И когда в животе у Летягина в очередной раз сильно крутануло руля, шеф газеты со страдальческой гримасой на лице засеменил по коридору к женскому редакционному туалету. Приоткрыл дверь, сунул туда нос, слава Богу, в предбаннике, где были две раковины, сушилка и большое зеркало, и где так обожали курить их редакционные красавицы, было пусто. И обе кабинки тоже на радость Летягина тоже оказались свободны.
Летягин быстренько затворился в той, где унитаз был поновее, предварительно прикнопив к дверце заранее заготовленную бумажку с надписью "ремонт".
Заперся на задвижку… И тут в предбанник вошли.
По голосам Летягин узнал Ирину Дробыш и Машу Бордовских.
– Вот блин, и здесь ремонт, – сказала Маша.
– А здесь кабинка работает, – послышался голос Ирины Дробыш.
– Дай зажигалку, – попросила Маша.
Летягин сидел ни жив ни мертв.
Громко пукать и подавать иные признаки жизни он теперь очень сильно стеснялся.
– Придется теперь ждать, покуда эти задрыги накурятся, – подумал он, готовя себя к тому, что сидеть на чужом унитазе придется теперь минут десять, не меньше.
– Представляешь, он меня четверть часа трахал, я даже устала раком стоять, на коленках и на локтях мозоли уже трудовые образовались, – сказала Маша.
– Радуйся, счастливая, – отозвался голос Ирины Дробыш, – сейчас среди парней каждый второй либо вообще импотент, либо кончает на первой же минуте, а на второй раз мощности у них не хватает.
– Я и радуюсь, – хмыкнула Маша.
– И вообще, – запнувшись на глубокой затяжке сигаретным дымком, Ирина продолжила свою мысль о мужской силе, – и вообще, импотенция у мужиков массово прогрессирует не только в половом смысле, но и во всех остальных сферах.
– Ты о чем? – спросила Маша.
– А вон, трусы они все, на поступки не способные, взять хоть наш давешный разговор про главного…
Тут Летягин совсем замер не дыша.
Главный, это, наверное, он…
Это про него, вероятнее всего речь идет…
– Вот только твой Игнатьев мужик настоящий, дал тому американцу по башке.
– Да нет, – хмыкнув, ответила Маша, – руки распускать он умеет, а в остальном слабак. Плачет в телефонную трубку теперь, Ма-а-а-шенька, верни-и-и-ись… А когда я у него денег просила на платный факультет, хрен он мне дал… Жмот.
Открылся кран, в раковину потекла вода.
Потом зажужжала электросушилка…
– Слабаки они все, импотенты, – сказала снова Ира Дробыш, – не могут главного, решений принимать, так, плывут по течению, авось куда вынесет. Гедоники – гедонисты вшивые. И даже те, кто вроде как успеха добился, денег хапнул, и те слабаки, потому как дальше ничего не могут, не могут ничего придумать, как накупить себе японских УАЗиков, да настроить себе двухэтажных крестьянских хат из кирпича и называть их коттеджами… ха-ха…
Послышался звук открываемой двери.
Девушки вышли.
– Слава тебе, Господи!
Летягин быстро подтянул штаны и не дожидаясь, покуда кто-нибудь из сотрудниц снова заберется в туалет, вышмыгнул в коридор…
– Это что же они имели ввиду, когда говорили про то, что главный у них слабак?
И про то, что мужчины не умеют принимать решений?
Летягин уселся за свой редакторский стол, и взгляд его тут же упал на голубую папочку с материалом Добкина.
– Не могу принять решения? – спросил Летягин сам себя, – а почему же я такой трус в конце-то концов?
В приоткрытую дверь кабинета Летягин увидал мелькнувший в коридоре приметный шарфик своего выпускающего секретаря.
– Ирина, зайди, – крикнул Летягин.
– Что? – спросила Ирина, просунув в кабинет свое гибкое и соблазнительное тельце.
