- Через два дня... - Боровик стиснул руками голову. - Два дня в песках, одна, возможно раненая.
      - Раненая, начальник, - подтвердил Азизбек. - Я сказал: стяни свое сердце обручами.
      - Но помощь - оказана ли нужная помощь? - загорячился Боровик. - Все ли, что можно, сделано? Вот мы летим, а быть может прежде надо было позвонить, связаться с врачами, принять еще меры.
      - Все меры приняты, начальник. Товарищи позаботились обо всем. А старого Азизбека послали за тобой.
      - Да, да, конечно, - тихо проговорил Владимир Степанович. - Конечно. Иначе не могло и быть. Товарищи позаботились обо всем...
      В полдень они приземлились на небольшом, песчаном аэродромчике. Оставив убитого горем профессора на попечении Красикова, Азизбек сбегал в конторку и вернулся оттуда с неутешительными вестями. Ожидавший их вертолет улетел в Джанабад за какими-то, срочно понадобившимися для больной, медикаментами.
      - Попутным транспортом, а начальник? - предложил старик. - Сейчас в сторону Ак-Чагыла отправляют почтовый самолет, а там недалеко, можно на верблюдах...
      - Хорошо, - безучастно отозвался Боровик. - Вот деньги на билеты.
      Через полчаса почтовый четырехместный "як" уже гудел над бескрайними песками. Тихоходный, идущий на небольшой высоте самолет немилосердно болтало, и Красиков, впервые познавший "прелести" морской болезни, все более и более ожесточался против своего "патрона", увлекшего его в эту никчемную поездку. Время от времени самолет садился на крохотных, затерявшихся среди песков такырах, выгружал почту для кочующих здесь овцеводов и снова взмывал в сухой раскаленный воздух.
      Наконец, часа через три утомительнейшего полета "як" приземлился в последней бригаде. Отсюда к колодцу Ак-Чагыл предстояло добираться на верблюдах.
      Вконец измотанный, чуть живой, со съехавшим на бок пробковым шлемом выбрался Эдик из тесной кабинки. Пошатываясь, как пьяный, он сделал несколько неуверенных шагов и с наслаждением растянулся прямо на песке, в тени под крылом самолета.
      - Отдохни и ты, начальник, - предложил Азизбек. - Я договорюсь о верблюдах.
      Владимир Степанович кивнул. Трудно было признать сейчас в этом понуром безучастном человеке неугомонного профессора Боровика. Слова старого Азизбека, не оставлявшие места для надежды, парализовали волю ученого. Знай он, что от него еще может зависеть спасение дочери, Владимир Степанович, видимо, нашел бы в себе силы преодолеть расслабляющую тяжесть горя, загореться прежней энергией, стряхнуть оцепенение... Но надежды не было. "Стяни свое сердце обручами"... Он хорошо, слишком хорошо знал язык немногословных людей пустыни.
      Вскоре появился Азизбек с тремя оседланными верблюдами. Животные шли гуськом, - продетый в ноздри длинный поводок заднего был подвязан к седлу впереди идущего. С недовольным урчанием, подгибая длинные мохнатые ноги, они неуклюже опустились на песок.
      Эдик уже пришел в себя и с любопытством разглядывал верблюдов. До этого он их видел только в зоопарке. Предстоящее путешествие одновременно и пугало его, и приводило в восторг. Осторожно достав из футляра "лейку", он щелкнул несколько раз подряд, "увековечивая" колоритную фигуру старого туркмена.
      - А вас-то я чего потянул с собой? - неожиданно обратился к нему Боровик. - Вы бы уж давно были в Джанабаде...
      "Спохватился, старый гриб", - не без злорадства подумал Эдик, но заметив смущенную улыбку профессора, и сам почему-то застеснялся.
      - Ничего, ничего, Владимир Степанович. Я с удовольствием.
      - Но вам нет никакого резона забираться дальше. Можно вернуться с этим же самолетом.
      - В самолет шкурку грузить будут, каракуль, - вмешался Азизбек. Он подтягивал притороченный к вьюку небольшой приплюснутый бочонок. - Знаешь, как свежая шкурка летом пахнет? Совсем пропадать можно.
