Глава 13

Серый Мышелов на всю жизнь сохранил привычку, проснувшись, прежде как следует прислушаться и принюхаться к окружающему, а потом уже открывать глаза. В конце концов, кто знает, какие опасности могут подстерегать рядом, только и дожидаясь, когда он обнаружит себя неосторожным движением или восклицанием, чтобы напасть, пока он еще не собрался с мыслями.

А потому когда он обнаружил, что со всех сторон окружен мельчайшими частичками песка и земли и вспомнил события, приведшие к такому бедственному положению, то не стал делать резких движений и предпринимать отчаянные попытки вырваться из тисков смерти, а лишь продолжал; насколько это оставалось возможным, обследовать свою темницу – что, безусловно, говорит в пользу его ума и присутствия духа.

Насколько он помнил, его второй провал – или скорее скольжение – длился недолго, и, остановившись во второй раз, он так сосредоточился на процессе дыхания и так старался побороть желание глубоко вдохнуть, что монотонность его действий наконец усыпила его.

И вот теперь, проснувшись и чувствуя себя отдохнувшим, хотя и изрядно замерзшим, Мышелов понял, что ему все еще удается дышать медленно, размеренно и неглубоко – желание глотнуть воздуха полной грудью больше не мучило его, – а его язык привычным движением время от времени увлажняет пересохшие губы и стряхивает с них особенно навязчивые частички земли. Что же, отлично! Значит, вся процедура стала для него настолько привычной, что уже не требовала участия разума, и, следовательно, если его пребывание под землей затянется – что, следует признать, отнюдь не исключено, – он сможет расслабиться и отдохнуть.

Он заметил, что его руки, по-прежнему прижатые к телу, слегка согнулись в локтях во время последнего спуска, так что теперь его ладони находились где-то на уровне пояса, неподалеку от того места, где в своих ножнах висел у него на ремне верный кинжал Кошачий Коготь. Это открытие придало ему уверенности. Он принялся перемещать пальцы правой руки по направлению к ножнам, останавливаясь и делая несколько медленных вдохов и выдохов каждый раз, когда его дыхание хотя бы чуточку учащалось. Когда его пальцы наконец достигли цели, Мышелов очень удивился, ощутив не знакомую рукоятку кинжала, а узкое остро отточенное лезвие, сходящее на нет. Очевидно, когда он соскальзывал вниз, шероховатая песчаная почва, в которую он был замурован, вытянула кинжал из ножен.

Он принялся обдумывать, стоит ли ему попытаться, придерживая кинжал за лезвие большим и указательным пальцами, потихоньку протолкнуть его обратно в ножны, чтобы не потерять драгоценное оружие в случае очередного оседания почвы – такая перспектива его пугала. Или же лучше добраться до рукоятки и сжать ее в руке – на случай, если изменение обстоятельств вынудит его прибегнуть к оружию? Последнее решение нравилось ему больше, хотя его осуществление и требовало больших усилий.

Обсуждая с самим собой эту проблему, он, забывшись, произнес вслух:

– Так или этак? – и тут же зажмурился в ожидания резкой боли. Однако, к его удивлению, ничего более неприятного, чем звон в ушах, на этот раз не произошло, – видимо, свой вопрос он задал достаточно тихо. Он обрадовался, обнаружив, что может разговаривать сам с собой, правда совсем негромко, почти шепотом, – по правде сказать, ему уже сделалось довольно одиноко под землей. Но, произнеся шепотом две-три фразы, испуганно умолк: как ни странно, каждое произнесенное им слово наводило его на мысль, что его могут подслушать и, обнаружив его присутствие, напасть. Хотя кого можно бояться в толще почвенного слоя малонаселенного полярного острова, он и сам не знал. Уж не кровожадных же клешских вампиров. Разве только богов, ибо им, говорят, слышно любое произнесенное смертным слово, даже если он разговаривает шепотом.

Немного погодя он решил отложить решение по поводу Кошачьего Когтя на потом и предпринять еще одну попытку визуального знакомства с окружением, ибо неослабевающий красноватый отблеск, пробивавшийся сквозь сомкнутые веки, говорил ему, что и в этом еще более глубоком подземелье его лицо не перестало излучать свет. До сих пор он не открывал глаз по двум причинам: во-первых, ему казалось, что помимо дыхания можно заниматься лишь чем-то одним, рассредоточение внимания может привести к спешке и панике, которые в свою очередь могут сбить с дыхания; во-вторых, при сложившихся обстоятельствах развлечений у него и так было маловато, а потому не следовало ими разбрасываться, но растягивать как можно дольше, иначе в скором времени выражение «смертельная скука» может стать для него суровой реальностью.

