Мои воспоминания о Восточной Африке

После выяснения оказалось, что мы долго принимали за неприятеля свой собственный патруль, вследствие его обмундирования, которое перестало быть форменным. В самой миссии Мвенцо находился постоянный неприятельский лазарет, из которого можно было пополнить наш санитарный материал. Запасы хины увеличились более чем на четырнадцать килограмм, и, таким образом, мы были обеспечены этим средством до конца июня 1919 года.
      Различные сведения и показания пленных показали, что из района Брокен-Хиль через Казаму, а оттуда далее к Фифе двигались транспорты неприятеля, состоявшие из автомобилей и повозок, запряженных волами. Сама Казама казалась более крупным центром и важным дорожным узлом. Во всяком случае, можно было ждать, что на дороге от Фифе на Казаму находятся магазины неприятеля и что последняя является подходящей целью для действий. Кроме того, насколько можно было судить по карте, Казама располагалась так, что по достижении этого пункта являлось возможным двигаться далее на юг вокруг озера Бангвеоло и достигнуть водораздела между реками Замбези и Конго или, наконец, направиться далее на запад между озерами Бангвеоло и Моеро. Сведения были, во всяком случае, очень неопределенные и основывались почти исключительно на словах нескольких аскари, которые мальчиками сопровождали торговые караваны в район озера Моеро.
      Сначала не было сведений о реках и особенно о Люапала, вытекающей из озера Бангвеоло и впадающей в озеро Моеро, и этот важный вопрос оставался открытым. Только по прошествии нескольких дней захваченные карты и описания прояснили обстановку. Судя по ним, Люапала являлась очень серьезным препятствием: она отличалась глубиной, и ее ширина местами достигала нескольких километров; кроме того, она была окружена сплошными болотами. Ввиду приближения периода дождей переправа через нее на пирогах натолкнулась бы на затруднения. В то время я использовал каждую минуту для изучения карт и описаний путешествий и углублялся в них при каждой остановке. Вследствие недостатка данных нам угрожала большая опасность запереть самих себя в районе, перерезанном быстрыми реками и озерами.
      Прежде всего, необходимо было быстро уничтожить этапную дорогу Фифе миссия Каджамби - Казама. Подвижные боевые патрули были высланы вперед и после форсированного марша захватили много мелких магазинов, взяли в плен их управляющего и овладели даже несколькими повозками, запряженных волами.
      Усиленное походное движение и поворот в юго-западном направлении в совершенно новой незнакомой стране не улыбались некоторому числу носильщиков. За один только день дезертировали 20 человек племени вафипа, которые были уроженцами окрестностей Бисмаркбурга, и 13 носильщиков из других областей.
      6 ноября главные силы вступили в Каджамби. Католическая миссия Каджамби состоит из очень живописных и просторных массивных построек. Миссионеры бежали. В доме сестер на мое имя было оставлено письмо от одной католической сестры. Она была родом из Вестфалии и, как землячка, обращалась к моему чувству милосердия. Она, наверно, избавила бы себя от многих неудобств, если бы не только сама, но также и все, уто принадлежал к составу миссии, спокойно остались на своем посту. Мы причинили бы им так же мало вреда, как старому английскому миссионеру в Перумихо у Сонги. Страна была исключительно богата; в саду миссии росла превосходная земляника.
      В полдень со стороны арьергарда, расположенного в двухчасовом расстоянии северо-восточнее Каджамби, послышались ружейные выстрелы: капитан Кель остался там для сбора продовольствия; европейцы и аскари с целью фуражировки были разбиты на отдельные патрули. Именно в это время они и были атакованы неприятельским отрядом. Капитан Кель вышел из этого тяжелого положения и на следующий день опять собрал свой отряд на позицию у миссии Каджамби, причем неприятель случайно попал под наш внезапный удачный огонь. 7 ноября продолжалось дальнейшее движение главных сил на Казаму. Неприятель нас не преследовал. Но если бы он все-таки продолжал наступление, то можно предполагать, что вскоре оно захлебнулось бы из-за недостатка продовольствия. По-видимому, после быстрого захвата Казамы можно было создать фронт и дать удачное сражение, базируясь на этот пункт.
