Но вот традиционный парад машин окончен; теперь ему предстоит держать речь перед рабочими. А они уже собираются на огромном заводском дворе, который служит одновременно посадочной площадкой для личных вертолетов владельцев предприятий и технического персонала.
      Правильный шестиугольник двора заканчивается большим полукруглым зданием, где размещаются различные службы. У входа в здание воздвигнут помост, на который строго по ранжиру поднимаются представители местных властей. В центре становится губернатор, справа от него — Патрене. Рабочие — а их собралось не менее пяти тысяч — уже вышли из цехов, все в чистых робах; на груди, чуть пониже миниатюрного трехцветного флага с двумя сплетенными кольцами, красуется позолоченный значок с крупными буквами CAT — Солнечная ассоциация тружеников. Но эти солнечные труженики босы, и к тому же от них нестерпимо пахнет.
      Патрене еще издали чувствует этот противный болотный запах, который не в силах заглушить духи и ароматные мази дам.
      Первым произносит речь губернатор. Он подносит листок бумаги прямо к своему классическому носу, а тот в свою очередь вздымается к светлому небу (и это в черный день провозглашения на Несе профсоюза!), и гнусавит:
      «Свободно и честно…» Снова хруст бумаги, и снова из носа с шипением вырывается: «…справедливость, порядок!»
      Наступил черед Патрене. Роза поправила ему проклятый пояс, он схватил микрофон и, переходя на крик, завопил:
      — Я говорю-ю-ю, что двадцать лет назад здесь были одни болота. Но вы своим трудом…
      Теперь уже кричат рабочие: «Пат-ре-не, Пат-ре-не!», а он смотрит на них выпученными глазами.
      Неужели они до того глупы, что принимают все это всерьез? У стариков на глазах слезы, а он вешает каждому на грудь медаль. Если б от них так не воняло, он бы их, ей-богу, обнял. Галактическое телевидение уже запечатлело эту патетическую сцену; на Земле его видят жена и министры. А туземцы без устали скандируют: «Нес, Нес, Пат-ре-не, Пат-ре-не!» Пришлось включить сирены, лишь тогда Торболи сумел объявить дальнейшую программу празднества: бесплатный обед в столовой, танцы на болоте и в заключение бенгальские огни.
      Теперь Патрене может, наконец, пригласить губернатора на коктейль.
      Рабочие потянулись в столовую; потом они разбредутся по своим домам, окруженным колючей проволокой. После заката они имеют право выходить на улицы только под охраной полиции во избежание нежелательных инцидентов. «Это позволяет местным жителям и землянам взаимно оберегать свою свободу», — каждый вечер повторяют бесчисленные репродукторы. Но если даже туземец даст полицейским взятку, куда он сможет пойти? Бары открыты только для землян, а в клубе чаще всего разрешают появляться лишь в комбинезоне, которого у туземца нет. «Не хватает только, чтобы эти ублюдки с водянистыми глазками пялились на наших дам. Пусть себе веселятся за колючей проволокой. Впрочем, меня это не касается. Моя жена веселится на Земле. А жаль. На торжественной церемонии куда пристойнее появиться вместе с женой. Кстати, Бессон так и делает. Правда, его дражайшая половина такая же долговязая, как и он, и весьма изрядно подремонтирована, но, что ни говори, она остается первой дамой «Новой Америки».
      Самому Бессону без малого семьдесят, костяшки его пальцев больно впиваются в мякоть рыхлой руки Патрене. Владелец «Новой Италии» с преувеличенным энтузиазмом восхваляет проницательность мистера Бессона, который еще в прошлом году согласился на интеграцию. Ему-то хорошо, он — единственный хозяин «Новой Америки», мощного промышленного комплекса, во много раз превосходящего «Новую Италию». Где уж ей соперничать с картелем Бессона. Хитрый старик одобрил интеграцию, и теперь ему, Патрене, ничего другого не остается, как только последовать его примеру. От бессильной ярости у него начинает болеть печень, и он с еще большим энтузиазмом поздравляет своего конкурента.
