Губанов показался тогда Мише жалким каким-то.
      А сам Миша, пребывая в эйфории юношеской безответственности, какая бывает только в сладкий период желторотой детской уверенности, что весь мир лежит у твоих ног, отнесся в тот вечер к той речи Женьки Губанова очень легко… Никак не отнесся, и сразу про нее забыл.
      А теперь вот, в канун Гошиного сорокапятилетия – вдруг вспомнил.
      Женька то вот три года уж как помер. Помер, кстати говоря, в нищете и в одиночестве.
      И нынче, вспоминая те страстные слова, произнесенные Губановым на выпускном… де, давайте, кто достигнет, кто вылезет в начальство, давайте тащить и вытаскивать…. теперь вспоминая это, Миша подумал, что изо всей их группы, по самому максимуму этим Женькиным заветом попользовался Вадик Столбов. Тот, который ласковым теленком был всегда готов не то что двух, а четырех маток сосать.
      Вадик Гошиным покровительством пользовался на все сто процентов.
      Больше лимита, отпущенного на одного однокашника…
      За всю их группу попользовался, а еще какие его годы! И сколько он еще выжмет из институтской дружбы с Гошей…
      Миша усмехнулся своим мыслям.
      Но все же. Как прозорлив был их переросток Жека, ведь именно на Гошу он тогда взирал с пьяным вожделением, когда говорил о будущих протекциях. Значит, верил, значит, чуял…
      И не ошибся.
      Правда, сам не вылез, благодаря Богушу…
      Даже в половину, даже в четверть от того, как вылез Вадик.
      А вообще, Гоше надо было что-то дарить.
      В этом всегда была загвоздка.
      Богатому человеку, у которого несколько больших квартир и домов, несколько Мерседесов и джипов, что ему подаришь, чем его удивишь?
      Но Мише повезло.
      Когда у его Ангела-хранителя случалось хорошее настроение, Мише бывало, улыбалась удача.
      Вот и теперь, наверное в зачет недельного Мишкиного воздержания, проблема с подарком разрешилась как то сама.
      Возле старой Знаменской церкви чуть поодаль от нищих, разложив свой товар прямо на асфальте, стояли черные антиквары. Перекупщики, а то и воры, из тех, что шастают по окрестным деревням, где за водку, где за просто так – обманом и угрозами отбирают у старух сохранившиеся в избах образа.
      Те, что реально стоили больших денег, те иконы после оценки и реставрации шли иностранцам за большую валюту. А те, что особой ценности не представляли, ложились на асфальт, возле паперти Знаменской церкви.
      Миша подошел.
      – Святой Игорь имеется? – спросил он.
      – Вам повезло, – отозвался продавец, – редкая иконка у меня для вас имеется, Святой благоверный князь Игорь Черниговский.
      Желтым от табака пальцем спекулянт показал на лежавший возле его ног образ…
      Икона Летягину сразу глянулась.
      На гнутой дубовой доске, в голубых лазоревых тонах князь Игорь с черным тонким ликом, с остренькой бородкой, с пергаментным свитком в тонких длинных перстах…
      Прям как Гоша с чертежами своих новостроек, – подумал Летягин.
      – И по чем у вас князья Игори? – спросил он спекулянта.
      – Эта иконка? – переспросил продавец, и оценивающе оглядев Мишу с ног до головы и прикинув в уме, сколько этот покупатель может иметь в своем кармане, сказал поддельно-небрежным тоном, – триста баксов, хозяин, вещь классная, середина восемнадцатого века, новгородская школа.
      Миша тоже оценивающе оглядел спекулянта.
      Это был уже состарившийся рокер семидесятых годов, для которого время во всем – и в длине волос и в одежде остановилось на четвертом альбоме "Лед Зеппелинн"…
      Миша замялся.
      Триста долларов эта икона может быть и стоила, если бы она случилась теперь не здесь, на асфальте Знаменской площади, а в антикварном магазине на набережной Сены на острове Ситэ… Здесь она стоила явно дешевле.
