– Пусть побесится, – похлопав Бенни по плечу, сказал Дима, – наша Эм-Пи ей не по зубам.
– Но она хочет подать новые иски, и ее адвокаты из Саймон-Саймон такие ушлые, что какбы они не добрались до моих процентов в Эм-Пи, – пробасил Поллак, выпуская облачко белого сигарного дыма.
– А знаешь, – сказал вдруг Дима, – передай своей Саре, что в Краснокаменске вчера убили директора треста Спецстрой, того самого треста, что был нашим конкурентом.
– Эта новость произведет на нее впечатление, – подумав, ответил Поллак и побрел к кучке лойеров в черных кипах. ….
Грэйс была обворожительно хороша.
На ней был красный брючный костюмчик в блестках, и он так классно обтягивал ее кругленькую попочку, что хотелось подойти, протянуть руку и потрогать ладонью мягкую теплую субстанцию, что скрывалась под красной материей.
– А я не знала, что ты здесь главный именинник, – сказала Грейс.
– А то бы не пришла? – спросил Дима.
За пятнадцать лет пребывания в Америке, Дима усвоил чётко: в здешней действительности нельзя быть скромным, нельзя сдерживать свои порывы. Впрочем, Дима, как пелось в одесской песенке, не мог сказать за всю Одессу, вся Одесса, то есть вся Америка была очень велика. Но законы еврейской тусовки Кливленда ему были хорошо известны – поскромничаешь, сдержишь себя и тут же пожалеешь об этом, потому как моментально найдется менее скромный и менее сдержанный, который распрострет жадные лапища свои и – АМ – и слямзает объект твоих вожделений.
И вот – пожалуйста, какой то лойер в кипе похлопал-таки Грейси по попке.
Опередил Диму. Но тут же, правда, к чести Грэйс сказать – получил по губам.
Несильно, чисто формально, но получил.
– А ты замечательно выглядишь, – нашелся Дима.
– Правда? Я старалась, – ответила Грэйси, тут же кокетливо глянув в большое зеркало, какими был отделан банкетный зал.
– Я очень хочу продолжить поступательное развитие нашей дружбы, так некстати прерванное перед моим отъездом, – сказал Дима.
– Ты так витиевато выражаешься, – поморщилась Грейс, – мне не нравится, все эти адвокаты так выражаются, ты у них нахватался?
– У них мне не удается схватить главного, – улыбнулся Дима.
– А в чем по твоему, главное? – спросила Грэйси.
– В том, что они в своих сердцах полностью изжили такие понятия, как Бог и справедливость, – ответил Дима.
– Ты много читал Достоевского в своей русской школе, – уже без улыбки сказала Грэйс. Было похоже на то, что ей становилось скучно.
– Я иногда жалею, что мало его читал, – ответил Дима, – если бы читал больше, я не уехал бы из России. Знаешь, почти все мои друзья добились очень многого, они живут гораздо богаче чем эти кливлендские уроды.
– Потому что не изжили в своих сердцах понятия Бога и справедливости? – хмыкнула Грейси.
– А знаешь, старые русские купцы, прообраз нынешних бизнесменов, они вели бизнес, или как говорили в России – ДЕЛО, – Минаев произнес это слово по русски, – вели ДЕЛО по совести и по божьему закону. Вместо тонн лойерских бумаг с договорами, при которых все равно все здешние друг дружку обманывают, было слово скрепленное рукопожатием. И никто никого никогда не кидал.
– Интересно, – скептически улыбнулась Грэйси, – и сейчас в вашей Сибири так ведут дела?
– Увы, нет, – ответил Дима, – не ведут, потому что насмотрелись ваших голливудских фильмов про Дона Корлеоне и про еврейских лойеров.
– Ну так и какое резюме? – спросила Грейси.
– Хочу с тобой спать, вот какое мое резюме, – ответил Дима, памятуя о правиле – НЕ УПУСКАТЬ и НЕ БЫТЬ СКРОМНЫМ.