      Бессон смотрит на Патрене своими рысьими глазами и, когда тот говорит: «Теперь эти туземцы станут вровень с нами», — разражается громким смехом, обнажив тридцать два зуба из первоклассного белого дентина.
      — Разумеется, мой дорогой Патрене, и это будет записано в конституции Солнечной системы, где также сказано, что рабочий Чикаго имеет равные со мной права и одинаковые обязанности. Свобода и демократия для всех. Мы, земляне, идеалисты, а идеалы стоят дорого. Увы, мы всегда платили сполна. Это доказано историей. Коль скоро рабочий Чикаго имеет равные со мной права, мы не можем отказать в равенстве и рабочему Неса.
      — Согласен, но только в пределах колючей проволоки.
      — Дорогой Патрене, вы слишком привержены к колючей проволоке. Вы сентиментальны, как, впрочем, и все расисты. А расизм сейчас не в моде. Усвойте следующий принцип: рабочий может стать таким же богатым, как и я. Но раз он им не стал, значит, он кретин. Я дал ему свободу, однако не собираюсь отдавать в придачу и мои деньги. Пусть он их сам заработает. А теперь давайте выпьем за равноправие.
      А Торболи тем временем переходит от одной группы к другой, успевая каждому сделать комплимент. От его глазок-щелей на черепашьей голове ничего не ускользает, даже пустой бокал супруги губернатора, которая беседует с миссис Бессон.
      — Мадам, не хотите ли мороженого по-итальянски?
      — Благодарю вас, дорогой Торболи.
      Ага, и Торторелли тут!
      — Как поживаете, любезный друг?
      — Неплохо. Вот только жара здесь невыносимая. Но какой чудесный праздник! О нем будут вспоминать и в будущее воскресенье, когда прилетят делегации землян.
      — Делегации? Кто вам сказал, Торторелли?
      — Подслушал разговор губернаторской свиты. Глупо, да?
      — Напротив, очень разумно.
      Этот Торторелли с трудом передвигается на своих негнущихся ногах. Видно, шлем здорово давит ему на плечи, но он не снимет его — это было бы неприлично. А Бенедетто Торторелли не сделает ничего такого, что выглядело бы неприличным. Торболи до того уверен в своем кибербухгалтере, что даже не замечает, как ловко тот его дурачит. Больше всего директор боится, как бы Патрене, изрядно выпив, не начал болтать лишнего. Он отыскивает его глазами. Так и есть, этот жирный боров вовсю хлещет вино. Хоть бы уж лопнул поскорее от ожирения, тогда бы он, Торболи, полностью завладел контрольным пакетом акций «Новой Италии». И уж он-то сумел бы растолковать мистеру Бессону всю важность единого фронта промышленников Неса против интриг правительства.
      — Виски, мистер Бессон?
      Старик поразительно стойко борется с опьянением, но Торболи все-таки подмечает похотливый взгляд, которым тот окинул стройную и полногрудую Кьяри, техника «Новой Италии».
      — Синьорина Кьяри не только красивая женщина, но и отличный работник.
      Бессон откашлялся и с деланным равнодушием бросил:
      — Очевидно, вы не уступите ее «Новой Америке»?
      Торболи пожал плечами.
      — Все дело в цене. Собственно, иначе и не бывает.
      — Не нравится мне ваша манера выражаться. Ах, молодежь, молодежь! Сколько вам лет, Торболи?
      — Сорок девять. — И больше он ничего не сказал, поняв, что и так сморозил глупость.
      — Познакомьте меня с этой Кьяри, дружок, — голос Бессона смягчился. — Не исключено, что наше акционерное общество сможет предложить ей более интересную работу.
      — Что до меня, то я не возражаю.
      — Я в этом и не сомневался. Буду рад повидать вас в самое ближайшее время. Ведь нас с вами объединяет любовь к старинным вещам.
      Торболи не сумел скрыть своей радости — Бессон в завуалированной форме сделал ему многообещающее предложение. В тот же миг его взгляд встретился с блаженным взором Торторелли.
      — Синьор Торболи, я тоже коллекционирую старые вещи. Вы непременно должны побывать у меня.
