ПРАЗДНИК ЗАКАНЧИВАЕТСЯ

Андрей, усвоивший из жизненного опыта, что женская природа нуждается в романтике, на выходные взял Аву в Кайен, где она никогда не была, если не считать краткой поездки с доктором. Они взяли номер в гостинице, пятиэтажном замке французской постройки с европейскими сантехническим удобствами, пусть и на уровне тридцатых годов, и цветным (!) телевизором. Они поужинали в ресторане, а потом перешли в бар, (тот самый, где закончилась, увы, африканская карьера Алексея), где в тот день были и другие белые. Ава была переполнена впечатлениями, просто задыхалась от восторга. Пожалуй, поездка в Париж не принесла бы ей столько счастья, потому что там мог бы случиться болезненный разрыв с реальностью, а здесь она, хоть и струдом, оставалась в реальном мире.

Но это было только начало. Наутро они пошли на базар, где распаковывались тюки с доставленным по железной дороге благотворительным секонд-хэндом. Здесь были женские тряпки, которые только что носили в Европе и Америке. В отличие от ужасной китайской дряни, заполняющей в Сонгае прилавки с новой одеждой, здесь были изделия хороших фирм, часто почти новые, вещи, из которых вырастали, не успев поносить, быстро толстеющие американские девочки. Для Авиной шахматной фигурки они были в самый раз. Цены здесь были чисто символические, не для бедных крестьян, разумеется, а для Андрея, который часто покупал тут обтирочный лоскут для ремонтных мастерских, и иногда приобретал себе за доллар джинсы или рубашку хорошей фирмы. Глаза Авы широко раскрылись от изобилия и трудности выбора, но Андрей поступил просто, сразу сбрасывая в кучу все, что Аве нравилось и примерно подходило по размерам. Яркие платья, юбки и юбочки, шортики, блузки, и майки,и топики на веревочках, и лифчики и всякие штуки с блестками для дискотек. Они купили, наверное, сотни две всяких тряпок. А потом занялись босоножками и туфлями на каблуках, которые здесь никто никогда не носил. Ава даже не знала, как примеряют обувь, и Андрей объяснял ей, а она, подкашиваясь, делала неверные шаги по пыли. Но и это было еще не все. Андрей купил несколько стопок разрозненных французских и английских журналов с яркими картинками, которые обычно попадали на базар из гостиницы, где их бросали белые постояльцы, или из домов, где жили белые. Для Авы это была Александрийская библиотека. И это тоже было еще не все. Они покупали дешевые духи из Марокко и Кот-Дивуара в красивых коробочках, всякие украшения: малахит из Конго, индийский черный гематит, граненое бутылочное стекло и пластмассу с металлическим блеском. К золоту Ава относилась равнодушно, она его слишком много перевидала на работе. И еще новые парики, каких не было в ее коллекции, и сладости, и шоколадки и прохладительные напитки. И кассеты с американской и европейской поп-музыкой, с африканскими ритмами, с латиноамериканскими самбами и румбами. Перед отъездом они еще раз пообедали в ресторане, и Ава держалась уже почти уверенно.