      Эдика передернуло. Ему представилась провонявшая шкурками кабина, выматывающая душу качка...
      Азизбек бросил на него быстрый взгляд.
      - Пусть с нами идет джигит. Полезным будет.
      Владимир Степанович с безучастным видом пожал плечами, а польщенный Красиков поспешил к верблюду. Следуя примеру Боровика, он взобрался на охватывающие верблюжий горб набитые шерстью мешки и вытянул полусогнутые ноги перед собой.
      - Держись за веревку, - посоветовал Азизбек. - Крепко держись.
      Эдик самолюбиво поджал губы, однако, едва отошел старик, впился правой рукой в черную шерстяную бечеву, соединявшую половинки седла. И вовремя! Верблюд его неожиданно забормотал, закрутил головой и вдруг, без всякой команды рывком поднялся на колени передних ног. Если б не спасительная бечева, Эдик кубарем полетел бы назад. Впрочем, следующий рывок толкнул вперед с такою силой, что он уперся лицом в заросшую жесткой шерстью шею животного, а третье движение вернуло его на место.
      Поправив шлем, Красиков не без тревоги огляделся. Никто, к счастью, не наблюдал за ним. Азизбек что-то крикнул гортанным голосом, и маленький караван вытянулся в цепочку. "Почище, чем на самолете болтает", - с раздражением подумал Эдик, раскачиваясь в такт тяжелой поступи животного. Азизбек снова закаркал, махнул палкой над головой своего верблюда и вся кавалькада перешла на рысь. Красиков с удивлением отметил, что аллюр этот переносится гораздо легче, - если б не поза, на редкость неудобная, - восседать на плавно рысящем верблюде было б одно удовольствие. Посмотрела бы сейчас на него Синичка!.. Впрочем, ей достаточно будет фото. Щелкать только почаще. Любопытно, как вышел этот старикан? Колоритнейшая фигура! "Вот это мой проводник, Шурочка. Между прочим - бывший басмач. Все время приходилось держаться начеку..."
      Позади раздался рокот мотора, и Красиков, оглянувшись, увидел, что самолет их уже отрывается от земли. Качнув на прощанье крыльями, "як" развернулся на восток и вскоре исчез, растворился в бледно-голубом, нависшем над песками мареве.
      Верблюды бежали узенькой тропой, выбитой в плотных, закрепившихся песках. Маленькое, удивительно бледное солнце застыло в самом зените. Нигде ни пятнышка тени. И небо, и земля вокруг испускали потоки ослепительного света.
      "Стекляшки", - вспомнил Эдик, испуганно хватаясь за карман. К счастью, сорванные им во время приступа тошноты великолепные зеркальные очки оказались в целости. Без промедления водрузив их на нос, Красиков удовлетворенно хмыкнул. Окружающий его изнурительно-яркий мир сразу обрел спокойную зеленоватую окраску. Эдику показалось даже, что начинающая уже мучить его жара чуточку спала. Но то было лишь краткое заблуждение. Гнетущая духота пустыни росла с каждой минутой. Волосы под шикарным пробковым шлемом слиплись от пота, струйки сбегали по спине, в горле нестерпимо першило.
      Почувствовав жажду, Эдик потянулся было к термосу, но тут же вспомнил, что еще в самолете высосал все до последнего глотка. "Нужно было наполнить из колодца, - подосадовал он, - терпи теперь до самого привала".
      Между тем полоска закрепившихся песков осталась позади, тропа исчезла, и верблюды перешли на шаг. Изнурительное раскачивание возобновилось, и вскоре Эдик начал испытывать тупую ноющую боль во всем теле. Еще больше мучила его жажда, она становилась совершенно невыносимой. Сколько же предстоит ему болтаться на горбу этой чертовой животины? Час, два, десять часов?..
      Наконец, не выдержав, Эдик окликнул Боровика. Маленький караван остановился, верблюды сгрудились, и профессор передал Красикову свою баклажку.
      - Это моя вина, - заметил Владимир Степанович в ответ на смущенное признание Эдика. - Вы впервые в песках. Я должен был предупредить: с водою следует быть очень и очень осторожным.