– Не получится, – ответила Грейси, выскальзывая из готовившихся объятий.
– Почему? – спросил Дима.
– Глупый вопрос, – сказала Грейси и подхватив под руку какого то лойера в кипе, исчезла в толпе. …
Через два дня Дима вылетел в Россию.
Глава 2
– Не ссы, никого не посадят, все спишется на простое российское головотяпство, – утешал Антонова Игорь Богуш, – когда на Южном строительстве тоннель размыло, когда обходили размыв, никого же не посадили! Все списали даже не на служебную халатность, по которой тоже, как ты знаешь, статья, а списали на какое-то эфемерное стечение неблагоприятных обстоятельств.
– Я все равно не могу на такой риск пойти, – вздохнул Антонов, – я не могу Кучаева подставить, он же меня потом с говном съест.
– Ладно, – махнул рукой Богуш, – я свою часть работы выполнил, Димка Минаев тоже не подкачал, давай теперь, как условились, выполняй свою часть, тем более, что я расходы на начальном этапе понес немалые, хочу теперь окупиться.
– Но я не договаривался этот город полностью кидать, – со страстью выдохнул Антонов.
– А я и не предлагаю кидать, – развел руками Богуш, – ты тендер нам с Минаевым отдай, как договаривались, а мы с откатами не замедлим, с первого же транша обналичим и в рюкзаках принесем, или ты хочешь в коробке из под ксерокса?
– Я хочу, чтобы городу при этом тоннель бы построился, – сказал Антонов.
– Построится, – невинно заморгав глазками, ответил Богуш, – построится. Только может быть не совсем сразу, но построится.
Разговор пошел боком и враздрай после того, как Антонов увидал привезенный Минаевым график траншей.
Получалось, что на первом этапе подготовительного периода и закупки оборудования – город переводил почти половину ассигнованных Москвою средств.
– Он нас кинет, – сказал на это Антонов, имея ввиду Минаева.
– Может, – кивнул Богуш, – но скорее всего, отпилит половину из суммы на закупку горнопроходческих щитов, потому как купит отработавшее свой ресурс старье, а денег то он в смете написал, что покупает новые.
– Ну! – недоуменно вскинулся Антонов.
– Ачё ну? – снова развел руками Богуш, – на Южном участке строительства то ведь именно так с размывом дело и обстояло, завезли тогда металлолом вместо рабочего щита, а помнишь, чем дело закончилось?
– Ну, – снова неопределенно отозвался Антонов.
– Тоннель то достроили.
– Только дотаций потом было вдвое от первоначальной сметы, – хмыкнул Антонов, – у нас если до такого дойдет, мне труба.
– Никакая не труба, – отмахнулся Богуш, – во первых, мы тоннель построим, а во вторых, надо по-ленински, не даром, помнишь, сколько нас на первом курсе по истории КПСС заставляли Ленина конспектировать? Так ты по ленински, главное ввязаться в драчку, а там посмотрим.
Уже уходя от Антонова, Богуш подумал, – надо же такого труса замом городского головы поставили! ….
– И ты понял, никакого заказа искать не станут, нет никакого заказного киллера, а значит и никакого заказчика нет, – сказал Брусилов, – все гениально, если есть мотив бытового убийства на почве ревности, то искать иную подоплеку прокуратура не станет.
– Угу, – кивнул Богуш, – неплохо тебя научили там.
И при слове "там" Богуш махнул рукой куда-то в ту сторону где по его мнению должен был находиться штаб секретных курсов КГБ.
– Так и Кирова замочили, и президента Линкольна и еще кучу политиков, когда умные спецслужбы выводили на цель человека-торпеду, заранее подготовленного и доведенного до кондиции ревнивца, которому накрутили, де Киров спит с твоей бабой, поди как с ним разберись-ка по мужски…
– Молодец, – похвалил Брусилова Богуш, – значит, говоришь, Игнатьев совсем без денег сидит, бедствует?
