ТВари

***

Зарайский вернулся из круиза загорелым и окрепшим. Рассматривание себя в зеркале теперь доставляло ему большое удовольствие, впервые в своей жизни Мотя перестал стесняться своего тела. За четыре месяца тяжелой работы палубным матросом по совместительству с работенкой трюмного машиниста, которую Моте ежедневно по двенадцать часов в сутки приходилось выполнять на паруснике «Дункан», тело его, за которое ни один уважающий себя тренер по фитнесу еще полгода назад не дал бы и трех рублей за его бесперспективностью, вдруг удивительным образом оформилось и налилось. И если Мотя принимал теперь перед зеркалом позы, подсмотренные им когда-то у культуристов, то позы эти теперь не выглядели карикатурными, как это было еще четыре месяца назад. Теперь в зеркале Мотя видел симпатичного молодого загорелого и даже спортивного мужчину средних лет. Теперь и костюмы на нем сидели совсем по-другому. Брюки в талии ему были потребны теперь на два размера меньше, а вот пиджак, наоборот, нужен был пошире в плечах.

Лай человеку другое тело, и душа его станет петь совершенно иные песни!

Песни о Розе. О ней Мотя не переставая думал на протяжении всего круиза. И проходя по каналам Голландии и Германии, вспоминал Розу, раскачиваясь и нещадно травя на волнах штормящего Северного моря, мечтал о Розе, идя по красивейшему в своем солнечном спокойствии Бискаю, душою летел к Розе, проходя Гибралтар, тосковал о ней, и любуясь несравненными красотами Адриатики, не забывал Розу.

В нечастые минуты отдыха, свободные от сна, вахты и бесконечных дополнительных работ, которыми то и дело награждали его кэп и старший помощник, Мотя читал найденного им на судне Джека Лондона. «Морского волка».

Раньше, в Москве, и в руки не взял бы… А тут как кстати пришлась эта книжка! Мотя впитывал каждую строчку, каждую мысль, каждое слово и переносил судьбу героя книги на себя.

«Хорошо бы тоже ножик наточить, да и зарезать старшего помощника», – думал Мотя, читая роман в том его месте, где главному герою пришлось выдержать сложную психологическую схватку за выживание на борту.

«И все-таки я правильно сделал, что отправился в этот круиз», – твердил себе Мотя, отрываясь от до дыр зачитанных страниц. – Я совсем другим вернусь в Москву, и Роза еще совсем по-другому на меня посмотрит, и я еще отомщу и. Джону, и Махновскому за то унижение, которому они меня подвергли…»

***

Но вышло так, что Джон нашел Зарайского первым.

– Мотя, это Джон Петров, помнишь меня?

Когда Мотя услышал голос в трубке, он был готов грязно выругаться, так грязно, как ругались капитан со старпомом, когда что-нибудь на судне ломалось или приходило в негодность.

В трубке снова раздался голос Джона:

– Мотя, это я, Джон, ты уже вернулся с морей? А у нас для тебя работенка хорошая имеется, на канале у Михаила новое шоу с твоей Ирмой ставить!

Зарайский передумал грязно ругаться.

– А с каких это радостей вы меня берете? И куда Михаил денет Дюрыгина с его народной-простонародной простушкой, которую тот на свалке нашел?

Дюрыгинское шоу пойдет само по себе, а мы свое начинаем готовить. Махновский таких инвесторов и рекламодателей привел, что бюджет наш теперь Голливуд с его «Коламбиа Пикчерз» и «Твентис Сенчури Фокс» сожрет и не подавится! Все тюменские нефтяные деньги теперь на наше шоу работают, мы теперь, если захотим, хоть пирамиду из чистого золота в студии в качестве декорации выстроим и Ди Каприо с Дженнифер Лопес ведущими наймем, а Майкл Джексон будет за пепси-колой бегать, так что собирайся, поедем в студию.

Мотя хотел было сказать, что не только не поедет работать с Джоном и Махновским, но при первом удобном случае еще и морду Джону набьет за то, что тот устроил на даче в Переделкино, но тот, опережая Моту, сказал:

– А ассистенткой у тебя Роза будет, помнишь ее? Она про тебя все меня спрашивала, между прочим: когда Зарайский приедет, когда я его увижу?

