Капитан «Аль-Джезаира»

Пьер Шарль рассмеялся. Его забавляли увертки и уловки Аббаса.

— Допусти я хоть на минутку, что ты добровольно уступаешь чужаку путь к славе, я навлек бы на себя гнев твоего господина, он никогда не простил бы тебе этого, ибо не терпит трусов на своей службе, — сказал Пьер Шарль, прерывая бормотание мавра. — Так что караулить мы будем по очереди. Каждому из нас придется пожертвовать несколькими часами сна.

— Что там моя слава! Я пекусь о твоей, — разливался мавр. — Подумай только, ведь во всех шатрах, у всех колодцев пойдут разговоры, что Эль-Франси воспользовался глазами ничтожного слуги бея, дабы преодолеть опасность. Неужели ты захочешь выставить себя на всеобщее посмешище?

Ну и ну, надо же как ловко выкручивается и вывертывается, лишь бы увильнуть от ночной вахты! Нет уж, не выйдет! Пусть-ка подрожит за свою шкуру, может, и поймет тогда, каково приходится другим людям, почувствует хоть немного, что значит для рабов — жить всю жизнь в постоянном страхе.

— Довольно! — остановил мавра Пьер Шарль. — Вы сами искали нашей компании, а стало быть, и обязаны участвовать во всем, что здесь происходит.

Аббас сверкнул глазами.

— Хорошо, я сейчас же заступаю в караул, — решительно заявил он.

Ах, старый лис! Как точно рассчитал: пока все угомонятся, пройдет добрая четверть часа, и хищники так рано на охоту еще не выходят.

— О нет, сейчас еще не время. Имей терпение. А я уж предоставлю тебе случай заглянуть пантере в глаза.

— Храни меня Аллах! Что это ты задумал, Эль-Франси?

— Ты сказал, будто не помышляешь об охотничьей славе. Я понимаю, что это всего лишь из ложной скромности, и расцениваю твои слова как шутку. Сейчас иди спать, а в часы, когда опасность особенно велика, тебя разбудят, и ты сможешь показать, на что способен.

— Я? Нет, нет, не надо!

Мавр дрожал, словно уже был лицом к лицу с хищником.

— Полно, уж не боишься ли ты?

Луиджи и Селим с огромным удовольствием слушали эти переговоры, не понимая, чего добивается Пьер Шарль.

— Боюсь? Ха, кого это я когда боялся! Я ходил на львов…

— Ну тогда все в порядке, — прервал де Вермон поток красноречия Аббаса. — Так, значит, и порешим: ты заступаешь в караул в самые опасные ночные часы…

— О-о-о! — только и смог выдавить мавр, с немою мольбой устремив глаза к небу. Знать, Аллаху угодно, чтобы он, Аббас, закончил свой жизненный путь растерзанным клыками, разодранным когтями пантеры! Кисмет, предопределение, изменить которое человек не в состоянии. А может Всемогущий, Всевидящий и Всемудрейший все-таки сжалится? Мавр быстро перебрал дрожащими пальцами бусинки молитвенных четок. Впрочем, что молитва? Пустое хныканье… Но что это там говорит Эль-Франси?

— …не один, разумеется, а вместе со мной.

И сразу успокоились пальцы; не тряслись больше от предательского страха губы.

— Мы вместе? Отлично. Ты можешь встать позади меня. Я сам приму на себя зверюгу. Не бойся! — вновь обретя всегдашнюю наглость, заявил Аббас.

Едва скрывая отвращение, Пьер Шарль повернулся к нему спиной, разделил людей по сменам и улегся спать.

Первая смена досталась Луиджи и одному из мавров. За ними следовали Селим и второй мавр, которых далее сменяли Эль-Франси и хвастун Аллас.

* * *

Время Селима подходило к концу. Будить де Вермона не требовалось. Он, как всегда, просыпался сам.

Дрожащему Аббасу велели оставаться в лагере и немедля кричать, если заметит что-нибудь подозрительное.