      — Конечно, конечно. Как-нибудь вечерком. А пока, будьте добры, пригласите синьорину Кьяри составить нам компанию.
      Кибербухгалтер послушно отправился выполнять приказание и вскоре вернулся с Кьяри. Мистер Бессон галантно предложил ей руку.
      — Не хотите ли выпита вместе с нами, очаровательница?
      — Пожалуй, аранжад по-итальянски.
      Торболи подозвал метрдотеля, и тот подобострастно выслушал приказание, после чего отыскал туземца-официанта в белом фартуке и гаркнул:
      — Аранжад по-итальянски, живо!
      — Извините, синьор, но аранжад кончился.
      — Болван, тебе же ясно сказано: аранжад. Сбегай в бар дирекции, в технобар — словом, куда хочешь, но чтобы через пять минут аранжад был.
      Официант, прихрамывая в своих узких туфлях, ринулся на улицу, стараясь, упаси бог, не задеть кого-нибудь из землян. Возле дома ему на глаза попался мальчишка-разнорабочий. Сняв башмаки, юный несианин блаженно болтал голыми ногами. Официант схватил его за шиворот и, наградив отборными несианскими ругательствами, велел отыскать этот чертов аранжад. И мигом, если он не хочет навсегда остаться на улице. Мальчишка вихрем помчался выполнять приказание.
      Наконец синьорина Кьяри получила свой аранжад. Одарив мистера Бессона признательным взглядом больших темных глаз, она благосклонно выслушивает его комплименты, а Торболи довольно улыбается. Торторелли пристально смотрит на них. «Нет, все-таки Патрене лучше Торболи. В сущности он не так уж плох: ходит, выпятив живот, и всем повторяет, что хозяин здесь он. А вот Торболи, тот — как болотная лихорадка: ты ее замечаешь, лишь когда тело покрывается зелеными пятнами. Но тогда и другие это видят, и тебе каюк».
      Патрене не верит, вернее, не хочет верить словам врача. Он сидит в кресле, сложив руки на животе, и время от времени начинает ожесточенно чесаться.
      Вчера у него обнаружили крапивницу. А все из-за этого идиотского комбинезона, ужасной духоты на вечере, проклятых туземцев и Торболи с его злым лицом и узенькими глазками, которые глядят не то на тебя, не то в окно.
      — Так, значит, вчера губернатор мне солгал? — обращается он к Торболи. — Я же ему сказал, что воскресенье станет знаменательным днем. А он в ответ: «Безусловно, безусловно… Но кто, по-вашему, выиграет в этом году кубок? Многие предсказывают победу «Новой Англии». Говорят, у них потрясающий вратарь».
      Торболи желчно улыбается.
      — Да, губернатор, прежде чем сказать что-либо важное, записывает каждое слово на листке бумаги. Не в пример тебе.
      — А я что, глупости говорил?
      — Из твоей речи можно быдо заключить, что ты один колонизовал всю планету.
      — Туземцы мне аплодировали.
      — Любопытно, ты, кажется, всерьез стал с ними считаться!
      — С этими ублюдками?! Ты шутишь! Но все-таки они работают на меня. Знай они свое место, я бы даже с ними примирился. Построил бы для них дома, школы, бассейны. На кой дьявол им профсоюзы и политические права, скажи на милость?
      Торболи удивленно вскинул брови:
      — Ты это всерьез?
      — Конечно. Предоставь правительство свободу действий мне и другим промышленникам, на планете царили бы мир и спокойствие. Несианская конституция должна начинаться словами: «Мыться каждое утро — обязательно». А вместо этого политиканы и тут мутят воду. Ну, а каков результат, сам видишь. Ваша идиотская демократия! Чего от нее ждать…
      — Я-то здесь при чем? Это же не моя выдумка.
      Патрене снова ожесточенно зачесался и с яростью взглянул на собеседника.
      — Ты меня убедил. Главный враг — мы сами. Никому нельзя доверять.
      Торболи натянуто улыбнулся.