– Приходил на работу проситься на любых условиях, хоть бригадиром монтажников, жалко на парня смотреть.
– Ну, значит, скоро созреет.
– Мы ему не напрямую, а как бы через случайного знакомого информацию подкинули, что его девчонка с нашим объектом спит.
– Поверил? – спросил Богуш.
– А как не поверить, – хмыкнул Брусилов, – Ноилюшка двенадцать таких откровенных фоток отснял, простым дешевым мобильным телефончиком, но позы, но позы, представь себе, хоть в лучший порнографический журнал на центральную разворотку.
– Это же улика, – с сомнением произнес Богуш.
– А кто тебе сказал, что ему эти фотки оставили? – с торжеством превосходства ответил Брусилов, – ему их только показали.
– Ну смотрите, это ваша часть работы, – поднимая руки и тем самым показывая, что разговор окончен, сказал Богуш, – каждый будет заниматься своею частью работы.
– И каждый потом получит за свою часть, – уже неслышно и про себя добавил Брусилов.
Он хорошо помнил дело Ходорковского и отдельно выделенное дело его начальника безопасности Платона Лебедева. Каждый отвечал за свою часть работы. Ходорковский за денежную. А Платон Лебедев – за киллерскую.
Однако, Брусилов не сомневался, что его план с Игнатьевым сработает на все сто процентов.
Игнатьев уже засветился в милиции, как необузданный ревнивец. Он набил морду Минаеву и даже отсидел за это пятнадцать суток. А Минаев – партнер Богуша.
Значит, если Игнатьев убьет из ревности врага Богуша, то на трест Универсал, что это трест заказал киллеру убийство – никак не подумают. Если девушка Игнатьева спала с врагом Богуша. …
Богуш все думал – говорить Столбову про то, что его дочка прямо на работе спит с начальником юридической службы или не говорить?
Впрочем, Ольга вполне взрослая женщина и может быть это ее личное дело?
А с другой стороны, Вадик – друг Богуша и поведение дочки друга не должно быть ему безразличным.
Думал посоветоваться с Брусиловым, но покуда отложил это на потом. Уж больно страшен этот Брусилов. Не дай Бог попасться ему в перекрестие прицела.
А, кстати, Лёля влюбилась в своего "пусика", как она теперь называла Бориса Эрдановича Чувакова, влюбилась, как кошка. Всякий стыд потеряла.
Да и пусик тоже хорош. Нет бы поставить девчонку на место, одернуть. Прикрикнуть, пригрозить. Так ведь сам повёлся.
А вестись на любовь в такое время, именно сейчас, когда в трест Универсал за документами приезжали люди из прокуратуры и Счетной палаты, расслабляться сейчас начальнику юридической службы было явно не ко времени. ….
– Не ко времени ты разболелся, Валид Валидович, – сказал заместитель Генерального прокурора, – может быть усилить тебя там в Краснокаменске? Пришлем тебе в подмогу пару молодых псов, охочих до живого мяса зажравшихся местных поросят? Прислать? Прислать таких, что ничего и никого не боятся?
– Да я сам никого и ничего не боюсь, – ответил Валид Валидович, – помните как еще с бригадой Гдляна и Иванова мы хлопковое дело целой республики раскручивали ? Меня тогда в автокатастрофу еще подставили…
– Помню, – кивнул Зам Генерального, – за то и держим, за то и ценим.
Разговор шел не в Генеральной прокуратуре, а кабинете зама администрации Президента на Старой площади. Самого хозяина кабинета, едва началась беседа вдруг вызвали на самый-самый верх, и тот, извинившись, предложил Заму Генпрокурора договорить с Валидом Валидовичем в его кабинете, но уже без него.
– Не тратьте времени на переезды, тем более, что Валид Валидович себя неважно чувствует, – убегая, сказал зам главы президентской администрации.
