ГЛАВА 1

КРАСИВАЯ ЖИЗНЬ ПРОДЮСЕРА ДЮРЫГИНА

Дюрыгин знал, что нужно постоянно себя доказывать.

Если хочешь быть чемпионом – нужно не реже раза в год свое чемпионство подтверждать. К примеру, показательно набив кому-нибудь морду.

Естественно, битие морд подразумевалось в виде этакой фигуры речи, потому как в телевизионном креативном мире морды если и бьют, то не в прямом, а в переносном значении. Здесь происходит столкновение идей и характеров, и полем битв служат кабинеты главных продюсеров, а главной добычей – большие суммы гонораров.

Дюрыгину нравилась эта американская форма оценки качеств, выражавшаяся в словосочетании: сколько стоит этот человек?

Он любил повторять своей любовнице: «Я стою десять миллионов. Моя голова стоит ста их голов. Мои идеи на вес золота».

А теперь Дюрыгину перебежал дорогу Зарайский.

А сетка вещания ведь не резиновая.

Два одинаковых по формату лайв-шоу на одном канале поместиться никак не могут.

Что у Зарайского есть?

Идея его шоу гораздо слабее, но у него есть Ирма Вальберс – незаходящая рейтинговая звезда.

А у Дюрыгина нет даже половины такой ведущей.

А есть только идея супер-шоу.

День начинался по давно заведенной Дюрыгиным канве, что в его понятии соответствовала красивой европейской жизни.

Дюрыгину вообще нравилось ощущать себя не каким-нибудь там рязанским азиатом, а самым что ни на есть заправским европеянином, который и зарплату в евро получает, и в отпуск на Мальдивы летает, чтобы там под парусом походить да винд-серфер с волны на волну покидать.

Дюрыгин встал, сходил в свой любимый сверкавший немецкой белизной и взлелеянный молдавскими рабочими санузел, включил радио «Эхо Москвы».

Не без самолюбивого удовольствия надел обтягивающие лосины до колена, модные спортивные тапки на шнуровке, наколенники с налокотниками, обтекаемый каплевидный шлем. Погляделся в зеркало – хорош ли собой?

Хорош!

На все сто процентов хорош!

Сволок вниз по лестнице свой американский алюминиево-титановый «лисапет», что за три тысячи евро купил себе на прошлый день рождения, оседлал его во дворе и сделал сперва круг по дворовой охраняемой консьержем парковке, дабы убедиться, что его, Дюрыгина, новенькая «Хонда CR-V» стоит себе в полном порядке и ждет не дождется своего хозяина.

Приветливо поздоровался с парочкой соседей, чьих имен не знал, но чьи машины уважал за юный возраст, престижную дороговизну и ухоженность.

На втором круге нажал кнопку привешенной на шее инфракрасной «лентяйки» и выехал за открывшиеся ему ворота.

Зарулил в «карман», выдал по нему резкое ускорение до самого парка, где по тенистым аллейкам бегали – трясли грудками стройные студентки и куда стайками выводили погулять хозяйских пуделей и лабрадоров наемные выгульщики собак.

Собак-то как раз Дюрыгин и не любит.

Привяжется какая-нибудь дура, бежит, лает да все пытается зубами за шину или за педаль ухватить.

У Дюрыгина на раме для таких дур специально баллончик с перцовым газом всегда прицеплен. Пару раз он его даже в ход пускал.

Но только себе навредил, потому как хозяин ротвейлера – по роже явный мент – наорал на Дюрыгина и пообещал на следующем кругу его «догнать и хлебало ему набить».

Теперь Дюрыгин всегда сворачивает в соседнюю аллею, когда ротвейлера с толстомордым хозяином замечает.

Проносясь мимо трусящих по периметру парка длинноногих бегуниц, Дюрыгин выкидывал наверх руку и протяжно, на американский манер выкрикивал: «Ха-а-ай!»

И девочки тоже улыбались и радостно повизгивали: «Хай-хай!»

Приехал до дому.

Втащил велик на второй этаж.

Стянул с себя увлажнившуюся потом футболку.

Принял душ, побрился, надел свежую, приготовленную Людой сорочку.

В холодильнике йогурт и апельсиновый сок.

В шкафу быстрая овсяная каша, которую только надо лишь залить кипятком.

Поглядел машинально – что там показывают по телевизору?

Пощелкал туда-сюда.

Новости «евроньюс», индекс доу-джонса, курс доллара, цена барреля нефти марки «брент». Неинтересно, но нужно.

Щелкнул на спутниковый канал – «дива футюра», девушка с бюстом снимает с себя трусики… Интересно, но не нужно!

На обоих мобильных – по два безответных вызова.

Поглядел.

На одном Людмила звонит спозаранку, на другом – Витя Бакланов и какой-то неопознанный абонент.

Людмиле он перезвонит потом из машины, когда встанет где-нибудь в пробке на Профсоюзном проспекте, Витю Бакланова наберет из офиса, а вот кто этот неопознанный? Может, это из канцелярии генерального?

Впрочем, что гадать. Перезвонят, если надо.

С Людмилой у Дюрыгина отношения просто образцово-классные.

Он целых полтора года выводил привередливую Людку в такой формат, чтобы ему – минимум ответственности и обязанностей, а от нее – максимум самоотдачи, верности и тепла.

Приятели наверняка завидуют ему.

Особенно женатые.

Людмила – бывшая чемпионка Федерации по прыжкам в воду, призерша Олимпийских игр. Фигура – умопомрачительная.

И что ценно – сама приедет на уикенд, за ней и заезжать никогда не надо, своя машинка у нее, и приедет всегда со своей снедью, сготовит, в квартире бардак приберет, вещи его после стиральной машины погладит.

Сын Людмилы, двенадцати лет, на все выходные всегда к ее бывшему супругу отбывает – матери руки развязывает.

Людмила сама тренером работает в модном шейпинг-фитнес-фигитнесс-клубе. Деньги неплохие зарабатывает. И отношениями с Дюрыгиным гордится.

Пара они.

Сам-то Дюрыгин – известный продюсер и режиссер.

И телеведущим успел достаточно побыть. Настолько достаточно, чтобы гаишная шобла придорожных милиционеров вежливо его узнавала и если что, отпускала поздорову-подобру от греха – а то ведь с этими журналистами можно и на гласность нарваться!

Московское утро.

«Хонда» весело катила по Профсоюзному.

Удивительно, полдвенадцатого, а пробки нет.

Что эти думские и из министерств? Уже все проехали? Или они все в Питер подались на юбилей реки Невы и Ладожского озера с Вороньим камнем? Вслед за главным питерским уроженцем.

Они лет шесть тому назад с ребятами канала АРТВ как-то специально ездили в Питер снимать родной двор державного начальника, где будущий порфироноситель много лет назад прыгал с дровяных сараев и, играя в войнушку, вместо «лимонок» бросал в неприятеля вывернутые в подъезде лампочки. Басков переулок, а номер дома Дюрыгин уже позабыл.

Помнил только, что неподалеку от державных пенат возвышалось строгое военное здание. Может, оттуда в далеком пятьдесят седьмом, наблюдая за невинными детскими забавами мальцов-огольцов с Баскова, некий прозорливый аналитик отдела кадров в погонах майора и вычислил и предугадал в пацане Вове будущего царя?

Однако зря надеялся и напрасно радовался Дюрыгин.

На траверсе гостиницы ЦК Профсоюзов встал-таки в пробке.

Сейчас, что ли, этого фокусника-премьера в его Белый дом повезут?

Дюрыгину нравился придуманный одним его приятелем образ фокусника, достающего шарики изо рта и зайцев из шляпы, так удачно и остроумно подходивший к их нынешнему главе правительства.

Похож!

Вот уж на все сто процентов похож!

Тоненько и мелодично запел телефон, музыкальная система, управляемая умным компьютером, автоматически убавила звук.

– Але? Валерий Максимович? – Дюрыгин узнал в гарнитуре голосок Оленьки, секретарши самого главного. – С Михаилом Викторовичем можете разговаривать?

С самым главным Дюрыгин не то что из машины мог разговаривать, да будь он в постели с Дженнифер Лопес или в сортире – всегда и в любом виде стал бы он говорить с самим Михаилом Викторовичем!

– Соединяю, – бодренько пискнула в трубку секретарша.

Пискнула и не соединила.

Обманула или связь оборвалась?

Дюрыгин, заходя в приемную самого главного, всегда пялился на ювелирно-аккуратные очертания Оленькиной фигурки и, грешен, – рисовал себе в своем испорченном воображении эротические картинки соития Оленьки с ее шефом.

Может, она и теперь как раз занялась напряженными чреслами его высокопревосходительства?

Но нет, вот снова тренькнуло и соединилось.

– Валера? – Дюрыгин услыхал в правом ухе неповторимый тембр голоса шефа. – Говорить можешь?

– Могу, – ответил Люрыгин, пропуская из правого ряда наглую девицу на красной «Рено».

– Я насчет твоей заявки. Там не все однозначно, мне твоя идея нравится, но ты сам знаешь твой главный минус.

– Знаю, – покорно согласился в гарнитуру Дюрыгин.

– В общем, старина, если надыбаешь классную ведущую, я твой союзник.

– Сколько у меня еще времени? – спросил Дюрыгин

– Если начинать шоу в сентябре, – задумчиво пробормотал главный, – если начинать шоу в сентябре, то у тебя еще… еще шесть недель.

Шесть недель.

Велика Москва, как говорил комиссар Клочков, но в иной ситуации хорошую ведущую на этой самой Москве и в шесть месяцев не найдешь.

Наташка оказалась предательницей.

Агаша давно смутно подозревала, что подруга ее рано или поздно бросит где-нибудь раненую помирать – не вынесет с поля боя, не подаст руки, не кинет круг.

На работе в кафе, когда выдалась свободная минутка, полезла Агаша в сумочку и визитки вчерашнего Джона не обнаружила. Ах, какая она доверчивая дура!

И ведь даже не догадалась списать номер или вбить его в память телефона.

Теперь на встречу с продюсером пойдет Наташка, а Агаша останется ни с чем.

И вот сейчас, пока Агаша на своей смене, Наташка наверняка звонит Джону и договаривается с ним о пробах, о кастинге или о чем-то еще. Дружба дружбой, а телевизионная карьера врозь.

Агаша вздохнула горестно. Вздохнула, вспомнив, как однажды чуть не влипла в жуткую историю из-за Наташки. Они тогда первый год жили в Москве – «зелеными» дурочками были совсем. Агаша тогда в Ипполитова-Иванова экзамены завалила и решила остаться в столице, на следующее лето снова поступать. Ну и затащила ее Наташка утешаться в одно «нерусское» кафе. И поволокли обеих в тесную гардеробную, мол, давайте, девчонки, порадуйте братских представителей Кавказа…

Хитрая Наташка тогда в туалет попросилась – ее пустили, а один гад на дверях встал сторожить. Но она – ловкая такая, через окошко под потолком сперва в мужской туалет переползла, а оттуда через окно на улицу.

И не вернулась. И милицию не вызвала даже.

Агашу тогда просто чудо спасло – в кафе завалилась огромная разбитная компания человек в десять, отпустили ее кавказцы, хоть и ужасные морды при этом у них были.

А дома вечером Наташка сказала, что в милицию бесполезно, дохлый номер в таких случаях обращаться, менты сами заставили бы всей смене сосать. Агаша благодарила Бога, что все обошлось, но не могла понять: почему Наташка не вернулась за ней, бросила подругу одну? Две недели злилась, хотела даже с квартиры от нее с другой компаньонкой отъезжать, но потом отошла.

Помирились до поры. Год вместе прожили и вот увлеклись идеей на телевидение просочиться. Сперва в массовки, а оттуда – кто знает?

Агаша смену еле-еле доработала. Так устала, что почти половину от своих чаевых, заработанных натруженными ножками, решила истратить на такси. Вернее, на частника, потому как на такси из Текстильщиков до Новогиреева и всей суммы едва бы хватило. Приехала, ввалилась – сил не было уже даже душ принять, не то что на чай да на разговоры. А Наташка вся светилась и, судя по всему, как раз нуждалась в слушателе.

– Ну что? – спросила Агаша, валясь лицом на подушку. – Изменила мне? С Джоном встречалась?

– Ага, встречалась, – бесстыдно призналась подруга. И тут же поспешно принялась оправдываться: – Ты понимаешь, я бы и тебя обязательно взяла бы с собой и без тебя бы ни за что одна бы не поехала, но ты ведь в своем кафе сегодня, а у меня выходной. Я позвонила, дай, думаю, узнаю, есть ли он вообще, этот Джон, на белом свете, или все это вранье. А он возьми да и предложи мне сразу на встречу к нему приехать. Я тебе уже хотела звонить…

– Да не ври ты, – сквозь подступающий сон пробормотала Агаша в подушку, – ты же его визитку у меня из сумочки украла, а говоришь, хотела потом позвонить.

Обидно было Агаше. Обидно, что предала ее Наташка, в третий раз уже предала. Но спать хотелось ужасно.

– Утром поговорим, – пробормотала Агаша, засыпая.

А утром Наташка собиралась на работу в свой магазин. Не магазин даже, а ларек на метро «Войковская». Собиралась и, как всегда, опаздывала.

– Ну, рассказывай, что там у вас вчера с этим Джоном было? – спросила Агаша, почистив зубы и поплескав на мордашку.

Наташка в предстартовой суматохе металась по квартирке. Из ванной на кухню – из кухни в комнату, смешная-заполошная в черном лифчике и белых кружевных стрингах.

– Лак мой не брала?

– Не брала я твой лак, ты про Джона-то расскажи!

– Слушай, некогда мне, Агаша, опять на работу опаздываю, Тофик мне морду набьет, ей-богу!

– Ну так отдай тогда мне визитку Джона, – ровным тоном попросила Агаша, – у меня сегодня выходной, и я ему позвоню.

И тут Наташка застыла на месте. Сжалась вся, губы в струнку стянула, напряглась, как кошка при виде собаки.

– Слушай, а ведь Джон просил меня, чтоб больше никому его телефон не давать.

Сказала – и глядит не мигая. Агашу даже оторопь взяла. А Наташка совсем стыд потеряла. Перешагнула за пограничную черту дозволенного и, преодолев ее, решила идти ва-банк.

– Погоди, постой, но ведь он сам мне первой свой телефон дал, и ты у меня его попросту вытащила, – беспомощная перед вопиющей ложью и обезоруженная жуткой несправедливостью подруги, лепетала Агаша.

А Наташка с колготками в руках тут и выдала:

– Ну и что, что тебе первой дал, надо было первой и звонить, тут, подруга, кто первый съел, тот и смел.

Агаша даже поперхнулась от такого поворота в Наташкиной логике.

– Значит, не дашь телефон?

– Значит, не дам, и не обижайся.

Хлопнула за «компаньонкой» дверь. Агаша так и осталась сидеть на неубранной кровати, опустошенная и брошенная.

– Надо искать, с кем другую квартиру снимать, – сказала она себе и, вздохнув, повалилась спиной в подушки.

– У нас в прямом эфире Ирма Вальберс. Здравствуй, Ирма!

– Здравствуй, Сережа.

Джон стоял, прислонившись спиной к стене так называемой «большой» эфирной студии, откуда делались передачи с приглашенными гостями.

На самом деле «большой» эта студия называлась с большой натяжкой, как условно называются «большими» комары или муравьи. Комнатка пять на четыре, где посредине стоит эфирный микшерский пульт с диск-жокеем, а напротив, впритык к пульту, придвинут стол, на который можно поставить три микрофона и посадить максимум трех гостей.

На радио по сравнению с телевизионными масштабами вообще все всегда гораздо меньших размеров. И студии, и сами АСБ[1], и деньги, что вертятся здесь, да и сами люди – соответственно. И пенисы у этих людей – тоже короче и меньше, во всяком случае Джон был в этом уверен. Он всегда считал себя человеком более телевизионным, чем радийным, но не брезговал и на радио частенько забегать, обделывая здесь всякие свои делишки.

Вот и сегодня – это он привел на утренний эфир Ирму Вальберс. Привел ее в эфир к диджею Сереже Мирскому за тысячу долларов своих административно-посреднических.

Ирма, естественно, ничего об этом не знает, а Джону лишняя тонна грюников никак не помешает. В этом вся его останкинская жизнь – крутись, вертись, прокручивай поганки.

Он наблюдал за тем, как Мирский раскручивает Ирмочку на то, чтобы та сказала в эфир какую-нибудь сальную непристойность.

Тесная студия. Даже дивана здесь не поставить, чтобы сопровождающим с комфортом присесть.

Джон вспомнил, как однажды был здесь с ребятами из «Мазерз Продакшн», которые привозили в Москву группу «Грин Калчур». Трех англичан-музыкантов рассадили тогда за столик с микрофонами, рядом на корточках примостился программный директор, у того на спине сидели продюсеры из «Мазере» и администраторы с канала МТБ. Да еще вдоль стен, подобно кариатидам, подпирая низкий в дырочках подвесной потолок, теснились охранники, которых по договору с принимающей стороной «Грин-калчуровцы» таскали за собою даже в ванную и в туалет.

Вот на телевидении, в АСБ-1, – там да. Где деньги, там и простор. И наоборот, где простор, там и деньги.

Но и радио тоже иногда бывает полезным. Радио – этот младший робкий брат большого и сильного брата – телевидения. Это все знают.

Мирский уже вошел в раж и, соря повсюду своими привычными, ставшими частью его имиджа орешками и чипсами, крутился на стуле, елозил толстым неспортивным задом, хохотал, хихикал, повизгивал своим шуточкам и все подводил Ирму к тому, чтобы в тон ему, пошляку, та сказала в эфире что-нибудь этакое сексуально-непристойное.

– Ирмочка, скажи пожалуйста, а ты когда у себя в квартире одна, вот ты утром встаешь – ты голая по квартире расхаживаешь: На кухню, в ванную, в бассейн? У тебя есть в квартире бассейн?

– Я, Сереженька, не в квартире, я на даче живу.

– По Рублевке, что ли?

– Нет, по Киевскому, в Переделкино.

– Ух ты, тоже неплохо! Бибигона там голого не видала?

– Нет, голого Бибигона не видела.

– А на меня голого хочешь посмотреть?

– Нет, Сережа, на тебя голого не хочу.

– Но если захочешь, Ирмочка, я к твоим услугам, – Мирский в очередной раз неуклюже подпрыгнул на стуле и, зайдясь в восторге, протяжно крикнул:

– У нас в эфире секс-идол и одновременно секс-символ современности Ирррр-ма Вальберррррррс! Она разыгрывает в эфире сексуальные призы от нашей сексуальной радиостанции! Сегодня это чашки в виде, пардон, в виде задницы, очень такие красивые чашки или, вернее, кружки, из которых удобно и приятно пить чай по утрам и вечерам. А еще, глядя на эти кружки, можно мечтать о маленькой круглой попочке Ирмы Вальберс.

– Или о большой толстой заднице моего визави Сережи Мирского, – вставила-таки Ирмочка.

– Правильно, дорогая Ирма, if you feel lonely tonight you may dream of my sweet ass.

– Это ты по-какому сказал?

– По-иностранному, Ирмочка, прости, дорогая, но я еще хочу напомнить нашим радиослушателям телефон, по которому надо звонить, чтобы выиграть кружку в виде попочки, похожей на попку нашей Ирмы, это телефон нашей студии: 888-5-888. Легко запомнить, звоните и выигрывайте, а мне, как самому главному победителю, представится возможность воочию полюбоваться попкой Ирмы Вальберс.

– Воочию? – изумилась Ирма. – Ты хочешь сказать, что у попки есть очи?

– Да, есть, – в очередной раз подпрыгнул в своем кресле Мирский, – недаром обитатели тюрем на своей фене попу еще называют «очком», впрочем, по этому поводу есть анекдот, но я расскажу его после песни «Буча-Буча-Буча» в исполнении ансамбля «Загадка Би», которую мы сейчас будем все вместе слушать…

Агаша, сама не зная, зачем она это делает, взяла и набрала номер.

Наташка номер продюсера Джона украла, что теперь ей остается? Только и остается, что звонить на радио.

Три восьмерки, пять и снова три восьмерки. Все равно ведь не попаду! Агаша затосковала. Ну что за жизнь! В Ипполитова-Иванова не поступила, и еще не известно, поступит ли в этом году, Наташка обманула… Бах – попала! Вызов… Длинные гудки.

Голос оператора:

– Вы позвонили на «Москва-Сити FM», не отсоединяйтесь, сейчас вам ответят…

Агаша даже дышать перестала.

Лежала с закрытыми глазами на спине и только слушала музыку, доносившуюся из радиоприемника. И такая же музыка, только с секундным отставанием, слышалась в телефоне.

– Алло, вы еще не отсоединились, хорошо, сейчас вас переключаю на эфир.

Музыка в телефоне сменилась узнаваемым голосом Сережи Мирского.

– Алло, мы вас слушаем, представьтесь, пожалуйста, вы в прямом эфире «Москва-Сити FM».

– Меня зовут Агата, – сказала Агаша и вздрогнула, вдруг услышав свой голос в приемнике.

– Радио у себя сделайте только потише, Агата, чтобы микрофон не заводился, – фамильярно заговорил Мирский, – и ответьте на наш вопрос, Агаточка, а вопрос вот такой в связи с вашим именем… Скажите, как вас называет ваш любимый мальчик, или муж, или любовник, когда вас начинает обнимать и целовать? Он называет вас Агата или Агаточка? Или Агафончик?

Агаша почувствовала, что краснеет. Она уже сильно пожалела, что позвонила в этот эфир, черт ее дернул!

– Нет, никак не зовет, – выдавила она.

Он что же у вас, глухонемой? – спросил Мирский. Спросил и, не дожидаясь ответа, тут же принялся комментировать: – Представляешь, Ирма, у Агаты такой парень, что он только сопит и молчит, сопит и молчит и никак не называет свою красавицу – Агату, никак. А ведь существует поговорка: берешься за грудь, говори что-нибудь. Вот я, когда беру девушку за грудь, я всегда так нежно ей шепчу, Ирррррр-мочка, Ирррр-мочка моя дорррррррогая!

Агаша уже собралась дать отбой, как Сережа Мирский вдруг прокричал:

– Дорогие радиослушатели, Агата выиграла две кружки с задницами – с моей и с попкой Ирмы Вальберс, выиграла, потому что у нее глухонемой любовник, одна кружка ему, другая Агате, Агата, вы не отсоединяйтесь, наш администратор вам сейчас скажет, куда и как подъехать за выигранными вами призами…

ГЛАВА 2

РАДИО «МОСКВА-СИТИ FM»

Дюрыгин поморщился.

– Какая пошлость, е-мое!

Но сделал радио погромче.

Этот Мирский – воплощенная распущенность, а было бы здорово в контрасте с миленькой Ирмой попробовать его в телеэфире. А что? Разве плохая идея? И зачем только поехал по Садовому?

От Склифасовского до Сухаревской пробка растянулась.

Полчаса простоял, покуда на проспект Мира вырулил. Здесь вроде полегче, а отсюда уже и до Королева недалеко.

Главный дал шесть недель для того, чтобы найти ведущую. Шесть недель – это немало. Но это не значит, что можно теперь сидеть и ничего не делать. Не такой Дюрыгин человек, чтобы сидеть и ждать у моря погоды.

Может, прямо сейчас заскочить за Ирмой да попробовать сманить ее к себе на свой проект?

Нет таких женщин, которых нельзя склонить к измене.

Это еще Дон-Жуан у Пушкина говорил.

А Пушкин его списал у Байрона.

Только у Байрона Дон-Жуан был менее сексуален. Или сексуализирован.

Нет, стилистически правильнее сказать – сексуален. Это как раз Пушкин с его природной завышенной чувственностью именно и сексуализировал по-английски холодноватого испанца Дон-Жуана. Того, что из-под британского байроновского пера вышел скорее философом, нежели любовником.

Музыка в приемнике снова сменилась трепом Мирского.

Дюрыгин переключил волну на «Эхо Москвы» и принялся перестраиваться в правый ряд, чтобы, заехав под эстакаду, развернуться потом к телецентру.

– Итак, позвоню-ка я сейчас Ирме да воспользуюсь тем, что она в Останкино, поймаю ее и затащу… – вслух размышлял Дюрыгин. – А хоть бы и в «Твин Пиггс», на второй завтрак, а там и спрошу, сколько ей Зарайский платит?

Сегодня у Агаши был выходной. Обычно в такой день наступала ее очередь стирать и убирать квартиру, но она так зла на предательницу подругу, что об уборке не хотелось даже и думать. Хотелось собрать вещички да и переехать куда подальше.

Попила кофе. Подумала. Надела льняной сарафан, в котором хорошо смотрелись ножки и спина, зеленую прикольную шляпку, она в ней похожа на прибалтку с рекламы эстонского сыра, и поехала на радио.

Хоть призы задаром получить и на это самое радио поглядеть. А если повезет, то и на знаменитого диджея Мирского. И даже познакомиться.

И даже получить от него приглашение поужинать. Как он сказал? Когда я беру девушку за грудь, я нежно шепчу ей: Агаш-ша! Агаш-шенька!!

На «Проспекте мира» сделала пересадку.

Поезд между «Алексеевской» и «ВДНХ» надолго встал в тоннеле. И стоял, и стоял, и стоял. Публика в вагоне даже нервничать начала. Вдруг сейчас двери откроют и скажут: идите дальше по рельсам. Но нет, поехали.

На этот раз поехала не на частнике, а на троллейбусе.

Зачем лишние деньги тратить? Да и торопиться было некуда.

Радийный АСБ-2 стоит через дорогу от телевизионного. Туда можно пройти по тоннелю. И тоже, как и в телевизионном, здесь бюро пропусков. И без паспорта и без московской регистрации – не пустят. Позвонила снизу по пятизначному служебному номеру.

Девушка-секретарь попросила Агашу немного подождать и пообещала спуститься к ней минут через десять. Десять минут обернулись двадцатью пятью. Подошла, но даже и не извинилась.

Они тут на этом радио и телевидении – эти небожительницы, на простых девушек, вроде Агаши, смотрят как на навоз возле дороги.

– Агата Фролова? – спросила небожительница. – Идемте, вам студию покажут и призы выдадут.

В скоростном лифте поднялись на пятый этаж.

Потом долго-долго шли по коридору. Повернули налево, потом еще раз налево. Покуда шли, на стенах пустынного коридора возле бесконечной вереницы дверей, любопытный взор Агаши отмечал звучные, сами за себя говорящие бренды: «Радио Маяк», «Радио Хит-FM», «Радио Россия»…

– Это все студии? – спросила Агаша небожительницу.

– Нет, здесь офисы и редакции, а студии там, в том крыле, – махнула рукой небожительница.

Наконец добрались до конца коридора, где возле лестницы Агаша приметила светящуюся неоновую табличку «Москва-Сити FM». Пришли. И здесь обычная бюрократия.

– Здесь распишитесь, вот здесь и здесь распишитесь…

За две фаянсовые кружки в виде человечьих спин и нижеспинного пространства нужно было расписаться в четырех журналах.

У них в кафе, когда выручку сдавать, и то меньше бюрократии.

– А студию посмотреть можно?

– Из кабинета программного директора через стекло, – ответила небожительница, – а в саму студию нельзя.

– А кто сейчас эфир ведет? – спросила Агаша.

– До двенадцати Мирский, а потом до шестнадцати Ксения Птитц.

– А можно у них автограф?..

– Нет, автограф – это ваше личное дело, хотите, ловите их на улице, хотите, ловите в кафе.

– А где у вас кафе?

– На втором и на четвертом этажах.

– Спасибо.

– Не за что, заходите.

С двумя кружками в фирменном полиэтиленовом пакете, как дура-мешочница, потащилась по коридору назад.

Уже одна и уже без сопровождавшей ее сюда небожительницы. К двум фаянсовым попам в придачу ей в пакет еще и футболку сунули с логотипом «Москва-Сити FM». Будет она теперь в этой футболке по квартире щеголять. Ну, не на Тверскую же в ней идти! Что она – провинциальная дура, что ли? А кто она? Разве не провинциальная дура?

На втором этаже разыскала кафетерий. Вот это да! Да это же там за тем столиком сама Ирма Бальберс сидит! С мужчиной. На Сергея Мирского он не похож.

Набралась наглости, спросила барменшу шепотом:

– А кто это там, с Ирмой Бальберс?

– Это Валерий Дюрыгин, продюсер, – равнодушно ответила ко всему привыкшая барменша.

И точно, как же она могла забыть! Агаша его сто раз видела на экране, просто забыла. Взяла свой кофе, села за свободный столик. И принялась мечтать.

Вот поступит она в Ипполитова-Иванова по классу фортепиано. Станет известной пианисткой. Будет приезжать на радио давать интервью. «В эфире Агаша Фролова, здравствуйте!»

Джон Петров немного расстроился.

Мирский, сволочь, обманул, дал только шестьсот, а четыреста – вспомнил, гадина – вычел с Джона как штрафные за полугодичной давности прокол с певицей Калерией, которую обещал привезти и не привез.

Ну, было дело, облажался, с кем не бывает!

Джон вышел из АСБ-2, по тоннелю прошагал на противоположную сторону улицы Королева, нашел на стоянке свою «бэшку»-четырехлетку. Пора бы уже машину менять, старичок… Но денег пока нема. Вот заработаем на афере века, тогда все купим. И машину не слабее, чем «Дьюзенберг» ручной кастинговой сборки, и четырехкомнатную хатку на Чистых Прудах… Джону не хотелось особняка по Рублево-Успенскому. Жить надо в центре Москвы. Это ожиревшие буржуи могут там замыкаться на своих огороженных шестиметровыми кирпичными стенами сорока сотках. А человеку вроде Джона, который привык жаркими бессонными ночами тусоваться в пекле ночной столицы, перетекая из «Метелицы» в «Меркюрий центр», а оттуда к рассвету в «Эль Гаучо», -. ему не подходит житье в часе езды от Москвы. Ему подавай самый центр.

Итак, остается только одно – заработать три миллиона бакинских. Или лучше пять.

Сколько он уже девчонок нашел для этой своей аферы? Вчера вот третью нашел – Наташу. Сказала, что продавщицей работает на Войковской.

Надо ей позвонить да собрать их всех вместе, устроить что-то в виде смотр-прогона.

А позавчера с ней на телевидении ее подружка была – посимпатичнее этой Наташи. Агата. Кстати говоря, Джон ей визитку-то давал, а не Наташе. Фигурка и мордашка у Агаты такие совсем ничегошные! Но Агата не пришла. Наташа сказала, что передумала. Небось сама и отшила соперницу.

Джона просто так не проведешь, он такого здесь навидался – на сто мопассановских романов хватит. Но тем не менее – вчера он заручился заверениями, что девушки согласны и готовы на все.

– Сниматься будем в живом лайв реалити-шоу, – объяснял он девчонкам, – а на реалити-шоу застенчивым и забитым дурам, которые не догоняют, таким тут делать нечего, здесь врубающиеся, хавающие ситьюайцу требуются.

Девчонки завороженно кивали. Особенно эта Наташа старалась. Надо им завтра-послезавтра учебный прогон устроить под видеокамеру.

Можно на даче у Бориса, в Переделкино. Надо ему позвонить. Но этот козел обязательно чем-нибудь да испортит всю малину. Его непременно на скорый и быстрый секс потянет. Все неймется ему – три раза сифилисом болел. Да и долечился ли? Джон всегда, когда в компании Бориса водку пил, потом целый месяц к венерологу хотел сходить.

Ирму Дюрыгин вызвонил, уже подъезжая к Останкино.

– Ой, в «Твин Пиггс» не пойду, времени нет, – причитала в мобильник Ирма. – Если хочешь, поднимайся сейчас во вторую аэсбэшку, встретимся в кафетерии на втором этаже, у меня для тебя полчасика будет.

Ирма, как всегда, выглядела лучше Голливуда вместе с Каннами и Берлином, вместе взятых.

Расцеловались.

– Слышала, ты с новым шоу к главному ходил, – сказала Ирма.

– У меня ведущей нет, – сказал Дюрыгин.

– А Марианну не хочешь позвать?

– Какую? Стешкину, что ли? Да она заторможенная, ею надо будет по радио управлять и каждую остроту из аппаратной подсказывать, мне такие не нужны.

– Правильно, тебе подавай умную и красивую.

– Как ты.

– Но я другому отдана и буду век ему верна.

– А сколько тебе Зарайский платит? Я вдвое дам.

– Ты с ума сошел.

– А помнишь, мы ведь с тобой ладили?

– Помню, ничего не забыла, но ты свое время упустил, теперь не вернешь…

Замолчали.

Дюрыгин поймал на себе пристальный взгляд молодой девчушки в смешной зеленой шляпе, что наискосок от них сидела за вторым столиком.

Симпатичная провинциалочка.

Наверное, на кастинг пришла или за призом.

Вон у нее подле ножки стула пакет с логотипом радио.

Сколько он тут таких перевидал. Скольких перепробовал. Ничего из них не получается.

Хотят очень.

А породы в них нет. А здесь нужна породистость.

Как в Ирме.

Слушай, а может, а может… Взять заведомо косноязычную провинциалку?

И управлять ею по радио из аппаратной, подсказывая движения и остроумные реплики?

В этом что-то есть.

Но тогда нужно поменять всю концепцию шоу.

Сделать ведущей гламурного шоу провинциалку. Сыграть на этаком контрасте. В программу приглашаются принцессы и королевы, а ведущая – простая пастушка.

А?..

– О чем задумался? – спросила Ирма.

О том, как нам когда-то было хорошо, когда мы были вместе, – наобум ответил Дюрыгин.

Натаха Кораблева сидела в своем киоске на «Войковской» и мечтала о том, что вот как бы было хорошо, если бы Джон заехал бы за ней сюда на своей роскошной машине. И чтобы как раз в такой момент, когда бы тут будут Тофик и его двоюродные братья, Алик и Исмаил.

Джон бы вышел из своей шикарной машины, подошел бы к Тофику и сказал бы типа того, что ты, типа, мурло, если еще раз пристанешь к моей Натахе, сотру в порошок вместе со всей многочисленной твоей родней, а ларек твой к бочке с порохом привяжу и подожгу, пускай по орбите полетает, авось до твоего Дербента долетит с приветом маме. Но Джон был не так досягаем, как того хотелось бы Натахе.

Договорились, что назавтра она возьмет на работе отгул за прогул, скажется больной или беременной, чтобы точно отпустили, и сама доедет к часу дня до «Лосиноостровской», где ее уже подберет либо Джон, либо его помощник Борис.

Картины, какие рисовал ей Джон, будоражили воображение и ласкали душу. Лучше любой самой лучшей музыки ласкали. Натаха Кораблева и с нею еще четыре девушки подписываются на участие в живом реалити-шоу, по условиям которого они целый месяц будут жить на подмосковной даче, где в каждой комнате и под каждым кустом будут установлены телевизионные камеры.

Суть была в общих чертах понятна. Планируемый живой спектакль ничуть особенно не отличался от уже видимого ими на телевидении и назывался «горячий уикенд».

По условиям этого «уикенда» на дачу к пяти ее обитательницам приезжают в гости самые разные люди. В основном известные. Либо знаменитые спортсмены, либо политики, либо просто богатые люди. Девушки же и сама Натаха должны развлекать их и как умеют – ублажать своих гостей, стараясь максимально им понравиться. Готовить и подавать еду и напитки, петь и танцевать, делать мужчинам массаж и парить их в русской баньке.

– Надеюсь, не понимающих и девушек с комплексами среди вас нет? – Джон обводил собравшихся вопрошающим взглядом.

– Нет, нет, – тараторили девицы.

По условиям шоу каждой из участниц после каждого отснятого и показанного по ТВ уикенда зрители ставят свои оценки. Наименее талантливых хозяек дачи снимают с шоу, и вместо них Джон вводит в игру новеньких. А по истечении срока набравшая максимум очков и симпатий получает приз.

– Да, приз один, – соглашался Джон с сомнениями некоторых девиц, – и зарплату за время съемок мы платить никому не будем, но…

И тут Джон делал большие и выразительные глаза.

– …Но сама перспектива получить крупный приз, да и вообще – стимул прославиться, быть увиденной на экране – должен очень вас приободрить. Ведь каждая из вас, попав на экран, имеет шанс быть замеченной рекламными агентствами, вам будут делать предложения фирмы, торгующие молодежной одеждой и косметикой. Выйдя с этого шоу вы станете богатыми и знаменитыми.

Странно было только то, что Джон не говорил, на каком канале будет идти шоу. Он объяснял это тем обстоятельством, что сам он представляет независимую студию производства кино и телепрограмм и, отсняв материал, потом продает его телевизионщикам.

– Не волнуйтесь, девочки, все будет хорошо, никто вас не обидит, – успокаивал девиц Джон.

Почти не глядя и не читая, Натаха и четверо ее новых товарок подписали по шесть листиков каких-то документов, которые Джон тут же забрал к себе в папочку.

– Все будет тип-топ, нихт волнирен!

ГЛАВА 3

ДОБРЫЙ ФЕЙ

Удача сгоняет своих подружек в стайки.

А беды ходят косяками.

У Людмилы в последнее время все шло как-то наперекосяк.

То сын, несмотря на жару, болел сильнейшим ОРВИ, то в фитнес-салоне у нее деньги пропали, причем сумма немаленькая, то вот теперь авария приключилась.

Людмила то смеялась, то плакала в трубку.

– Валера, приезжай, я тут на «Текстильщиков». Машина разбита, эти ребята, которые в меня въехали, своих страховщиков вызвали, а у меня даже документа по КАСКО с собой, как назло, нет, не знаю кому и звонить…

Дюрыгин сперва дал отбой, а потом уже начал ругаться.

– Аура, дура, сколько раз ей говорил, что ездит неаккуратно! Всегда под мигающий зеленый, всегда шьет из ряда в ряд, всегда подрезает, вот и нарвалась!

Но надо было ехать выручать подругу. Вот главному – тому хорошо, у него в прошлом году жена в аварию попала, так он сам на разборку не поехал, у него на такой случай помощник по безопасности имеется.

А вот Дюрыгин еще до такого уровня не дорос.

– Ничего, вот шоу свое убойное запущу, тогда посмотрим, как карьера пойдет, – утешал себя Дюрыгин.

Но чтобы шоу запустилось, надо как минимум – найти ведущую.

Когда, вдоволь настоявшись в пробках, «Хонда» с Дюрыгиным доехала-таки до названного Людмилой перекрестка, ни ребят, что въехали в Людмилу, ни гаишников, ни аварийных страховых комиссаров уже не было.

Была только отодвинутая в сторону покореженная Людмилина «пежуха» да сама владелица в ней.

– Ну что? Где все? – спросил хмурый Дюрыгин, подойдя к обессиленной подруге.

– Ты чего так долго ехал?

– Так пробки же.

– Все равно долго.

– А где виновники? Где ГАИ?

– Уже разъехались. Протоколы составили и уехали. У меня еще и права забрали.

– А та машина?

– А там такой джип, ты бы его видал, на нем ни царапины.

– Понятно.

Дюрыгин, морщась, обозрел машину Людмилы.

Ехать на ней нельзя.

Смятое крыло прижало правое колесо, лишая его возможности функционировать.

– Ремонту тысяч на пять, – пробормотал Дюрыгин.

– Ты думаешь?

– Мне так кажется, хотя я расценок на «Пежо» точно не знаю.

– А сейчас-то что делать?

– Что делать? Звонить в эвакуатор, грузить и везти прямо на станцию.

– У меня вон их карточка есть, – сказала воспрянувшая Людмила, вынимая из сумочки визитку, – давай позвоним.

На станции ее долго соединяли с мастером, наконец, тот записал адрес и сказал, что эвакуатор приедет через час.

– Ну, что делать будем? – спросила Людмила.

– А пойдем вон в кафе посидим, что ли, подкрепимся, – Дюрыгин махнул в сторону вывески с веселым названием «Авария».

Заперли машины, пошли в «Аварию».

Внутри оказалось так себе, но выбирать не приходилось. Сели возле окна, чтобы наблюдать за перекрестком.

Заказали кофе и фруктовый салат для Людмилы и зеленый чай для Дюрыгина. Салат выглядел не очень аппетитно.

– Что-то официантка наша на тебя так странно смотрит, – заметила Люда.

– Правда? – удивился Дюрыгин и покрутил головой. – А я и внимания не обратил.

– Она кто? Знакомая твоя?

– Да по телевизору, наверное, видела, теперь пытается вспомнить, в какой программе.

Дюрыгин поглядел в сторону бара, где стояла теперь их официантка, прищурил дальнозоркий глаз. Хорошенькая…

– Впрочем, а где-то и я ее определенно видел, – равнодушно сказал он.

– Ну я же говорю, она любовница твоя, – хмыкнула Людмила, – поматросил девушку и бросил.

– Да ну тебя, – отмахнулся Дюрыгин. Через пять минут Людмиле стало плохо. В туалете ее вытошнило. Она сидела страшно бледная.

– Да у тебя сотрясение мозга, дорогуша, – определил Дюрыгин. – Тебе срочно «скорую» надо.

Оказалось, при ударе раскрывшаяся перед ней подушка сильно ударила ее.

– Такое впечатление, Валера, что мне подушкой этой все мозги вышибло, – шептала Людмила.

Вызвали «скорую».

Хорошенькая официантка предложила до приезда бригады положить Людмилу в комнате администратора и при этом все время исподволь поглядывала на Дюрыгина.

«Скорая» приехала одновременно с эвакуатором.

– Ты со мной в больницу не езжай, – прошептала Людмила, – ты машину отправь, я за машину беспокоюсь.

Вот глупая!

Уехала «скорая».

Эвакуаторщики тросом втащили на платформу битую «Пежо».

Дюрыгину вручили квитанцию, и вскоре на перекрестке он остался один.

И уже собирался садиться в свою машину, но его кто-то окликнул.

– Извините… Вы забыли.

Официантка из кафе протягивала Дюрыгину забытую Людмилой сумочку. Она явно очень смущалась, даже щеки порозовели у нее.

– Спасибо.

Дюрыгин ждал.

– Это ваша жена? – спросила официантка, краснея еще сильнее.

– Нет, знакомая, вот попросила приехать помочь.

Глаза у нее были зеленого цвета.

– А я вас вчера утром на радио в Останкино видела с Ирмой Вальберс, – быстро сказала официантка.

– А-а-а, то-то я думаю, что ваше лицо мне знакомо…

– Вы там кофе пили.

– А вас как туда занесло? – поинтересовался Дюрыгин.

– А я за призом приехала на радио «Москва-Сити FM».

– Ага, это вас объявляли, я слышал, две кружки в виде задниц.

Дюрыгин и сам не понимал, зачем так грубо с ней разговаривает.

– Точно…

Возникла неловкая пауза.

Надо было вроде как и уезжать, но что-то недосказанное, недоделанное удерживало Дюрыгина.

Он ни с того ни с сего почувствовал себя мальчишкой. Как будто ему было снова четырнадцать лет.

– А знаете… – сам не зная для чего вдруг сказал он. – А знаете, не хотите со мной встретиться еще разок?

– Как?.. – спросила девушка, подняв на Дюрыгина полные удивления глаза.

– А приезжайте завтра на телевидение, попьем кофе, я вам студии покажу, а потом пообедаем вместе.

Она долго молчала. Дюрыгин терпеливо ждал.

– Вы не шутите?

– Нет, не шучу, – сказал Дюрыгин, – даже вот что, вы не приезжайте, я сам за вами заеду, давайте адресок… И номер мобильного.

– Да вам неудобно будет, я в Новогиреево квартиру снимаю с подругой…

– Ничего, вполне удобно.

Глаза ее расширились еще больше, но она уже доставала из кармашка форменного фартучка дешевую шариковую ручку.

– Где написать?..

Дюрыгин достал портмоне, вынул визитку. Она положила ее на ладошку и на обороте аккуратно вывела номер.

– Агаша, – прочитал Дюрыгин. – Странное имя какое… И редкое.

– Так родители назвали, в честь Агаты Кристи.

– Хорошее имя могло бы быть для ведущей телешоу, – словно про себя заметил Дюрыгин.

Сейчас он уже был прежним Дюрыгиным, успешным продюсером и режиссером.

– Шутить изволите…

– Я сказал только то, что сказал.

Агаша в смятении души смотрела, как отъезжает «Хонда».

Натаха Кораблева ничуть не была смущена требованием Джона притаранить справку из КВД, причем не паленую, а из государственного кожно-венерического, и свежую, не просроченную. С печатью.

– Это нормально, – решила Натаха, отправляясь на улицу Вальдека Роше, – Агашка в свое кафе подобные справки по четыре раза в год таскает, и ничего.

С Агашкой, кстати говоря, контакта теперь больше не было.

Натаха попыталась пойти на мировую, проставилась вечером тортиком и бутылкой испанского вина, но Агашка проявила гордость и, не сказав ни слова, отправилась спать, оставив Натаху на кухне наедине с ее испанским полусухим.

Наверное, съедет теперь. У них, правда говоря, квартирка оплачена аж до сентября, но с Агашки станется, она деваха упрямая, наплюет на деньги и, когда найдет себе новую хатку и компаньонку, съедет обязательно. Обиделась. Подумаешь! Не понимает, что жизнь такая, здесь кто не успел, тот опоздал.

А если бы Агашка в тот день не пошла на работу, а вместо Натахи позвонила бы Джону? Джону-то Агашка сильнее понравилась, от верного глаза Натахи и от ее чуткого носика такое не скроешь. Вон как Джон на Агашку глядел – пялился на грудь и ниже, прям рентгеном сарафан просвечивал-высвечивал. Так что, если Джону пришлось бы выбирать из них двоих, Натаха наверняка оказалась бы в пролете.

Ну а что она может поделать, если жизнь такая? Натаха ничуть не сожалела о том, что потырила ту визитку с телефоном – на ее месте так бы каждая поступила. А если не поступила бы, то значит дура. А дурам так и надо, пускай сидят себе в своих ларьках и кафешках, ишачат на Тофиков и Рафиков, а к тем, кто посмелее, к тем и удача рано или поздно обязательно попрет. К тем обязательно рано или поздно подойдет их Джон с телевидения.

И здесь уже никаких дружб, никаких обязательств перед подругами быть не должно.

Надо зубками и коготками драться за свой счастливый билетик. Это как в корзине со слепыми котятами. Котятки друг дружке никогда не уступают, здесь кто первый к мамкиному соску подобрался, тот и сыт. И никто его добровольно не уступит.

Оставила в КВД пятьсот рублей за то, чтобы пройти по укороченной очереди. Теперь надо бы с девчонками поболтать – обсудить-перетереть про Джона, что они о нем и его дачном проекте думают.

Новых товарок звали Света, Мила, Таня и Роза. Все, как и Натаха, на Москве приезжие, кто откуда.

А Розка больше других Натахе понравилась. Она какая-то южная, не славянская. Лицо смуглое, фигура – ни жиринки, подтянутая, стройная от природы. Попка кругленькая, обтянутая черной мини-юбкой. Ножки длинные, на каблуке стоит и идет, как профи на дефиле. Волосы черные, не крашенные, распущены вниз по спине. А губки маленького рта по-детски разлеплены, обнажая брильянтовый блеск влажных зубиков. Залюбуешься.

Набрала мобильный Розки.

– Розка? Это Натаха, ну Натаха, что на проекте у Джона… Ты это, ты справку из КВД достала? И я только что вот оттуда тоже иду… Может, встретимся? Давай на «Лубянской», наверху! На выходе к «Детскому миру». Через час. А там пешком до Тверской дойдем, посидим в кафе, кофейку попьем, покурим, поболтаем…

Покуда мимо Охотного ряда до Тверской шли, к ним пять раз разные вязались. Розка эффектно смотрится – просто обложка журнальная, а не подруга. И Натаха с ее светлыми волосами на фоне смуглой темноволосой Розки выгодно заиграла своими статями.