      "Конечно твоя, чья же еще!" - сердито подумал Эдик, бормоча вслух слова благодарности.
      Впрочем, злоба его тут же улеглась. Не выпуская из рук зашитую в серое сукно баклажку и то и дело поднося ее к губам, Эдик великодушно рассудил, что "патрон" его в сущности не такой уж скверный парень. Быть может, несколько черствый и невнимательный, но кто из смертных без греха?
      Вода принесла лишь временное облегчение. После первых минут подлинного блаженства, жажда вспыхнула с новой силой, и Эдик продолжал прикладываться к фляжке до тех пор, пока не опорожнил ее до дна. Затем наступила слабость, гнетущая, всепобеждающая. Обливаясь потом, Эдик сорвал с себя рубашку, небрежно сунул ее под бечеву седла. За рубашкой последовал и великолепный шлем, ежеминутно сползавший на нос. Заменив его носовым платком с узелками, скрученными в уголках, Красиков тоскливо уставился на свои щеголеватые, но немилосердно жмущие ноги сапоги. Скинуть их сейчас было невозможно, тем более, что путешественники как раз пересекали цепочку островерхих барханов. Неутомимые животные упорно карабкались на вершины по рыхлому, осыпавшемуся песку. Время от времени, если подъем становился уж слишком крут, верблюды подгибали передние ночи и, отталкиваясь задними, на коленях преодолевали последние метры до гребня. Судорожно цеплявшийся за веревки Эдик и вовсе замирал от страха, когда они, вытянув вперед длинные шеи и широко разбрасывая ноги, рысью устремлялись вниз.
      Когда суровый их проводник объявил, наконец, привал, Эдик чувствовал себя измученным вконец. Еле преодолевая слабость, он беспомощно сполз с седла и привалился к опустившемуся наземь верблюду.
      - Придется ночевать, - заметил Азизбек в ответ на вопросительный взгляд Боровика. - Ночью собьюсь с пути.
      Владимир Степанович молча кивнул головой и ни слова не говоря принялся развьючивать своего верблюда. Эдик попытался последовать его примеру, но сразу же запутался в сложном сплетении бечевы.
      - Лучше наломайте саксаула для костра, - посоветовал Боровик, указав на большие кусты странных безлистых растений.
      С трудом переставляя непослушные одеревеневшие ноги, Эдик направился к кустам. Солнце уже скрылось за вершиною бархана, и в неглубокой котловине, где расположились путешественники, было сумрачно и прохладно. Жажда прошла, и если б не слабость и ломота во всем теле, Эдик чувствовал бы себя сейчас совсем неплохо. "Да, да, это был тяжелый переход, Шурочка. Когда к заходу солнца мы встали на дне глубокой котловины..."
      Неожиданное шипенье заставило его замереть на месте. Прямо перед ним, на уровне глаз, свешивалась с куста тоненькая серая змейка. Несколько секунд она, угрожающе шипя, раскачивалась перед лицом похолодевшего от страха Эдика, затем внезапно скользнула в глубину куста и скрылась.
      Тихий хрипловатый смешок раздался за его спиной. Азизбек с верблюдами в поводу поднимался из котловины.
      - Будь осторожен, джигит. Это ок-илан, змейка-стрела. Она прячется в кустах, поджидая добычу, затем - р-раз! - и пробивает сердце ротозею.
      - Пробивает сердце?! - поразился Эдик.
      - Не зря туркмены прозвали ее "стрелой". Будь осторожен, урус.
      - Но ведь она ушла, удрала. Она испугалась человека.
      - Испугалась Азизбека, - с усмешкою поправил старик. - В песках все уступает ему дорогу. А тебе надо остерегаться, урус.
      "Да он издевается надо мной!" - догадался Эдик и даже покраснел от возмущения.
      - Не боюсь я вашей "стрелы"! - воскликнул он и, решительно схватив большую ветку, с хрустом отломил ее. - Ни капельки не боюсь!
      - Ты храбр, джигит, - охотно подтвердил старик. - Твое сердце стучит отвагой. Как сердце молодого барашка под ножом мясника. Прощай, храбрый урус!
      И с тем же хрипловатым тихим смехом Азизбек легко тронулся вверх по склону. Верблюды, задевая седлами за кусты, гуськом потянулись вслед.