Заботливая секретарша в безупречных по старой Кремлевской моде – черной юбке и белой блузке с черной лентой бантиком вместо галстука, тихо внесла поднос с кофе.
– Ну, так расскажи теперь по простому, что там в Краснокаменске нарыл-накопал? – спросил Зам Генерального, когда они с Валидом Валидовичем остались одни.
– Ничего нового, Василий Игнатьевич, – покашливая сухим нездоровым кашлем, ответил Валид Валидович, – воруют строители, воруют по-черному. И плиты взлетной полосы, что под президентским самолетом проломились, это только надводная часть айсберга.
– А про весь айсберг что можешь рассказать? – спросил Зам Генерального.
– В городе образовалась устойчивая преступная группа, занимающаяся хищениями государственных средств, отпускаемых на финансирование строительства объектов федерального значения, – монотонно начал Валид Валидович свой доклад.
– Ну уж и местного, не федерального финансирования они разворовывают не меньше, – хмыкнув, уточнил Зам Генерального.
– Да, но нас интересовали объекты федерального финансирования и в частности, строительство новой взлетной полосы, – снова, зашедшись надсадным кашлем, ответил Валид Валидович.
– Это где ж ты так простудился, – участливо спросил Зам Генерального.
– Да на прогулку в лесопарк там выезжал с шофером, да одет был не по погоде, – отмахнулся Валид Валидович.
Далее, из его речи, Зам Генерального узнал, что Валид Валидович собрал достаточно документов для того, чтобы изобличить недобросовестных строителей, проектировщиков и заказчиков из городской администрации, которые, вступив в сговор, намеренно шли на удешевление строительства за счет замены материалов и уменьшения объемов и площадей.
Проектировщики же с ведома заказчика и строителя-подрядчика намеренно при этом и заведомо завышали смету строительства, чтобы образовалась этакая дельта, которую от последующей экономии, можно было потом поделить между участниками сговора. В принципе, такими махинациями занимались повсюду – по всей России, во всех губерниях и областях. И это не было новостью ни для Валида Валидовича, ни для его высокопоставленного визави.
Особый криминал в деле Краснокаменских строителей по мнению проверяющего был в том, что не удовлетворившись одной лишь дельтой от разницы переоцененного строительства и его реальной стоимости, жадные до денег строители стали экономить на материалах уже сверх разумной меры, чтобы получить теперь не прибыль, а уже сверх-прибыль.
Так подрядчики поступили и при строительстве взлетно-посадочной полосы. Плиты там оказались тоньше, цемент в них оказался не той марки, а арматура не того диаметра.
– Ну, стрелочников – строителей мы посадим, – кивнул Зам Генерального, – а есть доказательства того, что заказчики были в курсе такого с позволения сказать – удешевления строительства?
– Если покорпеть, да навалиться, то доказательства найдем, – сказал Валид Валидович, – вы только команду "фас" обозначьте.
– Да вот в том то и дело, что покуда политически не можем мы такую команду дать, – разведя руками, сказал Зам Генерального, – Кучаев, губернатор Краснокаменска нынешний, он у хозяина вроде в фаворитах ходит, в любимчиках, и руки у нас покуда коротки его за шкварник взять, а то бы за президентский самолет другого губернатора давно бы…
Зам Генерального на минутку осекся и замолчал, задумчиво глядя в окно, из которого были видны золотые купола с крестами.
– Но ты, Валид, ты материалы собирай, – продолжил Зам Генерального после паузы, – компромат никогда лишним не бывает, сейчас Кучаев сюда прикатил, в Москву, выбивает деньги под строительство нового тоннеля и на окружную автодорогу.
– Кстати о дороге, Василий Игнатьевич, – встрепенулся Валид Валидович, – эти рационализаторы из Урал-Спецстроя, где директора недавно убили, слыхали?
– Да-да, – кивнул Зам Генерального.
