----
      Всю ночь Эрсарихан гнал верблюдов на север. Демир газык - полуночная звезда, вокруг которой созвездия кружат, как лошади на арканах, сверкала прямо в лицо. Слабый ветерок тянул навстречу, и старик вдыхал его полной грудью, то был прекрасный ветер газавата!
      Да, его час настал. Долгожданный, трижды благословенный час. Газават священная война! - годы и годы терпеливо ждал он ее прихода. Ждал затаившись, напялив презренную шкуру жалкого пастуха Азизбека. И вот появился вестник. Три слова, три заветных словца, бережно хранимых где-то в тайниках души, подтвердили подлинность посланца. "И каждый получат по заслугам", - ответил Эрсарихан строкой Корана, служившей отзывом. Вестник был немногословен. Расстелив карту на кошме, он вполголоса перечислял пункты. Эрсарихан кивал, полузакрыв глаза, - все названия были ему хорошо знакомы. "Ачил-кудук, произнес посланец. - Я был на нем - вода свежа и сладка, как шербет. Там вы сможете утолить жажду". "Ачил-кудук", - повторил Эрсарихан и рассмеялся тихо и радостно. "Приятные воспоминания? - посланец метнул на него быстрый взгляд. Я слышал, вы сражались в тех местах". "Было, все было, - вздохнул Эрсарихан. Прошу вас, продолжайте". Гость снова уткнулся в карту. "Встреча в Кала-и-хумбе. Там ждут джигиты, поднявшиеся за веру. Они все встанут под ваше стремя, почтеннейший сердар".
      "Сердар", - шептал старик, привычно раскачиваясь в такт верблюжьему шагу. Горделивая улыбка кривила его коричневые высохшие губы. "Сердар"... Так титулуют только военачальника, командующего. Что ж, те, кто решали, не ошиблись в выборе. Он будет достойным мечом Ислама, грозным и беспощадным. Кровь, реки крови должны пролиться, чтобы навечно смыть самую память о долгах годах безверия, горечи и позора. Смерть неверным, смерть и пытки отступникам, колеблющимся тоже смерть!
      Подгоняемые безжалостным седоком, бежали усталые, выбившиеся из сил верблюды. Бежали часы. И звездные табуны, кружащие вокруг Демир газык железного своего прикола, завершали ночной пробег. Семь Небесных Конокрадов, вечно сохраняющих строй огромного ковша, подкрались к самому горизонту. Старик оглянулся. Утренняя звезда, при свете которой караваны поднимаются с ночлега, уже сияла на востоке.
      Поспешно остановив верблюдов, старик заставил их опуститься наземь. Легко, совсем по-юношески соскользнул с седла. Порывшись во вьюке, он извлек оттуда протертый молитвенный коврик и, расстелив на песке, опустился на колени. Дело веры - первое дело на газавате!
      Старик беседовал с богом. Это была странная молитва. Слова покорности перемежались зловещими клятвами, просьбами, исполненными честолюбивых вожделений. Кому, как не ему - чистокровному игу, - потомку могучих завоевателей - быть владыкой Черных песков, владыкой воды и жизни? Уж он-то сумеет начисто вывести заразу. Начало положено - доброе начало! Там, позади в ночи, двое гяуров с отчаянием в сердцах ждут наступления рассвета. Они обречены. Фляжка воды? Хоп, хоп, - глотки друг другу перегрызут они за эту фляжку. А потом - конец. Солнце Черных песков сожжет пришельцев. Слов нет приятней, трижды приятней было б устроить им "чормех". Четыре кола - и человек, плашмя распятый под солнцем, может только дышать да ощущать, как сохнет язык во рту и накаляется боль в конечностях. Древняя казнь, мудрая казнь! Хоп, хоп, - все, все это будет еще. Сейчас нет времени. Надо спешить джигиты в Кала-и-хумбе ждут своего сердара.
      На востоке разгорается заря. Небо поблекло, погасли звезды. Угасла и Утренняя звезда, которую гяуры зовут Венерой.