      — Ты сегодня не в духе. Но уж мне-то ты можешь доверять. Разве я когда-нибудь тебя подводил?
      — Нет, тебе я, безусловно, верю. Ведь ты подписываешь все документы вместе со мной.
      Нижняя губа Патрене выпячена, пальцы беспрестанно скребут живот.
      Торболи взбешен, он понимает, что оплошал, и пытается взять реванш.
      — Ну что ты беспрерывно чешешься? Ни дать, ни взять — вшивый несианин.
      — У меня крапивница.
      Торболи мгновенно отшатывается.
      — Ты уверен?
      — Видишь красные пятна на животе? Конечно, ты предпочел бы узнать, что у меня проказа. Тебе это было бы только на руку. Все, все вы обрадовались бы, сдохни я сегодня! Но не надейся, я проживу еще сто лет. Вам назло.
      — Не распаляйся. Ты похож сейчас на туземца, который страшится увольнения.
      — Таких, как я, не увольняют. Они сами подают в отставку. Но вам придется долго ждать. Я намерен оставаться здесь до конца своих дней. И если разорюсь, то и остальные останутся без гроша. Вы накупили акций, не так ли? И ты больше всех. Знаешь притчу священников: да погибнет Самсон вместе с флибустьерами.
      — С филистимлянами. Чем разыгрывать трагедию, ты бы лучше объединился с мистером Бессоном.
      — Он уже объединился с другими, а нам остается лишь пристроиться в хвост. А если хвост застрянет, Бессон не поколеблется его отрубить. Три года назад я сам об этом подумывал, но ты меня отговорил. А теперь уже поздно. Нес — присоединившаяся планета.
      Торболи нервно расхаживает по комнате, и его голова дергается сильнее обычного. Патрене видит, что Торболи и в самом деле взволнован. Если вначале это его радовало, то теперь он и сам испытывает чувство растерянности. Он хватает газеты и протягивает Торболи.
      — Да, да, в «Новой Италии» это ясно каждому. Вот, можешь полюбоваться. Сплошные предложения об открытии домов культуры и стадионов для туземцев. Как будто священники уже не позаботились об их перевоспитании. Церковь, та давно присоединилась к партии победителей. А ты строил из себя антиклерикала. Интересно, что ты имеешь против церкви?
      — Это мое личное дело.
      Торболи не хочет признаваться, что в юности его выгнали из духовной семинарии.
      — И потом, это не лучший ход. Кстати, кто тебе запрещал ходить в церковь? Я? Если хочешь знать, я на все согласен. Лишь бы ты встряхнулся. Ты одним своим замогильным видом наводишь панику. Люди смотрят на тебя и думают, что дела обстоят хуже, чем на самом деле. Я лично остаюсь оптимистом. К примеру, Торторелли работает отлично. Берет данные и без разговоров садится за работу. Ты же…
      — А что я?.. Я прикидываю в уме наши возможности. И пожалуй, кое-что придумал.
      Похоже, Торболи говорит это искренне, и Патрене меняет гнев на милость.
      — Раньше меня считали неминуемым банкротом. А теперь… Я не собираюсь сдаваться. Сегодня получил письмо из Рима. Родные пишут, что скоро приедут.
      — Вот и отлично. Может, и твой сын приедет. Нам нужны молодые руководители.
      — А я, значит, конченный человек? Нет, сын не захотел стажироваться в колонии. Теперь мы чужие друг другу. Он полон новых идей. По его мнению, наше время прошло. Дудки! Здесь я хозяин и останусь им до последней минуты.
      — Отлично, приказывай, хозяин.
      Торболи налил себе двойную порцию виски, вернулся, сел напротив Патрене и вопросительно поглядел на него:
      — Итак?
      — Итак, для начала надо сходить к Торторелли и посмотреть, готов ли баланс.
      В полуподвале, где работает Торторелли, так темно, что Торболи дважды споткнулся, прежде чем добрался до кибербухгалтера.
      — Как это вы умудряетесь работать в темноте?
      — Привычка, дотторе, — и Торторелли включает ради гостя еще одну лампу.
      — Ну, а как продвигается баланс?