Полчаса прошло без всяких волнений. Пьер Шарль наблюдал за лошадьми: чуткие животные раньше и надежнее, чем кто другой, предупредят его о приближении хищника. Вот одна из лошадей зафыркала, другие завертели головами. Немного спустя все лошади поднялись, теснее прижались одна к другой, потянулись мордами к скалам, за которыми стоял Пьер Шарль.

Похоже, приближалась пантера.

В самом деле — пантера или, может, лошади встревожились понапрасну?

Да нет, вот она! Слева, между скалами, промелькнула быстрая тень.

Вот зверь уже за скалой. Легкий ветерок уносит прочь его запахи. Медленно, совсем как кошка, изогнув горбом спину, неслышно крался к коням опасный враг. Вдруг пантера замерла, прижавшись к земле. Лошади задергались, как безумные, на своих привязях. Де Вермон поднял ружье.

Железо клацнуло по камню: в темноте он задел стволом за скальный выступ. Француз стиснул зубы. Несомненно, хищник услышал звук.

Гигантский прыжок, еще один. Пантера быстро приближалась.

Растревоженный коршун, не разобравшись спросонья, что к чему, молнией пронесся по ущелью. Охотник непроизвольно вскинул на него беглый взгляд и тут же снова стал искать глазами пантеру. Но где же зверь? Француз был не робкого десятка и охотником отменным считался недаром, но в этот миг сердце его заколотилось чаще, чем обычно: ведь пантера — хитрейший из хищников.

Ужасом наполнилась ночь. Зверь издал свой охотничий клич.

Лошади забились, выворачивая копытами камни из-под ног.

Аббас бен Ибрагим приник к земле, натянув бурнус на голову. Ничего не видеть, ничего не слышать!

— О Аллах, Аллах! — глухо раздавались его жалобные стоны.

Невидимая де Вермону пантера приближалась к скале, за которой лежал охотник.

Новый душераздирающий вопль. Гигантская кошка потянулась, распрямилась и замерла всего в нескольких шагах от Пьера Шарля.

Француз был хладнокровен и спокоен. Ружье привычно, будто само собой, вскинулось наизготовку. На какую-то долю секунды во тьме сверкнули два неподвижных глаза. Зверь учуял врага. И тут же прыгнул. Вспышка — яростный звериный рев — выстрел. Что раньше, что потом? Попробуй разберись! Все смешалось, все перекрутилось.

Резкий, тяжелый раскат грома обрушился на каменные стены, отразился от них, вернулся назад. Многократное гулкое эхо пошло гулять по растревоженному адским грохотом ущелью.

Могучее тело взметнулось вверх. Пьер Шарль схватил второе ружье, но выстрелить не успел. Его опередил другой, в самое нужное время подоспевший на помощь стрелок.

Зверь рухнул наземь в двух футах от де Вермона.

Охотник отпрянул в сторону, оттолкнул ногой отстрелянное оружие и, выстрелив в пантеру из второго ружья, замер в напряженном ожидании с пистолетом в руке.

Пантера не шевелилась.

— Мертвая, господин! — крикнул Селим, ибо он и был вторым стрелком.

— Ты, Селим? Как я благодарен тебе! Но как ты здесь оказался?

Негр склонился над мертвым хищником:

— Я не мог спать. Ты ведь не знал, с какого направления ждать пантеру. С тобой легко могло бы случиться несчастье.

Ай да Селим! Вот уж поистине — верный друг.

— Ты прав, все могло бы кончиться куда хуже. Потом мы определим, чей выстрел был смертельным. Но все равно я обязан тебе жизнью, Селим.

Весь лагерь был в полном смятении. Только выражалось оно не в громких словах, а в бесцельных поступках. Луиджи держал в руке пистолет. Мавры попрятались под одеялами и бормотали слова молитв, взывая к Аллаху и прося у него помощи в беде.

— Не бойтесь, люди! — успокоил их де Вермон. — Пантера мертва.

Мертва? В самом деле мертва? Значит, все же спасены? Аббас рывком сбросил с себя одеяло.

— Мертва, Эль-Франси? Ты ручаешься, что свирепая хищница больше не пошевелится?

— Да.