Назад, в машине, заваленной покупками до отказа, Андрей вез не женщину, а скорее некую философскую категорию: Абсолютно Счастливое Существо. Только необходимость Андрею управлять «Тойотой» мешала Аве полноценно выражать свою благодарность по дороге, но дома действительность превзошла все, что он мог бы в мечтах нафантазировать. Теперь у его подруги появилась масса дел. Она стирала и гладила привезенные одежды, днем подолгу сидела над журналами, и к вечеру имела большой список вопросов для Андрея: «Кто это? С кем? В какой стране?» Разбирая подписи под снимками, Андрей стал большим специалистом в мировой светской хронике и топ-моделях. На третий день Ава уже многих узнавала безошибочно – принцессу Диану, например, которая была еще жива в этих журналах. Кстати, оказалось, что она знала о ее существовании, и была твердо уверена, что ее убили англичане, за то, что она бросила их короля и хотела выйти замуж за богатого араба. Однако, больше всего ее внимание привлекла, как и следовало ожидать, Наоми. Услышав, от Андреячто она считается самой красивой черной женщиной в мире, Ава приняла вызов. С помощью зеркала и набора косметики, купленного в той же памятной поездке, она проявила немалые визажистские способности и добилась кое-какого сходства, а фигурой, по мнению Андрея, она и так не уступала оригиналу. Она внимательно изучала, как одеты женщины в журналах, сопоставляла их со своим новым гардеробом, подбирала разные сочетания, училась ходить на каблуках – работы было невпроворот. Днем к ней часто приходили две подружки помладше, помогали разбираться, а она милостиво дарила им то, что ей самой не подходило. По вечерам она демонстрировала Андрею новые туалеты и прически, танцы под музыку разных народов, подружки охотно составляли кордебалет. Андрей специально записал ритмы тамтамов, чтобы девушки могли исполнять свои деревенские танцы, быстрые и резкие, с очень интенсивными движениями. Теперь у него был ежедневно свой собственный бразильский карнавал, он жалел только, что он не сможет это снять и показать в России без риска крушения семейной жизни. Потом подружки убегали, танцы Авы становились иными, откровенно сексуальными вместо просто эротических, она постепенно избавлялась от одежд, оставаясь только в прическах и украшениях, и Андрей чувствовал себя натуральным царем Соломоном. Днем на работе ему приходилось специально помнить и убирать неудержимо расплывающуюся по лицу счастливую улыбку, и часто только по укоризненному взгляду собеседника он понимал, что у него опять рот до ушей.

Иногда что-то в нем против его воли говорило, что все это слишком хорошо, что это краденое счастье не может продолжаться вечно. Потом поведение Авы слегка изменилось: в последние две ночи она не отпускала Андрея от себя, буквально выжимала досуха. Ночью это все было прекрасно, тяжелее было днем на работе. Следующим вечером она вдруг сказала:

– Сегодняшний день у нас последний.

– Почему? – только и спросил Андрей.

– Отец выдает меня замуж в Верхнюю Гвинею. За уважаемого человека, коммерсанта. Он был у нас в гостях, он меня видел, он меня любит.

– И ты согласна?

– Нельзя нарушать волю отца. То, что говорит отец, того хочет Бог. То, чего хочет Бог, то хорошо и правильно.

Она говорила это все уверенно и оставалась вполне спокойной. Правда, ночью несколько раз плакала.

Наутро Андрей ушел на работу, еще не веря в случившееся, а вечером нашел тщательно убранную комнату, без платьев, париков, журналов, духов и украшений. Еще Ава забрала магнитофон, который он ей подарил, пару фотографий и свой ключ от его комнаты. Два дня он прожил на автопилоте, а в выходной сел в машину и поехал к Аве домой, понятия не имея, о чем он там будет разговаривать и даже не позаботившись о переводчике. Он знал, где находится дом, поскольку не раз подвозил туда Аву и здоровался с ее семьей. Это был обычный крестьянский двор, на который выходили двери нескольких круглых хижин, окружающих его по периметру. Двор был, как обычно, идеально чист, тщательно подметен – ни клочка мусора, ни стебелька травы, ни даже листика от растущего здесь же дерева карите, чьи плоды по вкусу промежуточны между медом и сушеной дыней. Колодец с деревянной крышкой, очаг из нескольких камней с большим котлом, кустарно отлитым их алюминия, выдолбленная из ствола дерева большая ступа с тяжелой двуручной толкушкой, несколько калебасов, массивные скамеечки.

