Юнга был прислан с особым указанием: самая суровая школа, но и самая лучшая выучка. Сурово, более чем сурово — жестоко обходился реис с мальчиком. Что же касается выучки, то здесь он не шевельнул и пальцем. Ожидалось, что Омар станет со временем отменным корсаром. «Должно быть, предполагают, что со временем сменит меня», — догадывался капитан. При покровительстве, которым пользовался Омар, путь наверх мальчишке был, можно считать, обеспечен. Ну что ж, коли такова воля дея… Но уж на него-то, рейса, в этом деле пусть не рассчитывают, он к обучению парня морскому делу и руки не приложит.

Дей отдал категорический приказ относиться с уважением к французским флагам. Несмотря на кровопролитие в Боне, между Алжиром и Францией все еще поддерживались мало-мальски приличные отношения, и Омар-паша не хотел, чтобы они омрачались.

— Аллах да проклянет этих христианских собак! До чего ж они трусливы! До смерти перепугались, что ли? Ни одного судна в море! — ворчал капитан после долгого, безуспешного корсарского рейда. Бесконечная водяная пустыня, ни одного паруса.

— Трубу! — приказал он.

Омар, сделавшийся личным слугой капитана, протянул ему подзорную трубу. Как, вместо того чтобы вложить трубу прямо в руку господину, этот лодырь имеет наглость заставлять его тянуться за ней? Это уж слишком! Вся ярость, накопившаяся у корсара за дни неудач, выплеснулась на несчастного юнгу.

— Собачий ублюдок! А ну, спустить с него его ленивую шкуру! — взревел капитан.

Два огромных мавра набросились на мальчика, потащили его. Сопротивляться им у Омара не было сил. Он тщетно пытался вырваться, готовый уже прыгнуть за борт, чтобы положить конец своему злосчастию.

Вскоре отчаянные вопли наказуемого достигли ушей рейса. Досада улеглась. Хоть какое-то разнообразие в этой тоскливой жизни без добычи. То, что юнгу бесчеловечно наказали без всякой провинности, его нисколько не волновало.

Капитан ушел с палубы. Офицеры облегченно вздохнули: не нужно больше терпеливо сносить скверное настроение начальства. Теперь они были свободны в своих действиях, ибо и с ними реис обходился весьма бесцеремонно.

— В «воронье гнездо» [20], Омар! — приказал помощник капитана.

Взрослые мужчины веселились, наблюдая, как корчится и вскрикивает от боли и страха, взбираясь по вантам, только что выпоротый мальчишка.

Наконец Омар добрался до «гнезда» и, совершенно обессиленный, с трудом переводя дыхание, уселся на корточки. Он не думал о том, что стал теперь самой важной персоной на корабле, что раньше, чем любой другой, может заметить врага или будущий приз. Он хотел только покоя.

— Омар, я влеплю тебе пулю в брюхо, попробуй только засни! — крикнули ему снизу. Офицер держал наготове пистолет.

Уже больше часа, перемогая боль, стоял юнга свою вахту. Стоило глянуть на палубу, и он видел, что его истязатель зорко наблюдает за ним.

Бежать было некуда. Приходилось стиснуть зубы и держаться, пока не сменят.

Глаза жгло, как огнем, солнце палило нещадно. Бедняга чувствовал себя, как привязанный к пыточному столбу.

Вдруг на отливающей серебром морской глади появилось что-то чужеродное, непонятное. Призрак? Омар смежил веки. Как горят глаза, звездочки пляшут, мечется путанка из черных и красных нитей… Наконец он снова смог отчетливо видеть. Призрак был там же, только стал еще больше.

— Корабль по правому борту!

Корабль! Он освободит несчастного юнгу!

Нет, не от корсаров — от них вряд ли уйдешь, — но хотя бы на несколько часов от ненавистных мучителей: им ведь теперь будет не до него, своих забот хватит.

Чужой корабль медленно приближался. На мачте его развевался французский флаг.

На купеческом судне, без сомнения, тоже разобрали, что корсар — алжирец. Значит, опасности нет. С Алжиром у Франции мир.