      Старик огляделся. Хвала Всевышнему - он уже на месте! Слева виднеются развалины мазара, за тем вон холмом - колодец. Ачил-кудук. Эге, и деревцо даже сохранилось на холме! Старик снова оглядывается и тихо-тихо смеется. Воспоминания увлекают в прошлое. Вот он молодой, отважный, как барс, джигит лежит, распластавшись на песке. В руках новенький одиннадцатизарядный ли-энфильд - подарок друзей-инглизов. Одиннадцатизарядный, но... в магазине лишь один патрон. А тех - двое, вот досада! Правда, они без оружия, но неизвестно, что у них там, внизу, у колодца... Ну что ж, один патрон - одна жизнь - во славу Аллаха! Он старательно прицеливается в невысокого белокурого парня с непокрытой головой, но неожиданная мысль заставляет опустить винтовку. Злорадно ухмыляясь, ловит на мушку хрупкую девичью фигурку. Выстрел гулко отдается в барханах, и девушка в золотистой тюбетейке, обхватив красноватый ствол сюзена, медленно сползает на песок. Хоп, хоп, - а ведь не ошибся он можно и одним патроном поразить двоих. Пусть-ка теперь собирает своих жучков, гяур! Кинув последний взгляд на обезумевшего от горя юношу, он ящерицей сползает вниз.
      ...Вздохнув, старик поднялся с колен. Хвала Всемогущему, ему есть что вспомнить. А впереди - новые подвиги, новая слава и новая добыча.
      С верблюдами в поводу он спешит к колодцу. Животные еле плетутся, поводок оттягивает руку. Странно, неужели не чуют близости воды?
      Подгоняя их хриплыми выкриками, старик взбирается на бугор и замирает в недоумении и тревоге. Нет, он не заблудился, вот и мазар с изображением пяти пальцев - символом еретиков-исмаилитов... Но где ж колодец? На месте его апан - неглубокая, заросшая колючкой яма... Проклятые кулы, ублюдки, лодыри, - они так и не расчистили его с тех пор. С тех самых пор... А этот лживый гонец, сын гиены! "Вода свежа и сладка, как шербет"... Хоп, хоп, - погоди, дотянется и до тебя рука Эрсарихана!
      Верблюды глухо ревут, плюются, мотают головами. Проклятые животные, уже учуяли растерянность хозяина. Ничего, ничего, они еще послужат, до конца послужат святому делу... Ударами палки усмирив упрямого старого нара-вожака, Эрсарихан поворачивает верблюдов на юг. В развалинах древней крепости Кала-и-хумб - оружие и джигиты. Но, кроме того, там вода, там жизнь!
      Глава 19
      "Много слов - ноша для осла"
      Он был страшен, этот бедняга. Запавшие темные щеки и провалившиеся глаза под косматыми бровями, жалкий оскал запавшего рта, реденькая, перепачканная слюною и песком бородка...
      - Скорее фляжку! - дрогнувшим голосом воскликнула Гульнар.
      Черкез приподнял голову старика. Начисто выбритая, она блестела на солнце белым, лишенным загара черепом.
      - Пейте, отец.
      Старик схватил фляжку трясущимися руками. Вода заструилась по бороде, залила обнажившуюся впалую грудь.
      Молодые люди переглянулись.
      - Вовремя же мы подоспели, - заметила Гульнар.
      Старик бросил на них быстрый взгляд. Да, поспели вовремя. Но они здесь, конечно, ни при чем. Воля Аллаха! Всемогущий не мог оставить своего воина в беде.
      - Спасибо, дети мои, - возвращая фляжку, с достоинством поблагодарил он. Бог воздаст вам за доброе дело.
      Огромный кудлатый пес притащил в зубах его белый тельпек, оброненный по дороге.
      - Возьмите, отец, - забирая у собаки папаху, проговорил юноша.
      Старик надвинул на голову тельпек, запахнул халат, огладил бороду и сразу преобразился в почтенного, преисполненного чувством собственного достоинства аксакала. Вопрос, вертевшийся на языке Черкеза, так и остался незаданным. "Много слов - ноша для осла", - вовремя вспомнилась старая поговорка. Нет, нет, он не унизит себя недостойным любопытством. Старик сам расскажет о себе, когда сочтет это нужным.
      Эрсарихан вскарабкался в кабину вертолета, опираясь на руку почтительного юноши. Девушка услужливо опустила перед ним откидное кресло, и старик ответил ей усталым, благодарным взглядом. Хоп, хоп, - пока все идет неплохо. Не следует только показывать юнцам, что силы уже вернулись. Так легче будет выгадать время, избежать расспросов.