      — Частичный отчет уже готов.
      — Разрешите, я взгляну.
      Торболи с уважением глядит на сложные вычислительные машины. Сам он хорошо знаком лишь с парамагнитными элементами, отключить которые под силу только высококвалифицированному кибернетику, да и то не сразу. Если эти элементы действуют, значит, все в порядке; если они вышли из строя, немедленно срабатывает автоматический сигнал тревоги, и к месту происшествия устремляются полицейские машины.
      Торболи же специализируется на людях, которыми он управляет как послушными механизмами. Взять хотя бы Торторелли — это автомат, покорно и беспрекословно подсчитывающий колонки цифр.
      Кибербухгалтер протянул ему лист бумаги, и Торболи сразу взглянул на итоговую сумму.
      — Так у нас огромный пассив!
      — Насчитал согласно вашим данным, синьор директор.
      — Кретин! Тут какая-то ошибка!
      — Может, я и кретин, но машина не могла ошибиться, а все данные мне дали вы. Разрешите, я включу магнитофон.
      Голос кибербухгалтера звучит спокойно, и это еще больше раздражает Торболи. Услышав свой собственный голос, он бросается к магнитофону, чтобы нажать кнопку стирания. Но его останавливает рука Торторелли.
      — Зря волнуетесь, дорогой директор.
      Нет, это не рука, а стальные тиски! Торболи застывает на месте, и кибербухгалтер тут же отпускает его.
      — Не понимаю, что вас так встревожило, любезный Торболи? Быть может, вы забыли кое-какие данные? Прошу вас, назовите дополнительные цифры, и мы проверим итог.
      Торболи убежден, что кибербухгалтер втайне подсмеивается над ним. «Прошу вас», — как он это сказал, слишком уж вежливо, со скрытой издевкой! О, да он и в самом деле нагло усмехается! Жалкий карлик, подвальная инфузория смеет издеваться над ним, генеральным директором!
      — Так где же ваши новые цифры?
      Не в силах сдержаться, Торболи отвешивает кибербухгалтеру звонкую пощечину. И мгновенно вопль, его, Торболи, вопль, разносится по комнате. Такое впечатление, будто он ударился рукой о стену. Торторелли шагнул к нему, Торболи со стоном отшатнулся и чуть не упал.
      — За что, синьор директор, за что? Поверьте, я всей душой предан вам.
      Голос бухгалтера звучит жалобно, плаксиво, но Торболи отчетливо слышит в нем насмешку и злую иронию.
      Он, не раздумывая, обращается в постыдное бегство. Задыхаясь, взбегает вверх по ступенькам и бросается к лифту, быстро проходит по коридору, держа правую руку в кармане. Служащие вежливо здороваются с ним, но он не отвечает, плечом отворяет дверь служебного кабинета Патрене, и еще с порога кричит Розе:
      — Убирайся!
      Роза глядит на него с ненавистью и уходит, лишь когда сам Патрене вежливо просит ее:
      — Прошу вас, Роза, оставьте нас на время одних. Что с тобой? У тебя такой вид, будто случилось несчастье? — встревоженно спрашивает он.
      Торболи вынимает из кармана руку.
      — О черт, где это тебя угораздило?
      — В комнате твоего Торторелли.
      Рука сильно вспухла и покрылась багрово-синими пятнами. Патрене наклонился, посмотрел внимательнее.
      — Ты пьян! — закричал он.
      — Нет, — простонал Торболи. — Твой Торторелли — робот.
      — Ро…робот?
      — Да, и это ужасно. Не знаю, кто его подослал, но он робот. Я дал ему пощечину, и вот, полюбуйся, что стало с рукой.
      Патрене побледнел как смерть. Проглотив таблетку, он судорожными глотками запил ее водой из графина.
      Быть того не может! Этот тихий, незаметный гномик двадцать лет служит у него бухгалтером. Да и не существует роботов с лицом человека. Нет, у Торболи определенно на миг помутилось сознание. Патрене ободряюще улыбнулся ему, вызвал Розу и велел ей привести Торторелли.