Однако французы просчитались. Корсар пошел на абордаж. Омар переживал события в «вороньем гнезде». Все закончилось быстро, почти без сопротивления. реис не посчитался с приказом дея: «француза» взяли как приз. Добыча оказалась богатая — шелковые ткани из Леванта. Дей, верно, будет доволен, реис — тем более. Он и сейчас уже доволен. Улыбается до ушей и абордажная команда.

Курс на Алжир! «Француз» следует в кильватер с турецкой командой на борту.

Аллах всемогущий! Но ведь Омар-паша запретил беспокоить, а тем более — захватывать французские корабли. Неужели богатую добычу, плод многонедельного, казавшегося уже безрезультатным рейдерства, выбрасывать в море?

Всего в одном коротком переходе до родной гавани!

Корсарский капитан собрал офицеров и сообщил им о приказе властителя, о котором они и без того отлично знали.

— Что будем делать? — спросил он.

В течение нескольких минут все дружно сошлись в мнении: захваченные драгоценные товары перегрузить на пиратский корабль. Пленным отрезать головы, судно затопить. Команду под страхом смерти принудить к молчанию.

«Купца» затопили.

Кто-то проболтался-таки впоследствии об ужасном преступлении.

Дей разбушевался. Разбушевался так, что его советники пробкой вылетели из зала. Остался лишь один. Спокойно и невозмутимо, будто и ничего не слышал и ничто его не касалось, смотрел в окно. Это был Мустафа. Дей мог неистовствовать и орать сколько угодно: ренегат его не боялся.

— На реи этих негодяев!

Но никого из тех, кому можно бы отдать этот приказ, рядом не было, ни Векиля-харди, морского министра, ни Чауша-баши, главного палача.

Вообще никого нет больше вокруг трона — со злостью, но и с неким удовлетворением отметил дей. Вот так, значит, его боятся!

Из ниши показался Мустафа.

— Я велю исполнить ваш приказ, господин!

— Хорошо, но поскорее!

— Со всею возможною поспешностью! — заверил ренегат.

Мустафа, которого Гравелли знал и боялся под именем Бенелли, небрежным кивком позвал из передней одного из главных вельмож дея. Тот опрометью кинулся к нему. Бенелли ухмыльнулся. Перед ним в касбе дрожали едва ли не больше, чем перед самим властелином.

Он прошептал что-то высокому чину на ухо. Тот приложил в знак покорности руку ко лбу и поспешил прочь. И Бенелли снова усмехнулся.

— Подойди сюда, друг! — снова позвал Мустафа, спустя некоторое время. На сей раз это был янычарский офицер высокого ранга. Тот тоже немедленно последовал призыву.

— Приказ дея: команду, включая всех офицеров и капитана пиратского корабля, мавров, арабов, негров и турок, — он указал точное место стоянки корабля в гавани, — немедленно повесить на реях. Всех без исключения! Слышишь? Приказ исполнить немедленно. За исполнение отвечаешь головой!

— Но… — отважился было возразить турок, однако сразу же осекся. Подчиненному полагается думать так же, как начальник. Самое же лучшее, когда на тебя уставился Мустафа, вообще ничего не хотеть, ни о чем не думать.

Так и не сказав больше ни слова, офицер отправился исполнять приказание.

А Бенелли рассмеялся. Он велел принести чубук, устроился поудобнее и углубился в чтение Корана, ожидая донесений от своих порученцев.

Получив их, он доложил бею об исполнении его приговора. Омар-паша посовещался тем временем с тайным советником — Ходжией и верховным судьей — Бейт-эль-Малемом и получил задним числом их одобрение своему суровому приговору.

— Это хорошо, мои отношения с Францией не должны осложняться. Там должны видеть, что я — добрый друг и строго наказываю своих людей за непочтение к французскому флагу!

— Они сумеют оценить твою справедливость, о дей! — заверил Бенелли.

Это была речь льстеца, человека, не имеющего своих собственных соображений или, по крайней мере, не высказывающего их. Почему? Омар-паша, этот капризный, непредсказуемый властитель, снова впал бы в ярость, скажи кто ему, что умом он — ребенок, а в политике и вовсе сосунок. Такого кощунства он ни за что бы не вынес. Да и какие, собственно, основания были бы для подобных упреков? Европейские нации терпеливо сносят все чинимые им обиды и выступать против него не собираются, предпочитая откупаться подарками. У Бенелли слишком светлая голова, чтобы не разглядеть и не воспользоваться слабостями Омар-паши и европейских правителей.