      - Куда доставить вас, отец? - вежливо осведомился юноша.
      "В Кала-и-хумб, дружок", - чуть не сорвалось у него. Нельзя, опасно. Джигиты могут открыть огонь.
      - Не знаю, - простонал он, прикрыв глаза. - Не знаю. Мне так плохо, сынок...
      - Скорее в город! - заволновалась девушка. - Вам надо к врачу, в больницу.
      - Нет, нет, никаких врачей, доченька! Кусок кошмы, тень над головой и чаша доброго кумыса - вот все, что требуется старому Азизбеку. А город далек. Я устал, я так устал...
      - Я заброшу вас к своему отцу, - решил Черкез. - Он пасет здесь недалеко, в песках.
      Вертолет плавно оторвался от земли. Эрсарихан исподволь оглядел просторную кабину. Взгляд задержался на легкой курточке, перекинутой через спинку кресла: на борту ее алел комсомольский значок. Эрсарихан вздохнул. Отступники, конечно, как может быть иначе! Нелегко будет отделить плевелы от семени доброго. Много, много иступится мечей... Впрочем, этим двоим можно оказать и снисхождение. Они ведь послужили орудием Аллаха! Хоп, хоп, - пусть никто не скажет, что Эрсарихану чуждо чувство благодарности. Да, им будет дана возможность искупить тяжкий свой грех.
      Девушка взглянула на часы и включила радио. Передавали последние известия. Сменяя один другого, дикторы говорили о весенних полевых работах, о новом спектакле МХАТа, о месторождении вольфрама, открытом геологами на Камчатке, о только что задутой домне и о подвиге советских моряков в Баренцевом море. Эрсарихан, настороживший уши при первых звуках радио, все более и более мрачнел. Злорадное ожидание постепенно уступало место тревоге.
      - А что, доченька, - не выдержал он, когда передача известий окончилась, не сообщали ни о чем, таком... недобром?
      - О недобром? - удивилась девушка.
      - Недобрые слухи, - замялся Эрсарихан. - Говорят, кое-где зашевелились басмачи.
      - Басмачи?!
      - Басмачи, - Эрсарихан сделал скорбное лицо. - Басмачи, будь они трижды прокляты.
      Громкий смех был ему ответом. Да, да, она весело смеялась, эта наглая девчонка!
      - Басмачи! Ну какие же сейчас могут быть басмачи, отец?
      На минуту он растерялся. Вспомнился гонец: толстомясое, рыхлое лицо, бегающие глазки менялы, мятая парусиновая фуражечка - так ли должен выглядеть вестник газавата? Но пароль произнесен был верно, ему оставалось только подчиниться. Ачил-кудук? Что ж, здесь гонец солгал, но это ни о чем еще не говорит. Не для того же оберегали его столько лет... Нет, нет, это только начало. В Кала-и-хумбе его, конечно, ждут. Ждут для больших, для великих дел!
      Девчонка все еще продолжает улыбаться. Будто он сказал что-то очень уж забавное. Хоп, хоп, - посмотрим, как посмеешься ты, когда начнется это!
      Огромный пес, лежащий у ног девчонки, вдруг поднимает голову, косит на него свирепым глазом, грозно рычит.
      - Шейтан!
      В голосе девчонки удивление и укор. Пес послушно опускает голову, Эрсарихан с облегчением вздыхает. Но обидный смех все еще звучит в ушах. В голове теснятся мстительные, злые мысли. Исподлобья он разглядывает спутницу. Судя по выговору, по внешности - узбечка. Что ж, и на ее родине когда-то оставил свой след Эрсарихан. Веселенькое то было время, ничего не скажешь. Вот хотя бы история в Шахризябсе, когда восемнадцать узбечек первыми в округе сбросили паранджу. Сбросить-то сбросили, а на другое утро на базарной площади были обнаружены неизвестно откуда взявшиеся отрубленные головы. Ровно восемнадцать отрубленных голов. Славное дело, святое дело!
      Эрсарихан невольно бросает взгляд на тоненькую девичью шейку, и собака снова обнажает желтые клыки. Или он читает мысли, этот пес с богомерзкой кличкой? Вот уж подлинно - шейтан.
      - Басмачи... - вступает в разговор молчавший до этого парень. - А ведь мы встречали сегодня басмача. Или ты забыла, Гульнар?