      Но это были виды на будущее; сначала нам следовало захватить саму Казаму, которая, по имеющимся в то время сведениям, была занята слабым отрядом, зато хорошо укреплена. Капитан Шпангенберг с авангардом все время увеличивал скорость своего движения, делая больше длину дневных переходов. Я следовал с главными силами; продовольствие было еще в достаточном количестве.
      8 ноября отряд Шпангенберга имел несколько патрульных боев севернее Казамы, а 9 ноября он занял сам поселок, гарнизон которого, состоявший из полуроты, отступил к югу. Там было захвачено небольшое количество патронов; другие запасы ружейного склада оказались столь же ничтожны. В этом пункте имелись большие ремонтные мастерские автомобилей и повозок; мы захватили также более двадцати бурских фургонов. Очень значительна была добыча европейского продовольствия. Удивительно, что одно английское общество в Казаме - насколько я помню, это была Африканская озерная компания - оставило письменное распоряжение туземцам уничтожить ее запасы. Негры явились в большом количестве для грабежа, и отряд Шпангенберга нашел строение, инвентарь и запасы большей частью уничтоженными. Лишь благодаря его вмешательству удалось сохранить выстроенный и обставленный с большим вкусом дом британского комиссионера.
      Со времени нашего отхода от Фифе казалось, что, чем дальше мы продвигались, тем крупнее были неприятельские магазины. Создалось впечатление, точно мы уничтожали ту этапную линию, которая, начинаясь от Брокен-Хиля и немного севернее его, находилась еще в периоде формирования. При быстром дальнейшем движении мы могли рассчитывать встретить еще более богатые запасы; захваченные бумаги, а также указания туземцев, казалось, подтверждали это предположение. На расстоянии трех дней перехода вдоль телефонной линии у парома через Хамбези должны были храниться большие запасы, которые частью были доставлены сюда на лодках.
      11 ноября я прибыл на велосипеде в Казаму к капитану Шпангенбергу, и этот последний немедленно выступил дальше на юг, в сторону парома Хамбези.
      Главные силы прибыли в Казаму 12 ноября. Сзади, по направлению нашего движения, под вечер стал слышен ружейный и пулеметный огонь. Наш арьергард был атакован в своем лагере в расстоянии двух часов севернее этого пугкта. Неприятель, который вел бой у Каджамбы, не последовал непосредственно за нами, а выбрал параллельную дорогу. Ночью отряд Келя прибыл к Казаме. Теперь мне казалось, что предприятие против магазина у Хамбези является самым верным и важным, тем более, что, судя по обстановке, противник должен был продолжать преследование и, таким образом, снова дать нам случай для удачного боя.
       
      Глава девятая. Перемирие и возвращение на родину (Ноябрь 1918 года февраль 1919 года)
      Заблудившийся мотоциклист. Перемирие. На велосипеде к парому У Хамбези. Условия перемирия. Переговоры с английским уполномоченным. Положение в Германии. Перемирие и положение наших войск. Освобождение пленных. Затруднения с уплатой жалования аскари. Движение в Аберкорн, "Сдача" и "очищение". У генерала Эдвардса. Сдача оружия. Бесполезный протест против английского толкования условий. На пароходе в Кигому. Бельгийское гостеприимство. По железной дороге в Дар-эс-Салам. Интернирование. Грипп и его жертвы. Верные аскари. Хлопоты о защите частного имущества. Посадка на пароход для возвращения на родину. На "Фельдмаршале". В Роттердаме и на родной земле. Взгляд на прошлое
      Таким образом, у Казамы остался только отряд Келя, чтобы затем следовать за нами в расстоянии одного перехода. 13 ноября я с главными силами двинулся за отрядом Шпангенберга. Я выехал вперед на велосипеде, выбрал место для лагеря и ожидал подохрда частей, когда капитан Мюллер также на велосипеде подъехал ко мне и доложил, что заключено перемирие. Один английский мотоциклист, который должен был доставить это известие британским войскам, въехал по ошибке в Казаму и был взят в плен отрядом Келя. При помощи английского телефонного провода, вдоль которого мы двигались, мы могли быстро объясниться и, таким образом, получили от англичан уведомление о перемирии.