— Надеюсь! Но я слышал, будто мой приказ не исполнен. Что ты на это скажешь? — коварно спросил дей.

— Он исполнен!

Турок поиграл золотой, украшенной драгоценными камнями рукояткой своего ханджара — кинжала. На пальцах его блестели великолепной выделки перстни.

— Целиком?

— Да.

— Ты лжешь, Мустафа! А что с корабельным юнгой? Кто его освободил?

— Я!

Сказал, как клинком сверкнул. Омар-паша даже отпрянул. Осмеливающийся говорить подобные слова, спусти ему этакое, может стать бесстрашным и даже опасным противником.

— Ты отважился действовать против моей воли? — вскипел властитель.

— Мальчик принадлежит мне. Ты сам подтвердил, что все, оставшиеся в живых после захвата «Астры», — моя собственность. За что и нынче еще раз сердечно благодарю тебя, дей!

Турок хотел было возразить, хотел сказать, что между «тогда» и «сегодня» — никакого сравнения, особенно, если кто-то действует вопреки отданному приказу; но перед ним стоял Мустафа, человек, чьи способности и ум для него, дея, очень важны. Поэтому в ответ он лишь сумрачно буркнул:

— Я помню.

Ренегат приблизился еще на шаг, почтительно склонился. Глаза Омар-паши, не мигая, уперлись в советника. Он отлично знал, как опасен этот человек. С ним даже и дею надо быть поосторожнее.

— Я надеюсь, что этот мальчик станет когда-нибудь лучшим капитаном твоего флота! — тихо, почти шепотом, сказал Мустафа.

Турок тотчас по достоинству оценил всю гнусность этой затеи. Этот европеец должен сыграть такую же роль, как в свое время Арудж Барбаросса, [21] основатель державы, — сражаться против своих единоверных братьев. Это великолепно, в этом — весь Мустафа. Не алжирец, а европеец поведет борьбу с европейскими государствами, погонит в рабство собственных братьев. Цены нет такому плану!

— Ты волен поступать, как считаешь нужным, — подтвердил дей. — Я доволен тобой, мой друг!

Пиратский корабль укомплектовали новой командой. Турок в ней больше не было. Омар снова стал корабельным юнгой. А новый реис — единственный турок на борту — получил указание посвятить юнгу во все тонкости судовождения Дей и Мустафа будут регулярно требовать от него отчетов о ходе обучения.

Предшественника за пренебрежение приказом казнили. Да и кто в Алжире застрахован от такой опасности? Нет уж, лучше французских «купцов» не трогать и взяться как следует за обучение Омара. Без строгостей здесь, понятно, не обойтись, но это еще никому не повредило.

И снова на Омара взваливали работы, от которых все остальные нос воротили. Мальчик был прилежен и неглуп. Он с большой охотой овладевал знаниями и очень любил часы, когда, склонясь над картой, капитан рассказывал ему о ветрах и о соответствующих им маневрах под парусами, когда его обучали владению оружием, а иной раз и доверяли постоять у штурвала

Ко всему прочему, парнишка был очень храбр. Ничего не боялся. Совсем недавно, при нападении на «испанца», он еще раз подтвердил это. Парусник защищался. Ядра и пули летели вдоль и поперек, рушились надстройки и мачты, хлопали на ветру обгорелые клочья парусов. Юнга, не обращая на все это ни малейшего внимания, отчаянным прыжком первым оказался на палубе вражеского судна. Как старый опытный корсар, размахивая ятаганом и зажав в зубах один из двух заточенных, как бритва, кинжалов, он кинулся на отчаянно сражавшуюся испанскую команду.

— Молодчина, Омар! Из тебя выйдет настоящий корсар! — похвалил его капитан.

Юнга широко улыбнулся, показывая, что очень рад этой похвале и всей душой стремится стать хорошим пиратом. Ливио Парвизи будет корсаром! Таким же жестоким, таким же грубым и беспощадным, как все.