      Эрсарихан замирает. Девчонка минуту смотрит с недоумением, затем разражается своим дурацким смехом.
      - Он шутит, отец, - объясняет она. - Мы встретили в песках гиену.
      - И прикончили ее, - заключает парень.
      - Хоп, хоп, - кивает головой Эрсарихан. Он понял шутку, он даже улыбается, коричневые губы его кривятся. Но внутри все кипит. Проклятые, трижды проклятые отступники! Вы еще поплатитесь за это. Поплатитесь. Видит бог, он - хотел быть милосердным. Но мера терпения его иссякла. Сердце обратилось к мести. Трепещите, отступники! И не ждите никакого снисхождения. Пощады не будет никому.
      - Люди! - внезапно воскликнула Гульнар, указывая вниз. - Люди у колодца.
      Черкез и сам заметил две неподвижные человеческие фигуры, круто повел от себя штурвал. Вертолет опустился, взметая облака пыли.
      --------------------------------------------------------------------------
      ----
      - Шейтан, назад!
      Человеческий голос! Это было совершенно неожиданно. Но дальнейшее поистине казалось чудом. Волк отступил, обернулся и... замахал хвостом. Да ведь это ж не волк - овчарка!
      Спасены! Радость захлестывает Василия, кружит голову, туманит взгляд. Он с трудом приподнимается на руках. Посреди такыра - вертолет. Два человека спешат к колодцу, третий ковыляет позади. Василий вновь переводит взгляд на вертолет и вспоминает шум водопада в забытье. Вот, оказывается, что это был за грохот...
      - Нет, нет, - говорит он смуглой девушке, протянувшей ему фляжку. Владимиру Степановичу раньше. Он совсем ослаб.
      Но фляжек у них хватает. Загорелый черноволосый и белозубый парень с улыбкой протягивает ему другую. Не в силах более сдерживаться, Василий приникает к ней и вдруг замечает сгорбившуюся фигуру в огромной белой папахе.
      - Вот он... Вот... - задыхаясь, шепчет Красиков. Его спасители в недоумении переглядываются, и только Шейтан, давно уже учуявший в незнакомце зверя, глухо рычит и пружинит короткий хвост.
      - Помоги, Черкез, - просит девушка. Она пытается привести в чувство профессора. Василий в страхе смотрит на своего руководителя: тот почти не проявляет признаков жизни.
      - В тень, скорее в тень, - совершенно неожиданно подает голос предатель-проводник. - Несите его, несите в кабину.
      Молодые люди послушно поднимают Владимира Степановича. Василий смотрят во все глаза. Он ровным счетом ничего не понимает.
      Старик не дает ему опомниться.
      - Ай-яй-яй, - с укоризной говорит он. - Зачем ушли? Старый Азизбек ходил за водой, вернулся - никого нет. Чайник есть, челек есть, вьюк есть, а людей нет. Нигде нет. Куда ушли, зачем? Старый Азизбек совсем голову потерял.
      - Но в челеках не было воды, - в полной растерянности бормочет Красиков. Мы подумали...
      - Ай-яй-яй! Зачем о старом человеке плохое думать? Азизбек брал завьюченных верблюдов, думал в челеках вода есть. Потом смотрел - воды нет. Пошел воду для вас искать. А ты что подумал? Нехорошо, джигит, ай как нехорошо.
      Нехорошо... Что нехорошо? Мысли Василия путаются, в голове гудит. Ах да, нехорошо думали о старике. А тот их спас, вызвал вертолет, нашел.
      - Нельзя, нельзя, джигит, - проводник отбирает у него воду. - Сразу много пьешь - урпак ашай. Потерпи. Пойдем в машину, - старик помогает ему встать, затем поднимает забытую Гульнар у колодца вторую фляжку. Оглянувшись, проворно достает из халата шакше - маленькую тыквенную бутылочку, стряхивает в обе фляжки по щепотке белого порошка: "Хоп, хоп, - так оно вернее будет"...
      В просторной кабине они размещаются легко. Даже Шейтану находится место в уголке.
      Старик возвращает фляжку Василию.
      - Вот сейчас можно еще два-три глотка.
      Вторую он отдает Гульнар:
      - Смочи ему голову и грудь... А потом - несколько капель в рот.