Пару раз какие-то студенты приставали – ну их! Нищета… Кофе даже не предложат, потащат гулять на Ленинские горы, а потом в общагу – трахаться на халяву. Раза три сигналили им из останавливающихся авто. Нерусские. С золотыми зубами. У этих деньги есть, эти и угостят. Но с ними опасно, завезут, а потом еще и живой не выберешься. Это они с Агашкой еще в первый год знакомства с Москвою проходили.

Дошли до Пушки, перешли по подземному переходу, а там дальше, не доходя до Маяковского, зашли в кафе.

Взяли мороженого, свежей голубики и кофе с молоком по-итальянски.

– Розка, а ты где живешь?

– Я снима-а-аю, та-а-ам, – Розка махнула рукой, – на юго-за-а-ападе…

Она говорила нараспев, протягивая гласные. И голосок ее детский, но слегка хриплый, как у простуженного ребенка, имел особенный привкус какой-то ее сильнейшей внутренней сексуальности.

Розка говорила и при этом не смотрела на собеседницу. Глаза ее – огромные, темные, с длинными ресницами, блуждали вправо и влево, а гибкая кисть с длинными пальчиками изящно шевелила ее волосы.

Натаха так не умела. Не было у Натахи такого блеска и такого умения держаться.

– Розка, а ты не хотела бы жить со мной? Вдвоем-то веселее!

Выяснилось, что Розке снимает хатку ее друг, типа как бы бойфренд.

Но друга этого не то посадили, не то убили, в общем, пропал бойфренд, два месяца от него ни слуху ни духу, а за квартиру уже платить бы надо, хозяйка звонит – беспокоится.

– А ты переезжай ко мне в Новогиреево, – предложила вдруг Натаха, – моя подружка бывшая от меня съехать хочет, как раз бы она к тебе съехала, а ты ко мне.

Розка, еще поблуждав по потолку и стенам черными глазами и потрогав длинными пальчиками волосы возле виска, сказала, что «па-а-адумает».

– А за твою хатку отступного моей подружке бывшей вскладчину начислим, о-кей?

Ловкая и быстрая на решения Натаха все мгновенно придумала. Сегодня же вечером они Агашку переселят, не нужно им обиженных подле себя. На фиг им нужны обиженные?

– А где ты с Джоном познакомилась? – интересовалась ревнивая Натаха.

– С Джоником? – переспрашивала приторможенная Розка. – С Джоником мы па-а-азнакомились в одной компа-а-ании. Там были эти, артисты, режиссеры. На даче в Переделкино.

Натаха аж восторгом зашлась. Розка на таких крутых пати-суарэ крутится, хотя это неудивительно – с ее-то данными.

– А что думаешь насчет нашего телешоу?

– Насчет телешоу? – Розка пожимала плечиками. – Так… ничего особенного… Думаю, что тра-а-ахаться надо будет с разными знаменитостями…

И шевелила длинными наманикюренными пальчиками.

К Людмиле в больницу Дюрыгин отвез забытую ею сумочку.

А заодно купил цветов и апельсинов.

В фойе больницы столкнулся с первым Людмилиным мужем-спортсменом.

Поздоровались.

Бывший шел от нее.

– Как она там? – спросил Дюрыгин.

– Нормально, – ответил бывший.

– Сын-то приезжал к ней?

– Димка на сборы уехал в Подольск, я ему не стал говорить про аварию, чего парня беспокоить.

– Правильно, – согласился Дюрыгин.

Попрощались за руку.

Хороший он парень, этот Володька-спортсмен.

И чего Людмила с ним разошлась?

Посчитала, что простоват для нее.

А вот он – Дюрыгин – не простоват.

И это льстит Дюрыгину.

Это приятно.

Он даже чувствует, что Володька в его присутствии как-то тушуется, даже горбиться начинает, в интонациях голоса появляются заискивающие буратиновые нотки.

Людмила лежала в отдельной палате.

– Как королевна ты здесь лежишь.

– Как Наташа Королева? – усмехнулась Людка, подставляя щеку для поцелуя.

– Ну, если с юмором все в порядке, значит, на поправку идем, – заключил Дюрыгин.

– Сегодня томограмму черепа сделают, доктор поглядит и решать будет, домой или тут •оставаться.

– А сама?

– Сама, конечно, домой хочу.

– Ты со здоровьем не шути, голова это не задница. Здесь любой синяк может потом к старости жуткими последствиями обернуться, – назидательно произнес Дюрыгин.

– Ладно пугать-то, – отмахнулась Люда, – сам-то как? Нашел ведущую?

– Ведущую?

Дюрыгин задумался.

– Понимаешь, Ирму Вальберс мне не переманить. Зарайский под ее имя столько спонсорских рекламных денег достал, каких ни одна «Кока-Кола» никогда не даст… Хотя и есть у меня крамольные мыслишки…

– Какие мыслишки? – спросила Людмила.

Она лежала ровно на спине и ножичком чистила апельсин.

– На вот тебе, – она протянула Дюрыгину парочку неразлепленных долек.

– Мыслишки? – переспросил Дюрыгин, отправляя цитрусовые себе в рот. – Да про то, что, может быть, вообще революционно отказаться от принятых схем.

– Это как?

– А взять ведущую прямо с улицы.

– Ну ты даешь!

– А что?

– Не возьмет тебя главный с твоим шоу, проиграешь Зарайскому, у него Вальберс и спонсоры, а у тебя только зыбкие идеи…

– Ты спортсменка? – спросил вдруг Дюрыгин.

Людмила огорошенно кивнула.

– Вот и занимайся своим спортом.

– Ну вот, – надула та губы, – никогда ты критику не переносил, даже возле умирающей подруги не можешь быть терпимым.

– Ладно, – примирительно сказал Дюрыгин, губами наклоняясь к Людмилиной щеке. – Мы еще поглядим, какая ты умирающая подруга.

И неожиданно шальным движение шмыгнул правой рукой под Людмилин халатик, провел ладонью по всегда вожделенному гладенькому животику любовницы и пошел вверх, остановился на не стесненной лифчиком груди.

– Нахал! – с деланным возмущением воскликнула Людмила.

– Я не махал, а дирижировал, – улыбнулся Дюрыгин, нехотя убирая руку. – Поправляйся, я тебя сам из больницы заберу, – сказал он, уже поднимаясь с больничного табурета, – а как до дому тебя довезу, с тобой зверски расправлюсь, потому как секс – это лучшее лекарство.

– Ну тебя, пошляк, – кокетливо махнула рукой Людмила, – иди уже, тебя твое телевидение уже заждалось.

А и вправду заждалось!

Теперь надо было проехаться по гипотетическим спонсорам.

Кто у нас из молодежной одежды? «Бенеттон»? «То-То-То»? «Джуманджа?»

Фотосессию Дюрыгин сделал бесплатную.

Прямо в студии в Останкино с их штатным фотографом из дирекции производства кинопрограмм.

Со сделанным наспех, но вполне профессионально слепленным портфолио этой Агаши можно теперь проехаться и по агентствам.

Все-таки его, Дюрыгина, имя открывает кой-какие двери в Москве.

Почти что ногой и почти без стука открывает.

А на сессии Агаша держалась неплохо.

Для первого раза совсем неплохо

Фотограф Леня Славин ее даже похвалил.

Правда, попросил-таки Дюрыгина выйти из студии, чтобы девочку не смущать, чтобы дать ей раскрепоститься.

А когда на огромном мониторе компьютера показал Дюрыгину результат – Дюрыгин просто ахнул.

Ничего себе дает Ленька! Агаша, словно профессиональная модель, лукаво прикусывая губку, демонстрировала то полуобнаженную грудку, то выставленные из-под сарафана ножки, то изящную шейку, отводила рукою массу пышных каштановых волос.

– Как ты их всех в один миг раскрепощаешь? – восхищенно удивился Дюрыгин.

– Работа такая, – хмыкнул фотограф.

– Они, наверное, либо видят в тебе супермена, или, наоборот, совершенно не чувствуют в тебе мужчину, – сказал Дюрыгин, любуясь Агашиными фотографиями.

– Они очень хотят стать звездами, а я им помогаю, как акушер при родах, – широко улыбнулся Леня.

Агаша приехала забрать вещи. Наташка была прямо сама не своя – ее так и распирало от гордости и радости за то, что она без пяти минут звезда.

– Знаешь, а мы завтра едем на пленэр, делать первый прогон съемок, – не выдержала, похвасталась Наташка, покуда Агаша высвобождала в шкафу полки от своих тряпок и тряпочек, набивая ими большую спортивную сумку.

Наташка сидела на подоконнике в вечном своем черном лифчике, колготках и белой не застегнутой мужской рубахе, оставшейся здесь от какого-то залетного визитера да так и прижившейся на узких Наташкиных плечиках.

– Представляешь, я уже завтра сниматься буду, Джон с Борисом будут показывать, как перед камерами ходить и все такое, это же наука целая, ты ж понимаешь…

Агаша долго злиться не умела. Все-таки подруга ей Наташка.

– Я понимаю, – соглашалась она, утрамбовывая содержимое сумки, чтобы влезли еще и косметичка, и пакет с зубной пастой, и ее фен, который Наташке она оставлять никак не собиралась. – А показывать-то вас по какому все-таки каналу будут?

Это было самым больным местом Наташки. Она вздохнула и принялась пояснять:

– Понимаешь, Джон сказал, что сначала делается производство программы, она снимается и монтируется, как кино. Понимаешь? А потом он уже продает готовый продукт тому каналу, который захочет это шоу купить.

– А как же этот ваш интерактив? – усомнилась Агаша.

– Чего?

– Ну когда зрители звонят и голосуют за одну из кандидатур?..

Наташка не понимала.

– Зрители говорят: этого убрать, ту заменить, победил этот, а того выгнать с шоу, как же это делается?

– А-а-а, это! Ну, это же все туфта, программа-то заранее снята, а подсчет голосов телезрителей, кто его проверит! Зрителя всегда дурачат…

– Смотри, сама не попади в дурацкую историю, – посоветовала Агаша, с трудом застегивая сумку. – Смотри, как бы тебя саму не одурачил твой Джон…

ГЛАВА 4

MEDIA ПИГМАЛИОН

Джон всегда хотел быть Джоном Малковичем. Но пока у него ничего не получалось. Хороших понтов было предостаточно, а денег и правильных связей явно недоставало. Правда, в голове роились идеи и грудь распирало от здоровой наглости, но этого все равно не хватало для того, чтобы стать Джоном Марковичем.

Здесь, на Москве, и в Останкино в особенности, полукриминальных идей, как быстро разбогатеть, и той здоровой наглости, что на Западе именуется eager to live, а в науке обозначается как «либидо», мало. На старой доброй Москве в почете всегда были связи, зачастую замешанные на кровных узах. А Джон не сподобился быть чьим бы то ни было порфирогенетным отпрыском, как не смог и жениться на какой-нибудь порфирогенеточке в тот короткий отрезок студенческого времени, когда царствующие особы – министры или на худой конец их замы – не могли уследить за всеми похождениями своих дочек. Чем и пользуются порою пронырливые студенты, приезжающие в МГУ из глухих провинций.

Джон и в университете-то не учился, поэтому где ему министерскую дочку отловить? Разве что в казино или на ипподроме. Но туда дочки министров стаями не залетают.

Вот и шныряет Джон по Останкино со своими гениальными идеями. И все его вроде бы знают и все с ним здороваются, и пропуск в Останкино у него постоянный… Но не воспринимают Джона здесь всерьез. Ни главный, ни Доброхотов.

Одно время от отчаяния и жажды добиться славы был у Джона замысел – сделать реалити-шоу с реальным убийством и продать его на Запад на кабельный канал. Или другая идея – сделать то же самое, но с изнасилованиями. И тоже продать. Пацаны, связанные с серьезной братвой, даже денег на такое кино обещали дать. Но все равно это не то.

С таким кино, может быть, и можно разбогатеть, но стать знаменитым, влиться в тусовку, стать для останкинских в доску своим – с таким кино нельзя.

И вот все же выкристаллизовалась идея. Родилась идея в светлой голове.

Такое видео, как он теперь собирался делать, можно будет продать минимум за десять миллионов. И еще столько же – заработать на спонсорской рекламе.

А еще – по его, Джона, рабочей теории попутного заработка – Джон думал, что, если создать реалити-шоу в виде публичного дома, то можно: а) заводить полезные знакомства, обслуживая полезных людей; б) зарабатывать хорошие живые наличные деньги на поддержание своего бизнеса; в) собирать компромат на известных посетителей телеборделя и, наконец, г) создать-таки то искомое шоу, на котором он станет знаменитым.

Идея была хороша. Она манила мечтами в светлую даль чистой зелено-голубой воды лагун коралловых рифов. Она звала, она будоражила душу.

«Я буду Джоном Малковичем, – говорил себе Джон. – И все они еще будут считать за честь постоять возле меня на ежегодной тусовке академиков «Тэфи» или посидеть со мною в баре «Меркьюри», где вся тусовка собирается на очередной юбилей какого-нибудь деятеля.

Вы все еще запомните меня как нового Джона Малковича», – мечтал Джон.

Розе не хотелось переезжать к Натахе. Зачем связывать свою свободу? И вообще – красивой современной и ищущей девушке надо жить стильно и в центре, а не в заурядной новогиреевской халупе.

Свяжешься из экономии с компаньонкой, а хорошего папика упустишь.

Уважающий себя бизнесмен разве поедет в гости к девушке в такой район, где и машину на ночь во дворе страшно оставить, не говоря уже о самой квартирке-живопырке, где для отдыха со вкусом нет ни джакузи, ни плазменного экрана в полстены, ни бара, ни мебели – ни фига нет, кроме низких потолков и дешевых выцветших обоев? А компаньонку куда денешь, если какой папик, сгорая от страсти, вдруг и согласится поехать в вонючую хрущевку? Нет, не хотела Роза переезжать к Натахе, к этой простушке.

Но Джон уже два месяца как не дает ей денег, а о том, чтобы снять приличную квартирку в центре, как им обоим мечталось полгода назад, когда они только познакомились и две недели словно очумелые не вылезали из постели, о том, чтобы снять ей квартиру в центре с джакузи и итальянской мебелью, речи нет.

Джон так ей и сказал – поможешь мне провернуть это дельце с реалити-шоу, будешь себя правильно вести, получишь триста тысяч.

Роза не дура, деньги считать уже научилась. Что на Москве триста тысяч?

Скромная двухкомнатная квартира, да и то без особенного ремонта. И на машину приличную не останется даже.

А о машине Роза мечтала. О желтом «Порше» или об апельсиново-оранжевом двухместном кабриолете «Мерседес». Повязать потом желтую косыночку, надеть большие солцезащитные очки и поехать к себе в Богульму. Ха-ха!

До Богульмы «Порш» не доедет – подвеска развалится от русско-татарских дорог.

По радио передавали смешную песенку с каким-то скрытым подтекстом.

Девушка пела о том, что ей с ее любимым, когда они загорали в лоджии, вдруг захотелось какао… И в этом припеве: какао-о-о, какао-о-о – сквозил какой-то скрытый подтекст. Не какао они с любимым захотели, а чего-то другого, думала Роза.

Роза сделала радио погромче и принялась делать упражнения. Ее учительница физкультуры там, в далекой теперь Богульме, Гульнара Шариповна Алиуллина всегда говорила ей: Роза, занимайся. Ты можешь стать гимнасткой, у тебя растяжка, у тебя пластика, у тебя фигура.

Потом Гульнара Шариповна вздыхала и говорила: ну хоть растягивайся, тянись, в шпагаты садись, мужчинам нравятся гибкие женщины.

Да, Роза это давно поняла. Оценила советы Гульнары Шариповны.

Села в поперечный шпагат, потянулась губами к левой ножке, потом к правой ножке, спинку потянула, прямо вперед наклонилась.

Мобильный зазвонил.

– Але!

Звонила Натаха – эта ее новая знакомая, очередная жертва Джона.

– Что? К тебе переезжать? Не, не буду… Что? Са-а-седка уехала? Ну и что, что уехала? Нет, я пока здесь останусь, все равно мы скоро на съемках поселимся, на целых три месяца, так что одна там пока поживи.

Роза пробовала быть с женщинами.

Не то чтобы ее тянуло к этому, но это, во-первых, модно и надо обязательно попробовать, как кокаин… Как же, жить на Москве, ходить в ночные клубы и ни разу не втянуть, не вдохнуть в себя дорожку из мелких белых кристалликов!

А во-вторых, так скучно порой, так одиноко. А мужчины зачастую оказываются такими гадкими. Но если и быть с женщинами, то непременно с породистыми. А с такой, как эта Натаха, – лучше тогда со свечкой или с вибратором из секс-шопа.

Роза перестала тянуться и пошла в ванную. За неимением джакузи плескаться приходится в обычном бело-голубом эмалевом пространстве миниатюрной домашней акватории. Роза напустила пены, шампуней, бросила морской соли. Чтобы кожица ее смуглая стала чуть-чуть соленой, как будто Роза из самого моря вышла.

В Богульме моря не было. Да и ванны у них в доме тоже не было. В баню городскую с бабушкой ходили по четвергам.

Первый раз она трахнулась в девятом классе, когда они ездили с классом в Казань. Это на каникулах было, по какому-то договору учителя устроили так, что из экономии жили не в гостинице, а в школе. Причем все спали в спортивном зале, прямо на физкультурных матах.

В одной половине зала мальчики, в другой половине – девочки. Наиль тогда приполз к ней среди ночи, принялся тискать, гладить, целовать. И так раззадорил ее, так довел, что не в силах она была отказать. Да и нравился ей Наиль – сильный, наглый, нахальный, смелый.

Кстати, не поступил потом в Казанский университет на юридическое, денег у родителей не хватило. Вернулся, говорят, в Богульму, пошел автомехаником на сервисную станцию «Лада-Жигули»…

А Роза вот тоже – никуда не поступила. Уехала на Москву…

Залегла в ванночку, вытянула ножки, погрузилась по самую шейку. Ах, а как бы было хорошо разбогатеть! А как она может разбогатеть? Найти себе состоятельного мужчину-мусульманина? Здесь, на Москве, много таких – и чеченцев, и татар. И те, кто здесь давно, те уже не особо смотрят на всякие религиозные условности.

Это только бабушка Каримэ ей все нашептывала, мол, надо мужу невинной девой достаться. А кстати, бабушка Каримэ очень дружила с бабушкой Наиля и вообще со всей их семьей. И все говорила Розе: выходи за Наиля, он хороший, и семья у них хорошая.

И вышла бы за Наиля. Жила бы с его родителями в частном доме без горячей воды, без ванной с туалетом на улице. Вот счастье-то! А Роза теперь точно знает, что счастья без денег и без комфортной жизни – не бывает.

Когда Ирма Вальберс была еще школьницей в старших классах, она по три раза в неделю ходила в бассейн. Тогда, в те, с одной стороны, уже далекие, а с другой – еще и не столь стародавние времена она ездила в бассейн на метро до «Динамо», а оттуда на трамвае до «ЦСКА», и ничего такого особенного для себя в этом не видела. И в бассейн «Москва», что на Кропоткинской, тоже ходила частенько. А теперь там на месте бассейна – Храм Христа Спасителя.

Это она к чему вдруг вспомнила? Да к тому, что теперь она плавает в бассейне каждый день. По часу.

И никуда при этом ей ездить уже не надо, потому что двадцатиметровый бассейн теперь есть в доме ее нынешнего гражданского мужа. Вот как жизнь изменилась.

А ведь и тогда, когда она была школьницей, ее семью по московским меркам никак нельзя было отнести к числу бедных. Наоборот, ее отец – Генрих Вальберс – был высокопоставленным чиновником, работал в республиканском ЦК партии.

Жили Вальберсы в Москве, но в Латвии имели и рижскую квартиру, и домик на взморье, в районе Гарциемс.

Каждое лето юная москвичка Ирма Генриховна ездила в Ригу, где резвилась с соотечественницами на нежном песочке тонкого помола, омываемом волнами Рижского залива. Но всегда чувствовала себя москвичкой. На родном говорила едва-едва, зная, может, всего пять десятков слов, «майза да пиенс»[2], как подшучивал над ней папа.

Подрастающей Ирме, поступившей уже в университет (естественно, московский – какой же еще!) было всегда приятно, что в Москве ее все воспринимали как немножечко иностранку. В этом был какой-то особенный ее шарм.

Но когда Латвия отделилась, когда там перестали почитать коммунистов, выяснилось, что ехать на иностранную родину ей с папой совершенно не след. Потому как папу местные новые латвийские власти вообще хотели теперь отдать чуть ли не под суд за так называемый коллаборационизм. Ирма пару раз наведалась в Гарциемс, но от поездок этих только пришла в расстройство и теперь предпочитала отдыхать на Мальдивах или в Таиланде.

К чему Ирма все это вспомнила?

А к тому, что даже во время папиной службы в ЦК партии на Старой площади Ирма дома бассейна не имела и в бассейн ездила на метро.

А теперь у ее гражданского мужа – члена правления «Алекс Групп Капитал» – и свой бассейн, и такой выводок автомобилей, что Ирма вообще напрочь забыла, как внутри выглядит московское метро. Спроси ее – сколько стоит жетон или в метро пускают по магнитным карточкам? – Ирма бы и не ответила.

Папу, кстати говоря, Игорь – так звали гражданского мужа Ирмы – папу Игорь взял к себе в банк советником в отдел внешних связей. У папы в Прибалтике такие обширные знакомства остались, что ими грех не пользоваться! Генрих Карлович жил все в той же цековской сталинской квартире на Кутузовском проспекте, где и раньше. Только ездил теперь на работу не в черной «Волге», а в темно-синей «Ауди» с номерами типа «флаг», за которые банк Игоря дал гаишникам такие деньги, на какие иной простой москвич из района Текстильщиков мог бы безбедно жить год, а то и два.

– Хорошо поплавала? – спросил Игорь, целуя жену.

– Отлично, – ответила Ирма, присаживаясь за стол.

– Как дела на телевидении?

Он вообще всегда живо интересуется ее делами. Зря говорят, будто финансисты – это зачерствелые сухари без сердца в груди.

– Зарайский обещает, что осенью запустит мое новое шоу, а пока так, реклама и немного эфира на радио «Москва-Сити».

Она теперь иногда вдруг начинала говорить с сильным прибалтийским акцентом, хотя в школе и в университете всегда говорила на чистом московском диалекте с классическим «аканьем».

Послушалась совета директора программ одной радиостанции, что в таком акценте будет особый имиджевый блеск, стала говорить «под прибалтку», а потом и привыкла. И вот теперь дома с мужем с акцентом говорить вдруг начала. Папа на это усмехнулся бы и сказал: «майза да пиенс».

Звонил Зарайский. Игорь, умница и молодец, никогда – по крайней мере внешне – не проявляет и тени какой-либо ревности. Потому как настоящий, уверенный в себе мужчина не станет дергаться по поводу каких-либо сомнений в верности своей жены. Ирма это знает и позволяла мужчинам открыто звонить ей домой. Тем более что если Игорю понадобится, он все ее телефонные разговоры прослушает с легкостью. Зарайский сказал, что надо бы подъехать в Останкино, поговорить кое о чем и заодно засвидетельствовать главному.

– Я тебя могу подбросить до телевидения, – сказал Игорь, заканчивая завтрак.

– Не надо, я на своей доеду, мне потом еще по Москве надо будет туда-сюда в пару мест.

Игорь не стал уточнять, что это за места и к кому в гости она собирается после рандеву с Зарайским. «Совершенно не ревнует», – отметила про себя Ирма.

Они с Игорем познакомились пять лет назад, когда Ирма была на пике своей популярности с ее телешоу на НТА. Познакомились в «Балчуге».

Там пиарщики Игоря организовали годовщину его «Алекс Групп».

«Имениннику» Игорю сам Бог велел пригласить на танец самую-самую интересную даму вечеринки.

На ней было красное платье от Кардена, не прет-а-порте, как на некоторых, а оригинальное, из Парижа, купленное ей ныне покойным Володей Мигуновым – продюсером ее шоу, после разгона правительством команды НТА перешедшего на канал Норма ТВ и трагически погибшего год назад. Ирма очень-очень переживала потерю.

Но тогда… Тогда, в тот вечер, она была изюминкой бала, а Игорь – принцем, который ну никак не мог миновать если не жестокого аргентинского танго, начавшего благодаря Шварценеггеру входить в столичную моду, как некогда вошел в нее ельцинский теннис, то уж обязательного топтания на месте обнявшись, которое в студенческие времена называли танцем-обжиманцем.

Гремел благородным мельхиором джазовый биг-бэнд. Ее представили Игорю. Тот сказал ей пару дежурных комплиментов – видел вас по телевизору, восхищен и так далее. А она, посчитав, что в таком красивом платье ей многое в такой вечер дозволено, взяла пальчиками кисть Игоревой руки и потянула его танцевать.

С вечеринки они уехали вместе. И вот уже пять лет без двух месяцев.

Уже разогнали ту ее команду НТА и закрыли то ее шикарное телешоу. И нет уже ее продюсера Володи Мигунова. Но Ирму помнят. Зарайский уже нашел богатых спонсоров под новый проект. Зарайскому, конечно, далеко до Володи Мигунова. Но все же он пробивной, с ним можно работать.

– Может, мне вмешаться? – спросил Игорь. – Я могу Гресину слово замолвить, у меня с ним на этой неделе как раз встреча намечена.

– Ну зачем главного нервировать? – махнула рукой Ирма. – Через министров на главного нажимать можно тогда, когда дело не идет, а у нас с Зарайским все на мази.

– Ну дай вам бог, – вздохнув, сказал Игорь. – Но ты сама говорила, что Дюрыгин – конкурент и что ваш главный еще не решил.

– У Дюрыгина нет ведущей! Такой ведущей, как я! И вообще, хоть и велика Москва, а ведущих моего класса – раз-два и обчелся, и все уже при деле, кто на первом канале, кто на втором…

– Ну, расхвасталась, – шутливо махнул рукой Игорь.

Он уже уходил. Внизу в холле его дожидались референт Юра Бронштейн и начальник охраны Дима.

– Так не поедешь со мной? – с лестницы крикнул Игорь.

– Нет, езжайте, я сама, – ответила Ирма.

– Понимаешь, – заглядывая Агаше в глаза, говорил Дюрыгин, – в Москве ведущих с ядерно-атомной харизмой раз-два и обчелся. А без ведущей ни одно самое распрекрасно задуманное шоу не покатит.

Дюрыгин позвонил на следующий же день после фотосессии. Они сидели в кофейне на Чистых Прудах.

– Понимаю, – послушно кивала Агаша, машинально гладя длинными пальцами ободок чашки.

Но на самом деле она до конца не все понимала. Не понимала главного.

Этот сказочно богатый из иного мира, из иной цивилизации человек – он ее выбрал для чего? Неужели не для того, чтобы использовать по известному назначению, как это всегда было в том грязном мире, где она вертелась-крутилась свои девятнадцать с половиной лет?

Это непонимание – зачем и почему ее берут в иной блистательный мир – было сродни тому непониманию героев научно-фантастических романов, зачем пилоты летающих тарелок, например с Марса, похищают нас, землян? Затем, чтобы вживлять в мозг электроды? Чтобы пить нашу кровь? Чтобы инплантировать в матку земной девушке свои эмбрионы? Чтобы забирать донорские органы – печень, мозг?

Агаша не верила и не понимала. Или в другом порядке – не понимала и не верила. Зачем он подобрал ее на городской помойке – этот блистательный небожитель? Вот если бы ее позвал к себе в свою дорогую машину потный азербайджанец с полным ртом золотых зубов, она не понаслышке знает, Наташке приходится с таким народом общаться, – тогда Агаше было бы понятно, чего от нее хотят. А тут… Но Дюрыгин маленькими глотками пил минеральную воду из высокого стакана и терпеливо объяснял:

– Нет в Москве классных ведущих, это тебе понятно?

– Да.

– А новые шоу делать надо?

– Надо…

– Но ведь телеведущие откуда-то ведь берутся, верно ведь?

– Верно.

– Так почему не попробовать сделать новую из тебя?

– Не знаю…

Дюрыгин глядел ей в глаза, и она смущалась этого взгляда. А про себя вдруг вспомнила булгаковского пса Шарикова: ну, свезло мне, свезло… определенно бабка моя согрешила с водолазом… Почему он взял именно меня? Какая красивая женщина с ним была в кафе, которой дурно сделалось. И фигура, и лицо, и вкус…

– Для начала я тебя прокатаю в массовках на тех программах, где смогу договориться с продюсерами, – говорил Дюрыгин, – надо, чтобы ты пообвыклась с камерой, светом, понимаешь?

– Понимаю, – кивала Агаша.

А недоверчивое девичье сердечко противоречиво твердило: не понимаю, не понимаю. Не понимаю зачем.

Зачем все это? Если б он захотел ее – сказал бы просто, мол, давай, я так хочу. И она бы пошла с ним. Но он не предлагал. И это было странно.

А что в ней еще хорошего, кроме молодого тела? Чего в ней такого ценного, чтобы с ней возиться?

Но Дюрыгин не объяснял всего до конца, потому как сам, во-первых, еще сомневался, а во-вторых, не хотел смазать, сглазить, сбить самой Агаше прицел. Она не должна знать, что она Элиза Дулитл, а он ее Пигмалион.

Иначе – она не сможет.

ГЛАВА 5

ДРЕССИРОВКА ЗВЕЗДЫ

Наглость – второе счастье, говаривала бабушка Джона. А что есть наглость? И что такое талант? Один умный мужчина, с которым Джону как-то довелось общаться, говорил, что талантливость в русском понимании этого свойства личности – это и есть наглость.

Мужчину того звали Валерием Сергеевичем, вообще он был бухгалтером, но книжек очень много читал. Так вот, Валерий Сергеевич говорил Джону, что еще классик в XIX веке писал, де талантливость вообще присуща русскому человеку, что и отличает его от прочих народов.

Талантливость русского человека состоит в его необремененном знаниями бесстрашии перед любыми задачами. Прикажут быть «акушорами – будем акушорами», говорил театральный критик Кукольник, хоть несколько по иному поводу. Мы, русские, за все горазды браться по велению высокого начальства. Но в главном и Кукольник был прав. Обремененные знаниями академики Иоффе и Ландау с Семеновым и Капицей не брались за создание атомной бомбы. Скромничали. А не обремененный Лаврентий Берия – взялся. И сделал.

В общем, рассуждал Валерий Сергеевич, наглость, самоуверенное хамство по отношению к всеобщему духу сомнения, присущему людям образованным и культурным, – это и есть талантливость. Браться за любое дело – авось выйдет.

Но ведь и получалось. Особенно в русском бизнесе конца XX века, сколько откровенно отмороженных полуграмотных дураков тогда разбогатело.

И в культуре, и искусстве наглость, уверенное высокомерное ощущение собственного превосходства над скромными, неуверенными в себе, рефлексирующими интеллигентиками помогала достичь вершин.

Джон так понимал эти слова, что в его деле главное – уверенно убеждать всех коллег и партнеров, что ему, не закончившему вуза Джону Петрову, известно нечто такое, что неизвестно им, пусть и закончившим по два факультета, но лишенным некоего неуловимого флюида талантливости.

А в этом надо убеждать. Необходимо убеждать, что ты талантлив, и здесь без наглой смелости не обойтись.

Прочь скромность и неуверенность. Они – качества умных и неудачливых.

А Джон хочет быть удачливым. А поэтому иного пути, как убеждать всех в своей талантливости, у него нет. То есть убеждать всех, что у него есть наглость. А кроме нее – ничего, пустота.

И отсюда Джон делал напрашивающийся сам собою вывод: все вокруг дураки. Образованные дураки. И ими можно манипулировать. Только смелости надо чуть-чуть.

Розу Набиуллину Джон встретил год назад.

На какой-то помоечной дешевой вечеринке, куда заехал совершенно случайно, чтобы увидеть одного нужного ему человечка, занимавшегося криминальным автобизнесом. Такие отстойные вечеринки с даровыми девчонками как раз и по деньгам, и по вкусу того молодого угонщика, с которым связался Джон по поводу его тоже не слишком чистой тогдашней машины.

Розину внешность он отметил сразу – стильная. Не нарочито, не искусственно-стильная, а такая от природы. Тонкая, изящная.

Джон быстро переговорил с тем угонщиком, вернее, продавцом-перекупщиком. У Джона проблема была с его тогдашней тачкой. Купил, а как решил продавать, в милиции выяснилось, что машина с перебитыми номерами на двигателе. Надо было как-то решать вопрос, а то ни денег, ни машины у Джона не оставалось, потому как милиция номера у Джона поснимала и документы забрала. Ни покататься, ни продать. Вот Джон и прикатил туда на ту вечеринку в клуб «Ехал Грека». Там и Розу увидал. Оттуда ее и увез.

Правда, увозя, едва сам ноги унес, потому как на Розу уже несколько охотников на вечеринке было – целая очередь выстроилась. Но Джону всегда в таких делах везет. Он всегда умеет тонко себя повести и в самый подходящий момент незаметно выскользнуть.

С Розой они протрахались целых двое суток. Два дня из его съемной квартирки на Филях не выходили. Даже еду с выпивкой – и те по телефону «Бесплатная доставка пиццы от Папа-Джонс» заказывали.

Наговорил ей тогда, наобещал с три короба. Но Роза-то далеко не дура, все делила на четыре. А может, и на все шесть.

Но жаль, что тогда, год назад, у Джона не все складывалось с его телевизионными проектами, поэтому пристроить Розочку туда, куда обещал, когда в очередной раз домогался ее нежной и горячей близости, не выгорело, не получилось.

Они тем не менее держат друг дружку в поле зрения, не теряются на Москве.

У нее, естественно, были и еще какие-то покровители и взрослые друзья, но вот теперь, теперь настал момент. Момент, когда флюиды талантливости Джона вполне завязались в некую плодотворную завязь, и когда ему – талантливому наглецу – понадобилась храбрая помощница.

У нее и имя было такое подходящее – Роза. А он – а он, кинжал, что ли?

Роза и кинжал. Красота татарской Розы и острый кинжальный ум Джона Малковича.

– У нас с тобой обязательно все получится, – весело сказал Джон, галантно открывая Розе дверцу машины.

Делал это Джон двумя способами. Когда у него были достойные зрители – к примеру, он подсаживал или высаживал даму возле подъезда, где стояли людишки, на которых он желал произвести впечатление, или впечатление это надо было произвести на саму даму, он выскакивал из авто и, обежав его по кругу, раскрывал перед ней дверцу.

А если зрителей не было, он в лучшем случае просто нагибался к правой двери, не выходя наружу, и дергал за ручку, а то и предоставлял телке выбираться самой.

Но сегодня Джон вышел из машины и не только церемонно усадил Розу спереди, но даже глазками многозначительно так повел и пропел: погляди, что там на заднем сиденье для тебя?

А на заднем сиденье в упаковке из зеркального целлофана лежали семь ярко-красных розочек.

– Ух ты, ра-а-астения! – почти в натуральном восхищении воскликнула Роза.

– Потому что ты сама как розочка, – улыбаясь, сказал Джон.

Изучив за год многие из Джоновых человеческих качеств, Роза могла теперь точно заключить, что, если Джон подлизывается, значит, ему надо что-то особенное – и наверняка не физическая близость, которую он и так, без подлизывания, получал почти столько, сколько хотел. Так уж между ними было заведено.

– Куда едем? – поинтересовалась Роза.

– На свадьбу к одному персонажу, – ответил Джон, выруливая из кармана в поток машин.

– На сва-а-дьбу? На сва-а-дьбу – это хорошо, – задумчиво сказала Роза. – И что мы там будем делать?

– Я поздравлять, а ты пить, танцевать и дарить ласками одного человека.

– Как это? – удивилась Роза.

– А так, что я тебя везу ему в подарок.

На последние деньги Агаша с трудом подыскала себе съемную комнату. Ей повезло: хозяйка квартиры на лето уехала, наказав поливать ее многочисленные цветы в кадках, заполонившие всю кухню. Агаше была предоставлена одна комната, другую хозяйка закрыла, но и этого было вполне предостаточно.

Здесь ее и нашел Дюрыгин. Беседа вышла деловая.

– Тебе надо будет взять несколько практических уроков у одного замечательного человека, – начал он с порога.

Агаша уже четко уяснила – если Дюрыгин что-то говорит, значит, именно так и надо делать. Как маленькая собачка, она безоговорочно приняла старшинство большой собаки – дяденьки-Дюрыгина. Она и звать его теперь стала – дяденькой. Раньше в дворянской семье к малолетнему чаду для надзора да ухода приставляли дядьку, а она ласково переиначила: дяденька.

Дюрыгин удивился немного смелой Агашиной фантазии, но ругаться не стал, а усмехнулся, оценил шутку.

– Хорошо, дяденька, а кто этот человек и что за уроки?

– Тебе надо научиться элементам сценического мастерства, – объяснил Дюрыгин, усаживаясь на шаткую табуретку. – Ты должна будешь ходить перед публикой не со скованными зажатыми плечами, а свободно, расслабленно и раскрывшись, кроме того, ты должна научиться отчетливо и громко говорить. Пусть с провинциальным акцентом, но не шепелявить, не картавить, не заглатывать окончаний и суффиксов, говорить так, чтобы тебя понимали.

– А разве я говорю так, что меня не понимают? – удивилась Агаша.

– Это тебе только кажется, что ты умеешь говорить и ходить, а выпусти тебя на сцену или в студию перед камерами, и мы тут же опозоримся детской неожиданностью, как после огурцов с молоком.

Иногда Дюрыгин бывал груб, Агаша к этому уже привыкла.

– Ну уж и так!

– А мы на телевидении и пробовать не станем, мы сразу будем работать на успех.

– А кто уроки будет давать и где? – поинтересовалась Агаша.

– Великий человек, Абрам Моисеевич Гурвицкий, доцент института культуры по кафедре сценического мастерства.

– Я буду учиться в институте культуры? – удивилась Агаша.

Мечты о поступлении в Ипполитова-Иванова были давно забыты. Агаша даже не пошла повторно подавать документы.

– Ничего подобного, – покачал головой Дюрыгин, – ты будешь работать с Абрамом Моисеевичем на свадьбах.

– Как работать? Кем?

– Тамадой, а вернее – помощницей тамады.

Дюрыгин сделал многозначительную паузу.

– Дело в том, что Абрам Моисеевич уже не молод и доцентом на кафедре уже давно не работает. У него теперь свой скромный бизнес, что-то вроде кооператива под названием «Ваш праздник». Абрам Моисеевич организует свадебные торжества, сам работая тамадой, а два его сына, Лева и Юра, работают там же – свадебным фотографом и диск-жокеем. Полный комплект.

– А я? – спросила Агаша.

– А ты десять свадеб будешь работать с Абрамом Моисеевичем, я уже договорился с ним и даже заплатил ему…

– Заплатили? – удивилась Агаша. – А я думала, что если я буду работать, то мне заплатят.

– Повторяю, ты будешь учиться, брать уроки, как говорить в микрофон, как держаться перед публикой, как расслабить плечи и не ходить аршин проглотивши или наоборот, сгорбившись, как старушка, научишься разминать губы, язык и гортань…

– А это зачем еще? – настороженно удивилась Агаша.

– Глупая, ты думаешь, что ты можешь отчетливо и красиво говорить, как говорят артисты? Ты ошибаешься. Это достигается только путем упражнений, которые тебе и покажет Абрам Моисеевич.

– Как скажете, дяденька, все сделаю.

– Вот и ладушки…

Первая свадьба была в кафе-стекляшке на улице Водянова.

По убогости заведения Агаша и без разъяснений поняла, что жениться здесь будут не дети банкиров и не дети депутатов Государственной Думы.

Они переодевались в маленьком подсобном помещении напротив кухни.

– Мы работаем для простых москвичей, деточка, – говорил Абрам Моисеевич, влезая в бархатный расшитый блестками пиджачок, – мы и денег меньше берем за работу, чем скажем Трахтенбергер или Хазанович, но зато и хамства встречаем меньше.

– А они… тоже тамадами на свадьбах работают? – робко спросила Агаша.

– А как же, деточка, еще как работают, только у них ставки в сто раз выше, чем у нас, – отвечал Абрам Моисеевич. – Популярный ведущий вроде Пертосьяна за три часа работы тамадой где-нибудь в ресторане «Прага» на Арбате возьмет пять тысяч долларов в конверте – отдай и не греши.

– Кто же такие деньги платит? – удивлялась Агаша.

– Конечно же, не наши клиенты, не рабочие и не крестьяне, но ведь и у министров и у крупных банкиров тоже детки имеются, и для них ведь тоже свадьбы надо играть, правда ведь?

Седой, маленький, подвижный, но при этом обстоятельный Абрам Моисеевич Агаше сразу по душе пришелся. Ей нравились его старомодные манеры, каких теперь и не встретишь почти. Чем-то он напоминал Амадея Сергеевича, преподавателя музыкальной литературы, тот так же путался, называя своих учеников то «на вы», то «на ты».

– Вы, деточка, смотрите, как я буду разминать губы и готовить рот к правильной артикуляции, глядите и запоминайте…

И Абрам Моисеевич смешно вдруг пел на все лады, а потом принимался за скороговорки, которые называл по-другому, на свой лад, – «чистоговорками».

«Карл у Клары украл кораллы» или «на дворе трава, а на траве дрова». Потешный! Глядя на него, Агаша иногда не могла сдержать веселой улыбки. Но Абрам Моисеевич относился к упражнениям без всяких насмешек.

– Ну-ка, деточка, быстро давай чистоговорочку: «корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали»…

Спектакль, называемый свадьбой, начинался, и Абрам Моисеевич был в нем и режиссером-постановщиком, и ведущим актером, игравшим заглавную роль.

Агаша только дивилась ловкости и бодрости этого немолодого уже человека. Он подчинил своей воле более полусотни разношерстных и уже нетрезвых гостей и родственников, образовал из них коридор, выдал всем по горсти припасенной им мелочи и рисовых зерен, в конце коридора поставил родителей жениха и невесты, сунув им в руки поднос с хлебом и солонкой.

Агаше только оставалось стоять сбоку, рядом с аппаратурой диск-жокея, и наблюдать.

Прибыли жених с невестой, вошли, и Абрам Моисеевич принялся рассказывать молодым о старых московских обычаях величания.

Жениха в черном чуть топорщившимся на нем костюме и невесту в длинном полукринолине провели сквозь строй, обсыпав мелочью и рисом. Потом под руководством Абрама Моисеевича родители принялись напутствовать молодых и предлагать им черствый круглый каравай с солью, дабы они кусали от него и солили друг дружке.

– Нам с тобой потом можно будет покушать там, с краю, – шепнул Юра, диск-жокей.

Но Агаше дяденька Дюрыгин велел учиться сценическому мастерству, а не «шуры-муры»

на свадьбах крутить и особенно пить-закусывать.

Другой сын Абрама Моисеевича – Лева, снимал свадьбу на большую камеру, такую Агаша видела в Останкино в тот дурацкий день, когда к ним Джон подошел.

Агаша вдруг подумала, что свадебное торжество мало чем отличается от телевизионного шоу, которых они с Наташкой по телевизору отсмотрели в последнее время видимо-невидимо, а работа тамады – почти что та же работа, что и работа ведущего.

В середине торжества, когда уже и первый танец жениха с невестой станцевали, и тещин танец тоже, да и указы о присвоении жениху и невесте званий мужа и жены тоже зачитали, когда полсотни пьяных гостей и родственников уже сами могли веселиться без понукания тамады, Абрам Моисеевич шепнул Агаше:

– К следующему разу подготовишь один эпизод, чтобы меня подменить. Запомнила конкурс на знание женихом и невестой супружеских обязанностей? Вот, завтра проведешь его вместо меня…

И так было теперь каждый день, вернее каждый вечер. Из кафе «Авария» Агаша уволилась, взяла там расчет. Денег на первое время дал ей дяденька Дюрыгин. Сказал, что это аванс, который он вычтет потом из ее зарплаты ведущей телешоу. В съемную комнату Агаша приходила только ночевать, приходила и валилась замертво в кровать, так уставала.

Абрам Моисеевич просто тиранил ее. С каждым новым вечером, с каждой новой свадьбой она брала на себя все больше и больше эпизодов, проводя уже и соревнования на лучшего дарителя подарков любимому тестю, и на лучшего чтеца дифирамбов любимой теще, конкурсы на кормление голодного мужа и на раздевание заскучавшей супруги… Чего только не придумывал изобретательный Абрам Моисеевич! Скоро уже половину свадебного торжества проводила она.

По утрам, на репетициях, Абрам Моисеевич без устали вдалбливал:

– Не горбись, я тебе говорю, не горбись, плечи расправь, сделай их расслабленными, как у цыганки, которой вся ее жизнь трын-трава…

Если она уставала и плохо говорила, торопилась, зашептывала или заплевывала микрофон, Абрам Моисеевич нещадно стегал ее указкой ниже талии.

– Я перед Валерием Максимовичем за тебя краснеть не собираюсь! Я тебя выучу, как держаться! А ну-ка чистоговорку «Карл у Клары украл кораллы»! Говори, я тебе сказал!

И она говорила, и старалась снова.

Подготовили романс «Гори-гори, моя звезда», исполняли на два голоса. Перед этим Абрам Моисеевич проверил слух у Агаши – пришлось ей вспомнить уроки сольфеджио – и остался вполне доволен. Агаша даже слова вспомнила, на хоре в музыкалке была эта красивая вещь у них в программе. Абрам Моисеевич подыгрывал на старомодной семиструнной гитаре и пел очень хорошо, прямо за душу брало.

– Я, Агашенька, этот романс на вступительном экзамене в театральном училище пел, сорок пять лет назад это было, представь себе…

Каждый вечер к Агаше подкатывались подвыпившие гости, некоторые даже не стеснялись присутствующих здесь же жен.

– А это признание твоих красоты и талантов, – говорил ей Абрам Моисеевич, и тут же хвастался: – Мне вот под семьдесят, а я порою молоденьких девушек, подружек невесты, отсюда со свадеб к себе на квартирку вожу, так вот! И это благодаря моему артистизму.

Видела Агаша, что для красного словца сочиняет ее учитель, но только вежливо улыбалась в ответ.

– Ну как, студентка, учишься? – звонил дяденька Валера.

– Учусь, – отвечала Агаша.

– Ну, учись, скоро на телевидение поедем пробоваться.

Разговор с главным дался Дюрыгину нелегко.

– Да ты с ума сошел, какая это идея? – раздраженно рычал главный. – Это же черт-те что, а не идея…

А ты думал, – не терялся Дюрыгин, – ни у одного канала такого шоу нет и не будет! И главное, и главное, Вальберс здесь не нужна…

– Валера, народ смотрит на звезд, это необходимая компонента!

– Миша, иногда одна из компонент может быть такой сильной, что иными можно пренебречь.

– Примеры! – потребовал Михаил Викторович.

Они сидели в просторном офисе главного на одиннадцатом этаже. Отсюда открывался вид на пруд и церковь на берегу пруда.

– Примеры? Вот у машины очень мощный мотор. А мотор – это необходимая составляющая, без которой автомобиль не является автомобилем. И в угоду супермощному мотору можно пожертвовать кузовом, хотя кузов тоже является важной составляющей. И вот, оставив мотор, шасси и колеса, мы получаем гоночный болид. И заметь, без кузова.

– Красиво сказал, но не убедил.

– Руководители фирмы «Декка» в Лондоне сперва тоже не были убеждены, что четверо ребят с гитарами смогут убрать с рынка поп-музыки большие джаз-бэнды – как же, ведь у тех парней из Ливерпуля не было духовой секции, всех этих тромбонов, труб и саксо…

– Сравнил.

– А что?

Главный ехидно усмехался, покачиваясь в любимом кресле-качалке.

– А под кузовом ты Вальберс имел в виду?

– Только ей не говори, а то она обидится.