– Правда спрашивала? – надтреснутым голосом спросил Зарайский.

– Правда-правда, – хмыкнул в трубку Джон, – давай, через два часа в Останкино у Михаила в приемной, я тебя там жду.

***

Устройство прощальной вечеринки по поводу расставания с холостяцкой жизнью своего нового друга Массарского взял на себя сам Махновский. Вернее, не самолично господин кремлевский советник и депутат, а один из самых шустрых его порученцев, имевший для этого под рукой целую свору мальчиков и девочек на побегушках. Шустрость порученца оказалась настолько выдающейся, что, когда гости собрались, не было конца изумленным охам и ахам. А публику, уже достаточно повидавшую и в чем-то даже пресыщенную, вообще трудно было чем-либо удивить. Но шустрый порученец оправдал все надежды, возложенные на него, потому что рассматривал организацию подобного шоу как некий экзамен. Ведь если можешь талантливо и замысловато организовать пьянку-гулянку для высокопоставленных дружков своего патрона, значит, тебе можно поручить и более важные дела.

В Усово, за Знаменкой, за этой, наверное, последней оставшейся по Рублевке деревне с натуральным не застроенным еще особняками полем в трех со сказочною быстротой выстроенных павильонах, были собраны чудные декорации: и Рим времен Тиберия и Калигулы, и Версальский дворец времен Людовика XIV, и Москва Ивана ГУ Грозного.

Вечеринка планировалась как пробный прогон, генеральная репетиция: оркестр, костюмы, декорации. Соответственно были наряжены слуги и приглашенные на специально подготовленные для них роли известные и малоизвестные артисты. Для гостей приготовлены костюмерные с набором тог, кафтанов и виц-мундиров всех мастей и размеров.

Скорость, с какой строились декорации, была сравнима лишь со скоростью строительства хрустальных дворцов, которые джинны из медной лампы сооружали за одну Шахерезадову ночку. Распоряжались на стройке Джон Петров и Мотя Зарайский. Павильоны эти с декорациями планировалось использовать в дальнейшем для съемок их исторического супер-шоу.

Вообще, нынешняя Москва – это своего рода продукт идеологического влияния Запада. Насмотрелись американских киношек, где успешные нью-йоркские евреи-юристы в очечках на холеных мордашках своих перед свадьбой друга непременно напиваются в сиську… Вот и Махновскии не избежал влияния, придумал устроить этакую вечеринку. Но как потом выяснилось, все было неспроста.

Пить-гулять и шалить, покуда все еще были трезвые и не нанюханные, начали в декорациях Древнего Рима. Актер-двойник, мастерски загримированный под знаменитого Федю из «Приключений Шурика» представил ошалевшему Массарскому главный подарок от его верных друзей – трех рабынь, которые весь этот вечер прощания с холостяцкой жизнью должны были прислуживать виновнику торжества, выполняя все самые затейливые его пожелания.

– Узнаешь? – хитро улыбаясь, спросил Игоря его новый друг и побратим.

Костюм Махновского представлял собою немыслимую композицию из тоги и сандалий, которые носили богатые римляне в первом веке нашей эры, и шитого золотой ниткой пиджака, надетого поверх этой тоги. В правой руке Махновскии держал маршальский жезл, которым он приветствовал всех своих знакомых, будто был маршалом Кейтелем, принимающим парад на Елисейских полях.

– Тебе бы так по своей Думе ходить, – сказал Массарский, разглядывая преобразившегося приятеля, – это отвечало бы и времени, и духу.

Ты лучше мне скажи, жопа с ручкой, узнаешь рабынь? Приглядись – в этом вся фишка! – Махновский ткнул Игоря своим жезлом в его расслабленный живот.

А девушки, стоя на краю беломраморного бассейна, непрестанно меняли заученные позы и блистали жемчужными неискренними улыбками.

– Узнаешь? – настойчиво спрашивал знаменитый депутат.

– Неужели? – воскликнул Массарский.

– А ты думал! – подтвердил догадку своего приятеля Махновский. – Нам это недешево стоило, но мы для тебя их нашли и привезли, так что владей до утра!