– Так вот, рационализаторы эти вели реконструкцию Новосибирского тракта заказ федеральный по программе Президента Дороги России. И что? На реконструированных ста километрах тракта ширину дорожного полотна сделали на пятнадцать сантиметров уже. При общей ширине четырехполосной автодороги пятнадцать сантиметров эти вроде как совершенно не заметны. Но при длине трассы в сто километров экономия получилась весьма существенная.
– А как с расследованием убийства, кстати говоря? – спросил Зам Генерального.
– Этим местная прокуратура занималась, областной прокурор Кондратьев, – кашлянув, ответил Валид Валидович, – вроде бытовуха, говорят.
– Ну ладно, – удовлетворенно кивнул Зам Генерального, – я Кондратьева вызову с отчетом, а ты поезжай назад в Краснокаменск и копай под всю эту братию, под Кучаева, и под этого, помощника его…
– Антонова, – подсказал Валид Валидович.
– Во-во, и под Антонова и под всю его камарилью строительную, всех кто в делах повязан, давай на всех на них материал, а то сейчас там большое строительство намечается, чуть ли не на пол-миллиарда бюджетных денег.
– Я все сделаю, не сомневайтесь, – снова закашлявшись, сказал Валид Валидович.
– И это, – уже напутственно с отеческой заботой о подчиненном, сказал Зам Генерального, – ты там этими, прогулками в лесопарковую зону больше не увлекайся, береги себя, а то…
И Валид Валидович заметил в глазах Зама Генерального такую хитринку, что указывала на какое-то знание об истинной природе тех самых прогулок в лесопарк Сиреневой Тишани.
Глава 3.
Хуже нет, когда родители пытаются неуклюже сосватать-просватать или подружить своих чад. Типа того, мы – взрослые дружим, и вы – наши дети извольте подружиться! И не понимают главного, что дети не есть их продолжение или копия по конструкции личности, а как раз чаще всего – наоборот. Поэтому то и в святая-святых, что есть для молодого человека или девушки дружба – грубые родительские методы не работали. Это не уроки заставить делать, или трудовую повинность да даче отрабатывать. Приказать – дружи с сыном Олега Михалыча или подружись с Дочкой Петра Петровича – это никогда не канало и не прокатывало.
Женьку Богуша его папаша Игорь Александрович пытался вот подружить и с дочкой Столбовых с Лёлькой, и с сыном Антоновых Максимом – и ничего путного из этих принудительных дружб не получилось.
Так, сходили пару раз формально в волейбол поиграть на пляж, да на дачах несколько раз встречались, когда родители на свои сабантуи собирались.
Дружбы по папиному принуждению у Жени Богуша еще и оттого может не получалось, потому как и с самим отцом, с Игорем Александровичем у него отношения были очень сложные.
Обоюдной любви, тяги друг к другу и каких-либо нежных чувств ни отец к сыну, ни сын к отцу не испытывали.
Уже в шестом или в седьмом классе нашла какая то коса на камень в их отношениях.
До этого все вроде было как во всех семьях – сын просто знал, что у него есть отец. И это знание исходило от регулярно получаемых маленьким Женей подарков.
Дорогих подарков, каких не получали иные его товарищи по двору и по школе. Женя отцом привык гордиться. Как же! В те еще времена, когда автомобили были далеко не во всех семьях и вообще машина считалась признаком какого-то экономического преуспевания, у них в семье Богушов было аж два автомобиля. Если даже не все три.
Потому как помимо дедушкиной "волги" с оленем на капоте, была еще белая тойота с правым рулем, на которой ездила мама и была еще служебная черная "волжанка" с шофером, которая каждое утро приезжала за отцом и каждый вечер аккуратно привозила его обратно, в каком бы виде отец не заявлялся – в трезвом или не очень. Вечернего приезда этой самой черной "волжанки" с некоторой поры Женя и стал сперва просто побаиваться, а потом и вовсе возненавидел эти ее прибытия, после которых пьяный отец сперва долго и шумно разувался в их большой прихожей, а потом, оглашал их большую и оттого обладавшую гулким эхом квартиру громоподобным басом, от которого сердечко юного Жени трусливо сжималось и пряталось под левую пятку.