Михаил Викторович по негласно установившейся демократичной останкинской моде был без пиджака и без галстука. Выглядел отлично: фактурные джинсы, дорогие ботинки и белая рубаха навыпуск, в вороте на сильно загорелой шее блестела золотая цепь. Главный недавно вернулся с островов в Тихом океане, где съемочная группа канала делала молодежную программу с участием звезд спорта и популярной музыки.

– Валера, так и где она, эта твоя новая ведущая, показал бы!

– Да я уверен, что ты ее уже видел.

– Где?

– Да наверняка тебе фотки показывали, я же сессию ее портфолио в нашей студии делал.

– Фотки одно, а натура – это другое, я это еще в школе в старших классах выяснил.

– Рано, рано еще показывать, Миша.

– Ну, как знаешь, Валера, а то бы показал, я бы чего подсказал.

– Боюсь, сглазишь.

Секретарша Оленька, постучавшись для приличия, внесла поднос с кофе и минеральной водой с кубиками льда, стрельнула глазками. Когда она вышла, Дюрыгин решил разрядить обстановку:

– Знаешь, кабы мы с тобой сели бы играть в карты, Миша, как лермонтовские офицеры в первую кавказскую войну, я у тебя Олю выиграл бы непременно или вызвал бы тебя на дуэль и убил возле горы Машук.

– Валера, у тебя же Люда есть, чемпионка Олимпийских игр, между прочим! – захохотал самодовольно главный.

– Кстати, разбилась на машине, в больнице сейчас…

– Да ты что?

– Сам отвозил.

Посидели, помолчали, прихлебывая кофе. Потом главный спросил:

– Валера, а не обидишься, если я шоу Зарайского возьму, не уйдешь от меня?

– Миша, а я теперь уверен, что ты как человек, глядящий в перспективу, возьмешь не шоу Зарайского, а мое, потому что оно не просто лучше, а лучше качественно, – тихо, но уверенно сказал Дюрыгин.

И поставил пустую чашку обратно на поднос.

– Ты говоришь, как раньше коммунисты аргументировали свою правоту, я помню, лозунг висел на гостинице «Украина»: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно».

– А именно так оно и есть, – спокойно кивнул Дюрыгин. – Мое шоу – это день завтрашний, а шоу Зарайского – это день вчерашний.

– Да ну? – удивился главный.

– А ситуацию помнишь в фильме про Королева «Укрощение огня» с бесподобным Лавровым в главной роли? – быстро заговорил Дюрыгин. – Там Королев уже перед самой госкомиссией готовую ракету, над которой полстраны работало четыре года, предлагает похерить и еще полтора года работать над новой ракетой… Потому что старая ракета, которую только что сделали и приготовили для того, чтобы запустить в серию, она, еще не родясь, уже стала морально устаревшей, а новая, над которой еще предстояло поработать, обещала быть прорывом в будущее!..

– Хорошо живописал, молодец.

– Я старался.

– Но ведь то был Королев…

– А я Дюрыгин, я в своем деле тоже Королев, – сказал Дюрыгин.

– От скромности не умрешь, – хмыкнул Михаил Викторович.

– И не собираюсь от скромности, это не романтично.

– Собираешься умереть возле горы Машук за мою Оленьку.

Посмеялись. Похохотали. На том и разошлись.

Но в голове у Михаила Викторовича что-то отложилось, потому что после ухода Дюрыгина он попросил Олю занести ему портфолио этой новенькой кандидатки в звезды их канала. Звездочки по имени Агаша.

ГЛАВА 6

КРАСОТКА И ПРОДЮСЕР

Роза умела сделать мужчину счастливым. У некоторых женщин есть к этому особые таланты.

Матвей Аркадьевич Зарайский имел хорошую квартиру на Малой Бронной.

И как всегда любил повторять, особенно восторженным подвыпившим гостям, когда выходил провожать их на улицу до такси, что никогда и ни за что не променяет своей квартиры ни на какие коттеджи в Жуковке или Барвихе.

– Я же тут выхожу с Дотти на Тверской бульвар, гуляю с ней вдоль театров, когда публика после спектаклей расходится, любуюсь красивой молодежью. А пруды, а наши булгаковские пруды чего стоят!.. Зимой мы с Дотти выходим – я на фигуристок на катке гляжу, и мне приятно.

– А они на тебя глядят, и им тоже приятно, – хохотали веселые гости.

А французская бульдожка Дотти фырчала, покуда те рассаживались – кто в такси, а кто и в свои машины с персональными шоферами.

Матвей Аркадьевич имел на Малой Бронной очень хорошую квартиру.

Трехкомнатную на предпоследнем, седьмом этаже, с огромным холлом и угловой гостиной с эркером, окнами выходящей на пресловутые пруды с зимним катком. А над этой квартирой Зарайскому принадлежала еще и мансарда, куда из холла вела роскошная красного дерева лестница. А там, в мансарде, были еще две спальные комнаты, вторая ванная и студия, где стояли большой бильярд и стол для игры в пинг-понг.

Внизу у Зарайского имелся также кабинет и так называемая курительная, где была собрана коллекция детских железных дорог, которые Матвей Аркадьевич начал собирать, еще учась в школе, когда его дедушка-академик подарил внуку большой набор паровозов и вагончиков немецкой фирмы «Пико».

После неудачного брака Зарайский уже лет шесть как жил один. Только мамочка, Анна Львовна, иногда гостила у него на Малой Бронной, приезжая из своего Переделкино, где после смерти мужа, Аркадия Борисовича, жила с прислугою в старом зимнем доме, помнившем еще посиделки с Корнеем Ивановичем Чуковским, Василием Аксеновым, Евгением Евтушенко и Булатом Окуджавой.

Хозяйство в квартире на Малой Бронной вела приходящая домработница Клавдия Захаровна – старая москвичка, всю жизнь прожившая в Дегтярном переулке и помнившая даже бомбежки и панику осени сорок первого, когда ей, девочке-пятикласснице, было всего тринадцать лет. Клавдия Захаровна почти всю свою трудовую биографию прослужила у Зарайских и Мотю помнила еще крохотулей-мальчиком. И теперь, когда Клавдии Захаровне было уже под восемьдесят, служить у хозяев ей было тяжеловато. Но мамочка Зарайского, Анна Львовна, не хотела менять прислугу, боялась и не доверяла современным молодым женщинам, а особенно опасалась за нравственность Моти – вдруг соблазнят? Вдруг попадется какая-нибудь? Поэтому Анна Львовна умолила Клавдию Захаровну послужить у них еще годик, а потом еще… Но и одинокая старушка Клавдия Захаровна тоже не хотела отказываться от тройной приплаты к пенсии, которую ей в виде жалованья платил Матвей Аркадьевич. И, кряхтя, несла свой крест, пылесосила, стирала в дьявольской стиральной машине, поминая золотые времена, когда были прачечные, готовила обеды с классическими московскими борщами и Пожарскими котлетами, драила семейное столовое серебро и даже с железнодорожных моделек в курительной – и с тех пыль вытирала, хоть и ругался молодой хозяин, умоляя ничего не трогать.

Только вот на верхний проклятый этаж в мансарду по крутой лестнице все труднее было теперь подниматься, но Матвей Аркадьевич и этот вопрос решил, поднанял «молодку» пятидесяти пяти лет, по рекомендации Клавдии Захаровны, разумеется. Та и в мансарде теперь прибиралась, и за продуктами теперь летала – в «Елисеевский» и в «Филиппова». Старая москвичка Клавдия Захаровна мясо для борща и для котлет всю свою жизнь брала только «у Елисеева на Горького». Новое название главной улицы столицы как-то не приживалось у нее на языке.

– А помнишь, Матвей Аркадьевич, как ты маленьким любил готовые котлеты по шесть копеек от Елисеева? – спрашивала Клавдия Захаровна. – Хороший ты мальчик такой был, такой послушный…

– А я теперь плохой, что ли, Клава? – удивлялся Матвей Аркадьевич.

– Ох, хороший-то хороший, а как с этой Наташкой-то отчудил, – охала Клавдия Захаровна, суетясь возле плиты, покуда Дотти тыкалась своею тупой мордой ей в ноги.

– Уйди, Дотти, уйди, говорю, – ворчала Клавдия Захаровна на животное.

Этой историей с первой неудачной женой Матвея Аркадьевича – Наталией Бронштейн – бедному Моте все теперь только и тыкали в нос. И мамочка Анна Львовна, и дядя Леня – мамин брат, и даже старая домработница Клавдия Захаровна.

С Наташей и правда не все хорошо получилось. Даже совсем наоборот – совершенно все плохо с нею вышло.

– Отсудила стерва у нашего Моти и квартиру на Старом Арбате, и деточку нашу Сонечку тоже отсудила, – причитала Клавдия после очередной полуторачасовой телефонной беседы со старой хозяйкой своей Анной Львовной.

Дело состояло в том, что у академика Зарайского была так называемая «рабочая квартира-кабинет» на Старом Арбате, куда отсюда с Малой Бронной ходу пешком – десять-пятнадцать минут. Зарайским было довольно удобно иметь две хорошие квартиры в центре.

Но эта Наташа, лукавая чертовка, обокрала их семейство. Развелась, и девочку забрала, и квартиру отсудила. Даром что папаша у нее – член «золотой десятки» московских адвокатов.

После того развода пятилетней давности мамочка безвылазно жила в Переделкино, а бедного Мотю все третировали неудачным браком и ужасно боялись повторного, от которого жизнь Мотечки могла бы пойти под совершенный откос.

Через домашнюю шпионку Клавдию мама контролировала все шалости своего недотепы сына и постоянно внушала ему мысль, что жениться Моте можно будет только тогда, когда она и ее брат, Леонид Львович, будут полностью уверены в благонадежности и в благих добрых намерениях новой избранницы.

Ах, если бы они знали… Если бы они знали про Розу… Мамочку бы удар хватил – это точно.

Зарайский, правда, иногда удивлялся – иметь такую квартиру, быть взрослым человеком, человеком со средствами, и не иметь возможности у себя дома наладить собственной личной сексуальной жизни – это довольно странно.

Но когда мамочка говорила, логика в ее словах была.

Дом – это дом. А помойка – это помойка. Зачем в святое место, где тебя лелеют и заботятся о твоем здоровье, таскать шлюх?

Вечеринки вечеринками, это надо для работы и, как теперь говорят, для имиджа, но спать в папиной квартире с уличными девками! Это возмутительно и недопустимо.

– А если это не девки, а приятельницы по бизнесу? – попивая чай на большой веранде в Переделкино и дразня мамочку, спрашивал Матвей Аркадьевич.

– Еще хуже! – всплескивая руками, кричала Анна Львовна. – Эти тебя еще быстрее облапошат.

Вообще Матвей Аркадьевич не был плейбоем. Таким, как, например, Валера Дюрыгин или даже тот же Миша – их главный. Валера с Михаилом Викторовичем всегда слегка подтрунивали над Матвеем, называя его или сексуальным инфантилом, или запоздалым девственником.

Но вот вчера, видели бы они его вчера!

Они бы сразу заткнулись со своими издевочками, изойдя желчью от зависти, какая девочка была у него вчера.

– Ты это где ночевал, негодник? – звонила мамочка.

Шпионка Клавдия уже успела доложить.

– Мама, мне тридцать шесть лет.

– Тем более.

– Я ночевал у Вадима.

– У какого Вадима?

– Мама, ты его не знаешь.

– Мотя, ты доиграешься, это не дело, ты это прекрати, один раз ты уже наделал дел с этой своей Наташенькой…

Но Розочка была бесподобна.

Единственное, чего теперь хотел Матвей Зарайский, это повторения позавчерашнего вечера. Тот номер телефона, который Роза оставила своему гипер-восторженному любовнику, не отвечал.

Как найти ее снова – вот что занимало теперь голову Зарайского. Как найти Розочку его мечты? А все эти хлопоты с работой, все эти встречи со спонсорами, все эти бесконечные разговоры с художниками и режиссерами о том, какой будет студия и в каком платье будет Ирма Вальберс – его, продюсера Зарайского, отныне не волновали.

– А откуда она вообще взялась? Откуда появилась? – в наслаждении вспоминал Матвей Аркадьевич.

Позавчера он отмечал свой день рождения. Депонированный, потому как позавчера было двадцать седьмое, а родился он пятнадцатого.

Но так как эта вечеринка была для сотрудников, то ее он запросто перенес на десять дней. Потому что… Потому что, во-первых, праздновать с сотрудниками на свои кровные считал неуместным, а во-вторых, спонсоры из сети магазинов «Вант дю Шин» сами напросились, грех было отказывать. У них был повод в очередной раз напомнить о себе – два года сотрудничества с каналом, надо бы отметить – а Зарайский возьми да и сообрази, что заодно можно таким образом за счет спонсора и всю редакционную шоблу на халявку напоить, празднуя задвинутый на двадцать седьмое день рождения.

Пиарщики из агентства «Интер-ТВ медиа-бизнес», с которыми дружил магазин, заказали зал в модном клубе «Парагвай».

Все получилось как надо. И обильные шведские столы – изысканный рыбный в стиле «Fruit de mere», и сытный богатый мясной в стиле «Московская старина», превосходный бар с «Русским стандартом» и «текилой-фиестой-мексиканой». Все было отлично, даже живая музыка была в виде еще модной в этом сезоне группы «Летящие», правда, с новой солисткой вместо убежавшей от них Анны Лиске.

Все шло своим чередом. Агентство подарило ему бутылку французского вина за пять тысяч долларов, «Вант дю Шин» расщедрились на новую модную модель телефончика с интернетом и подключенным телевидением, чтобы свое новое шоу с Ирмой Вальберс на дисплее телефона смотреть, а вот редакция, та удружила – подарила ему шикарный набор итальянских ретро-паровозиков масштаба один к сорока семи, как раз то, о чем он просил… Зарайский уже предвкушал, как приедет домой, распакует паровозики редкой серии, как наденет очки, поставит первый паровозик на рельсы, включит ток… И паровозик зажужжит электромотором, начнет двигать сочлененными рычагами шатунов, забуксует на рельсах…

А потом вдруг к нему подошла Розочка.

Кто ее пустил сюда? Кто ее привел? Служба охраны и фейс-контроля работала слаженно, чужие сюда никак не могли просочиться, значит, привел Розу кто-то свой, думал Зарайский.

Но кто?

Она подошла к нему и сказала: «Я сегодня буду с тобой, потому что я твой подарок на твой день рождения». И она так нежно и многообещающе погладила его, с такой небывало-сказочной легкостью провела рукой по его бедру, что он онемел и растаял. Вот дела!

Он не девственник, в конце-концов он был женат и у него есть дочь.

Но так говорить, но так гладить… Так никто и никогда не гладил его.

Зарайский не предполагал, что у женщины может быть такая легкая, такая ласковая рука. Ручка. Нежная золотая ручка.

И, заколдованный Розочкой, Зарайский как под гипнозом поехал за ней.

А у Розы уже все было продумано, и номер снят в отеле «Кемпински», и шампанское уже охлаждалось в спальне.

Можно ли поверить? Он… Он даже про модели своих паровозиков позабыл и вспомнил про них только на следующий день. Можно ли было такое представить раньше? С Наташей Бронштейн у него такого ни разу не было.

И когда уже наутро Розочка предложила поехать к ней на дачу… После всего того, что они делали с ней вчерашний вечер и всю ночь, после этого он не раздумывая – зачем, куда – сразу согласился на все ее условия. На дачу так на дачу, лишь бы с ней – лишь бы с Розочкой.

Теперь, катая туда-сюда игрушечный паровозик, Зарайский думал, где и как он может вычислить Розочку. Кто подарил ему ее? Кто?

Натаха Кораблева была девушкой грубоватой. Джон ее не очень высоко ценил – под крутого и разборчивого клиента такую не шибко-то и подложишь.

На пять с плюсом в Натахе были только ее глупость и жадность, без которых Джону вряд ли удалось бы подписать ее на эту авантюру, с проектом «дача-шоу». Потому что была в Натахе бесконечная тупая готовность пойти на все тяжкие ради той ее цели, что гвоздем застряла в ее глупой голове.

На этом Джон и играл, когда подбирал кадры для своего нового проекта.

Дача-поддача, балагурил его подельник Борис. Дача – это в смысле где дают.

А поддача – это где поддают, в смысле – выпивают.

Да-а-а… Нет в официальном телевидении духа здорового авантюризма и разврата. А то бы пошел Джон к главному продюсеру и предложил бы идею: давайте снимать такое шоу, и ведущую к нему найдем из очень-очень известных. Причем специально для контраста в ведущие пригласим внешне целомудренную. Этакую актрису с имиджем верной жены.

Что? Думаете, слабо раскрутить очень-очень известную актрису с имиджем целки-недотроги, чтобы подписать ее на роль ведущей в бордель-шоу? Были б деньги.

Архимед говорил: дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир. Дайте Джону миллион миллионов, и он перевернет все телевизионное и околотелевизионное пространство.

Но миллиона миллионов Джону никто пока не предлагает. Есть у него мысль, что спонсоры под его идею найдутся… По мере того как он станет снимать свое подпольное андеграунд-порно, свою дачу-поддачу. И спонсоры появятся, и покупатели. Может, он и в Лос-Анджелес еще это дело продаст.

Ведь нашлись же на Западе покупатели на наше русское дерьмо, на это шоу «Простейшие организмы под микроскопом», где пятеро пацанов три месяца сидели с пятью девчатами в квартире под телекамерами. Ругались матом, без конца переодевались, жрали, пили пиво и сношались.

Но пока надо было заниматься рутиной. А из четырех его девиц настоящая профессионалка пока – одна лишь Роза.

– Слушай, Натали, а где эта твоя подруга Агата, с которой я тогда на телевидении зацепился? – спросил Натаху Джон, когда все они собрались-таки на даче у Бориса в Переделкино.

– Агашка, что ли? – переспросила Натаха. – Она с квартиры съехала.

– А кафе, в котором она работала, помнишь?

– Я звонила туда, она уволилась.

– А что, на мобильный не могла позвонить? – настоятельно интересовался Джон.

– Я Агашку сама хотела достать, я ей фильмы оставляла, звонила ей, но она вроде как сим-карту поменяла…

– Круто, – заметил Джон, в упор глядя на Наташку. – Всю жизнь поменяла, хату, работу, телефон… Так не бывает.

– Бывает, – возразила Натаха и задумалась.

Задумалась над словами Джона о том, что можно все поменять в своей жизни. Ведь в сущности именно в этом и есть ее, Натахи, мечта.

Она как раз и хочет поменять и работу, и хату, и все остальное.

Работа – какая у нее работа? Сидеть в вонючем ларьке на «Войковской», в ларьке, где даже нет туалета, где ей платят гроши, вынуждая заниматься мелким мошенничеством, обсчитывая покупателей и в торговые дни подменяя ценники на особо ходовые товары себе на карман. А как страшно, как унизительно было, когда хозяин ларька Тофик один раз просек обман и просто избил, а потом изнасиловал. Разве это работа?

А съемная дыра, в которой они жили с Агашкой, однокомнатная живопырка в блочной пятиэтажке – разве это квартира?

Натаха не такая уж дикая и забитая дура, чтобы не понимать: можно ведь жить иначе. Иметь престижную работу где-нибудь в агентстве фотомоделей, иметь квартиру в тихом московском центре внутри Садового кольца.

Но все познается в сравнении. Вот ее школьные подружки Татка и Лелька, которые не уехали искать счастья в Москву, как Натаха, а остались в Ступино. Татка сразу после девятого класса забеременела да вышла за Кольку Петрова, родила, а там уже куда уедешь с мелким? А Лелька-задрыга – связалась с какими-то из района и под следствие угодила, шесть месяцев в тюряге отсидела, а когда вышла, стала пить да возле дороги встала и теперь обслуживает дальнобойщиков.

Когда Натаха в Ступино свое приезжает, обе – и Татка, и Лелька – так завидуют Натахе: в столице живешь, в отдельной квартире, работу имеешь… Так что все относительно.

Но насчет того, что сказал Джон про Агашку, тень невнятной опаски вдруг пала на сердце Натахи. А не придется ли потом сильно завидовать этой Агашке, уж не вытащила ли она свой счастливый билет. Не выхватила ли она удачу поперек Натахи? И завистливое сердце сжималось в груди – жим-жим.

Часов в двенадцать все собрались в гостиной.

– Сегодня сделаем прогон, – сказал Джон.

Натаха с девчонками уже осмотрели дачу, обозрели комнаты, где они будут теперь жить. А еще есть, пить, мыться в душе, стирать свои трусики, спать, разговаривать, слушать музыку, смотреть телевизор, задираться, ссориться, драться, мириться, заискивать, заигрывать, флиртовать…

Да, и именно флиртовать с гостями, которых Джон будет привозить к ним. В этом-то как раз и будет самая суть их реалити-шоу «Дача-поддача», его фишка.

Везде, в каждой комнате, на кухне, даже в туалете установлены камеры.

– Показываю, как надо держаться перед камерами, – объяснял Джон. – Они все здесь всегда включены на запись и необходимо всегда о них помнить и так перемещаться, чтобы в какую-то из трех камер обязательно попадать. Тем более если вы с клиентом – тогда попадать в кадр вместе с клиентом. И при этом поворачиваться так, чтобы оба попадали в камеру лицом, хотя бы в пол-оборота…

– Как это? – удивилась Натаха.

– Ну вот как вы в кино это видите… Но в кино – там есть оператор, который изменяет положение камеры, и еще есть режиссер в студии, который водит актеров по специальным меткам, а здесь камеры закреплены на постоянный ракурс, и режиссера с вами тоже не будет, так что – изучаем сейчас поле видимости камер во всех помещениях дачи и учимся вставать так, чтобы зрителю было видно и вас, и ваших гостей.

Джон с помощью Розы выстроил мизансцену. Всем остальным Борис велел смотреть в принесенный на кухню телевизор, подсоединенный к камерам, что висели по трем углам их столовой.

– Вот, глядите, Роза приглашает гостя, то есть меня, посидеть на кухне, попить кофе и поговорить о любви, а заодно и себя, красивую, показать и гостю, и телезрителям. Роза знает, что если сесть вот сюда, – Джон уселся за стол, – то в эту камеру ее будет видно анфас, а в ту камеру – в профиль. Тогда, чтобы и ее клиента было хорошо видать, его надо посадить вот сюда, – Джон пересел на другое место, – но в эту камеру теперь меня видно только со спины, а в той камере я теперь загораживаю прелестные ножки нашей Розы… Значит, надо сесть вот так…

Натаха глядела и все подмечала.

Оказывается, все не так страшно и не так сложно.

– Первое время во всех комнатах будут стоять мониторы, на которых вы будете видеть все ваши ошибки, как вас видно, а как вас не видно, но потом, когда приедут настоящие гости, мониторы уберем, – сказал Борис.

В спальных комнатах проще – камеры были расположены таким образом, что на какую кровать ни ляг, всегда окажешься в фокусе. А в гостиной с камином две камеры направлены на огроменныи угловой диван, на котором и будут, по замыслу режиссера, разворачиваться основные события их реалити-шоу..

После обеда девицы демонстрировали, как они поняли и усвоили урок. Двое приглашенных Джоном захудалых актеров, Олег и Геннадий, должны были изображать гостей.

Сперва с ними работали Роза и Алла. А Натаха с другой девушкой, с Ирой, – на экране смотрели, как их подруги водят гостей по даче, как сажают их перед камерами, как наливают и подают им напитки, как сами садятся гостям на колени, обнимая их…

– Недурно, недурно, – бурчал Джон, искоса поглядывая на Бориса.

– Ничего для первого раза, – кивал Борис.

– А теперь Натали с Ирой, – сказал Джон. И прикрикнул: – Ну, смелее!

Натахе достался Олег, крупный парень лет двадцати. Крупный и даже толстый. Натахе он не понравился. Но не детей же ей с ним крестить и не замуж же за него!

Пошли с Олегом в гостиную.

Режиссерская задача была такой – усадить гостя возле камина, предложить ему выпить, взять в баре бутылку виски, налить Олегу, потом себе и с двумя стаканами проследовать к дивану. Там сесть рядышком и занять его беседой, так меняя позы, чтобы и ему, и зрителям выгодно показать все прелести своей фигуры. Потом, принимая ухаживания Олега, сесть к нему на колени и целоваться с ним. Пока все.

У Олега изо рта дурно пахло гнилым зубом, и еще руки у него были влажные, когда он к ней под лифон лез. И так неловко залезал, что больно сдавил грудь и едва не порвал дорогой аксессуар.

А так все было без чувств, как бывает на ненужной скучной вечеринке с ненужными людьми.

– Нормально, – подытожил Борис.

– Теперь вы все – почти состоявшиеся актрисы, – с энтузиазмом воскликнул Джон, откупоривая шампанское.

– Завтра еще раз закрепим пройденное, а послезавтра первый рабочий день съемок, – сказал Борис.

«Вот и перемены у меня, – думала Натаха, лежа поздно. вечером в кровати. А какие перемены у Агашки? Неужели у нее лучше, чем у меня?»

Агаша очень подружилась с Абрамом Моисеевичем. А как иначе – ведь почти каждый вечер они вместе устраивали людям единственный в их жизни праздник свадьбы, и частица этой праздничности оставалась у них в сердцах.

Агаша стала и веселее, и легче, и подвижнее. Она уже могла сама от начала до конца провести все свадебное торжество, полностью подчиняя себе пеструю толпу гостей и родственников, не смущаясь ни от случайных выкриков, ни от взглядов, ни от выпадов особо разошедшихся мужчин.

– Это тебе посильнее и покруче любой массовки в студии, – приободрял ее Абрам Моисеевич.

Агаша уверенно ходила вдоль длинного стола, за которым гремели вилками и ножами подгулявшие гости, ходила и смело говорила в микрофон как заученные остроты из неиссякаемого арсенала Абрама Моисеевича, так и экспромты собственного сочинения. Ей нравилось, что публика встречала ее репризы смехом и часто отзывалась благодарными аплодисментами.

Она не зашептывала и не заплевывала микрофона, с дикцией и артикуляцией все было «очень вери-велл», как говорил Абрам Моисеевич, а плечики, а осанка, а походка у Агаши были как у выпускницы Щукинского училища, на все пять баллов.

Как же ей пригодилось, что отучилась семь долгих лет в музыкальной школе! Как Агаша была сейчас благодарна своей учительнице Наталье Ивановне за терпение и долгий труд, за желание передать умение чувствовать, понимать музыку. Наталья Ивановна иногда сердилась и даже ругалась, когда у Агаши не получалось правильно сыграть какой-нибудь «Свадебный день в Трольхаугене» Грига, и доводила Агашу чуть не до слез. А когда Агаша получила красный диплом, сама плакала – от счастья и гордости за свою воспитанницу.

Петь Агаша любила всегда и музыку принимала всем сердцем, но стеснялась. Теперь она чувствовала себя свободно под взглядом большой толпы зрителей, и весь ее талант заиграл всеми цветами радуги: она могла и спеть, и станцевать, и состроить клоунаду.

Абрам Моисеевич денег ей за работу не платил. Но ее кормили и поили, подсаживая к общему свадебному столу, и еще с собой заворачивали бутылочку вина, пирожных от десерта, бутербродов, того-сего…

А пару раз растроганные родители жениха и невесты сунули конверт «с бонусом». Один раз «бонус» потянул на сто долларов, а во второй раз на двести. Конверты она отдала Абраму Моисеевичу, и тот без вопросов принял это как должное.

Пару раз жених и невеста приглашали ее на второй день торжества к себе на квартиру. Агаша отказывалась.

И почти каждый вечер ей приходилось просто отбиваться от предложений встретиться, прийти на свидание, а то и просто – сразу выйти замуж за кого-нибудь из сильно осмелевших гостей. Абраму Моисеевичу с его сыном Юрой приходилось оттаскивать Агашу от пьяных влюбившихся в нее дружков жениха, тащивших Агашу в такси, а далее под венец…

– Такова сила искусства, – говорил довольный Абрам Моисеевич, – теперь в тебе огромная сила заложена, Агашенька. Ты умеешь держаться перед людьми, ты умеешь привлекать внимание, ты умеешь не тушеваться, ты умеешь быть настоящей публичной женщиной.

В конце месяца на одну из свадеб приехал дяденька Дюрыгин.

Он опасался, что его узнают и начнут по свадебной простоте отношений к нему приставать, и поэтому наблюдал за своей протеже из проема дверей, ведущих на кухню.

Агаша провела пару соревнований, вдоволь посмеявшись над послушными ее воле женихом, невестой и их гостями. Потом сама спела в микрофон под караоке-фонограмму, станцевала и в конце устроила конкурс на звание лучшего гостя свадьбы со специальным призом – из фонда любимой тещи.

Дюрыгин был в восторге и не скрывал этого.

– На следующей неделе я договорился поставить тебя в шоу Монахова, и не в качестве массовки, а в качестве гостьи с ролью и речью, будешь изображать отвергнутую богачом простую девушку… Там тема у Монахова будет – неравные отношения богачей с бедными, вот ты и сыграешь, легенду мы тебе придумаем.

– А что – там все актеры с придуманными историями? – полюбопытствовала Агаша.

– Через одного придуманные, – ответил Дюрыгин, – но зависит от шоу, некоторые на девяносто процентов правды, а некоторые на сто процентов постановочные.

То, что в ее жизни произошла наконец крутая перемена, Агаша осознала, когда получила из рук Дюрыгина месячный многоразовый пропуск на телевидение. Вот это да!

А Монахов оказался очень симпатичным, милым, мягким и покладистым малым, как бы сказала Натаха, без понтов.

Внутри у Агаши все кипело-клокотало.

Назвать это состояние волнением было бы профанацией, принижением уровня высшего душевного напряжения. Она не волновалась, ее просто всю трясло от переполнявшего ее ожидания. Кровь уже была перенасыщена адреналином, а мозг еще сдерживал рвущееся в бой тело, держа его на тормозах.

Состояние ее было похоже на дрожь реактивного лайнера на взлетной полосе, когда пилоты уже вывели все турбины на максимум оборотов и они ревут на форсаже, сотрясая самолет, а шасси еще стоят на тормозах и сам самолет еще не стронулся, ждет…

Абрам Моисеевич рассказывал Агаше, как он сам по молодости лет боролся с предстартовым мандражом. Он выпивал в буфете концертного зала две рюмки хорошего коньяку – и все как рукой снимало.

– Принимать элениум или другие седуксанты не советую, – говорил Абрам Моисеевич, – переуспокоишься, станешь безразличной ко всему и будешь на сцене как рыба вареная. А должна быть живчиком! А коньяк тоже не могу рекомендовать, привыкнешь.

Агаша вспомнила Лену Братухину – подругу школьную, с которой полгода назад случайно встретилась в родной Твери, когда навещала маму. Лену увидела на вокзале – та была с утра пьяная, вся в синяках.

– Ой, Агашка, подруга моя лучшая, – бросилась к ней Ленка.

Агаша глядела на нее с ужасом, дала на пиво и сигареты и поспешила попрощаться. Что она могла сказать бывшей подруге? А Ленка – та была счастлива.

В общем, ни таблеток, ни коньяку Агаша себе не позволила. А Монахов, предупрежденный Дюрыгиным, что Агаша девушка хоть и начинающая, но надежды подающая, отнесся к дебютантке с душевным вниманием. И несмотря на свою звездную дистанцию, которая в студии подчеркнуто соблюдалась ассистентками и секретаршами, шпынявшими массовку и не особо жаловавших профи, не достигших статуса звезд, с Агашей Монахов был мил. И почти что даже едва не ласков. Видимо, Дюрыгин многое значил для Монахова.

– Агашенька, твой выход будет вторым, хорошо? – предупреждал ее безумный в своей занятости Монахов.

Она кивала. Она уже все поняла.

Никаким прямым эфиром тут и не пахнет, можно не волноваться. Если она оговорится, или забудет текст, или еще что-нибудь случится, этот кадр из передачи вырежут, а ее переснимут еще раз вторым прогоном.

Передачу снимали аж на середину сентября. В общей гримерке над артистами колдовали две девушки-визажистки – ухоженные, в модных джинсиках, выглядывающих из-под рабочих халатиков с фирменной надписью «Монахов-Монахов» на спине.

Рядом с Агашей в кресле гримерши сидела, страшно подумать, сама Анна Лиске. Певица из знаменитой группы. Анна должна идти в первом блоке.

У нее тоже своя роль, она расскажет, как несколько лет тому назад у нее был роман с одним из богатейших людей Москвы.

– Первый раз? – улыбнувшись и подмигнув Агаше, спросила Лиске.

– Да, – сглотнув, ответила Агаша.

– Ничего, привыкнешь, – ободряюще сказала знаменитая артистка, привычно подставляя визажистке свое широко разрекламированное телевидением красивое лицо.

Агаша вышла из гримерки и заглянула в студию. На трибунах скучали девушки из массовки. Такие же, какой была она сама еще полтора месяца тому назад. Вот они глядят на нее, эти девушки из общежитий, глядят и думают, какая Агаша счастливая. Она снимается в шоу у самого Монахова.

И не знают, что полтора месяца назад Агаша почитала за счастье, что ее вообще пустили бы сюда в АСБ-1 хоть на самое захудалое шоу в самую безликую массовку. Вот как судьба может вмиг изменить любую жизнь.

Съемка задерживалась. Нерадивые секретарши что-то перепутали, принесли Монахову какую-то не ту часть сценария. Он ворчал, ругался, а потом вообще вышел куда-то из студии.

– Всем просьба не расходиться, – обращаясь к массовке, сказала молоденькая тонконогая ассистентша с усталым лицом.

Анна Лиске скорчила гримаску.

– А мы можем сходить пока кофе попить, – предложила она Агаше.

Ничего себе, внутренне охнула Агаша, думала ли она еще месяц назад, что вот так вот запросто сама Лиске предложит ей пойти побаловаться кофейком?

Пошли не в общий буфет, что на первом этаже справа от проходной, а поднялись на лифте в редакцию. Секретарша Ирочка любезно открыла им переговорную, обставленную кожаными диванами и креслами ядовито-желтого цвета. Агаша присела и чуть не утонула.

На стеклянную столешницу все та же Ирочка поставила перед Лиске и Агашей две чашки кофе, пепельницу и блюдце с сахаром и дольками лимона.

Бывшая официантка Агаша оценила сервис.

– Давно на Москве? – сощурившись от сигаретного дыма, спросила Лиске.

– Больше года, – ответила Агаша.

– Молодец, быстро у тебя с карьерой, самому Дюрыгину понравилась, далеко пойдешь.

Агаша не знала, что отвечать на. такую ободряющую похвалу.

– А где он тебя нашел? – поинтересовалась Лиске.

– В кафе, где я работала, он сумочку свою забыл, а я его догнала…

– Ну, значит это Судьба, – сказала Лиске, – значит, Ангел твой тебе помог.

В это время на шее у Лиске тихохонько запиликал ее телефончик – маленький, не больше медальона.

– Алло! Уже? Иду.

Лиске поднялась, одернула задравшуюся и обнажившую ухоженное тело маечку.

– Пойду, зовут, а ты еще можешь посидеть, твой выход минут через сорок, не раньше.

Натаха размечталась. Размечталась, как приедет на новенькой машине, на ярко-красном двухдверном купе «Пежо-407», приедет сперва на «Войковскую» к своему ларьку, где как раз будут Тофик с Исмаилом, будут в это время стоять и перетирать свои вонючие мелкие торговые дела на своем тарабарском гортанном наречии.

Она подъедет, а за ней черный джип-«гелендваген» с ее телохранителями.

И она скажет телохранителям, а набейте-ка морды этим хачикам. И Тофика с Исмаилом станут бить. И так, и этак, и как Ван Дамм бьет своих врагов, и как Крутой Уокер, и как Джеки Чан…

А потом она выйдет из машины – вся тоже в красном платье, с длинными ногами, в красных туфлях на шпильке, и, поставив ногу на голову Исмаила, спросит: ну как? Помнишь, как меня за обсчет и за опоздания наказывал, как заставлял меня тебе и твоему земляку-кунаку сосать? Прямо там, в ларьке, как я тебе сосала, помнишь? И ее телохранители бросят эту мразь в ларек, а сам ларек повалят на бок, обольют бензином и подожгут.

Красное пламя, красное платье, красная машина. Красиво, стильно.

А потом она поедет в кафе на «Текстильщиков», где Агашка работает официанткой. Зайдет в кафе, оглядится, присядет за столик. Сделает удивленное лицо: ой, Агашка, и не ожидала я тебя здесь встретить! Все официанткой ишачишь? А я… Да ты видала меня по телевизору. Да, я звезда… Каждый день теперь снимаюсь, каждый день… А ты все здесь, значит, горбатишься, понятненько…

Выпьет стакан «Колы-лайт» со льдом, оставит Агаше сто долларов чаевых и уедет на своей красной «Пежо-купе».

Стильно! Красная машина, красное платье…

ГЛАВА 1

«МОНАХОВ И МОНАХОВ»

Зарайский очень-очень хотел снова увидеться с Розой. Ему не было жалко тратить на нее свои деньги, как всегда было жалко потратить хоть сто рублей на любую из его знакомых. Всегда сердце кровью обливалось, когда приходилось оплачивать счет на две персоны, поэтому он всегда подгадывал обтяпать свидание таким образом, чтобы оно проходило за счет редакции или за счет спонсора, как рекламные или представительские расходы. А подарки девушкам он обычно делал из сувенирных фондов отдела «паблик рилэйшнз» или из призовых спонсорских. Мог запросто одарить свою подружку на ее день рождения пакетом с логотипом телеканала, предварительно набив его всякой бесплатной сувенирной ерундой – футболкой с логотипом, кружкой с логотипом, бейсболкой с логотипом… Были бы на складе пиаровцев канала презервативы с логотипом, он бы и их дарил – такой вот он, Зарайский, был добрый к своим Девушкам.

А вот на Розу он готов был раскошелиться. Так вот она запала ему в душу.

Так запала, что всерьез он подумывал о том, а не купить ли ей новый модный телефон с интернетом и телепрограммами? Или золотой литой браслетик с семью бриллиантиками? Такой, как у секретарши шефа, у Ольги…

Колечко он опасался покупать, вдруг размер не подойдет, а браслетик… Или, думал он, или, может, часики золотые купить? Или шубку беличью? Или песцовую? Норку как-то дороговато… Бот как влюбился Зарайский, вот как проняло его.

Дрожа, Зарайский набрал номер ее мобильного.

– Алло, Роза? Это Матвей.

– Ка-а-кой Матвей?

Зарайский опешил. Роза, любимая Розочка его даже и не признала!

– Ну как же? Ты не помнишь, тот самый, с которым ты… с которым мы…

– Что? Га-а-вори громче, я в машине еду.

– Ну, это я, Матвей Зарайский, с телевидения…

– А-а-а, вспомнила, ну что, Мотя, как дела? Как сам?

Зарайский радостно защебетал мелкой птахою:

– Розочка, я хочу с тобой увидеться!

– Увидеться, ну, я не зна-а-ю, может, через пару неделек.

Роза не шибко желала свидания.

– Да ты что через пару неделек! Я с ума схожу! Я так влюбился, я снова хочу тебя увидеть!

– Да-а-а? А что это ты та-а-ак?

– Потому что ты прекрасная, потому что ты самая-самая! Я с ума теперь схожу, надо встретиться!

Зарайский боялся, что она вот возьмет вдруг и прервет их разговор.

– Ну, я не зна-а-ю, может быть, может быть…

– Роза, давай я за тобой машину пришлю?

– Нет, Мотя, я вся в делах, я сейчас брату тут по даче помогаю, надо помочь брату ма-а-ему на его новой даче обустроиться.

– И что? Совсем-совсем он тебя не отпускает?

– Не-а, не отпускает.

– Так что же мне делать, Розочка?

– Я бы и сама тебя не прочь увидать, Мотя, но если, может, только у брата на даче?

– Давай, я с радостью приеду, говори адрес.

– Не все так просто, Мотечка, не все так просто, милый, брат у меня знаешь какой строгий. Надо ему какую-то причину вескую придумать для твоего визита, тем более с на-а-чевкой, ты же хочешь, наверное, с на-а-чев-кой?

– Хочу, Розочка, мечтаю.

– Я тоже ха-а-чу, милый, но надо придумать для брата повод к твоему приезду.

– Ну, я не знаю…

– Слушай, а ты можешь уговорить, чтобы с тобой поехал этот, ну депутат Думы, ну, этот, как его?

– Кто?

– Махновский, знаешь его?

– Махновского? Конечно знаю, но он-то тут при чем?

– А брат мой мечтает с ним па-а-знакомиться, водки с ним попить, а повода все никак не представится. Так вот если ты уговоришь Махновского за компанию приехать, я тебя, наверное, смогу под шумок к себе в спа-а-ленку допустить на полчасика.

– Все сделаю, Розочка, вдребезги расшибусь, но приеду с Махновским.

Теперь Матвей Аркадьевич имел цель. Он привлек весь свой изощренный и искушенный в делах телеинтриг ум для того, чтобы обсчитать, как и каким образом можно вытащить знаменитого думского скандалиста на дачный пикник под его, Зарайского, гарантии безопасности и интереса?

Зарайский трясущимися руками порылся в записной книжке, нашел нужный номер, набрал.

– Мах, это ты? Это я, Зарайский с телеканала НТА… Узнал? Надо бы встретиться, обсудить наши перспективы… Какие перспективы? Да я тут шоу полуполитическое начинаю в сентябре… Да… С Ирмой Вальберс… Ну, вот и тебя хотел пригласить на первую программу… Да… Так что давай в эти выходные на даче? Нет, не на моей, у друзей… Да, проверенные, мои личные друзья с телевидения… Приедешь? Не подведешь? О'кей…

Окрыленный, Зарайский перезвонил Розочке.

– Приедем мы с Махновским. Да, в эти выходные приедем, ждите. Говори адрес…

По вторникам и четвергам Дюрыгин ходил в зал. В тот самый зал, где тренером и менеджером работала Людмила.

После тренировки они обычно ходили в кафе «Сады Семирамиды», ботанический сад в миниатюре, с экзотическими деревьями, бассейном, в котором цвели белые лилии, и даже с живыми райскими птичками, ручными попугаями и певчими канарейками. Здесь они пили кофе, болтали о всякой чепухе, наслаждаясь той расслабленностью перетренированных мышц, что бывает сразу после больших нагрузок, массажа и контрастного душа.

Сегодня вторник, но Людмила еще не оправилась после сотрясения и была на больничном.

Дюрыгин раздумывал: ехать в фитнес-клуб или не ехать?

Не будет ли это выглядеть своего рода изменой, если он поедет в клуб без Людмилы?

Но решил, что жизнь всегда берет свое, и усмехнулся вспомнившейся по этому случаю цитате из Платонова, где герой его рассказа «Сокровенный человек», как раз говоря эти слова, режет колбасу на гробе жены.

Понюхал свой несвежий тренировочный костюм, в котором он уже один раз тренировался и после забыл сунуть в стиральную машину, ладно, сойдет еще на один раз, запихнул обратно в сумку, застегнул молнию и с легким сердцем отправился заниматься спортом.

Сперва побеседовал с тренером, с Рафиком Даниэляном, между прочим бывшим чемпионом СССР и Олимпийских игр. Обсудил с Рафиком план тренировки.

Сперва побегать, и лучше не по механической дорожке, а по погоде, на стадионе, что тут же во дворе. Километр, не более, то есть два круга в среднем темпе. Потом потянуться в полушпагаты с Игорьком – помощником Рафика, он должен помочь размять спину, погнуть позвоночник, показать последовательность упражнений. А потом на любимые железки – на тренажеры, качать мускулюс бицепс, мускулюс трицепс, и прочая, прочая, прочая.

С удовольствием побегал по стадиону.

Потом погнулся с Игорьком.

Игорь классический греко-римский борец, силища у него ужасная.

Принялся помогать Дюрыгину наклоняться в положении сидя, нагибая его подбородком к коленям, да так, что Дюрыгин взмолился: сломаешь меня, черт!

Терпи, Валера, если не хочешь скорой старости и остеохондрозов.

Скорой старости и остеохондрозов Дюрыгин не хотел.

Погнулся, потянулся. Потом снова побегал, на этот раз на бегущей дорожке.

Затем перешел в зал, где мужчины гремели железом.

Там, на тренажерах, подлег под штангу для жима лежа.

Мальчик-ассистент спросил: сколько блинов навесить?

Дюрыгин заказал штангу в шестьдесят килограмм.

В самый раз.

Рядом качался известный актер и кинорежиссер Степа Нахалкин.

Поздоровались.

Степа кряхтел, выполняя норму в сто сведений и разведений на большую грудную мышцу.

Ему надо хорошо выглядеть.

Ему уже шестьдесят два и он женился в этом году на молоденькой актрисочке.

– Людочки твоей не видать, Валера, – сказал Степа, переводя дыхание.

– А ты не слыхал? В аварию попала, сейчас дома отлеживается после сотрясения.

– Да ты что? Какая жизнь! Не знаешь, где пропадешь…

– Это точно, – философски согласился Дюрыгин.

– А ты Леву Мартенсона знаешь? – спросил Степан. – Из Вахтанговского театра.

– Ну?

– Так его на прошлой неделе в парадной какие-то отморозки так отделали, тоже с сотрясением лежит, а он у меня снимается.

– Может, это не отморозки, а рассерженные поклонники таланта за плохо сыгранную роль? – пошутил Дюрыгин.

– Дурак ты, – отмахнулся Степа.

Отер полотенцем пот с волосатой груди и пошел в раздевалку.

– В «Сад Семирамиды» пойдешь? – в спину ему крикнул Дюрыгин.

– Не, прямо в павильон на съемки поеду, – не оборачиваясь, ответил Нахалкин.

В «Сад Семирамиды» пришлось идти одному. Нельзя изменять традиции, решил Дюрыгин.

Да и нравилось ему в кафе. Место элитно-тусовочное. Вот и теперь в этот весьма ранний для Москвы час здесь сидели и известный эстрадный певец с какой-то девицей, и депутат Думы с известным вечно небритым скандальным журналистом.

Дюрыгин кивнул депутату и журналисту, проигнорировав певца, хотя тот узнал его и, напрягшись, ждал, что тот поздоровается с ним. Но Дюрыгин решил не баловать и не удостаивать. Разные у них весовые категории. И тусовки разные.

– Вам как всегда? Кофе «эспрессо» и минеральную воду «Виталь» со льдом? – спросила официантка Сонечка.

– Пожалуй, – согласился Дюрыгин и принялся изучать свежий номер «Коммерсанта».

Раскрыл на той полосе, где писали про телевидение и культуру.

Ага…

Вот как раз про их телеканал пишут.

Пишут, что сетка осенью поменяется и что в сетке будут новые программы, и среди премьер ожидается новое шоу Зарайского с Ирмой Вальберс…

Ни хрена себе, это что, уже решенный вопрос?

Откуда у них такая информация?

Это кто же такой пишет?

Ага, обозреватель и телекритик Ольшанская.

Это что же, главный с Ольшанской встречался и ей такого наговорил?

А как же тогда относиться к его обещаниям и заверениям, данным Дюрыгину, что у него есть шесть недель, чтобы найти ведущую? Ведь шесть недель еще не истекли.

И ведущая у него будет.

Революция, а не ведущая!

И шоу у него будет не шоу, а воплощенная Парижская коммуна.

И Агаша с голой грудью и французским триколором на баррикаде, как на картине Делакруа.

Дюрыгин снова усмехнулся набежавшему образу.

А что?

Надо будет этот образ использовать и обыграть.

Монахов был недоволен сценарием.

Агаша принялась рассказывать про то, как, приехав из маленького подмосковного городка в столицу, она встретила богатого, но очень пожилого человека и полюбила его…

– Стоп! Стоп! Стоп! – закричал Монахов, – кто писал этот текст?

В руках он держал сшитый сценарий, где каждая страничка была положена в отдельный тонкий полиэтиленовый чехольчик.

– Кто писал?

– Александр Александрович писал, – ответила ассистентша с изможденным лицом.