Отец, пожилой полный человек с добрым, постоянно улыбающимся лицом, был дома. В молодости он был обычным старателем, и как-то раз его шурф наткнулся на богатое гнездо золота, отчего в тот сезон он хорошо заработал. На вырученные деньги, благодаря природной коммерческой сметке, он стал продавать и покупать, что придется: арахис, золото, мелкие партии товаров из Гвинеи. Для их перевозки он приобрел лодку с мотором, которую сейчас водил по реке его старший зять. Заработанные деньги он, в основном, тратил на содержание своих двух жен и многочисленных детей и не стремился к расширению бизнеса. Он встретил Андрея с некоторым удивлением, но приветливо, усадил в грубосколоченное деревянное кресло, сам сел рядом. Из одной из хижин появилась Ава, одетая по-деревенски, вежливо поздоровалась и ушла обратно.

Разговор не складывался. Во-первых, Андрею было нечего сказать, во-вторых, его сонгайский язык был примерно так же плох, как французский собеседника. Наконец, хозяин взял инициативу в свои руки. Он послал куда-то мальчика на древнем велосипеде, и через пять минут на том же велосипеде во двор въехал Кулибали, который тоже имел подругу в деревне, и бывал у нее по выходным. Хозяин пригласил их внутрь дома, подальше от множества любопытных глаз. Бывать внутри сельских домов Андрею почти не приходилось, все приемы обычно происходили во дворе, и сейчас он, непроизвольно разглядывал обстановку.

Андрей вырос в маленьком сибирском городе, где был большой, богатый и разнообразный не по рангу города краеведческий музей. Говорили, что его создал какой-то крупный советский историк, находившийся в городе вроде как бы в ссылке. Андрей провел в этом музее немалую часть своего детства, и был многим ему обязан. Один из залов назывался там «Быт хакасов до Великой Октябрьской Социалистической Революции», и в нем стояли две разрезанные пополам, как две половинки калебаса, юрты: юрта бедного хакаса и юрта богатого хакаса. Все сельские дома в Африке, которые Андрей до сих пор видел, такие же круглые и конические, как юрты, были, безусловно, жилищами бедного хакаса, теперь же он попал в жилище богатое. Вдоль стен стояли жестяные крашеные африканские сундуки с имуществом, над ними деревянные полки с посудой, вешалки с одеждой. Единственное окно без стекла закрывается при необходимости деревянной ставней. Керосиновая лампа, кровать за занавеской. На желтых, гладко обмазанных глиной стенах синей краской нарисован огонь, какие-то фантастические растения, животные и рыбы. Изображения сильно стилизованы, почти иероглифы. С утра в доме прохладно, солнце еще не пробилось сквозь толстую соломенную крышу и не прогрело саманные стены.

Хозяин заговорил сам, любезно, но вполне определенно: он уважает Андрея и ничего не имел против его отношений со своей дочерью. Но теперь положение изменилось. К Аве посватался коммерсант из Верхней Гвинеи, достойный, уважаемые человек. Его первая жена состарилась, и Ава будет его второй, последней, любимой женой. Ее будущее и будущее ее детей обеспечено, и он, отец, может быть теперь за нее спокоен. Ты хороший парень, но скажи мне, у тебя есть жена в твоей стране? Андрей не мог этого отрицать. И ты ведь не собирался жениться на Аве? И не собирался увезти ее в свою страну? И сам не планируешь остаться здесь на всю жизнь? В любом случае ты уедешь. И какое будущее ожидает мою дочь? И опять оставалось только соглашаться. Но папаша не унимался, похоже, вопрос был продуман им основательно. Кулибали изо всех сил старался использовать при переводе как можно более нейтральные слова и тон.

– Согласен, моей дочери хорошо с тобой, но сколько это может продолжаться? Сейчас ее будущему мужу даже лестно, что из всех девушек большой богатый русский патрон выбрал Аву. Потому что она уйдет от тебя к нему и, значит, он не хуже тебя. А если она сейчас останется с тобой, а потом твоя работа кончится, и ты уедешь, получится, что ты ее бросил. Значит, когда ей сделали предложение, она отказалась, а когда ее бросили, предлагает себя? Это оскорбительно и неприемлемо для мужчины. Так что извини, но я должен думать о судьбе моей дочери.

Возразить опять было нечего. Старикан был на все сто прав. Сам родитель, Андрей не мог этого не признать.