      Короткое возбуждение разом опало. Эдик вновь ощутил знакомый холодок в груди. Где-то здесь, в кустарнике, еще прячется ок-илан, змейка-стрела... Что если старик все же не врет? В самом деле - с какой стати станет он лгать? Нет, нет, лучше не рисковать...
      Боязливо поглядывая на кусты, Эдик с большой веткой саксаула осторожно спустился вниз. Владимир Степанович неподвижно сидел на каком-то тюке, Эдика поразили его беспомощно опущенные руки.
      Бросив на землю ношу, Красиков нетерпеливо огляделся. Что делать дальше? И куда это направился старый Азизбек?
      Эдик почувствовал, что начинает злиться. Какого черта! Как будто намаялся он меньше других-прочих... Старик окончательно раскис, это ясно. Но есть же тут проводник! Пусть позаботится хотя бы насчет костра...
      - Куда это он запропастился?
      Владимир Степанович устало поднял голову.
      - Повел верблюдов на выпас. В соседней котловинке он высмотрел для них илак. Отличный подножный корм. А здесь саксаул, топливо для костра, - Боровик вздохнул, тяжело поднялся на ноги. - Что ж, пора и за дело браться. Скоро совсем стемнеет.
      Сумерки и впрямь быстро сгущались. Кусты на противоположном склоне слились в одну темную массу. Эдик зябко повел плечами. Ему припомнились рассказы бывалых путешественников о всевозможной нечисти пустынь, выползающей из пор после захода солнца.
      - Там, в кустах, я наткнулся на змею. Ок-илан - змейка-стрела. Азизбек сказал, что она пробивает сердце.
      Владимир Степанович скупо усмехнулся.
      - Пустые бредни. "Стрела" никогда не нападает на людей. Да и укус ее совсем не страшен, не болезненней пчелиного.
      - Но Азизбек...
      - Видно, он решил подшутить над вами, - возразил Владимир Степанович, умело складывая костер. - Наполните-ка чайник - вода в челеке.
      Подшутил? Ну нет, старик не походил на шутника. Особенно в тот момент. "Остерегайся, урус"... Нет, нет, не дружеское предупреждение, - откровенная угроза звучала в низком, хрипловатом голосе...
      Чиркнула спичка. Узенький, светлый язычок огня, пробившись сквозь черное сплетение ветвей, взвился вверх.
      - Чайник за тюком, - подсказывает Боровик.
      Эдик спохватывается. Вот он чайник, закоптевший, видавший виды... А где вода? В челеке? Ну да, так называются, наверно, эти плоские, чудные бочата. Их тут целых четыре. Ничего не окажешь, запасливый старикан! Начнем хотя бы с крайнего, он, как видно, неполон: уж больно легок. Ого, да его можно даже приподнять!.. Стоп, что же это...
      - Владимир Степанович! Он... он пуст!
      - Не может быть, - Боровик с недоумением смотрит на юношу. Затем быстро простукивает остальные бочата, внимательно осматривает пробки.
      - Не может быть, - машинально повторяет он, растерянно оглядываясь по сторонам.
      - Верблюды были оседланы, - вспоминает Эдик. - Он увел их оседланными.
      Внезапно, ни слова не говоря, Владимир Степанович устремляется вперед. Красиков едва поспевает за ним. Под самым гребнем бархана профессор останавливается перевести дух.
      - Это еще ничего не значит, - тяжело дыша, говорит он. - Ничего не значит. Караванщики иногда пускают верблюдов оседланными.
      Они медленно преодолевают последние метры до гребня. Перед ними открывается широкая котловина, заросшая реденькой, невзрачной, но ярко-зеленой травкой.
      - Это и есть илак - песчаная осока, - тихо говорит Владимир Степанович.
      Но оба они уже не смотрят на песчаную осоку. По ту сторону котловины видна огромная пирамидальная гора сыпучего песка. Треугольная вершина ее четко рисуется на багровом фоне окрашенного закатом неба. А чуть пониже, наискось пересекая склон, тянутся верблюжьи следы. Узенькой ровной строчкой они бегут из котловины и скрываются, исчезают за гребнем дальнего невысокого бархана.
