– Говорю тебе, я только что вспомнила! – с угрозой в голосе сказала Хисвет. – Четверочка! – возвысила она голос.

– Да, демуазель? – незамедлительно последовал ответ.

– Троечка должна быть наказана за ложные показания против другой служанки. Поскольку от ее вранья пострадала ты, то справедливо, чтобы именно ты и выступила в качестве орудия для ее исправления. Кроме того, ты как раз рядом, и мой хлыст у тебя в руках. Ты умеешь с ним обращаться?

– Думаю, что да, демуазель, – ничуть не изменившимся голосом ответила Четверочка. – Мое детство прошло на ферме, где я ездила верхом на муле.

– Вот и прекрасно, – заявила Хисвет, – жди моих указаний.

Поскольку Троечка, услышав такие речи, стала невольно пятиться назад, Хисвет схватила ее за ворот платья и намотала его на кулак так, что костяшки пальцев буквально впились несчастной в горло.

– Слушай, – зашипела она, – если ты хоть на шаг сдвинешься с места или хотя бы на волос согнешь колени, я прикажу отцу наложить на тебя заклятие, и не такое пустяковое, как на Фрикс, которая всего лишь должна была трижды спасти мою жизнь с риском для своей. Выпрями колени немедленно!

Троечка повиновалась. Однажды она видела, как старый Хисвин одним лишь взглядом заставил не угодившего ему повара-варвара биться в конвульсиях, так что тот умер у его ног, корчась и изрыгая зеленую пену.

Хисвет ослабила хватку и, задумавшись, нахмурила лоб. Потом лицо ее озарилось улыбкой. Она воскликнула:

– Придумала! Четверочка, будешь наносить удар после каждой очередной капли, упавшей из часов. В промежутках – жди, не увлекайся. Начнешь с третьей капли после этой. Я скажу когда, так что ты сможешь приготовиться.

Ее рука у ворота платья горничной пришла в движение, расстегивая пуговицы.

Часы уронили каплю, звук падения которой оказался неожиданно громким. Хисвет воскликнула:

– Приготовься!

Тишина стала особенно напряженной. Груди темноволосой горничной, хотя и свисали, были столь же упругими и аккуратными, как у блондинки, только соски побольше и поярче, цвета только что вычищенной меди. Хисвет немного поиграла с ними.

– Сколько ударов? – тихо, но до ужаса деловито спросила Четверка. – Всего?

– Тес, я еще не решила. Тебе тоже должно понравиться. И, судя по тому, как поднялись и затвердели твои соски, тебе и впрямь нравится, хотя ты и прикидываешься напуганной. Даже кожа вокруг них мурашками пошла. А когда я ласкаю твои титьки, ты должна вздыхать и постанывать от удовольствия.

Еще одна капля упала в чашу.

– Раз! – воскликнула Хисвет, затем предупредила Тройку:

– Опять сгибаешь ноги. – Оторвавшись от грудей девушки, она вытянула руки и толкнула ее коленки наружу.

Мышелов бросил из своего укрытия взгляд на круги, расходившиеся по воде от упавшей капли. Ему вдруг подумалось, что вряд ли он случайно оказался в таком удобном месте, откуда все видно как на ладони, и от этой мысли ему стало не по себе. Неужели это дело рук Хисвет? Догадалась, что это он, или кто-то другой из ее бывших тайно следит за ней? Может быть, она затеяла все это с целью заставить его потерять бдительность?

«Нет, – сказал он себе, – я сам все усложняю. Это просто видение – из тех, что посылаются в усладу погребенным заживо в их последние минуты, если они, конечно, не окажутся такими же живучими и изобретательными, как я». Он не сводил глаз с обнаженной Четверки, которая, пританцовывая от возбуждения, так что ее маленькие упругие груди прыгали, выбирала позицию вблизи дрожащего от страха и напряжения зада Тройки, на глазок прикидывая наиболее подходящее для замаха хлыстом расстояние. Девушка вся раскраснелась, и, можно поспорить, вовсе не от смущения.

Плюх – снова сказали водяные часы.