      Телеграмма, которую вез мотоциклист, гласила: "12/Х1-18. Доставить полевым телеграфом и конным посыльным. Передать полковнику Леттов-Форбеку через парламентера. Премьер-министр Англии сообщил, что перемирие подписано в пять часов 11 ноября и что военные действия прекращаются на всех фронтах в 11 часов 11 ноября. Я отдаю приказ своим войскам немедленно прекратить военные действия, кроме тех частей, которые атакованы противником, и я, конечно, убежден, что Вы сделаете то же самое. Условия перемирия будут Вам переданы немедленно после их получения. До того я предлагаю вам оставаться в вашем настоящем положении, чтобы облегчить сношения. Генерал ван-Девентер"{60}.
      Наши ощущения были очень неопределенные; лично я, не имея представления о действительной обстановке в Германии, надеялся на благоприятное или, по крайней мере, не особенно плохое окончание военных действий.
      Необходимо было быстро предупредить высланный вперед отряд Шпангенберга, и я тотчас же сел на велосипед и в сопровождении ополченца Гаутера поехал к этому отряду. На полпути я встретил велосипедный патруль Рейсмана из отряда Шпангенберга, который доложил, что капитан Шпангенберг прибыл к парому Хамбези. Хотя я не сомневался в правильности английского уведомления о перемирии, все-таки наше положение было не особенно завидным. Мы находились в области, бедной местными средствами, и потому были вынуждены время от времени менять место стоянки. Уже исходя из этого было необходимо разведать переправы через реку Хамбези и сохранить их для нас. Если бы опять начались враждебные действия, мы тем более должны были бы иметь обеспеченную переправу на другой берег. Этот вопрос не терпел отлагательства, так как приближался период дождей, а с ним и поднятие воды в реках. Более или менее сильные грозы уже начались. Следовательно, имелось очень много вопросов, которые надо было урегулировать лично на месте с капитаном Шпангенбергом и с английским офицером, который заранее, вероятно, будет находиться на этой стороне Хамбези. Во всяком случае, необходимо было и в дальнейшем производить закупку и доставку продовольствия. С последней целью я отправил назад моего проводника, а сам поехал с патрулем Рейсмана в отряд Шпангенберга.
      Мы прибыли около восьми часов при полной темноте; капитан Шпангенберг был еще на разведке, но помощник казначея Домен и другие европейцы отлично меня угостили, как только узнали о моем прибытии. Я мог убедиться, что магазин Казамы содержал овсянку, варенье и другие хорошие вещи, о наличии которых я до настоящего момента не знал.
      После своего возвращения капитан Шпангенберг доложил, что он также получил от англичан уведомление о перемирии. Я лег спать в его палатке, и около полуночи он принес мне переданную через англичан телеграмму генерала ван-Девентера, полученную через Солсбери. Судя по данной телеграмме, Германия согласилась на безусловную сдачу всех войск, действовавших в Восточной Африке; Девентер добавлял к этому, что требует немедленного освобождения английских военнопленных и нашего перехода в Аберкорн, где надо было сдать все вооружение и боевые припасы. Впрочем, европейцы все же могли сначала сохранять свое оружие. Полный текст этой телеграммы гласил:
      "13/Х1-18. В Северный отряд. Корвунфору, через Фифе. Послать полковнику Леттов-Форбеку с парламентером. Военное министерство Лондон телеграфирует, что статья 17 перемирия, подписанного германским правительством, устанавливает безусловную сдачу всех германских сил, оперирующих в Восточной Африке, в продолжение одного месяца, считая с 11 ноября. Мои условия следующие: во-первых, немедленно передайте всех пленных, находящихся в ваших руках, как европейцев, так и туземцев, ближайшему отряду британских войск. Во-вторых, без промедления перейдите с вашими частями в Аберкорн, так как это ближайший пункт, в котором я могу снабжать вас продовольствием. В третьих, передайте все оружие и снаряжение моему представителю в Аберкорне. Но в то же время я разрешаю вернуть всем вашим офицерам и европейцам всех чинов их личное оружие, принимая во внимание доблестное поведение во время войны, однако, с условием, что вы без промедления направите ваши силы в Аберкорн. Там будут сделаны распоряжения отправить германцев в Морогоро и вернуть на родину всех германских аскари. Не откажите в любезности дать скорый ответ, указав вероятный срок прибытия в Аберкорн, а также число германских офицеров и рядовых, аскари и прочих. Генерал ван-Девентер".
      Это известие, если бы оно подтвердилось, достаточно говорило за себя и указывало на крайне тяжелое положение родины; иначе она никогда не сдала бы войска, которые так доблестно и успешно боролись с неприятелем.