– К тому же, – продолжал неумолимый тесть, я у тебя ничего не отнимаю. Ты сам скоро уедешь. Ваша работа идет нехорошо.

– Почему вы так думаете? – наконец, нашел, что возразить, Андрей. Он был искренне удивлен. Он был уверен, что с точки зрения нищих африканцев, ежедневно идущих в неравный бой с судьбой за чашку риса, его участок был оазисом достатка и процветания. Золото добывалось, техника ремонтировалась бесперебойно, зарплаты, немалые по здешним меркм, выплачивались день в день, что было вообще неслыханно. Дисциплина и порядок на участке были безукоризненны. Что еще?

– Рассказать, почему? – переспросил дед – Ну, слушай. Вы добываете вот столько золота, – он назвал цифры, весьма близкие к реальным, к изумлению Андрея, который считал их своим конфиденциальным секретом. – Вы продаете его вот по такой цене – цифра была точной. – А вот столько вы тратите на горючее. А вот столько на зарплату сонгайцам. И на зарплату русским. – И опять все было близко к истине. А еда, переезды. А налоги, которые вы платите в Сонгвиле. А кто платит за все ваши дорогие машины? Значит, вы зарабатываете меньше, чем тратите. Ни один хозяин такого не потерпит долго. Поэтому ваше предприятие скоро закроется.

Андрей в очередной раз убедился, что сонгайцы, никудышные механики, технологи и администраторы, были способными коммерсантми и экономистами. Как ни странно, от всего этого разговора он почувствовал успокоение. Он почти дружески распрощался с главой семейства, раскланялся во дворе с остальными (Ава вновь вышла и вежливо попрощалась с ним) и пошел вон со двора. Разговор помог ему вернуть душевное равновесие. Он тосковал, конечно, но уже не был как мешком пришибленный. И вовремя. Он, наконец, почувствовал, нарастающие тревожные нотки в голосе Алиевича по радио. Через пару дней тот его спросил:

– Как у тебя с личной жизнью?

– Никак, – бодро ответил Андрей, – живем только с производством.

– Ну хорошо, – одобрительно отозвался собеседник, – а то, говорили, у тебя сплошной медовый месяц. Сколько у нас золото в сейфе?

– Килограммов шесть будет.

– А деньги в кассе есть?

– Есть пока, на расходы хватит.

– Значит, скоро я тебя вызову. Приезжай, золото привези, заодно поговорим.

– Я могу найти, кого послать с золотом, не обязательно ехать самому.

– Нет, приедешь сам. Поговорить надо.

На следующую ночь в деревне стучали тамтамы. Приехали от жениха за невестой, то есть за Авой. Это не была свадьба, это был специальный ритуал прощания невесты с родительским домом, деревней, подругами и так далее. Под утро представители жениха под руки увели Аву к стоящему на краю деревни автомобилю, она, как положено, плакала кричала, выражала свое горе от расставания и отъезда в чужую страну. Вскоре и Андрей вместе с Евгением Петровичем, закончившем свою работу, выехал в столицу. Не без удовольствия, поскольку однообразную и ответственную жизнь на участке было приятно ненадолго прервать.

В столичном офисе народу порядком поубавилось. Остались Алиевич, Леонтий, да сонгайская женщина-бухгалтер.