Всего несколько миль отделяло стоявшего на берегу Луиджи от столько лет разыскиваемого им сына, но между ними пролегал теперь целый мир. И не перекинуть было через эти мили мост от отца к сыну. Порвались все связи.

Отец? Омар знал, как звучит это слово по-турецки, по-арабски, по-берберски, но что эти звуки значили для него, не имеющего отца? Его «отцы» были здесь, на борту пиратского корабля, от них исходили все строгости, жестокости и наказания, которым ежедневно и ежечасно подвергался он, корабельный юнга Омар.

Краткая передышка в Алжире, затем снова в каперский рейд Сперва на запад, через пролив, от Гибралтара к Португалии, потом к берегам Египта, потом на север, в пределы королевства Сардиния, почти до самой Генуи, а оттуда — к Неаполю.

Дея Омар-пашу свергли, его преемник Али Ходжа-паша скончался от моровой язвы, и вот 1 марта 1818 года власть перешла к Гуссейн-паше, который оказался злейшим врагом Франции и освободил своих корсаров от запрета нападать на суда под французским флагом.

Прекрасная жизнь настала на борту разбойничьего корабля для выросшего большим и сильным Омара. Дикая, необузданная сила так и бурлила в нем, ища выхода, и находила его только в сражениях. Его лихорадило от крика «Корабль!» с «вороньего гнезда», он был несчастлив, не имея возможности принять участие в рукопашной, когда реис передавал ему штурвал, а остальные кидались на добычу.

Однажды страсть к приключениям подвела его. Он не удержался и оставил свой пост. Среди дикой схватки на вражеском борту появился вдруг корабельный юнга и увидел, что европейские матросы упорно теснят двух едва державшихся еще корсаров, поражение которых казалось неизбежным. Омар пронзительно вскрикнул и бросился на подмогу. Будоражащий души крик прокатился по палубе, воодушевляя корсаров рубиться еще ожесточеннее.

Полная победа!

Сияющий от счастья юнга подскочил к капитану и хотел было доложить о своих подвигах, ожидая похвалы и одобрительной улыбки.

— Веревку для непослушного щенка! — взревел реис при виде перепачканного кровью, едва прикрытого располосованною в клочья одеждой Омара.

И вот уже железные руки схватили перепуганного юнгу, чтобы исполнить жестокий приказ, как разгневанный капитан вспомнил вдруг, кто покровительствует Омару.

— Нет, не сейчас! Заковать его пока в цепи! Позже я решу, что с ним делать.

Приказ — превыше всего, твой пост — место святое, и покидать его во имя утоления своих страстей безнаказанно нельзя! Эту заповедь несчастный юнга усвоил, валяясь закованным в цепи на дне корабельного трюма. Времени поразмыслить о своем положении у него хватало. Вокруг была непроглядная тьма. День наверху или ночь? Луч света лишь на мгновение врывался в глухую тюрьму, когда приоткрывали люк, чтобы спустить узнику кусок хлеба и кувшин с водой. Человек, ставивший время от времени перед Омаром скудную пищу, не произносил ни слова. Омар пытался было завязать разговор, чтобы выяснить, что же с ним будет дальше, но вопросы его оставались без ответа.

Сколько будет длиться эта неизвестность? Уморить его здесь, что ли, собрались? Неужели нет на борту никого, кто пожалел бы его? Увидеть бы еще раз солнышко, вдохнуть еще раз полной грудью свежий морской воздух — хоть на мгновение, хоть перед самой смертью! Большего он и желать не осмеливался. Но ничего не менялось.

Единственным на борту, кого Омар знал поближе, был капитан. Он служил простым янычаром, когда его послали в Сиди-Фарух за взятыми в плен с захваченного генуэзского судна женщиной, ребенком и капитаном. Все его просьбы посодействовать в продвижении по службе Мустафа с усмешкой отклонял. В боях с объединенным британско-нидерландским флотом ему посчастливилось отличиться, и лишь после этого его, без протекции «Ученого», произвели в капитаны.