С теми же предосторожностями, что и раньше, он медленно открыл глаза. Ничего не произошло. Перед его глазами вновь встала шероховатая земляная стена, на этот раз испещренная белыми и голубыми крапинками, точно к почве здесь примешивались мел и слюда. И вновь, когда его глаза привыкли к этой поверхности, он обнаружил, что может видеть сквозь нее, и чем дольше он смотрит, тем глубже проникает его взгляд.

На этот раз ему долго не удавалось увидеть ничего интересного: ни камешков, ни червей, одни только крохотные голубоватые блики, какие возникают на внутренней стороне века, стоит только закрыть глаза в темноте. Он никак не мог понять, движутся ли эти пятна в толще земли или исключительно в глубинах его собственного глаза.

Наконец на расстоянии примерно восьми или десяти футов от него голубовато-белые блики сложились в высокую худую фигуру женщины, как и он вертикально погребенной в земле. Она была бледна, как смерть, ее глаза и рот плотно закрыты, лицо сохраняло выражение безмятежности, точно она спала. Подернутая странной голубизной снежно-белая кожа не давала ему покоя: где-то он уже видел этот оттенок, но вот где и при каких обстоятельствах – этого он вспомнить не мог.

Три ярда плотной земли, разделявшие их, никоим образом не затуманивали его сверхъестественно острого взора, но словно смягчали его: казалось, он наблюдает за своей неожиданной соседкой сквозь несколько слоев тончайшей вуали, более уместной в будуаре какой-нибудь воздушной принцессы, а не на этом мрачном погосте.

Поначалу он решил, что женщина ему просто пригрезилась, – удивительно, как быстро находит человеческое воображение сходство с телом человека во всем: в тумане, в клубах дыма, буйной тропической растительности, языках пламени, плывущих по небу облаках, – сказал он себе. Но чем дольше он вглядывался в фигуру, тем отчетливее она становилась. Он отвел глаза, потом глянул снова. Она не исчезла. Тогда он попытался разглядеть в очертаниях женщины другой предмет. Она по-прежнему была на месте.

Все это время она оставалась неподвижной, как статуя, так что в конце концов он решил, что это и есть статуя, прихотливой игрой случая захороненная глубоко в земле именно на этом месте. Однако по стилю она совсем не походила на изображения, встречающиеся на Льдистом. Сияющая белизна ее кожи не давала ему покоя. «Где и когда мог я видеть нечто подобное?» – ломал он голову.

Вдруг поле его зрения заполнили те самые движущиеся пятнышки, происхождение которых он затруднялся определить. Теперь они превратились в белые полосочки, каждая из которых состояла как бы из нескольких маленьких бусинок. Полоски группировались вокруг определенных частей обнаженного тела женщины – глаз, ушей, ноздрей, рта, половых органов. Приглядевшись внимательнее, он понял, что то, что он поначалу принял за бусинки, были на самом деле какие-то существа, двигавшиеся плотной группой. «Могильные черви», – закопошилась мысль, и как он ни старался, подавить ее не смог. Белые полосы обрели качество неоспоримой реальности, и уже ничто не могло убедить его в том, что они лишь продукт его разыгравшегося воображения.

Тут его посетила простая, но не лишенная логики мысль: если бы это были черви, то, несомненно, на теле были бы заметны следы тления, но худощавая бледно-голубая женщина стала еще привлекательнее, чем в тот момент, когда он увидел ее впервые, в особенности маленькие, аккуратные, упругие груди с задорно торчащими лазурными сосками, – прекрасные, словно изваянные рукой великого скульптора, они призывали к поцелуям. При других обстоятельствах Мышелов непременно возбудился бы. Теперь же, хотя в его голове и родилась мысль, что хорошо было бы взять эти восхитительные сиськи в свои ладони и ласкать их – сначала руками, а потом языком – до тех пор, пока соски не затвердеют от проснувшегося желания, как две голубые бусинки, его тело и разум оставались абсолютно спокойны, точно за него думал кто-то другой. «Бог ты мой, неужели ничто уже не разрушит ту скорлупу, в которую заключен я, Мышелов?» – мелькнула у него мысль. («Но-но, не забывайся, болван этакий, а то дышать забудешь!» – тут же напомнил он себе.) В старых легендах говорится, будто у Смерти есть сестра по прозванию Боль. Больше всего она любит подвергать людей ни с чем не сравнимым пыткам, за которыми зачастую следует Смерть.