      Девушка в отчаянии, она никак не может привести профессора в чувство. Красиков неумело помогает ей.
      Старик, прикинувшись вновь ослабшим, устраивается в сторонке. Если старый гяур откроет глаза раньше, чем порошок сделает свое дело, будет худо. Его не проведешь с той легкостью, как этого желторотого, глупого птенца... Ну да, так и есть, гяур приходит в себя! Вот он шевельнул рукой, поднимает голову...
      - Где Вася? - голос его еле слышен.
      Слава Аллаху, тревога была напрасной. Старый урус совсем, совсем плох.
      - Я здесь, Владимир Степанович, - отзывается юнец.
      Глупая девчонка уже сует фляжку. Хоп, хоп, - пей урус, пей! Испробуй угощение старого Азизбека. Юнец, кажется, уже угомонился, - откинулся в кресле, неподвижен. Скоро и твой черед, начальник.
      Пески плывут под застекленным полом кабины. По пескам, обгоняя вертолет, скользит большая тень. Вот она набегает на отару - овцы шарахаются, всадник в ярком халате машет рукой вдогонку.
      - Прилетели, это стоянка моего отца, - оборачивается Черкез. - Как они чувствуют себя, Гульнар?
      - Спят.
      "Хоп, хоп, - кривит губы старый басмач. - Долго, долго им спать придется..."
      Глава 20
      Шакал, сын шакала
      Удивительные вещи рассказывает этот сорванец. Послушать его, так они впрямь надеются оживить Черные пески!..
      Внимательно слушает внучонка Бава-Кули. Изредка, как бы невзначай, поглядывает на гостя. Тот степенно прихлебывает гок-чай, но за внешней его невозмутимостью Бава-Кули угадывает и настороженность, и тревогу.
      - Ну, а вода? - спрашивает он внука. - Чем вы напоите свои бесчисленные отары?
      - Отроем колодцы. Сотни, тысячи колодцев.
      И видя ироническую улыбку деда, Черкез начинает горячиться:
      - Отроем, бава! Что сдерживает сейчас строительство колодцев? Экономика. Скудость кормовой базы в песках.
      - Так, так. Много же вам понадобится чабанов!
      - Чабаны будут не нужны, бава. То есть, я хочу сказать, их надо совсем немного. Представьте себе большой дом в песках...
      - Дом в песках?
      - Ну... Это уже будут не настоящие пески, бава. Растительность покрывает их круглый год. Дом не занесет.
      - Так, так. И кто же поселится в большом доме?
      - Главный чабан, бава.
      - Главный чабан?..
      - Бывает же главный инженер, главный геолог, главный агроном. Почему не может быть главного чабана, бава?
      - Понимаю. Значит, чабан сидит в большом доме. Сидит, пьет чай, слушает радио...
      - И смотрит на экран телевизора, бава.
      - И смотрит на экран, - согласился Бава-Кули. - Ну, а овцы? Они тоже слушают радио?
      - Нет, бава. Овцы пасутся.
      - Без чабана? - Бава-Кули притворно нахмурил брови. - Ты смеешься над своим старым, выжившим из ума дедом?
      - Ну что вы, бава. Разве я посмею? За овцами наблюдают верные помощники чабана. Такие, как Шейтан.
      Лежащий у входа в юрту пес поднял голову, вильнул хвостом. Бава-Кули неодобрительно покосился на него. Не могли выбрать кличку поприличней! Надо бы отчитать сорванца Черкеза. Если б только не гость, не этот молчаливый старик в белом тельпеке.
      - Так, так, значит, овчарки будут пасти овец, качать воду...
      - Нет, бава. Воду качать будут автоматы. Главный чабан проверяет их работу при помощи телесвязи. Представьте себе, бава: он сидит за пультом управления, перед ним светятся экраны. Десять, двадцать, тридцать экранов! Пока они немы, но вот главный чабан поочередно включает звук. Он слушает голоса отар, окликает своих верных помощников-овчарок, и собаки привычно оглядываются на серебристые трубы репродукторов... Это в часы водопоя. А днем он садится в вертолет и облетает свои стада. С ним - механик, специалист по радиосвязи и регулировке автоматов. Впрочем, надо полагать, главный чабан решит сам освоить всю технику. Как хороший агроном сейчас изучает трактора. Это мнение Аспера.