Люди помнили, что в прошлом «Ученый» не откликнулся на его просьбы, и причисляли поэтому капитана к ярым противникам Мустафы. В Алжире их хватало. Однако свалить этого всесильного человека пока никому не удавалось. Может, подставить ему ножку, прикрываясь этим мальчишкой? Но вот как? Этого реис еще не придумал.

Шторм? Корабль сильно качнуло. Омара швырнуло к борту. Браслеты на руках и ногах врезались в мясо. Что это? Выстрелы? Значит, идет бой. А он заперт в этой темнице.

— Выпустите меня! Я хочу сражаться! Эй, друзья, снимите с меня цепи! Выпустите, выпустите меня! — вопил не переставая Омар.

Он кричал, пока не сорвал голос. Никто к нему не шел. Никому он был не нужен. А оковы — такие крепкие… Не вырваться, как ни напрягай мышцы.

Совсем обессиленный, он скрючился кое-как на корточках. Напрасны его стоны, никто его не слышит. А вокруг — непроглядная ночь.

А может, корсаров одолели, и его освободят? Нет, на это надеяться не приходилось. Что он этим неверным? Он, корсар и магометанин?

Горло пересохло от крика, воздух спертый и зловонный. Омар потянулся к кувшину. Где же он? Опрокинулся, вода вылилась. Ни капли не осталось.

Забыли об арестованном. А ведь были как будто друзьями. Впрочем, какая это дружба — только покуда капитан позволяет!

Сколько же ему томиться еще в этом трюме? Три дня? Неделю? Или дольше? Что его ждет дальше? Когда его выпустят на свободу? Или выволокут, чтобы накинуть петлю на шею? А, да не все ли равно! Лишь бы только кончилось это безысходное, убийственное ожидание.

Заскрипела на петлях створка люка, луч света скользнул по вонючей, загаженной корабельной преисподней, по грязному, пропахшему трюмной гнилью человеку, упал на его чумазое лицо.

Он зажмурил глаза, потом широко раскрыл их. Лихорадочно заработали мысли.

За ним пришли! Наконец-то! «Аллах всемогущий, на тебя одного уповаю!»

Как чудесно звякает железо о железо, когда с тебя снимают цепи! Совсем по-другому звенят они, чем при бесчисленных тщетных попытках узника самому сбросить оковы.

Ноги свободны. Ими можно двигать. А теперь и руки. Омар хотел вскочить, ударился о борт и упал под ноги одному из пришедших за ним людей.

— Пошли!

Приказ не имел смысла, ибо юнга не мог стоять, руки и ноги его одеревенели — слишком долго тяжелые цепи крепко стягивали его тело.

Его подхватили под руки. Он неуверенно двинулся вперед, едва переставляя ноги. Наверх по трапу его пришлось нести.

Был ясный день. Стоящее в зените солнце заливало корабль яркими золотыми лучами. Этого льющегося золота было так много, что Омара прямо-таки ожгло, словно ударом бича.

Несколько корсаров стояли вокруг, привалясь к бухтам тросов, и с кривыми усмешками, молча, наблюдали за юнгой. Капитана не было видно. Корабль вел его помощник.

Что произошло? На борту — полный порядок. Казнить его, определенно, не собираются.

Омар глубоко вздохнул; свежий воздух пьянил его.

За борт вывалили шлюпку. Омару велели сесть в нее. Лишь теперь он заметил, что корабль находится близ берега. Гребцы недовольно брюзжали, сопровождавшему Омара офицеру то и дело приходилось понукать их.

Юнга лежал на днище шлюпки. От слабости он не мог сидеть на банке.

Один из гребцов показался ему подобрее других.

— Что со мной будет? — отважился спросить Омар.

Матрос сделал вид, что не слышит. Юнга спросил еще раз, уже шепотом.

Гребец оглянулся. Офицер стоял на носу, наблюдая за берегом.

— Тебя отвезут в горы Фелициа к шейху Осману, — пробормотал скороговоркой гребец, налегая на весло.

Шейх Осман, горы Фелициа? Омару это ни о чем не говорило.

Он не знал еще, что его, европейца, ставшего настоящим корсаром, отдавали в рабы.

А Эль-Франси продолжал искать сына, своего Ливио…