Кто бы мог подумать! Джон с Махновским выписали для своего нового друга ту самую американскую поп-группу, которую он так любит, вместе с их солисткой, которую так вожделел, будучи старшеклассником!

– Не сильно постарели? – снова ткнув Игоря жезлом и подмигнув ему, спросил Махновский.

– Да ничего, смотрятся еще, – неуверенно ответил Игорь. – А петь-то будут?

– И петь, и плясать голяком будут, – уверенно закивал Махновский, – за те бабки, что мы им дали, они тебе «Подмосковные вечера» на балалайках сыграют и оральным сексом обслужат, причем все одновременно.

– Любопытно, – пожал плечами Игорь Массарский. И неожиданно позабыв про дорогостоящий подарок, заинтересовался кем-то из гостей.

Это Баринов, что ли? – спросил Массарский, в свою очередь, ткнув Махновского в бок. – Представь нас, давно хотел познакомиться, умный мужик.

– Не вопрос, – хмыкнул Махновский, маршальским жезлом своим приветствуя красивого мужчину с лавровым венком, украшавшим его высокое чело.

– Баринов, – пожимая протянутую Массарским руку, представился критик.

– Над чем сейчас работаете? – поинтересовался Игорь. Его улыбка свидетельствовала об истинном интересе к собеседнику.

– Да вот исправляю ситуацию в литературе, – вздохнув, сказал Баринов. – Понимаете, к пятидесяти годам пришел к выводу, что из тысячи прочитанных в университете и после него книг душу тронули едва две или три, вот и решил теперь потрудиться – исправить ситуацию. Пишу то, что трогает.

– Пишете для себя самого? Литература для одного читателя? – хмыкнул Игорь.

– Да нет, – совершенно не обидевшись, ответил Баринов, – событие в литературе случается тогда, когда, доверяя собственному вкусу, писатель создает именно то, что… – он замялся, подыскивая необходимое верное слово, – то, что завоевывает читательское поле.

– Ну и как? – с иронией спросил Массарский. – Удается завоевание?

– Да вот эти, – Баринов махнул рукой в сторону группы завернутых в тоги богатых промышленников и банкиров, среди которых затесался теперь и Махновский, – эти денег под новое издательство дали, специально, чтоб мои книжки издавать.

– А-а-а, ну если эти, – развел руками Игорь, – эти, наверное, понимают.

– Они не понимают, они чуют, где деньгами пахнет, – сказал Баринов.

– Ну, тогда пожелаю! – сказал Массарский и двинулся в сторону стола с яствами.

Литература литературой, тусовка тусовкой, флирт флиртом, а прием пищи должен быть по расписанию.

***

Джон восторженно оглядывал пространство павильона.

– Сколько бабок ушло на все! А хватит на остальное-то?

– А, брось, – махнул рукой Мах, – тюменские уже первую часть денег перевели… Тюмень – хоть и столица деревень, а свое сибирское слово держит. Скоро денег будет столько, что мы с тобой не декорации, а реальные Рим с Версалем откупим. И Мишу с Дюрыгиным, да и всю останкинскую телебратию надо приручить, они ведь, сами того не зная, нам большую службу сослужат. Так что эти бабки, считай, по статье «наше светлое будущее» расходуются.

– И не жалко будет Ирмой пожертвовать? – спросил Джон.

– Ты радуйся, что не тобой жертвовать придется, а за Ирму не переживай. Если что, ее ненадолго посадят, а мы ей в камеру и мальчиков-стриптизеров, и шампанское присылать будем, и цветной телевизор поставим.

Часа в два пополуночи всех, уже сильно пьяных, стали приглашать перейти в другой павильон. Гости в тогах, разомлевшие от возлежаний с голыми фотомоделями, изображавшими финикийских рабынь и свободных римлянок, с трудом соображали, чего от них хотят.

– Едем во Францию! Остановка – Версаль! – кричал популярный лысоватый и толстоватый одесский юморист, приглашенный на роль тамады.