      Глава 15
      Одну только каплю!
      - Быть может, он отвел верблюдов туда, за бархан, - неуверенно произнес Красиков. - Я сбегаю, посмотрю.
      Владимир Степанович отрицательно покачал головой. Сорвав длинную травинку, увенчанную маленьким зеленым цветком, он задумчиво распрямлял узенькие листочки.
      - Я сбегаю туда, - в голосе Эдика звучало отчаяние. - Они, наверное, там.
      Боровик удержал его за локоть:
      - Надо беречь свои силы. Присядем. Там их нет.
      Оба уселись на мягкий, источающий еще тепло песок.
      - Посмотрите на это маленькое ботаническое чудо, - неожиданно заметил Боровик, протягивая Эдику травинку. - Она так приспособилась к суровому климату пустыни, что ей не страшны ни жара, ни холод. Летом, когда иссякнет почвенная влага, верхушка травинки отмирает, сокращая площадь испарения. Но вот выпали первые осенние дожди, и растение оживает вновь. Травинка наполняется соком, зеленеет. Приходит зима, холод убивает листья, но даже мертвые они не опадают. Узел кущения их защищен песком. И чудесная маленькая травка долгие месяцы доставляет корм скоту, зазимовавшему в пустыне. Не зря туркмены зовут илак "сеном на корню".
      Эдик невольно улыбнулся. Ну кто еще, кроме его "патрона", способен на такое! Оставшись без воды и проводника в пустыне, спокойненько разглагольствовать о каком-то "сене на корню"...
      - Да, это настоящее "сено на корню", - медленно протянул Владимир Степанович, и Эдик вдруг понял, что его руководитель думает совершенно о другом.
      Красиков не ошибся. Рассказывая о замечательных свойствах песчаной осоки, Владимир Степанович в то же время напряженно размышлял. Таинственное исчезновение проводника вывело из оцепенения, вернуло прежнюю энергию. Сейчас он вспоминал, взвешивал, сопоставлял. Цепкая, натренированная память ученого-исследователя без труда воссоздавала перед ним всю цепь событий.
      - Шкурки... Что он там говорил о погрузке шкурок?
      - Это когда вы предложили мне вернуться, - напомнил Эдик. - Сказал, что в самолет погрузят шкурки каракуля, будет духота, вонь...
      - А самолет взлетел сразу, как мы тронулись.
      - Точно, - оживился Эдик. - Шкурки не грузились, он солгал.
      - Он лгал с самого начала! Понимаете, лгал! Значит, история с аварией вертолета - тоже выдумка. Ему зачем-то надо было заманить нас в пески, и вот он...
      Боровик взглянул на Эдика и тут же спохватился.
      - Простите меня, - тихо проговорил он. - Я так обрадовался, что позабыл обо всем на свете. Она ведь у меня единственная...
      Он помолчал с минуту, задумчиво следя за гаснущим на горизонте заревом.
      - Скажите, - неожиданно спросил он. - Эдик - это действительно ваше имя?
      Красиков замялся:
      - Так зовут меня дома. Ну и вообще... знакомые девушки, приятели... А что, разве плохое имя?
      - Отличное, - без улыбки ответил Боровик. - У меня был друг, большой ученый. Его звали Эдвард. Джордж Эдвард Эверетт. Но сейчас мне хотелось бы называть тебя твоим настоящим именем, - внезапно переходя на ты, заключил профессор.
      - Настоящее мое имя - Вася, - не без смущения признался Красиков. Василий.
      - Ну вот мы и познакомились, - Владимир Степанович положил руку на колено юноши. - А теперь поговорим как мужчина с мужчиной.
      Красиков насторожился. За шутливым тоном чувствовалось что-то пугающее. Знакомый холодок вновь стеснил грудь.
      - Так вот, - продолжал Владимир Степанович, не отнимая руки. - Должен прямо сказать: положение наше не из завидных. Выбраться отсюда будет нелегко. Надо возвращаться на колодец к чабанам.
      - На колодец? - ахнул Красиков. - Пешком?
      - Или мы за двое суток доберемся до колодца, или...