– Значит, зачем я тебя вызвал – начал Алиевич, когда они приступили к разговору. – Во-первых, когда золото едет в поезде, с ним могут происходить разные приключения, а с тобой, я знаю, приключения происходят редко. Во-вторых, надо обсудить положение. Некоторое время компания находилась в приблизительном равновесии. Предприятие работало и было в состоянии поддерживать себя. А сейчас появились новые трудности, здесь, в столице. Если говорить упрощенно, то вот какие: ты знаешь, что мы получили большую концессию в соответствии с сонгайским Горным кодексом. По этому кодексу мы должны каждый год, пока не начнем официальную добычу, вкладывать в изучение концессии не менее миллиона долларов. В первый год мы отчитались всем завезенным сюда оборудованием и отчетом Виктор Викторовича. На второй год, как ты помнишь, от нас был принят проект валового опробования и технологических исследований. Сейчас пришло время сдавать отчет. Мы его сдали, как ты знаешь (Андрей знал это очень хорошо, поскольку сам составлял его по вечерам, в соответстви со своим же проектом). Теперь его у нас отказываются принимать. Не то, что прямо отказываются, но и не подписывают приемку. В мягкой такой форме говорят, что это не опробование и не исследования, а самая настоящая добыча. И что как представители государства, обязанные соблюдать закон, наблюдать за частным бизнесом и не допускать коррупции, и прочая, и прочая, и прочая, они принять этот отчет как вложения не могут. Отсюда автоматически вытекают два следствия. Первое – мы не выполняем обязательств по затратам средств на концессию. За это концессию подлежит у нас отнять. Второе – мы ведем без разрешения незаконную добычу. За это надо конфисковать незаконно добытое и еще оштрафовать на столько же. Дальше – все наше оборудование ввезено сюда беспошлинно на основе концессии. Поэтому, если концессию у нас отнимают, то оборудование надо либо вывозить из страны, либо платить пошлины по прейскурантной стоимости, которая во много раз больше, чем цена, за которую это железо можно здесь продать. Ну, и так далее, все накручивается, как снежный ком. Избежать всего этого можно одной, даже не очень высокопоставленной подписью в министерстве о принятии отчета, что раньше проходило за вполне приемлемую взятку. Сейчас разговор происходит на самом верху, и предлагаемый размер взятки превосходит все мыслимые пределы, как бы заранее исключает всякую возможность договориться. Мамаду Трейта разводит руками и вообще он от нас уже почти ушел к канадцам.

Эта ситуация имеет одно решение: вытаскиваешь из кармана пачку денег и говоришь: «Вот подпись – вот деньги». Обычно против этого они не могут устоять. Но мы сейчас и этого не можем. У Теймураза трудности в России, что-то свое, нас не касается. Он сказал: вы там выкручивайтесь сами, как хотите, но я вас больше финансировать не могу. А когда мы плохо держимся на главном направлении, сразу активизируются все остальные. Таможня, с которой было все решено, опять шевелится. Всякие кредиты, раньше готовые ждать, теперь ждать не могут. Даже давно уволенные служащие начинают чего-то требовать.Сразу со всех сторон война. Вот почему я попросил тебя приехать. Возможно, нам разрешать кое-что продать с выплатой пошлины от реальной продажной цены. Подготовь список, что можно продать, а что обязательно надо оставить для работы.

Это сделать было легко, у Андрея такой список, практически готовый, был с собой, поскольку он всегда полагал, что на участке было много лишнего. Остаток дня он провел, наблюдая, как кустарь-плавильщик превращает привезенный им золотой песок в слиток с помощью древесного угля и ручной воздуходувки и как торговец золотом взвешивает слиток в воде и в воздухе, определяя содержание чистого золота по формулам, придуманным еще Архимедом в ванне.

МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Вечером, когда Алиевич ушел на очередные бесконечные переговоры, Андрей с Леонтием плотно уселись с ящиком пива. Оба чувствовали искреннее удовольствие от встречи и от возможности разговаривать, не контролируя себя. То, о чем говорилось днем, Леонтий комментировал более открыто.

– Что у нас происходит? Сегодня на мировом рынке существует прогноз роста цен на золото. Значительного, причем. Такой прогноз дает рост цен сам по себе, кстати. Тогда разные компании, фонды, финансовые группы, все оживляются. Всем нужны концессии в перспективных районах, которых немного, и наш район как раз один из таких. Есть серьезные компании, которые действительно хотят разведывать и добывать золото, но девять десятых просто хотят получить концессию, сочинить красивый отчет, пройти какую-нибудь экспертизу и выбросить акции на продажу на Рудной бирже в Торонто. В Америке в моде вкладывать сбережения в акции, и американцы покупают все подряд. Одна удачная операция может вернуть расходы на концессию многократно. Сейчас канадцы, австралийцы, европейцы прилетают каждый день. Настоящий бум. Посмотри, что в «Отдыхе друзей» творится. Вечером сесть негде.