– Передачи в тюрьму будешь своему главному редактору носить, если мы тираж вдвое поднимем? – улыбнувшись спросил Летягин.
– Я тогда такого главного поцелую в сахарные уста, – сказала Иринка и тоже улыбнулась. ….
Брусилов разыскал Женьку на концерте ансамбля "Таджикская девочка".
Подошел сзади, двумя пальцами больно взял его за ухо и оттянув бархатисто-красный Женькин хрящик, громко и отчетливо сказал в него, – ну, хватит, погулял, пацаненок, поучился в Ленинграде, а теперь поехали домой, к папе, в Сибирь…
– Вы что себе позволяете, гражданин! – вскрикнул было стоявший рядом и подергивавшийся в такт музыке Вячеслав Аркадьевич, – как вы смеете так…
Но осекся, получив сильный удар в область паха…
– Уй, уй, уй, уй, – завыл Вячеслав Аркадьевич, сгибаясь пополам.
– Ща еще получишь, пидарас старый, – прошипел Брусилов не оборачиваясь на скорчившегося доцента.
Брусилов быстрыми шагами разрезал приплясывающую толпу пьяных подростков, за ухо таща за собой уже покорившееся ему тело расслабленного Женьки.
На улице их ждала машина.
– В аэропорт, – приказал Брусилов шоферу.
– А как же, а домой, а за вещами, – беспомощно забормотал Женька – Насрать мне на твои педерастические вещи, – с брезгливой неприязнью сказал Брусилов.
От клуба "Метро", где был концерт "Таджикской девочки", машина резво рванула сперва в сторону Московского вокзала, но у Транспортного переулка развернулась обратно по Лиговке и устремилась к Витебскому проспекту.
– Я не поеду домой, – всхлипнул Женька.
Он пытался сказать эту фразу как можно жестче, но у него не получилось. Фраза прозвучала не как ультиматум, а как детский каприз.
– Как миленький поедешь, – хмыкнул Брусилов, – куда ты говнюк денешься!
Глава 7
Минаев и Столбов занимались делами.
Они считали деньги.
Сидели в проектном институте Уралстройпроект в кабинете ГИПов и щелкали клавишами калькулятора КАССИО.
– Вадик, нас с тобой в данной ситуации интересует первый транш, а это транш на закупку оборудования, – сказал Минаев.
Дима понимал, что на данном этапе очень многое зависит от проектировщика, от Столбова, сколько тот заложит в смету, столько на основании этой сметы москвичи и переведут из Государственного бюджета Российской Федерации на счета Эм-Пи Сивилл инжениринг Универсал. А значит, столько денег Минаев и снимет там в Америке, чтобы какую-то часть денег сразу перевести на личные счета Ваграна Гамаровича и Владимира Борисовича, а на оставшиеся деньги закупить оборудование для горнопроходческих работ по сооружению подводного тоннеля, не забыв при этом и про себя и про друзей, про их процент интереса – Богуша, Кучаева, Антонова, Столбова…
– Я закладываю два горнопроходческих комплекса, по технологии щиты пойдут навстречу друг дружке, как при строительстве тоннеля под Ла-Маншем, а ты закупишь один, так мы сэкономим, – сказал Столбов, – это… – он пощелкал по клавишам, – это примерно семь миллионов.
– Но тогда сорвутся сроки, если проходка пойдет одним щитом, – возразил Минаев.
– А тебя это сильно колышит? – удивленно подняв глаза на своего приятеля, спросил Столбов.
– Мы же Антонова с Кучаевым тогда подставляем.
– Отобъются, – отрезал Столбов, – не за хрен же собачий они свою долю получают аж по десять лимонов, пусть тоже рискуют, как и мы.
Столбов не хотел раскрывать Минаеву свои карты… Что ему эти сроки, когда жить ему осталось год или и того меньше? Ему нужны были деньги именно теперь.