      Миша тут же вспомнил, как случалось ему торговаться, делая чейндж дисками тех же "Лед Зеппелинн", когда как и этот спекулянт, он носил длинные до лопаток волосы и его линялые джинсы "рэнглер" имели нежно лазоревый цвет… Как фон этой иконки.
      – Пятьдесят баксов, дружище, – с улыбкой сказал Михаил, – из уважения к памяти Бонзы пятьдесят даю.
      – Да ты что? – возмущенно приподнял брови старый рокер, – это же Игорь, что в крещении Георгий, а в иночестве Гавриил Ольгович святой благоверный князь Черниговский Киевский, – рокер был искренне возмущен, – икона редчайшая, такую нигде больше не найдешь, не в каждой церкви даже образ святого Игоря имеется, а не то что… и тем более пятого июня как раз именины его…
      Летягину стало стыдно.
      Но трёхсот долларов у него не было.
      – Восемьдесят, – сказал Летягин.
      – Сто пятьдесят, – сказал рокер.
      Сторговались на ста.
      Хипповый антиквар расчувствовавшись даже пакетик под покупку сообразил, как в фирменном магазине.
      – Наверное, скажет хозяину – главному местному погоняле операторов бейсбольных бит, что продал за шестьдесят, а сороковку пропьет сегодня же вечером, – подумал Миша, прижимая к груди твердый дуб гнутой доски. …. 5 июня.
      Сорокапятилетие свое, как бы там кто ни говорил, де, это мол не дата, Гоша отмечал со щедрым размахом.
      Пи-аровцы, видать, объяснили Игорю Александровичу, что уровень торжеств будет неплохой рекламой тресту УНИВЕРСАЛ, чем громче салюты и чем больше будет потрачено на водку и икру, тем крепче засядет в головах у приглашенных, что трест Богуша – это сильный партнер, располагающий средствами и возможностями. Да и сам повод – лишний раз пригласить за стол отцов города и в непринужденной обстановке обкалякать с ними вопросы перспектив, минуя тем самым необходимость лишний раз записываться к ним на прием в мэрию – было бы политически неверным упускать такой шанс.
      Гоша разделил юбилей на два приема.
      Первый – более торжественный и дорогостоящий, Богуш назначил в холле и ресторане лучшей гостиницы города.
      Стол на сто пятьдесят персон ломился от икры, норвежской семги с загнутыми кверху, как на тапочках у старика Хоттабыча носами осетров. В холле играл симфонический оркестр областного театра оперы и балета.
      Были все вице-мэры с вице-губернаторами и начальниками департаментов.
      На десять минут заехал и сам хозяин области со свитой замов по пи-ару. Пригубил шампанского, вручил Богушу специально изготовленный к этому дню почетный нагрудный знак и сказал по бумажке два десятка слов, из которых присутствующий здесь же гендиректор "пятнадцатки", ревниво заключил для себя, что следующий тендер на большое городское строительство будет для него очень трудным.
      Второй день – поскромнее, и уже без жареных лебедей и без осетров – Гоша праздновал в городском кафе.
      Банкет номер два устраивался для руководства треста и для постоянных смежников.
      Сюда же пригласили и институтских друзей.
      – Гоша, ну ты достиг…
      Гоша, ну, ты крут…
      Шел долгий обряд объятий и похлопываний по спине…
      Миша Летягин обвел взглядом ряды пьяных сотрапезников, среди которых узнал многих своих институтских.
      Невыносимой грустью повеяло от вида больших залысин, где некогда были шелковистые кудри. И от вида дряблых животов, свисавших над гульфами костюмных брюк, где раньше были тренированные железные мышцы пресса…
      Но более, но более невыносимой грустью повеяло от вида разрушенных временем лиц некогда вожделенных подруг.
      – Надо запретить приходить на праздники со старыми женами, – подумал Летягин.
      – Гоша, ты крут, Гоша, ты достиг…
      Миша был еще совершенно трезв.
      Первые три рюмки "хеннеси" почти не подействовали.
      – Интересно…
      Миша усмехнулся собственным мыслям.