— Хвала Аллаху, мы сумели-таки лишить жизни эту ужасную разбойницу. Вставайте, друзья, мы должны посмотреть в глаза этой мерзкой трусливой твари, которую повергла наша несокрушимая сила!

— Да, да, сходите взгляните на нее, отважные герои. Убедитесь воочию, что зверюга действительно уже не дышит. Я этого пока, к сожалению, еще не сделал. А то ведь тяжело раненная пантера, считай, в сто раз опаснее здоровой, а коварству ее и вовсе нет предела.

— Как же ты решился, Эль-Франси, покинуть зверя, не убедившись, что он не сможет больше причинить никому вреда? Немедленно сделай это, я приказываю тебе! Из-за своего непростительного легкомыслия ты подвергаешь опасности жизнь шестерых людей.

— Молчи, трус! — гаркнул Пьер Шарль на мавра так, что тот аж присел от страха, широко раззявив рот.

Селим вытащил из костра горящий сучок.

— Может, пойдем взглянем на пантеру? — спросил он Пьера Шарля.

— Хорошо, пойдем. И ты тоже, мой друг!

Это приглашение было адресовано Парвизи, с которым де Вермон и негр в присутствии чужих обходились как со случайно прибившимся к ним.

Луиджи, не мешкая, взял из огня головешку и последовал за друзьями.

— Роскошный зверюга! — оценил француз. — Должно быть, одиночка, отшельник, властелин и ужас ущелья. Такой соперника на своей территории не потерпит.

Друзья спокойно стояли возле поверженной пантеры. Увидев это, и мавры решили, что, пожалуй, и они тоже без опаски могут подойти поближе.

На мертвого властелина ущелья посыпался град ругательств и поношений. Де Вермону не оставалось ничего иного, как отогнать мавров прочь. Иначе в своем исступлении они могли бы повредить драгоценную шкуру камнями и исколоть ножами.

Теперь можно бы и поспать, однако приключение возбудило всех, нервы все еще были на пределе.

Аббас бен Ибрагим трещал, не закрывая рта. Он знал множество великолепных охотничьих историй, главным героем которых был, разумеется, он сам. Де Вермон дал ему выговориться, но затем, воспользовавшись секундной паузой, сумел пресечь поток его красноречия. Эль-Франси сам стал рассказывать о своих встречах с дикими зверями и исподволь, незаметно, перевел разговор на не дававшую ему покоя тему — о жизни в рабстве.

О, в чем, в чем, а уж в этом-то Аббас и его спутники разбирались, разумеется, преотлично! Де Вермону оставалось только слушать да помалкивать. Вот был один раб, так он… А вот еще другой случай… Самые невероятные истории сыпались, как из рога изобилия. А однажды вот притащили даже ребенка. Не как раба, нет: что, скажите, можно требовать от малыша! Эль-Франси и сам понимает, не так ли? Мальчишку должны были отдать на воспитание одному арабу.

Пьер Шарль метнул в сторону Луиджи острый, предостерегающий взгляд. Никаких эмоций, друг. Держи себя в руках! Глаза Парвизи на миг широко раскрылись, затем он опустил веки, будто задремал и слова мавров его вовсе не касаются. Кисти рук он спрятал в широкие рукава бурнуса, чтобы скрыть судорожно сжавшиеся в кулак пальцы, и крепко стиснул зубы, с трудом подавляя готовый вырваться крик.

Больше о ребенке никаких подробностей не говорилось. Аббас сообразил, что и так сказал лишнего. Да и что — ребенок! Лучше поговорить о каких-нибудь опасных приключениях или необычных происшествиях.

Должны были… Почему мавр говорит в прошедшем времени? Лишь теперь до де Вермона дошла эта подробность. Что это должно означать?

Аббас обдумывал новую историю. Он совсем уже было раскрыл рот, чтобы ее начать, как Эль-Франси опередил его

— Но это же невозможно, мой друг. Разве можно христианского ребенка сделать арабом!

Произнес это де Вермон столь до обидного недоверчиво, что мавр, не желая прослыть лгуном, вынужден был вернуться к оставленной было теме.