– Евгений! – кричал прибывший с очередного ресторанного обмывания отец, – Евгений, с дневником шагом марш ко мне!
И не то чтобы отец его бил или давал ему подзатыльники.
Нет.
Не в этом была причина сперва страха, а потом и образовавшейся на месте этого страха нелюбви к отцу.
Просто с какого то времени Женя вдруг почувствовал, что отец совсем не любит его.
И что эти воспитательные вечерние построения, эти казарменные правежи с дневником и тетрадками были чистой воды формальной данью отца тому общезаведенному порядку, при котором если у отца есть сын, то отец должен проверять, как его сын учится. И если сын учится так-себе, то отец по этому общезаведенному порядку должен быть с сыном строг.
И вроде ни к чему нельзя было придраться.
Никаких претензий к отцу в том, что он проверяет у сына дневник и ругает нерадивого сына за двойки, Женя сформулировать и тем более предъявить не мог.
Однако, сердцем Женя чувствовал, что отец просто хочет чтобы его сын был бы послушным и образцовым, как были в его хозяйстве образцовыми – мебель, автомобили, дача, одежда… И если сын не отвечал требованиям этой высококачественной образцовости, то отец не любил его. И выбросил бы, кабы это было бы можно. Но сын был не мебелью и не автомобилем, и выбросить или поменять его по человеческим законам было нельзя. И Женя чувствуя постоянное раздражение и недовольство отца, не имел желания исправиться в учебе, но только все больше и все сильнее ненавидел эти его поздние вечерние приезды с работы.
А потом отчуждение еще более усилилось.
Жене нравилась музыка, гитары, ударные инструменты.
Он репетировал со школьными товарищами, а отец…
А отец, если был дома, врывался в комнату и всех разгонял, крича, что с гитарами и с сережками в ушах ходят только гомосексуалисты и наркоманы, а что нормальные ребята – думают о будущем и готовятся в университет.
Впрочем, в университет Женя и так поступил.
И опять-таки… не на тот факультет, на который прочил его отец, а на тот, который Женя посчитал для себя более интересным.
В Питере у Богушов жила родственница. Двоюродная сестра отца – Лидия Сергеевна – дочка дедушкиного родного брата Сергея Александровича Богуша. Жене она приходилась двоюродной теткой. Жила Лидия Сергеевна на Пушкинской улице рядом с метро Площадь Восстания в коммунальной квартире.
Отец, посылая Евгения в Питер, полагал, что тот станет жить у тетки.
Но Женя сразу подал на факультете заявление с просьбой предоставить ему общежитие и к тете Лиде заходил лишь когда денег совсем не было, чтобы перехватить до перевода из дому или до стипендии.
Впрочем, стипендии у Жени во втором семестре первого курса не было, о чем он не стал сообщать домой в Краснокаменск, чтобы не вызвать тем взрыва отцовского негодования. А вот дефицит денег, образовавшийся по причине лишения стипендии, Женя компенсировал тем, что устроился диск-жокеем в один из клубов, что был неподалеку от общежития.
Досталось бы Жене на орехи, кабы узнал об этом отец!
А кабы еще узнал отец про марихуану? Да про некоторые иные шалости своего отпрыска?
Живя с родителями и вольно-невольно прислушиваясь к разговорами отца с матерью, да к разговорам старших, когда и его – младшего отпрыска Богушов приглашали посидеть с гостями за праздничным столом, Женя слыхал краем уха про то, что есть у папаши некие помощники, способные помогать во всякого рода щекотливых делах.
Женя даже видал главного из них – Брусилова, тот не раз приезжал к ним домой, привозил специалистов с аппаратурой, искал жучки, проверял сигнализацию…
Страшный человек. У Жени от его взгляда мурашки по спине бегали.
