — думал Бенедетто всякий раз, выходя из дома.

— Пес!

Камень просвистел у самого уха итальянца. Старик, одетый, как мавр, отпрянул назад. Со всех сторон на него глядели горящие фанатизмом глаза. Второй камень угодил ему в плечо.

— Забейте его насмерть, его и его хозяина! — ревела толпа, заполнившая вдруг узкий, круто идущий вверх переулок.

Бенедетто удалось спастись бегством. Что случилось? Что хотят эти люди от него и Омара?

Из города вернулся негр, доставивший не так давно Бенедетто в Алжир. Ему тоже изрядно досталось.

Лишь ночью, переодевшись в кафтан еврея, Бенедетто отважился снова выйти из дома.

Алжир бурлил от ярости.

Омар потопил алжирские корабли! Корабли дея! Улицы и переулки вопили об измене.

Неужели мальчик обрел наконец себя? Заполнил провалы в памяти, вспомнил, что он — итальянец, и поступил вдруг, как подобает европейцу?

Бенедетто осторожно разузнавал о подробностях чудовищного происшествия.

— На широте Триполи «Аль-Джезаир» отправил на дно три наших корабля. Кое-кого из корсаров спас чужой пират, и они добрались до Алжира. Да, да — это был «Аль-Джезаир», это был Омар! Клянусь бородой пророка! Это — правда!

Бенедетто собирал по крохам эти новости, от одного, другого, третьего.

Итальянец не хотел верить этому.

Одни лишь упреки девушки Анны и встряска его, Бенедетто, решительно Омара не изменили бы. Это могло случиться только в том случае, если парень узнал, кто он на самом деле. Но тогда, думал итальянец, Омар наверняка поговорил бы прежде с ним.

А история со «шведом»? Нет, там было дело особое… Омар воспринял Анну Ягурд как некое почти неземное существо. Он был поражен в самое сердце, как говорят в Европе. С первого взгляда влюбился в эту светлую красоту. Потому он и сопровождал «Короля Карла» через всю опасную зону. Это было доброе побуждение, но еще не перелом в сознании, ибо разбойничьи рейды Омара продолжались и дальше.

Чтобы изменить его образ мыслей, требовались долгие, целенаправленные увещевания и внушения — или уж какое-то особое сверхпотрясение. Так что же там все-таки случилось? Ответ на это мог дать только сам Омар. Неясно было, однако, увидят ли теперь когда-нибудь в Алжире красавца «Аль-Джезаира». Если то, о чем рассказывают, правда, то вряд ли. А если это ложь, клевета, значит, кто-то, то ли из зависти, то ли еще по каким неизвестным причинам, строит ему козни, и, возвратись он в Алжир, ему грозит гибель.

Бывший пленник Бенедетто Мецци ничего не мог сделать для Ливио Парвизи, сына своего покойного хозяина.

Всякий раз, когда корсарский корабль пушечным салютом извещал город о своем возвращении в родную гавань, итальянец испуганно вздрагивал.

«Слава Богу, это не „Аль-Джезаир“!» — бормотал он, облегченно вздохнув, и спускался с крыши во двор. Что там дальше творилось в гавани, его не заботило.

Старик решил выждать до начала осени. Если Ливио до тех пор не вернется, он как свободный человек без сожаления покинет эту страну. Но до осени было еще далеко. Много дней и ночей провел Бенедетто в страхе, как бы Омар не явился во враждебный ему город.

И вот на исходе лета снова на рейде загремел салют; в гавань входил корсарский корабль. Бенедетто поспешил на крышу.

— «Аль-Джезаир»! О Боже!

Подзорная труба выпала из дрожащих рук бывшего раба.

— «Аль-Джезаир» пришел! «Аль-Джезаир»!

С быстротой молнии разнеслась по городу эта потрясающая новость. Люди побросали свои повседневные дела. Какие там труды, какие заботы! Куда важнее увидеть, как казнят этого мерзавца, этого предателя Омара!

— Где палач? Сюда его! — требовала толпа.

— Никакой пощады! Смерть! Смерть! — неистовствовали люди.

— Дорогу янычарам!

— Что, что случилось? — лез с расспросами какой-то запоздалый.

— Ха, он не знает! Праздник у нас — Омара казнят!

Турецкие воины устремились к стоящим в гавани судам, забрались, расталкивая друг друга, в баркасы, шлюпки, ялики, выгребли на рейд и сомкнулись всей своей флотилией в плотное кольцо вокруг вернувшегося домой парусника и следующего ему в кильватер приза.

Не успел удачливый «корсар» толком ошвартоваться, как его палубу уже заполонили янычары. Не принимая никаких возражений, они загнали ошеломленный экипаж Омара вниз и заперли все люки.

— К дею!

Сильные руки скрутили Омара, поволокли на берег.

Стоявший неподалеку суровый сын пустыни, до самых глаз закутанный в широкий бурнус, смотрел, как янычары уводят прославленного капитана. По щекам мужчины катились слезы. Это был Бенедетто И он ничем не мог помочь. Один против рассвирепевшей тысячеголовой толпы.