      - Аспер? О... - уважительно протянул Бава-Кули. - Если так сказал Аспер, все будет: и экраны, и автоматы.
      Он обернулся к гостю:
      - Это мой старший внук - Аспер Кулиев. Сын старшего сына. Большой ученый. Академик.
      - Поздравляю вас, - учтиво ответил гость.
      - Отец его погиб от рук кровавой собаки Эрсарихана, - пояснил Бава-Кули.
      - Вот как? - белый тельпек участливо качнулся. - И этот наш славный юноша тоже сын погибшего героя?
      - Отец Черкеза пасет здесь овец, - хмуро ответил Бава-Кули. - Когда кровожадные шакалы рыскали в наших песках, его еще не было на свете.
      В юрту вошла Гульнар. На лице ее была тревога.
      - Я думаю, нужен доктор. Они очень слабы.
      - Быть может, перенесем их сюда? - предложил Бава-Кули.
      - Они спят, не следует их тревожить, - возразила Гульнар. - В кабине им хорошо, бава.
      - Эта машина оборудована специально для песков, - пояснил Черкез. - Для главного чабана, бава. Просторная кабина с затемнением, с отличной вентиляцией. Воздушный домик, в нем можно жить неделями...
      - Ты много говоришь, - остановил его Бава-Кули.
      Черкез покраснел, порывисто встал.
      - Летим, - сказал он Гульнар. - Я доставлю их в Джанабад.
      - Правильно, - одобрил Бава-Кули и, осторожно покосившись на молчаливого гостя, добавил:
      - Пойдем, я провожу тебя.
      Старый басмач тихо рассмеялся вслед. Спешите в свой Джанабад, глупцы. Торопитесь. Везите первый привет от грозного Эрсарихана. Белый порошок уже сделал свое дело. Чудесный белый порошок - последняя память о верных друзьях-инглизах...
      Вернулся хозяин, ни слова не говоря, опустился на кошму. Некоторое время они сидели так - молча, друг против друга. Темные ввалившиеся щеки, высохшие губы, седенькие куцые бородки, - старость придала им поразительную схожесть. Они выглядели сейчас как братья. Братья-близнецы в черной и белой шапке.
      Но вот Эрсарихан уронил взгляд вниз и сходство ушло, - презрительная улыбка скривила губы. Старик не видит, что пиала гостя пуста. Хорош хозяин! Впрочем, можно ли ожидать от босяка иного?
      Вздохнув, он вынимает из-за пазухи шакша и тут же поспешно сует ее назад.
      - Пустая, - бормочет он в ответ на вопросительный взгляд хозяина. - Другая есть в запасе.
      И верно, в руках появляется новая шакша, Эрсарихан отправляет в рот щепотку наса, вежливо протягивает бутылочку хозяину. Тот отрицательно качает головой. Поистине, легче верблюда обучить письму, чем бедняка учтивости!
      И словно специально в подтверждение этой мысли хозяин бесцеремонно осведомляется, что привело его в Черные пески.
      Не ожидавший прямого, противоречащего вековым традициям вопроса, Эрсарихан с трудом преодолевает замешательство. Что привело его сюда? Разумеется, работа. Он сопровождал маленькую экспедицию в пески. Вот этих двух, что увезли на вертолете. Мальчишка и старик, - самонадеянности у них хватало, а вот опыта, опыта не было и на грош. Однажды, не предупредив его, они ушли собирать свои колючки. Ушли и не вернулись на стоянку. Он бросился на поиски, заблудился сам, чуть не погиб... Что сказать еще? Пословица говорит: "Много слов - ноша для осла".
      - Старый шакал, - ответил Бава-Кули.
      Эрсарихан вытаращил на хозяина глаза. Уж не ослышался ли он?
      - Шакал, сын шакала, - внятно приговорил Бава-Кули. - Я сразу узнал тебя, хан племени Эрсари. Твой тельпек бел, но душа черна. Ты не произнес сейчас ни единого слова правды.
      Вначале его охватил страх, темный, панический. Потом, когда сознание прояснилось и он понял, что опасность пока не угрожает, страх уступил место гневу. Босяк, червь, помет взбесившегося верблюда! Говорить так с ним, с сердаром, с воителем газавата? Хоп, хоп, - старик, тебе это не простится, не думай. Весь род твой ответит за оскорбление, весь род, до последнего младенца!..