– Потом вот еще на чем сэкономим, – сказал Столбов, – щит вы закупите не новый и не в Штатах, а старый в Северо-Байкальске, фирмы Робинсон – тот, которым Северо-Байкальский тоннель на БАМе проходили, он там теперь без дела лежит и Бамтоннельстрой тебе его продаст за бесценок по цене черного металлолома. И это еще восемь миллионов.
– Но старый Робинсон уже израсходовал весь свой рабочий ресурс, – снова усомнился Минаев, – там все рабочие органы, вся гидравлика ни к черту. Мы же Богуша подставим.
– Не ссы, шофер, – старой институтской поговоркой Столбов оборвал Минаева, – Богуш тоже должен потрудиться, восемь миллионов на дороге не валяются, я ведь тоже подставляюсь, приедет Счетная палата, посмотрит сметы и проект, с кого спросят? С меня спросят. Почему вы гражданин Столбов заложили в проект тюбинги из чистого серебра, скрепляемые золотыми и платиновыми болтами?
– Так Счетная палата и Богуша потом спросит, почему он отклонился от проекта и вместо золотых болтов использовал простые стальные, а вместо серебряных тюбингов – простые чугунные? – хмыкнул Минаев.
– Правильно, – кивнул Столбов, – у каждого своя мера ответственности, у каждого свой участок работы.
Да…
У каждого из товарищей был свой участок работы.
Столбов с Минаевым теперь вот определяли порядок и график траншей…
Столбов делал смету, Антонов ее утверждал, а Минаев ехал в Америку и там на основании этой сметы получал первый транш из Москвы…
– Мне Антонов сказал, что москвичи залог для гарантии берут, – сказал Минаев, – только он мне по охрененному секрету это сказал, чтобы я ни тебе, ни Богушу, никому…
– Что? Прямо в зиндан что ли заложников сажать будут что ли? – спросил Столбов.
– Они будут отслеживать, чтобы не весь комплект близких родственников у главных действующих лиц одномоментно не оказался бы за границей, – сказал Минаев многозначительно поглядев на Столбова.
– Понятно, – хмыкнул Столбов, – а как же ты?
– А я в этот перечень как бы под гарантии Богуша вхожу, он за меня ответчик, и в залоге его семья, сынок его непутевый.
– Понял, не дурак, – кивнул Столбов, и тут же развив тему, поинтересовался, – а у самих этих, у москвичей, у Ваграна с Вольдемаром, у них тоже ответственность?
– А ты думал! – прицокнув языком и повращав для выразительности глазами, ответил Минаев.
– Надо срочно вывезти Лёлечку заграницу, – подумал Столбов… …
– Ты там с кем разговариваешь? – Богуш через дверь спросил своего сына.
– С друзьями, – так же через дверь крикнул отцу Жека.
– У тебя нет и не должно быть друзей кроме тех, на которых укажу тебе я, – снова через дверь крикнул отец.
А говорил Жека с Питером. С Вячеславом Аркадьевичем.
– Чем заняты твои мысли, друг мой? – спрашивал Вячеслав Аркадьевич, – мы так давно с тобой не разговаривали, я скучаю, я думаю о тебе, какие книги ты читаешь ? Чем ты теперь увлечен?
– Пытаюсь читать твою любимую, – ответил Жека далекому голосу из трубки, – Стругацких читаю, Трудно быть Богом, про которую ты мне все рассказывал.
– Они лжецы эти Стругацкие, – сходу подхватив тему и сразу входя в любимое русло привычных рассуждений, начал свою волынку Вячеслав Аркадьевич, – с одной стороны они боялись полиции и государства, а с другой стороны заигрывали с этим государством… Ха-ха, с какой планеты прилетели те, кому трудно было быть Богом?