«Но ведь это же просто статуя», – метнулась в его мозгу отчаянная мысль.

Ее губы разомкнулись, и гибкий голубой язык проворно пробежал по ним, словно его обладательница предвкушала необыкновенное лакомство.

Ее глаза открылись, и она уставилась на него красными зрачками.

Она улыбнулась.

И тут он вспомнил, где ему доводилось видеть кожу такого же оттенка, что у нее. В Царстве Теней! У Смерти, которого ему довелось лицезреть дважды, кожа на лице, руках и запястьях была такого же цвета. К тому же у стоявшей перед ним женщины были похожее лицо и фигура.

Она свела губы в трубочку, и сквозь разделявший их слой песка и грязи он услышал тихий призывный свист, каким проститутки на улицах Ланкмара зазывают клиентов. Короткие волоски у него на затылке встали дыбом; холодный пот прошиб его.

А потом произошло нечто совершенно ужасное: бледный призрак, сестра Смерти, протянула к нему руки ладонями вверх, кожа ее серебрилась, пальцы трепетали, словно от желания. Затем она развернула руки ладонями наружу и, отталкиваясь поочередно то правой, то левой ногой, поплыла к нему. Разделявшая их толща земли не больше сопротивлялась движениям ее тела, чем его взгляду.

Забыв о необходимости соблюдать осторожность и не делать резких движений, Мышелов изо всех сил навалился спиной на земляную стену, так что сердце едва не лопнуло от напряжения. И когда ему уже стало казаться, что все его усилия ни к чему не приведут, он почувствовал, как у него за спиной образовалась пустота, и тут же нырнул в нее, спасаясь от кошмарной пловчихи. Другой страх уже подстерегал его: шагая спиной вперед, он боялся провалиться в какую-нибудь бездонную яму.

Но, как выяснилось, страхи его были напрасны. Не успел он сделать коротенький шажок – каких-нибудь пол-ярда, – как вновь наткнулся на холодную шершавую стену.

Однако теперь пустота образовалась перед ним – там, откуда он только что убрал голову, туловище и одну ногу. И можно было сделать глубокий, роскошный, ничем не сдерживаемый вдох – такой, что стоил бы двадцати его тщательно отмеренных глоточков, – и убрать вторую ногу прежде, чем грязь вновь придет в болезненное соприкосновение с его телом, словно желая навсегда запечатлеть его форму во всех деталях, доказывая положение некоего философа о том, что природа – или в данном случае боги и богини – не терпят пустоты.

Ни удивление, вызванное последними более чем невероятными событиями, ни размышления о любопытных законах природы, ни даже великолепный вдох не заставили его забыть о режиме медленного дыхания через уголки полуоткрытых губ и о необходимости зорко смотреть вперед из-под полуопущенных век.

Последнее-то и показало, что его худая, как смерть, преследовательница приблизилась к нему на целый ярд. Ее положение в пространстве изменилось: теперь она не стояла, а словно бы лежала на животе, подражая движениям пловца. Ее лицо было обращено к Мышелову, так что он обнаружил, что смотрит прямо в ее голодные, горящие, как угли, глаза.

Это зрелище было выше его сил, и он опять отчаянно рванулся назад, надеясь, что происшедшее недавно чудо повторится. И оно повторилось: сначала тошнотворное ощущение падения в пропасть спиной вперед, упоительный глубокий вдох, резкий шлепок холодным шершавым пластом земли по физиономии и всем остальным анатомическим деталям, менее, однако, уязвимым в силу их защищенности одеждой.

На этот раз, оценивая результаты своих усилий, Мышелов понял, что потерял кинжал, лежавший теперь как раз на полпути между ним и его преследовательницей, острием к нему. Очевидно, его рукоятка слишком глубоко погрузилась в землю при предыдущем ударе, и, когда он сделал шаг назад, кинжал выскользнул из ножен, но, удерживаемый еще некоторое время большим и указательным пальцами его утратившей чувствительность руки, изменил положение и потому лежал теперь не вертикально, а горизонтально. Скосив глаза как только возможно, Мышелов глянул на свои пальцы – и точно, капельки крови выступили на них алыми бусинками. Бедные пальчики, они сделали все, что могли, и пострадали, исполняя свой долг!