      Сладчайшая мысль о мести успокоила его. Не время, пока не время! Нельзя выдавать себя. В чем может обвинить этот босяк? Да, он бывший хан, что ж из того? Власти не преследуют сейчас за это.
      - Да, я бывший хан племени Эрсари, - скромно говорит он вслух. - Когда-то сражался под зеленым знаменем пророка. Это было давно. Сейчас я скромный труженик. Советская власть простила мне мои старые ошибки.
      - Ошибки? - гневно щурится Бава-Кули. - Сотни замученных, тысячи покалеченных тобой людей! Поджоги, пытки, разбой!.. Легкое же словечко ты выбрал, ничего не скажешь.
      - Я говорю: это было давно, так давно. Темные суеверия делали меня фанатиком, слепцом. Теперь я прозрел.
      - Пометишь Шахризябс? - прерывает его Бава-Кули.
      - Шахризябс?
      Эрсарихан пытается изобразить недоумение, но Бава-Кули не обращает внимания на его уловку.
      - Восемнадцать узбечек, сбросивших паранджу. Восемнадцать голов на базарной площади... Потом стало известно, это сделали бандиты Эрсарихана. Фанатизм? Лжешь, старый шакал, трусливо лжешь! В племени Эрсари не знали чачвана, туркменские женщины не закрывали лиц. Сброшенная паранджа ничего не говорит сердцу самого набожного суннита-туркмена. А ведь ты был туркменом, Эрсарихан?
      Белый тельпек склоняется все ниже. Эрсарихан старается спрятать трусливо бегающие глазки. Он пытается оправдываться: с губ сами собой срываются жалкие слова, униженные просьбы. Увы, многие из злодеев прикрывались тогда именем Эрсарихана. А сам он - Аллах свидетель - всегда стремился избегать кровопролитий.
      - Ты просто мерзок, - заключает Бава-Кули. - Не знаю, чего в тебе больше: трусости или злобы. Раскаянию твоему не верю, скорее змея перестанет жалить. Наверно, и несчастье с русскими товарищами тоже твоя работа. Мы это еще проверим. Убирайся.
      Эрсарихан съежился. Как поступить, что делать? Гонят прочь, как бездомную собаку... Что ж, ему это на руку. Он хорошо знает местность. Кала-и-хумб здесь совсем неподалеку. Но если прямо так направиться в пески, босяки спохватятся, могут задержать. Как быть?
      - Я сказал: убирайся! - повысил голос Бава-Кули. - Подождешь там, снаружи. За тобой приедут.
      Эрсарихан послушно вышел. Внутри у него все кипело. Гнусный раб! Погоди, погоди, ты еще заплатишь, за все заплатишь.
      Солнце уже клонилось к западу. Через весь такыр, вытягивая из колодца бесконечную бечеву, важно шествовал огромный старый нар, - пастухи готовились к вечернему водопою. У соседней юрты играла крохотная девчушка, на затылке ее прыгал целый пучок тоненьких смешных косичек.
      Эрсарихан опустил веки, и послушное воображение развернуло перед ним столь дорогую душе его картину. С воинами Ислама врывается он сюда. Босяки пускаются было врассыпную, но верные джигиты с улюлюканьем сбивают их в кучу, как стадо перепуганных овец. Плач детей, отчаянные вопли женщин... Возбужденный шумом, его великолепный светло-серый ахалтекинец приплясывает, прядая ушами. "Вот этот!" - громовым голосом восклицает он, и джигиты выхватывают из толпы обезумевшего от страха старика. "Презренный раб, - говорит он, и притихшая толпа с ужасом внимает речи грозного сердара. - Презренный раб. Ты вообразил себя хозяином жизни? Хозяином воды и скота? Глупец, тебе это все приснилось. Все, все - и сытая жизнь, и колхозные стада, и внуки-ученые. Приснилось, понял? Но я разбужу тебя!" По его знаку воины газавата срывают со старого безбожника одежду, скручивают за спиною руки, тащат к колодцу. Отвязав бадью, стягивают бечевой тощие ноги старика. "Слишком легок, надо добавить груза", решает он и тут замечает девчушку, забытую у порога юрты. Небрежный кивок, и послушный джигит уже волочит ее прямо за смешные косички на затылке. На глазах старика выступают слезы. "Любимая внучка? Угадал! Хоп, хоп, - а помнишь, как выставил ты из юрты воителя Ислама? Теперь вы покачаетесь с нею вместе: вниз и вверх, вниз и вверх"... Проворные джигиты уже перекинули веревку через блок, другой конец ее закреплен в упряже верблюда-водоноса. Строптивый раб качается вниз головой над черным отверстием колодца, осталось только приладить "груз". Здесь заминка - никак не удается собрать косички в один пучок. Наконец узел готов, тонкая шерстяная бечевка удлинила косу обомлевшей от страха девчонки. "Осторожнее, - предупреждает он. - Подвесьте внученьку так, чтобы дедушка не задохнулся. Пропустите веревку ему под мышки. Хоп, хоп, - продлим жизнь несчастному, будем милосердны"... Джигиты громко смеются его остроумной шутке...