      Не вдаваясь в подробности, я должен был сказать себе, что исполнение требуемых от нас условий было неизбежно. 14 ноября, в восемь часов утра, во время условленной встречи у реки с британским уполномоченным, который переселился из Казамы в резиновую факторию{61} Хамбези, я передал ему телеграмму в Германию, в которой я доносил о происшедшем и добавлял к этому, что буду действовать в соответствии со сложившейся обстановкой. Уполномоченный сообщил мне, что германский флот поднял восстание, что вообще в Германии революция, и что, по одному сообщению, официального подтверждения которого он до сих пор не имеет, император 10 ноября отрекся от престола{62}. Все эти сообщения казались мне невероятными, и я не поверил, пока они не были мне подтверждены несколько месяцев спустя во время возвращения на родину.
      Наши войска, европейцы и цветные, твердо верили, что в этой войне Германия не будет побеждена, и решили сражаться до последней крайности. Конечно, было сомнительно, хватит ли наших сил, если война продлится еще несколько лет, но, по крайней мере, в течение года мы могли держаться; войско было хорошо вооружено, снабжено и обеспечено продовольствием, и обстановка в настоящее время была так благоприятна для нас, как этого давно уже не было. Правда, аскари видели, что нас становилось все меньше и меньше: насчитывалось еще 155 европейцев, из них 30 офицеров, санитарных офицеров и высших чинов, 1.168 аскари и около 3.000 других цветных. Но когда я однажды заговорил об этом с одним из моих ординарцев, то он уверял меня: "я останусь при вас и буду сражаться до тех пор, пока не буду убит". Подобные заявления были сделаны и многими другими. Я убежден, что это не являлось только пустой фразой.
      14 ноября пополудни я опять прибыл на велосипеде к главным силам, сообщил европейцам о разговоре у парома Хамбези, а также мое решение выполнить официально переданные мне условия, в достоверности которых я не сомневался.
      Перед освобождением пленных меня посетил старший из них, полковник Дикинсон. По его словам, более чем трехмесячный плен дал ему полезные сведения о нашей лагерной жизни, об организации наших походов и об управлении боем. Он восторгался простотой наших распоряжений и точностью их выполнения; без сомнения, он смотрел на все без предубеждения.
      Наши аскари также узнали о положении вещей. Я предвидел, что уплата им содержания за многолетнюю службу вызовет затруднения; это касалось и носильщиков. И все-таки для нас было делом чести добиться, чтобы этим людям, которые с таким большим самоотвержением сражались и работали для нас, было уплачено сполна. Требуемая сумма - дело шло приблизительно о полутора миллионах рупи (в мирное время один рупи равнялся 1,33 марки) - была сравнительно умеренной, и лейтенант резерва Кемпнер был выслан вперед на велосипеде, чтобы возможно скорее добыть эту сумму от англичан или через их посредничество. Но наши неоднократные хлопоты остались безрезультатны. Правда, несколько раз сообщалось, что вопрос принят во внимание военным министерством, но на этом дело и закончилось; я также не получил никакого ответа на мою телеграмму германскому правительству в Берлин. В конце концов, не оставалось ничего другого, как составить списки не получивших платы и выдать расписку каждому носильщику и аскари.
      Теперь мы передвигались маленькими переходами в Аберкорн через Казаму. Англичане подробно ознакомили нас с условиями перемирия. Выяснилось, что требовалась не "безоговорочная сдача", как это первоначально сообщил генерал ван-Девентер, а "безоговорочное очищение колоний" (эвакуация). Я несколько раз заявлял протест против толкования английским военным командованием слова "эвакуация" с включением в него сдачи и обезоруживания, но не получил ответа ни от правительств союзных стран и Соединенных Штатов, ни от германского правительства. Я колебался, должен ли я согласиться на сомнительное толкование слова "эвакуация", или же, наоборот, двинуться к бельгийской колонии или вообще в другое место. Но, в конце концов, статья, относившаяся к колониальным войскам, была таким незначительным пунктом в сравнении со всей совокупностью мирных условий, что я решил двигаться к Дар-эс-Саламу, как того требовал генерал ван-Девентер, в ожидании, во всяком случае, что англичане, согласно условиям перемирия, немедленно отправят нас на родину. Как позднее выяснилось, эта надежда не оправдалась.