      - Или?.. - похолодел Василий.
      - Или нас спасет только чудо, - спокойно ответил Боровик. - Пошли.
      - Как? Прямо сейчас? Но я... я не могу. После этой поездки я с трудом переставляю ноги. Они не слушаются.
      - Надо заставить слушаться. Надо. Понимаешь? - Владимир Степанович легко поднялся, отряхнул песок. - Пошли, Вася.
      Уже стемнело. Звезды, непривычно крупные и яркие, повисли над песками. Заметно похолодало, и Красиков зябко поеживался в своей тонкой шелковой маечке.
      Костер прогорел, только пара головешек скупо освещала стоянку. Натянув рубашку, Василий принялся было собирать свое имущество.
      - Придется все оставить, - заметил Боровик.
      - Но это же "Киев", - возмутился Красиков, прижимая к себе новенький фотоаппарат. - Я отдал за него...
      - Придется оставить, Вася, - мягко, но решительно повторил профессор. Заверни все в брезент, мы заберем потом. А сейчас - ничего лишнего. Только фляжку. Давай-ка ее сюда.
      - Она... Она пуста, - густо покраснел Красиков.
      - Ничего, - спокойно отозвался Владимир Степанович, пристегивая к поясу баклажку. - Она еще может пригодиться.
      Они тронулись в обратный путь при свете звезд. Верблюжьи следы отчетливо читались на рыхлом песке. Владимир Степанович уверенно шел вперед. Красиков, проклиная все на свете и чертыхаясь вполголоса, ковылял за ним на непослушных полусогнутых ногах.
      К полуночи следы исчезли. Владимир Степанович поднес к глазам циферблат ручных часов.
      - Через сорок минут взойдет луна, - сказал он. - Пока можно передохнуть.
      Красиков, ни слова не говоря, повалился на песок. Сон пришел мгновенно. Проснулся он скоро с недоумением и досадой, - Боровик осторожно потряхивал его за плечо.
      - Как? Уже!..
      - Надо идти, Вася. Пора.
      Луна, большая, приплюснутая, цвета красной меди, повисла над горизонтом.
      - Вот он, след. Смотри.
      На освещенной луною поверхности плотных песков можно было различить скупо отпечатавшиеся следы.
      - Пошли, Вася.
      Красиков попытался встать, но тут же со стоном откинулся назад. Глухая, ноющая боль гнездилась в каждом суставе, в каждой мышце.
      - Нельзя разве обождать утра?
      - В жару мы недалеко уйдем. К тому же, если подует ветер...
      Василий вздрогнул: "Если подует ветер..." Ему живо представились струйки песка, обегающие с барханов, заметающие след. Как слаба, однако, как ненадежна единственная ниточка, связывающая их с миром, с жизнью...
      - Да, да, пошли, конечно, пошли!
      Он поднимается с помощью Боровика, ноги его подкашиваются.
      - Как деревянные, - жалуется он.
      - Это пройдет, - успокаивает Владимир Степанович. - Пройдет.
      И снова идут она за бесконечным, петляющим среди барханов следом. Широко расставляя тяжелые, будто свинцом налитые ноги, потеряв всякое представление о времени, Красиков тщетно борется со сном. Веки его смыкаются сами собой, он спотыкается, падает, поднимается вновь... Но вот, случайно оглянувшись, Василий замечает странные зеленые огоньки позади себя.
      - Волки! - пугается он. - Владимир Степанович, волки!..
      Боровик вглядывается в темноту. Парные зеленые огоньки замирают.
      - Шакалы, - успокаивает он юношу и вдруг, резко взмахнув руками, громко кричит:
      - Эге-ге-ей!
      Зеленые огоньки исчезают.
      - Пошли.
      Сонливости как не бывало. Да и силенок будто прибыло. Опасливо оглядываясь, Василий спешит за Боровиком, едва не наступая ему на пятки. Всевозможные рассказы о различных "ужасах пустыни" возникают в памяти. В каждой тени чудится сейчас затаившаяся опасность, в каждом шорохе слышится угроза.
      Так бредут они до рассвета.
      Когда звезды поблекли и растаяли в забелевшем небе, а на северо-востоке четко обозначилась яркая малиновая полоска, Боровик скомандовал короткий привал.