— Почему нет? Мальчики восьми-девяти лет («Ливио сейчас как раз девять», — подумал Луиджи) — легко позабывают все, что пережили до этого. Через несколько лет он будет думать и поступать точно так же, как и его товарищи по играм. К сожалению, я не знаю, как дело пошло дальше. Дей прислал за мальчишкой своих людей, и они увезли его.

— Куда? — не сдержался потерявший от страха самообладание Парвизи.

— Эй, эй! — завопил вдруг Селим и ринулся стремглав прочь от костра.

Все вскочили, схватились за оружие.

— Что такое?

— Что случилось?

По телу Парвизи прокатилась горячая волна, тут же сменившаяся ледяной. Лихорадка? Страх? Неизвестность и тревога за судьбу Ливио. Луиджи не сомневался, что Аббас рассказывал о его сыне.

Вернулся Селим.

— Мне показалось, что кто-то пытается украсть убитого зверя, — пояснил он свое странное поведение. — Я ошибся, господин, — добавил негр, скользнув многозначительным взглядом по лицу де Вермона.

И тут Пьер Шарль все понял. Селим сидел так, что мог наблюдать за Парвизи со стороны. Итальянцу не удавалось скрыть до конца своей тревоги, и Селим увидел, что силы несчастного отца приходят к концу. Его вопрос «Куда?» мог бы насторожить мавров и сорвать все дело; оставалось только предпринять что-то, чтобы слова генуэзца потонули в общей неразберихе.

Парвизи вытер пот со лба. Все снова рассаживались по своим местам. Пьер Шарль успел шепнуть другу:

— Молчи!

Француз поворчал немного на глупую выходку Селима, вновь взбаламутившую весь лагерь. Селим виновато втянул голову в плечи.

— Ладно, забудем об этом. Рассказывай, пожалуйста, дальше, Аббас: это развлечет всех нас. Так на чем же мы, однако, остановились. Ах да, на ребенке. Куда, ты сказал, его отправили?

— Ты ошибаешься, Эль-Франси, я не говорил этого.

— Нет?

— Нет, потому как я и сам этого не знаю. Кому передали мальчишку, неизвестно.

— А когда это было? — совершенно безучастным тоном продолжал выпытывать Эль-Франси. Аббас должен думать, что охотник задает вопросы просто из вежливости, чтобы оказать ему внимание своей беседой.

— Когда? — Глаза мавра заблестели. Вопрос понравился ему, ибо ответ на него он мог дать точно, до дня и часа. — О, я вспоминаю. В тот самый день я купил себе коня. Да, конечно, это было точно четырнадцать недель назад: как раз сегодня исполнилось четырнадцать недель с тех пор, как после утренней молитвы мальчик покинул дом, из которого его передали на воспитание этому арабу.

Пьер Шарль громко зевнул:

— А-а-а, да что нам за дело до этого мальчишки, не лучше ли прилечь и попытаться уснуть. Селим в наказание за свою глупость будет караулить.

— Да, господин, — почтительно отозвался негр, не моргнув и глазом. Он слишком хорошо знал друга и отлично разобрался, что ворчливость француза — не более чем уловка, чтобы усыпить бдительность мавров и заставить их поверить, будто тревога, поднятая Селимом, к вопросу Луиджи «Куда?» не имеет ни малейшего отношения.

Парвизи уснуть никак не мог. Он беспокойно ворочался под своим плащом. Мрачные мысли обуревали его. Итак, мальчик, как разузнал Пьер Шарль в Алжире, и в самом деле был в Медеа. На след они вышли правильно, но теперь этот след исчез, растворился.

На следующий день де Вермон еще раз попробовал попытать счастья у Аббаса. Однако мавр так и не смог сообщить ничего более вразумительного, чем то, о чем уже рассказал.

Неизвестность вновь завесила своим туманным пологом солнце Парвизи.

Это горькое сознание парализовало на какое-то время энергию друзей. А тут еще новое, куда более трудноодолимое препятствие возникло на пути их поисков: подкачало здоровье Эль-Франси. Много лет в бурю и непогоду француз вдоль и поперек колесил по всему регентству. И ни разу еще не возникало даже намека, что и этому стальному организму суждено однажды платить дань коварству природы. Краткое пребывание в Марселе, слишком краткое, не сумело устранить то, что дремало уже в зародыше в теле де Вермона.