«Отдых друзей», ресторан с подчеркнуто американским стилем обслуживания, был неофициальным клубом сонгайских белых, причастных к горнорудному бизнесу. Американцы, канадцы, австралийцы в джинсах, ковбойских шляпах и сапогах, только что без «кольтов» на поясах, шумные, дружелюбные, хорошо пьющие, многие с черными подругами, заполняли это место по вечерам, и Андрею казалось, что именно так выглядели когда-то салуны Дикого Запада.

– А заведомо золотоносные площади ограничены, – продолжал Леонтий. – Наша концессия в их числе. И чиновники Министерства рудников чувствуют себя как советский завмаг на дефиците. Сейчас их звездный час. Предложения взяток резко повысились, причем без всяких околичностей. «Найди повод, отбери концессию у этих русских, раздели между нами, а мы в долгу не останемся. Вот ручка, вот чековая книжка!» Что может сделать бедный чиновник при таком искушении? Если он человек честный и порядочный, он предложит нам самим заплатить и остаться хозяевами. Не заплатим, так что же он может сделать? Над ним еще начальники, и все денег требуют. И, в общем, положение безнадежно.

– Но ведь проект был принят, и отчет строго ему соответствует. Как можно было так безосновательно менять решения?

– Здесь Африка. Здесь можно все. В существо вопроса никто никогда не вникал и не вникает. Единственная реальность – конкурс взяток. Оспорить решение чиновника негде, вообще нет такой инстанции. Ты знаешь, как здесь проходили выборы президента? Народ честно явился на выборы, но бюллетени никто не считал. Комиссии писали те цифры, которые нравились председателям комиссий. Здесь вообще нет представления об объективной реальности. Магическое сознание. А наши западные друзья только рады будут, если этих русских, которые все как один бывшие коммунисты и кагебисты, пнут отсюда ногой под зад. Конкуренты никому не нужны.

– А наше посольство?

– Ну ты совсем ребенок. Российская дипломатия, в основном, осталась советской. Ей на какие-то частные компании и их мелкие делишки плевать, она занята государственными делами. Но дело даже не в этом. Допустим, посол тебя полюбил всей душой и хочет помочь. Он обратится в сонгайский МИД. Тот – в сонгайский Совмин. Тот – в Министерство Рудников. Те ответят: «Российская компания нарушила закон, что в нашей глубоко правовой стране недопустимо». Потому что ни у посла, ни у России в целом никаких рычагов влияния в этой стране нет. Вообще нет. Ты пойми, вот, скажем, Америка. У нее здесь куча всяких программ помощи, один Агрономический институт чего стоит (Агрономический институт был крупным научным учреждением невдалеке от столицы, где американские биологи готовили для Сонгая Зеленую революцию, естественно, на американские деньги). И все программы с продолжением. Захотят – остановят или задержат. Посол всегда на страже интересов американских компаний и граждан. А задержка программ помощи для чиновников прямой убыток, они же эти деньги воруют, и с них живут. Поэтому они очень подумают,прежде чем американцев обижать. А с Россией вообще никаких реальных отношений нет. И у посольства никаких реальных обязанностей. Раз в год поздравить с Днем независимости. Раз в год принять поздравления с Днем независимости. Ты в посольстве не бывал, а я бываю. Посол командует, шофер возит, бухгалтер считает, остальные подсиживают друг друга. Чистый закон Паркинсона, никаких внешних функций. Ну, перешлют письмо: не желаете ли вернуть миллиард кредита, полученного от Советского Союза? Ответ: очень желаем, но денег нет. И кстати, не можете ли бесплатно отремонтировать истребители нашей армии? Ответ: бесплатно не можем. Раньше, в СССР, посольства действительно работали. Прикрывали деятельность КГБ и военных, контролировали массу советских специалистов. И чисто дипломатическая борьба с Западом тоже велась. И все это подкреплялось потоком ресурсов. А сейчас? Ноль отношений и, соответственно, ноль влияния.