Надо к черту переписать, – сказал Монахов, – здесь не вяжется с общей концовкой и вообще, Агаша по имиджу не подходит, пусть Сан Саныч перепишет на больного олигарха, а Агаша была медсестрой, ну и там как всегда…

– Это полчаса переписывать, – сказала ассистентша.

– Нормально, а мы пока снимем эпизод с Никифоровым.

Агаша, тяжело вздохнув по поводу того, что ее работа осложняется переписыванием сценария и, соответственно, переучиванием роли, пошла на трибуну, присев среди массовки. Монахов объявил следующего гостя своего шоу, публика по сигналу послушно принялась хлопать.

Никифоров – известный театральный артист, игравший в амплуа этаких блаженных и отвязных, которым ничего не стоит неожиданно заорать благим матом «ой, мороз-мороз», хвастался теперь на монаховской программе тем, что у него в его семьдесят шесть родился ребенок от юной жены.

Агаша думала, что вообще-то стыдно хвастаться тем, что в семьдесят шесть лет ты зачал девушке ребенка. Ясно ведь, как божий день ясно, что артисточка из провинциального театрика очень хотела в Москву, любыми средствами. Ну и решила, что можно будет пожертвовать тремя-четырьмя годочками молодой жизни да выйти за старика. А там он, глядишь-ка, и помрет, и оставит кой-чего. Квартиру, дачу… И почетный статус вдовы.

Но этот откровенно хвастался.

Вон он какой – герой, штаны с дырой! С женщиной молодой спит и имеет ее, жену свою восемнаддатилетнюю, в свои семьдесят шесть. Ну не позор ли это?

– …Есть такая картина художника Василия Пукирева, – говорил в микрофон Монахов, – «Неравный брак». Висит эта картина в Третьяковке.

Агаша эту картину помнила, когда в шестом классе их возили из Твери в Москву на экскурсию.

– Вот что думает об этом жена артиста Никифорова? Давайте похлопаем ей, этой мужественной женщине, она согласилась прийти к нам на наше шоу.

Массовка снова зашлась аплодисментами.

По лесенке на сцену спускалась худенькая длинноногая девушка, спускалась и внимательно глядела себе под ноги, чтобы не упасть, потому что была в тесной мини-юбке и на высоких каблуках.

Ассистентка шепотом позвала Агашу:

– Пойдем, Сан Саныч ваш текст переписал.

Агаша вышла в коридор.

Сан Саныч, немолодой уже мужчина в несерьезных джинсах и кожаной безрукавке с множеством кармашков улыбался круглым лицом и сверкал стеклами очков.

– Вот, ознакомьтесь.

Агаша углубилась в чтение. Теперь она как будто приехала в прошлом году из Тамбова, не поступила в первый медицинский и, чтобы готовиться на следующий год, пошла работать в Склифасовского санитаркой. И там познакомилась с олигархом Иваном Ивановичем, который лежал в реанимации, попав туда с инфарктом. Что-то подсказывало Агаше, что все написанное Сан Санычем – чистой воды банальщина, от которой даже скулы зевотой сводит. Такое она и сама бы могла придумать.

– Мне это учить? – спросила она.

– Учите, – кивнула ассистентша. – Монахов уже читал.

На роль олигарха-инфарктника пригласили по-спортивному бритого наголо статиста, одетого в черные обтягивающие брюки и черную футболку, из-под которой выпирали загорелые накачанные бицепсы. На умиравшего от инфаркта он был так же отдаленно похож, как артист Никифоров на юного Ромео.

– Молодость моей юной любовницы вернула мне сердечное здоровье… – по складам читал бритоголовый партнер Агаши по сценарию Сан Саныча.

«Мы бы с Абрамом Моисеевичем на свадьбе в сто раз лучше бы текст придумали», – сказала себе Агаша.

Джон наставлял Натаху Кораблеву:

– Молодостью, молодостью должна добрать того, чего по талантам не имеешь. Гость на молодость должен прельститься, а ты ему должна в этом помочь. Выставиться, показать себя. Заинтриговать, распалить. Вон Розка как умеет, талант от Бога!

Натаха хотела было уже с обидою возразить: вы тогда вашу Розу этому гостю и подкладывайте – да вовремя прикусила язычок. Если выгонят, куда она теперь пойдет? К Рафику в ларек на «Войковскую» возвращаться? Да и потом по сценарию Розка должна была другим гостем заниматься, режиссером Зарайским, у них с ним персонально расписано.

– Как же мне его? Прямо на себя повалить, что ли? – наивно округлив глаза, спросила Натаха.

– Не испорти, здесь грубостью не возьмешь, не тот случай, здесь лаской и тонким соблазном, – задумчиво поглядев в камеру, говорил Джон. – Сперва, как приедут, мы в гостиной посидим, поговорим там о делах, а вы с Розой вроде горничных, вроде официанток прислуживать будете, виски, кофе, коньяк, пепельницы и все такое прочее. А потом я им предложу пройти в сад, на горочку для мини-гольфа клюшками помахать, ну и перед этим переодеться в комнатах, скинуть пиджаки. А комнаты им вы с Розой покажете, каждому свою. Тут ты и должна проявить максимум талантов. Должна сделать свой блиц. Поняла?

Натаха понять-то поняла, но при всем желании обойтись в этом древнем искусстве обольщения одним лишь волевым порывом было явно недостаточно.

– Может, Ира с Лелей? – спросил Борис.

– Нет, Ира с Лелей еще хуже, – сказал Джон, – они с охранниками Махновского будут сидеть, телевизор смотреть.

Решили, что Роза позанимается с Натахой, покажет, поучит. Поднялись на второй этаж в спальные комнаты, чтобы сразу в реальной обстановке учиться.

– Тебе надо внезапно и натурально обнажиться, понимаешь? – спросила Роза, показывая, как может порваться специально заранее надорванная бретелька. – У тебя грудь большая, вон, больше моей, так и соблазни его грудью, мужики любят формы.

Натаха трижды показала в камеру, как она будет распахивать перед Махновским свою блузку с черным под ней лифчиком.

– Ничего, сойдет, – кивал Джон.

– А потом, а потом тебе надо обязательно прикоснуться к нему, тоже невзначай, и извиниться, чтобы он не подумал, что ты специально, а если и подумал бы, то усомнился, что не наверняка специально.

Натаха потренировалась. Сделала раз наклон, два наклон.

– Ты делай вид, как будто ты суетишься, прибираешься, будто рассыпала что-то здесь, ну и как положено горничной, наводишь порядок, поняла? А он здесь, ты вокруг него суетишься и цепляешь его своей грудью, прикасаешься. Мужчина и спиной почувствует, когда к нему девушка грудью прижимается.

– А потом? – спросила Натаха.

А потом разыграй смущение, смутишься – еще обнажись, разыграй невинность, но при этом ты должна быть очарована высоким статусом гостя, типа тебе так приятно, что такой знаменитый человек с тобой в этой комнате, а ты хоть девушка честная и застенчивая, но так млеешь от славы, исходящей от него, что теряешь голову… Поняла? Мужчинам нравится такой театр, они в него верят.

Пару раз Натаха проиграла сцену перед Джоном и Розой. Роль высокопоставленного клиента при этом играл Борис.

– Ничего, вполне достоверно, – кивал Джон.

– Если он мужчина, то должен соблазниться, – с апломбом заявила Роза.

ГЛАВА 2

КОРОЛЬ РЕЙТИНГ

Революционное шоу вызрело-таки в дюрыгинской голове.

Идея с Делакруа и Парижской коммуной отмелась. Ведущей у него будет простушка.

Пастушка-простушка.

Этакая Элиза Дулитл.

Он шел от того, что у него не будет породистой Ирмы Вальберс.

И сперва просто хотел сыграть на контрасте.

Его элитарное гламурное шоу с королями и королевами бизнеса, с президентами компаний и известными политиками будет вести простушка.

Разве это не ход?

В этом будет фишка совершенно нового стиля.

Этакий неожиданный вкус необычного коктейля, где эффект совкусия достигается видимой несовместимостью компонентов.

Дюрыгин принял решение и начал договариваться с директором программ «Москва-Сити FM».

Программного директора – Лешу Ксютова – Дюрыгин знал лично.

Делали с ним вместе несколько совместных проектов.

В жюри каких-то идиотских конкурсов вместе сидели, да еще, как-то давно, ездили с ним в Канны на фестиваль.

Отношения между ними вполне приятельские, и Дюрыгин надеялся на то, что Агаша поработает у Ксютова в его радио-эфире и накрутит себе первичную популярность.

Дюрыгин отловил Лешу во второй аэсбэшке.

В офисе «Москва-Сити FM» у программного директора практически не было кабинета. Только рабочий стол с компьютером в соседней с «эфиркой» комнате, отделенной от студии стеной с большим звуконепроницаемым окном.

Программный сидел возле компьютера, набитого форматной музыкой его радиостанции, и глядел в окно на своего диск-жокея, рядом мигала всеми своими лампочками пиковых индикаторов эфирная стойка фильтров и усилителей.

Собственно, это функциональная подсобка, а не кабинет. И диск-жокеи, и продюсеры бродячих голодных музыкантов, все кому не лень заходят сюда и роются в длинных стеллажах CD, пользуются и часто не возвращают любимые Лешины раритеты.

– Слушай, давай пойдем где-нибудь перетрем, здесь у тебя не поговоришь, – предложил Леше Дюрыгин, выразительно кося глаз на пасшегося возле длинного стеллажа с дисками длинноволосого, а-ля хард-рок семидесятых, парня.

– Только недалеко, – поставил свое условие Леша, – у меня через сорок минут собрание, разбор полетов и ошибок, у нас прямой эфир, сам понимаешь.

– Понимаю, – кивнул Дюрыгин, – разбираете, кто на вчерашнем эфире в микрофон «…твою мать» сказал.

– Типа того, – кивнул Ксютов, – но бывает и хуже.

– Это когда проплаченную спонсором песню диджей забыл поставить в жесткую ротацию, – хмыкнул Дюрыгин.

– Все-то ты знаешь, – покачал головой Ксютов, – с тобой даже как-то и неинтересно.

Вышли из офиса, направились по коридору к лифтам.

– Я все удивляюсь, Лешка, – размышлял вслух Дюрыгин, – кабинета у тебя практически нет, где же ты взятки от всех этих директоров и раскрутчиков берешь? От спонсоров этих Наташ Краснопуповых, Вов Дилановых и прочих полуголых сисястых ансамблей за то, чтоб поставить их в жесткую ротацию?

– Я взяток не беру, это все знают, – серьезным тоном сказал Ксютов.

– Да я так, пошутил, это же общеизвестный факт, что ты взяток не берешь, – хлопнув Ксютова по плечу, примирительно сказал Дюрыгин. – Надеюсь, ты и с меня взятки не попросишь за мою протеже.

– За какую протеже? – оживился Ксютов. – У тебя появилась певичка? У нее есть хит?

– Нет, не певичка, у меня лучше, – заговорщицки улыбаясь, сказал Дюрыгин, – у меня отлетная диск-жокейша для тебя есть.

– Да? – удивился Ксютов. – Откуда и зачем?

Они спустились на лифте на четвертый этаж и прошли в кафетерий.

– Ну, что у тебя за жокейка? – спросил Ксютов, когда они уселись за дальним столиком.

– Понимаешь, я ее готовлю себе на новое шоу, она очень способная, живая, непосредственная, оригинальная…

– Стоп, – прервал Дюрыгина Ксютов. – Она на эфире когда-нибудь работала?

– Нет, но она очень артистичная и способная, все на лету схватывает. Музыкальную школу окончила… В Твери.

– Но ты же знаешь, у нас на нашем радио диск-жокей работает в одно лицо без звукорежиссера и сам за пультом микширует звук, а это значит, что ее, твою протеже, надо полгода готовить на эфирного звукорежиссера, учить ее пульту и микшированию, возиться с ней, а для чего – чтобы раскрутить ее к твоему шоу? – усомнился Ксютов.

– А ты ее поставь в пару с кем-нибудь, а хоть бы и с Сережей Мирским на утренний эфир, – предложил Дюрыгин. – Мирский будет звук микшировать, программу вести, а моя Агаша как гость на эфире… А?

– Ну-у-у-у… – нахмурился Ксютов. – У Мирского ведь и свое самолюбие есть, он не захочет программу с кем-то делить.

– А Ирма Вальберс у него была на нескольких эфирах? – возразил Дюрыгин.

– Ну, сравнил жопу с пальцем! – воскликнул Ксютов. – Ирма сама по себе звезда, с ней и Мирскому не западло на эфире побыть, неизвестно кто кого еще раскручивает в этой паре, а твоя эта, как ее? Агаша? Кто ее знает? Она же не Ирма Вальберс! С ней Сережа еще и не захочет эфиром делиться.

– А ты заставить не можешь, как программный директор?

– Могу, но пока не вижу резона зачем.

– А если денег дать? – улыбнулся Дюрыгин.

– Ты же знаешь, я не беру, все мои действия только на благо рейтинга станции.

– Знаю, поэтому и уважаю.

– Льстец, – укоризненно покачав головой, сказал Леша. – Ладно, приводи свою протежейку, погляжу я на нее, да, может, и правда поставлю с Мирским.

– Правильное решение, – похвалил Дюрыгин.

– Ты не думай, что меня так легко уговорить, – назидательно заметил Ксютов, – я соглашаюсь чисто из прагматически корпоративных соображений.

– Типа я тебе, а ты потом мне, и наоборот?

– Правильно, – кивнул Ксютов, вытирая салфеткой рот, – я сейчас сделаю тебе, а ты потом сделаешь мне.

Агаша пришла на «Москва-Сити FM» как раз на еженедельную сходку всех диск-жокеев. Программный директор проводил разбор полетов.

– Ты Агаша? – спросил Ксютов, завидев стоящую в проеме дверей девушку и прервав на полуслове свой спич.

– Да, – ответила Агаша с улыбкой, – мне можно?

– Проходи, присаживайся, – сказал Ксютов, – знакомьтесь, Агаша будет с нами на эфире работать до сентября, а потом пойдет в новое телешоу к Дюрыгину на НТА.

Диск-жокеи заинтересованно глядели на Агашу.

– Так на чем бишь я остановился? – продолжал Ксютов. – Да, насчет прошлого четверга. В прошлый четверг вырубился компьютер, и что? И сразу вылез весь ваш непрофессионализм…

Ксютов стоял, опершись руками на спинку стула, подчиненные сидели за длинным столом и глядели на своего шефа. Глядели и слушали, а шеф давал всем разнос.

– Стоило на день вырубиться программному компьютеру, как сразу повылезало, что никто не владеет ни искусством микширования, ни искусством речи, ни чувством меры, ни элементарной внимательностью, которая вообще никому здесь из присутствующих, как мне кажется, не присуща. Здесь вообще, похоже, собрались какие-то апологеты невнимательности, анархисты, отрицающие всякий установленный в эфире регламент и порядок.

Ксютов раскачивался вместе со стулом и говорил:

– Лена, к тебе это относится в первую очередь, ты была в эфире с двенадцати до шестнадцати, сразу после Мирского…

Красивая блондинка Лена поджала губки и потупила взгляд. Агаша поняла, что эта Лена, наверное, очень набедокурила на своем эфире, и ее сейчас будут за это ругать.

– …Лена, тебе сколько раз объясняли, что заговаривать музыкальную композицию на голосе исполнителя категорически нельзя? Это брак в работе диск-жокея. Я вам всем, когда брал вас на работу и стажировал, тысячу раз объяснял, что перед тем, как ставить песню с диска или с другого носителя, диск-жокей обязан прослушать вступление и концовку песни и по секундомеру прохронометрировать интродукцию и коду. Кроме того, для облегчения вашей работы на плей-листе возле каждой песни обозначены вход и выход, сколько секунд от первого звука до начала пения и наоборот, и буквами даже обозначено – для особенно тупых. Вот, поглядите, кто забыл, – Ксютов потряс в воздухе распечаткой плей-листа, – вот, после песни Элтона Джона стоит цифра 12 и буква «эф»… Что это значит? Это значит, что после того, как Элтон Джон кончил петь, музыка в этой песне звучит еще двенадцать секунд, и у диск-жокея, если ему вздумалось красиво, как он думает, наезжать на хвост этой песни, есть целых двенадцать секунд, чтобы на музыке уходящей песни прокомментировать ее или сказать свою очередную гениальную глупость, вроде той, что сказала в тот же четверг Оля Сиротина.

Теперь все посмотрели на Олю, полную девушку, что сидела по левую руку от программного.

– Но вернемся к профессионализму. Лена, ё-мое, у тебя на этом Элтоне было целых двенадцать секунд, за это время в эфире можно всего Шекспира процитировать, а ты мало того, что в следующую песню группы «Грин Дэй» очень плохо въехала, так ты своим чрезмерным комментарием залезла на голоса исполнителей, а это брак, а это непрофессионализм. Что? Не могла посмотреть, что до вступления голосов написано пять секунд? Чего тебя понесло?

Диск-жокеи зашушукались, за столом прокатилось оживление.

– За двенадцать секунд процитировать всего Шекспира? – хмыкнул сидевший рядом с Агашей толстый брюнет с полосатой футболке. – Ольга и на пять секунд ни одной цитаты из Шекспира в своей памяти не наберет.

Послышались смешки.

– Тихо! – прикрикнул Ксютов. – Дальше… Дальше я хотел сказать о главном. Невнимательность – это естественная сфера обитания ваших душ. Вот поглядите! Стоило в четверг полететь программному компьютеру, как вы умудрились навести полный хаос в рекламных окнах и буквально свести с ума нашу рекламную службу. Чего, казалось бы, проще? Девочки из рекламной службы коммерческого директора приносят диск-жокею расписание рекламных окон каждого часа эфира. Там черным по белому прописано время рекламного окна и последовательность роликов. Делов всего-то – приготовить все картриджи с роликами, засунуть их в картридж-плейеры…

– Слушайте, у вас здесь все так сложно, – шепнула Агаша вертевшемуся рядом толстяку, – я ни за что не смогу разобраться.

– Да пустяки, – шепнул Агаше толстяк, – все дело в том, что сломался программный компьютер и пришлось гнать программу вручную, по старинке, музыку с CD, а рекламу с картриджей, а так-то в нормальные дни все с компьютера, все с жесткого диска в эфир идет.

– …И потом, – Ксютов закашлялся, – Рита, ты почему между семнадцатью и восемнадцатью выругалась в эфире?

– Кто? Я? – изумилась девушка, сидевшая напротив Агаши.

– Да, ты.

– Как я выругалась?

– Ты после Димы Билана, перед Шакирой сказала, что Шакира блядь.

– Что? – задохнулась от возмущения диск-жокей Рита. – Не говорила я такого.

– Ну что голословно, давай контрольную запись эфира послушаем, – сказал Ксютов и обратился к Агашиному соседу-толстяку: – Сережа, найди нам пятничный эфир семнадцать часов, Ритин эфир…

Так это же Сергей Мирский, ахнула про себя Агаша. Тот поднялся со стула, подошел к компьютеру, проделал несколько манипуляций мышью. Из колонок, подвешенных под потолком, послышались звуки музыки, которые сменились звонким девичьим голоском.

– Вот здесь, ага, погромче сделай, – командовал Ксютов.

– … А мужскую компанию на нашем эфире будет разбавлять Шакира, – проговорил голосок Риты.

– Ну вот, – сказала Рита, – не блять Шакира, а раз-ба-влять Шакира, ты слушал не ухом, а брюхом.

– М-м-мда, – согласился ничуть не обескураженный Ксютов.

– Оговорили, гады, – пожаловалась Рита, – и кто-то ведь донес, черная душа…

– Ты не пугайся, – после совещания сказал Мирский слегка обалдевшей Агаше, – всю программу буду вести я, я буду и фишки на пульте двигать, и музыку гнать, и за рекламные окна отвечать, а ты будешь только говорить, когда я тебе мигну или свистну.

У Дюрыгина с главным получился очень хороший разговор по душам.

Редко такие продуктивные и откровенные разговоры у них выходили, а тут повод хороший случился.

У главного сын родился.

У главного от первой жены двое. Парню, Дюрыгин его несколько раз видел здесь, на телевидении, лет восемнадцать, он на журфаке в МГУ учится, а девочка помладше. А вот новая молодая жена главного только-только родила.

Михаил Викторович, как и подобает счастливому отцу, узнав новость – ему еще утром, в девять часов, позвонили из роддома, – первую половину рабочего дня провел в эйфорическом настрое.

Презрев английские правила, каждому посетителю предлагал виски и коньяк и вообще перешел потом из кабинета в переговорную, где позволил себе немного больше нормы.

Дюрыгин оказался как раз кстати.

Михаил Викторович любил выпивать с симпатичными ему людьми.

– За ножки, – поднимая стакан с густым коричнево-оранжевым напитком, сказал Дюрыгин.

– За нашу работу, – алаверды ответил главный, – потому как если не будет хорошей работы, не пойдут эти ножки.

– Слушай, Миша, – сказал Дюрыгин, переводя разговор в выгодное ему русло, – если уж о работе, давай обсудим мое шоу, у меня есть несколько интересных идей.

– Ты же хотел достать ведущую класса Ирмы Вальберс, – вскинув брови, отреагировал Михаил Викторович, – и что? Достал уже?

– Нет, не достал, – ответил Дюрыгин, ставя стакан на стеклянную столешницу, – но готовлю новый кадр из совершенно новых, и она, по-моему, очень интересна, тебе бы стоило посмотреть.

– Валера, у нас ведь не испытательный полигон для прогона конкурсов на новую телеведущую, нам надо если выстреливать, то наверняка.

Я понимаю, Миша, дорогой мой, я все понимаю, но, на мой чуткий нюх, это будет именно то, чего хочет наш среднестатистический зритель.

– Во как! – изумился главный. – Ты уже за медиа-группу Гэллапа меришь аудиторию?

– У меня нюх, Миша, – повторил Дюрыгин, – и он меня еще никогда не подводил.

– Интуиция? – уточнил Михаил Викторович.

– Назовем его интуицией, – согласился Дюрыгин, – мой нюх на такое название не обидится. Но дело не в этом. Дело в том, что, будь то мое шоу, план которого я предлагал тебе еще месяц назад, или шоу Зарайского с Ирмой Вальберс, – это уже априори морально устаревшие шоу, они устарели еще до выхода в эфир.

– Это как? – удивился главный.

– А так, что наши прежние шоу, что мое, что Зарайского, один хрен, базировались на основной площадке среднестатистического спроса и могли стратегически претендовать только на поддержание популярности канала, но отнюдь не на прирост.

– Ага, понятно, говори, это интересно, – оживился главный.

– А самое главное – задачу прироста аудитории – эти шоу не решали.

– Ну, давай, давай, развивай тему, – Михаил Викторович нетерпеливо подгонял Дюрыгина. – Я тоже думал об этом, но мне интересны твои предложения.

А я теперь думаю, – ободренный Дюрыгин заговорил быстрее и увереннее, – что надо создавать такое шоу, которое не только поддержит популярность, отвечая потребе основной средней статистики, но и сыграет на привлечение латентных рекрутов в фанаты нашего канала, привлечет ранее не затрагиваемые слои зрительских масс.

– А конкретнее, как ты думаешь это сделать? – спросил главный.

Он был уже совершенно трезв, переживания молодого отца отодвинулись на задний план. У Михаила Викторовича професиональное явно превалировало над личным.

– Я думаю, что надо делать веселое шоу, которое, условно говоря, проймет и бедных и богатых, достанет до печенок и столичных штучек, и провинциалов и будет одинаково интересно всем зрителям, поднимаясь над разграничительными рамками социального статуса.

– Во как! – воскликнул главный. – Создать универсальное супер-шоу, опирающееся на общеобъединяющую зрителя идею.

– Верно, – согласился Дюрыгин, – надо забыть про гламур, надо абстрагироваться от московской моды, за которой, как за знаменитыми тремя соснами, мы лес перестали видеть.

– Молодец, – кивнул главный, – моими мыслями мыслишь, я об этом как раз думал, что московский наш гламур уже заколебал зрителя в нищей глубинке и ничего не вызывает, кроме раздражения и завистливой ненависти к нашему телеканалу – как к апологету и провайдеру московской гламурности.

Так в том-то и дело, Миша, – радуясь случаю высказать давно наболевшее, оживленно продолжил Дюрыгин, – демонстрировать периферийной нищете нашу сытую жизнь, показывать людям, у которых в домах изо всех удобств только электричество да холодная вода, да и те с перебоями, показывать этим людям шоу, где гости приходят в бриллиантах и обсуждают, что лучше отдыхать – на Багамах или на Майорке и какие автомобили лучше – полугоночные типа «родстер» или кабриолеты «Мерседес», это как раз и есть неадекватный непрофессионализм.

– Да? – риторичеки переспросил главный. – Неадекватный, говоришь?

– Именно неадекватный, – кивнул Дюрыгин, – оторвавшийся от действительности и живущий уже только в мире своих ошибочных ощущений, не соответствующих реальности, а реальность такова, что народ пока смотрит наши гламур-шоу, но не потому, что ему нравится их смотреть, а потому, что другого мы им не показываем, не показываем, наивно в собственной неадекватности полагая, что если нам, телевизионщикам, это интересно, то и пипл схавает.

– Ну, так и что же ты, адекватный ты наш, предлагаешь? – спросил Михаил Викторович, наливая в стаканы еще на полпальчика по граммулечке оранжево-коричневого виски.

Что предлагаю? – вздохнув, переспросил Дюрыгин. – А вот мне пришла в голову мысль, что ведущую для будущего шоу надо брать из народа, а не из блистательной рублевской тусовки. Я ничего не имею против Ирмы Вальберс, но прикинь, кто ближе и милее простым зрителям в глубинке, да и в спальных районах Москвы и Питера? Наша Ирма, которая живет с миллионером, ездит на кабриолете и манерно говорит с каким-то немецким акцентом? Или девочка из спального района, приехавшая на Москву из Калуги или Твери и в избытке хлебнувшая московских трудностей?

– И ты такую ведущую нашел? – спросил главный, прищурив один глаз.

– Нашел, – кивнул Дюрыгин.

– Покажешь?

– Покажу.

– А шоу для народа тоже придумал? – спросил главный.

– И шоу придумал.

– Расскажи.

– А вот я подумал, – медленно начал Дюрыгин, – подумал я, что если пойти от обратного, пойти от наоборот, от негатива, если мы раньше неправильно кормили простой народ зрелищами блистательных тусовок, всей этой блистательной и от этого нереальной для большинства бедняков жизни, то…

– Но ведь вспомни голливудскую мечту и голливудское чудо времен великой депрессии, – вставил главный, – ты помнишь эти общеизвестные азы истории кино, что беднякам в тридцатые, чтобы им не было так безрадостно жить, показывали жизнь богатых?

– Я помню, – согласился Дюрыгин, – но там было не все так однозначно, а потом, не путай кино с телевидением, кино люди смотрели раз в неделю по субботам, а в телевизор глядят каждый день, и потом ситуация несколько не та и время иное…

– Ну так ты придумал негативно обратное шоу.

– Верно, я придумал: а не показать ли богатым жизнь людей бедных кварталов глухой провинции, где нет горячей воды и канализации?

– Но это уже было, дорогой ты мой, – улыбнулся главный, – это мы уже проходили.

– Когда?

– После Великой Октябрьской революции, дружище, когда Шариковы и Швондеры принялись поднимать рабоче-крестьянское искусство и пели по вечерам на собраниях, – широко улыбнувшись, пояснил главный, – так что ничего нового ты не придумал.

– Нет, Миша, это не совсем то, о чем я тебе хотел сказать, не совсем то…

– Так где же то самое? Говори.

– Вот мы только что с тобой согласились, что идеальное супер-шоу – это когда оно замешано на объединяющей все слои общества идее.

– Правильно, – кивнул главный.

– Так вот представь себе, что на необитаемом острове остались люди из самых разных слоев, и богатый, и бедный, и среднего достатка, и им надо решить одну задачу, как им выбраться, как выжить?

– Это уже было в сериалах, – недовольно отмахнулся главный, – был сериал, где самолет сделал вынужденную посадку в тайге и смешанная по социалке публика три недели сериала шла по этой тайге – бедные вместе с богатыми.

– Ну и что? Нельзя теперь, что ли, хорошую идею воплотить у нас в шоу? – обиженно переспросил Дюрыгин.

– Я не говорю, что нельзя, – покачал головой главный.

Помолчали.

И Дюрыгин со страхом думал, что вот – уходит верный случай добиться от Михаила Викторовича согласия на проект века.

Сейчас главному кто-нибудь позвонит, и тот сорвется по срочным делам, и разговор прервется без скорых перспектив на то, чтобы продуктивно продолжиться.

Дюрыгин решил идти ва-банк.

– А я тем не менее уверен в себе, и в девочке своей уверен, выгорит у нас это дело, Миша, зуб даю – выгорит…

– Зуб, говоришь? – главный быстро глянул на Дюрыгина, в глазах его мелькнуло что-то. – Давай, подготовь мне синопсис, напиши мне на трех страничках идею шоу и примерный ход сценария…

– Лады, – радостно кивнул Дюрыгин.

– А девочку твою простолюдинку мне покажи, – хлопая себя по ляжкам и как бы подводя этим черту в разговоре, сказал главный, – хочу я на девочку твою поглядеть.

ГЛАВА 3

КАК ПОДСТАВИТЬ ДЕПУТАТА

– А кто ты? – ухмыльнувшись, спросил охранник. – Ты проститутка, каких на Москве миллион.

Натаха поймала себя на мысли, что давно так не краснела. А покраснела оттого, что по какой-то укоренившейся внутри надежде на то, что жизнь ее скоро изменится к лучшему, уже полагала себя не обычной девахой из ларька на «Войковской», а чуть ли не актрисой, сопричастной к телевизионной элите.

– Обычная ты проститутка, – убежденно подтвердил свое заключение охранник, – и дача эта ваша – обычный публичный дом, обычный бордель, я таких по Подмосковью сотни уже повидал.

Этот неприятный разговор происходил на заднем дворе дачи-поддачи.

Зарайский привез-таки Махновского, и те вот уже три часа пили с Джоном и еще одним, иностранцем, приехавшим как бы за компанию.

Гости сидели в гостиной, а Натаху даже прислуживать не позвали, сказали, что сами справятся.

Натахе показалось, что она не понравилась главному из гостей – Махновскому. Но Розу, красавицу Розу тоже выгнали, и она гордо удалилась наверх в спальные комнаты. А Натаха вот вышла посидеть на солнышке, покурить.

Тут-то к ней и привязался охранник Махновского. Мол, что простаиваешь без дела? Станок не должен без дела простаивать, и раз уж все они сюда притащились из Москвы целой автоколонной из двух «Мерседесов» и «гелендвагена» и если начальство сексом пренебрегает, то пусть уж его – красивого парня при пистолете – девочка обслужит…

А Натаха вдруг обиделась и едва не разревелась. Что же это такое? Что же это за доля ее такая? Везде сосать. И Рафику с Тофиком в ларьке на Войковской – сосать, и на телевидении, если хочешь в кадр на эпизод попасть, помощнику режиссера – сосать, и здесь тоже, и всем и везде… Одно и то же.

– Я актриса, а не проститутка, – гордо отвернувшись и затягиваясь, сказала Натаха.

Но не очень много уверенности было в ее голосе.

– Ну-ну, – фыркнул охранник, – расскажи это своей бабушке…

Натаха курила, подставляя лицо июльскому солнцу. Было солнечно и ветрено, хороший денек для загорания. Раздеться бы, но этот охранник, сволочь, при нем разве получится? Сочтет за приглашение.

Что-то не связалось в сценарии у Джона.

Этот Махновский – хитрая бестия. Хоть и пьяный уже приехал, но телок сразу потребовал из комнат убрать, а наливать да за закусками бегать своего нукера поставил с пистолетом. А другой в то время, как хозяин напивался в компании с Джоном, режиссером Зарайским и привезенным до кучи с ними иностранцем, на заднем дворике изучал внутренний мир Натахи.

– Значит, вы здесь актрисы? – не отставал охранник.

– А тебе-то что? – грубо и с вызовом ответила Натаха.

– Эх, дура ты, девка, – тяжело вздохнул охранник, – используют тебя здесь, как гигиеническую салфетку тебя используют, покуда тебе еще двадцати пяти не исполнилось. А исполнится, выкинут на помойку – если повезет, если живой останешься, если на иглу не подсадят, а то пойдешь прямиком на обочину шоссейной дороги дальнобойщиков обслуживать, за хавку, за выпивку да за дозняк герыча.

Натаха молча курила. Уйти? Пойти наверх к Розке? Завалиться в кровать да отреветься?

– Думаешь, мы лохи такие? – не дождавшись ответа, продолжил охранник. – Думаешь, не разглядели видеокамер понатыканных везде? Хорошие мы бы были тогда профессионалы, если бы не заметили. Бордель здесь у вас копеечный, а тебя, дуру, сманили сюда по глупости твоей! Пообещал вам этот Джон, что кино-порно-звезд из вас сделает, в киношную карьеру вас запустит?

Натаха молчала. Ей было неприятно. И не просто неприятно, а страшно.

Страшно и пусто на душе. Боялась она того, что не сбудутся мечты, что оборвется надежда.

Когда Натаха воровала у Агашки визитку Джона, она думала, что вытаскивает свой выигрышный билет. Думала, что обскачет всех своих подружек, всех товарок своих опередит и выскочит из провинциальной бедности в телевизионные звездочки. Думала, что прервется наконец порочный круг. И не надо уже будет всем давать, всем этим Рафикам, Тофикам, и сосать тоже не надо будет. Неужели прав этот мужик? Взрослый такой дядька, умный вроде.

– А вы фээсбэшник? – спросила Натаха.

– А тебе-то что?

– Много подмечаете.

– Служба такая, государственного человека охраняем и в его мимолетных прихотях не даем ему попасть в неприятность.

– Это вы точно сказали, – кивнула Натаха и горько усмехнулась.

– Вы ж тут нашего босса хотели в пьяной оргии голым с девочками заснять, – хмыкнул тот, – это ж невооруженным глазом видно, а мы такой подставы сделать не дадим.

– Молодцы, – сквозь зубы процедила Натаха.

Охранник наклонился, загасил сигарету о землю и неожиданно сказал:

– А ты беги, беги отсюда, девочка, покуда еще не совсем погибла.

– Куда бежать-то? – в пустоту спросила Натаха. – От мечты, от надежды на лучшую жизнь бежать?

Мах пьяно подмигнул Зарайскому.

– Ну что, Мотя, нравится тебе девочка?

Все разглядел, все заметил цепкий глаз думского депутата и кумира женщин среднего возраста.

– Нравится, – сглотнув слюну, ответил Зарайский.

– А ты знаешь, – мечтательно сказал Мах, – а я вот люблю наблюдать. Люблю наблюдать за чужим счастьем. Сам вот несчастен, так вот на счастье других хотя бы порадоваться люблю. Я в Италии как-то был, там нам таких девчонок местный градоначальник-мафиози притащил, таких девчонок, но я, ты ж знаешь, я ж семьянин, так вот, позвал охрану и с удовольствием час или два наблюдал…

– Позвать? – оживился Джон.

– Да, кликни эту, которая Мотьке нашему нравится, – кивнул Мах.

Они сидели на огромном диване перед камином.

– А других девочек позвать? – спросил Джон.

– Не, – помотал головою Мах, – эту позови, Мотькину.

Джон кивнул охраннику, показал пальцем на потолок:

– В спальне, Розой ее зовут. Зарайский напрягся. Глупая улыбка застыла у него на лице.

– Не спать, не спать, мистер Дизраэли! – громко крикнул Мах, локтем толкая задремавшего в перманентной трехдневной пьянке приблудившегося иностранного дружка. – Не спать, самое интересное проспишь!

Англичанин что-то промямлил, но, попытавшись совладать с собой, сделал подобие трезвого лица и изобразил на нем некое внимание.

По лестнице в гостиную спустилась Роза.

– Ну-ка, девочка, стриптизу обучена? Покажи-ка нам, и музычку поставь, и музычку, и потанцуй для нас, для старичков, – весело бурчал Махновский, разливая по рюмкам водку.

Роза, ничуть не удивившись, посмотрела на Джона, своего господина.

Тот молча кивнул. Роза, легонько пританцовывая, подошла к музыкальному центру, нашла в стопке диск, включила.

– Постойте, постойте, – бормотал Мах, – я только пересяду вот сюда.

И он юрко перелез с дивана в кресло, усевшись спиной ко второй камере.

– А ты, – Мах ткнул пальцем в сторону охранника, – а ты накинь что-нибудь во-о-н на те объективы.

Охранник послушно взял стул и, взгромоздившись на него, поочередно закрыл объективы бумажными салфетками. Теперь Мах сидел спиной к единственной рабочей камере. Джон ждал.

– Ну, девочка, начинай, – сказал Мах и, совершенно пьяный уже, хлопнул в ладоши, – порадуй-ка нас, стариков.

Зарайский словно окаменел. Его, как мальчика по имени Кай, будто бы заморозила Снежная Королева из старой сказки.

Играла какая-то восточная музыка. Роза вскинула вверх руки и принялась двигать бедрами. Вращала ими под музыку, красная юбочка ее разлеталась, а глаза бегали – влево на Махновского, вправо на Джона. И красивая таинственная улыбка не сходила с ее блестящих губ.

– Та-а-ак, хорошо, хорошо, – поощрительно кивал Мах, – молодец, а теперь давай раздевайся.

Роза сделала резкий разворот в такт музыке, и ее красная кофточка комком полетела в угол комнаты. Роза осталась в юбочке и черном тугом лифчике.

– Та-а-ак, молодчина, молодец, еще давай, дальше, – Мах сидел нога на ногу и в такт музыке хлопал в ладоши.

Роза сделала еще пару оборотов, потянулась, изогнулась, и красная юбочка полетела вслед за красной кофточкой.

– А теперь трусики, трусики теперь, – повелевал командующий, – а лифчик не снимай.

Роза вся извивалась и перетекала, словно воплощенная страсть, словно подстрочный перевод к неведомой арабской песне.

– А теперь поди и сядь на моего бугая. Эй! Не стой истуканом! – крикнул охраннику Max. – Трахни, трахни ее, сучку! Она же хочет.

Послушный своему хозяину, охранник двинулся в середину комнаты, где в одном лишь тесном черном лифчике танцевала Роза. Охранник уверенно скинул пиджак, расстегнул брюки и одним движением мощной руки враз поставил Розу на колени перед собой.

– Джон, может, не надо! Может, не надо, Джон? – вдруг взмолился залившийся пунцовым цветом Зарайский. – Мах, останови это, Мах, – Зарайский бросился к Махновскому: – Не надо, я прошу вас, остановите это.

– Плохо просишь! – рявкнул Махновский, исказившись в лице. – Плохо просишь, на колени, на колени, сволочь!

Мах вскочил, он был в ярости. Зарайский упал на колени, а позади, тоже на коленях перед охранником со спущенными штанами, стояла его Роза.

– Сволочь, ты куда меня привез? В грошовый бордель? Подставить меня привез, сука, ну так я тебе покажу!

Озверевший Мах хлестал Зарайского по щекам. Тот скулил, и крупные слезы катились по его серым щекам.

– Вот, вот тебе. Вот как меня подставлять! Вот, вот тебе!..

Выпустив пар, Мах немного успокоился.

– Все, кончилось представление, – подытожил Мах. – Поднимайся, мистер Дизраэли, поднимайся, мы уезжаем.

Тараща глаза, шатаясь и не понимая, что вокруг происходит, англичанин двинулся к выходу. В дверях абсолютно трезвый Мах кивнул охраннику:

– Все кассеты у них забери и проверь, чтобы никаких дубликатов у них не осталось, башкой отвечаешь… А ты, – кивнул Джону, – найди меня на следующей неделе, найди, мерзавец, через моих референтов, ты мне нужен. Полезным можешь оказаться.

ГЛАВА 4

КИЛЛЕР ДЛЯ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПТИЧКИ

Первую тревожную весточку принес Ирме Джон. Темная личность. Занимается на телевидении своднической деятельностью, получая свои комиссионные за то, что этого знакомит с этим, а потом того – с тем. И с каждого из участников знакомства снимает по триста долларов за удовольствие.

Ирма брезговала контактами с Джоном. Ей всегда казалось, что существует такая категория людей, от которых исходит дух опасности, дух неудач и какой-то непреодолимой беды, и к этой категории причисляла Джона.

– Биополе у него плохое, – говорила про таких людей подруга Ирмы, – он вампирит энергию, от него только гадость какую-нибудь подцепишь, держись от него подальше.

Ирма бы и держалась, но Джон иногда звонил ей на мобильный и делал интересные предложения: то в клипе рекламном сняться, а это всегда хорошие деньги, то в клубе на вечеринке потусоваться, полезными знакомствами обзавестись, то в шоу выступить, как вот совсем недавно в утреннем на радио у Сережи Мирского… А для поддержки популярности, для поддержки рейтинга это ой как нужно!

Так что полезным бывает Джон Петров, полезным. И то, что он на ней зарабатывает, получая свои триста или пятьсот долларов с хозяина вечеринки за то, что привел к нему в тусовку знаменитость категории «А», так это даже приятно, значит, она по-прежнему крутая девочка, входящая в так называемую десятку самых-самых.

Но на этот раз Джон не обрадовал. На следующей неделе ей не придется выступать на «Москва-Сити FM» в популярном утреннем шоу Сережи Мирского «Вставай, Москва».

– Они там новую звездочку с Ксютовым обкатывать теперь будут, – между делом бросил Джон, когда они пересеклись на презентации в «Премьер Паласе».

Настроение моментально испортилось. Хоть эти изменения на радио и не сильно влияют на всю ее карьеру, каждый отказ – тревожный звонок. Потому что если ты находишься на вершине, ты должен знать одно – это место очень лакомое и его вожделеют сотни, а то и тысячи страждущих славы. И каждая девочка из провинции, приезжая на Москву, мечтает со временем занять ее, Ирмы Вальберс, место.

По поводу радио Ирма наметила себе – позвонить Ксютову и разобраться. А еще лучше, чтобы не делать этого самой, позвонить Моте Зарайскому – ее продюсеру, пусть узнает у Ксютова, почему ей отказали, в этом работа Зарайского и состоит.

Зарайского Ирма нашла в сильно расстроенных чувствах.

– Ты что? Ревешь, что ли? – испуганно спрашивала Ирма в трубку.

– Нет, – явно всхлипывая, отвечал Мотя.

– А мне показалось, что ты там плачешь.

– Да нет, аллергия какая-то, то ли на тополиный пух, то ли на Дотти, – пищал Мотя.

Ирма рассказала о тревожном звонке Джона Петрова, и Зарайский неожиданно еще более усугубил ее тревоги и расстройства.

– А знаешь, что Дюрыгин нашел какую-то деваху и морочит с ней голову главному? – спросил Мотя плаксивым голосом.

Он все же явно там ревел.

– Михаилу Викторовичу? – переспросила Ирма. – Дюрыгин морочит? Какую такую деваху нашел?

– Дюрыгин вместо нашего с тобой шоу предлагает Мише свое, где ведущей будет никому неизвестная телка, – явно все еще всхлипывая, проговорил Мотя, – он ее уже ему показывал, он ее даже у Монахова прокатывал, а теперь еще вот и с Ксютовым договорился на «Москва-Сити FM»…

– А ты-то, старый дурак, куда смотришь? – вырвалось у Ирмы. – Я тебе доверилась как продюсеру, а ты все просрал? Может, мне прямо к Дюрыгину пойти попроситься? Он ведь меня возьмет, а ты с кем останешься? Со своей бульдожкой Дотти?

Мотя, похоже, был не в духе, чтобы продолжать этот разговор. Он бросил трубку и, как представилось Ирме, принялся снова плакать.

Позвонила Леше Ксютову. Тот не брал трубку. Неужели поставил в черный список ее номер? Набрала мобильный Михаила Викторовича – тот же результат. А через секретаршу, через эту проститутку Олечку, соединяться не хотела.

Тогда позвонила Дюрыгину. Тот ответил.

– Ирма? Рад, всегда рад.

– Так уж и рад? Я слыхала, у тебя новая ведущая на шоу есть? – с места в карьер начала Ирма.

– Мир слухами полнится, Ирмочка.

– Так есть или нет? Говори прямо!

– Ну, есть вроде.

. – А что так неуверенно?

– Да она еще сырая, над ней еще работать надо.

– Ну, я слышала, ты к ней уже и Ксютова подключил, и Монахова.

– Ты осведомлена.

– А то! В нашем деле без информации нельзя, сожрут такие вроде тебя.

– Ну это ты чересчур, дорогая, это чересчур.

– Брось, познакомил бы.

– С кем?

– С девочкой твоей, как зовут?

– Агата.

– Ты с ней спишь?

– Я?

– Ну не я же!

– Я – нет.

– А кто тебя за нее просил? Кто с ней спит и кто за нее просил?

– Никто, я сам ее нашел, сам делать начал.

– Не верю.

– Как хочешь.

– Гад ты, Дерюгин, чего же ты меня не позвал?

– Я звал…

В общем, разговора не получилось. Совершенно расстроилась Ирма. Разрегулировалась. Может, Игоря, мужа своего гражданского, попросить разобраться? А почему бы и нет? Пускай выяснит, что это за Агата такая.

И имеет ли она право занимать то место на вершине горки, где по праву восседает Ирма Вальберс?

Но сперва Ирме самой захотелось на эту чудо Агату подивиться. Противно снова с Джоном говорить, но ничего не поделаешь, лучше него тайные смотрины никто обустроить не сможет.

Ночью Ирме приснился сон.

Именно в ночь с четверга на пятницу приснился, когда сны сбываются.

Приснилось Ирме, что будто лежит она в какой-то очень по-демократически дешевой больнице, где в одной палате сразу шесть или даже десять коек стоит, и так чудно, в палате и мужчины, и женщины. И приснится же такое!

Так вот… Настало вроде Ирме время выписываться из больницы, надо собирать вещи. А тут и выясняется, что вещи-то ее – по всей больнице поразбросаны. Мелкие вещи по палате под всеми койками приходится собирать, а крупные, какие-то чемоданы и дорожные сумки, те вроде как в кладовую сданы на хранение, но Ирма все ходит-бродит по коридорам и никак не может найти эту кладовую. А время выписки уже подходит, и надо поторопиться, потому что… Ирма не могла объяснить себе – почему, но выписываться с вещами надо было очень быстро и очень срочно. А если упустишь время, то что-то очень нехорошее может случиться.

В общем, бегает бедная Ирма по этой больнице и ищет сестру-хозяйку с ключами, чтобы кладовую открыть. Нашла наконец. Открывают ей кладовую, а там чемоданов, сумок, саквояжей, узлов всяких разных – полок до самого потолка! Ирма ищет-ищет, нет ее сумок. Нет ее чемоданов. И так странно ей в то же самое время – а зачем надо было ложиться в больницу с таким большим багажом?

Так до конца сна своего и мелких вещей по палате не собрала, и крупного багажа не нашла. А остальные больные тем временем в один момент все на поправку пошли и на выписку все разом засобирались. И если Ирма вещей не соберет, то вроде бы как одна в этой больнице останется. Вот ведь жуть-то какая…

Гаденький такой сон приснился. Бывают такие неприятные сны, что вроде как бы и не кошмар со смертоубийством, но какое-то тяжелое и тягостное ощущение после сна остается. Как ожидание каких-то больших неприятностей.

Ирма по привычке залезла поутру в интернет, открыла страничку сонника. Нашла на букву «б» слово «багаж»… Странное, однако, толкование ее сну по этому соннику выходило. По соннику Фрейда потерять во сне багаж символизировало несостоявшуюся помолвку или расстроенную свадьбу. А вот по современному соннику багаж – сумки и кошелки – означало… Ха! Женщин… Там даже так и было написано, что, по Фрейду опять-таки, сумки и чемоданы символизируют женские половые органы.