Назад в Ла-Каль! Как можно скорее!

Четырнадцать недель, сказал Аббас бен Ибрагим, прошло с тех пор, как мальчика отправили куда-то в другое место. Эти четырнадцать недель не давали покоя Парвизи. Но не только ему, а в равной степени и французу. Более шестнадцати недель назад он был в Алжире и наводил справки о пленных с «Астры». Немного позже в жизни мальчика произошли перемены. Эль-Франси было ясно, что одно как-то связано с другим. В том, что упомянутый мавром мальчик — Ливио Парвизи, друзья не сомневались. Два одинаковых события с теми же самыми сопутствующими обстоятельствами? Нет, о случайном совпадении здесь не могло быть и речи.

И вот они почти вышли на него. Но слишком поздно. Приходится признать, что экспедиция потерпела неудачу. Однако из нынешнего неуспеха можно все же извлечь и нечто успокоительное: если рассказанное мавром — правда, то непосредственной опасности для Ливио пока нет. Христианина хотят сделать магометанином, а стало быть, рабские оковы на него накладывать не собираются. И ко второму важному выводу пришли друзья: судьбой Ливио дирижируют из Алжира.

Но где же, где в гигантском регентстве искать новые следы? И не возникнет ли снова опасность, что некая невидимая рука в последнюю минуту вырвет сына из отцовских объятий?

Глава 10

ОМАР

Гомон детских голосов, хныканье. Арабская школа на открытом воздухе. Два десятка ребятишек разного возраста сидят полукругом возле учителя. Старый сонный марабут [16] отбивает такт. Мальчишки слово в слово, одну за другой, монотонно бубнят молитвы — основу основ всех знаний. Учитель доволен.

Хорошо, хорошо… Все, как надо, все повторяют разом, один к одному, один к одному. Но что это? В хоре не хватает одного голоса! Голоса, который так выделялся из всех прочих, который невозможно спутать ни с каким другим… А теперь он не слышен. Или… Нет, нет, вздор какой-то, исключено…

— А ну-ка, Омар, повторяй в одиночку! — потребовал он от маленького, запуганного мальчика, сидевшего в конце первого ряда.

Вызванный вздрогнул, будто от удара хлыстом. Вечно сонные усталые глаза марабута засверкали вдруг остро и пронзительно.

Ребенок дрожал. Он попытался было последовать приказу, но чем больше напрягался, тем сильнее робел и заикался, бормоча что-то несуразное. Лишь два слова — «Аллах» и «Магомет» — выговаривал он внятно и четко.

Соученики разразились громким смехом, перешедшим в радостный вой, когда учитель схватил палку и подошел к Омару.

— С самого начала, Омар! — снова приказал ненавистный голос, голос, вселяющий страх и смятение. Убежать невозможно, избавление от беды дадут только знания и навыки, которыми малыш еще не располагал.

Призыв к Аллаху так и не удался. Вместо него получался только невнятный лепет, робкий, жалкий.

Марабут вскипел:

— Ты осмеливаешься позорить Аллаха — да святится имя его — своим поросячьим визгом! Получай же, щенок!

Палка просвистела над головой мальчика. Он попытался прикрыться от удара руками. Но тщетно. Старый фанатик жалости не ведал, и Омару досталось преизрядно.

— Ну, на сей раз, пожалуй, и хватит, — решил грозный наставник и, одарив учеников язвительной улыбкой, вернулся на свое место, в тень, под пальму. — Я запорю тебя до смерти, если не будешь хорошо учиться! — пригрозил он. — А теперь повторяй; и выкинь из головы все посторонние мысли.

Итак, мучения еще не кончились…

По щекам Омара катились слезы, он судорожно глотал их и был совершенно не в состоянии издать хоть один членораздельный звук.

— Повторяй! Повторяй! — вопил учитель с такой яростью, что перепугал даже и сотоварищей маленького Омара.