У него не было времени раздумывать, отбросит ли его преследовательница кинжал в сторону или подхватит и попробует использовать против него же; все его силы были направлены на то, чтобы и в третий раз сделать невозможное возможным. И вновь ему удалось это сделать (на этот раз шаг получился даже шире – ярд вместо привычной половинки), и он уже поздравлял себя с успехом, когда, бросив взгляд назад, увидел, что плывущая за ним в земляном море демоническая женщина чуть приподнялась и кинжал проскользнул между ее повисших, как два сталактита, острых грудей, а ее обнаженный живот проплыл в долях дюйма от остро отточенного лезвия. Острие Кошачьего Когтя по-прежнему было нацелено на неудачливого владельца, словно игла компаса, указывающая его преследовательнице путь в подземном океане.

Он также увидел, что и ножны, повинуясь хватке окружающей их почвы, покинули свое место у пояса и тоже покоятся в земле на полпути между своим бывшим владельцем и кинжалом.

Мышелов уже сделал очередной, четвертый, – нет, пятый! – шаг назад и снова получил землей по физиономии. Проклятье! Какое унижение – убегать от костлявой бесстыжей девки спиной вперед да еще и получать на каждом шагу оплеуху!

Тут он подумал, что оба они хотя и движутся под землей совершенно по-разному, тем не менее делают это одинаково необычно; быть может, в конце концов, он все-таки бредит и все, что его окружает, лишь чудовищная галлюцинация, а не ужасная реальность?

«Не верь! – запретил он себе. – Не думай об этом!» Стоит только поверить в эту успокоительную мысль, как тут же забудешь дышать, а без этого, он знал – нет, чувствовал всем своим нутром! – ему не выжить в темном подземном царстве.

Монотонный ритм вдохов и выдохов – сначала несколько маленьких, потом один большой, – и сохранявшаяся дистанция между ним и его демонически-прекрасной преследовательницей (порой ему даже начинало казаться, что разрыв между ними увеличивается), которая только что с такой же легкостью обошла препятствие в виде кинжальных ножен, как раньше сам кинжал, начали действовать на него усыпляюще. И вскоре яркий свет разума, освещавший эту безумную сцену, погас, и Мышелов не ощущал уже ничего, кроме сопротивления шершавой холодной земли, сквозь которую он продолжал пробираться спиной вперед, словно он был чешуйчатым и волосатым чудовищем, прокладывавшим себе дорогу под землей, не задумываясь о том, куда она его выведет.

Глава 14

Если бы какой-нибудь сторонний наблюдатель заглянул в это мгновение на бывший Виселичный холм посмотреть, как дела у спасателей Мышелова, ему, без сомнения, показалось бы, что поиски стали менее активными и энергичными. Но это было обманчивое впечатление. Пока Мышелов обучался азам выживания под землей, его друзья на поверхности превратили акцию его спасения из невероятной авантюры, затеянной энтузиастом-одиночкой, в хорошо отлаженный, работающий, как часы, механизм. Прежнее рвение спасателей не угасло, скорее сжигавшее каждого из них пламя нетерпения ушло внутрь.

Сверкающий лунный диск близился к западному горизонту. В его холодном блеске особенно резко выделялись черты лица и контуры тела еще одного из людей Фафхрда, стоявшего в данный момент на самом краю ямы и то и дело наклонявшегося вперед, чтобы принять очередное ведро с землей от работающих внизу. Рядом с ямой образовался уже приличный отвал, низкий и широкий, около фута в высоту. По мере углубления раскопа все больше времени требовалось на подъем каждого очередного ведра и все глубже в землю уходил свет наполненных бисторием ламп, так что его отблески на лице и плечах наклонявшегося вперед воина уже не могли соперничать со светом луны.

Другие рабочие в этот самый момент спускали в яму очередную порцию досок – столь драгоценного на безлесном острове материала – для постройки второго яруса креплений вдоль стен; первый ярус был уже закреплен поперечными балками, прибитыми к продольным доскам коваными железными гвоздями.

Неожиданно наступившая зима ничуть не ослабела, напротив, поднялся сильный северный ветер, еще усиливающий эффект ночного холода. К северу от кухонного костра была разбита палатка, точнее, тент, открывавшийся в сторону очага и тем самым укрывавший его от ветра, получая взамен тепло. В палатке спали Мара и Клут, измученные работой в яме, ибо, как верно заметил Скор, одно дело – искать в земле уголь или золото, и совсем другое – человека, хочется надеяться живого!