То-то – с коммунистической Земли прилетели, и в этом было пресмыкание Стругацких перед режимом. У них все положительные герои были убежденными коммуняками – и Дауге, и все иные…
У Жеки от этих умных речей Вячеслава Аркадьевича всегда теперь случалась эрекция…
– Да и сам эффект любви к фантастике у нас, – это чисто советский, совковый эффект, – продолжал мяукать любимый голос, – На Западе к фантастике относились чисто как к развлекательной литературе. А в Советской России – нет. Здесь ловили аллюзию, намёк. И Стругацкие были королями этой аллюзии. У нас из-за этой мастурбативной любви к аллюзиям – что сродни любви не к реальной жизни, а к глянцевой фотографии, интеллигенция еще и театр любила. Любила так, как нигде во всем мире его никто никогда не любил. Ходили в Театр На Таганке, чтобы описаться от восторга от смелости режиссера, который позволил себе какой-то двойственно толкуемый невинный намек… Не понимая, что намек для режима – это комариный укус. Это фига в кармане.
Слушая Вячеслава Аркадьевича, его журчащий мелодичный котовий мяв, Жека испытал эрекцию и полез рукою в джинсы, потеребить свой истосковавшийся по ласке розовый краешек организма.
За этим тереблением и застал его внезапный, словно порыв ветра, отец.
– Какая же ты гадина, – сказал старший Богуш, потирая подвывихнутую от удара кисть правой руки.
На диване лежал расплющенный от удара телефончик.
А из того места, где было Жекино ухо, обильно текла черная венозная кровь.
– Какая же ты гадина…
Потом Брусилов самолично накладывал Жеке повязку.
– Не надо в травмотологическое ехать, – сказал он, успокаивающе, – что там запишут? Какова причина травмы? В суд на компанию Эриксон подавать, что трубки хрупкие делают? Папка ударил, трубка раскололась и пол-уха отрезала… Ну, ничего, будешь теперь, как Ван-Гог. Все лучше, если бы тебе батька хрен твой оторвал…
– Хотя надо было бы и оторвать, – уже выходя из Жекиной комнаты, пробурчал Брусилов. …
Оформлять визы и покупать билеты Богуш поручил Чувакову.
Пускай юридическая служба этим занимается.
Интересная компания вылетала теперь в Америку:
Лёля Столбова, юрист Чуваков и Лёлечкин папа.
Часть третья.
АФЕРА.
Не так дыряв, утратив дно, ушат,
Как здесь нутро у одного зияло
От самых губ, дотуда, где смердят:
Копна кишок между колен свисала,
Виднелось сердце с мерзостной мошной,
Где съеденное переходит в кало,
Несчастный взглядом встретившись со мной, Разверз руками грудь, от крови влажен, И молвил так, "Смотри на образ мой!" Данте Алигьери БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ
Глава 1.
Появление статьи Добкина предварял материал, подготовленный самим Летягиным.
Как редактор популярного городского издания, он был аккредитован в городском правительстве и из политических соображений – чтобы про него не забыли, чтобы завязать в тусовке какие-то нужные связи, Летягин не пропускал важных пресс-конференций и ходил на них сам, а не посылал туда Иру или Машу… Или, Боже упаси – Добкина с его то рожей!
Да еще памятно было то время, когда был в стране не то чтобы голод, но была какая-то обидная полу-нищета, и вечно голодные журналисты не манкировали фуршетными столами, которыми всегда сопровождались городские пресс-конференции.
Взяточники из городской управы и жирные коты из бензиновой мафии тогда высокомерно посмеивались, глядя как журналисты нажимают на дармовые бутерброды, норовя на один съеденный, два припрятать в карман…
Было такое, никуда от этого не денешься.
А на два-три эпизода вырабатывается привычка… Устойчивый условный рефлекс.
Вот и у Летягина – большая пресс-конференция в городском правительстве тоже ассоциировалась теперь с благородной, радующей глаз краснотой бутербродов с норвежской семгой…
Пресс-конференция проходила в большом фойе.