      — Это же безумие — звать сюда робота. — Торболи со стоном приложил мокрый носовой платок к вспухшей руке. — Надо придумать план защиты. Нам противостоит опасный и коварный враг.
      — Ты начитался книг по научной фантастике, — твердо сказал Патрене. — Видел ли ты когда-нибудь робота, который бы всем и каждому позволял издеваться над собой?
      — Ну, а ты когда-нибудь видел, чтобы от пощечины так вспухла рука? Посмотри.
      Патрене согласен: такого не бывает. И все-таки ему не верится, что Торторелли — робот.
      — Два десятка лет на моем заводе работал робот, и никто ничего не заметил! Это похоже на эпизод из приключенческого фильма. У тебя с головой явно не все в порядке.
      — Ты что, считаешь меня сумасшедшим?
      Торболи снова застонал, но тут же умолк — Роза ввела Торторелли. Взбудораженный, раскрасневшийся кибербухгалтер что-то невнятно бормотал, размахивая своими маленькими ручками.
      Патрене схватил его за руку — она была потной и вялой. Он незаметно, кивком головы приказал Розе выйти.
      Торторелли протер очки и, вытирая слезы, прошептал:
      — Я предан вам всей душой. А синьор Торболи разгневался и ударил… по счетной машине. За что?
      — Успокойтесь, дорогой Торторелли, — ласково сказал Патрене. — Это все шутки проклятой планеты. Да и положение наше не из легких. У кого угодно могут сдать нервы.
      — Понимаю, понимаю. Но ведь я хочу вам помочь. Для меня на заводе нет секретов. И все-таки очень трудно составить баланс. А синьор Торболи вздумал все испортить.
      — Вы правы, — соглашается Патрене. И, повернувшись к Торболи, приказывает: — Ну, миритесь, и поскорее.
      Торболи протянул было здоровую руку кибербухгалтеру, но тут же со страхом ее отдернул.
      — Не бойтесь, Торболи, не бойтесь. Пожмите руку нашему верному другу.
      И Торболи принужден пожать мягкую, потную руку кибербухгалтера. Он даже выдавил из себя слова извинения и потрепал Торторелли по щеке.
      — Я всегда говорил, что вы хорошие, добрые люди, — с блаженной улыбкой пролепетал кибербухгалтер.
      — Надеюсь, вы поняли, что от вас требуется? — деловым тоном спросил Патрене.
      — Конечно, баланс за все двадцать лет. Вот увидите, я составлю такой баланс, что он будет достовернее подлинного.
      — Если все пройдет удачно, вас ждет место административного директора.
      — Место Ланчерти?
      — Берите выше. Вы будете стоять у Ланчерти на голове. Слово Патрене. Настал час ветеранов. Ловите же удачу, мой дорогой Торторелли.
      Выйдя из кабинета, Торторелли гордо вскинул голову и хладнокровно выдержал ледяной взгляд, которым его наградила Роза. «Этот гномик возомнил о себе невесть что. А патрон давно уже перестал делиться со мной своими планами. Какие все подлецы!»
      И когда из кабинета выходит Торболи, придерживая бессильно повисшую руку, она с чрезмерной заботливостью спрашивает:
      — Что с вами, дотторе? Вы ударились о дверь?
      — Вы не ошиблись, — цедит сквозь зубы Торболи, напрасно пытаясь убедить себя, что он и в самом деле ударил не Торторелли, а счетную машину.
      Патрене наконец-то понял, что правительство Земли, по сути дела, защищает его от Ассоциации слаборазвитых планет. Нес будет включен в состав Галактической Федерации, лишь когда это окажется выгодным землянам. А пока надо использовать в своих интересах кали, местных властителей. Хоть они и выучились читать и писать, Патрене не может преодолеть к ним антипатию. От них исходит такой отвратительный запах, как, впрочем, и от всех туземцев; подойти к ним и то неприятно. Торболи эти «фокусы» Патрене просто бесят.
      — Почему бы тебе не посмотреть, как с ними беседует Бессон?
      — Вы с этой Кьяри и так слишком часто его навещаете.