      Недалеко к северу от Казамы мы перегнали противника, с которым происходили последние стычки - первый батальон 6 полка Королевских африканских стрелков. Едва достигший 30-летнего возраста любезный командир, полковник Гаукинс, передал через полковника Дикинсона мне и немецким офицерам предложение на завтрак; я должен был отказаться, как мне ни улыбалось это выражение внимательного отношения к нам. Но полковник Гаукинс все-таки посетил меня в один из следующих дней и провел около часа за чашкой кофе в оживленной беседе. Надо признать, что офицеры этого батальона держали себя в этом, действительно, несколько неловком положении с большим тактом и с тем уважением, на которое имеет право каждый честный противник. Впрочем, Гаукинс сообщил мне, что по продовольственным причинам он не имеет возможности двигаться дальше и просил нас помочь скотом, которым мы обладали в достаточном количестве.
      Лейтенант резерва Кемпнер отправился в Аберкорн на велосипеде. По его возвращении я поехал сам на одном из автомобилей генерала Эдвардса. Прием самого генерала Эдвардса, а также прием в столовой его штаба, был очень радушным. Я высказал генералу свою точку зрения, указав, что не признал обязательства о сдаче нашего оружия, но что готов подчиниться, если это принесет пользу не нам лично, а германскому правительству. Мне было заявлено, что сданные нами оружие и боевые припасы будут приняты в счет тех запасов, которые Германия, согласно условиям перемирия, должна сдать союзникам{63}. Кроме того, мне было сказано, что сдача нами оружия не будет, даже с внешней стороны, носить характера капитуляции.
      По словам англичан, аскари и носильщики будут помещены в Таборе в особых лагерях до тех пор, пока им не будет выплачено жалованье. Европейцев же задержат в Дар-эс-Саламе до отплытия парохода - вероятно только на несколько дней. Однако эти условия не были соблюдены. Как аскари в Таборе, так и европейцы в Дар-эс-Саламе содержались полтора месяца и больше в лагерях для пленных за колючей проволокой.
      25 ноября войска прибыли в Аберкорн. На площади, на которой происходила сдача оружия, был водружен английский флаг; таким образом, нельзя отрицать, что, благодаря этому, передача оружия носила, характер капитуляции. Сдано было: одно португальское орудие, 37 пулеметов (из них 7 немецких, 16 станковых и 14 ручных английских), 1.071 английское и португальское ружье, 208.000 патронов и 40 артиллерийских патронов. При этом между оружием ними не было ни одного современного немецкого ружья!.. Личный состав войск определился таким образом: губернатор, 20 офицеров, 5 санитарных офицеров, один врач-доброволец, один старший ветеринар, один старший аптекарь, один секретарь полевого телеграфа, 120 европейцев других чинов, 1.156 аскари и 1.598 войсковых носильщиков. Прибытие отдельных отрядов задержалось на несколько часов, вследствие сильных ливней. Лагерная стоянка для аскари была окружена высокой засекой из колючек и по небрежности сделана чрезвычайно тесной. Это возбудило у многих аскари сильное недовольство, что иногда переходило в насилие над английскими аскари. Но люди, в конце концов, примирились с неприятным положением, а генерал Эдвардс, со своей стороны, признал, что здесь был создан случай для недоразумения. Мы, все-таки, не были военнопленными, бегства которых он должен был опасаться, а добровольно подчинились ему для выполнения неприятной обязанности. При дальнейшем передвижении к Бисмаркбургу он отказался от подобных распоряжений, и, таким образом, мы шли туда вместе с батальоном Гаукинса без малейшего взаимного стеснения.
      28 ноября мы расположились лагерем у сильного водопада реки Каламбо на расстоянии трех часов от Бисмаркбурга. Здесь мы оставались несколько дней, так как отъезд на пароходе из Бисмаркбурга все время откладывался. Различные офицеры засыпали меня вопросами, не будем ли мы продолжать войну, не стоит ли штурмовать неприятельский лагерь, чтобы снова создать базу для дальнейшего ведения боевых действий.
      3 декабря я получил телеграмму генерала ван-Девентера, помеченную 2 декабрем. Она гласила следующее:
      "Я прошу подтвердить вашу телеграмму с предъявлением вашего формального протеста против обращения с вашими войсками, как с военнопленными. Это будет передано военному министерству. Тем не менее, я уверен, вы согласитесь, что у меня не было другого выхода, как считать ваши части военнопленными во исполнение распоряжения нашего военного министерства после того, как я получил от него уведомление о капитуляции германского правительства".