Ничего себе, подумала Ирма и тут же вспомнила простонародное сравнение потаскушки с сумкой-кошелкой. Ведь так в народе и говорят про иных женщин: вон кошелка идет…

Резюме Ирма вынесла такое, что потерянный ее багаж приснился ей к неприятностям, связанным с женщинами.

– Ну, теперь все более-менее связывается, – в задумчивости выключая компьютер, вслух размышляла еще верная Ирма, – эта девка, кошелка дешевая, мне дорогу перебегает. А то, что все в один день выписываются, так это про сентябрь, когда на телеканале сетка вещания поменяется. Значит, если я не успеваю решить мои проблемы, то я остаюсь на обочине и поезд уходит без меня.

Ирма сама по-латышски не умела и двух слов сказать. А вот двоюродный папин брат Ян Карлович Вальберс, у которого Ирма с пионерского своего возраста так любила гостить в летние каникулы на его даче в Лиелупе, что рядом со знаменитой Юрмалой, тот, наоборот, по-русски говорил очень плохо. И Ирма всегда смеялась, как дядя Ян переводит свои любимые латышские поговорки на ломаный русский язык. Одну такую поговорку в интерпретации дяди Яна Ирма как раз сейчас и вспомнила: «Беды не приходят в одиночку, они как чайки на берегу, всегда стаями летают».

Прежде Ирма никогда служебных разговоров своего гражданского мужа не подслушивала. А в это вот утро, когда сон про чемоданы увидела, именно в это утро изменила своим привычкам. И подслушала.

В иной бы раз, увидав, что Игорь с Димой Поповым, начальником службы безопасности, секретничают в столовой, она бы со словами: «секретничайте-секретничайте, мальчики, я мешать не стану», ушла бы к себе на свою половину дома. Ирму с детства приучили к тому, что у взрослых мужчин могут быть взрослые мужские секретные разговоры. Все-таки Ирма в доме члена ЦК Компартии воспитывалась, а в этом доме у папы большие люди порою в гостях бывали и разговоры всякие вели, такие разговоры, которые не для ушек маленьких девочек.

Ирма и собралась было повернуться и уйти, когда за полуоткрытой дверью услышала голоса Игоря и Димы Попова. Но что-то заставило Ирму притаиться за дверью. Что заставило?

Во сне она видела пропавший багаж. И Игорь выговаривал своему начальнику службы безопасности про какой-то багаж. Ирма замерла перед дверью. Либо теперь же входить, и поздоровавшись, извиниться перед мальчиками за прерванную беседу, либо…

Ирма выбрала «либо».

– Ты хочешь сказать, что вот так, за здорово живешь можно потерять в аэропорту багаж, в котором на пятнадцать лимонов? – нервно басил из-за двери ее Игорек.

– Именно так курьер и объясняет, мол, украли багаж, – отвечал Игорю голос Димы Попова.

– Ну и что теперь? – спрашивал Игорь. – Хрен с ними, с пятнадцатью лимонами, я переживу это, но если теперь уже двое знают, то какая может идти речь о конфиденциальности?

– Ну, это моя проблема, – говорил Лима, – знать будут не двое, а один.

– Нет человека, нет проблемы? – хмыкал за дверью невидимый Ирме Игорь.

– Я все сделаю, в первый раз, что ли? – отвечал невидимый Ирме Дима Попов.

И тут Ирма испугалась.

До нее вдруг дошло, что ее Игорек только что обсуждал со своим начальником безопасности, как убрать ненужного им свидетеля. Как в детективном кино, и слова даже такие же, как в кино. Такой же текст. Ирма, как актриса, это сразу отметила. А впрочем, почему в жизни текст должен чем-то отличаться от того, что бывает в кино?

Так вот чем Димочка занимается! А она-то наивная, думала, что этот симпатяга Попов только распоряжается шоферами и прислугой в офисе и доме.

Ирма стояла прислонившись лбом к дорогому, привезенному из Каталонии ручной резки косяку и боялась вздохнуть.

Мужчины в столовой отчего-то вдруг умолкли, и стало слышно, как тоненько подвывает моторчик вентилятора в Игоревом ноутбуке. Ирма похолодела – в если они обнаружат, что она стоит и подслушивает, а дела-то ой какие серьезные обсуждались… А вдруг и ее как свидетельницу…

– А что это Ирма долго не спускается? – проронил вдруг Дима. – Если придется в бега рвать и на дно ложиться, ты, кстати, в ней уверен? На нее здешнее имущество не хочешь перевести?

– На Ирму? – удивленно-брезгливо воскликнул Игорь.

И Ирма представила себе его презрительную гримасу, какой он обычно сопровождал подобную интонацию.

– С какой стати? Она мне никто. Так, модная баба. Пока в тиражах, я с ней сплю, а завтра, а завтра у нас с тобой, может, и Дунька Кулакова на зоне будет, или, как говорят, лучше нет влагалища, чем очко товарища?

Ирма застыла, не чувствуя под собой ног. Голова закружилась, и все вокруг поплыло…

– Да ну тебя, Игорь, – возразил Дима, – решим мы все проблемы, и с багажом, и с курьером решим, будь спокоен.

Ирма с трудом отлепилась от косяка и на Цыпочках задком, потом бочком, а потом бегом, бегом по холлу, по второму холлу, по лесенке к себе наверх в спальню…

Вот оно как! Пока модная и пока в тиражах, он со мной спит, а выйду из тусовки – у него сто других кандидаток? La vie est dure[3], как сказал бы дядя Ян Карлович. Он знал европейские языки.

Сегодня с утра по расписанию у Ирмы была съемка для журнала «Космо».

Студия этого модного фотографа Коли Емельянова, или Емели, как его звали в глэм-тусовке, помещалась в сталинском доме на набережной возле Крымского моста. Из окон Емелиной студии открывался прекрасный вид на Москва-реку и на парк Горького.

– Надо же, какие-то дураки на колесе обозрения катаются, – задумчиво сказала Ирма, снимая ярко-красный лифчик.

Привыкший к переодеванию своих моделей Емеля уже даже и не отворачивался. А Ирма, тоже привыкшая и уже не воспринимавшая своего фотографа как мужчину, спокойно заголялась и переодевалась при нем, ничуть совершенно не смущаясь. Тем более что все знали, что Емеля голубой.

Ирма устала уже снимать и надевать эти лифчики, джинсики, и юбочки, и топики. Это глупые девочки думают, что сессия – это так… Повертелась перед объективом полчасика, и тут тебе и слава, и деньги. А кучу тряпок надеть-снять, снять-надеть – от одного этого с ума сойдешь.

Хотя на самом деле рада была Ирма, что полно у нее работы. Отвлекала ее работа от грустных мыслей.

– Какие-то дураки там на колесе обозрения катаются, – повторила Ирма, прогибаясь в пояснице и застегивая застежку темно-фиолетового лифчика. – И охота им?

– А слыхала, – Емельянов, прикуривая сигарету, подхватил тему, – слыхала, ночью, когда аттракцион выключали, эти операторы забыли там в одной кабинке наверху двух катавшихся, так те среди ночи очухались и по мобильному службу спасения вызывали.

– Они что? Спали там, что ли? – натягивая узенькие джинсики, изумилась Ирма. – Или пьяные катались?

– А ты трезвая туда полезешь? – ухмыльнулся Емеля.

– Я? – удивленно переспросила Ирма. – Что я там забыла? Это развлечение для черни, милый мой. Для девок-чернавок из глухой Твери, а я не такая, милый Емелечка!

Емеля не ответил, он потянулся к неслышно завибрировавшему на его бедре телефончику.

– А-а, привет, старина, конечно, признал, ты у меня высветился, – улыбался в трубку Емеля. – Модельку отснять? Говно вопрос, тем более твою протежейку, старый ты пидарас, на девчонок переключился, противный? – Емеля улыбался и постреливал глазками на Ирму, мол, не обижайся, это нужный клиент звонит, а сама времени, мол, не теряй, переодевайся дальше давай… – Сейчас только в расписании погляжу, когда у меня окошко будет. – Емеля, прижав телефончик плечом к уху, подошел к стене, где висела белая доска с накорябанным цветными фломастерами расписанием съемок. – Так, пишу, на среду на двенадцать дня, годится?

Ирма машинально поглядела на расписание и вздрогнула от неожиданности.

Среди прочих имен она заметила в расписании нечто очень знакомое.

Зеленым фломастером под бордовой записью «Летящие» было написано: Агаша Фролова от Дюрыгина, вторник в 12…

От Емели решила-таки поехать в Останкино. Поглядеть на эту. На новую соперницу свою поглядеть. Вырулила с Комсомольского проспекта под эстакаду на Садовое кольцо. А по Садовому до Сухаревской. Пробки, пробки…

Включила радио. Играла песня ее любимых английских мальчишек из группы «Грин Дэй». Ирма принялась подпевать, отбивая пальчиками ритм по рулевому колесу.

Раскисать и сдаваться раньше времени она не собирается. Стоя на перекрестке под красный, перехватила парочку восторженных и удивленных взглядов. Ее узнают. А как же не узнавать-то?

Вон она – Ирма Вальберс на растяжке над всем проспектом, висит-улыбается с рекламы магнитных карт «Маэстро» «Алекс-Банка».

После песни в эфире зазвучал голос Сережи Мирского. Вот балабол! Все никак не уймется пошлости в микрофон сыпать. А после Сережи заговорила какая-то девчонка. Неужели эта? Сердце в груди у Ирмы екнуло. Точно!

– У микрофона Сережа Мирский и Агаша Фролова, вы слушаете шоу-программу нашего радио «Вставай, Москва»…

Агата!

Они весело болтали о какой-то чепухе.

– Сережа, ты умеешь толковать сны? – задорным голосом спрашивала Агата.

– Сексуальные умею.

– Мне приснилось сегодня, что я почему-то украла чьи-то чемоданы, к чему бы это?

– Это к тому, что если в этих чемоданах американские доллары или героин, то тебя скорее всего найдут и убьют, – бодро заявил балагур Сережа.

Ирма едва в шедший впереди и резко давший по тормозам «Лансер» не въехала. Та-а-ак! Так это она в моем сне мои чемоданы украла! И ее за это найдут и убьют, значит…

Неужели дядя Ян Карлович из Юрмалы был прав? Неужели дядя был прав, когда после того как юная Ирма оторвала голову кукле по имени Лайма, заметил, что из нее вырастет хорошенькая миленькая гестаповка?

В аппаратной, которая заменяла Ксютову кабинет, мерцала огоньками эфирная стойка с оконечным эквалайзером. Ирме долго и тупо, с явной скидкой на ее прибалтийскую блондинистость объясняли назначение этой эфирной стойки, что после нее звуковой сигнал радиостанции уже уходит на башню, где стоит десятикиловаттный передатчик, который потом отдает усиленный сигнал на антенны, расположенные на башне на отметке двести десять метров. А эквалайзер на этой стойке выстраивается один раз в полгода, выстраивается специально нанятыми инженерами из одной очень авторитетной конторы, и те после настройки опечатывают эквалайзер, чтобы никто на радиостанции не мог самостоятельно подкрутить частоты туда или сюда, если кому-то вдруг захочется прибавить низеньких… Ксютов приветливо улыбался, но чуткая на эмоции Ирма понимала, что он не очень-то рад ее визиту.

– Ну что, предал ты меня, Ксютов, изменник? – с шутливым вызовом спросила Ирма.

– Ирмочка, – с самой доброй и смущенной улыбкой разводя руками, отвечал Ксютов, – ну кто же тебя, королеву всех красавиц, способен предать?

– А вот ты и способен.

– Я твой самый верный паж, Ирмочка.

– А вот самый верный паж и вдруг изменил мне в пользу какой-то Агаты…

– Ах, Ирмочка, я раб лампы, а лампа – это формат радиостанции, – так же виновато говорил Ксютов.

– Только не надо мне сказок про формат радиостанции, я тебя умоляю, – качала головой Ирма. – Ты эту басню можешь вон той провинциалочке рассказать, но не мне.

Ирма мотнула головой в сторону звуконепроницаемого окна, за которым была видна студия. За пультом возле двух свешивающихся с колодезных журавлей микрофонов сидели Мирский и Агата. Сидели и беззвучно – для Ксютова и Ирмы – шевелили губами, и по их возбужденному виду было ясно: говорят они какие-то задорные веселости.

– Вон ей можешь рассказывать байки про рабство директора лампе формата, она провинциалка, тебе поверит, а я-то знаю, что все денег стоит, – агрессивно повторила Ирма. – Сколько тебе Дюрыгин за ее эфир денег дал?

– Ирмочка, ни копейки никто мне не дал, ты же знаешь, я денег не беру, – прищурился Ксютов.

– Знаю, не берешь, – хмыкнула Ирма, – помалу не берешь. Будто бы я не знаю, сколько мой Игорь за меня тебе и Полеситскому давал!

– Слушай, Ирма, мне твои ревнивые бредни надоели, – не скрывая раздражения, проговорил Ксютов. – Есть что-то конструктивное, давай, а нет, на нет и суда нет, разбежались, потому как у каждого времени в обрез.

– Конструктивное? – переспросила Ирма. – А верни мне утренний эфир с Мирским вместо этой тверской шлюхи, вот и конструктивное.

– Нет, пока ничего не получится, – с неожиданной сталью в голосе ответил Ксютов.

– А что значит в твоей фразе слово «пока»? – спросила Ирма.

– Ну, всегда в любом деле есть оговорка на форсмажор, – сделав гримаску, ответил Ксютов.

– Какой форсмажор? – с настойчивостью прибалтийской блондинки спросила Ирма.

Ксютов уже с трудом сдерживал себя.

– Какой-какой, ну, например, помрет Фролова, вот тебе и форсмажор…

Утром Ирма вышла в столовую и там опять застала Игоря с Димой Поповым.

Но на этот раз прятаться не стала. Приветливо улыбнулась, тщательно скрывая боль и отвращение, поздоровалась, как воспитанная девочка. Налила кофе себе и предложила Диме Попову, но тот вежливо отказался.

Опять перетирали с мужем что-то секретное, и она явно им помешала.

Ирма выпила свой кофе и, поднимаясь к себе наверх, попросила Диму, если ему будет нетрудно, довезти ее потом до Москвы до центра, а там дальше она сама, на такси. Дима и Игорь не возражали – обычное дело Ирму отвезти на офисной служебной машине.

По дороге она все не решалась начать задуманный разговор, но перед МКАДом встали в плотной пробке. Ирма, пару раз нервно откашлявшись, вдруг спросила:

– А что, Дима, дорого сейчас стоит нанять хорошего киллера?

Дима ничуть не изумился. Даром что ли бывший спецназовец – нервы стальные.

– А что значит: «хорошего»? – невозмутимо поинтересовался Дима.

– Ну, чтобы и дело сделал, и в случае чего заказчика не выдал, – сглотнув слюну, ответила Ирма.

– Зависит от сложности, – скучающим взглядом окидывая впереди стоящие машины, выдал Дима, – президент фирмы, которого хорошо охраняют, это одна цена, а какой-нибудь никчемный задолжавший уличный сутенеришка – совсем другая.

– А проститутку-девчонку убить? Сколько будет стоить?

– Такую, что вон у столба стоит? – уточнил Дима. – За триста грюников можно исполнителя найти.

Если по-хорошему, Дима об этом разговоре был обязан доложить Игорю Массарскому. Так того требовал кодекс начальника службы безопасности.

Но буквально в этот же день на фирму Массарского, на его «Алекс Групп» навалились триста несчастий. Налоговая полиция, спецназ, выемка документов… Не до бабьих глупостей им с Игорем было.

Когда позвонила Ирма, от вице-президента правления «Алекс Групп» Игоря Массарского только что вышли люди из генеральной прокуратуры.

– Ты мне сейчас очень некстати звонишь, – раздраженно сказал Игорь в трубку, – давай вечером дома обсудим твои проблемы.

Вечером обсудить проблемы Ирмы в семейном кругу тоже не получилось.

Игорь до полуночи просидел со своими адвокатами, ломая голову, как выкрутиться в условиях жесткого прессинга, под который угодила их компания, попав в немилость к руководству администрации президента.

Не до того было Игорю Массарскому. Его, чуть живого, привезла охрана. Едва раздевшись, Игорь рухнул в кровать, даже не сказав Ирме «спокойной ночи».

Наутро Ирма попыталась было завести разговор о сопернице, но Игорь был настолько погружен в свои проблемы, что слушал жену даже не вполуха, а в четверть или в одну восьмую, отвечая невпопад или вообще не реагируя на ее пространные пассажи о соперничестве на телевидении.

– А твои люди из охраны, они могли бы ее убить? – спросила-таки Ирма, когда Игорь уже собрался уходить.

– убить? Кого убить? – переспросил Игорь.

– Да ну тебя, ты, оказывается, и не слушал, тебе на меня наплевать, – в сердцах посетовала Ирма.

Глаза ее были исполнены печали. Игорь уехал. Оставалось разве что отправиться к отцу – к Генриху Карловичу Вальберсу, бывшему члену ЦК партии, ныне работнику «Алекс Групп», возглавляющему отдел внешних связей со странами ближнего зарубежья.

– Папа, дай наличных денег, – попросила Ирма, когда дочь с отцом расцеловались и выяснили, что все друг у дружки в жизни и со здоровьем хорошо.

– А зачем тебе деньги? – поинтересовался старый Вальберс. – Игорь тебе разве мало дает?

– Нет, дает, просто у меня могут быть свои женские секреты, а ты ведь знаешь, он всегда требует расшифровки моих счетов…

– Хорошо, дочка, – сказал старый Вальберс. – Я дам, сколько тебе нужно?

Ирма хотела было уже сказать, что сама не знает, сколько нужно на то, чтобы нанять хорошего киллера, но про себя решила, что десяти тысяч для того, чтобы убить простую девочку-провинциалку – будет за глаза и за уши.

На Игоря когда-то, вспомнила она, было совершено неудавшееся покушение, так вот он ей объяснял, что для того чтобы убить его или другого бизнесмена его уровня, нужен киллер-профессионал, который возьмет за это с заказчика не менее трехсот тысяч. Это потому что у Игоря своя служба безопасности, свои телохранители, бронированная машина и дом, напичканный электронными средствами защиты, и офис, набитый охранниками.

– А чтобы убить какого-нибудь ларечника, – говорил тогда Игорь, – достаточно нанять спившегося бывшего прапорщика или мента, дать ему аванс в тысячу долларов, чтобы купил себе «волыну» на черном рынке, да потом еще три тысячи дать по исполнению, чтобы уехал к теще в деревню и залег на дно, покуда доблестная милиция это убийство на кого-нибудь другого не навесит…

Ирма запомнила. Шесть тысяч будет достаточно. Но у отца попросила десять тысяч, чтобы с лихвой хватило.

А уже после этого позвонила Джону.

– Джон, надо встретиться.

– Всегда готов, а зачем, если не секрет?

– Скажу при встрече…

Агаше нравилось работать на радио, даже больше, чем на телевидении. Здесь витал какой-то дух абсолютной свободы. На эти утренние эфиры, правда, приходится приезжать ни свет ни заря. Но зато какое удовольствие, какой кайф работать с Мирским! И сама обхохочешься, и друзья потом все наперебой звонят: ну ты, Агашка, там дала сегодня, ну вы там с Серегой примочили, как вас только цензура пропускает?

Мирский сперва Агаше не понравился. Толстый, живот большой и складки на пояснице. Брррр. Носит широченные слаксы и огромного XXXL размера рубахи или футболки навыпуск. Жировые опоясывающие отложения выпирают из штанов, натягивая ткань, как будто под ней хранится ведро студня, спрятанного под одеждой и дрожащего при любом движении.

Поэтому Сережа поначалу не имел никаких шансов, о чем Агаша сразу дала ему понять. А Сережа намекал.

Сам-то он о себе как о мужчине самого высокого мнения. Даже завышенного. Самоуверенности у него побольше, чем у накачанного в спортивном зале красавца культуриста, когда тот выходит на пляж очаровывать загорелых красавиц.

Это часто бывает у толстых и низкорослых парней – свои физические недостатки они начинают компенсировать изысканным остроумием и неистребимым нахальством. И часто в этой борьбе с собственными комплексами толстых и умных мальчиков так заносит, что по инерции они выезжают на опасную встречную полосу самоуверенного нахальства, куда даже записные красавцы с телами аполлонов не смеют забираться.

Едва завидев красивую девушку, Сережа Мирский сразу принимался набиваться в любовники. Некоторым это импонировало. И порой Сережа добивался своего.

Проведя с Мирским пять или шесть эфиров, Агаша поняла, что девушки у Мирского нет. И это странно.

Странно от того, что фанаток, этих полусумасшедших дурочек, что приезжают к началу Сережиного эфира и стоят не вынимая из ушей проводочков с наушниками радиоплееров, настроенных на волну «Москва-Сити FM», и ждут его на улице напротив входа в АСБ-2 после окончания передачи, этих фанаток Сережа тоже обходит.

Как же так, удивлялась Агаша, это же бесплатные любовницы, влюбленные в своего кумира! А он их сторонится, бегает от них.

Агаше как-то спросила у Лены, диск-жокейши, что она думает по поводу Мирского. Лена приходила как раз к двенадцати менять Мирского и Агашу. Она тихо заходила в студию за пятнадцать минут до конца их эфира и, никому не мешая, готовила свою программу, изучала распечатку плей-листа и расписание рекламы. Потом, когда Серега убегал в аппаратную к программному директору послушать контрольку, у Агаши было обычно минут десять для того, чтобы пообщаться с Леной.

Лена была стройненькая, мягкая девушка с натурально льняными волосами. Агаше всегда нравились натуральные блондинки.

– Серега? – пожимая плечиками, говорила Лена. – Да он голубой.

– Ну да? – сомневалась Агаша. – Он же ко мне подкатывался, да и к Ирме Вальберс тоже.

– Это ничего не значит, – говорила Леночка, – они для маскировки делают вид, что их интересуют женщины.

– А друг у него есть? – интересовалась Агаша.

– Друг? – переспрашивала Леночка, перебирая диски и картриджи. – Так он вроде как с этим, – и Лена называла громкое известное в телевизионных кругах имя.

Но работать с Сережей на эфире было огромным удовольствием.

На их программе «Вставай, Москва» они, казалось, могли творить все, что заблагорассудится.

Мирский ругал на чем свет стоит гаишников, что создают пробки и думают только о взятках, подтрунивал над московским начальством, которое не вникает в чаяния простых москвичей, откровенно смеялся над любителями мыльных сериалов и над футбольными фанатами… Он даже позволял себе некоторые анекдотцы про кавказцев, в смягченном, правда, варианте, заменяя слова «хачик» и «черножопый» на «инородец», «едок шавермы» и «кавказский чемпион».

Агаше тоже позволялось шутить. Сережа даже помог Агаше найти свою жилу, определить ту область человеческой глупости, в сторону которой она и будет метать стрелы своего остроумия.

Так, на втором их эфире Серега принялся допытываться у Агаши, чьи пристальные взгляды в метро ей наиболее противны – липучие взгляды грязных отвратительных старикашек? Наглые раздевающие взгляды «кавказских чемпионов»? Похотливые взгляды пятнадцатилетних недорослей, что слишком рано обрели свою половозрелость, уступающую в развитии зрелости ума?

В то утро Агаша острила как бешеная – об этом и интерактив свидетельствовал. Количество звонков на эфир било все рекорды.

А в третий их эфир Серега задал тему: о каком женихе мечтает современная москвичка. Агаша настолько развила тему, что звонить на эфир стали даже очень и очень приличные люди. Так, из своего бронированного «Мерседеса» с шофером на эфир к Агаше и Мирскому дозвонился один высокого полета бизнесмен и предложил Агаше поступить к нему на работу начальницей отдела по связям с общественностью. И еще десятка полтора мужчин позвонили с предложениями отвезти Агашу в Лондон и Париж и потом жениться на ней.

В пятницу – последний день недели, когда в эфире была их программа «Вставай, Москва», Сережа по окончании эфира предложил Агаше подбросить ее до метро.

– Все лучше, чем на маршрутке трястись!

Агаша согласилась просто из интереса. На чем ездит звезда эфира «Москва-Сити FM»? Оказалось, что авто у Сережа – маленький черного цвета родстер «Ауди» ТТ. За последнее время Агаша довольно сильно поднаторела в марках автомобилей.

– Хорошая машинка, – сказала Агаша, садясь.

– Ничего себе, – небрежно согласился Сережа, включая зажигание.

До «Алексеевской» домчались за семь минут.

– Тебе здесь? – с явным сожалением спросил Сережа.

– Ага, – ответила Агаша, вылезая из машины. – Спасибо. Пока!

А в метро подумала: может, он вовсе и не голубой?

Джон остался доволен визитом Махновского. Идея была верной, дача-поддача работала. Пусть еще не так, как первоначально задумывал Джон, но сам Мах высоко оценил придумку Джона и вот даже назначил ему теперь аудиенцию. Это интересно. Роза, правда, устроила потом истерику – зачем он подставил ее? А если бы ее убили? Но Джон дал Розе денег, и та успокоилась.

Несколько озадачила Джона встреча с Ирмой Вальберс. Та выкинула вдруг такой фортель, какого Джон от нее ну совершенно не ожидал.

Встретились в кафе «На Тверской». Ирма назначила встречу утром, когда кафе только открывалось. Ее машинку – купе «Пежо-407» – он заметил, когда парковался. Ирма приехала раньше. Верный знак, что ей очень-очень что-то нужно от Джона. Иначе такая красивая и состоявшаяся вумен разве приедет раньше назначенного?

В кафе было совершенно пустынно. Только одна красивая Ирма за самым последним столиком в углу.

– Давно приехала? – поинтересовался Джон.

– Недавно, впрочем, это неважно.

– Я слушаю тебя. Вдруг она замялась.

– В общем, в общем… Я слышала, ты всякими делами занимаешься и многих людей знаешь, в общем, ты мог бы найти для меня киллера?

Ирма специально очень быстро завершила фразу. Фразу, начатую нараспев со знаменитым ее запатентованным прибалтийским акцентом, она, как говорят музыканты, ускоряя темп, сильно загнала к концу, загнала так, чтобы стыдное и страшное слово «киллер» было бы произнесено на одном коротком выдохе. И как бы ничего особенного не значило.

– Кого-кого? – не понял сперва Джон.

– Киллера, – тихо, но вполне отчетливо повторила Ирма.

– Понятно, – промямлил Джон, несмотря на то, что ничего ему не было понятно.

– Ты можешь помочь? – спросила Ирма.

Лицо красивой женщины было бледным и отчужденно непроницаемым.

Как во время визита к незнакомому гинекологу.

– Наверное, могу, – не совсем уверенно выдохнул Джон.

– Наверное или точно сможешь? – уточнила Ирма.

– Это зависит… – выдавил Джон, запнувшись.

– Я знаю, – нетерпеливо перебила его Ирма, – это зависит от уровня сложности и от суммы.

– Правильно, – согласился Джон.

– Сложность почти ерундовая, – сказала Ирма деловито, – девчонку одну надо убрать, охраны у нее нет, даже машины, и той не имеется, она на метро ездит, столкнули ее на рельсы, и вся недолга.

– Ясно, – кивнул Джон, ожидая продолжения.

Ему по-прежнему было мало что ясно.

– А за деньгами я не поскуплюсь, восемь тысяч.

– Шестнадцать, – быстро произнес Джон, сам себе удивляясь, – шестнадцать, и половину завтра наличными – мне.

– Хорошо, я согласна, – кивнула Ирма.

– Завтра привези деньги, только не сюда, а в то кафе, куда я тебе скажу, туда же привези и фото.

– А если фото нет, а только имя и место и где ее можно найти?

– Тоже годится, но лучше фото…

Ирма уехала первой.

Джон сидел и тупо смотрел в большое витринное окно, как она садится в свое «Пежо»-купе, как включает поворотник, как неуверенно начинает выезжать, едва не столкнувшись с каким-то чайником вроде нее самой.

Ничего себе дает ведьма, думал Джон.

Только вот кого же он найдет? Неужто самому придется? А что, за шестнадцать тонн грюников можно рискнуть… А если кинуть Ирму? Взять денег и не убить никого. Куда она пойдет жаловаться?

Но у нее, говорят, мужик – член правления «Алекс Групп Капитал». С этими шутки плохи. Неужели она любовницу мужа заказала? Хотя вряд ли любовница такого крутаря ездит на метро…

Это она кого-то из своей телевизионной тусовки заказала. Соперницу, наверняка соперницу, телевизионной славы боится лишиться. К бабке не ходи!

ГЛАВА 5

УБЕЙ СВОЮ ПОДРУГУ!

Папа смешной – не держит деньги в банке зятя. Десять обещанных дочке тысяч долларов пошел снимать с обычной сберкнижки в обычную сберкассу, что была в их же доме на Кутузовском – спустись во двор да пройди тридцать шагов.

Ирма приехала к папе с раннего утра.

– Ирма, мне пришлось заказывать сумму, – сказал папа, роясь в ящике своего большого письменного стола. – Все-таки триста тысяч рублей, здесь пенсионеры по столько не снимают.

– Дурацкие правила в этих сберкассах, – недовольно скривилась Ирма.

Она с благоговением смотрела, как папа роется в столе, перебирая какие-то старые документы, загранпаспорта и орденские книжки. Ирма вспоминала, как еще маленькой девочкой любила тайком пробраться сюда и из незапираемого ящика – а были и запираемые, где папа хранил наградной револьвер и партбилет, – воровала юбилейные рубли с профилем Ленина, чтобы купить себе мороженого. Папа собирал рубли и хранил их в круглой жестяной банке из-под монпасье. Наивная девочка. Она думала, что папа не замечает.

– Ирма, а нам с тобой эскорт охраны не понадобится? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Генрих Карлович.

– Я тебя уберегу, – ответила Ирма, – я приемы восточных единоборств в фитнес-клубе изучаю.

– Болтушка, – нежно буркнул отец.

Он надел свой любимый пиджак с орденскими планками, который на работу не позволял ему надевать его зять-капиталист, – по словам Игоря, это теперь не актуально. Они пешком спустились с третьего этажа, и Генрих Карлович первым поздоровался с консьержкой, которую упорно по старинке называл лифтершей.

– Гулять собрались? – участливо поинтересовалась бессменная, вот уже лет тридцать сидевшая здесь баба Маша. Она работала здесь всегда, сколько помнила себя Ирма. Раньше баба Маша была младшим лейтенантом КГБ, а теперь? Кто она теперь?

– Гулять, гулять, – ворчливо ответил Генрих Карлович.

– Ну, счастливо, погода нынче хорошая, да и радость у вас, Ирмочка в гости к папе приехала…

Болтает эта Маша слишком много! Что за фамильярности? Надо бы поменять консьержку на молодого охранника в черном костюме, мельком подумалось Ирме.

В сберкассе толпилась очередь – пенсионерам давали пенсию. Ирма уже было приготовилась скучать минут сорок, но знакомая старшая контролерша, узнав Генриха Карловича, замахала ему через окошечко, приглашая подойти без очереди.

– У нас с клиентом операция не законченная со вчерашнего дня, – сурово сказала контролерша недовольному седому пенсионеру, нервно совавшему в окошечко свою сберкнижку.

На все ушло не более десяти минут.

– На что все же тебе такая сумма? – неодобрительно качая головой, спросил отец.

– Женские секреты, – ответила Ирма, пряча пачки тысячерублевок в свою модную итальянскую сумочку.

Вышли на улицу.

– Ну, я поеду, папуля, – сказала Ирма.

– Поезжай, дочка, только будь осторожна, – сказал старый Вальберс.

Ирма, может быть, и не пошла бы на второе свидание с Джоном, чтобы передать ему аванс. Ирма, может быть, и передумала бы. Но…

Но, как назло, в это утро вышел новый номер «Московского Комсомольца» с большой полосной статьей про телевидение, где была фотография этой Агаты. Статья называлась «Молоденьких на орбиту». Осведомленная, видать, журналистка с известным в тусовках именем писала, что матерый продюсер Валерий Дюрыгин собирается удивить телезрителей своим новым супер-шоу, где в качестве ведущей будет пока мало кому известная восходящая телезвездочка Агата.

– Ну, вот и фотография для киллера нашлась, – вздохнула Ирма.

И вздох этот был то ли вздохом облегчения, что сомнения ушли прочь, то ли вздохом сожаления по ушедшей молодости, потому как, перейдя некий рубикон, Ирма оставляла позади нечто большее.

Роза всегда сразу чувствовала, в каком настроении ее Джон, в плохом или в хорошем. Сегодня он был явно в приподнятом настрое и при этом как-то необычно возбужден, чего давно не случалось после провала на даче-поддаче.

– Розка, ты говорила, что машину хочешь?

– Хочу, да-а-авно хочу.

– Есть тема, можешь уже через неделю «девятку» себе купить.

– Ты издева-а-аешься? – возмутилась Роза. – Я и «девятка», лучше пешком или двести рублей в день на хачика.

– Ну, тогда «Пежо», но не новую, подержанную, – согласился Джон.

– Ты ра-а-азбогател? – лукаво закусив губку, Роза одним глазом посмотрела на любовника.

– Мы разбогатели, – поправил ее Джон.

Чем нравилась и чем одновременно пугала Джона Роза – ей можно было предложить абсолютно любую авантюру.

– Нужно одну девку убить, – сказал Джон, прямо и не мигая, глядя подруге в глаза.

– Убить? – переспросила Роза.

– Ага, убить, – равнодушно кивнул Джон, – и тебе это сделать проще простого, я все продумал, риска ноль.

Роза думала недолго. А может, она и вообще не думала? Что мог знать про нее Джон Петров? Он думал, что разбирается в женщинах, а вот Роза была для него черным ящиком. «Когда-нибудь она и меня убьет», – мелькнуло у него в голове.

– Новая «двести шест-а-ая», – сказала Роза.

– Что? – не понял Джон.

– Я говорю, новая «Пежо» «двести шест-а-ая», – повторила Роза. – Это моя цена.

Джон задумался. Задумался над тем, как кстати сегодня, получая от Ирмы Вальберс аванс, он еще раз поднял цену. Поднял с шестнадцати до тридцати пяти. И повод хороший нашел мгновенно, ведь когда они договаривались с Ирмой предварительно, объект, по ее словам, был незначительной дрянью, чуть ли не бомжихой, о которой никто не хватится. А теперь, после статьи в «Московском Комсомольце», оказалось, что объект это весьма известная фигура… А на таких заказ идет совсем по иной цене.

Новая «Пежо-206» стоит чуть больше пятнадцати. Это меньше половины суммы заказа. Правда, Ирма просила три дня отсрочки, чтобы собрать сумму…

– Хорошо, – сказал Джон, – будет тебе новая «Пежо».

С Натахой Кораблевой у Розы вышел очень странный и интересный разговор. И разговор этот навел Розу на очень интересную мысль.

Роза к вечеру вернулась на дачу-поддачу в Переделкино забрать кое-какие свои вещи и поехать потом к себе на свою съемную квартирку в Филях. Тем более что ветка одна – Киевская, и ехать всего полчаса на электричке.

На даче она застала Натаху Кораблеву.

– Что это у тебя? – спросила Натаха, приметив торчащую из сумочки Розы газету.

– А? Чего? – переспросила Роза. – Да так, статья интересная про телевидение.

– Лай-ка, дай-ка поглядеть, – необычайно оживилась Натаха и вытащила «Московский Комсомолец».

Стала жадно вглядываться в фотопортрет.

– Да это же Агашка, подруженция моя! – воскликнула Натаха и вдруг захлебнулась слезами. – Вот, вот… вот ведь везет дуре, вот ведь везет… Ну почему ей, а не мне? Почему?

Натаха ревела, и слезы уже ручьями текли по ее скривившемуся почти детскому личику.

– Почему этой Агашке, а не мне? Почему? Я что, хуже?

Минут пятнадцать они лежали обнявшись на узкой кровати, и Роза, оглаживая и утешая подругу, выведывала у той, почему она так обижена на эту Агашу, за что сердится на нее?

– Понимаешь, мы такими близкими подругами с ней были, такими близкими, все пополам делили, ничего друг для дружки не жалели. И вместе хотели на телевидение попасть. И вместе на массовку к Монахову записываться приходили, а она… А она теперь вон, гляди, в звезды вышла, а я? А я тут и пропаду. Проституткой на этой даче-поддаче, а Агашка уже в звезды вышла… За что? За что ей?

– А хочешь, чтобы по справедливости было? – спросила Роза, нежно гладя Натаху под трусиками.

– Хочу, – всхлипывая, отвечала Натаха.

– А ты убей ее, убей, и все, – сказала Роза, нежно целуя подругу в грудь.

– Как это – убить? – плаксиво спросила Натаха.

– Я тебе клофелина дам и научу, сколько его в стакан насыпать, ты придешь к подруге, предложишь выпить на мировую, она и заснет навечно, а тебе легче станет, – говорила Роза, тихохонько покусывая своими жемчужными зубками розовый сосочек Натахи, – тебе легче станет, подруга, гораздо легче…

Агаша накупила тридцать экземпляров «Московского Комсомольца».

Специально сходила на почтамт, купила несколько больших пакетов, разложила в каждый по номеру газеты и отправила в родную Тверь по разным адресам. Маме. Классной руководительнице Прасковье Валериевне.

Шурке Васильеву. Наташке Братухиной. И еще по трем адресам.

Потом не поленилась – съездила в свое кафе на «Текстильщиков», в то самое, где с дяденькой Дюрыгиным познакомилась. Выдала каждой из своих подружек-официанток по номеру. Визгу было! Все стали поздравлять, целовать…

Ну, конечно, проставилась. Купила три бутылки шампанского, посидели, поболтали про то и про это. А Вадик, их завпроизводством, который все полгода ее работы в кафе приставал к ней, ее теперь зауважал.

И заведующая – старший администратор Ирина Александровна, тоже зауважала Агашу и предложила теперь обращаться к ней просто как к Ирине, без Александровны.

Поднапились все немножко. Даже про работу слегка позабыли. Но Ирина Александровна не заругалась на девчонок. Все-таки такой повод не каждый день случается, бывшая работница выигрышный билет в сто миллионов вытянула. У Судьбы…

Статья в «Московском Комсомольце» вызвала у Дюрыгина раздражение.

Преждевременная это была статья. С главным еще не все было решено, и материал мог спровоцировать конкурентов и завистников на интриги.

Зарайский вон что-то совсем пропал. Затаился, что ли?

Дюрыгин распереживался и расстроился, и когда позвонила Оленька, сексуальная секретарша Михаила Викторовича, внутренне задрожал. Что теперь будет, разгневается шеф на этот преждевременный выстрел или нет?

– Вы могли бы приехать к Михаилу Викторовичу к трем дня? – проворковала Оленька.

– Мог бы, – сквозь зубы ответил Валерий, подумав про себя: приехал бы на час раньше и с удовольствием оттрахал бы тебя в твоей приемной, пару раз на ксероксе и пару раз на компьютерной клавиатуре…

Разговор с Михаилом Викторовичем получился очень продуктивным.

Было похоже на то, что шеф окончательно склонялся теперь в сторону идеи о народном шоу с народной простушкой в роли ведущей.

– А если это будет свадьба? – предложил вдруг Дюрыгин.

– Свадьба? – удивленно переспросил главный.

– Неравный брак, ожившая картина Василия Пукирева и тамада из стекляшки на этой свадьбе, вот тебе и народная смесь, олигарх и простушка. И родственники с двух сторон как представители разных сословий…

– Ну-ну, неплохо, – кивал главный, – но свадьба годится на один или два раза, а дальше-то что?

А дальше другие праздники и застолья, крестины, юбилей дедушки, золотая или серебряная годовщина, просто встреча друзей, наконец, – вдохновленно пояснял Дюрыгин, – одним словом, праздник и застолье… Кстати, и шоу можно назвать – «Застолье».

– Правильно, – говорил главный, – а ведущий как раз и будет тамада.

– Верно, – соглашался Дюрыгин, – а ведь знаешь, моя протежейка Агаша, она как раз работала тамадой в банкетном зале…

– Здорово, – увлеченно подхватил Михаил Викторович, – мы студию заделаем под банкетный зал, столы буквой «П», оркестр на сценке в углу, тамада в центре площадки, а свадьбу или любой другой юбилей брать реальные, в меру разбавив подсадными артистами.

– Хорошая идея! – просиял Дюрыгин. – Можно оформлять в виде сценария?

– Да, – кивнул главный. – Поручи нашим писакам сделать синопсис, сценарий-поэпизодник на первые десять серий и две серии – подробный сценарий, а экономисты пусть осметят это дело, и уже на это пятничное заседание акционеров я этот проект вынесу, лады?

Дюрыгин был счастлив.

Его шоу выиграло.

Его взяла.

Его, а не Зарайского.

А может, и Ирме в этом шоу местечко нашлось бы, малодушно подумал Дюрыгин и тут же сам ответил себе: нет, не вписалась бы Ирма с ее эмансипированными замашками в его демократичное шоу. Ирма может работать только тогда, когда одеяло стянуто на нее одну, и ни с кем она этого одеяла делить никогда не сможет.

Она скорее убьет.

А что?

И убьет.

Отдав Джону пятнадцать тысяч аванса, Ирма немного успокоилась. Ну вот.

Дело почти сделано. По крайней мере свою задачу она выполнила. Дело стронулось. Теперь другие будут действовать, а ей только остается ждать и следить за прессой.

Позвонила Зарайскому, этому слизняку. В его дурацкой жизни произошла какая-то личная катастрофа: то ли женщина от него ушла к другому, то ли он ушел и теперь жалеет.

– Ну что, администратор паршивый, просрал наш проект? – с ходу начала наседать Ирма. – Хорош партнерчик, в газетах уже пишут, что на НТА новое шоу с сентября, и шоу совсем не наше, а Дюрыгина с какой-то там Агатой. Ты ведь мне клялся, что все уже на мази, что все уже тип-топ?

– Ой, Ирмочка, все так плохо, прости, дорогая, но я теперь пойду к спонсорам, они ведь деньгами хорошими под тебя готовы вложиться… И это наше агентство рекламное – НВС Медиа-Групп, тоже специально под тебя рекламный пакет на шесть миллионов набирает… С таким предложением мы с тобой еще поборемся на совете акционеров, и еще неизвестно, чья возьмет в эту пятницу… лепетал Зарайский.

– Ты мне уже говорил, что наша возьмет, и я тебе верила!

– Ирмочка, я с твоим мужем сегодня свяжусь, он тоже член совета акционеров канала, он должен вмешаться и повлиять…

– Ну спасибо, ну утешил, а то, что в совете еще одиннадцать членов и не все они из «Алекс Групп», об этом ты не подумал?

– Ну, тем не менее не все еще потеряно…

– Слизняк! – подытожила Ирма, давая отбой.

Но сказала она это слово уже после того, как нажала красную кнопочку на аппарате.

– Слизняк! Покуда он уговаривает моего мужа, что я могла бы сделать и без него, я радикально решаю вопрос! – восклицала Ирма в пустоту. – И когда этой ведущей у Дюрыгина не станет, я еще, может быть, к Дюрыгину уйду, а со слизняками вроде Моти Зарайского работать больше не буду.

И Ирма принялась думать о том, что будет послезавтра.

Послезавтра она встанет утром, выйдет на их просторную со вкусом отделанную столовую, где Игорь уже в белой сорочке и при галстуке будет есть свою овсянку и читать утренний номер «Коммерсанта». Она выйдет и сделает погромче радио «Эхо Москвы». А там передадут, что на станции метро «Тургеневская» на рельсы упала девушка. Которая потом окажется новой радиоведущей Агашей Фроловой.

Позвонит она Дюрыгину, выскажет ему слова соболезнования… А тот сразу предложит ей пойти к нему на шоу. Или, может, наоборот. Дюрыгин без ведущей будет отвергнут на совете, и главный снова пригласит Зарайского с его гламурным шоу.

Название-то какое они с ним придумали! «Глямур-ля-мур». И она – Ирма Вальберс, в блестящем цирковом платье и черной шляпке а-ля тридцатые годы!

Но тут же Ирма вдруг холодела сердцем. А вдруг убийцу поймают? Поймают киллера, он выдаст Джона, а Джон выдаст ее!

Станет разве Джон выгораживать Ирму? Вряд ли.

Тогда за ней приедут из прокуратуры, наденут на нее стальные браслеты и повезут на Петровку, или куда теперь возят на допрос?

Сможет ли она выдержать и не сознаться под давлением? Ну, Игорь, конечно, поможет лучшими адвокатами, ее выпустят. А может, и не выпустят. Что делать? Может, позвонить Джону и дать отбой, пока не поздно?

Нет, не смей, не трясись, подлое трусливое сердце! Начала делать, так делай. А будет проблема, будем ее решать.

Натаха решила, что и в самом деле будет хорошо убить эту Агашку. Роза – настоящая подруга, дала ей пачку таблеток клофелина, три инсулиновых шприца и пакетик дешевого туркменского героина.

– Наверняка окочурится, – уверенно сказала Роза.

Придумали и мизансцену.

– Ты ей кла-а-а-фелина в вино бухни, как хорошие девочки своим лохам-кавалерам делают, – напутствовала Роза, – а потом, когда она уснет, вкати ей в вену два полных шприца, она от передоза и коньки отбросит. А для алиби сама вина с кла-а-а-фелинчиком тяпни и тоже полдозняка герыча себе в венку… А через пару часиков звони в «Скорую». У тебя алиби чистое будет, в кра-а-ави у тебя тот же кла-а-фелин с героином, только ты живая, потому что у тебя организм покрепче, а у Агашки – сердце послабее, она и дуба дала. Дело и возбуждать не станут.

Натаха молчала и хлопала глазами.

– А чего? Две дева-а-ахи отметили встречу, выпили, укололись обе, одна от передозы померла. Тебя даже задерживать не будут, поверь мне. Несчастный случай, каких на Ма-а-скве ежедневно по десять раз в каждом округе. Да еще скажешь, что клофелин с героином она принесла и тебе попробовать предложила. Поди проверь!.. Только когда колоть ей будешь, дай ей шприцы полапать пальчиками, поняла?

Они даже отрепетировали. И еще Роза научила ее колоть. Отомсти за себя, подруга!

ГЛАВА 6

ТУР-ПОЕЗДКА «РАЗБИТЫЕ СЕРДЦА»

Людмила очухалась от недельного своего лежания и наконец вышла на работу в фитнес-центр. Машина все еще находилась в ремонте, ехать пришлось на общественном транспорте. От дома до метро на частнике за сорок рублей, потом до Кольцевой, потом на «Чистых Прудах» пересадка и до «Профсоюзной», а оттуда снова на частнике, только теперь за шестьдесят.

– Как плохо, ребята, без машины! – это было первое, что Людмила произнесла после радостных объятий и поцелуев.

Все еще раз посочувствовали, поцокали языками, повращали глазами.

Особенно Руслан – тренер из мужской атлетической секции, чемпион Союза по греко-римской борьбе.

– Людочка, давай я тебя возить буду целый день!

– У нее есть кому возить, – возразила Руслану массажистка Катя, – у Люды друг на телевидении работает и к нам на тренажеры два раза в неделю ходит.

– Дюрыгин? – уточнил Руслан. – Так он только два раза на неделе ходит, а я каждый день хожу, он будет два раза Людочку возить, а я пять раз…

У Людмилы ежедневно три группы, смешанные. Теперь так модно. Многие мальчики хотят тусоваться с женщинами и не стесняются, идут на обычную данс-аэробику и потом в бассейн.

Поплавала со своими учениками. Вода – всегда вода! Снимает любую печаль.

А к двенадцати и Валера Дюрыгин подтянулся. Расцеловались.

– Ну, как дела?

– Хорошо, пока не родила, а у тебя?

– И я пока не родил.

После того как Валера попотел на своих железяках, оба переоделись и вышли в бар.

Валера взял соков, зеленого чаю и минералки со льдом.

– Жажда мучает? – сочувственно заметила Людмила. – Что не заезжал? Забыл про раненую подругу?