      Пронзительный резкий крик отогнал видение. Старый басмач очнулся. В трех шагах от него, задрав большую голову и напружинив шею, ревел ишак. Раскачивая на коромысле звонкие пустые ведра, мимо прошла красивая молодая женщина в нарядном платье. Она не поклонилась Эрсарихану, даже не посмотрела на него! Видно этот пес Бава-Кули успел кое-что шепнуть, когда выходил из юрты. Ну да, он же проговорился: "За тобой приедут"... Надо уходить, надо осторожно уходить. Исподволь, оглядевшись, Эрсарихан подошел к колодцу. Молча взял ведро из рук женщины, сделал пару судорожных глотков. Женщина отвернулась, и ведро пришлось опустить на землю. Мальчишка, наполнявший лотки водой, направил пустую бадью в колодец, бросил на Эрсарихана безразличный взгляд и, отойдя в сторонку, заговорил с женщиной. "Я не существую для них, - злобно усмехнулся Эрсарихан и покосился на яркий, новенький кайнек. Босячка, пастушеская жена! Истинно сказано: "Зажиреет ишак - начнет хозяина лягать".
      Он еще раз осторожно огляделся. Никто, казалось, не следил за ним. Надо уходить, уходить не спеша, чтоб ни о чем не догадались. Вот только... Старый басмач сунул руку за пазуху, с минуту он колебался, стоит ли лишать себя сладости расправы? Хоп, хоп, - все еще будет, все впереди. В песках сотни колодцев, тысячи безбожников-отступников. А святое дело не следует откладывать на завтра. Загородив колодец, он быстрым движением расплющил о камень хрупкую тыквенную бутылочку и метнул ее вниз, в черную глубину. Хоп, хоп, - пейте ее, хозяева воды и скота. Пейте со сладкой приправой Эрсарихана, сердара...
      Сделав свое дело, Эрсарихан медленно направился в сторону ближайшего бархана. Он услышал, как женщина в сердцах выплеснула воду из ведра, которого он коснулся. Услышал, и беззубый ввалившийся рот его скривился довольной улыбкой.
      Глава 21
      Канатоходец смотрит вниз
      Сойдя с троллейбуса, Виктор пересек небольшой сквер и с удовольствием перечитал хорошо знакомую надпись на фронтоне массивного здания:
      ИНСТИТУТ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫХ ПРОБЛЕМ
      Рабочий день только что окончился, и высокие застекленные двери пришли в движение, пропуская выходящих сотрудников. Виктор невольно ускорил шаги, хотя хорошо знал, что директор всегда задерживается после звонка.
      Обмениваясь на ходу приветствиями, Виктор быстро взбежал по широкой лестнице и устремился в приемную.
      - Можно? - поздоровавшись с секретаршей, указал он на обитую дерматином дверь.
      - Разумеется, - улыбнулась секретарша и доложила в микрофон:
      - Товарищ директор, к вам Ветров.
      Директор института - полный, моложавый, неизменно приветливый блондин с гладко зачесанными реденькими волосами - принял его, как и всегда, радушно. Крепко пожав руку, он увлек Виктора к окну и усадил за маленький круглый столик. Здесь обсуждались наиболее интересные, перспективные проблемы. Обычно свободный для всех сотрудников доступ в кабинет директора в такие минуты прекращался. "Товарищ директор сейчас за круглым столом", - строго предупреждала секретарша посетителей.