Потом Андрей рассказывал о делах на участке, подробно рассказал про нижний полигон. Леонтий слушал очень внимательно, не перебивая. Потом сказал:

– Я многое знал, конечно, но важно все знать из первых рук. Пожалуй, я бы смог придумать, как выбраться из ситуации.

– И как же?

– Нас тянет ко дну концессия. Необходимость постоянных больших вложений. Огромная отчетность. Офис, машины, бесконечные взятки, и все это невозможно остановить. Надо избавиться от статуса иностранного инвестора. Организуйте на вашем нижнем полигоне народное предприятие. Передайте ему нужную технику и работайте без офиса и взяток в Сонгвиле. На эту площадь, к нашему счстью, никто не претендует. Она слишком близка к большой реке и границе.

С идеей народного предприятия еще на участке Кулибали прожужжал Андрею все уши. Так назывался небольшой рудник с простой отчетностью и весьма щадящей системой налогов. Такую форму сонгайское правительство ввело, пытаясь как-то упорядочить старательскую добычу, от которой в казну вообще ничего не поступало. Именно так, кстати, была оформлена россыпь Мусы Бубакара.

– Но ведь владельцем такой концессии может быть только сонгаец?

– Ну и пусть будет. Я подберу вам подходящего сонгайца.

– Ну уж нет – отрезал Андрей – это абсолютно исключено.

Даже с его небольшим опытом, Андрей был наслышан об историях с русскими компаниями в разных африканских странах. Когда они сталкивались с неразрешимыми налоговыми или таможенными трудностями, им дружески советовали перейти в статус национальной компании, для чего принять на должность первого лица местного уроженца, номинально, разумеется: «Он ни во что вмешиваться не будет!» Трудности, действительно, разрешались, но вскоре местные уроженцы показывали зубки. Один заложил имущество компании, чтобы получить свой личный кредит. Другой продал технику, опять же в свой карман. Третий попросту явился в офис в сопровождении крепких парней и сообщил, что он тут хозяин, и теперь будет командовать.

– Вот и Алиевич думает так же, – подтвердил Леонтий. – А путь между тем есть. Оформляешь народное предприятие с местным президентом-директором, и одновременно он внутри компании отказывается от своих прав в пользу, скажем, тебя. Это выглядит смешно, но мне лично здешний нотариус говорил, что это возможно, законно и надежно. Получить малую концессию, передать оборудование. «Ауру» вместе с большой концессией и офисом закрыть. И все.

– Так чего ты не ставишь вопрос серьезно перед руководством?

– Если поставлю, надо взять это дело на себя, а мне сейчас не хочется. Я вообще смотрю немного в сторону. Мне англичане предложили должность в одной финансовой группе. Кроме Сонгая, у них интересы в Танзании, Сенегале, Цейлоне и на Соломоновых Островах. Центральный офис в Лондоне. Зарплата семь тысяч долларов в месяц и возможность поездок по миру. Я от такого не могу отказаться. Собственно, я на них уже понемногу работаю, только пока без контракта, так, за чаевые.

Андрей искренне порадовался за товарища, которому так здорово повезло. Тогда они оба еще не знали, что если русским, которые согласны работать и за две тысячи, предлагают семь, то это только потому, что не собираются платить вообще. Просто хотят попользоваться и подержать на крючке.

Было уже поздно, и они порядком расслабились, когда в их компанию влился вернувшийся из города Евгений Петрович. Они встретили его шумно и весело, но тот был донельзя расстроен, чуть не плакал. Выпив, он поведал им, что, оказывается, из девяти геологов, уехавших с участка получать свою половинную зарплату, в Москву улетело только трое. Остальные остались в Сонгвиле.

– Понимаете, – рассказывал Евгений, – в самый день расчета они с утра зашли в какой-то уличный бар водички попить.