– Да нет, не забыл, – смущенно ответил Дюрыгин.

– А чего краснеешь? Другую себе завел?

– Нет, не завел…

– А чего не звонил и на мои звонки не отвечал?

– Весь в работе, шоу новое готовлю.

– Читала в «Московском Комсомольце», видела твою… Ты с ней давно спишь?

Людмила пристально смотрела в лицо любовнику.

– Я с ней не сплю.

– Но будешь.

– С чего ты взяла?

– Чувствую.

– Предаешься напрасному самообману.

– Нет, так и будет, иначе бы ты звонил!

– Ты болела…

– Раньше ты ко мне под одеяло бегал по два раза на дню.

– Это было обоюдно. Я и теперь к тебе питаю…

Дюрыгин запнулся.

– …Влечение.

– Влечение… – Людмила скорчила гримаску. – Но главного-то нет…

– Чего?

– Ну вот, если ты спрашиваешь, значит, главного-то и нет.

– Ну?

– Что «ну»? Чувства-то нет, милый мой…

– К чему ты устраиваешь эту разборку, Люд?

Дюрыгин сидел нахохлившись.

– А к тому, что кончать нам надо, если любви нет.

– А что есть любовь? Люда? Тебе сколько лет? А сыну твоему сколько? Это ему надо про любовь, а не тебе…

– Нет, милый мой, я тебя любила. Любила я тебя, а ты…

– А я что?

– Вот именно – а что ты?

Людмила поднялась, оставила на столе тысячу рублей одной бумажкой и ушла.

Со спины очень и очень красивая молодая женщина со спортивной фигурой и красивой походкой.

Залюбуешься.

«Ну вот и хорошо, что один», – подумал Валерий Дюрыгин, тоже поднимаясь со своего стула.

И пошел к выходу – со спины красивый молодой мужчина со спортивной фигурой и красивой походкой.

Залюбуешься.

Зарайский решил уйти от мамы и от домработницы. И от бульдожки Дотти тоже.

Он съездил к модному психоаналитику в Столешников переулок. Полежал сорок минут на кушетке, рассказал про свое детство, про папу академика, про деспотичную маму.

– Вам бы надо пожить самостоятельной жизнью, – глубокомысленно изрек модный психоаналитик. – Вы взрослый человек, руководите людьми на телевидении, а в личной жизни по-прежнему, как и в детстве, остаетесь маленьким мальчиком, за которого все решают старшие.

– Что же мне делать? – простодушно спросил Мотя Зарайский. – У меня любимую девушку на моих глазах едва не растерзали, у меня душа разрывается, я покоя себе не нахожу.

Вам бы отправиться в длительное путешествие, – модный психоаналитик вдруг стал говорить весьма странные вещи. – И вижу, вы человек со средствами, вам бы уехать из Москвы на год, не меньше. Уехать в путешествие. Причем связанное с опасностями и трудностями, как в прежние времена, помните, как в романах Жюля Верна?..

Мотя таращил глаза и слушал внимательно.

– …Вот так и вам, выбрать себе попутчиков и отправиться куда-нибудь в Африку или в Азию. Причем с минимумом комфорта. Если наберете слуг, мамок и нянек, не излечитесь. Вам нужна встряска, которая вас закалит как физически, так и духовно. Перечитайте сегодня на ночь рассказы Джека Лондона о золотой лихорадке на Аляске. Перечитайте его «Морского Волка». Это то, что вам нужно. А вернетесь назад, в Москву, совсем иным человеком. Будете способным и за себя постоять, и за девушку свою, и маме отпор дать, доказав ей, что ваша личная жизнь – это ваша личная жизнь. Поезжайте. Я не знаю куда – на войну, в Африку, в Гондурас, в сельву дельты Амазонки… Только туда, где опасно и где вы будете рассчитывать только на самого себя.

Мотя вышел от аналитика опустошенным. Заплатил триста евро за визит, а совет получил такой, какой сам бы мог себе дать. Бесплатно.

Собственно, эта самая обида за бездарно потраченные деньги и сыграла решающую роль. После обеда Мотя Зарайский зарулил на улицу Большая Полянка, в элитарное туристическое бюро, от которого сам Михаил Викторович, их главный, ездил на африканское сафари.

– Я хочу поехать в Африку или в Бразилию, – придав своему безвольному от рождения лицу максимум решительности, сказал Мотя.

– У нас есть двухнедельные туры в ЮАР и в Сомали с настоящей охотой на джипах по саванне, – сказала менеджер, протягивая Моте глянцевые проспекты.

– Мне нужно поехать в длительное путешествие минимум на три месяца, а еще лучше на полгода или даже на год, у вас таких нет?

– Мы можем разработать для вас индивидуальный тур, знаете, мы сейчас планировали для одной известной на Москве семейной пары кругосветное путешествие с посещением пятидесяти стран. Можем и для вас сделать нечто подобное… – растерялась девушка.

Уходя из агентства, Мотя понимал, что все это не то. Ехать на сафари, где тебя будут охранять пять инструкторов, два проводника из местных и шесть охотников-егерей – то же самое, как лежа на матах наблюдать, как другие потеют и делают упражнения.

Решение пришло неожиданно. На третий день безуспешных метаний Моте неожиданно позвонил его бывший одноклассник – Саша Беляков. Саша после школы уехал в Ленинград и поступил в Макаровское мореходное училище. Потом женился на ленинградке, плавал на торговых судах, а сейчас занимался каким-то странным бизнесом – торговал ломом черного металла.

В Москве после смерти родителей Саша бывал редко. И вдруг позвонил.

Разговорились, перебрали в памяти всех друзей-одноклассников – кто где, кто чего? И выяснилось, что Саша кроме всего прочего занимается парусным спортом.

– У тебя нет болванов-недорослей, за которых богатые папаши большие деньги дадут, чтобы мы их в морях перевоспитали? – напрямую поинтересовался Саша Беляков и стал рассказывать: – Мы два года вокруг Европы на яхте ходим, берем в команду юнгами сынков богачей на перевоспитание. Папаши рады платить, а нам деньги на ремонт яхты очень кстати. Мы двух наркоманов богатеньких прошлый раз брали в поход вокруг Скандинавии, с кэпом все дубины и палки об этих уродов пообломали… Но папашам вернули сыновей – шелковыми. И физически парни окрепли, и море полюбили. Один в военное во Фрунзе поступил, представляешь, другой в Макаровское настрополился. И нам хорошо, мы на папашины деньги новый дизель для яхты купили и новое навигационное космическое оборудование…

– Ребята, а может, вы меня возьмете? – робко спросил Мотя Зарайский. – Я денег дам.

– Нам на ремонт сейчас десять тысяч долларов надо, – по-деловому сказал Саша, – мы за эту сумму хоть кого возьмем, можем и тебя пассажиром. Мы на гонки Катти Сарк в Ирландию как раз собираемся. Можем и тебя взять, если паспорт с визами есть.

– Есть, есть! – обрадованно закричал Мотя. – Я дам сколько потребуется!

Договорились, что через неделю Мотя приедет в Петербург с заграничным паспортом с открытой визой.

Маме Мотя ничего говорить не стал. Но с Розой решился-таки попрощаться.

Позвонил ей на мобильный телефон. Роза сразу не ответила, помучила. Взяла трубку только на третий раз.

– Увидеться не хочешь? – спросил Зарайский. – Я уезжаю надолго.

– Куда?

– Вокруг Европы на королевской яхте.

– Счастливого пути…

Судя по всему, сообщение должного эффекта не вызвало. Роза не восхитилась и не удивилась.

– Я когда вернусь, найду тебя, – сказал Мотя ненатуральным голосом поддельного морского волка.

Этакого тряпично-плюшевого морского волка из отдела мягких игрушек.

Неужели модный психоаналитик окажется не прав? Неужели горбатого и мягкого безвольного – только могила исправляет?

Но Мотя хотел попробовать. И пусть Саша Ведяков с легендарным кэпом обобьют об него все имеющееся на борту яхты дубье. Мотя дает им на это полный карт-бланш.

А Роза очень, очень-очень-очень захотела себе машинку. Именно маленькую, именно женскую, именно красную «Пежо» «двести шесть».

Ей казалось, что стоит ей сесть в такую машинку, как жизнь ее мгновенно изменится к лучшему. И она перестанет быть служанкой Джона, его рабыней, найдет себе богатого молодого свободного парня, и они уедут с ним куда-нибудь в Америку или в Эмираты. А лучше – в Париж. Или Амстердам.

У красотки Розы были свои мечты о счастье. Ведь не в том счастье, чтобы предаваться быстрым соитиям с Джоном и нужными ему друзьями, когда это нужно. Нужно им, а не ей. А в том счастье женщины, когда близость совершается не по надобности, не по принуждению, а по любви.

И Розе тоже хотелось любви. Она имеет право на счастье. Роза хотела сесть в свою красную машинку марки «Пежо» и поехать на свидание с прекрасным принцем.

Роза устала быть рабыней сексуальных прихотей Джона и его друзей. Подкатила черта. Хватит. Баста. Вот убьют они с Натахой ее подругу, заработают денег и… И уедут в дальнюю даль.

Одна подружка Розы – законченная оторва, сифилисом болела два раза, так и та нашла себе хорошего жениха и замуж вышла. За богатого, преуспевающего. Он себе духовно близкую подругу искал и справедливо полагал, что в ночных клубах и в дискотеках себе такую не сыщет. И ходил по музеям и галереям. А подружка Розы, эта семнадцатилетняя шлюшка, которая проституцией с двенадцати лет занималась, тоже… Почуяла черту. Что баста – дальше край.

Она, как девочка из интеллигентной семьи, одевалась в самое скромное платье, чистенькое, отутюженное, но жутко не модное. И прическу делала обязательно с прямым пробором посередине. И очечки кругленькие.

Мужчины вообще падки до женщин в очках. И таки нашла себе!

Стояла в Третьяковке напротив картины Левитана «Малиновый звон». Два часа стояла, и поймался на крючок нужный ей человечек. Через две недели признался в любви и – женился. Знал бы дурачок, кого берет… А оба счастливы теперь.

Вот и Роза мечтала о счастье.

– Тут такая штука, не получится у тебя, – сказала Розе бывшая шлюшка, когда они повстречались как-то после ее удачного замужества, – тут искренность нужна, а у тебя искренности нет.

И кто бы такое говорил! Шлюха, проститутка, на которой клеймо негде ставить! Искренность здесь нужна, а у Розы, ха-ха, искренности нет, поэтому у нее ничего не получится!

Ладно, простила Роза подруге, что на свадьбу не пригласила. Понятное дело, кто у нее друзья-подруги? Бандиты, сутенеры, менты, да такие же шлюхи, как она. Поэтому под выдуманном романтическим предлогом сказала она мужу, что никого со своей стороны приглашать не хочет.

Это Роза еще могла как-то понять. Но вот таких нравоучительных речей, типа у нее искренности нет, поэтому и парня себе хорошего найти не может, такого хамства, такого высокомерия по отношению к себе Роза простить не могла. И была даже готова из мести пойти к муженьку этой высокомерной сучки и все рассказать про то, как днями и ночами по двенадцать клиентов в сутки… Эх, да что там!

А сучка эта теоретически подготовилась. Рассказала Розе историю про святую Марию Египетскую, как та, будучи закоренелой проституткой, вдруг прозрела, покаялась и была ей за это покаяние дана великая благодать и сила.

Потому что искренность у ней была.

А у Розы…

Какая у нее искренность? Только желание машину приобрести да на блядки на ней поехать.

– Сроку нам с тобой дали три недели, подруга, – с усталой иронией сказал Джон, – и если не шлепнем эту Агату твою, то придется аванс возвращать, ты об этом думаешь или нет?

– Я думаю, – раздраженно повысив голос, ответила Роза.

– Думай, думай, голова, шляпку куплю, – ухмыльнулся Джон и добавил уже серьезно: – Хорошо бы эту твою Натаху так подставить, чтобы на нас не подумали.

– Было бы лучше, если бы ты заказчицу на всякий пожарный засветил, – тихо сказала Роза. – У нее связи, у нее муж в самых верхах, она с адвокатами в случае чего отвертится, а нас как простых исполнителей загнобит и еще, чего доброго, нас с тобой еще на этапе следствия в камере забьют.

– Да ну тебя, – сплюнул Джон, – может, отказаться хочешь?

– Нет, не хочу, мне деньги нужны.

– Тогда давай думай, времени мало осталось.

– А ты тоже думай, как заказчицу на видео записать, когда она аванс передавать будет…

Агаше было очень хорошо. У нее появился парень. Ее первый парень, модный смешной Сережа Мирский, известный диск-жокей и шоумен.

А раз уж у нее все стало так хорошо в ее личной жизни, значит, она достигла.

Достигла того, чего так хотела.

Еще год назад, работая в кафе на Текстильщиков, она и мечтать не могла о том, что попадет на радио и что ее парнем будет известнейший в Москве человек.

И пусть он толстый – какая ерунда! Плевала она на всех этих культуристов и идиотов с фигурами Аполлона. Хорошего человека должно быть много.

Теперь они вместе тусовались на дискотеках, на модных вечеринках, в клубах, на презентациях и юбилеях. Сережа Мирский и Агаша Фролова.

И она стала зарабатывать приличные деньги. Такие деньги, какие раньше ей даже и присниться не могли. И тем более не могли присниться бедному Абраму Моисеевичу – ее учителю сценического искусства и актерского мастерства.

Сначала предложения поступали только Сереже. Он утаивал их от нее, но делал это не очень-то тщательно, и она все понимала.

Сереже было выгодно вести именно утренний эфир, потому что вечерами его приглашали проводить свадьбы высокопоставленных чиновников и богатых бизнесменов.

Вскоре Агаша узнала и прейскурант. Оказывается, Сережа брал…

Когда Агаша в первый раз услышала сумму, у нее стакан с кофе из рук выпал. Пять тысяч долларов в конверте – за одну свадьбу, плюс машина представительского класса с шофером туда и обратно! И это только с шести вечера до двенадцати ночи. И потом по тысяче долларов за каждый час переработки!

– Это же автомобиль «лада-жигули» за один вечер, – вырвалось у нее, когда как-то при ней, совершенно не стесняясь, Мирский говорил по мобильному, принимая заказ от клиента.

– Вы знаете мои цены? Хорошо, что знаете, пятерка в конверте и машина от дома до места и обратно.

Положив трубку в карман, Серега совершенно дежурно и буднично пояснил:

– Дочка министра транспорта замуж выходит на Рублевке, опять в субботу работать.

Вообще-то говоря, это было частью обольщения с его стороны. Показывая себя во всей красе, этаким преуспевающим шоуменом, Серега распускал перед Агашей свой павлиний хвост.

Но однажды заказ пришел на них обоих – возымели действие две совместно отработанных недели на общем эфире. Публика начала воспринимать Сережу и Агашу как одно целое. Мирский был явно смущен. Он не ожидал такого поворота событий.

– Что? Обязательно вдвоем? – кричал он в трубку. – А если я один, то вам что? Не подходит?

Но Сережино смущение длилось недолго.

– Хорошо, цены наши знаете? Восемь тысяч в конверте. И машина от дома до места и обратно.

Сумму Сережа разделил по справедливости: семь себе и одну Агаше.

– Тысяча долларов за один вечер – это очень хорошие деньги для тебя, – сказал он.

Так и было до поры, покуда однажды не пришел заказ персонально на одну только Агашу. Ее приглашали в модный клуб на презентацию нового женского журнала.

– Сколько мне попросить у них? – спросила Агаша.

– Бери пятерку, не сбивай мне цены, – миролюбиво ответил Мирский.

А потом ее дважды приглашали проводить свадьбы. Одну, без Мирского.

И она брала по пять и по шесть тысяч за вечер. А потом были случаи, когда Сереже предлагали сразу три свадьбы в одну дату. Или им обоим – две свадьбы в один вечер.

Тогда Мирский изобретательно соображал, что, если в одном ресторане Агаша начинает свадебное торжество, а в другом к таким же обязанностям приступает Сережа, то ко второй половине вечеринок, ведущие могли бы меняться. И можно было снимать два раза по восемь тысяч за знаменитую пару дискжокеев. Но теперь эти восемь тысяч делились уже поровну.

Ну еще они стали любовниками. Когда в три часа ночи, опьяненный успехом, ты едешь с чужой свадьбы, а в сумочке лежит очередной конверт с тяжеленькой суммой, то обязательно хочется любви. И кого же полюбить, как не партнера? Вот однажды после очередной свадьбы они и поехали прямиком к Сереже на его квартиру на «Соколе».

В июле Агаша заработала тридцать восемь тысяч долларов. Голова шла кругом. Надо бы пойти на шоферские курсы, только когда? Утром у них с Сережкой эфир, а вечером свадьбы или тусовки…

А тут еще дяденька Дюрыгин напомнил наконец об их совместном проекте. Проект утвердили, и теперь настала пора сниматься для телевидения.

Времени ни на что уже не осталось совсем.

И образовалась еще проблема. Дяденька стал выражать недовольство по поводу ее связи с Сережей. Поставил условие: или бросай Мирского и этот «чес» на свадьбах, или я найду другую ведущую для телевизионного шоу.

Это было неожиданностью, но разум возобладал. Дяденька прав, негоже телевизионной звезде пробавляться свадебными заработками в качестве тамады.

И в другом Валерий Сергеевич тоже прав. Сережа, хоть и милый парень с бездной обаяния, но все же иного уровня, не телеканала НТА. И не ее – Агаши. Он для нее пройденный этап…

Агаша потом часто вспоминала эту этапную для себя свадьбу. Этапную – потому как в полной мере ощутила тогда вдруг, что она чего-то уже реально в этом мире стоит, что она уже не девчонка из провинции, каких в Москве пруд пруди, а звездочка со своим собственным именем и со своей хорошей необидной ценой. Как на туфли в бутике, где на товарах нет ценников.

Та свадьба, что они провели вместе с Сережкой, была этапной еще и потому, потому что после нее они оба почувствовали, что они не просто любовники на одноразовый секс, а влюбленные друг в дружку молодые люди.

Как всегда, заказ пришел через кого-то. То есть полгода назад Сережа проводил свадебку, тамадил у каких-то крутых в Барвихе, понравился, зацепил за живое и главное – запомнился. И вот когда настала череда выходить замуж подружке той невесты, эта тоже захотела, чтобы у нее на свадьбе было не хуже, чем у школьной подруги, а может, даже и лучше.

Поэтому Серега ничуть не удивился, когда получил этот заказ. Но так как уже два месяца на радио он крутил свое популярнейшее шоу вместе с Агашей, то совершенно закономерным было пожелание модной юной невестушки, чтобы тамадили на ее свадьбе сразу оба модных диск-жокея – Сережа Мирский и Агаша Фролова.

Свадьба была в субботу. И не в Ильинском или Жуковке, хотя браком сочетались именно рублево-успенские молодые, а в Москве в ресторане «Прага» на Новом Арбате. Доверенный менеджер, который распоряжался конвертами, объяснил, что молодым подарили двухэтажную квартиру на Чистых Прудах, а сразу после банкета юные новобрачные отправляются в Шереметьево, откуда специальным чартером полсвадьбы вылетает в Таиланд в экзотическое свадебное путешествие.

– Загранпаспорта есть? – спросил менеджер. – А то слетаете с молодыми до Бангкока, в самолете все равно еще мест двадцать незаполненных есть!

– Не, нам в понедельник на эфир поутру, – отрицательно помотал головой Сережа.

– Так и все гости в понедельник в этом же самолете вернутся, – развел руками менеджер, – молодые там останутся, если захотят, а вся тусовка друзей в понедельник на Москву обратно.

– Заманчиво, – покачав головой сказал Серега, увидав задорный огонек в глазах своей напарницы, – заманчиво, но нереально.

– Почему нереально? – спросила Агаша.

– А потому что знаю я эту гламурную публику с Рублевки, – перешел на шепот Сережа. – Им ничего не стоит тебя завезти куда-нибудь в Африку и там потом бросить, с них станется. Я поэтому всегда предпочитаю с этой публики брать деньги авансом, с ними надо ухо востро держать, запросто и унизят и обидят, и не заплатят.

Свадьбой должен был начаться в семь вечера. По субботам у Сереги с Агашей эфира не было, поэтому такси за ними должно было прибыть по домашнему адресу.

– Машина будет подана к шести тридцати, – сказал менеджер, ответственный за конверты.

– Опоздаем, пробки ведь, – усомнился было Серега.

– Не опоздаете, – уверил менеджер.

И точно. Ровно в шесть тридцать на проспект Мира за Агашей и за гостившим у нее Сережей прибыл черный гелендваген с тонированными стеклами и номерами «государственный флаг федерации».

Как только оба диджея уселись на заднем сиденье, шофер включил сиреневую мигалку и, выкатившись на проспект, занял резервный ряд, порою лихо перестраиваясь на встречную полосу, разгоняя пугливых обладателей «лансеров» и «пежо» характерным покрякиванием. Придорожные милиционеры вытягивались в струнку и отдавали честь.

У Агаши затенькал мобильный телефон. Вот неожиданность – звонила Наташка Кораблева. Болтала в трубку, мол, статью в газете прочла, радовалась. Предложила обмыть-отпраздновать, забыть старые обиды.

– Давай посидим вечерочком, выпьем шампусика, поболтаем, отметим твой успех, – Щебетала Натаха.

Агаша уже не сердилась на бывшую подругу, но пока отказалась от встречи – некогда, аврал полный! Обещала перезвонить. Наташка разочарованно повздыхала и распрощалась.

С проспекта Мира до Нового Арбата доехали за пятнадцать минут.

– Звук нормальный? Надо бы микрофоны попробовать, – обеспокоенно сказал Серега, когда вошли в этот всегда и во все времена супер-престижный двухэтажный неопределенного цвета теремок, что в начале Нового Арбата возле метро.

– Аппаратура настолько нормальная, что вам и не снилось, – успокоил менеджер, – звук не кто-нибудь выставлял, а «Саунд Интертеймент», те самые, кто для концертов «AC/DC» и для «Роллинг Стоунз» аппарат ставили.

Сережа успокоился. А вот Агаша все переживала. Во-первых, она не была уверена, правильно ли она оделась. Сереже-то проще – он по своей полноте надел белую широченную и длиннющую рубаху-блузку навыпуск поверх синих джинсов. И нарядно, и модно, и вроде как со вкусом. Ну и ботинки из якобы змеиной кожи якобы за три тысячи долларов. Смотрелось просто великолепно.

Агаша перемерила весь свой гардеробчик и не послушала совета Сережи надеть черную маечку с глубоким вырезом и белую мини-юбочку на двадцать сантиметров выше коленок да встать на пятнадцатисантиметровый каблучок… Вместо этого Агаша выбрала полуцирковое-полуконцертное ярко-красное платье в блестках с косым подолом, открывающим правое бедро аж до трусиков, и вверху с одной бретелькой, на манер первобытных охотниц, носивших шкуру через одно плечико. При этом каблук тоже присутствовал – в тон к платью.

А еще Агашу волновала программа: что говорить, как выступать? Хорошо было на свадьбах с Абрамом Моисеевичем! Там и народ попроще, и с программой все ясно, шути давай с гостями по-простому, они не обидятся. А тут? Тоже анекдотами сыпать и конкурсы на лучшее поздравление теще проводить? Разве эти, с Рублево-Успенского, такое съедят?

Но все оказалось не таким уж и страшным. Сереже и Агаше была предоставлена работа обычных концертных конферансье.

– Ты погляди, кто у них в программе! – Сережа ткнул Агашу в бок и подсунул ей список концертных номеров.

Агаша глянула и обомлела. Куда там милиционерам в их День десятого ноября тягаться с таким набором звезд-исполнителей! Тут и певец с грузинской фамилией, тут и певец с болгарской фамилией, тут и ансамбль с Евровидения!

Для всех исполнителей в специальном портфельчике, который охранял один из бодигардов секьюрити, у менеджера были приготовлены конверты.

– Болгарин меньше пятерки за песню не берет, – бурчал Агаше Серега, – и грузин тоже не меньше пятерки берет, причем они приедут на пятнадцать минут и уедут, а мы за нашу десятку на двоих весь вечер тут паримся.

Но Агаша не очень верила в артистическую социальную несправедливость.

Все по таланту. И если так дела и дальше пойдут, то через год-два и она станет брать за один вечер такой же гонорар, как и грузин, и болгарин, и все Евровидение, вместе взятые.

С первым же номером концерта волнение в Агашиной груди улеглось.

В пятне света от двух перекрещенных прожекторов они появились с Сережей, выбежав на сцену из-за такого же в блестках, как и сама Агаша, занавеса, и поздравили молодых. После аплодисментов невидимой из-за слепящего луча рампы публики Агаша взяла дыхание и объявила первый номер, романс в исполнении пожилого певца, депутата Государственной Думы.

Следующим в программе был лысый бард из Питера – доктор по профессии и артист по призванию. Агаша перед ним благоговела. Полгода назад она бы и подойти к нему вряд ли решилась. А теперь в одной программе, на равных.

И пока певец – депутат Государственной Думы дорабатывал свой номер, Агаша стояла за маленькой кулисой рядом с легендарным автором-исполнителем своих песен, которые так нравились ее маме, особенно про вальс-бостон, который танцует питерская осень… Он дежурно подстраивал колки своей гитары и вдруг неожиданно подмигнул Агаше, улыбнулся в свои роскошные усы:

– Что, девушка, а я вас на телевидении не мог видеть? Вы там на каком канале программу ведете?

– Пока ни на каком, – ответила Агаша, почти не смущаясь, – моя программа с первого сентября в эфире пойдет, скоро уже.

Потом были полуголые девчонки, певшие про «я все летала», и другие полуголые девицы, кричащие про бешено-страстную испанскую любовь. Был пожилой гомосексуалист со своей танцевальной группой, стенающий про голубую луну, все исполнители пели под фонограмму. В десять вечера, когда концерт закончился и начались танцы под живой большой джаз-бэнд из самого Питера, с Сережей и Агашей рассчитались.

– Хотите остаться потанцевать? – спросил менеджер, уже не ответственный за розданные артистам конверты.

– Нет, мы, пожалуй, поедем, – ответил за обоих Сережа.

– Вам будет предоставлена машина.

– Океюшки, – кивнул Сережа.

Ему всегда становилось хорошо, когда конверт с гонораром перекачивал из менеджерского портфеля к нему в карман. Кто-то легонько тронул Агашу за плечо.

– May I have the pleasure of this dance? – Агаша услыхала приятный баритон за своею спиной.

– Вы меня? – переспросила она и улыбнулась.

– The girl has just promissed this dance to me, Mister, – сказал вдруг Сережа и, решительно взяв Агашу под локоток, потащил ее к выходу.

Цокая каблучками, Агаша с трудом поспевала за ним.

– Главный принцип нашей работы, Агаша, – уже в машине объяснял Сергей, – никакой личной жизни во время «чеса» и особенно никаких шашень с гостями, когда конверт с гонораром еще при тебе, а не отвезен в надежное место.

– Это почему? – глупо переспросила Агаша.

– По кочану, – буркнул Сергей, – вот отвезем деньги до дома, до хаты, положим в норку, тогда я сам возьму из конверта тысячу грюнов и приглашу тебя на всю ночь кататься на теплоходе по Москва-реке.

На теплоходе они кататься не поехали. Не переодеваясь, вызвали по телефону такси и отправились в Каретный ряд в ресторан сада «Эрмитаж».

– Слушай, а ведь меня, наверное, сам английский посол на танец приглашал, – шутливо сетовала Агаша, – а ты мне весь вечер испортил!

– Скажи лучше, сам принц Уильям тебя приглашал, – фыркнул Серега, – небось какой-нибудь бизнесменишка или журналюга с Би-Би-Си.

Они танцевали под камерный джаз-комбо. Никто в ресторане больше не танцевал, только они вдвоем. Толстый парень в длинной белой рубахе навыпуск и очень красивая девушка в красном платье. Танец кончился, и публика поблагодарила их аплодисментами.

– Вот видишь, мы всегда артистами остаемся, – шепнул ей Серега, провожая Агашу за столик.

От выпитого вина и усталости кружилась голова.

– Поедем домой? – спросила Агаша.

– Поедем, – ответил Сергей.

Он очень радовался такому решению. Он очень хотел.

Случалось так, что Валерий Дюрыгин сам себя не понимал.

Обычно такой рациональный, такой прозрачный, просчитываемый и предсказуемый в своих намерениях и поступках, в своем новом отношении к Агаше вдруг стал непонятен сам себе.

С одной стороны, он знал, почему злится. Злится – это еще мягко сказано, у него переполняется гневом грудь и мутится от злости рассудок. Его Галатея, его Элиза Дулитл, им созданная Агаша Фролова перед самым началом их проекта завела роман с каким-то жирным диск-жокеем!

Дюрыгин не для этого создавал ее, не для этого вкладывался в нее деньгами и мыслями, не для этого растил эту провинциалочку, превращая неумеху-официантку заштатного кафе в уверенную в себе звезду-телеведущую главного шоу страны.

Он рисковал своим творческим будущим, он поставил на карту репутацию прозорливого продюсера и менеджера!

Это игра ва-банк, игра по-крупному, где ценой проигрыша может стать вся его карьера! Провалится его идея нового телешоу с Агашей – ему потом за десять лет не отмыться.

Завистники будут злорадно вспоминать: а-а, Дюрыгин – да, это тот самый придурок, который наобещал доверчивому Михаилу Викторовичу заоблачный успех своего телешоу, а сам жидко обкакался.

После такого провала Дюрыгин немедленно слетит из первой тройки продюсеров Москвы в самый низ тусовки, где ходят-бродят голодные шакалы вроде Джона Петрова. Пятьсот баксов для них уже считается хорошей добычей. И упадет он в это болото благодаря выходкам своей Элизы Дулитл!

Гнев и ревность взорвали голову, когда ему подложили на стол свежий номер «Московского Комсомольца» с фоторазворотом: НОВАЯ ЗВЕЗДОЧКА ПРОДЮСЕРА ДЮРЫГИНА БЛИСТАЛА В КОНЦЕРТЕ НА СВАДЬБЕ У МОЛОДОЙ ПАРЫ С РУБЛЕВКИ.

На левой полосе разворота – три снимка, фотограф ловко снял Агашины формы, открытые смелыми вырезами вызывающего платьица. Подписи под фотографиями под стать снимкам: «Юная звездочка теле– и радиоэфира волнует своими прелестями и вдохновляет не только старых бардов, но и молодых диджеев».

«Можно понять наших мэтров телевидения, которые тоже не могли устоять перед чарами тверской обольстительницы»… «Мое телевизионное шоу выйдет в эфир в начале сентября, так сказала Агаша Фролова, кокетничая за кулисами с известным автором-исполнителем»…

А далее – еще лучше…

На второй, на правой полосе, в подвале, в самом низу, – два откровенных снимка, на которых Агаша буквально висит на Мирском, прижимаясь своей стройненькой фигуркой к его жирному, явно нуждающемуся в липосакции пузу.

«Когда молодые со свадьбы отбыли в Шереметьево, где их ждал чартер на Таиланд, ведущие свадебного шоу Фролова и Мирский отправились праздновать свои многотысячные гонорары в «Сад Эрмитаж», где сорвали аплодисменты за медленный эротический танец»…

Да-а-а.

Дюрыгин имеет все основания негодовать. У него есть все объяснимые резоны быть в бешенстве.

Его Агаша, еще не сделав ни одного шага на реальном телевизионном поприще, уже начинает болтать лишнее газетчикам… и… и…

И вот тут-то Дюрыгин себя поймал на том, что есть еще и вторая сторона его состояния, вторая, не оправданная профессиональной составляющей, а идущая уже от ущемленного мужского самолюбия.

Как? Как она могла, еще не успев опериться, как она могла заводить роман? И не с ним, не с папой своим духовным, который вложился в нее, который создал ее из праха, из грязи ее создал, а с каким-то жиртрестом, с какой-то никчемной пустышкой – с пустобрехом Мирским с модного балабольского радио!

Вот, вот он – второй корень больного зуба.

Не профессиональное негодование, а обычная мужская ревность, что не с ним она ночку ту провела, не к нему прижималась, не его гладила по лицу.

Это что?

Валерий Дюрыгин вроде бы как влюбился в Агашу, что ли?

Это Людмила виновата, его бывшая спортсменка-пловчиха. Это она ему наколдовала.

Так бывает: кто-то скажет, мол, чего не обращаешь внимания, рядом с тобой такая красота обитает? Вот она тогда в баре и спросила его: спит ли он со своей протежейкой?

А он до этого ее вопроса и в мыслях такого не имел. А спросила – он и приглядываться к Агаше по-новому стал.

А что?

Может, и права Людмила?

Может, оно к тому и идет?

Агаша была готова броситься с останкинской башни вниз головой. Разговор у них с Дюрыгиным крепко-серьезный получился, душедробительный. Разрыв-душа разговор вышел. Такой, что слезы ручьем, как у клоунов на арене, когда у них слезы двумя струйками брызгают из трубочек, подведенных за ушами к глазам. Клоун жмет клизмочку в кармане, и две струи вырываются из трубок. А у Агаши слезы без трубочек и без клизмы естественным образом брызгали из глаз.

Слезы от страха. Слезы от стыда. Слезы от жалости. Страху дяденька Дюрыгин на нее нагнал самого-самого!

– Ты что о себе возомнила? – орал он. – Ты подумала, что ты уже совершенно самостоятельная, что ты, едва родившись, уже можешь сама в этом мире решать, что можно и чего нельзя?

Для разноса, для выяснения отношений, для того, чтобы сильнее запугать и придать этому трудному разговору максимум официальной строгости и значимости, он специально вызвал ее в Останкино и специально попросил Олечку, чтобы предоставила для разговора кабинет шефа, покуда Миша был в Италии на биеналле.

Дюрыгин сидел в качающемся кресле шефа, а она стояла посреди кабинета.

Пусть почувствует всю свою ничтожность и малость.

– Ты понимаешь, что ты своим глупым и несогласованным со мной поведением можешь порушить планы и перспективы нашего шоу-бизнеса?

Агашины высокие шпильки-каблучки неустойчиво утопали в дорогом мягком персидском ковре. Она то и дело теряла равновесие и вздрагивала, качаясь.

А он орал и шипел на нее:

– Что ты о себе такого надумала?! Ты уже себя великой актрисой возомнила, вроде Ирмы Вальберс или Анны Лиске? Почему ты себе позволяешь откровенный «чес» в виде этих халтур на свадьбах? Кто тебе это разрешил? Ты думаешь, эти свадьбы тебе за твой талант обламываются? Неужели ты не понимаешь, что это я! Я тебя раскрутил, и это мне, а не тебе решать, работать тебе на этих свадьбах или нет! Ты моя вещь, ты понимаешь это, дурья твоя башка? Я тебя создал, и это значит – ты мой инструмент, потому что это я в тебя вложился, это я тебя научил, это я тебя раскрутил. И это значит, что мне решать, а не какому-то там Мирскому – работать тебе на свадьбах или нет, «чесать» или нет…

А она не очень-то понимала. Потому что боялась. И его – дяденьку Дюрыгина – боялась и просто боялась упасть здесь на ковре. А он все орал.

– Ты своими идиотскими свадьбами ставишь под удар наше… Нет, не наше, а мое шоу. Ты размениваешься на дешевку. Я создаю великое предприятие, а ты размениваешься на дешевую халтуру! Что скажет Миша? Что скажут акционеры телеканала? Что скажут рекламные спонсоры, когда узнают, что ведущая нового шоу так себя задешево разменивает, за пятерку баксов на свадьбе?

И Агашу вдруг проняло. Ей вдруг стало ужасно стыдно. Ведь он правду говорит. Почему она не спросила его, можно ли ей брать заказы? Ведь когда с Абрамом Моисеевичем они работали, Дюрыгин предупреждал, что это только до определенной поры… Ах, она по недоумию подвела его! Подвела своего дорогого шефа…

– Простите, – лепетала Агаша сквозь слезы, – простите, я больше не буду… этих свадеб… не… будет…

– Но это еще не все, – грозно и с тяжелым металлом в голосе сказал Дюрыгин.

Он теперь не раскачивался, а покручивался в кресле слева направо, справа налево, при этом не отрывая немигающего взгляда от зареванного личика Агаши.

– Это не все… Мирский… Почему ты проводишь время с Мирским? Я когда тебя отдавал Ксютову на радио, я тебе что? Я тебе разрешал проводить время с Мирским? Неужели ты не понимаешь, дрянная ты девчонка, что личная жизнь артистки в период раскрутки ей самой не принадлежит? И что личная жизнь тоже является частью контракта? Ты что? Аура?

– Нет, нет, я не дура…

– Так что тогда? У тебя с ним что? Любовь?

Агаша сама не поняла, как у нее выскочило.

– Нет… Нет, не любовь…

И когда она произнесла эти слова про «не любовь», у нее вдруг будто что-то оборвалось внутри.

– Ну, так если не любовь, тогда я тебе запрещаю с сегодняшнего дня видеться с Мирским, и не только с Мирским, но и с другими мужчинами, поняла?

– По… по…поняла…

Не отводя от Агаши своего тяжелого взгляда, Мирский на ощупь вытащил из модного брезентового портфеля прозрачную папку с отпечатанным на нескольких листках текстом.

– Вот, читай и подписывай, – велел он. Агаша медленно приблизилась к столу.

– Что это? – тихо спросила она.

– Это наш новый контракт со специально оговоренными условиями, по которым тебе отныне запрещается заниматься любой не согласованной со мной, как с руководителем проекта, деятельностью, – ответил Дюрыгин, пододвигая Агаше папку с листками.

– Хорошо, – с трудом сглотнув застрявший в горле комок, кивнула Агаша.

– И еще, там есть параграф насчет личной жизни на период раскрутки нашего шоу, внимательно прочти его.

– Хорошо, я прочту.

– Сейчас прочти.

– Хорошо, я сейчас прочту.

– Ну и читай.

Агаша глядела в бумажку и ничего не видела, буквы от нервов скакали перед глазами, и она ничегошеньки не могла разобрать.

– Там, говоря по-русски, – пришел на помощь Дюрыгин, – ты обязуешься ни с кем не встречаться и не миловаться, если я как твой руководитель тебе не разрешу, поняла?

Агаша кивнула.

– Ну, тогда подписывай.

И дюрыгинская паркеровская ручка покатилась по гладкой поверхности стола.

– Вот здесь, и второй экземпляр вот здесь…

Дрожащей рукой, так и не прочитав текста, Агаша поставила свою подпись в тех местах, куда ей пальцем указывал Дюрыгин.

– Если Мирский будет звонить, знаешь как ему отказать? – спросил Дюрыгин, убирая бумажки в брезентовый портфель.

– Угу, – хлюпая носом, ответила Агаша.

– Ну, тогда будем считать инцидент временно исчерпанным, – сказал Дюрыгин.

И оба синхронно подумали, что теперь они будут вместе. И Агаше не было неприятно или противно от этой мысли. Она представила себе, что будет любить его просто из благодарности. С Сережей Мирским покончено, и это к лучшему. А Дюрыгин подумал, что будет любить ее как свою любимую вещь, которая ему очень задорого досталась.

И не для протокола. У обоих, как у натур, склонных к творчеству, в воображении представилась мизансцена, выстроенная посредине кабинета на персидском ковре. Сцена примирения и покорности. Покорности и благодарности. Благодарности и прощения. Сцены, где он – артист и режиссер – стоит посредине ковра со спущенными брюками, а она – актриса – стоит перед ним на коленях.

Но сцена эта по замыслу высших сил и высшего режиссера была временно депонирована до лучших времен. Наверху, за облаками, тоже есть своя цензура. Да еще какая строгая!

ГЛАВА 1

РУССКИЙ СВАДЕБНЫЙ МАРАФОН

Студию №1, арендованную каналом НТА под шоу, оформили в виде банкетного зала. Здорово получилось. Вместо обычной массовки – гости и родственники. На возвышении оркестр и диск-жокей.

На площадке между поставленными буквой «П» столами стоит ведущая – Агаша Фролова. Оркестр играет Мендельсона.

– …Здравствуйте, дорогие телезрители нашего канала, сегодня у нас в нашем банкетном зале свадьба!..

…Итак, жених, позвольте мне представить вам жениха, это Иван Богучанский, он москвич, он работает помощником управляющего частной компании, Ивану тридцать два года, он счастлив, давайте похлопаем жениху, поприветствуем его!

…А вот и наша невеста! Ее зовут Елена, фамилия Елены теперь тоже Богучанская, но еще сегодня утром она была Ридник. Итак, приветствуем нашу Елену, которая в свои двадцать шесть лет решила сменить фамилию Ридник на Богучанскую.

…Елена работает преподавателем английского языка, она преподает язык на специальных платных курсах, где учатся люди, занимающиеся бизнесом. Кстати говоря, со своим мужем Елена познакомилась именно на своей работе, куда год назад ее будущий жених и нынешний муж пришел изучать английский язык.

…Иван, скажите нам что-нибудь по-английски, пожалуйста!

– Ай эм хэппи тудэй…

– Молодец. Лена, скажите, как вы оцениваете своего мужа, какую оценку вы ставите Ивану за эту фразу?

– Файв пойнте, файф пойнте…

Давайте похлопаем нашей счастливой паре,

и оркестр, пожалуйста, вальс для молодых!

– Ну и как тебе все это? – спросил наконец Дюрыгин. – Как тебе этот наш первый блин?

Михаил Викторович с Валерием Сергеевичем сидели в кабинете главного и просматривали кассету с пятью первыми отснятыми передачами.

– Слушай, не знаю, как говорится, вскрытие покажет, – отшутился главный, раскачиваясь в любимом кресле.

– Ты имеешь в виду замеры «Медиа-метрике» и Гэллапа? – спросил Дюрыгин.

– Ну, выйдем с понедельника в эфир, отработаем первые пять дней, а там поглядим рейтинги.

– Но все равно, какое твое мнение?

– У меня настолько замылился глаз от соучастия, что я боюсь уже быть неадекватным.

– Но ведь не полное же говно?

– Я надеюсь, иначе мы с тобой не были бы профессионалами.

– А в сравнении с проектом Зарайского, если бы вместо моей Агаши запустили бы «Ля-Мур-Глямур» Ирмы Вальберс?

– Ну, ты же знаешь, я ведь выбрал тебя и твою Агашу, так что по факту мой выбор сделан.

– Ну что ж? Ждем рейтингов?

– Ждем, – и Михаил Викторович, хлопнув Дюрыгина по плечу, дружелюбно добавил: – Валера, пиплу нашему жопу в рамке покажи, он радоваться будет, а ты волнуешься – ты что, не профи? Как будто первый год на телевидении, в самом деле!

Выход в эфир первого шоу «Русский свадебный марафон» отметили банкетом. Пили всем коллективом рядом через дорогу в ресторане «Твин Пиггс». Агаша была настоящей именинницей. Михаил Викторович тоже заглянул буквально на пять минут, сказал тост, пригубил шампанского, посидел чуть-чуть для приличия и, воспользовавшись шумным костюмированным поздравлением, подготовленным коллегами из редакции другого телеканала, которое отвлекло на себя общее внимание, незаметно смылся. Пришел и Сережа Мирский.

Фейс-контроль на дверях не мог его не пустить, потому как Дюрыгин велел пропускать всех, у кого будет с собой постоянный пропуск в АСБ-1 или открытка-приглашение.

Серега принес букет гладиолусов, наподобие тех, что первоклассники дарят своим учителям на первое сентября. Подошел к радостной имениннице, поцеловал в щеку, вручил букет.

Потом сказал тост. Тост получился со значением. Сережа немного перефразировал широко известную сценку из гайдаевской «Кавказской пленницы», где администратор гостиницы рассказывал про маленькую птичку, которая полетела прямо на солнце. Б фильме мораль была: не забывай своих друзей, не отрывайся от коллектива, как бы ты высоко ни поднимался. А Сережа – то ли был пьян, то ли чем-то очень сильно расстроен, но высказался таким образом, сопроводил тост такой интонацией, что многие из собравшихся были шокированы. Тост прозвучал как предупреждение, мол, не забывайся, провинциалка, маленькая птичка, не радуйся слишком рано.

– Зачем этого Мирского пустили? – шепнул Дюрыгин главному администратору канала Анатолию Ивановичу, бывшему полковнику органов, выполнявшему на НТА все самые щекотливые поручения, связанные с безопасностью и контактами с силовыми структурами.

– Хотите, я ему скажу, чтобы ушел?

– Обеспокойтесь этим, пожалуйста, прошу вас, – вытирая губы салфеткой, сказал Дюрыгин.

Через минуту к Мирскому, который, по-хозяйски бесцеремонно заняв чье-то место, сидел рядом с красивой редакторшей из сценарного отдела, подошли охранники и, шепнув ему что-то на ухо, властно и энергично вывели Сережу под руки на улицу.

Агаша расстроилась. Она не была пьяна, она вообще почти не пила. Но возбуждение бурлило внутри нее. Она балансировала на той грани неустойчивости, когда с равным успехом можно упасть как в сторону сильной радости, так и в сторону сильной печали.

Ее буквально колотило. Ее трясло. Добавь еще немного – и она впадет в истерику. Она будто чего-то ждала. Явно чувствовала, что вот теперь должно что-то случиться. Хорошее – или плохое.

Ее состояние было сродни тому, когда в ракету уже залили топливо и окислитель, и вот от нее уже идет дымок испарений, она уже готова, она гудит и дрожит. Но ее сдерживают тормоза не отошедших мачт стартового комплекса. Потому как нет команды «на старт!» и нет зажигания. И вот сейчас дадут команду сливать горючее… Ракета не выносит многократных отмен старта. Ракета стареет от пяти или семи заливок и сливов топлива. И выдержать предстартовые нагрузки не под силу даже высоколегированной стали, не то что человеческой душе…

В этот вечер мятущаяся душа Агаши неосознанно рвалась к логическому завершению этой стадии полета. Звездочка вышла на орбиту, а дальше что?

Агаша не могла бы словами высказать, не могла бы ответить на вопрос: а что должно быть дальше? Она не была философом или психологом. Но душа ее неосознанно ждала главного приза, отметая комплименты, поздравления и цветы. Это не то. Приз должен быть каким-то иным.

И будь рядом с ней модный психоаналитик из Столешникова переулка, тот самый, что недавно консультировал Мотю Зарайского, он бы сказал Агаше, что мятущаяся душа ее ждет большой любви. Именно этого завершения, именно этого приза в конце огромной кропотливой работы, проделанной ею за последние полгода, ждала ее душа.

Ни денег, ни славы, ни знаков уважения от коллег и гостей на этом банкете, а любви. Потому что весь этот путь затевался ради любви.

Когда полгода назад они с Наташкой пришли на массовку в программу «Монахов-Монахов», Агаша в самой глубине души мечтала не о славе и деньгах, а о принце, который придет и возьмет ее, когда у нее будут слава и деньги.

И вот теперь слава уже есть. И деньги вроде тоже. Но душа дрожит. Где главный приз?

Но Дюрыгин не увез ее в этот вечер к себе домой в их редакционном «Мерседесе» с шофером Володей за рулем.

Дюрыгин уехал один.

Уехал и лишь попросил Анатолия Ивановича приглядеть за Агашей, за их яркой звездочкой. И, как только «Мерседес» вернется назад в «Твин Пиггс», отвезти Агашу на ее новую съемную двухкомнатную квартиру, что на Ленинградском проспекте.

– Нам с ней всю следующую неделю работать, снимать пять новых программ нашего шоу, – сказал Дюрыгин назидательно.

Уже дремля на заднем сиденье редакционного «Мерседеса», Дюрыгин подумал, что правильно не пригласил Агашу к себе, дабы логически замкнуть цепь событий.

Слишком все просто и слишком много свидетелей.

– Ты меня обманула, – стараясь говорить бесстрастно, сказал Джон, – этот заказ стоит вдесятеро дороже.

– Когда я к тебе обратилась, эта девка стоила именно столько, сколько я давала, даже меньше, – стараясь не повышать голоса, сказала Ирма.