Чтобы отрезвиться перед переодеванием, Игорь нырнул в бассейн и пару раз проплыл от стенки до стенки. Какие-то совершенно пьяные девицы с удивительно знакомыми телевизионными лицами в воде пытались хватать его за руки и за ноги:

– Эй, мальчик, не хочешь любви?

Где он эту видел? Одна – вроде певица, которая с Ордашевским поет. Или диктор с седьмого телеканала? А другая?..

В версальских декорациях мягким клавесином и скрипками струился Моцарт. От белоснежных декольте было больно глазам, как от альпийских снегов при ярком солнце, хоть светозащитные очки надевай.

Игорю был тесноват бархатный камзол. Обтягивающие панталоны, идиотские белые чулки и еще парик напудренный и неприятно пахнущий. Но девчонки, которых неизвестно откуда понадоставал шустрый порученец Махновского, были просто великолепны. Неужели в Москве так много грудастых барышень, которым корсеты из китового уса точно доктор прописал?

– Слушай, Махновский, – обратился изумленный Игорь к своему приятелю, который теперь помахивал шпагой капитана королевских мушкетеров с осыпанным бриллиантами эфесом, – послушай, неужели за большие деньги в Москве ты теперь можешь все? И этих телевизионных барышень из редакции «Новостей» раздеть догола и в бассейн запустить, и любую народную артистку к стриптизному шесту приставить?

– Не будь таким наивным, Игорек, – осклабился Махновский, – за очень большие бабки я всю Москву, да не то что Москву, всю Россию раком поставлю.

– Почти верю, – отозвался Игорь.

– Почти? – хмыкнул Махновский. – Почти? Да если надо, я любую приму Большого или Мариинского в следующий раз привезу, и та нам голого лебедя под Сен-Санса тут станцует как миленькая.

И Игорь вдруг поверил. Поверил и представил себе, что за миллион, или за пять миллионов, или за десять – за сумму, которая для Махновского при его теперешних денежных потоках будет совершенно незначительной, любая прима Большого театра сможет…

Он вдруг вспомнил ту новеллу австрийского писателя, что в детстве произвела на него сильнейшее впечатление, не столько возбудив юное сексуальное воображение, сколько поколебав веру в чистоту красоты, изначально присущую невинному детскому сознанию. Там рассказывалось о порядочной, благопристойной, интеллигентной молодой женщине. С мужем она была приглашена на вечеринку к одному богатому и холостому австрийцу. И вот за игрой в карты, когда муж этой дамы сильно проигрался, хозяин дома вдруг изъявил желание увидеть обнаженную грудь благопристойной женщины. И за одно мгновение такого стриптиза предложил огромную по тем временам сумму. И женщина расстегнула блузку.

– Не веришь? – спросил пьяный Махновский.

– Верю, – ответил Игорь, – ве-е-ерю в тебя… – И пьяно запел старую песню из старого кино про войну на свой лад: – Верю в тебя, в дорогую подругу мою, эта вера, б…, от пули меня, от снайперской пули киллера спасала-а-а…

И вдруг, прекратив петь, сказал твердо, глядя Махновскому в глаза:

– Не трогай, б…, нашего Мариинского театра, а то в морду, а то в морду дам за балет, ведь должно же быть что-то святое!

– И я в тебя верю, – миролюбиво улыбнулся Махновский, – потому как ты же у нас вроде как дурак, хоть и банкир, ты же к психотерапевтам после секса бегаешь…

– Вот-вот, а ты и не искушай, черт! Ты же ведь черт? Я же тебя раскусил, – хитро прищурился Игорь.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Махновский, – гляди лучше, какие декольте! Хочешь вон ту сисястенькую?

***

До зала с Иваном Грозным никто из гостей добраться уже не смог. К шести утра в павильоне Версаля творилась полная чума. Ноздри гостей пылали, переполненные дармовым кокаином, а желудки уже давно не принимали ни виски, ни текилы, ни шампанского…

Полуголые музыканты в напудренных париках наяривали на скрипках то «Семь-сорок», то «Smoke on the water». По-разному раздетые гости танцевали в обнимку с девушками в одних корсетах из китового уса на холеных телах московской среднерусской породы.