Позади несчастного сидели двое его друзей, которых он успел приобрести здесь, в деревне. Впрочем, друзья ли они ему были? Ни с одним из них он не перебросился и парой слов. Но они не участвовали в издевках, которым мальчик подвергался постоянно со стороны других детей. Ему очень хотелось бы поиграть с ними или, по крайней мере, хотя бы держаться рядом, но подойти к ним он до сих пор так и не отваживался. Большую часть времени он сидел тихонько в каком-нибудь укромном уголке и не осмеливался высунуться оттуда, ибо тут же мог получить в спину камнем, а то и еще каким тяжелым предметом. Лишь по пути в школу его оставляли в покое. В это время он слегка расслаблялся.

Одного из сидящих позади него мальчиков, негритенка, звали Ахмед, другой был Али, бербер.

Черный соученик отполз чуть в сторону, так, что, прикрытый спиной Омара, оказался невидимым учителю. Затем он прижал руки к щекам и сквозь образовавшуюся щель зашептал:

— Аллах иль Аллах, ве Магомет рассул Аллах…

— Аллах иль Аллах… — прозвучал и голос Омара. Столь непривычно, мягко, как этот мальчик, не говорил здесь никто. Но это не беда, главное, что молитва произнесена без ошибок.

— Вот видишь, получается. Остерегайся на будущее возбуждать мой гнев. Ты в этом горько раскаешься! Я не потерплю, чтобы ты оскорблял Аллаха! На сегодня — все!

Даже самые прилежные ученики облегченно вздохнули: до завтра они свободны, и даже до послезавтра, потому что в пятницу у мусульман — как у христиан в воскресенье — не учатся. Никто из них, разумеется, не страдал так, как маленький чужак, однако и им приходилось все время держать ушки на макушке. В плохом настроении учитель и с ними обходился без всяких церемоний. Он пользовался славой благочестивого и ученого человека, и выступать против него не отваживался никто, даже сам деревенский староста.

Счастливая компания кинулась прочь из школы. Посередине Ахмед и Али. Омар с опущенной головой и вяло повисшими руками волочился в хвосте. Никому он был здесь не нужен.

Вдруг весь веселый рой остановился. Возле Ахмеда очутился большой мальчик и напустился на него:

— Зачем ты подсказывал?

— Ах, ну просто так, — залепетал негритенок. Он боялся сильного, задиристого Махмуда.

— Значит, просто так? Ха-ха-ха! Ты друг этого неверного. Не ври!

— Никакой я с Омаром не друг, вовсе нет. Но когда он не знает слов молитвы, то учитель бьет его палкой, а я не выношу этого.

— Хорошая палка не повредит ему, этому мальчику дея! Еще мало ему достается, надо бы лупить его посильнее.

В Махмуде говорила ненависть бербера к турецким угнетателям. Берберы, как и кабилы, хоть и не всегда в открытую, постоянно враждовали с турками. Они любили свободу, любили независимость и оттого часто хватались за оружие.

Однажды люди из Алжира доставили в деревню Уксейре, что в отрогах Джебель-Уаниазери, мальчика по имени Омар. Поселили его у одной старой негритянки, обучение же поручили марабуту. Для старухи ребенок этот явился нежелательным довеском к жизненным тяготам, и заботы о нем она приняла на себя с большой неохотой. Впрочем, какие это были заботы? Мальчик бесконтрольно мог болтаться, где ему заблагорассудится. Кормили его впроголодь, и он постоянно был занят поисками чего-нибудь съедобного. Совсем не так, как об Омаре, заботилась женщина о двух других своих подопечных, определенных к ней на постой вместе с ребенком: о двух козах, тощих и костлявых, но столь, очевидно, для нее драгоценных, что для них она делала все, для ребенка же, которому была обязана этим богатством, ничего.

— Так, так, значит, не выносишь? — продолжал допрос Махмуд. — А вот мы, — он обвел глазами свою свиту, — мы не терпим, когда Омара защищают.

Кое-кто из мальчишек одобрительно загоготал.

— И в другой раз я тоже буду ему помогать!

— А ты, Али? Что ты думаешь на этот счет?