– Два! – отозвалась Хисвет. Она положила ладонь на шею Тройки и, притянув к себе ее красное от натуги лицо так, что между ними осталось расстояние не шире ладони, скороговоркой произнесла:

– Сейчас мы снова поцелуемся: тебе это поможет перенести боль, а я почувствую, как боль входит в тебя. Не сгибай колени. – С этими словами она притянула лицо девушки еще ближе к своему и впилась ртом в ее губы. Свободная ее рука продолжала теребить груди брюнетки.

Третье плюх сопровождалось тонким свистом и приглушенным воплем. Тройка взбрыкнула ногой. «И все ради меня, милашечки вы мои», – подумал Мышелов. Голубые глаза Четверки помутились от возбуждения. Она глубоко и шумно дышала. Занеся было хлыст для следующего удара, она вовремя вспомнила, что нужно дождаться условного сигнала.

Хисвет отпустила голову Тройки, давая ей возможность отдышаться.

– Прелестно, – сказала она ей. – Твой визг проник мне в горло, точно божественная пряность. – Затем другой девушке:

– Отлично, девочка. Продолжай в том же духе, дитя мое.

Троечка крикнула:

– Хессет, помоги мне! – призывая ланкмарскую богиню Луны. – Прикажи ей остановиться, демуазель. Я сделаю все, что ты захочешь.

Хисвет ответила:

– Тише, девочка. Пусть твоя Хессет даст тебе смелости. – С этими словами она вновь притянула голову девушки к себе, жадными губами заглушив ее вопли. Свободной рукой она уперлась в колени горничной.

Три звука повторились в прежнем порядке. Тройка взбрыкнула так, что ее движение больше походило на прыжок. Мышелов почувствовал, как приподнялась его крайняя плоть, устыдился и напомнил себе о необходимости дышать ровно.

Как только губы Хисвет расстались с губами Тройки, горничная взмолилась:

– Прикажи ей перестать, она убьет меня, – и тут же, не в силах больше сдерживать негодование, добавила:

– Демуазель, ты знала, что она не крала камня. Ты позволила мне солгать.

Рука Хисвет, ласкавшая груди девушки, захватила кусочек плоти как раз между ними и одновременно сжала, вывернула и дернула вниз. Та завопила.

– Умолкни, глупая шлюха, – прошипела хозяйка. – Тебе ведь нравилось мучить ее, так помучайся теперь сама. Дурочка! Неужели тебе не понятно, что горничная, предавшая другую горничную, так же легко предаст и хозяйку? Я требую от своих слуг подлинной верности. Четверочка, наподдай ей как следует.

Ее губы сомкнулись с губами истязаемой в ту же секунду, когда новая капля упала в воду и раздался очередной удар. Когда хозяйка выпустила голову горничной, та не могла вымолвить ни слова: слезы душили ее. Хисвет, смахнув соленые капли со щек, сунула руку в карман.

Тут Мышелов с удивлением поймал себя на том, что эта сцена становится ему неприятна: он бы даже закрыл глаза, но извращенное любопытство и неумолимо твердеющий член не дали ему этого сделать.

Хисвет начала отчитывать горничную:

– Еще одно требование, которое я предъявляю моим горничным: они должны быть готовы для любви, когда мне заблагорассудится. Вот почему они обязаны всегда быть опрятными и хорошо выглядеть. – Промокнув лицо Тройки огромным носовым платком, она прижала его к носу и приказала:

– Сморкайся. Не хватало мне только твоих соплей.

Троечка повиновалась, но ощущение несправедливости происходящего взяло верх над благоразумием, и она заблеяла:

– Но это нечестно. Совсем нечестно.

Ее слова и тон произвели странное впечатление на Мышелова. Он вспомнил имя восьмой любовницы, которое ни за что не приходило на память ему совсем недавно. Двадцати двух или трех лет как не бывало, и вот он уже лежит обнаженный на кушетке в частном покое трактира «Серебряный Угорь», что в Ланкмаре, а Фрег, горничная Ивлис, изумительно прекрасная в своей безупречной юной наготе, мерит шагами комнату, слезы катятся у нее по щекам, и повторяет те же самые слова таким же точно тоном.