И в то утро, когда Женя проснулся на квартире у Славы… У Вячеслава Аркадьевича…
У Славы, который был теперь любовником Жени, первое, о чем Женя почему то подумал – это был Брусилов… Узнай отец об отношениях своего сына с Вячеславом Аркадьевичем, он непременно прислал бы сюда в Питер своего начальника безопасности. У папаши бы не заржавело.
Только вот вопрос, кого бы Брусилов порешил – Женьку или Вячеслава Аркадьевича?
Или обоих?
В детстве – спроси его вдруг в какой-либо критической ситуации – ну, скажем в плену у дикарей, – кого первым из вас убивать, тебя или друга твоего? Женька бы не задумываясь, ответил бы – друга первым убивайте. Настолько сильны в генах инстинкты самосохранения.
А теперь?
А теперь Женька так любил своего друга – своего умного, своего гениального Вячеслава Аркадьевича, что спроси его Брусилов – кого из вас первым укокошить – ответил бы… МЕНЯ.
А Слава – он такой классный, такой умный.
Вот вчера зашел в клубе разговор о Шнурове…
Ну и Слава всех раздолбал.
Когда мне говорят о Шнурове, – начал он, – когда наши склонные к истерии дамочки, закатывая глазки и заходясь в визге от восторга восклицают, ах, этот Шнуров, мне сразу приходит на ум анекдот про Петьку и Василия Ивановича.
Оба они попали после Гражданской войны в Париж, бедствовали там, голодали, и вот как-то какой-то генерал из иммигрантов посоветовал Петьке с Чапаевым, чтобы те с голоду не померли, обратиться к одному богатому чудаку, тот платит иногда русским иммигрантам – кто романс ему споет, кто стихи серебряного века задекламирует… Ну, почистили сапоги, надраили портупеи, пришли Петька с Василием Ивановичем приободренные. Заходят к этому чудаку, так мол и так, можем спеть казачью песню про Черного Ворона… Тот подумал и говорит, нет, мосье, про черного ворона мне не требуется, а вот поругаться пол-часа русским матом в темной комнате, за это готов денег отвалить.
Матом пол часа? – Переглянувшись изумились герои, – можем и подоле.
Сказано – сделано.
Развели их по комнатам, и давай каждый из них ругаться, – мать-перемать… Ни одного слова нормативной лексики за пол-часа. Сплошной десятиэтажный мат.
Выходят их своих комнат, чудаковатый мосье доволен, дает Василию Ивановичу пятьсот франков, а Петьке тысячу.
– Это почему же мне пятьсот, а Петьке тысячу? – возмутился Чапаев.
– А потому что ваше выступление шло только по радио, а выступление вашего товарища, демонстрировалось еще и по телевидению, – ответил чудаковатый мосье.
Каково!
Представь себе такую интродукцию, – медам и мёсье, сейчас перед вами выступит видный советский военачальник, он поделится с вами своими мнениями относительно политических процессов, которые сейчас происходят в Советской России… И после такого вступления включают запись… Я в рот… мать… бля…на фуй… и так далее…
А в конце так спокойно, – вы прослушали комментарии видного российского военачальника. И что самое главное – комментарии такого рода они носят совершенно универсальный характер и их можно ставить в эфир по любому поводу. По поводу того, что утонул подводный корабль, или по поводу того, что террористы взорвали школу или упал и разбился самолет… Вы сейчас услышите комментарии министра по поводу того, что вчера случилось… Мать… в рот… вас всех еб…бля…на фуй…
Вот и твой Шнуров.
А собственно, почему только твой?
Все смеялись.
И Женька громче всех хохотал.
Впрочем, тема русской интеллигенции была коньком Славы.
И Женька мог часами слушать и слушать, впитывая иронию и мудрость этого человека.
По возрасту – годящегося ему Женьке в отцы.
Но разве можно сравнивать Славу и папашу Игоря Александровича?