      — Приходи вечерком, и ты научишься кое-чему полезному. Кстати, Бессоы разработал план, который он намерен представить правительству. Мы, промышленники Неса, должны объединиться, иначе государство нас проглотит.
      — Об этом я и сам догадался, дорогой Торболи. Министр колоний в последнее время что-то слишком много путешествует. Впрочем, министров я не боюсь. Я всегда смотрю им прямо в лицо. Хочу убедиться, есть ли у них рот. Если есть, то всегда можно договориться.
      — Э, твой метод хорош для мелкой рыбешки, в крайнем случае для губернатора, который, кстати, в последний момент оставил тебя в дураках. Но для министра он не подходит. А вот если б все промышленники Неса объединились, мы могли бы сыграть на равных и с министром, Посмотри, дорогой мой, на жителей Веги, они-то умеют играть дружно, всей командой. Попробуй-ка забить им гол. И вообще что ты понимаешь в галактической политике?
      — К твоему сведению, я принадлежу к тем людям, которые сами пробивали себе дорогу.
      — Ваше время прошло, нужно перестраиваться.
      — Ты рассуждаешь, как мой старший сын.
      — Сыновья стали умнее отцов. У экономики — свои железные законы. Сегодня еще большее значение приобретают программирование и совместные действия.
      — Знаю я эти басни Бессона. Уж очень ему хочется все заграбастать и отправить меня на пенсию.
      — При чем тут пенсия? В современной промышленности нет места для индивидуальных действий. Все должно быть предельно функционально.
      — Интересно, какую функцию выполняет у этой старой развалины Бессона синьорина Кьяри?
      Патрене разошелся. Он изрыгал столь замысловатые и непристойные ругательства, что Торболи невольно рассмеялся. Только тогда Патрене изменил тон. Помолчав, он со вздохом сказал:
      — Я знаю, что проиграл. Но предпочитаю уступить скорее Бессону, чем моему сыну.
      Торболи молча кивнул головой. Патрене передернуло. Желая досадить своему генеральному директору, он выпалил:
      — Ладно, я приду сегодня вечером, но прихвачу с собой Торторелли.
      — Что-о-о?
      — Пригласи его. Ведь он единственный, кто нам бескорыстно помогает.
      — Нет уж, приглашай его сам. Я не намерен с ним встречаться.
      — Почему вдруг?
      — Мне не нравится выражение его лица. Он разговаривает со мной как равный с равным. Стал одеваться по моде, подстриг свои космы. Ненавижу новоиспеченных чистюль.
      — А как же твой хваленый архив? — Патрене от души расхохотался. — Ты называл его кретином, помнишь? А он, оказывается, тебя перехитрил.
      Торболи поспешил уйти. Его маленькие злые глазки пронзают насквозь двух идущих навстречу служащих. Роза нагло поворачивается к нему спиной. Ничего, он с ней еще рассчитается.
      Патрене нажимает кнопку и приказывает Розе вызвать Торторелли.
      Ровно через двадцать секунд Роза докладывает:
      — Торторелли говорит, что не может прийти; у него срочное дело.
      — Предупреди его, что я сам спущусь вниз. Понимаешь, речь идет о важном деле.
      Что за чушь, он — хозяин завода, а этот жалкий сморчок бухгалтер осмеливается не выполнить его приказание! Ладно, сейчас он ему покажет.
      Он выходит из кабинета, важно выпятив живот, по дороге успевает игриво потрепать по щеке молоденькую служащую и лишь затем не спеша спускается в бухгалтерию.
      — Зажги свет! — еще с порога приказывает он Торторелли.
      — Разве, ты не хвалился еще вчера, что у тебя орлиный взор? — ответил из полутьмы иронический голос. У Патрене часто и гулко забилось сердце.
      — С каких это пор всякий жалкий червяк смеет называть меня на «ты»? Да ты хуже…
      — А разве ты обращаешься ко мне на «вы»?
      И в тот же миг ярко загораются сразу все огни. Патроне растерянно хлопает ресницами и лишь тут замечает Торторелли — кибербухгалтер развалился в кресле.