Он хорошо помнил, как все было, – никогда ему этого не забыть. Случилось это недели через две после похищения инкрустированного драгоценными камнями черепа Омфал, – он и Фафхрд благополучно выбрались тогда из Дома Вора, оставив менее удачливых сражаться с вырвавшимися из забытой крипты скелетами прежних магистров Ордена, жаждавшими мести за оскверненную святыню. Унесенные ими камни составили весьма приличную добычу, к которой добавилась еще и Ивлис, умопомрачительная рыжеволосая танцовщица. Он овладел ею через две ночи после приключения в Доме Вора, хотя это и было не легко. У Ивлис была горничная, Фрег; Фафхрд и он негласно считали ее частью добычи Северянина. Но этот болван упустил удачный момент, промешкал и в конце концов, похоже, даже досадовал на Мышелова за то, что тот оставил ему лакомый кусочек, робкую девочку, которую достаточно было подтолкнуть к постели – и дело сделано. (Надо сказать, что, когда речь заходила о любовных похождениях, в девяти случаях из десяти Фафхрд выказывал необъяснимую медлительность.) Прошло еще две-три ночи, но вое оставалось по-прежнему. И тогда Мышелов, злой на весь Невон – и на Фафхрда в том числе, – раздраженный сверх меры неблагодарностью друга, воспользовался случаем и уложил девчонку в постель (что, кстати сказать, оказалось не так и легко). И вот на третье или четвертое свидание она словно с цепи сорвалась: обвиняла, что он якобы напоил ее в первый раз и воспользовался ее беспомощностью, утверждала, что любила Фафхрда и была уверена в его ответной симпатии, кричала, что они, наслаждаясь зарождающимся чувством, не спешили торопить события, сокрушалась, что Мышелов, обманом овладев ею, сделал ей ребенка и теперь все погибло. И хотя Фрег по-прежнему оставалась для него безумно привлекательна, он разозлился и заявил, что у него давно вошло в обычай проверять добродетель девиц, положивших глаз на Фафхрда, и что до сих пор ни одна еще не выдержала испытания на верность, а она и вообще проявила себя хуже всех. И тут она разрыдалась и произнесла именно те слова, которые только что вырвались у Троечки. На следующий день маленькая дурочка скрылась в неизвестном направлении, Фафхрд впал в глубокую меланхолию, Ивлис вконец остервенела, а он так никогда и не решился рассказать кому-нибудь о роли, которую он сыграл во всей этой истории.

Удивительно, как возникшее невесть откуда воспоминание может затмить собою настоящее, даже такое омерзительно-привлекательное настоящее, как та игра, что разворачивалась у него перед глазами.

Между тем в будуаре Хисвет наступила пауза между ударами. Фиолетовое одеяние владелицы было расстегнуто ровно настолько, чтобы явить взорам верхнюю пару грудей с небольшими светло-сиреневыми сосками; взлохмаченная голова черноволосой горничной, удерживаемая рукой главной мучительницы, находилась прямо над ними: следуя указаниям хозяйки, девушка старательно вылизывала ее прелести.

Прервав на мгновение это занятие, Хисвет воскликнула:

– До чего же приятно учить наслаждению тех, кто противится этой науке! Еще приятнее научить боязливого находить удовольствие в боли.

Светловолосая горничная пританцовывала, не в силах совладать с растущим напряжением, и размахивала хлыстом в такт своим прыжкам. Хисвет крикнула, желая взбудоражить ее еще более:

– Четверочка, помнишь, как больно было, когда она лезла в тебя своими пальцами, – могу поклясться, не очень-то она с тобой церемонилась!

Снова упала капля, снова просвистел хлыст, и Троечка опять начала выделывать коленца.

На этот раз, когда Хисвет отпустила ее голову, брюнетка выпалила скороговоркой:

– Если ты прикажешь ей остановиться хоть на мгновение, о демуазель, я вылижу тебе зад с такой любовью, с какой еще никому не лизала, клянусь! – на что Хисвет ответила:

– Всему свое время, деточка, – и, изогнувшись в порыве страсти, ухватила девушку прямо за середину лобка и с вывертом ущипнула, так же как несколько минут назад ущипнула ее между грудей, где теперь красовался здоровенный синяк; горничная снова сдавленно вскрикнула.

Но когда Четверка уже замахнулась для следующего удара, а член Мышелова стал неправдоподобно твердым, Хисвет воскликнула:

– Четверочка, стой! Хватит пороть!