Тот – директор сраного строительного треста – сапог сапогом! И в четверть, и в одну восьмую того ума, что у Славы не имел никогда. Хоть и кичился всегда своим богатством. Нашел тоже чем кичиться!
Про Шнурова, как про феномен русской интеллигенции Слава мог часами рассуждать.
Начал с того, что ПУБЛИЧНО Ругался матом.
Был артистом этакого народного жанра.
А глянь-ка чем кончил?
Сидит восседает рядом с министром культуры.
Впрочем…То, что образ классического русского интеллигента, тщательно выписываемый в свое время режиссерами Александровым и Ко были на самом деле не Юнговским архетипом, а некой карикатурой, где профессор и академик представлялись этакими полу-карикатурными ебанько в своих вечных pence-neze и каких то совершенно нелепых камилавках, а их жены, преимущественно в исполнении великолепной Фаины Раневской – подавались как некие инфантильные полу-идиотки с неистрибимыми старорежимными замашками, выражавшимися, в основном, в этаком манЭрном произнесении советских неологизмов, типа "дЭтали", "диЭта" и тому подобное, так что вообще, глядя на эту лажу, на эти карикатуры, выдаваемые агитпропом за твердую монету архетипа, пролетариат должен был радоваться, до чего же эта ПРОСЛОЙКА смешна и нелепа! И нкто ведь не удосужился задуматься при этом, что если интеллигенция с такими ПРИВЕТАМИ в голове, то как вообще эти карикатурные ебанько-академики справляются с советской наукой?
Последним последователем Александрова и Ко был их достойный ученик – михаил Казаков с фильмом Покровские ворота, где в качестве образцово-показательного архетипичного интеллигентского придурка был выставлен ученый филолог в бесподобном исполнении артиста Равиковича. Вот уж где пролетариат в лице точильщика – гравера Саввы возрадовался, дорвавшись и до святая-святых интеллигентского блага – до его женки… Не даром тут вспоминается и та незамысловатая мечта черни, прекрасно выраженная в балалаечной частушке, исполненной Полиграфом Шариковым (арт. Толоконников) в телефильме Собачье Сердце…
А вот барышня идет – кожа белая – кожа белая – шуба ценная – если дашь чего – будешь целая…
Но времена той классовой зависти канули в лету.
И пришли другие, как правильно это заметил (тоже кстати – академик) Владимир Познер. И теперь, как показывает практика, тип интеллигента совсем не тот, какам его выставлял сталинский агитпроп.
На самом то деле – российский интеллигент – не падает в обморок от прочитанного на заборе великого русского слова из трех букв… и кстати говоря, американизация общества уже настолько вытеснила не только русское ОЙ, заменив его на ВАУ и У-УПС, что и слово на букву Х уже редко где встретишь – и даже в лифтах, где провожая вечером девушку, раньше можно было точно узнать о ее нравственном облике, прочитав например графити типа – Наташа – б…, то теперь, кроме бесчисленных рэп-зон, хард-кор-зон и прочей белиберды на латиннице – и не прочитаешь!
Так вот, настоящее, реальное, не картонно-деланное лицо российского интеллигента – проявилось теперь на канале НТВ в программе "В нашу гавань заходили корабли", где кстати говоря – действительно собирается практически весь цвет столиченой как теперь принято говорить – креативной – интеллигенции. И что?
А то, что на самом деле – она (интеллигенция) – эстетствует не наигрывая на клавикордах пассажи из Шумана или Шопена, а распевая матерные частушки. Вот в чем оказывается – отттяг русской интеллигенции!
Столичная интеллигенция теперь с большим удовольствием поет не романсы Булахова, а вместо "Утра туманного – утра седого", забацывает под блатную восьмерочку на гитарке – куплет про то, что мол "мама – я доктора люблю, мама – я за доктора пойду – доктор делает аборты – отправляет на курорты – мама, я за доктора пойду"…