Плащ Мышелова, найденный на глубине семи футов под землей, побудил Фафхрда и Сиф вновь сменить Скора и девочек на раскопе: так велико было их желание ускорить вызволение Серого. Но через два часа работы на пределе всяких возможностей они вновь вынуждены были уступить свои места в яме – на этот раз опять Скору и Гейл, чей малый рост был особым преимуществом в данный момент, так как в яме и вокруг нее и без того толклось множество людей, занятых креплением стен.

Выбравшись из ямы по вогнанным в доски обшивки специально для этой цели деревянным штырям, Сиф и Фафхрд, ежась от резкого северного ветра, устремились к огню, где всем желающим наливали горячего супа и вздрога. Женщина присоединилась к группе беседовавших у костра, мужчина, не проявляя склонности к компании и приятному разговору, удалился под прикрытие палатки. Там он осторожно, чтобы не разбудить спящих девочек, уселся в изножье кровати и принялся согревать руки кружкой горячего вздрога, обильно сдобренного бренди.

Сидевшие у костра оживленно обсуждали вопрос, живо интересовавший Сиф, а именно: возможность использования в настоящих поисках золотого трофея Пшаури, поднятого им из Мальстрема всего лишь вчера, и методы последующего от него избавления.

Афрейт полагала, что находку нужно поместить в святилище Храма Луны и сохранить в память о недавней победе островитян над врагами.

Гронигер с присущим ему чисто островным материализмом возражал, что после того, как огарок факела будет извлечен из его сердцевины, – если он им нужен, то жрицы Луны могут смело им воспользоваться, на этот предмет ни у кого возражений нет: трофей должен быть возвращен в сокровищницу, где и займет надлежащее место среди других Символов Разума, как, к примеру, Шестигранный Квадрат или Куб Честных Сделок.

На что матушка Грам заявила, что зола чужеземного бога, приправленная местной золотой магией, превратила Куб в мощное оружие, место которому только в колдовском братстве, включающем в себя нескольких сильных ведьм.

Рилл поддержала ее, заявив:

– Я держала эту золу в руках, еще когда она была факелом, зажженным от костра Локи, и помню, как этот факел изгибался в разные стороны, указывая нам путь к новому обиталищу бога в огненной стене, что в пещере, ведущей к самому основанию вулкана Черный огонь. Быть может, огарок факела сохранил достаточно прежней силы, чтобы указать нам путь к нынешнему обиталищу капитана Мышелова?

Сиф горячо воскликнула:

– Давайте попробуем! Привяжем Усмиритель Водоворота к шнуру, поднесем его к краю ямы и посмотрим, что будет. По крайней мере, он может подсказать нам, продолжает ли Мышелов падать прямо, как копье, или же его направление изменилось, и если да, то в какую сторону. Что вы об этом думаете?

– Вот что я скажу, госпожа, – поспешно заговорил Пшаури, – когда вчера вечером капитан Мышелов бранил меня за то, что я полез в Мальстрем, я вдруг почувствовал, как Куб завибрировал в моей сумке, словно меж ним и капитаном есть какая-то незримая связь, хотя когда я нырял за ним в море, ни я и никто другой об этом и не догадывался.

Прилетевший с востока тонкий протяжный звон колокольчика заставил Сиф и ее слушателей обернуться в сторону, противоположную той, куда садилась луна: двигавшаяся через луг одинокая яркая точка возвещала о скором прибытии очередной собачьей упряжки из казарм.

Но ни пронзительный звук бубенцов, ни предшествующий разговор у костра не в силах были развеять мрачных дум Фафхрда. Вздрог уже давно простыл в его руках, а он все продолжал сидеть в тени палатки, низко склонив голову и погрузившись в свои мысли.