Горничная остановила хлыст в самый последний момент, а Хисвет вынырнула из-под неестественно изогнувшейся Тройки и уставилась на стену за водяными часами; ноздри ее возбужденно трепетали, пятнистый язык судорожно облизывал полураскрытые губы. Она встревоженно произнесла:

– Я чувствую близкое присутствие Смерти или его родственницы, какого-то ужасного демона, в мужском или женском обличье. Должно быть, он почуял, как ты упиваешься страданием, Троечка, и пришел на запах.

Мышелову показалось было, что их взгляды устремлены сквозь земляную стену прямо на него, однако через мгновение он понял, что смотрят они немного в другую сторону. Хисвет вся напряглась, хотя и сохраняла внешнее спокойствие. Четверка с перепугу уронила орудие наказания. Тройка, все еще не смея поверить своему счастью, стояла наклонившись вперед и выпрямив ноги, а ее сползшее платье открывало исхлестанный, покрытый перекрещивающимися полосами зад.

Хисвет приказала:

– Четверочка, беги со всех ног и скажи отцу, что опасность близко. Пусть спешит сюда и принесет с собой жезл. И не трать время на одевание, ишь девственница тоже выискалась! Так иди, и быстро! Мы все в опасности, бестолочь! – Затем ее ярость обрушилась на Троечку:

– А ты чего тут ноги растопырила, ждешь, пока гончие смерти тебя оседлают? Закрой свой зад и приготовься спасать мою задницу, остолопка!

И тут Мышелов почувствовал, как нечто похожее на сороконожку ползет по его левому бедру, неведомо как протиснувшись между плотью и сковавшей ее землей. Затем сороконожка подобралась к его члену, стоявшему в земле, точно кинжал в ножнах, промаршировала по нему из конца в конец и свернулась у его яичек в кольцо. В ту же секунду из-за его правого плеча, раздвигая землю точно воду, вынырнуло лицо, такое худое, что походило больше на хорошей формы череп, туго обтянутый белой как мел кожей, по которой змеились голубые прожилки. Глаза бледного создания светились, как раскаленные угли. Призрачное лицо так плотно прижалось к его правому виску и щеке, что даже сквозь свою и его кожу Мышелов чувствовал два ряда зубов во рту у этой твари. Он понял, что сороконожка была на самом деле кончиками костлявых пальцев (другая тощая ладонь покоилась на его шее как раз у основания черепа), которые, легко скользя вверх я вниз по его торчащему члену, выжали из него каплю – всего одну каплю – его животворного содержимого, отчего волна тупой черной боли захлестнула все его существо, заставив его забыть о необходимости дышать ровно и начать хватать ртом воздух. Не успел первый приступ боли сойти на нет, как костлявые пальцы вновь принялись за дело, и со второй каплей страдание вновь затопило его сознание, потом еще и еще.

Стангурация! Самая страшная боль, которую когда-либо доводилось терпеть смертному, – когда моча капля за каплей источается из организма, только в его случае это было семя.

Пытка продолжалась.

В затуманенном болью мозгу каждая новая капля смешивалась с каплями водяных часов из будуара Хисвет. Но Троечке досталось всего восемь или девять ударов. Сколько же капель упадет, пока его разбухший член избавится наконец от своей ноши и снова станет мягким и податливым? Сто? Двести?

Занавешенный фиолетовым будуар Хисвет, она сама и вся ее команда скрылись из виду. Все, что было теперь доступно его зрению, – это заполненная кроваво-красным свечением земляная скорлупа. Свет исходил от верхней половины его лица и от мерцающих, точно угли, глаз той твари, что так долго гналась за ним и наконец догнала, Узкое пространство его заточения превратилось в миниатюрный ад.

Резким, сухим, шероховатым, как наждак, голосом родная сестра Смерти издевательски-нежно прошептала:

– Мой любимый. Дорогой мой.

Мучения возобновились, но внезапно овладевшая им слабость и помутившийся рассудок подсказали, что конец близок. Несмотря на приступы боли, то и дело сотрясавшие его тело, он усилием воли заставлял себя дышать неглубоко и ровно, не забывая выбрасывать языком изо рта крупинки земли, попадавшие туда в большом количестве, когда очередной спазм скручивал его и он задыхался, хватая ртом воздух. В ушах гулко билась кровь, и ему стало казаться, что его распухший язык сражается не с земляными крошками, а с целым камнепадом.