      — Так вот как мы работаем!
      — Думать — это тоже работа, и нелегкая.
      Торторелли протяжно зевает.
      — Конечно, была бы в отделе приличная счетная машина, мне не пришлось бы напрягать мозги. Мне нужна машина наподобие вот этой.
      Он убрал ноги со стола, наклонился и вынул прямоугольную пластмассовую пластинку.
      — Ну-ка, взгляни.
      — Похоже на рентгеновский снимок. Зачем он тебе?
      — Не туда смотришь.
      Торторелли разгладил лист.
      — Расчет вероятности происходит одновременно с секторным расчетом. А это экономит уйму времени. Кто тебя надоумил, дорогой Патрене, купить такую допотопную счетную машину? Как-никак мы — самое крупное предприятие во всей «Новой Италии».
      Патрене сразу утратил всю свою самоуверенность.
      — Но Торболи утверждает…
      — Что он понимает, твой Торболи. Заставляет своих агентов снимать порнографические сценки из интимной жизни инженера Корбелли, стремясь запугать этого бездельника. Да в Галактике полным-полно куда более толковых инженеров. Торболи хочет держать всех в кулаке. Знаешь, на кого он похож? На туземного кали.
      — Откуда тебе известно про микрофильмы?
      — Но об этом все знают. Ты ублажаешь этого Торболи, словно он курочка, которая непременно снесет золотое яичко.
      — Ну, положим, специалист он отличный. Сам Бессон не прочь его переманить.
      — И ты в это веришь?
      Торторелли грустно улыбается. Он и сам не может понять, какого дьявола ему вдруг вздумалось давать советы хозяину.
      — Бессон хочет околпачить тебя, дорогой Патрене. Ты можешь продать дом, элиспринт, даже собственные штаны, но не продавай контрольного пакета акций. Впрочем, ты промышленник и разбираешься в подобных вещах получше меня.
      — А ведь ты прав. — Патрене садится рядом с кибербухгалтером и доверительно говорит: — Знаешь, Торболи предлагает мне слиться с Бессоном.
      Торторелли снова кладет ноги на стол.
      — Отлично. Ликвидируем «Новую Италию», и скоро здесь тоже будут хозяйничать американцы. Кажется, ты говорил, что тебе дорога наша страна?
      — При чем здесь наша страна?
      — Неужели ты не понимаешь, что раз Бессон заигрывает с тобой, значит у него есть на то свои расчеты?
      — Я понимаю, но ведь другого…
      — Ты позволяешь Торболи командовать собой.
      — Я… Прошу не забываться! Помни, кто ты!
      — Да, я бухгалтер. Я не Торболи. Ты хозяин, а я служащий. Каждому свое. Поэтому перейдем снова на «вы». Я работаю, потому что вы платите мне за это. Ни о какой дружбе между нами не может быть и речи. Я не рвусь к власти, как Торболи. Всяк сверчок знай свой шесток.
      Он изрекает одну сентенцию за другой, а сам думает: «Как вы мне все надоели». Заискивающий хозяин хуже хозяина высокомерного, но Торболи хуже всех.
      — Верите ли, Патрене, когда я был ничем, пешкой, мне было куда лучше, чем теперь. Только тогда я и чувствовал себя счастливым.
      — А я никогда не был счастливым.
      — Знаю, — невольно вырвалось у Торторелли. — Когда мы оба были молоды, я завидовал вашему росту, красоте, богатству. Но вскоре эта зависть прошла. Не догадываетесь, когда именно? Так вот, когда улетела ваша жена…
      Торторелли думает, что уязвил патрона в самое сердце, но тот растроганно бормочет:
      — Только вы меня понимаете.
      Торторелли в замешательстве делает вид, будто вновь принялся за работу.
      — Мы с вами одиноки, — вкрадчивым голосом продолжает Патрене. — Почему бы нам не сходить вместе к мистеру Бессону на коктейль?
      — Сегодня вечером не могу. Хочу послушать «Гамлета».
      — По телевидению передают несколько футбольных матчей. Я попрошу Розу заснять их на микрофильм.