– Завтра я в Швейцарию на конгресс улетаю, – сказал Махновский. – Ты тут еще повеселись, а я баиньки.

***

Кто веселился, а кто и работал. Предстояло великое действо: объединить два супер-шоу современности в одно. Пускай на один только раз, но в какое…

Шоу Зарайского и его Ирмы Вальберс на один раз соединить с «Русским свадебным марафоном» Дюрыгина.

Пока задача была поставлена так, чтобы объединить на один раз, но этот один раз должен был прозвучать и отдаться эхом. Да таким эхом, чтобы народ, тот, что жует макароны перед своими телевизорами, позабыл бы и о фигурном катании, и о боксе, и о цирке со звездами…

Не всякий раз увидишь такое шоу, где разбираться будут не подставные якобы родственники и соперники, как на прочих уже надоевших шоу, а самые настоящие соперники-соперницы, да еще и звезды первой останкинской величины.

Так что Зарайский работал вовсю. И Розочка, что теперь неотступно везде следовала везде за ним, была самым лучшим стимулятором его креативной деятельности.

Розочка, хоть с виду и простая татарочка из Бугульмы, а остроумия где-то набралась, нахваталась. Даром что работала на Джона, с большими и важными людьми общалась. Это она, лаская напряженные Мотины чресла и иногда отрываясь от них, жарко говорила: «Стимулирую твой мозг, милый мой Мотя… – И с деланной наивностью, снизу вверх глядя на своего возлюбленного, поясняла свою гениальную догадку: – Ведь и головка, и голова – это почти одно и то же?»

И стимуляции головки не прошли даром. Зарайский сыпал перед шефом новыми идеями, будто это не Дюрыгин был у них на телеканале главным генератором креатива, а он – душка Мотя.

– Миша, серийное тиражирование похожих шоу со временем приедается, – говорил Зарайский, сидя в кабинете главного.

…Зарайский отлично выглядел. Загорелый, окрепший, он даже как-то по-хорошему огрубел за месяцы, проведенные на корабле.

– Тебе теперь бы бородка под морского волка пошла, – пошутил Дюрыгин, встретив его в предбаннике кабинета главного у вечно вожделенной секретарши Оленьки, – можешь работать теперь под мачо, тебе пойдет.

Понятное дело, теперь пришла и настала очередь Дюрыгину бояться и ревновать: маятник любви главного качнулся теперь в другую сторону. Полгода назад Дюрыгин Зарайского подсидел, а теперь Зарайского Миша гораздо чаще принимает у себя в кабинете, так что трепещи, Дюрыгин, еще не известно, чья в конце концов возьмет!

– …Ну, так и что предлагаешь, Мотя? – спросил главный. – Ясен пень, что одна программа, даже самая хорошая, рано или поздно приедается.

– За редким исключением, – уточнил Мотя, – вот к примеру КВН…

– Ну, у нас с Дюрыгиным не КВН, а РСМ, то есть «Русский свадебный марафон», – уточнил главный, – и шоу хоть только вот с первого сентября началось, рейтинги хорошие, но мы должны смотреть на перспективу.

– Вот я и говорю, – важно откинувшись в казенном итальянском кресле, продолжил Мотя, – в череде программ нового шоу надо устраивать усиливающие внимание зрителя ударные программы.

– Например? – внимательно глядя на Мотю, спросил главный.

– Например, свадьба со скандалом.

– Типа драку заказывали? – усмехнулся шеф.

– Типа этого, – согласно кивнул Зарайский, – только здесь надо очень тонко, тоньше, чем отрепетированные скандалы Ван Дамма со Сталлоне на красной дорожке в Голливуде.

– Да, но ведь у нас по теперешней канве каждая свадьба в каждом шоу у Дюрыгина с Агашей – это свадьба звезд?..

– Вот-вот, а сладкое, по статистике, как раз быстрее всего и приедается, – подняв палец к потолку, назидательно сказал Зарайский.

– Ну, и что предлагаешь? – спросил главный.

– А я предлагаю на один раз объединить наши шоу – дюрыгинское и мое, – уверенно сказал Мотя. – И я там тебе обещаю такой выстрел, что все эти австрийские телешоу с больными почечными пациентами и одним донором со здоровой почкой покажутся детским лепетом. О нас не только вся Европа говорить будет, но вся Америка и вся Япония.