Пресс-атташе мэрии Таня Балкина – бывшая ведущая их Краснокаменского телевидения – по слухам, заработавшая это место предоставлением сексуальных услуг одному из вице-губернаторов, представила собравшимся высокого московского гостя – заместителя председателя думского комитета по инвестициям Ваграна Гамаровича Аванэсова. По другую сторону от Тани Балкиной за столом сидел и вице-губернатор по строительству Антонов. Летягин подал ему приветственный знак, но Антонов сделал вид, что не заметил Летягина.
Таня Балкина сказала, что вся суть события, ставшего поводом для конференции, изложена в розданном журналистам пресс-релизе.
Потом во всем блеске казенного косноязычия выступил Антонов.
Сказал, что городу нужны тоннель и окружная обводная автодорога, и что Москва не забывает каменчан и дает на эту дорогу денег.
При этом, говоря про Москву, Антонов со сладким подобострастием несколько раз показывал обеими руками на Ваграна Гамаровича, будто тот был самим воплощением этой Москвы, ее частичкой, ее, если угодно – иммоментной реинкорнацией.
А вот когда слово предоставили господину Аванэсову, тот в отличие от Антонова, пролил на уши собравшихся журналистов поток прекрасно поставленной высоколитературной речи, изобилующей красочными сравнениями, умными к месту цитатами и хорошим, отнюдь не аншлаговским – юморком.
– Вот все в российской глубинке привыкли считать Москву и москвичей некими баловнями шальных нефтяных денег, узурпировавших все налоговые потоки, – начал Вагран Гамарович, – де вот Москва развивается, Москва такая-сякая строится, а в провинции ей хоть трава не расти!
Вагран Гамарович усмехнулся и сделав паузу, обвел собравшихся взглядом насмешливых глаз.
– Но это не так. Москва, правительство Российской Федерации, Государственная Дума и Администрация Президента, не забывают о российской провинции.
Конечно же, Москва тоже должна развиваться, ведь столица это лицо страны, это сердце государства и она не может и не должна быть бедной, когда экономика страны испытывает такой значительный подъем. Все мы с детства помним строки великого поэта – Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалась…
Вагран Гамарович улыбнулся и снова сделал паузу.
– Но обратите внимание, поэт не сказал, что в звуке Москва для сердца русского слилось всё.
Вагран Гамарович указательным пальцем показал на свое сердце.
– Поэт сказал много, но не сказал все. Поэтому, мы в Думском комитете и в правительстве приняли решение открыть финансирование строительства автомобильного тоннеля под рекой Каменкой и окружной обводной дороги со сдачей объектов в эксплуатацию в течение трех лет.
Ваграну Гамаровичу хлопали.
Потом задавали какие-то вопросы.
Будет ли Президент избираться на третий срок?
Будет ли правительство финансировать поворот сибирских рек?
Финансирует ли правительство поиски Тунгусского метеорита?
А редактор молодежной газеты "Краснокаменский Рок" спросил, – Будет ли в Краснокаменске концерт Мадонны с оркестром?
Отметился своим вопросиком и Летягин.
Он поднял вверх палец и дождавшись, покуда Таня Балкина заметила его и сказала,
– Газета Вечерний Краснокаменск, пожалуйста, встал и… забыл чем хотел поинтересоваться..
Природное озорство подсказывало Летягину спросить, – а сколько денег будет украдено? И какие нынче проценты откатов?
Но он крякнул, нервно откашлялся и спросил, – а когда в нашем городе будут строить метро?
Спросил и покраснел от смущения, с такой высокомерной укоризной поглядел на него Антонов, просто мысленно с грязью его смешал!
– Видите ли, – потирая руки, начал свой ответ Вагран Гамарович, – строительство метрополитена рационально начинать в городах, население которых превышает полтора миллиона, а население Краснокаменска, как известно из последней переписи, составляет покуда миллион сто тысяч…
Потом Антонов с Гамарычем откланялись.