      В тот же день первый эшелон войск был посажен на четыре парохода. На одном из них ("Сент-Жорж"), кроме команды из состава английского флота и одного конвойного офицера, были помещены только губернатор и офицеры командования с их черными слугами. Мы получили от англичан консервированное мясо, финики и сухари, а старший ветеринар, доктор Губер, как и раньше, прекрасно заботился о нашем физическом состояния. Британский командир, конвойный офицер и вся команда были к нам чрезвычайно внимательны. Когда, после короткой остановки, вечером 3 декабря у бельгийской станции Фуа ночью разразилась сильная буря, которая разорвала парусинный навес от солнца и, между прочим, унесла сюртук доктора Губера, все английские матросы с особым вниманием хлопотали около совершенно промокших немцев.
      5 декабря мы прибыли в Кигому. Этот пункт находился в руках бельгийского командования, и, сверх всяких ожиданий, бельгийцы нас приняли здесь хорошо и держали себя при этом с тактичной сдержанностью, которая так нужна была по отношению к нам. Для всех европейцев были накрыты в больших сараях столы зрелище, от которого мы в течение нескольких лет отвыкали. Появилось немного красного вина. Бельгийский губернатор командировал для нашего официального приема своего офицера-ординарца, свободно говорившего по-немецки, и я охотно воспользовался случаем, чтобы перед поездкой по железной дороге поблагодарить местного коменданта за товарищеские отношения, которые должны существовать между солдатами, даже между противниками, при условии взаимного уважения.
      У англичан наблюдались только отдельные случаи плохого обращения со стороны некоторых младших офицеров, которые от природы были грубы. Старшие начальники немедленно вмешивались самым тактичным образом, когда отдельные более молодые товарищи хотели, например, удалить немецкого больного из отделения вагона. В поезде мы, европейцы, были хорошо размещены и ночью могли, как в мирное время, устраивать себе хорошие спальные места, одно над другим, вытягивая кожаные подушки и поднимая диваны. В Таборе нас встретило много немцев. Они жаловались на грабежи со стороны бельгийцев и англичан. Весьма вероятно, что творилось много беззаконий. В Додоме мы провели ночь и на следующий день утром имели случай получить воду и основательно помыться.
      В Морогоро было послано извещение о прибытии нашего поезда, и здесь после полудня мы снова встретили немецких женщин, оставленных два года тому назад в Морогоро и окрестностях. Они приготовили чай и кофе, устроили буфеты с булочками и напекли в большом количестве пирожных. К этому надо прибавить еще самые лучшие фрукты.
      Англичане нас приветствовали почти так же хорошо, как и немцы. Кроме одного очень любезного пожилого санитарного офицера, у меня особенно остался в памяти высокий, как жердь, капрал. Последний, по-видимому, еще до прибытия нашего поезда выпил за наше здоровье целый ряд стаканов. Но мне удалось, в конце концов, избавиться и от него.
      В Дар-эс-Салам мы прибыли 8 декабря в 7 часов утра. Европейцы были размещены в больших палатках в лагере, обнесенном колючей проволокой. Питание было хорошее и обильное, а в английской лавке можно было купить по доступным ценам всякого рода необходимые вещи. Губернатор Шнее и я были встречены начальником штаба британского главнокомандующего генералом Хеппардом и проведены к предоставленному нам очень живописно расположенному дому вне лагеря. Генерал ван-Девентер в виде приветствия любезно послал закуску. Здесь были размещены майор Краут, капитан Шпангенберг и старший ветеринар доктор Губер. Здесь мы опять встретили генерала Вале, который был оставлен несколько месяцев тому назад больным в Убене и, к счастью, совсем поправился. Мы устроили общую столовую, а наша свобода передвижения вне дома была ограничена только тем, что мы должны были всегда иметь при себе британского конвойного офицера. Сначала эти офицеры были крайне неаккуратны, но в конце концов, создалось сносное положение, и я имел возможность отыскать в Дар-эс-Саламе своих знакомых и устраивать свои личные дела. Часто для этого автомобиль мне предоставлялся. Комендант лагеря пленных, майор Хоскен, который еще в Танге выказал в отношении пленных немецких женщин и детей много внимания и заботы, и теперь, в Дар-эс-Саламе, старался избавить нас от излишних придирок.