      – Интересно…
      Мыслей было две.
      Одна маленькая, и одна большая.
      Маленькая была о том, что в какой-то момент по жизни он начинал путать институтских друзей со школьными.
      Это вносило беспорядок и сумятицу в ход логических рассуждений, адекватно объяснявших жизнь правильную, реальную, в которой не было места Богу и его ангелам.
      Потому как была еще одна жизнь, в которой могло быть всё, и в которой были те ненайденные Кантом доказательства.
      Но именно эта раздвоенность, в которой периодически пребывал Михаил, именно она и отличала его от реально мыслящих и оттого твердо стоящих на земле – Игоря Богуша и Вадика Столбова.
      А Мишка…
      Так навсегда и остался он мечтателем Мишкой, мечтателем, ничего особенного в жизни не добившимся. Ни серьёзного приносящего доход дела у него, ни настоящего большого дома… И даже жены не было у Мишки.
      Летягин знал, чувствовал, что Вадик Столбов относится к нему с едва скрываемым превосходством.
      Он-то достиг…
      А Мишка что?
      Снова стали пьяно обниматься.
      – Ну, ты Гоша крут, ну ты достиг…
      И опять Мишка усмехнулся своей второй, на этот раз большой мысли.
      Точно.
      Вот он все путал своих школьных и институтских друзей.
      – Гоша, ты достиг…
      – Да, я достиг…
      Мишка хмыкнул.
      Вспомнил своего не институтского, а школьного приятеля Сашку Васильева.
      То-то его сюда не позвали.
      Правильно.
      А его и не могли сюда позвать, ведь он не Гошин институтский друг, а Мишкин школьный. Его Гоша даже и не знает, и с чего ему Сашку Васильева на свой юбилей звать? И к тому же Васильев живет теперь в Финляндии. В Хельсинки живет со своей Ленкой Круковской.
      Хеннеси все-таки начинал действовать.
      Гоша вот достиг.
      А Сашка Васильев достиг?
      Летягин снова хмыкнул.
      – Ты чё, Летягин? Чего прикалываешься? – Вадик хлопнул Летягина по спине, – а помнишь, как мы у тебя на Дне рождения у холодильника дверцу оторвали?
      Летягин помнил.
      Не забыл, как на следующий день родитель драл и таскал за волосы его – студента второкурсника Мишку, словно какого-нибудь школьника первоклашку…
      Но снова подумал о Васильеве.
      И о Ленке Круковской.
      Ведь Васильеву тоже на днях сорок пять.
      И тоже – там в Хельсинки, наверное, юбилей отмечать будут…
      Тоже, скажут ему?
      Ну, Васька, ты достиг…
      И тот пьяно угукнет, типа, – ну да, достиг, а что?
      А чего он достиг?
      Того, что как он выражался, свинтил из этой страны дураков?
      Этого достиг что ли?
      Пожрать, выпить, закусить здесь было от пуза – от живота.
      Гоша любил это дело и порученцам своим наказывал, чтобы кафе выбирали с хорошей кухней.
      Миша таки-таки ловко положить себе кусочек осетринки, так чтобы не брать с блюда последнее.
      Выпил без тоста.
      Налил еще.
      Сидевшая слева Валя Удальцова, по которой Мишка сох еще на третьем курсе, стала с суетливой заботливостью подкладывать Мишке салату.
      Ну, не то чтобы очень он сох по ней тогда двадцать пять лет тому назад, но глазками на лекциях на нее постреливал. А она высокомерная такая была – все только с перспективными парнями дружбу водила – с отличниками, да комсомольцами.
      Правильной девушкой Валя Удальцова была. Не для того в Красноаменск приехала из своей Удомли, чтобы красоту свою бездарно разменять на такого беспутного хиппана, как Мишка Летягин, пускай даже и на городского парня, но явно беспутного.
      Вышла она на четвертом курсе за факультетского секретаря комсомола. За Олега.
      Его потом в КГБ на работу взяли. Мишка слышал, развелись они лет пять тому.