Кто-то из активных журналюг бросился поймать их за фалды, дабы получить какой-то эксклюзив, но дежурные администраторы мэрии были строги, и начальство исчезло так же быстро, как исчезают юношеские иллюзии мирового совершенства…
Потом был фуршет, и вместо разговора с Антоновым Летягин довольствовался пятью минутами общения с Таней Балкиной.
Летягин ел бутерброд с семгой и прихватывая свободной рукою Таню за ее шелковое плечико, говорил ей, – может как-нибудь встретимся? Я теперь один живу…
– Ты вообще адекватен, милый? – брезгливо высвобождая шелковое плечико, отвечала Таня Балкина, – не забывайся вообще то!
А ведь у них было…
Пять лет тому назад.
Было-было!
И этого не вычеркнешь.
Но женщины меняются.
Близость власти и денег портят их. …
– Ты уверена в том, что будешь счастлива с этим? – спросил Столбов, глядя на дочь сквозь невольно накатившиеся слезы.
Ради тех денег, что он переводил на ее счета, он подставлял людей.
И возможно обрекал их и их родственников на страдания или даже на самую смерть.
Но родная дочка, ее счастье – ближе сердцу, чем мнимые страдания далёких теперь людей.
Разве они помогут раку его поджелудочной?
– Да, папа, я люблю его, – кивнула Лёлечка.
– Только ни в коем случае не переводи денег со своих счетов на его счета, – с горячими предыханиями, страстно проговорил Столбов, сжимая тонкие дочкины пальчики в своих холодных ладонях, – ни при каких обстоятельствах не переводи ему своих денег, слышишь?
– Ладно, папа, чего ты так беспокоишься, как будто кто-то помирает или кто-то кого то готов уже убить.
– Ты всего не знаешь, доча, – вздохнув, сказал Столбов, – и это даже хорошо, что не знаешь.
Вторую неделю они были в Бостоне.
Столбову стоило большого труда убедить Богуша в том, что им обоим надо позаботиться об открытии счетов именно здесь – в Америке. И чтобы он, Богуш отпустил бы Лёлечку, как владеющего английским языком юриста, зарегистрировать в Бостоне фирмочку и открыть счета… На Богуша и на Столбова.
Но хорош бы был Богуш, если бы он на все сто процентов доверял всей туфте, что наговорил ему Вадик.
Начиная от того, что не надо ставить в известность Антонова и Минаева, и кончая тем, что единственно кому Богуш может верить – это он – Вадик Столбов.
Богуш послал в Америку и Чувакова, чтобы тот проконтролировал, какие счета, какая фирма, на кого записана…
А еще, Богуш отправил в Бостон и Брусилова.
Пускай прокатится – поглядит, посмотрит…
Только ни Чуваков, ни Лёлечка Столбова, ни ее отец – не знали, что Брусилов теперь тоже в Америке.
Начальник службы безопасности треста Универсал вылетел в Штаты через три дня, как туда убыли отец и дочь Столбовы… и жених Чуваков…
– И это у них в Америке называется рестораном? – хмыкнул Столбов, присаживаясь на диванчик, типа кухонного уголка, символизирующего тихий уют малогабаритной кухни – этакой среднестатистической мечты о счастье бедной инженерки с толстой талией, которая живет в общежитии и которую замуж никто не берет.
– Папа, у них есть офигенно дорогие клубные рестораны, где официанты выучены говорить по французски, – со снисходительной улыбкой выговорила Лёля своему игнорантному папашке, – знаешь, мы гордились тем, что у нас аристократия в девятнадцатом веке по французски говорила, а между прочим, теперь богатые американцы все сплошь своим дочкам гувернанток и гувернеров из Парижа выписывают.