— Что ты привязался, Махмуд? Что надо вам всем? Разве Омар когда-нибудь тебя или еще кого из вас чем-то обидел? Молчите? Не знаете, что ответить, потому что все это были бы враки. А ты, Махмуд, можешь корчить из себя, что хочешь, но мы, Ахмед и я, не допустим больше, чтобы марабут избивал его за незнание. И средство здесь одно — подсказка. И мы будем подсказывать, ты и все вы, можете в этом не сомневаться.

— Только попробуйте!

— И попробуем!

— Посмотри на мои мускулы! — куражился Махмуд. Он закатал рукава рубашки и вытянул перед собой, словно борец, согнутые в локтях руки. Дети с завистью глядели на рельефные уже мускулы старшего мальчика.

— Меня ты этим не запугаешь! — пренебрежительно сказал Али, бросив тайком беглый взгляд на обнаженные руки Махмуда. И добавил, обращаясь к остальным: — Кто еще из вас будет помогать Омару?

Робкое молчание. Кое-кто вдруг заметил вдали нечто заслуживающее более пристального внимания. Никто из соучеников не отважился раскрыть рот. Все боялись Махмуда, самого сильного из них и всегда готового к драке.

— Струсили? И дальше позволите ему командовать вами? Со мной это не пройдет!

— Ах, вот что? Ну, так я покажу тебе сейчас, что я и в самом деле тот, который командует! — прошипел Махмуд, навалился на Али и ударил его под ложечку. Тот зашатался у нападающего и сил было побольше, и кулаки покрепче. Однако Али тут же смело ринулся вперед. Борьба была неравной. Все преимущества были на стороне Махмуда.

Али покатился по песку. Стоящие вокруг рассыпались подобострастным смехом. Ссориться с Махмудом было легкомысленно. Но что это?

— Махмуд!

Предостережение опоздало. Парень как бы надломился и рухнул на землю рядом с упавшим противником. Маленький Ахмед, робко державшийся до этого в сторонке, подкрался поближе и нанес Махмуду сзади сильный удар ногой под коленки.

Словно шарик, вспрыгнул на ноги Али, склонился над испуганным поверженным врагом и принялся обрабатывать кулаками его лицо и все тело.

Стая пришла в волнение. Кое-кто захотел было помочь своему попавшему в переплет вожаку. Ни в коем случае! Махмуд и сам управится с обоими этими малявками.

— Нет!

— Да!

— Нет!

Слово за слово, и вот, возникла всеобщая потасовка.

Негр захватил левую руку противника, прижал ее всем телом к земле и уселся на нее. Хороший прием. Али сразу же сообразил, что к чему. Удайся ему теперь вывести из боя и правую руку верзилы, и тот должен признать себя побежденным. И это удалось.

— На помощь!

Кучка наблюдателей при этом призыве изрядно поредела. Друзья Махмуда увидели его побежденным. Поспешить к нему? А может, пока подождать? Другие, державшиеся Махмуда лишь из-за его крепких мускулов, увидев, что силач терпит поражение, тотчас сделали вид, будто отмежевались от него, хотя и прикидывали на всякий случай, как бы получше оправдаться, если ситуация изменится.

— Ну, так как же с Омаром? — спросил всех Али.

— Мы не против того, чтобы вы подсказывали.

— Отлично. Хотя не так уж и много вы обещаете. Но это все же лучше, чем если бы вы выступили против. Ты слышал, Махмуд?

Вместо ответа юный бербер удвоил усилия стряхнуть с себя обоих победителей.

— Отпустите меня! — выдавил он наконец, убедившись, что из клещей не вырваться.

— Признаешь себя побежденным? — непреклонно спросил Али. Махмуд должен был громко и отчетливо признать, что потерпел поражение.

Но какой мальчишка согласится на этакое? Во всяком случае, не Махмуд. Он подтягивал коленки к груди, брыкался, взметал облаками песок, пытался кусаться.

— Все равно не вырвешься, бесполезно.

— Ха! Вечно-то вы меня все равно держать не сможете.

— Чем дольше, тем тяжелее мы будем для тебя, и мы расплющим твои знаменитые мускулы.