      - Только пятнадцать минут, - предупреждает он.
      Василий и не пытается возражать. Странная безучастность овладевает им. Ночные страхи испарились, но ему уже не хочется спать. Опрокинувшись навзничь, он смотрит в высокое, медленно наливающееся голубизною небо. Если б можно было лежать так долго-долго! Он готов даже примириться с чувством голода и жажды, которая опять дает о себе знать. Все это, в сущности, не так уж и страшно. Немного сосет под ложечкой, да побаливают растрескавшиеся губы, когда прикасаешься к ним распухшим, шершавым языком. Пустяки. Главное - покой! Если б можно было лежать так...
      - Пошли, Вася.
      Красиков без ропота поднимается. "Пошли"... Сколько раз уже слышал он это слово! Тысячу? Миллион?
      Кругом пески, только пески, без конца и края. Песчаные волны убегают к горизонту. А там выплывает уже над краем пустыни слепяще лучистый диск.
      Боровик идет как заведенный. Странно, откуда столько силы у старика? Впрочем, ничего особенного - привычка. Будь у него, Эдика, время потренироваться, сто очков вперед дал бы своему "патрону". Он, Эдик... Хотя, теперь он Василий, Вася. И обращаются к нему на ты... Не слишком ли много позволяет себе старый гриб? Впрочем, "патрон" - молодчина, нельзя отрицать этого. С таким не пропадешь. Они выберутся, обязательно выберутся, просто смешно было бы остаться здесь, в песках. До колодца, наверно, совсем уже недалеко, ведь они шли всю ночь... А старик, между прочим, прав - идти становится все тяжелее. Еще недавно воздух был прохладен, а сейчас... Какая жарища! И жажда! Кто это сказал - пустяк? Как колет в горле! И язык... Он распух, отяжелел. Что за муки... Сейчас бы - каплю воды. Одну только каплю! Неужели не осталось во фляжке? Не может быть, если потрясти как следует...
      Владимир Степанович обернулся. Красиков, сидя на песке, смотрел на него безумными глазами.
      - Каплю! Одну только каплю!..
      Заметив невдалеке куст саксаула, Боровик, ни слова не говоря, направился гуда.
      - Нету?.. Не верю! Не может быть!
      Боровик вздохнул. Да, если б было хотя полфляжки. Тогда бы он поручился за исход. А сейчас... Продержатся ли они до вечера? И хватит ли сил потом продолжить путь? Он и сам еле на ногах стоит. А сколько еще осталось до колодца? Вчера он был как во сне... Меткий удар, что и говорить! Сразу видна опытная рука.
      С хрустом ломаются ветки саксаула. Скорее, скорее, бедняга совсем раскис. Выдержит ли до вечера? Во всяком случае, если завтра к утру не выйдут они к колодцу, все будет кончено. Это определенно...
      Наконец, сооруженный на скорую руку шалаш готов. Вернее, это даже не шалаш - так, небольшое укрытие от солнца. Владимир Степанович накидывает сверху свой серенький пиджачок. Узорчатая тень на песке густеет. Отлично, здесь можно отлежаться, пока не спадет жара.
      - Пошли, Вася.
      Опять "пошли"? Когда ж прекратится эта пытка! И неужели действительно нет ни глотка воды!..
      Опираясь на Боровика, Василий бредет к укрытию. Песчаные волны приплясывают вокруг. В глазах темнеет, он чувствует легкий приступ тошноты.
      - Вот так. Ложись и спи. Понял? Сейчас надо спать.
      Владимир Степанович и сам устраивается рядом. Спать, только спать. Сберегать силы. Предстоящая ночь будет решающей. Они должны выйти, они выйдут к колодцу. Если только не поднимется ветер, не занесет следы.
      В полдень Владимир Степанович проснулся, с тревогою выглянул из шалаша. Солнце стояло в зените, пески плавились и блестели, источая невыносимый зной. Но кругом было тихо. Тихо-тихо, только Красиков стонал и бормотал в тяжелом забытьи. Передвинув пиджак, чтобы тень снова легла на голову Васи, Боровик вернулся под навес. Но заснуть он был уже не в состоянии. Мучила жажда. Верный своей привычке не злоупотреблять водой в пустыне, Владимир Степанович сделал всего несколько глотков накануне утром. С тех пор прошло более тридцати часов!