– Мы с тобой оба теперь в очень щекотливом положении, тебе не кажется? – спросил Джон, глядя Ирме прямо в глаза.

– Ситуация идиотская, я хочу снять заказ, верни мне деньги.

– Э-э-э нет, голубушка, поезд уже набрал ход, – тонко улыбнулся Джон, – те деньги, что я получил от тебя, переданы исполнителям, они уже готовятся к акции, а это люди серьезные, они денег не возвращают, и еще…

– Что – еще?

– Это они определили новую стоимость заказа…

– Ну и что? Я снимаю заказ…

– Нет, ты не понимаешь, дело уже пошло, а они никогда не останавливаются, и если информация, как у них говорится, ушла, то она должна куда-то прийти.

– Я не понимаю.

– Сейчас поймешь, – зло уверил Джон. – Если эти серьезные люди берутся за дело, они не принимают отбоя и отказа, они переключатся на тебя и вытряхнут из тебя всю душу,. они будут шантажировать тебя, потому что они знают, что это ты заказала эту дрянь, а это значит, что ты виновата. Поняла? Это как в поговорке, не трогай лиха, пока тихо.

– Что ты предлагаешь?

– Доставай сто тысяч, они убьют эту твою девку и от тебя отстанут.

– А где гарантия, что они от меня отстанут?

– Никто гарантий не дает, но если ты не достанешь ста тысяч, то со стопроцентной гарантией я могу тебе обещать, что у тебя возникнут проблемы. Не то слово, проблемы, хуже. Гораздо хуже. И твой муженек из «Алекс Групп Капитал» не поможет.

– У меня сейчас нет таких денег, – беспомощно вздохнув, сказала Ирма.

– Это никого не интересует, достань, если хочешь жить.

Такой вот разговор получился у Ирмы Вальберс с Джоном Петровым как раз на следующее утро, после того как в ресторане «Твин-Пиггс» состоялся праздничный банкет по поводу премьеры «Русского свадебного марафона».

И оба, Ирма Вальберс и Джон Петров, не подозревая, что каждый из них зеркально повторяет действия своего визави, вернувшись домой, достали кассеты из своих диктофонов и, многократно прослушали весь разговор.

«Идти в прокуратуру или обратиться к мужу», – думала Ирма. «Раскрутить ее до двухсот тысяч и отстать или остановиться на ста», – думал Джон.

А Роза купила себе «двести шестую» «Пежо». Получила с Джона десять тысяч, да еще прокрутила одну «поганку», как она называла свои аферы с мужчинами. Приятно было покупать за наличные новую машину в большом автосалоне на Ленинградском шоссе.

Для компании взяла с собой Натаху. Обе очень готовились к этому значимому для них выходу в свет. Одевались два часа, накрашивались, крутились перед зеркалами, перемерили сто нарядов.

Машина красная? Значит, Роза будет в коротком красном платье.

А Натаха в контраст с Розой в черной тишортке, но в красных джинсах. Черное с красным очень хорошо сочетается.

Брюнетка Роза в красном мини-платье на высоких каблуках, этакая Кармен. И блондинка Натаха в черной футболке с открытыми белыми плечами, с вырезом на груди и в обтягивающих красных джинсах.

Загляденье!

Забота о том, как убрать Агашу Фролову, отошла на десятый план, затерялась, подзабывалась как-то. Тут такие дела – автомобиль – новье! Джон на мозги капает? Да и хрен-то с ним, с Джоном… Один раз живем!

До автосалона ехали на такси. А там, в большом стеклянном пенале салона, уставленного сияющими разноцветным лаком машинками, их уже дожидался любезный продавец в неизменной белой сорочке с галстуком и форменным бэйджиком на груди, свидетельствующим, что он Гамлет Асланян, менеджер отдела продаж.

– Чего изволят очаровательные дамы? – с милейшей улыбкой спросил Гамлет Асланян.

– Мы приехали забра-а-ать машину, о которой договаривались позавчера-а-а, – с видом заправской миллионерши лениво ответила Роза.

– «Пежо» «двести шесть» красного цвета с мотором один и четыре? – уточнил Гамлет. – Замечательно, машинка уже готова, сейчас можно будет ее посмотреть.

Вся покупка заняла чуть больше двух часов. Роза получила и ПТС, и свидетельство о регистрации, и регистрационные номера, да еще и застраховала машину: обязательное ОСАГО и добровольное КАСКО.

Потом Гамлет Асланян, забравшись в машину с уже привинченными новенькими номерами, объяснял, где что.

– Вот это кондиционер. Так вот вы его включаете, так делаете теплее, а так холоднее. Понятно? А это свет. Так ближний, так дальний, а так свет противотуманных фар. Тоже понятно? А это радио и компакт-проигрыватель. Слева на руле дубликат управления музыкой. Так вот громче, так тише. А так следующая песня на диске, а так следующая радиостанция…

Умная Розочка все быстро схватывала. Буквально на лету. И уже собралась отчаливать, попыталась завести мотор, машинка дернулась и заглохла.

– Ну что у вас? – подлетел Гамлет Асланян. – Я уж думал, вы умчались и уже где-нибудь там на Тверской…

– Не заводится, – посетовала Роза. Гамлет попросил Розу освободить водительское сиденье, сел за руль сам и вмиг завел.

– Я же объяснял вам, что у вас стоит новая противоугонная сигнализация системы «Смарт-драйв». Вот, видите этот брелок? Если у вас заглох мотор, надо приложить брелок к этому месту и только потом снова заводить. Иначе машина будет глохнуть. Зато это вам гарантия, что если на ваше водительское место сядет угонщик, завладевший вашими ключами, или бандит выкинет вас из машины, они никуда не уедут без вашего дополнительного брелка и этого потайного места, куда его надо прикладывать…

Наконец Роза окончательно разобралась что к чему, и они все-таки уехали из салона.

Сперва вырулили на Ленинградку. Если ехать по Ленинградке все время прямо, то она потом перетечет в Тверскую, а Тверская упрется в Манежную площадь и Кремль. Поехали вперед. Тем более что поворачивать Роза еще плохо научилась.

Едва не столкнувшись с какими-то лихими ребятами на белой «королле», она выскочила из «кармана» и заняла второй ряд. Хорошо, что машины двигались не очень быстро, у каждого светофора стояла пробка.

– Давай музыку включим, – попросила Натаха, – чего мы как две дуры без музона едем?

Вместо музыки сперва включился кондиционер. А потом в машине что-то мелодично тенькнуло нараспев, и на дисплее загорелась оранжевая лампочка.

– Бензин у тебя кончается, – первой догадалась Натаха.

– Надо срочно заправиться, – не отрывая взгляда от капота, проговорила Роза, – давай смотри, где заправка?

Заправок на Ленинградке – сколько угодно.

– Вон, написано «Сибнефть», это хорошая? – размышляла Натаха.

– А кто ее зна-а-ает, – неуверенно ответила Роза, но тут же решительно свернула направо, едва при этом не сбив некстати случившегося тут велосипедиста с рюкзачком за сутулой спиной.

– Вам какого? – услужливо спросил подбежавший к машине парнишка в форменном зеленом комбинезоне.

– А мы и не зна-а-аем, – пожав плечами, ответила Роза.

– Наверное, вам девяносто пятого «евро», – предположил парнишка в форменном комбинезоне.

– А какой лучше, того и запра-а-авьте, – по-королевски решила Роза.

– Хорошо, давайте девяносто седьмого с присадкой «пауэр» вам зальем, – с готовностью сказал парнишка, отвинчивая крышку бака.

Роза отправилась платить за бензин, а Натаха тем временем принялась осваивать магнитолу. Нашла кнопку сканирования станций и быстро настроилась на «Москва-Сити FM». В эфире был Сергей Мирский. Такой балабол… Мелет всякую чепуху!

Вернулась Роза. Принесла целый пакет еды и несколько банок пепси-колы, фанты и соков.

– Гулять так гулять!

– Один раз живем!

Включили музыку погромче и, дуэтом подпевая любимой Анне Лиске, выкатились обратно на Ленинградку. Какие-то парни на черной «бэхе» подрезали их, а потом, перестроившись в правый ряд, проорали:

– Эй, девчонки, поедем с нами. Шашлык, водка, кофе, сигареты!

– Вот придурки, – буркнула Роза.

А Натахе нравилось. Эх, ей бы самой купить такую машинку! Да где уж ей… Разве что только помечтать.

ГЛАВА 2

КАК КУПИТЬ ЖЕНЩИНУ

Мах не обманул. Вспомнил про Джона Петрова, не забыл.

– А ты весьма полезный шкет, – сказал Мах при встрече, лениво подавая Джону два пальца.

Но Джон был тоже не лыком шит.

– Как мне вас называть? – иронически скривив губы, спросил он. – Может, обращаться к вам с приставкой «дон» и целовать вас в перстень на мизинце?

– Нет, в перстень не надо, – подыгрывая Джону, промурчал Мах, – мне как специалисту по Востоку больше импонирует, когда слуга целует своего господина в плечо.

– Слава Богу, не в застежку сандалий, – вздохнул Джон, – а то с вас бы сталось.

– Ладно, не ерничай, давай о деле…

А дело у Маха до Джона было весьма пикантного свойства. В одном интуитивно прав был Джон, затевая предприятие с дачей-поддачей: любой бизнес можно рано или поздно продать.

Не правы те лишь люди, которые в силу своей лени или полного отсутствия какой бы то ни было талантливости вообще не затевают никаких дел, энтертейментов и антерприз. Ни «дел Артамоновых», ни «дел Пестрых», ни даже «дел Румянцевых».

– Я куплю твое дело, – выдал Мах после того, как Джон, словно на исповеди у священника, выложил все исходные резоны своего предприятия, – мы будем снимать телевизионное реалити-шоу, только не примитивного криминального свойства, как ты сперва задумал в силу общей своей примитивности и узости мышления…

Мах засмеялся и дружески хлопнул Джона по коленке.

– Не обижайся, я ведь правду говорю.

А Джон и не думал обижаться. Он вдруг понял, что настал его час. Вот оно, его заметили, а значит, не напрасно все было придумано с этими скрытыми камерами и девками в комнатах, не напрасно он тратил время и деньги! У него нашелся могущественный покровитель, и он на корню купит это предприятие вместе с самим Джоном.

– Мы будем делать настоящее супер-реалити-шоу, только не примитивно, как ты придумал своей примитивной башкой, но ты не виноват, что она у тебя примитивная, зато у меня хорошая голова, а вместе у нас все получится…

Харизматичность Маха позволяла ему оскорблять так, что оскорбляемому не было обидно. И много чего еще позволяла Маху его харизматичность.

Суть идеи была: сделать такое реалити-шоу, где фишкой была бы публичная демонстрация истинной реакции хорошо известных людей на некие совершенно неожиданные для них обвинения или шокирующие откровения, касающиеся их личной жизни, причем в реальном, как теперь говорится, времени.

– Никаких актеров! – увлеченно кричал Мах. – Никаких придуманных сюжетов, сценариев и артистов, выдающих себя за тестя, зятя и обманутую жену на всех этих дешевых подделках под жизнь! У нас будут известные публике люди, а мои журналисты, мои стингеры позаботятся о том, чтобы перед телекамерой бросить им в лицо неожиданную предьяву.

Джон во всем был согласен с Махновским, его, Джона, масштабы мышления были пигмейски маленькими по сравнению с обширными планами его нового партнера, и он понимал это ясно.

– Я знаю в Америке многих клиентов дорогих закрытых клубов, где показывают реалити-шоу с реальными убийствами, или с реальным насилием, или даже пожиранием людей дикими животными… Мир ни хрена не изменился со времен Древнего Рима и тех реалити-шоу, что устраивались на арене его Колизея, ни хрена не изменился! И зрелища, где показывают скармливание христианских младенцев диким львам или смертельные схватки гладиаторов, имеют спрос. Хлеба и зрелищ! Вот неизменно вечный девиз обывателя на все времена! – вещал Мах своим хриплым голосом. – Но мы с тобой не будем заниматься примитивным криминалом, снимая сюжеты, как невинную телку отдают на растерзание самцу гориллы. Мы умные люди и мы развиваем искусство потребления, создавая новые драмы на аренах новых Колизеев. Это психологические драмы, исполненные не меньшего драматизма. И что самое главное, мы сможем продавать наш продукт совершенно легально, не на черном рынке закрытой продукции, а на широкий экран. Я уже договорился с одним каналом, они купят у нас серию реалити-шоу, только давай снимай!..

А то, что Мах дальше рассказал Джону, в азарте размахивая руками, вообще ввергло того в состояние полного восторга. Джон даже искренне возжелал поцеловать не только плечо, но и застежку сандалий своего нового покровителя.

– Мы заманим известного богатого и влиятельного человека в конфузную ситуацию. Представь, известному человеку, которого в рыло узнает вся страна, предлагают приватно поразвлечься с телкой, где фишкой пикантности, создающей для него особый манящий шарм, будет то условие, что телка эта тоже достаточно известная… Красивая телка из десятка самых известных в стране телок. Ни один бизнесмен не откажется потратить двадцать или пятьдесят тысяч на такое свидание. А когда зажжется свет, он увидит в постели свою дочь или жену… Каково? А? А?

Джон закрыл рот.

– Устроить такое, может быть, и можно, но какой же телеканал согласится показывать такое? – усомнился он.

А это уже не твоя забота, – Мах покровительственно похлопал Джона по коленке, – продажа материала – это уже часть моего менеджмента, лады?

– Лады, – кивнул Джон и все-таки поцеловал Маха в перстень на его левом мизинце.

Он сделал это от чистого сердца.

Где достать денег? Вот мысль, которая засела в голове Ирмы Вальберс.

А Джон ей подсказал. Заработай – переспи с одним… Что тебе стоит?

И не притворяйся целкой-недотрогой. Деньги-то небось не на модную визажистку и не на новый кабриолет. На это тебе бы муж дал.

Сперва Ирма вспыхнула было лицом да взвилась. Но вспомнила, как сегодня, проезжая по Кутузовскому, видела, что рабочие на таких машинах с выдвижной люлькой на стреле меняют рекламный плакат-растяжку.

И снимали как раз ее любимый плакат, на котором она, Ирма Вальберс, с блистательно-белоснежной улыбкой предлагает проезжающей под ней публике приобрести кредитные карточки «Мастер» и «Виза» известного в стране банка.

Я уже приобрела, теперь ваш черед, лукаво подмигивая с плаката, как бы говорила Ирма водителям и пассажирам, проезжающим по Кутузовскому.

За три месяца, что этот плакат висел здесь, Ирма уже так привыкла к нему! Как привыкают к своей домашней мебели. И теперь вот его сняли.

Но ладно бы просто сняли! Вместо него вешали другой, с которого водителям и пешеходам улыбалась ее соперница. Агата Фролова. Эта выскочка, эта дрянь, эта проститутка.

Хочешь, чтобы праздник был всегда с тобой? Покупай в магазине «Шестерочка», предлагала Агата.

Боже!

Если бы на этом рекламном плакате появилась какая-нибудь другая актриса или модель, Ирма это легко бы перенесла и даже нисколько не обиделась бы на Судьбу. Ведь это так просто, сегодня на обложке модного журнала твое фото, а завтра уже чье-то другое. Но тут совсем иной случай.

Эта Фролова заняла ее место на канале НТА, там, где должна быть только Ирма Вальберс и никто другой. Ведь это место уже было ее! Оно по праву принадлежит ей!

Потому что Ирма Вальберс такая благородная, такая гламурная. Она из такой известной семьи, и у нее почти что европейская фамилия и даже нерусский акцент. А эта выскочка… А эта приезжая проститутка из Твери, как она посмела!

Эти приезжие проститутки должны знать свое место. Всякий сверчок должен знать свой шесток. Не садись не в свои сани. Вот она, мораль, которая оправдывает решение Ирмы. Ирма имеет право защищать свое от посягательства чужих.

И эту Агату надо, надо, надо замочить. Но у Игоря денег просить нельзя.

Он еще чего доброго приставит к ней своего начальника отдела безопасности, чтобы проследил за ней, кому и куда она деньги отнесет. Да и вообще она ему больше не верит.

У папы таких денег нет. Да и нехорошо еще раз у папы брать. Так что же делать? Отказаться? Но Джон объяснил ей, что от таких дел просто так отказаться уже нельзя. Исполнителю все равно придется платить означенную сумму, а иначе тебя саму…

Может… Может, переспать? А и что такого? Какая женщина не шла на такое хоть раз в жизни ради какой-нибудь нужной ей вещи?

Спросив себя об этом, ответив и успокоившись, Ирма приняла строгое и гордое выражение лица и набрала Джона.

– Хорошо, кто этот один, с кем я должна… Это… Ну, в общем, переспать? И как это будет выглядеть? Надеюсь, без этих… Без извращений.

Джон заметил, что последнюю фразу Ирма произнесла уже без прибалтийского акцента.

Игорь Массарский всегда знал, чего он хочет. Про каждую вещь в своем обиходе он мог сказать, откуда она, зачем она и сколько еще времени он собирается ею пользоваться. Такой определенный отчет Игорь Массарский мог дать о каждом своем сотруднике, о каждом приятеле и знакомом. И уж тем более о сожительнице, своей гражданской жене.

Ирма Вальберс прекрасно подходит к его образу успешного делового человека, просто идеально подходит к его, как выражаются люди из пиар-отдела «Алекс Групп», имиджу.

Ну да… Он, Игорь Массарский, один из самых видных бизнесменов сегодняшней Москвы. Современный, энергичный и еще молодой. И бизнес у него такой престижный – банковская и страховая деятельность, торговля недвижимостью и управление капиталом. Какую же еще ему иметь жену, как не модную телеведущую? Красивую, да еще и с иностранным именем и заметным европейским акцентом? С такой женой удобно заводить контакты на Западе. С такой женой не только не стыдно выйти в свет и блеснуть на презентации своей фирмы, но такую жену можно даже сделать частью логотипа, торговой маркой компании.

Поэтому Игорь Массарский, если кто-нибудь спросил бы его, зачем и почему он живет с Ирмой Вальберс, очень толково и вразумительно объяснил бы интересующемуся, что Ирма ему очень и очень подходит.

Любит ли он ее?

Такой вопрос практичный Игорь Массарский наверняка бы отмел в сторону. У него несколько иной объект постоянного обожания. Он искренне и всей душой любит деньги и власть. А красивые женщины, а женская красота при деньгах и власти всегда лишь сопутствующий товар.

Ад, он спит с ней. И ему нравится с ней спать. Но по возможности он ей часто изменяет.

Косвенное доказательство того, что Ирму он не то чтобы любит, но заботится о ней, как заботятся в хозяйстве о нужной и дорогой вещи – об автомобиле, хорошей мебели, электронной технике, – хорошее доказательство того, что Ирмой он дорожит, это то, что он дает ей денег. Ведь деньги Игорь любит более всего на свете.

Хранить какую-то эфемерную верность, быть однолюбом – все это химера. Разве можно поклясться в верности автомобилю? И, купив однажды один экземпляр, более не садиться в иные машины?

Так и с женщиной. Ну да, Ирма у него как бы основная домашняя женщина, с которой он разделяет крышу, постель и большую часть досуга. Но когда кому-нибудь из партнеров по бизнесу приходит в голову шальная мысль – поехать расслабиться и повеселиться со вкусом, Игорь никогда не говорит слова «нет».

Люди, что составляют костяк того бизнеса, в котором варится Игорь Массарский, такие же, как он, – сухие душой прагматики, способные быть по-детски счастливыми только тогда, когда бухгалтерские отчеты свидетельствуют о хорошей – и очень хорошей – прибыли. Все остальные человеческие чувства для них – пережитки, рудиментарная отрыжка несовершенных недоделанных существ, которые копошатся там, внизу, составляя популяцию неудачников. Они ездят на «жигулях», проживают в блочных многоэтажках в Свиблово и Новогиреево и летом отдыхают в своих скворечниках на дачах по Ленинградке или Ярославскому шоссе.

Это неудачники могут рассуждать о женской верности и, наоборот, о мужниной верности, равно как о сыновней и дочерней. Им, неудачникам, более не на что надеяться в старости. А сильному человеку, к которым причисляет себя Игорь Массарский – зачем ему все это? К чему обременять себя какой-то необъяснимой арифметическими действиями ерундой? Деньги – лучший залог всему на свете. Они никогда не изменят. И в немощной старости деньги никогда не станут ворчать у тебя за спиной: чтоб ты скорее сдох!

В его команде, в его компании, в его обиходе отношение к женщинам всегда цинично и прагматично. Нет, бывают, конечно, и чудаческие исключения. Имеются среди них и семейные люди, которые манкируют развлечениями холостяцких мальчишников с их блестящей удалью, говоря: вы, ребята, поезжайте туда без меня, я поеду домой, меня жена ждет. Но таких чудаков среди людей его круга немного, и будучи почти все женатыми, его приятели и партнеры редко пренебрегают развлечениями.

А в их кругу система развлечений уже давно сформировалась. Гольф-клубы, игра в поло, просто верховая езда, парусный спорт… А какой же парусный спорт без орального секса с фотомоделью на палубе? Или в каюте красного дерева?

Здоровый секс всегда в их кругу востребован, как качественный дорогой алкоголь и хорошая еда. И если надо продолжить затянувшиеся переговоры где-нибудь в клубе, то девушки – непременная и неизменная составляющая такого выезда.

– А почему бы нам не прокатиться в Переделкино к одному моему хорошему другу на барбекю? – предложил вдруг Махновский.

Они встречались уже третий раз. Причем встречи эти проводились по инициативе не Маха, а Игоря. Игорю Мах был нужен больше, чем Маху был нужен Игорь.

Правление «Алекс Групп» поручило вице-президенту компании господину Массарскому провести переговоры с руководителем думской фракции на предмет лоббирования одного полезного компании закона. На правлении одобрили и сумму расходов.

То, что Мах берет деньги на развитие своей общественной группы, было хорошо известно отделу финансовой разведки и безопасности. Здесь люди знали и суммы, и места, где передавались деньги.

Игорь сперва изумился: неужели до сих пор берут наличными? Он думал, все давно уходит переводами в кипрский филиал «Сосьете Женераль»…

– А как ты хотел, – отвечал начальник отдела финансовой безопасности, – на деятельность организации как раз наличные и нужны. На выборы, на подкуп избирателей…

В общем, Игорю поручили, он через референта договорился о встрече.

Первый раз свиделись в американском торговом центре «Меркурий» на нейтральной территории. Второй раз Игорь ездил к Махновскому в Думу.

– Так не прокатиться ли нам на барбекю? – еще раз поинтересовался Мах.

– А что в программе? – спросил Игорь.

– Покажут нам дачу, где Чуковский Корней Иванович «Бибигона» написал, посидим-попьем чайку с «Джонни Уокером» на краешке бассейна, поедим свежей осетринки на вертеле, а потом… А потом нам представят очень модных и красивых телочек с телевидения, у меня тамошний друг как раз спец по телочкам с телевидения.

– А гольф? – на всякий случай спросил Игорь.

– Слушай, старина, ты что, импотент? Какой гольф? – взвился Мах. – Нам обещают привезти самую секси-вумен отечественного шоу-бизнеса, и она будет готова обслужить нас с тобой по полной программе. Ты разве против секса втроем?

Игорь не мог точно ответить, против он или за. Но переговоры нужно было довести до конца. В этом состояла его работа.

ГЛАВА 3

КАК СОСАТЬ БАБЛОС

Натаха уже была готова проклясть тот самый день, когда Роза уколола ее в первый раз. Кольнулись просто для того, чтобы попробовать. Дрянь у них была для дела – для того, чтобы Агашку убить. А с Агашкой встретиться пока не получалось. Занятая она, Агашка, сильно, звезда… Ну и кольнулись сами, не пропадать же добру? Роза еще шутила, приободряя Натаху: Джон говорит, типа, один раз – не пидарас.

Натаха тоже хмыкнула, чтобы не показать, как она боится, и подставила Розе руку. Роза опытная, ловкая девчонка, резиновым жгутиком перехватила ей плечо, вынула из упаковки тонкий инсулиновый шприц. Натаха зажмурилась и отвернулась.

Страшно.

А потом Розка снова полезла к ней, как в прошлый раз. Полезла к ней целовать шею, грудь. Видела бы мама!

Мама видела Агашу по телевизору. Она теперь смотрела все ее программы и подругам звонила, смотрите? Включили уже? И я смотрю… А потом вечером, после программы «Время», перезванивались и обсуждали.

– Агаша-то сегодня какая нарядная была…

– Ей платья спонсор шьет, каждый день новое…

– Это сколько же денег надо?..

– А покрасилась, заметили?..

– Заметили, как же! Вчера блондинкой была, а сегодня шатенка…

Агаша про маму тоже не забывала. В третье воскресенье, если считать от начала шоу, приехала-таки в Тверь. Примчалась на машине с водителем, потому как всех подарков на всю родню и знакомых на себе не дотащила бы.

Попросила Дюрыгина, а он отрядил их редакционную «Газель» с надписью «НТА» по борту в Тверь, как в служебную командировку.

Агаша в родной Твери даже на ночку не осталась. Приехали они с шофером Володей где-то в час дня. Разгрузились-выгрузились у мамы.

Агаша мамулечке телевизор с огромным плазменным экраном подарила, чтобы та на дочку любимую могла смотреть. Теткам – подругам маминым – миллион всякой всячины. Учительнице, своей классной руководительнице, модное зимнее пальто привезла. Ну и угощенья разного всякого из магазина «Ашан». Вина сладенького испанского для мамы и для соседки тети Полины, икры черной и красной, буженины, шейки, салями, рыбки красненькой и осетринки с семужкой… Володя полчаса из машины таскал не перетаскал, всю кухню и всю прихожую маминой квартирки пакетами заставил.

Агаша с мамой часок посидела, чайку попила да и отчалила назад в Москву.

Ни с кем встречаться не захотела.

– У меня завтра съемки, мама, – в ответ на мамины упреки твердо сказала Агаша, – а я должна выглядеть, понимаешь?

– Понимаю, доча, – тяжело вздохнув, сказала мама.

«Газель» с надписью «НТА» на борту уже давно скрылась из виду, а мама все еще стояла во дворе.

– Ты «Маскарад» Лермонтова читал? – спросил Мах Джона Петрова.

– Читал, а там про что?

– Про то самое…

Мах запнулся. На беду, он и сам не читал «Маскарада». Но когда-то смотрел какую-то старую постановку.

– В общем, там Арбенин заревновал свою жену, она одному хмырю браслет на вечеринке подарила. И потом он ее за это в карты своему корешу проиграл.

– Круто!

Продюсер и режиссер обсуждали будущее телевизионное шоу.

– Пойми, дурило, такие программы делаются во всем мире, и скрытые камеры, и все такое. Здесь главное не подставиться под оскорбление чести и достоинства и под незаконное вторжение в частную жизнь…

– А как же тогда? В чем же тогда суть, если не вторгаться и не затрагивать честь?

– А ты затрагивай, а ты вторгайся, только когда будешь продавать материал телеканалу, самое крутое, самое сладенькое, самую клубничку оставь для себя… Это и будет гарантией, что жаловаться не пойдут.

Джон не понимал.

– Ну, ты вот снял материал про похождения жены какого-то важного господина, снял ее в борделе полуголую на коленях у какого-то хмыря. Ну и показывай это смело по телевизору, не пойдет она жаловаться, если у тебя в запасе еще не показанная серия осталась, где она не полуголая, а голая, и не с одним хмырем, а сразу с двумя, понимаешь?

– Теперь да, – кивнул Джон.

– В общем, предлагаю делать шоу, которое мы назовем «Маскарад», – вымолвил Мах, протягивая руку с перстнем для поцелуя.

Max со страстью креативил. Он был в ударе. Глаза его сверкали вдохновенным безумием поэта, кудрей которого в предрассветный час коснулась своею легкой рукою шаловливая проказница-муза.

– Представляешь, мы надеваем на них маски… Не на одного, как было в старой политической программе с признаниями, а на всех! И при этом раздеваем. Каково?

– Не знаю, не знаю, – с сомнением качал головой Джон.

– Я уверен, половина наших звезд добровольно согласится. Наша нынешняя Москва – это же Рим времен пресыщенности и упадка, Рим времен Калигулы и Тиберия! Ты вспомни фильм с этим, как его… Малькольмом Макдауэллом, помнишь, когда он сделал бал-маскарад с бутафорской галерой, куда посадил жен всех сенаторов и жен всей римской знати, чтобы они были там простыми шлюхами, были там грязными проститутками? Помнишь? Да они все на задних лапах прискакали. Бабам, им чем они знатней и богаче, тем им все больше хочется самого грязного секса. Это закон природы! Так давай вложим это в наше шоу!

– Вы босс, вам видней.

В голосе Джона было не очень много энтузиазма.

– Дурак, – отрезал Мах, – вот тебе первый сюжет. Привозишь Вальберс, она раздевается в смежной студии и надевает маску. А я с ее мужем в это время в первой студии, мы с ним оба голые и тоже в масках. Она входит, мы совершаем с ней половой акт, понимаешь? И потом все снимают маски… Каково? А? Каков сюрприз?

– Ваша жизнь будет в опасности, босс.

– Снова дурак, не знаешь психологии, они скорее займутся выяснениями отношений друг с дружкой!

– А перспектива? – вдруг недоверчиво спросил Джон. – Какая моя перспектива и каковы мои резоны?

– Твои резоны, таракан? – изумился Мах. – Да ты на себя посмотри, щеголь копеечный, тоже мне, собрал деньжат на пару старых телекамер, снял дачу, нанял двух дешевых проституток и думает, что он продюсер… Ни хрена у тебя тут с твоими масштабами не выгорело бы, никогда. В лучшем случае снял бы два-три компромата на бизнесменов среднего класса, с одного бы вытянул вымогательством десятку тысяч за выкуп компромата, а другой бы тебя убил, и этим бы ты и кончил, таракан ты паршивый. А со мной, со мной! Да я перед тобой сказочные перспективы открываю! Я же с этого Игоря Массарского из «Алекс Групп Капитал» не меньше трех миллионов аванса возьму и деньги эти в наш с тобой телепроект вложу, настоящим продюсером будешь! Представь, мы снимем шоу «Маскарад», где в конце будет реальное убийство? Реальное, понимаешь? И никто, ни одна душа не подумает, что это мы специально подстроили. Все дело в том, что всегда– Всегда, я повторяю это, всегда вокруг и среди нас есть люди, которые желают смерти другим. Так зачем же им мешать, пусть делают свое дело, пусть убивают на нашем шоу… А мы… А мы с тобой разбогатеем и прославимся.

Мирский впервые в жизни поймал себя на том, что безнадежно влюблен и ревнует. После эфира утреннего шоу «Вставай, Москва» Ксютов вызвал его к себе.

– Сережа, не уходи, заскочи ко мне.

Выражение лица программного не обещало ничего хорошего.

– Сережа, ты что, пьяный, что ли, со вчерашнего или кокаину обнюхался?

– А че?

– Через плечо! Ты что за эфир устроил?

Мирский и сам размышлял, чего же он такого сегодня наговорил в своем эфире. Не ругал, как обычно, московское правительство, ГАИ, пробки на дорогах и прогноз погоды, а читал какие-то стихи о любви и пускал в эфир лирические песни не по плей-листу.

– Сережа! – Ксютов сел в своей любимой позе – ноги на стол, а командирское кожаное кресло свое при этом перевел в режим качалки. – Сережа, ты знаешь, что такое формат радиостанции и что такое плей-лист?

Судя по всему, разговор предстоял серьезный, Ксютов был не на шутку рассержен.

– Сережа, формат радиостанции – это совокупность музыкальных произведений и речевых вставок между ними, выпускаемых в эфир этой радиостанцией, – вкрадчиво начал Ксютов. – Наше радио, дорогой Сережа, декларировало свой формат по международной классификации как «Эдалт Контемпорари», то есть «Современный мэйнстрим для взрослых»… И в утренние часы работа радиостанции в таком формате, дорогой Сережа, характеризуется энергичной музыкой, заводной музыкой, музыкой с мотором в заднице, от которой наш радиослушатель должен проснуться и, едучи на работу, не заснуть за рулем… Работа же диск-жокея в утренние часы должна отличаться энергичными шутками и безудержной веселостью… Веселостью, ты понял меня? Я достаточно ясно выражаю свои мысли?

Ксютов раскачивался в кресле, держа руки скрещенными на животе.

– Сережа, наш рейтинг, наша суммарная аудитория складывались месяцами и годами упорной работы, направляемой последовательной политикой программного директора. Утром нас слушают три миллиона слушателей. И за это, я повторяю, за наш рейтинг рекламодатели из рекламных агентств дают нам столько дорогой рекламы, из которой формируется наша зарплата…

Ксютов вдруг перестал раскачиваться и вдруг заорал:

– А завтра, свинья ты этакая! Завтра, после твоего сраного лирического эфира, утром нас уже не будут слушать три миллиона! Потому что полтора миллиона уже переключились на другое радио! Туда, где диск-жокей утром не спит на эфире и не ставит музыку из арсенала ночных любовных радиостанций!..

Ксютов перевел дыхание перешел на злобный шепот:

– И послезавтра наши рекламные агенты, узнав, что рейтинг станции упал, дадут нам вдвое меньше денег за рекламу. А почему? Потому что у Сережи Мирского свое понимании эфира. Ты его что, приватизировал? Это что, твой личный эфир, что ты свое сраное душевное состояние выставляешь превыше формата? – Ксютов снова принялся орать: – Не можешь работать, скажись больным, мы выставим тебе замену! Лену поставим или Олю! Но не погань нам своим сраным лирическим настроением эфир, не ломай нам формат, черт тебя дери! Ты понимаешь, что три раза за час, поставив вместо энергичных оупнеров[4] три медленных композиции, отвадил от нашего эфира миллион радиослушателей? Только за один лишь час. Они перенастроили свои приемники, и хрен теперь знает, когда они вернутся на нашу волну! А это деньги рекламодателей, а это рейтинг, а рейтинг – это деньги…

Ксютов прекратил свою речь и принялся снова раскачиваться.

– Я отстраняю тебя от эфира, завтра на работу можешь не выходить. В нашем контракте это есть, я его только что перечитал, пункт три ноль пять и четыре ноль три, параграфы «обязанности сторон и порядок расторжения соглашения». Там черным по белому написано, в случае нарушения одной из сторон, то есть тобой, установленных правил работы, администрация имеет право в одностороннем порядке прекратить действие контракта, и со штрафными санкциями…

От Ксютова Мирский вышел, как мышь, вытащенная из банки с соляной кислотой. Никакого былого блеска и куража. В коридоре встретил диджейку Лену.

– Серега, ты чего это блындал[5] сегодня?

– Ай, ну вас, – махнул рукой Серега.

– Что, от Ксютова досталось? – участливо поинтересовалась Леночка.

– Отстань, а не то ударю, – ответил Серега, отстраняя ее с дороги.

Кто бы мог подумать, что он так вот влюбится? Патентованный записной циник с «Москва-Сити FM» возьмет да и влюбится. Что теперь, попроситься на работу на «Love-радио»?

Вывалился на Королева. По переходу переполз на ту сторону, где утром на парковке АСБ-1 поставил свою «Ауди». Возле машины, как всегда, дежурили две фанатки. И еще под щеткой стеклоочистителя подоткнуты любовные записочки с телефончиками от дур-провинциалок. Надушенные духами записочки с номерами мобильных телефонов.

«Сережик, душка, позвони мне, я тебя хочу!» А Сережа не хочет.

А хочет Сережа сесть в машину и поехать на проспект Мира, к дому, где живет Агаша Фролова, и посидеть там на дворе под ее окнами, поглядеть на них снизу из машины. И помечтать.

Обе фанатки двинулись ему навстречу. Их глупые физиономии сияли от счастья. Мирский поглядел на одну, перевел взгляд на другую.

– Ты, тебя как зовут? – спросил он ту, что потоньше и похудей.

– Инна, – пролепетала, бледнея, дура.

– Давай садись, – сказал Мирский и распахнул дверцу.

Ехали молча. Мирский и радио даже не стал включать. Мимо монумента «Космос» вырулил на проспект Мира и взял курс на «Сухаревскую». Проехали станцию «Алексеевская».

Вот двор, где Агаша теперь снимает квартиру. Или, вернее, телеканал снимает квартиру для нее.

– Ты здесь живешь? – нарушила молчание худая дура.

– Нет, просто хочу здесь постоять.

– Я покурю, можно? – робко спросила Аура.

– Кури, только стекло опусти, – сказал Мирский, забыв, что уже выключил мотор и стеклоподъемники не работают.

Дура беспомощно крутилась-вертелась, никак не соображая, что ей делать со стеклом, покуда Мирский, сжалившись, не повернул ключ зажигания и не опустил стекла с обеих сторон.

– Спасибо, – сказала дура.

– Не за что, кури на здоровье… Посидели молча.

– У тебя есть мобильник?

– Есть, а что? – встрепенулась дура.

– Я тебе сейчас номер наберу, скажешь в трубу точно то, что я тебе сейчас скажу… Нет, ты напутаешь, лучше я тебе напишу, а ты с листа прочитаешь.

Сергей достал из бардачка блокнот, невольно прикоснувшись плечом к тугой груди своей соседки, принялся писать.

«Это Агата Фролова? Я Ира из редакционного отдела, скажите, во сколько вы сегодня будете у нас? Вы не могли бы подъехать прямо сейчас, главный хочет, чтобы вы посмотрели новый контракт».

Написал. Перечитал. Подал бумажку дуре.

– Сможешь это повторить?

Та глядела на бумажку, шевеля губами.

– Могу, а что?

– Тогда давай телефон…

Мирский набрал номер Агаты. Со своего звонить глупо, его номер она наизусть знает. Ага, соединилось, он сунул трубку дуре. Та, сбиваясь от волнения, с порога начала заикаться:

– Это я, Инна, то есть Ира с редакции, вы приедете сегодня к нам, надо главные бумаги посмотреть, то есть главный хочет посмотреть, чтобы вы…

Вот тоже, идиот, связался с идиоткой непроходимой!

– Ну что? – нетерпеливо спросил Мирский, когда дура, глупо улыбаясь, отняла телефончик от своего розового ушка.

– Она сказала, что сейчас уезжает в аэропорт, улетает на два дня в Прагу на выходные и поэтому приехать не может, а бумаги заедет посмотреть в понедельник, когда вернется в Москву.

В Прагу на выходные! Вот как. Мирский уныло пялился на окна пятого этажа. Кто-то посигналил сзади. Водитель такси, улыбаясь, жестом просил дать проехать. Мирский завел мотор и немного взял влево.

Желтая «Волга» проехала тридцать метров и остановилась как раз напротив Агашиного парадного. Из машины, не прекращая разговор по мобильному, выбрался какой-то знакомый мужчина.

Ба, да это же Дюрыгин, продюсер Агаши. Вот с кем она в Прагу летит! Все понятно. Мирский снова завел мотор.

– Ну, поедем, – глядя в пустоту, сказал он.

– Куда? – спросила дура, округляя глупые глаза.

– Ко мне домой, – ответил Сережа, – любовь, как говорил Лермонтов, приходит и уходит, а секса хочется всегда…

ГЛАВА 4

ИДЕОЛОГИЯ GRUPPEN-CEKCA

Вот уже три дня Агаша и Дюрыгин находились в Праге.

– Знаешь, – сказал Агате Дюрыгин, по-хозяйски беря ее за коленку, – я с детства обожал Гашека, его бравого солдата Швейка. И сегодня я тебя поведу по швейковским местам.

Они вышли из машины у Старого моста, по которому когда-то запросто ходили и любимый мамин певец Карел Гот, и Ярослав Гашек – автор любимой книги Дюрыгина, а до Ярослава Гашека по этому мосту ходили знаменитые Ян Гус с Яном Жижкой, Агаша про них читала когда-то в детстве.

Неправдоподобно романтический вид на Злату Прагу, Пражский Град с готическим собором Святого Вита волновал, тревожил душу, которой тут же, не сходя с этого места сразу хотелось чудес и большой любви.

От Карлового университета шли студенты. Обычные европейские модники с проколотыми нижними губами, кортесовскими бородками, в длинных, ниже колен, шортах, в футболках со смешными надписями. Они с интересом поглядывали на встречных девчонок, таких же, как и они, разодетых, современных, раскомплексованных. Что у них на уме? Секс, секс, секс…

Дюрыгин обнял Агашу за плечи. Ему все равно, что думают про них эти пражские студенты. Наверное, представляют: вот загулявший бизнесмен из России, оторвался от жены на уикенд, рванул из своего московского офиса на пару дней в Европу со своей юной секретаршей пивка попить.

– Ну что, юная леди, айда в трактир «У Чаши» пить сливовицу?

– А что такое сливовица?

– Сейчас узнаешь. Это водка такая местная, из сливы.

– Противная, наверное.

– Сама ты противная.

Они встали посреди моста и принялись целоваться. Целоваться на мосту – добрая примета. На них оборачивались.

Но не все.

Много тут таких туристов.

И из Америки, и из Японии.

А русские?

Теперь русские богато жить стали, теперь и русские валом валят в Европу, достопримечательности смотреть и пиво чешское посасывать.

В гостинице «Амбассадор» на Старом Мясте, едва они прилетели, сразу занялись сексом.

Даже сумки дорожные не разобрали.

Едва увидали широченную кровать в спальне, сразу единым порывом, оба…

Ночь не спали.

После очередного злоупотребления телесной близостью Агата потащила любовника на улицу.

Ночь.

Романтика.

Давай бродить!

– А у тебя были отношения с Ирмой Вальберс? – спросила вдруг Агаша.

– Если скажу что не было, ты же не поверишь, – уклончиво ответил Дюрыгин.

Они медленно шли по Карлову мосту.

У парапетов стояли туристы.

Много китайцев, японцев.

Бесконечно сверкали вспышки фотоаппаратов, увековечивая улыбки на плоских лицах с раскосыми глазами.

– А я свой фотоаппарат не взяла, в номере оставила.

– Давай я тебя камерой на телефоне сниму?

– Одну меня – не надо, я хочу с тобой вместе.

– Фотодокумент?

– А ты боишься? Улика?

– Ага, боюсь жене моей бывшей покажут, она расстроится.

– А отчего ты развелся?

– Молодой, глупый был… Незаметно дошли до дворца Бельведер.

– Это стиль ренессанс, – сказал Дюрыгин.

– А я думала, что готика, – хмыкнула Агаша.

– Глупая, – Дюрыгин нежно щелкнул ее по носу.

– Зато сексуальная, – парировала Агаша, – скажи, ведь сексуальная?

– На все сто, – подтвердил Дюрыгин, привлекая Агашу к себе.

Сверкали вспышки.

Японцы и китайцы фотографировались на фоне русского счастья.

В самолете, когда летели обратно, она спала у него на плече. Дюрыгин боится летать, а она нет. Потому что Дюрыгин уже старый, а Агаша еще молода.

Агаша молода телом, а душой… А душой уже зрелая, как женщина за сорок. Из-за чего так быстро повзрослела и отвердела ее душа?

Провинциальная практичность? Практичность, доставшаяся от предков купцов второй гильдии Фроловых, что до революции пускали по Волге свои пароходы?

Агаша быстро избавилась от детской романтической веры в любовь: это все детские сказки. Она теперь знает, что любовь – это радость, если уметь поставить свои чувства на службу долгу и выгоде. Отчего бы не спать в свое удовольствие с почти пожилым уже дяденькой Дюрыгиным? Это не хуже, чем спать с молодым Сережкой Мирским или с кем-нибудь другим.

Дюрыгин богат. И ее богатство тоже зависит от Дюрыгина. Деньги к деньгам, а где деньги, там и чувства. «Без денег – бездельник», – так ее бабушка говорила, та бабушка, что еще помнила купцов второй гильдии Фроловых.

– Нет, заделать такую идею под сериал – это вряд ли, – с сомнением качал головой Михаил Викторович. – Лейтмотивом шоу-сериала такая идея обесцветится, растеряет весь блеск вашей задумки, ее хорошо использовать на единожды выстреленную бурлескную передачу типа новогодней, но не растянутую на сериал.

– А что? Сделаем новогодний маскарад, я не против, – вытягивая губы в обычной своей гримасе, по которой его узнавал весь цивилизованный мир, говорил Махновский. – Жалко, конечно, я рассчитывал на протянутое во времени шоу, и денег достал, и рекламных спонсоров, и главный гарант-вкладчик у меня солидный под это дело…

Они сидели в кабинете главного.

– «Алекс Групп»? – уточнил Михаил Викторович, демонстрируя Махновскому свою осведомленность. – Воды, кофе, чего покрепче?..

Махновский замахал руками, помотал отрицательно головой. Главный наклонился к телефону на столе, нажал кнопку:

– Оленька, чай, пожалуйста.

– Да, «Алекс Групп», я с их президентом, с Игорем Массарским, на короткой ноге, у нас полное взаимопонимание.

Хотел еще добавить, что, мол, с одной женщиной спим. Да не стал говорить.

– Но у меня запущено новое шоу, вы знаете, в прайм-тайм перед вечерними новостями идет «Русский свадебный марафон» с Агашей Фроловой, с хорошим рейтингом, между прочим.

– Я вам сделаю лучше, – уверенно пообещал Махновский.

– У вас есть сценарий, есть продюсер, есть ведущая? – поднимая брови, спросил Михаил Викторович.

– Есть и то, и другое, и третье, – вальяжно откидываясь в кресле, ответил Махновский.

– Да? И кто же, если не секрет?

– Ведущая Ирма Вальберс, продюсер Джон Петров, а спонсоры и инвесторы «Алекс Групп Капитал» и привлеченные ими пакеты основных рекламодателей миллионов на пятьдесят сразу.

Михаил Викторович ничем не выдал своего удивления. В дверь тихонько постучали, Оленька, изящно двигая бедрами, внесла на подносике чай.

– Представляете: любимица публики, ведущая, которая всегда имела имидж добропорядочной красавицы жены, мечты любого мужчины среднего класса, будет вести программу в мини-бикини, полуголая, разве в этом не изюм?

– У нас детское праймовое время, – уточнил Михаил Викторович.

– Да вы не забывайте, с кем имеете дело, – слегка повысив голос, убеждал Махновский. – Вы имеете партнером кого? За-ко-но-да-те-ля… Вы поняли? Я законодатель, я в Думе сижу. Это я законы придумываю, по которым работает ваше и наше телевидение. Надо будет изменить закон о вещании в прайм-тайм – мы его изменим…

Главный со стуком поставил чашечку с чаем на стол.

– Ирма Вальберс? Полуголая? В прайм-тайм? Паноптикум какой-то…

– А хотите посмотреть некий эксклюзив?

Михаил Викторович кивнул.

– Вы извините, но эксклюзив этот такого атомно-термоядерного заряда, что я вам даже диск в вашу видео-систему не разрешу поставить, вдруг скопируете, поэтому если смотреть, то только с моего ноутбука.

Махновский щелкнул пальцами. От стены отделился ассистент, протянул своему патрону уже раскрытый и включенный портативный компьютер.

– Вот, гляньте, – Махновский придвинулся ближе к Михаилу Викторовичу.

Михаил Викторович надел очки, сощурился, нагнулся к экрану.

– Не может быть! – воскликнул он. – Это она?

– А вы думали, мы лаптем щи хлебаем и только балаболить умеем, бла-бла-бла? – с торжествующим видом заметил Мах.

– Ну-ка, ну-ка, дайте еще посмотреть… А студию… где декорации ставили? А массовку… Ну, понятно, а продюсер Джон Петров, говорите? Сделайте погромче, плиз… Ага, точно она, голос ее узнаю… И акцент ее…

– Ну что? Убедил я вас? – Мах довольно ухмылялся. – Я все могу, я такое вам шоу сделаю, такие деньги достану, только держись! На Новый год сделаем разовую программу «Маскарад» с хэппенингом[6], а потом внакат новое шоу с нашей ведущей вместо этого вашего «Марафона»…

Мах накачивал Джона.