– Мосье Трике француз убогий, – вспомнил – таки Столбов и загордился перед дочкой, тем что вспомнил…
– Вот-вот, – кивнула Лёля и принялась щурить свои близорукие глазки, дабы получше разглядеть списки "Goals for today" и "Duty meals", что висели над стойкой бара, заменяя более привычные для россиян картонные меню.
Она щурилась, а папа снова готов был слабодушно заплакать, глядя на своё любимое чадо.
– Вот помру, – думал теперь Столбов, – а этот Чуваков или Чувяков, как его там, бросит ее, или обидит… А она такая беззащитная.
– Ну что там есть пожрать то? – спросил он выражая нетерпеливость, дабы за этой нетерпеливостью скрыть нахлынувшую слабость свою.
– Пицца, гамбургеры, омлет, мясной пирог, пирог с яблоками, – читала и сразу переводила Лёля.
– А творога или овощей тушеных у них нет?
– Нет, есть цыплята, чикен и пюре…
Столбов стеснялся при дочке доставать таблетки.
Не хотелось, чтобы она начала расспрашивать, зачем, да почему, да что за лекарства он принимает… Поэтому, дабы заглотить пару капсул "панкреофлата", Столбов отпросился у Лёлечки в туалет.
В туалете – лицом к лицу столкнулся с негром.
– Хай, Мэн, – улыбнулся негр, заметив некое замешательство на лице белого мужчины.
– Здравствуйте, – машинально ответил Столбов.
В туалете был фонтанчик для питья.
Столбов помнил такие были в России его детства.
Достал панкреофлат, выдавил из обертки две капсюлы, положил в рот, прильнул к фонтанчику, запил…
Когда вернулся к столику, нашел свою Лёлю в компании двух военных моряков в белых пилотках.
– Что, басурмане шапки то не снимаете за столом? – сделав грозное лицо, спросил Столбов.
Моряки что то быстро-быстро сказали Лёле по английски и уважительно поглядев на Столбова, вразвалочку продефилировали к выходу.
– Что? Клеились? – спросил Столбов.
– А! – пренебрежительно махнула рукой Лёлечка, – предлагали быстрый секс по-матросски.
– Что это такое? – удивился Столбов.
– Либо в их машине на заднем сиденье, либо в мотеле, но уже мотель за мой счет.
– Вот негодяи! – воскликнул Столбов.
– Не гоношись, папуля, – мягко положив свою ладошку поверх отцовской руки, сказала Лёля, – здесь так принято, здесь другая страна. Я отказала и они ушли.
Другую мамочку себе найдут.
– Мамочку? – переспросил Столбов.
– У них девушки под тридцать, это уже мом… То есть, мамочки. …
Мысль о том, что на следующей неделе уже можно будет получить деньги и уже на следующей неделе можно будет их тратить, будоражила мозг.
– Ах, скорее бы, – думал Минаев.
Он выписал каталоги недвижимости и вечером, перед тем как лечь спать, пролистывал глянцевые буклеты, разглядывая фасады, планы и интерьеры жилищ стоимостью в три, пять и даже восемь миллионов долларов.
Особенно ему понравилось бунгало в Палм Бич за три миллиона. С гаражом на три машины, с двумя бассейнами, с оранжереей, с пятью ванными комнатами и с холлом, где можно было устроить вечеринку, пригласив сразу сто гостей… И еще там была лужайка для барбекю и площадка для игры в мини-гольф…
Минаев думал, что купив такой дом в Майами, он сможет сделать Грэйс предложение.
А на период ураганов, осенью они будут переезжать в Нью-Йорк, где Минаев купит квартиру в районе Сентрал Парк. Двухэтажную квартиру за три миллиона.
И Грэйс не откажет ему.
И ее разговоры о том, что она что-то слышала про ту грязную историю с нелегальными иммигрантами в которую угодил когда-то Минаев, эти ее разговоры уже ничего не будут стоить.
Женщины любят, когда у мужчины много домов и много дорогих машин.
Это аксиома.
И вот-вот…
Скоро уже.