      Еще во время переезда по железной дороге мы были удивлены, встречая почти на каждой станции больше англичан-европейцев, чем имели во всей колонии войск; но Дар-эс-Салам был прямо переполнен белыми войсками. Я оценивал их численность не ниже пяти тысяч человек, а в гаражах стояло много сотен автомобилей требовавших ремонта.
      Такое скопление людей представляло большую опасность при появившейся эпидемии испанской инфлуенцы. Конвойные офицеры рассказывали мне, что иногда в Дар-эс-Саламе в один только день от этой болезни умирало от пяти до семи офицеров. Скоро заболевания начались и среди нас. По-видимому, наши заразились во время перевозки на корабле по озеру Танганьика, а затем во время переезда по железной дороге. В концентрационном лагере в Дар-эс-Саламе болезнь передавалась от одного человека к другому. Вскоре после своего прибытия в Дар-эс-Салам капитан Шпангенберг сопровождал меня в город; там он, чья железная натура так легко переносила все лишения походной жизни, почувствовал себя плохо и 18 декабря умер в лазарете от инфлуенцы и воспаления легких.
      Почти все европейцы нашего лагеря болели, и, к сожалению, кроме капитана Шпангенберга, умерло еще девять европейцев, т.е. почти десять процентов всего нашего состава. Точно так же из интернированных в Таборе туземцев умерло 150 аскари и 200 носильщиков.
      В Дар-эс-Саламе в различных лагерях для пленных находились также сотни немецких аскари, попавших в руки англичан раньше. Некоторые из них пробыли в английском плену несколько лет и все-таки отказывались поступить в английские войска, что предлагалось, по их словам, неоднократно. Из лагеря наши аскари могли непосредственно видеть немецкий лагерь военнопленных для белых солдат. Было очень приятно, что из-за этого мы, европейцы, нисколько не потеряли в глазах аскари вес. Так же, как и раньше, они выказывали нам самую большую преданность и дисциплину, и, несомненно, в этом заключалось выражение большого внутреннего уважения, которое они питали к нам, немцам. Они понимали - для этого у них было достаточно развития, - что настоящий военный успех был все-таки на стороне немцев, и издавна привыкли, что в самые трудные времена мы честно разделяли с ними лишения и всегда сердечно относились к их многочисленным мелким запросам.
      Они и теперь охотно выказывали нам свою привязанность и свое доверие; черные слуги были уверены, что получат невыданное им вознаграждение от своих начальников, которые в настоящее время едва ли располагали даже личными средствами. Представилось несколько печальных случаев убедиться в неблаговидном поведении англичан. Каждый знал, что в лагерях для пленных деньги наших людей часто и притом на значительные суммы удерживались английскими офицерами. У меня сложилось впечатление, что туземцы очень охотно хотели бы быть под немецкой властью. Вероятно, между англичанами-европейцами было много низкого элемента. Некоторые их них даже брали взятки от туземцев, другие даже днем врывались для грабежа в дома немецких европейцев.
      При таких обстоятельствах я считал необходимым взять с собой в Германию находившееся в Дар-эс-Саламе и на Центральной железной дороге частное имущество немцев, которые отсутствовали и не могли сами о нем позаботиться. Я опасался оставить это имущество в Африке без немецкого надзора. Было довольно трудно разыскать и собрать эти вещи. В конце концов, все было сделано. Для меня стало приятной неожиданностью найти, при вскрытии различных сараев, несколько ящиков с моими собственными вещами, которые я в начале войны передал на хранение фирме "Деверс" в Дар-эс-Саламе. Были также спасены некоторые из моих вещей, оставленных в Морогоро. Однако, последних я все-таки не получил, так как англичане каждый раз находили какой-нибудь предлог, чтобы отклонить мою просьбу о поездке в Морогоро. Я так и не мог выяснить, было ли это простой грубостью, или же имелась налицо какая-то более глубокая, неизвестная мне, причина. В общем, я не без интереса наблюдал, как сильно укоренилась среди англичан привычка давать самым любезным образом неопределенные обещания, их не исполнять и таким образом все время тормозить дело.
      При таких обстоятельствах мне приходилось иногда обращаться к начальнику административного управления, (который, отчасти, соответствует начальнику нашего этапного отдела); после многих расспросов я нашел его в моей старой квартире, в которой помещался до войны.