– Мы сделаем новогодний маскарад с хэппенингом, понял?

– Чтобы на эфире убили?

– Молодец, вижу, что понял! Хороший, способный ученик.

– А каков учитель! – в тон вставил Джон.

Игоря Массарского никогда ни философия, ни психология, ни даже сексуальная психология особо не интересовали. Потребителя пищи и даже любителя вкусно поесть разве интересует технология приготовления того или иного блюда?

Игоря Массарского всегда более привлекала бухгалтерия. А в последнее время – международная, принятая в Европе форма ведения бухгалтерии. Так, например, он легко мог бы объяснить приятелю, что такое EBITA. Он бы быстро, четко и доходчиво рассказал, что это показатель деятельности предприятия, показывающий прибыль до выплаты налогов, аббревиатура от английского Earnings Before Taxes.

А вот если бы приятель, пусть даже в обстановке полной расслабленности и отпущенных с помощью пяти стаканчиков виски тормозов, спросил Игоря, почему мужчин частенько тянет на групповой секс, Игорь вряд ли ответил бы.

Про показатель EBITA порассуждал бы запросто, отчеканил бы на пять с плюсом так, что от зубов отскакивало, а вот ответить на вопрос, почему ему нравится обладать женщиной, деля ее с приятелем, или наблюдать, как с ней одновременно двое или даже трое, Игорь бы замялся и стушевался.

После того как случилось, что свою Ирму он поделил с другим, Игорь съездил в Столешников к модному психоаналитику. Она, кстати говоря, потом, отдельно от него, тоже ездила.

Полежал Игорь на кушетке сорок минут, порассказал про детство, про отца. А потом про Ирму. Психоаналитик тоже потом много чего говорил. Рассказал Игорю один случай из своей практики, не называя имен, естественно, про то, что год назад обращалась к нему одна сорокалетняя женщина с такой историей.

Девятнадцатилетней чертежницей пришла она в проектный институт. Происходило это еще при старой общественно-экономической формации и институт этот был государственный, естественно. Гипом[7], то есть начальником в ее отделе, был мужчина сорока лет, мягко говоря, жизнелюбивый и до баб охочий. А Мила, так звали нашу девятнадцатилетнюю чертежницу, была девушкой умненькой и хорошо все по жизни соображавшей.

К ее счастью, Мила сразу быстро поняла, что бабский век короток и быть в любовницах у шефа – дело тупиковое. Дело это ведет только к разочарованию в старости, к сорока останешься этакой «зимней вишней». А зимние сорокалетки, когда на улице до хрена юных весенних девчонок, кому они на хрен нужны? Это только в кино зрительниц утешают хэппи-эндом.

В общем, Мила наша, в свои девятнадцать не по годам умная, взяла быка сразу за рога. И, став любовницей своего Гипа, дала себе год сроку, чтоб развести его как миленького и на себе женить.

Это стало делом техники. Разве может подержанное тело сорокалетней жены конкурировать с упругими прелестями юной чертежницы? Тем более что Мила была редких данных – длинные ноги, спортивная попка и грудь пятого номера. В общем, года не прошло, развелся Гип и женился на Милочке.

Родила она ему сына.

Гип был мужиком хозяйственным и с головой. Началась перестройка, он поучаствовал в выгодной приватизации предприятия. Разбогател. Купил огромную дачу, пару больших квартир. Мила не работала – с сыном сидела.

Но, как говорил Мопассан, ближе к телу.

Муж Милы был человеком шумным, экстравертивным, склонным к разгульным застольям, на которые приглашал большое количество гостей. Каждые субботу и воскресенье на их подмосковной даче дым гремел коромыслом. Шашлыки, барбекю, фуршеты на плэйере…

А Мила между тем к тридцати годам с ее-то данными вообще превратилась в красавицу невиданно большой сексуальной притягательности. И вечно пьяные дружки нашего Типа частенько так засматривались на эти ножки, грудь и попку, что и сама Мила стала себе подумывать лишнее.

А Гип старел. У него уже и давление было, и аритмия… Но был Гип умным человеком и даже мудрым. Он решил так: если любовников не избежать, то будет лучше, если он будет сам их назначать и держать эти связи под контролем.

И вот, заметив как-то на очередном барбекю, что женка его ловит восторженные взгляды одного из своих приятелей, Гип предложил ей:

– Хочешь, я приглашу его на дачу в следующие выходные – одного? Без всех остальных…

Мила сперва шокирована была. Но совладала. Верх взяли любопытство и неудовлетворенность. Муж-то уже старенький и больной. А приятель его – зам по науке, на пятнадцать лет моложе.

И все получилось прекрасно. И в первый раз, и в следующие разы тоже. Приятель настолько увлекся, что и жену свою почти позабыл. Все выходные проводил у «друзей», у Гипа и Милы. И спали они втроем.

Мила привыкла. И Гип привык. И так они жили пять лет, пять лет устойчивым тройственным союзом.

А потом Гип умер от апоплексического удара.

Никогда не работавшая Мила, ей уже тогда было под сорок, стала богатой вдовой, обладательницей тридцати процентов акций крупного института.

Что касается секса, то сперва Милу зам по науке пытался было утешить.

Месяца два еще Мила принимала его в постели, а потом выгнала. Третьего им обоим недоставало.

Однажды старый приятель попытался предложить Миле привести кого-нибудь из числа его дружков, но Мила отказалась. Ей муж все время снился. Снился и грозил ей пальчиком, приговаривая: эх, испортил я тебя, девка! Не будет теперь тебе счастья…

И все в личной жизни Милы не складывалось: были любовники всякие-разные, а ничего постоянного не вырисовывалось и не вытанцовывалось.

Случился как-то эпизод. Поехала Мила на своей машине не на дачу, а на пляж в Химки, в будний день, откровенно заклеить мужика. И со своей роскошной грудью улеглась одна-одинешенька загорать смело топлес.

Парни не замедлили клюнуть. Набила она ватагой юных студентов свою машину, привезла домой, накормила до отвала дорогими деликатесами, а потом расслабилась, отдавшись вихрю фантазии молодых и здоровых выдумщиков.

Это было здорово, но потом Мила долго об этом сожалела. И пришла к психоаналитику узнать, в чем корень ее психоза-невроза и как его лечить…

С Милой все было более-менее ясно. Но при чем тут Игорь Массарский? Зачем ему, здоровому как бык и уверенному в своих силах мужику, брать в постель помощника?

– Дело в том, дорогой Игорь Петрович, – говорил психоаналитик, расхаживая по кабинету, – дело в том, что, во-первых, нам часто хочется иметь свидетелей наших достижений. Мы желаем, чтобы у нас были зрители, они бы увидели, насколько мы круты, и воскликнули бы одобрительно: ну ты, брат, супер! И в такой момент жизни, когда мы обладаем красавицей, нам хочется, чтобы рядом был друг и свидетель… Во-вторых, мы часто хотим поделиться приятным с другом, например, мы хотим угостить его вкусным ужином, дорогим вином, потому что здорово делить радость наслаждения с близким, понимающим что к чему, разве не так? В-третьих, природа так сотворила женщину, что редкий мужчина в состоянии удовлетворить ее, доведя до изнеможения. А мужчине психологически очень хочется видеть, как красивая и сексуальная женщина доведена именно до изнеможения… Поэтому подсознательно мы требуем поддержки, призываем к себе помощника, дабы увидать ее изнеможение. И в-четвертых, момент соития мужчины и женщины строится таким образом, что мужчина берет женщину, он обладает ей, и слово «взять» по определению подразумевает насилие и унижение. Мужчина унижает женщину, он пригибает ее к земле, он давит на нее весом своего тела. А насилие всегда связано с причинением боли, с элементами принуждения… Поэтому и здесь тоже кроется латентная тяга – отдать красоту на растерзание, и чем красивее женщина, чем красивее ее грудь и бедра, тем сильнее хочется видеть, как ее терзают. Отсюда и корни желания группового секса…

– От мужчины такие желания я допускаю, – лежа на кушетке, спрашивал Игорь, – но женщине это зачем?

– А женщина зеркальна, – с улыбкой отвечал психоаналитик, – она зеркально всегда хочет того же, она мечтает, чтобы ее растерзали, чтобы ее унизили, грубо взяли двое, трое, четверо.

– Доктор, вы маньяк, – поднимаясь с кушетки, сказал Игорь.

– Но ведь это вы спали втроем с вашей женой, не я, – тонко улыбаясь, ответил психоаналитик.

В приемной доктора висели копии трех американских дипломов в деревянных рамочках. Там же за стойкой сидела ассистентша. Улыбаясь, она озвучила стоимость приема, и по платиновой карте «Виза» Игорь заплатил триста евро.

Ничего себе расценочки у маньяка!

ГЛАВА 5

АД И РАЙ

В начале недели Джон, как всегда, для порядка послал ее за справкой в КВД.

Ничего плохого не ожидая, Натаха пошла. Заплатила, как всегда, пятьсот рублей, чтобы без очереди и анонимно. Мазки на инфекцию, кровь на сифилис и на СПИД. Звонить послезавтра.

Врачиха сказала, что если анонимно, то можно под любой фамилией записаться. Записалась Фроловой. Так и сказала: «А», точка, Фролова, как эта, модная нынче ведущая…

На следующий день дела какие-то были у Натахи… Да! Событие! Она же на водительские курсы записалась. Ходила уже на первое занятие по правилам движения. Знаки изучали, проезд перекрестка… Потом дома уборкой занималась, стирала, валялась у телевизора, никуда вечером не хотела идти.

Спать легла рано.

А в пятницу, после того как позавтракала, позвонила в КВД.

– Фролова? – спросили в трубке.

– Фролова, – подтвердила Натаха.

– А. Фролова? – переспросили на том конце провода.

– А…

– Вам надо срочно подойти в кабинет № 303, у вас положительный результат на ВИЧ.

Вот эт-то да… Приехали. Помчалась в КВД. Прочитала брошюру про ВИЧ.

В общем, через пять лет, скорее всего, будет у нее СПИД. А это… А это – два года, от силы три. Жизнь кончилась. За что? За что?!

Захотелось съездить домой. К маме, как в детстве, залезть с головой к ней под одеяло, спрятаться. Спрячь, спрячь меня, мама.

Только поздно уже, мама сама на кладбище лежит. А отца и не было никогда.

Всю субботу проревела. Телефоны, городской и мобильный, отключила и лежала. То вниз лицом в подушку ревела. То лицом в потолок, тоже ревела.

Так жалко себя. Так жалко, а что сделаешь?

Такое чувство у Натахи было только в детстве, в семь, что ли, лет, когда она представляла себе, как умрет. И все ее тогда станут жалеть. А потом как-то не было у нее ничего такого – жалостного.

Мать когда умерла? Ну да, Натаха в восьмом классе училась. Ну, плакала, конечно. Все-таки мать. Видно, недолгая жизнь фамилии Кораблевых по женской линии прописана. Мать-то вот хоть ребенка родила. А Натаха и этого не смогла.

Утром встала, включила радио «Эхо Москвы». За хлебом наружу, что ли, вылезти? По радио сказали, что у православных христиан нынче праздник.

Конец Петрова поста.

Мать-то всегда в церковь ходила, свечку ставила. А толку? И сама померла, и дочь единственную не уберегла, и дочь лет через семь помрет.

Но решила все же в церковь сходить. В храм вошла уже к середине проповеди. Батюшка такой молодой, такой совсем не похожий на тех, что в кино показывают. Сними с него рясу да одень в цивильное и модное – с таким и в дискотеку запросто!

Однако прислушалась. Батюшка стоял на амвоне, держа в руках большой серебряный крест, и говорил простым русским языком, а не нараспев по церковно-славянски, как Натаха видела по телевизору. Рассказывал про истинных христиан, про простых людей, про то, что в последние годы в нашей стране творится, про искушение деньгами и жизнью роскошной и безбедной… Натаха слушала, затаив дыхание.

Потом, когда батюшка кончил проповедь и еще раз поздравил всех с праздником, все стали подходить и целовать крест. Решила и Натаха подойти. Но внезапно подумала: а не передастся ли ее ВИЧ-инфекция тем, кто вслед за ней будет крест лобызать? И из очереди вышла.

– Ты на мне женишься? – спросила Агаша.

– Зачем? – спросил Дюрыгин.

– Чтобы вместе жить, потому что вместе веселее, – ответила Агаша.

– А что, надо обязательно жениться, чтобы вместе жить? – спросил Дюрыгин.

– Поженившись, лучше получается, а потом мы могли бы нашу свадьбу в нашем шоу показать. Представляешь, свадьба ведущей и продюсера?

– Да ну тебя!

– И я молодая, красивая, где ты лучше найдешь?

– Это точно.

– И зарабатываю много. Иной раз больше тебя.

– Это истинный факт, особенно когда тебя для рекламы зубной пасты сняли.

– И рекламы йогурта!

– Меня на рекламу сниматься не приглашают…

– Потому что ты старый и некрасивый.

– Так что же ты тогда за меня замуж просишься? Ты найдешь и помоложе, с твоими деньгами, твоей славой и красотой, все мужчины в Москве твои.

– А мне и предлагали!

– Кто?

– А Массарский из спонсорской группы канала.

– Игорь, что ли?

– Да, Игорь.

– Так он же с Ирмой… Постой-постой, он что с ней, разошелся, что ли?

– Валера, ты отстал от жизни, Массарский с Ирмой больше не живет, он ко мне клинья тут так подбивал, я едва отбилась…

– Агата, я ревнивый, ты мне про это не говорила!

– Он меня к себе в Жуковку звал.

– Ты мне ни-че-го не говорила!

– А ты мне кто? Муж? Вот женись, тогда буду отчет давать, кто меня куда приглашает.

– Ладно, на Новый год решим…

– Жениться или нет?

– Ну, вроде типа того.

– Смотри, до Нового года далеко, увезут меня, украдут меня…

И оба понимали, что лгут.

И оба понимали в то же время, что эта ложь и есть их теперешняя истинная жизнь, которая называется словом «телевидение».

Истинная любовь в этой гламурной останкинской тусовке – только к себе. К своему рейтингу. К своей позиции в параде популярности звезд.

А любимый?

А избранник?

А сожитель?

А муж?

А это – как платья или авто. Вышел из моды, перестал быть лакированным и богатым – в корзину. В тренд-продажу.

И в этом честность жизни.

Они оба это понимали.

А если понимаешь, то зачем говорить об этом вслух?

Особенно когда голливудские правила приличия предписывают всегда улыбаться партнеру в глаза.

Натахе непреодолимо захотелось встретиться с этим молодым священником.

На неделе снова зашла в церковь. Подошла к свешнице, спросила:

– Где тот батюшка, что в воскресный день проповедь читал?

– Отец Николай? – переспросила свешница. – Он в шесть часов на вечерней службе будет.

Пришла на вечернюю службу. Оделась как полагается, беленький платочек, юбку длинную ниже колен. Молящихся в церкви мало – все на дачах, лето.

Старухи все с внуками по Киевской да по Савеловской дорогам на своих десяти сотках клубнику полют.

Отстояла службу. Потом дождалась, покуда отец Николай из алтаря выйдет.

Уже в цивильном. Смешной такой, в темном костюме, в белой рубахе без галстука.

– Отец Николай, – робко пискнула Натаха.

– Что вам? – вежливо и сухо спросил батюшка, остановился и склонив голову приготовился слушать.

Как она говорила в потоке речи и мыслей и что говорила, она уже и не помнила. Помнила только, что плакала, а потом вроде как и успокоилась.

Отец Николай вывел ее на улицу, спросил:

– Ела сегодня?

– Аппетита нет, – ответила Натаха.

– Тебе надо питаться, ВИЧ – такая болезнь, при ней организм требует хорошего питания…

И пригласил ее вместе потрапезничать.

– Мои все на даче, детки, матушка наша, я один тут теперь рядом, пойдем, чаем тебя напою.

– А не боитесь, я ведь заразная? – спросила Натаха.

– ВИЧ только со шприцем и при супружеских отношениях передается, а так можно и ко кресту и к чаше с ВИЧ подходить…

Так Натаха переехала в семью священника отца Николая. Работала по дому, помогала матушке, его жене, по хозяйству и с детьми. Много читала, пела в церковном хоре. Через полгода стала получать зарплату, как певчая… Денег хватало. А на что надо? На книги, да на мечты…

ГЛАВА 6

ДЕПУТАТ, ОЛИГАРХ И БОГИНЯ ПРАЙМ-ТАЙМА

Джон наконец-то был вынужден признать, что с большой настоящей работой, какой ожидал от него Махновский, он вероятнее всего не справится. Одно дело копеечные по столичным масштабам поганки прокручивать, да на все готовых провинциальных шлюшек на даче у друзей скрытыми камерами снимать, и совсем другое – организовать съемки настоящего многомиллионного телешоу в большой студии, когда от сумм спонсорских и рекламных денег запахи идут такие, что у всех присутствующих кружатся головы и у сопричастных к делу непроизвольно прорывается какой-то неконтролируемый сознанием смешок, как от чистого кислорода или от хорошей марихуаны.

– Я один такое дело да еще в такие сжатые сроки не потяну, – прямо признался Махновскому Джон. – Я тут подумал: а неплохо бы Мотю Зарайского притянуть, пусть нам поможет в Останкино в большой студии. Он как раз хотел с Ирмой работать, так и пусть поработает, а я сконцентрируюсь на спецпостановочной части на даче.

– Давай-давай, – Махновский с ходу одобрил идею Джона и протянул ему палец с перстнем для поцелуя, – этот Мотя все так же на ту твою Розочку душонкой своей заточен? Так ты и простимулируй его, пусть за девочку постарается, а денег я ему дам…

Зарайский вернулся из круиза загорелым и окрепшим. Рассматривание себя в зеркале теперь доставляло ему большое удовольствие, впервые в своей жизни Мотя перестал стесняться своего тела. За четыре месяца тяжелой работы палубным матросом по совместительству с работенкой трюмного машиниста, которую Моте ежедневно по двенадцать часов в сутки приходилось выполнять на паруснике «Дункан», тело его, за которое ни один уважающий себя тренер по фитнесу еще полгода назад не дал бы и трех рублей за его бесперспективностью, вдруг удивительным образом оформилось и налилось. И если Мотя принимал теперь перед зеркалом позы, подсмотренные им когда-то у культуристов, то позы эти теперь не выглядели карикатурными, как это было еще четыре месяца назад. Теперь в зеркале Мотя видел симпатичного молодого загорелого и даже спортивного мужчину средних лет. Теперь и костюмы на нем сидели совсем по-другому. Брюки в талии ему были потребны теперь на два размера меньше, а вот пиджак, наоборот, нужен был пошире в плечах.

Лай человеку другое тело, и душа его станет петь совершенно иные песни!

Песни о Розе. О ней Мотя не переставая думал на протяжении всего круиза. И проходя по каналам Голландии и Германии, вспоминал Розу, раскачиваясь и нещадно травя на волнах штормящего Северного моря, мечтал о Розе, идя по красивейшему в своем солнечном спокойствии Бискаю, душою летел к Розе, проходя Гибралтар, тосковал о ней, и любуясь несравненными красотами Адриатики, не забывал Розу.

В нечастые минуты отдыха, свободные от сна, вахты и бесконечных дополнительных работ, которыми то и дело награждали его кэп и старший помощник, Мотя читал найденного им на судне Джека Лондона. «Морского волка».

Раньше, в Москве, и в руки не взял бы… А тут как кстати пришлась эта книжка! Мотя впитывал каждую строчку, каждую мысль, каждое слово и переносил судьбу героя книги на себя.

«Хорошо бы тоже ножик наточить, да и зарезать старшего помощника», – думал Мотя, читая роман в том его месте, где главному герою пришлось выдержать сложную психологическую схватку за выживание на борту.

«И все-таки я правильно сделал, что отправился в этот круиз», – твердил себе Мотя, отрываясь от до дыр зачитанных страниц. – Я совсем другим вернусь в Москву, и Роза еще совсем по-другому на меня посмотрит, и я еще отомщу и. Джону, и Махновскому за то унижение, которому они меня подвергли…»

Но вышло так, что Джон нашел Зарайского первым.

– Мотя, это Джон Петров, помнишь меня?

Когда Мотя услышал голос в трубке, он был готов грязно выругаться, так грязно, как ругались капитан со старпомом, когда что-нибудь на судне ломалось или приходило в негодность.

В трубке снова раздался голос Джона:

– Мотя, это я, Джон, ты уже вернулся с морей? А у нас для тебя работенка хорошая имеется, на канале у Михаила новое шоу с твоей Ирмой ставить!

Зарайский передумал грязно ругаться.

– А с каких это радостей вы меня берете? И куда Михаил денет Дюрыгина с его народной-простонародной простушкой, которую тот на свалке нашел?

Дюрыгинское шоу пойдет само по себе, а мы свое начинаем готовить. Махновский таких инвесторов и рекламодателей привел, что бюджет наш теперь Голливуд с его «Коламбиа Пикчерз» и «Твентис Сенчури Фокс» сожрет и не подавится! Все тюменские нефтяные деньги теперь на наше шоу работают, мы теперь, если захотим, хоть пирамиду из чистого золота в студии в качестве декорации выстроим и Ди Каприо с Дженнифер Лопес ведущими наймем, а Майкл Джексон будет за пепси-колой бегать, так что собирайся, поедем в студию.

Мотя хотел было сказать, что не только не поедет работать с Джоном и Махновским, но при первом удобном случае еще и морду Джону набьет за то, что тот устроил на даче в Переделкино, но тот, опережая Моту, сказал:

– А ассистенткой у тебя Роза будет, помнишь ее? Она про тебя все меня спрашивала, между прочим: когда Зарайский приедет, когда я его увижу?

– Правда спрашивала? – надтреснутым голосом спросил Зарайский.

– Правда-правда, – хмыкнул в трубку Джон, – давай, через два часа в Останкино у Михаила в приемной, я тебя там жду.

Устройство прощальной вечеринки по поводу расставания с холостяцкой жизнью своего нового друга Массарского взял на себя сам Махновский. Вернее, не самолично господин кремлевский советник и депутат, а один из самых шустрых его порученцев, имевший для этого под рукой целую свору мальчиков и девочек на побегушках. Шустрость порученца оказалась настолько выдающейся, что, когда гости собрались, не было конца изумленным охам и ахам. А публику, уже достаточно повидавшую и в чем-то даже пресыщенную, вообще трудно было чем-либо удивить. Но шустрый порученец оправдал все надежды, возложенные на него, потому что рассматривал организацию подобного шоу как некий экзамен. Ведь если можешь талантливо и замысловато организовать пьянку-гулянку для высокопоставленных дружков своего патрона, значит, тебе можно поручить и более важные дела.

В Усово, за Знаменкой, за этой, наверное, последней оставшейся по Рублевке деревне с натуральным не застроенным еще особняками полем в трех со сказочною быстротой выстроенных павильонах, были собраны чудные декорации: и Рим времен Тиберия и Калигулы, и Версальский дворец времен Людовика XIV, и Москва Ивана ГУ Грозного.

Вечеринка планировалась как пробный прогон, генеральная репетиция: оркестр, костюмы, декорации. Соответственно были наряжены слуги и приглашенные на специально подготовленные для них роли известные и малоизвестные артисты. Для гостей приготовлены костюмерные с набором тог, кафтанов и виц-мундиров всех мастей и размеров.

Скорость, с какой строились декорации, была сравнима лишь со скоростью строительства хрустальных дворцов, которые джинны из медной лампы сооружали за одну Шахерезадову ночку. Распоряжались на стройке Джон Петров и Мотя Зарайский. Павильоны эти с декорациями планировалось использовать в дальнейшем для съемок их исторического супер-шоу.

Вообще, нынешняя Москва – это своего рода продукт идеологического влияния Запада. Насмотрелись американских киношек, где успешные нью-йоркские евреи-юристы в очечках на холеных мордашках своих перед свадьбой друга непременно напиваются в сиську… Вот и Махновскии не избежал влияния, придумал устроить этакую вечеринку. Но как потом выяснилось, все было неспроста.

Пить-гулять и шалить, покуда все еще были трезвые и не нанюханные, начали в декорациях Древнего Рима. Актер-двойник, мастерски загримированный под знаменитого Федю из «Приключений Шурика» представил ошалевшему Массарскому главный подарок от его верных друзей – трех рабынь, которые весь этот вечер прощания с холостяцкой жизнью должны были прислуживать виновнику торжества, выполняя все самые затейливые его пожелания.

– Узнаешь? – хитро улыбаясь, спросил Игоря его новый друг и побратим.

Костюм Махновского представлял собою немыслимую композицию из тоги и сандалий, которые носили богатые римляне в первом веке нашей эры, и шитого золотой ниткой пиджака, надетого поверх этой тоги. В правой руке Махновскии держал маршальский жезл, которым он приветствовал всех своих знакомых, будто был маршалом Кейтелем, принимающим парад на Елисейских полях.

– Тебе бы так по своей Думе ходить, – сказал Массарский, разглядывая преобразившегося приятеля, – это отвечало бы и времени, и духу.

Ты лучше мне скажи, жопа с ручкой, узнаешь рабынь? Приглядись – в этом вся фишка! – Махновский ткнул Игоря своим жезлом в его расслабленный живот.

А девушки, стоя на краю беломраморного бассейна, непрестанно меняли заученные позы и блистали жемчужными неискренними улыбками.

– Узнаешь? – настойчиво спрашивал знаменитый депутат.

– Неужели? – воскликнул Массарский.

– А ты думал! – подтвердил догадку своего приятеля Махновский. – Нам это недешево стоило, но мы для тебя их нашли и привезли, так что владей до утра!

Кто бы мог подумать! Джон с Махновским выписали для своего нового друга ту самую американскую поп-группу, которую он так любит, вместе с их солисткой, которую так вожделел, будучи старшеклассником!

– Не сильно постарели? – снова ткнув Игоря жезлом и подмигнув ему, спросил Махновский.

– Да ничего, смотрятся еще, – неуверенно ответил Игорь. – А петь-то будут?

– И петь, и плясать голяком будут, – уверенно закивал Махновский, – за те бабки, что мы им дали, они тебе «Подмосковные вечера» на балалайках сыграют и оральным сексом обслужат, причем все одновременно.

– Любопытно, – пожал плечами Игорь Массарский. И неожиданно позабыв про дорогостоящий подарок, заинтересовался кем-то из гостей.

Это Баринов, что ли? – спросил Массарский, в свою очередь, ткнув Махновского в бок. – Представь нас, давно хотел познакомиться, умный мужик.

– Не вопрос, – хмыкнул Махновский, маршальским жезлом своим приветствуя красивого мужчину с лавровым венком, украшавшим его высокое чело.

– Баринов, – пожимая протянутую Массарским руку, представился критик.

– Над чем сейчас работаете? – поинтересовался Игорь. Его улыбка свидетельствовала об истинном интересе к собеседнику.

– Да вот исправляю ситуацию в литературе, – вздохнув, сказал Баринов. – Понимаете, к пятидесяти годам пришел к выводу, что из тысячи прочитанных в университете и после него книг душу тронули едва две или три, вот и решил теперь потрудиться – исправить ситуацию. Пишу то, что трогает.

– Пишете для себя самого? Литература для одного читателя? – хмыкнул Игорь.

– Да нет, – совершенно не обидевшись, ответил Баринов, – событие в литературе случается тогда, когда, доверяя собственному вкусу, писатель создает именно то, что… – он замялся, подыскивая необходимое верное слово, – то, что завоевывает читательское поле.

– Ну и как? – с иронией спросил Массарский. – Удается завоевание?

– Да вот эти, – Баринов махнул рукой в сторону группы завернутых в тоги богатых промышленников и банкиров, среди которых затесался теперь и Махновский, – эти денег под новое издательство дали, специально, чтоб мои книжки издавать.

– А-а-а, ну если эти, – развел руками Игорь, – эти, наверное, понимают.

– Они не понимают, они чуют, где деньгами пахнет, – сказал Баринов.

– Ну, тогда пожелаю! – сказал Массарский и двинулся в сторону стола с яствами.

Литература литературой, тусовка тусовкой, флирт флиртом, а прием пищи должен быть по расписанию.

Джон восторженно оглядывал пространство павильона.

– Сколько бабок ушло на все! А хватит на остальное-то?

– А, брось, – махнул рукой Мах, – тюменские уже первую часть денег перевели… Тюмень – хоть и столица деревень, а свое сибирское слово держит. Скоро денег будет столько, что мы с тобой не декорации, а реальные Рим с Версалем откупим. И Мишу с Дюрыгиным, да и всю останкинскую телебратию надо приручить, они ведь, сами того не зная, нам большую службу сослужат. Так что эти бабки, считай, по статье «наше светлое будущее» расходуются.

– И не жалко будет Ирмой пожертвовать? – спросил Джон.

– Ты радуйся, что не тобой жертвовать придется, а за Ирму не переживай. Если что, ее ненадолго посадят, а мы ей в камеру и мальчиков-стриптизеров, и шампанское присылать будем, и цветной телевизор поставим.

Часа в два пополуночи всех, уже сильно пьяных, стали приглашать перейти в другой павильон. Гости в тогах, разомлевшие от возлежаний с голыми фотомоделями, изображавшими финикийских рабынь и свободных римлянок, с трудом соображали, чего от них хотят.

– Едем во Францию! Остановка – Версаль! – кричал популярный лысоватый и толстоватый одесский юморист, приглашенный на роль тамады.

Чтобы отрезвиться перед переодеванием, Игорь нырнул в бассейн и пару раз проплыл от стенки до стенки. Какие-то совершенно пьяные девицы с удивительно знакомыми телевизионными лицами в воде пытались хватать его за руки и за ноги:

– Эй, мальчик, не хочешь любви?

Где он эту видел? Одна – вроде певица, которая с Ордашевским поет. Или диктор с седьмого телеканала? А другая?..

В версальских декорациях мягким клавесином и скрипками струился Моцарт. От белоснежных декольте было больно глазам, как от альпийских снегов при ярком солнце, хоть светозащитные очки надевай.

Игорю был тесноват бархатный камзол. Обтягивающие панталоны, идиотские белые чулки и еще парик напудренный и неприятно пахнущий. Но девчонки, которых неизвестно откуда понадоставал шустрый порученец Махновского, были просто великолепны. Неужели в Москве так много грудастых барышень, которым корсеты из китового уса точно доктор прописал?

– Слушай, Махновский, – обратился изумленный Игорь к своему приятелю, который теперь помахивал шпагой капитана королевских мушкетеров с осыпанным бриллиантами эфесом, – послушай, неужели за большие деньги в Москве ты теперь можешь все? И этих телевизионных барышень из редакции «Новостей» раздеть догола и в бассейн запустить, и любую народную артистку к стриптизному шесту приставить?

– Не будь таким наивным, Игорек, – осклабился Махновский, – за очень большие бабки я всю Москву, да не то что Москву, всю Россию раком поставлю.

– Почти верю, – отозвался Игорь.

– Почти? – хмыкнул Махновский. – Почти? Да если надо, я любую приму Большого или Мариинского в следующий раз привезу, и та нам голого лебедя под Сен-Санса тут станцует как миленькая.

И Игорь вдруг поверил. Поверил и представил себе, что за миллион, или за пять миллионов, или за десять – за сумму, которая для Махновского при его теперешних денежных потоках будет совершенно незначительной, любая прима Большого театра сможет…

Он вдруг вспомнил ту новеллу австрийского писателя, что в детстве произвела на него сильнейшее впечатление, не столько возбудив юное сексуальное воображение, сколько поколебав веру в чистоту красоты, изначально присущую невинному детскому сознанию. Там рассказывалось о порядочной, благопристойной, интеллигентной молодой женщине. С мужем она была приглашена на вечеринку к одному богатому и холостому австрийцу. И вот за игрой в карты, когда муж этой дамы сильно проигрался, хозяин дома вдруг изъявил желание увидеть обнаженную грудь благопристойной женщины. И за одно мгновение такого стриптиза предложил огромную по тем временам сумму. И женщина расстегнула блузку.

– Не веришь? – спросил пьяный Махновский.

– Верю, – ответил Игорь, – ве-е-ерю в тебя… – И пьяно запел старую песню из старого кино про войну на свой лад: – Верю в тебя, в дорогую подругу мою, эта вера, б…, от пули меня, от снайперской пули киллера спасала-а-а…

И вдруг, прекратив петь, сказал твердо, глядя Махновскому в глаза:

– Не трогай, б…, нашего Мариинского театра, а то в морду, а то в морду дам за балет, ведь должно же быть что-то святое!

– И я в тебя верю, – миролюбиво улыбнулся Махновский, – потому как ты же у нас вроде как дурак, хоть и банкир, ты же к психотерапевтам после секса бегаешь…

– Вот-вот, а ты и не искушай, черт! Ты же ведь черт? Я же тебя раскусил, – хитро прищурился Игорь.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Махновский, – гляди лучше, какие декольте! Хочешь вон ту сисястенькую?

До зала с Иваном Грозным никто из гостей добраться уже не смог. К шести утра в павильоне Версаля творилась полная чума. Ноздри гостей пылали, переполненные дармовым кокаином, а желудки уже давно не принимали ни виски, ни текилы, ни шампанского…

Полуголые музыканты в напудренных париках наяривали на скрипках то «Семь-сорок», то «Smoke on the water». По-разному раздетые гости танцевали в обнимку с девушками в одних корсетах из китового уса на холеных телах московской среднерусской породы.

– Завтра я в Швейцарию на конгресс улетаю, – сказал Махновский. – Ты тут еще повеселись, а я баиньки.

Кто веселился, а кто и работал. Предстояло великое действо: объединить два супер-шоу современности в одно. Пускай на один только раз, но в какое…

Шоу Зарайского и его Ирмы Вальберс на один раз соединить с «Русским свадебным марафоном» Дюрыгина.

Пока задача была поставлена так, чтобы объединить на один раз, но этот один раз должен был прозвучать и отдаться эхом. Да таким эхом, чтобы народ, тот, что жует макароны перед своими телевизорами, позабыл бы и о фигурном катании, и о боксе, и о цирке со звездами…

Не всякий раз увидишь такое шоу, где разбираться будут не подставные якобы родственники и соперники, как на прочих уже надоевших шоу, а самые настоящие соперники-соперницы, да еще и звезды первой останкинской величины.

Так что Зарайский работал вовсю. И Розочка, что теперь неотступно везде следовала везде за ним, была самым лучшим стимулятором его креативной деятельности.

Розочка, хоть с виду и простая татарочка из Бугульмы, а остроумия где-то набралась, нахваталась. Даром что работала на Джона, с большими и важными людьми общалась. Это она, лаская напряженные Мотины чресла и иногда отрываясь от них, жарко говорила: «Стимулирую твой мозг, милый мой Мотя… – И с деланной наивностью, снизу вверх глядя на своего возлюбленного, поясняла свою гениальную догадку: – Ведь и головка, и голова – это почти одно и то же?»

И стимуляции головки не прошли даром. Зарайский сыпал перед шефом новыми идеями, будто это не Дюрыгин был у них на телеканале главным генератором креатива, а он – душка Мотя.

– Миша, серийное тиражирование похожих шоу со временем приедается, – говорил Зарайский, сидя в кабинете главного.

…Зарайский отлично выглядел. Загорелый, окрепший, он даже как-то по-хорошему огрубел за месяцы, проведенные на корабле.

– Тебе теперь бы бородка под морского волка пошла, – пошутил Дюрыгин, встретив его в предбаннике кабинета главного у вечно вожделенной секретарши Оленьки, – можешь работать теперь под мачо, тебе пойдет.

Понятное дело, теперь пришла и настала очередь Дюрыгину бояться и ревновать: маятник любви главного качнулся теперь в другую сторону. Полгода назад Дюрыгин Зарайского подсидел, а теперь Зарайского Миша гораздо чаще принимает у себя в кабинете, так что трепещи, Дюрыгин, еще не известно, чья в конце концов возьмет!

– …Ну, так и что предлагаешь, Мотя? – спросил главный. – Ясен пень, что одна программа, даже самая хорошая, рано или поздно приедается.

– За редким исключением, – уточнил Мотя, – вот к примеру КВН…

– Ну, у нас с Дюрыгиным не КВН, а РСМ, то есть «Русский свадебный марафон», – уточнил главный, – и шоу хоть только вот с первого сентября началось, рейтинги хорошие, но мы должны смотреть на перспективу.

– Вот я и говорю, – важно откинувшись в казенном итальянском кресле, продолжил Мотя, – в череде программ нового шоу надо устраивать усиливающие внимание зрителя ударные программы.

– Например? – внимательно глядя на Мотю, спросил главный.

– Например, свадьба со скандалом.

– Типа драку заказывали? – усмехнулся шеф.

– Типа этого, – согласно кивнул Зарайский, – только здесь надо очень тонко, тоньше, чем отрепетированные скандалы Ван Дамма со Сталлоне на красной дорожке в Голливуде.

– Да, но ведь у нас по теперешней канве каждая свадьба в каждом шоу у Дюрыгина с Агашей – это свадьба звезд?..

– Вот-вот, а сладкое, по статистике, как раз быстрее всего и приедается, – подняв палец к потолку, назидательно сказал Зарайский.

– Ну, и что предлагаешь? – спросил главный.

– А я предлагаю на один раз объединить наши шоу – дюрыгинское и мое, – уверенно сказал Мотя. – И я там тебе обещаю такой выстрел, что все эти австрийские телешоу с больными почечными пациентами и одним донором со здоровой почкой покажутся детским лепетом. О нас не только вся Европа говорить будет, но вся Америка и вся Япония.

– Ну рассказывай, – не скрывая заинтригованности, сказал главный.

Он встал из-за стола и подсел ближе к Моте.

– Мы возьмем и объединим наши шоу для съемок одной свадьбы, а именно свадьбы Дюрыгина…

– Что? – недоуменно вздрогнул шеф.

– Я сказал, что нам нужна свадьба Дюрыгина и Фроловой, – спокойно ответил Зарайский. – Потому что только свадьба, где сам продюсер и главная ведущая будут задействованы как жених и невеста, только такая свадьба в свадебном марафоне на ТВ сможет дать повод для того, чтобы ведущими на одну программу стали мы с Ирмой.

– Это дело, – восхищенно сказал главный, – ты сам придумал?

– Сам, – не без гордости ответил Зарайский.

– Может, мне половину сотрудников в море кочегарами отправить, чтобы лучше думали? – спросил шеф.

– Тебе лучше знать, что с сотрудниками делать, а я специалист по креативу.

– Ну, специалист, а Дюрыгину-то и Фроловой кто скажет, чтобы они поженились? – спросил главный, в упор глядя Зарайскому в глаза.

– Ты и скажешь, тебя послушают, – не мигая ответил Зарайский.

– А если не послушают? – усомнился Михаил Валерьевич.

– А ты ему скажи, что если он не хочет, чтобы шоу «Русский свадебный марафон» отошло к другому, то пусть сам женится на Фроловой, и в прямом эфире, – посоветовал Мотя.

– Или я его уволю? – переспросил шеф.

– Или, – кивнул Зарайский.

Главный поднялся из кресла, подошел к столу, нажал на кнопку громкой связи с секретаршей.

– Оленька, соедини-ка меня с Дюрыгиным, – тихо сказал главный, – я его на свадьбу хочу пригласить.

– На чью свадьбу? – поинтересовалась Оленька.

– А на его свадьбу, – хитро подмигнув Зарайскому, ответил главный.

Ирма принялась вспоминать. Напрасно говорят, что больше хочется вспоминать только самое хорошее и приятное. Это кому как…

Вот Ирме было приятно ковыряться именно в своих душевных болячках.

Когда она сказала Джону, что согласна переспать с незнакомцем, она будто от некоего тормоза избавилась. Будто тяжелый груз скинула там, внизу, где ноги в землю упираются, и она вдруг полетела. Как шарик воздушный, который отпускают из рук.

И в душе сразу какое-то безразличное ко всему спокойствие установилось. Летела, летела с одной лишь мыслью в голове: ах, скорее бы только!

А Джон, кстати говоря, не заставил долго ждать.

– Дамы и господа, – начал Джон, – объясняю правила нашей игры…

Они сидели в большой комнате, обставленной под начало XVIII века.

Потрескивая, весело горел огонь в камине. Музыканты, одетые в камзолы и в парики с косичками, сидели спиной к собравшимся и играли Моцарта, концерт для кларнета до-мажор. Ирма знала это произведение еще с музыкальной школы.

Только вот почему одетые под старину музыканты сидят к ним спиной?

Ах да, ведь здесь сейчас предстоит некое действо с развратом, догадалась Ирма.

Когда Джон ввел ее в залу, там уже сидели двое господ. Икс и Игрек. Джон так и представил их:

– Господа, имею честь представить: мадемуазель Энигма.

Джон, одетый в зеленый камзол и белые чулки, обутый в башмаки с большими пряжками, был единственной персоной без маски на лице.

Лица господ Икс и Игрек скрывались за большими черными полумасками из шелка, открывающими только рот и часть подбородка. Для глаз в полумасках были проделаны такие узкие прорези, что ни формы, ни цвета глаз различить было невозможно.

Одеты господа были по моде двора Людовика XV – в бархатные камзолы, такие же бархатные панталоны и белые чулки. Напудренные парики прекрасно гармонировали с белыми кружевами воротников и манжет.

Ирму… Вернее, мадемуазель Энигму одели в бархатное платье с белыми кружевами на кринолине. Грудь, шея и плечи ее по моде того времени были сильно открыты. Грудь мадемуазели, и без того большая, увеличилась за счет приподнявшего ее корсета из китового уса, причем декольте было настолько смелым, что практически почти обнажало полукружия около сосков. Мадемуазель тоже была в маске и парике. Почти голую грудь она прикрывала большим китайским веером.

Джон усадил Ирму напротив господ. Острый глаз Ирмы мог приметить некоторые детали. Как и каждую женщину, Ирму распирало любопытство.

Как это будет? Где и как?

– Итак, дамы и господа, я еще раз повторяю правила нашей игры в «Сюрприз-Плезир», – с жонтийными поклонами, обращаясь в основном к мужчинам, говорил Джон, – дама сама выбирает себе первого кавалера и выполняет его желание, которое я оглашу, вынув записку из этой шкатулки…

Из-за китайского чуть трясущегося в ее руках веера Ирма разглядывала своих визави. Как же она будет выполнять их заветные и сокровенные желания? Прямо в присутствии Джона, или тот соблаговолит выйти?

Плевать на Джона, думала Ирма, она была совершенно уверена, что все это снимается на скрытые камеры.

Но ведь Джон обещал главное: ни один из участников не снимет маски и парика, и кроме того, ни один из участников игры не проронит ни единого слова, таковы правила.

– Итак, дама выбирает, – объявил Джон и застыл в ожидании.

В принципе Ирме было все равно, с кем. Ни лица, ни роста, ни фигуры партнера не угадать. Кого выбрать – того, что под бронзовым Амуром возле камина, или того, что возле напольных часов с маятником?

Все глядели на Ирму. Только музыканты медленно и увлеченно водили смычками по своим альтам и виолам.

Ирма сложила веер и решительно указала им на господина под бронзовым Амуром.

– Мадемуазель Энигма выбирает господина Игрека, – громко объявил Джон.

Он подошел к инкрустированному круглому столику и, открыв шкатулку наподобие тех, в которых в давние времена господа хранили свои любовные письма, достал перевязанное ленточкой письмо, развязал его и принялся читать:

– Господин Игрек желает, чтобы мадемуазель Энигма совершила с ним соитие путем орального соединения чресел господина Игрека с губками и с язычком уважаемой мадмуазель Энигмы.

Тишина повисла в комнате. «Ах, как это гадко и неизобретательно», – сказала себе Ирма. Она была спокойна и знала, что не дрогнула ни единым мускулом, хотя это было неважно – лицо скрывала маска.

Музыканты на какое-то мгновение взяли паузу. И после положенного числа тактов начали третью часть концерта. Рондо…

Ирма безмолвно приблизилась к Игреку. Покорно опустилась перед ним на колени и стала ждать, покуда тот стянет тонкие белые перчатки. Когда он освободил от них руки, она почти узнала эти ладони… А когда они, эти ладони, легли ей на грудь…

Узнала ли она его? Нет, она не была уверена на все сто процентов.

Даже когда тот не сдержал условий и вскрикнул, она все равно не была уверена. Но этот Джон с его негодяями – они до всего могли додуматься.

А вот второго она не узнала, это точно. Даже мыслей никаких на его счет не возникло. Второй был перевозбужден предшествовавшим зрелищем и поэтому почти мгновенно испытал исполнение своего желания – поиметь мадемуазель Энигму на себе верхом.

Оба господина застегнулись, поднялись и поклонами поблагодарили ее.

Джон, приложив палец к губам, молча взяв мадемуазель Энигму под локоток и вывел ее из комнаты…

– Вторую половину моих денег! – срывая с лица маску, так что ее волосы рассыпались, разметавшись по плечам, потребовала Ирма, как только они вышли из комнаты. – Теперь я тебе ничего не должна, мы в расчете за наше дельце. Но с тебя еще и причитается, ты же говорил о сумме гонорара?

Ничего не говоря, Джон поклонился и протянул Ирме пачку зеленых банкнот.

На выходе ее ждал шофер Джона.

– Домой, – бросила Ирма шоферу и назвала адрес.

Привалилась бочком к дверце и попробовала заснуть.

Она не могла видеть, как удовлетворенных ею господина, оставшиеся в комнате, два ее любовника теперь пили коньяк и обсуждали свои дела.

По правилам игры «Сюрприз-Плезир» мистер Игрек, ее гражданский муж Игорь Массарский, только что проиграл триста тысяч долларов. Потому что не сдержался и выказал свои эмоции. Удивление и даже гнев.

Чего по правилам этой тонкой игры истинных ценителей искусства делать было нельзя.

– Представляешь, Джон, мы тут глядели в монитор, и представь, он до того момента, как она не сняла в прихожей маску, ее не узнал! – хохотал Махновский.

– Ах ты гнида! – крикнул Массарский и в полном бессилии откинулся в кресле.

Мах ржал как орангутанг.

– Это типа как игра в «Стоун Фэйс», – выдавил наконец Массарский. – Только ставки тут у вас, пожалуй, слишком…

– Зато кое-что узнал про свою женку, – похлопав приятеля по колену, с чувством сказал Махновский. – Кабы мне кто дал такой шанс узнать все про темные стороны жизни моей, я бы такому человеку, – и тут Махновский мотнул головой в сторону Джона, – я бы такому человеку не триста, я бы такому человеку все пятьсот бы дал.

– Пять котлет за минет собственной жены? – невесело усмехнулся Массарский.

– А ты думал, это того не стоит? – хмыкнул Махновский. – Ты бы потом на ее какой-нибудь тайной подлянке в сто раз больше бы мог потерять, а так – чем раньше про свою все хорошее узнаешь, тем скорее с ней расстанешься.

– Слабое звено? – спросил Массарский.

– Слабое звено, – кивнул Махновский. – От него, вернее от нее, надо избавиться.

А дома Ирму ожидал сюрприз. В холле ее встретил Дима Попов. Лицо его излучало официальную отчужденность.

– Плохие новости, Ирма, – сказал он.

– В чем дело?

Спросила, а интуиция ей уже подсказывала ответ.

– Игорь тебя выставляет, – ответил Лима, – он звонил и просил тебя с вещами отправить на твою московскую квартиру.

Правильно вещевала интуиция. Вот и все. Вот и кончился ее роман с Игорьком.

А Роза разбилась в своей почти новенькой «Пежо». Разбилась, когда ехала к себе в Бугульму похвастать машинкой перед родичами, перед одноклассниками. Зарайский так не хотел ее отпускать, так не хотел, все говорил: поезжай поездом, на кой черт тебе сутки за рулем сидеть?

Не послушалась, поехала. И лоб в лоб с КАМАЗом на трехсотом километре трассы и поймала свою судьбу Розочка.