Всего одна неделька осталась.
Надо бы позвонить Поллаку.
Бенжамину Поллаку – его партнеру.
Ведь подписи под бухгалтерскими бумагами они ставят оба, а Эм-Пи Сивилл Инжениринг Универсал скоро получит из Москвы перевод на сто пятьдесят миллионов.
– Но почему так много людей, с которыми необходимо делиться? – раздраженно подумал Минаев, – какое свинство! И Беня Поллак, и эти – целая свора Краснокаменских уродов – Столбов, Богуш, Антонов… А за ними еще целая свора:
Кучаев, Вагран, потом какой-то Владимир Борисович…
А если убрать Поллака?
То по уставу компании, покуда наследники Бени не назначат доверенного лица, подписывать бумаги будет он – Дима Минаев.
И…
И что тогда?
А тогда можно будет перевести все деньги из первого транша на подставную фирму, созданную на его же Димы имя, а московской и Краснокаменской мафиям показать эти отчеты, как перевод средств под поставку горнопроходческого щита…
На подготовку подобного оборудования любая уважающая себя фирма берет от трех месяцев до полу-года.
Так что, забрав все деньги, Дима сможет смыться с ними и ничего не отдавать всей московско-Краснокаменской банде, имея в запасе три месяца на то, чтобы замести все следы.
Но тогда, как же дом в Майами?
Как же квартира в Нью-Йорке?
Если пойти на такое, придется уйти на нелегальное положение, придется менять имя, покупать новый паспорт, уезжать либо в Перу, либо в Панаму, либо в Мексику…
А поедет ли с ним Грэйс?
Дима отбросил в сторону глянцевый каталог недвижимости и придвинув к дивану столик с ноутбуком, включил на компьютере режим калькулятора.
Его обговоренный с партнерами процент с первого транша составит четыре с половиной миллиона…
Это крайне мало.
Это только вилла в Майами.
А ведь такая покупка сразу потянет за собой другие расходы – минимум на два миллиона. Это обстановка, электронная начинка, новые автомобили, страховка…
А где деньги на Нью-Йоркскую квартиру?
Минаев задумался.
Но если убрать Беню, если отодвинуть Поллака.
Ну, не убивать его, а сделать его недееспособным?
Тогда можно присвоить себе его долю.
А это как раз недостающие три миллиона. …
– Хай, Сквырыл.
Дима вздрогнул.
Он их сразу узнал.
Это были те два агента ФБР, которые тогда, четыре года назад вербовали его в Бостоне. Люис Бэрроу и Тимоти Хэндермит – Ты знаешь, что твой партнер Столбов, этот русский, он очень опасен? – спросил Бэрроу.
– Почему опасен? – переспросил Минаев.
– Потому что он неизлечимо болен, у него рак третьей степени, – ответил за товарища Тимоти Хэндермит.
– Он ничего мне не говорил.
– И не удивительно, – хмыкнул Бэрроу, – он не говорил, потому что тогда станет ясно, что ему нечего терять.
– В чем терять? Что терять? – спросил Минаев и вдруг пот страха прошиб его.
Они все-все про него знают.
Они даже знают о том, что он собирается кинуть своих партнеров.
– Не надо верить Столбову, – сказал Хэндермит, – он опасен, он захочет взять все деньги себе.
– А кому мне верить?
– Нам, – согласованным дуэтом ответили Бэрроу и Хэндермит.
– А сколько будет стоить это доверие? – поинтересовался Минаев.
– Вот это уже деловой разговор, – хлопнув себя по коленке воскликнул Бэрроу.
– Это в любом случае будет дешевле, чем делиться с Поллаком, – весело подмигнув, сказал Хэндермит.
– Вы что? – разыграл удивление Минаев, – вы призываете меня предать партнера?
– А зачем он нам нужен? – перемигнувшись, снова дуэтом пропели Бэррроу и Хэндермит.