      Валька сама у Гоши теперь в конторе сметчицей работала. Гоша-молодец, не оставляет своих однокашников и однокашниц, всех пристраивает. Вот и теперь, специально, наверное, Мишку рядом с Валентиной распорядился посадить.
      Авось у двух – у разводки и у бобыля сладится-склеится.
      Мишку такие хитрости ужасно раздражали. Так и хотелось сказать этой суетившейся со своими салатами Вальке, мол я с такими старыми женщинами не общаюсь, да пожалел ее.
      Зачем скандалить?
      Не тот уже возраст.
      Это в институтские годы он бывало позволял себе выходки.
      Но без скандала не обошлось.
      Вроде все нормально шло.
      Подарил Гоше икону, сам даже в тот момент еще не слишком пьяный был. Сказал тост.
      Красивый такой, образный, хоть в книжку записывай.
      Гоша растрогался, Мишку поцеловал, к иконе тоже приложился и тут же передал ее жонке своей – Татьяне. Не в общую кучу бронзовых и хрустальных даров и подношений свалил, что с крыльями и без крыльев громоздилась на специально выделенном для этой цели столе, а жене Татьяне отдал. Лично.
      Почёт.
      Потом Мишка подсел к Вадику Столбову.
      Тот пьяненький уже был – расхвастался, что с ним – с всегда осторожным Вадиком вообще редко случалось.
      Расхвастался, как новый каменный дом строит на юге города. Двести пятьдесят квадратов площадь первого этажа.
      Мишка прикинул в уме, сколько это могло бы стоить. Прикинул и присвистнул.
      Не то в восхищенном одобрении, не то в удивленном осуждении присвистнул.
      А ободренный этим присвистом Вадик продолжал хвастаться.
      Видать – была потребность отпустив тормоза, выплеснуть сдерживаемую постоянной острасткой информацию. Не возможно же всю жизнь от всех таиться, не Штирлиц же он.
      – Прикинь, Миха, сейчас проектируем тоннель на кольцевой дороге для Каменс-Уральска…
      Финансирование из Госбюджета… откаты до тридцати процентов, представляешь…
      Вадик доверительно обнял Михаила за плечи и дышал ему в ухо свежим, не перегоревшим еще запахом коньяка.
      – А откаты за счет завышения сметной стоимости? – понимающе спросил Летягин.
      – И с этого тоже, – кивнул Вадик, – но там много схем, как удешевить строительство, я тебе как-нибудь расскажу.
      – И тебе с этих откатов за риск ведь тоже отстегивают? – поинтересовался Миша, гоняя вилкой неподатливую маслину.
      – А ты думал, – отозвался Вадик и вдруг погрустнев, снял руку с Мишиного плеча и тяжело поднявшись, побрел в сторону туалета.
      Тут то к Михаилу и подсел начальник Гошиной безопасности.
      Противный такой – бывший начальник уголовного розыска. Полковник в отставке.
      Полковник, хотя фамилия у него была генеральская. Брусилов.
      – Это ты Летягин? – буравя Михаила тупыми зрачками, спросил бывший мент.
      – Ну я, а что? – дожевывая наконец-то пойманную маслину, ответил Михаил.
      – Пойдем, выйдем, рассчитаться надо, – цепко взяв Михаила за плечо, повелительно сказал начальник Гошиной охранки.
      Миша чуял, что разговор будет не из приятных, но в пьяном кураже пошел впереди подгонявшего его в спину мента.
      – Ну что? – спросил Михаил, когда выйдя из кафе, они остановились под соседней аркой.
      Брусилов дважды ударил Мишу в живот, и еще добавил ногой между ног.
      – Зачем ты статью о таджиках написал? – склонившись к корчившемуся на асфальте Летягину, спросил Брусилов, – зачем хорошим людям подлянки делаешь?
      Потом, звонко цокая подковками на ботинках, словно это были те самые хромовые сапоги из легендарного тридцать седьмого года, мент удалился.
      Только напутствие его еще вертелось в голове.
      – Ты не шути так больше, понял?
 

ГЛАВА 2