Ва Аллах! Расплющат мускулы? Только не это. Уж лучше признать себя побежденным. Сейчас. Только сейчас. При первом удобном случае он опять возьмет верх.

Он давился, сопел и пробормотал, наконец, нечто несвязное, что при добром расположении можно было бы в общем понять как признание поражения. Но Али не понял этого и не понимал до тех пор, пока Махмуд в полном отчаянии не выкрикнул во всеуслышание отчетливое «да!». Неприкрытая жажда мести сквозила в этом коротком слове.

«Ну, погоди же, я еще расквитаюсь с тобой», — взвинчивал себя Махмуд.

А пока эти угрозы лучше держать при себе: неизвестно еще, как отнеслись бы к ним товарищи.

С кучкой своих приверженцев Махмуд убрался восвояси. Слава его сегодня сильно пошатнулась. Для восстановления первенства придется изрядно поработать кулаками.

Часть мальчиков отделилась от общей компании. От Махмуда они откололись и посрамлению его в душе были рады, однако и к Ахмеду и Али в дружбу пока не напрашивались: неизвестно еще, как все могло обернуться.

Прежде чем скрыться за первыми домиками деревни, Махмуд остановился и погрозил Ахмеду и Али кулаком.

— Берегись, предатель! — чуть не с пеной на губах крикнул он срывающимся голосом.

Лишь теперь Али ощутил полученные удары. Однако гордость от победы над верзилой словно бальзамом капала на его болячки.

Яблоко раздора, маленький Омар, наблюдавший сражение со стороны, подобрался поближе и стоял съежившись, словно мокрый пудель.

— Иди сюда, Омар! — позвал негритенок.

Мальчик не сдвинулся с места.

— Иди же, мы ничего тебе не сделаем. Ты ни в чем не виноват.

Но и это не подействовало.

Тогда оба друга подошли к нему сами.

Омар стоял, опустив глаза. Удрать? Нет, не стоит. Он так устал, так ему все опостылело, ничто не радовало. Будь что будет, он не в силах сопротивляться.

Кто их знает, что хотят эти двое!

— Омар, — еще раз обратился к нему Али. Слова его звучали вовсе не враждебно, скорее дружелюбно.

— Вы хорошие, добрые. Вы даже подрались с ним из-за меня.

Оба мальчика, как по команде, прыснули смехом. Омар вздрогнул, будто от удара тонкой свистящей плетью. Ну вот, опять все продолжается, опять тычки и насмешки. Он так хотел подружиться с этими мальчиками. А они смеются над ним, как и все остальные. Повсюду его шпыняют. Взрослые косо поглядывают на него, когда он проходит по деревне. Соученики мучат насмешками за его незнание разных разностей, для них вполне очевидных. Никто, никто его здесь не любит.

Слезы горошинами покатились по круглому детскому лицу. Он молча повернулся и пошел прочь.

Друзья переглянулись. Али кивнул. И Ахмед кивнул.

Два шага, и они догнали Омара, один справа, другой слева.

Одна маленькая рука коснулась Омара справа, другая — слева.

— Отчего ты плачешь? — спросил маленький негритенок, у которого слезы тоже навертывались на глаза.

— Я… я… Ах, вы смеетесь надо мной, как и все.

— Не сердись, — сказал Ахмед. — Мы больше не будем. Знаешь, ты так потешно говоришь, что и в самом деле становится смешно. Послушай, давай играть с нами, стань нашим другом. А потом ты привыкнешь и еще как хорошо будешь учиться.

— Вы примете меня? — с надеждой и радостью, хоть и несколько недоверчиво, спросил мальчик.

Оба кивнули в знак согласия.

Снова глаза Омара подернулись слезами, в этот раз от радости.

— Я так рад, так рад! — воскликнул малыш. — Так благодарен вам! Вы даже не знаете, как это замечательно. Я всегда буду вас любить, всю мою жизнь! Али, Ахмед!

Радость Омара была столь беспредельна, столь заразительна, что, позабыв об угрозах Махмуда, развеселились с ним вместе и новые друзья.