На самом деле, стоило только ему усесться, как на него с оглушительной силой нахлынули воспоминания. Ему вспомнился эпизод – давно это было, чуть ли не двадцать лет тому назад, – когда он вот так же вкалывал как проклятый, несколько часов подряд, чтобы спасти Мышелову жизнь, а потом, когда все кончилось, ему еще пришлось силком выволакивать вопящего и отбивающегося друга из облюбованного им гроба. Все это произошло в магической империи Пожирателей, гениальных торговцев грязью, и в том случае у него также не было ни минуты отдыха. Сначала ему пришлось бесконечно долго уламывать придирчивых и сварливых магов, Шильбу Безглазоликого и Нингобля Семиокого, его и Мышелова таинственных наставников, чтобы те согласились сообщить ему необходимые подробности и оказать посильную колдовскую поддержку для борьбы с Пожирателями; после чего он сражался с неутомимой железной статуей, вооруженной громадным двуручным мечом с отливающим холодным синим блеском клинком: в этом бою, чтобы сохранить свою жизнь и спасти друга, Фафхрду пришлось применить весь свой недюжинный талант фехтовальщика и на ходу вспомнить или изобрести массу сложнейших приемов, позволивших ему наконец одержать верх. А в довершение всего он вынужден был буквально силком уволакивать Мышелова, до неприличия увлекшегося созерцанием громадных жирных пауков в клетках, которые его затуманенному могучими колдовскими чарами взору представлялись стройными красотками в соблазнительно коротких платьицах.

Но в тот раз Мышелов все время был рядом, хотя и беспрестанно валял дурака и отпускал глупые шуточки, комментируя их со статуей бой. И в конце концов именно Мышелов добил статую, развалив ей голову огромным топором Фафхрда, который он принял за шутовскую погремушку. И варвару было не так тяжело, несмотря на то что он принял на себя двойную тяжесть слов волшебников и костедробительных ударов статуи. На этот раз Серый просто исчез, без фанфар и аплодисментов, без шуточек или иных напутственных речей, провалился сквозь землю, даже без савана или гроба, способных защитить его от холодных объятий земли. Единственное, что он смог произнести или, точнее, выдавить, прежде чем глина забила ему рот, – это страшные слова: «Фафхрд, помоги». И вернуть его можно, не сражаясь мечом или словом, а лишь копая, скребя и просеивая землю, медленно, однообразно и беспрерывно: работа, дающая надежду, только пока заняты руки. Как только наступает малейшая передышка, немедленно приходит осознание тщетности попыток пробиться сквозь толщу земли к человеку и найти его живым, как будто он клешитский вампир или восточный факир, который может часами дышать под землей. Безнадежно! Фафхрду удалось уговорить остальных – и себя тоже – заняться этим только потому, что ни у кого не было идеи получше, а также потому, что людей необходимо было заставить чем-то заниматься, чтобы они не предавались горю и страху, что подобная участь может постигнуть еще кого-нибудь из них.

Фафхрд сжал здоровую ладонь в кулак и уже замахнулся было, чтобы выместить свое отчаяние на ни в чем не повинной кровати, но вовремя вспомнил о спящих девочках. Он думал, что соседняя кровать пустует, но, приглядевшись, увидел выглядывающую из-под темно-зеленого одеяла ярко-рыжую шевелюру самозваной илтхмарской принцессы, на деле корабельной проститутки Пальчики, чей укоризненный взгляд преследовал его всю ночь: почему, дескать, ты не спас своего друга или, по крайней мере, не последовал за ним, как и подобает преданному товарищу. Неожиданно его охватила злость – какое право она имела критиковать его?

И все же она была права, как ни крути: много раз они с Мышеловом рисковали головой вместе – и в тот раз, когда, в немом молчании поставив парус, отплыли они на запад к берегу смерти, называемому также Черным Берегом; и когда, соблазненные блуждающими морскими огнями, направили свой корабль в Великое Экваториальное Течение, пройти которое до тех пор не удавалось ни одному кораблю; и когда взобрались на Стардок, высочайшую гору Невона, или спускались в пещеры Квармалла, и когда дважды встречались со Смертью в его собственном замке в Царстве Теней. Но на этот раз, когда земля Невона поглотила Мышелова, он, Фафхрд, сплоховал.

Серебристый звон бубенцов собачьей упряжки прозвучал уже рядом и замер у костра. Скаллик, не успев еще соскочить с кучерского сиденья, уже сыпал новостями: оказывается, Большой Мальстрем стал закручиваться быстрее, ревя и завывая в холодном лунном свете. Сиф и Пшаури поднялись ему навстречу.

Шум отвлек Фафхрда от его размышлений как раз настолько, чтобы осознать, куда уже так давно направлен его взгляд. Пальчики повернулась во сне на другой бок и выпростала руку поверх одеяла. Кого же напоминало ее бледное лицо?.. Когда-то он любил эти черты. Что же за женщина это была?..