      - Тону!.. Спасите!.. - внезапно забормотал Красиков.
      Боровик с сочувствием покосился на юношу. Водяная галлюцинация, дело обычное. Сейчас бедняге мерещатся водопады и дворники со шлангами, тележки сатураторшиц и тропические ливни... Эх, Вася, Вася! Если б ты оставил вчера полфляжки! Глоток утром, другой - вечером, после захода солнца. Так можно продержаться долго. Даже странно, что предатель-проводник не учел этого. Очень, очень странно.
      Когда жара начала спадать, Василий понемногу пришел в себя. Он выполз из укрытия и прихрамывая подошел к Боровику, присевшему на песчаный холмик.
      - Жмут, спасу нет, - пожаловался он, кивая на свои щегольские сапожки.
      - Сними, - посоветовал Владимир Степанович.
      - Как? Босиком! - ужаснулся Красиков.
      - Сегодняшний переход будет много тяжелее, - предупредил Боровик. - Нельзя задерживаться ни минуты. А ведь ты сейчас не способен и шага сделать.
      Солнце клонилось к горизонту. Тени, длинные и четкие, ложились на песок. Они рождались повсюду: от холмов и холмиков, от кустов, даже от тоненьких, высохших былинок... Василий вспомнил зеленые огоньки, загоравшиеся во мраке.
      Да, выхода не было. Кривясь и морщась от боли, Красиков стащил сапоги, остался в одних носках.
      - Куда же их? - растерянно глядя на сапоги, спросил он.
      Владимир Степанович еле заметно усмехнулся. Мальчик еще не понимает, насколько их положение серьезно.
      - Время, Вася.
      Красиков аккуратно ставит сапожки возле укрытия, трогает свисающий с веток серенький пиджак.
      - А его... Вы тоже?.. - чугунный язык еле ворочается во рту.
      - Сегодня каждая тряпка будет тянуть к земле, - отвечает Боровик и идет вперед.
      Рядом шагают тени. Огромные, уродливые, они прыгают по буграм, вытягиваются в котловинах на десятки метров. Василий старается не глядеть на них. Он следит, как тяжело погружаются в песок стоптанные сапоги профессора. Да, теперь-то он знает цену разношенной обуви. В следующий раз... Впрочем, что сейчас об этом думать. "А фляжка-то ведь была полна! - внезапно вспоминает он. - Старик ничего не пил со вчерашнего утра!"
      Тени растут и растут. Потом они сливаются и пропадают. Короткие сумерки наплывают на пустыню. Затем наступает темнота.
      Первые минуты, освободившись от тесной обуви, Красиков испытывает облегчение, но вскоре усталость берет свое. С трудом уже дается каждый шаг. Время от времени оба они тяжело опускаются на песок, подолгу лежат, набираясь сил для нового рывка.
      Так проходит ночь. Первые солнечные лучи освещают две неподвижные фигуры, распластавшиеся у подножия бархана. Владимир Степанович первым поднимает голову.
      - Пошли, Вася.
      Ему кажется, что говорит он в полный голос, но это только шепот.
      Вытянув руку, Владимир Степанович трогает за плечо лежащего рядом Красикова.
      - А!.. Что?.. - вскидывается тот.
      Профессор пытается встать, но ноги больше его не держат. Тогда, приподнявшись на руках, упорно ползет вперед. Красиков, скорее по привычке, чем сознательно, следует его примеру. Проходит целая вечность, прежде чем достигают они вершины. Тяжело дыша, совершенно обессиленные падают в тени одинокого деревца. Серебристые листья его трепещут, тоненькие ветви гнутся.
      - Ветер, - шепчет Боровик. - Поднимается ветер. Следы заносит. Это конец...
      Он оглаживает блестящую, темно-оранжевую кору, затем, уцепившись за ствол, с трудом поднимается, заглядывает через край бархана. Ага, что это? Неужели галлюцинация!.. Нет, тысячу раз нет!