– Ну рассказывай, – не скрывая заинтригованности, сказал главный.

Он встал из-за стола и подсел ближе к Моте.

– Мы возьмем и объединим наши шоу для съемок одной свадьбы, а именно свадьбы Дюрыгина…

– Что? – недоуменно вздрогнул шеф.

– Я сказал, что нам нужна свадьба Дюрыгина и Фроловой, – спокойно ответил Зарайский. – Потому что только свадьба, где сам продюсер и главная ведущая будут задействованы как жених и невеста, только такая свадьба в свадебном марафоне на ТВ сможет дать повод для того, чтобы ведущими на одну программу стали мы с Ирмой.

– Это дело, – восхищенно сказал главный, – ты сам придумал?

– Сам, – не без гордости ответил Зарайский.

– Может, мне половину сотрудников в море кочегарами отправить, чтобы лучше думали? – спросил шеф.

– Тебе лучше знать, что с сотрудниками делать, а я специалист по креативу.

– Ну, специалист, а Дюрыгину-то и Фроловой кто скажет, чтобы они поженились? – спросил главный, в упор глядя Зарайскому в глаза.

– Ты и скажешь, тебя послушают, – не мигая ответил Зарайский.

– А если не послушают? – усомнился Михаил Валерьевич.

– А ты ему скажи, что если он не хочет, чтобы шоу «Русский свадебный марафон» отошло к другому, то пусть сам женится на Фроловой, и в прямом эфире, – посоветовал Мотя.

– Или я его уволю? – переспросил шеф.

– Или, – кивнул Зарайский.

Главный поднялся из кресла, подошел к столу, нажал на кнопку громкой связи с секретаршей.

– Оленька, соедини-ка меня с Дюрыгиным, – тихо сказал главный, – я его на свадьбу хочу пригласить.

– На чью свадьбу? – поинтересовалась Оленька.

– А на его свадьбу, – хитро подмигнув Зарайскому, ответил главный.

***

Ирма принялась вспоминать. Напрасно говорят, что больше хочется вспоминать только самое хорошее и приятное. Это кому как…

Вот Ирме было приятно ковыряться именно в своих душевных болячках.

Когда она сказала Джону, что согласна переспать с незнакомцем, она будто от некоего тормоза избавилась. Будто тяжелый груз скинула там, внизу, где ноги в землю упираются, и она вдруг полетела. Как шарик воздушный, который отпускают из рук.

И в душе сразу какое-то безразличное ко всему спокойствие установилось. Летела, летела с одной лишь мыслью в голове: ах, скорее бы только!

А Джон, кстати говоря, не заставил долго ждать.

– Дамы и господа, – начал Джон, – объясняю правила нашей игры…

Они сидели в большой комнате, обставленной под начало XVIII века.

Потрескивая, весело горел огонь в камине. Музыканты, одетые в камзолы и в парики с косичками, сидели спиной к собравшимся и играли Моцарта, концерт для кларнета до-мажор. Ирма знала это произведение еще с музыкальной школы.

Только вот почему одетые под старину музыканты сидят к ним спиной?

Ах да, ведь здесь сейчас предстоит некое действо с развратом, догадалась Ирма.

Когда Джон ввел ее в залу, там уже сидели двое господ. Икс и Игрек. Джон так и представил их:

– Господа, имею честь представить: мадемуазель Энигма.

Джон, одетый в зеленый камзол и белые чулки, обутый в башмаки с большими пряжками, был единственной персоной без маски на лице.

Лица господ Икс и Игрек скрывались за большими черными полумасками из шелка, открывающими только рот и часть подбородка. Для глаз в полумасках были проделаны такие узкие прорези, что ни формы, ни цвета глаз различить было невозможно.

Одеты господа были по моде двора Людовика XV – в бархатные камзолы, такие же бархатные панталоны и белые чулки. Напудренные парики прекрасно гармонировали с белыми кружевами воротников и манжет.

Ирму… Вернее, мадемуазель Энигму одели в бархатное платье с белыми кружевами на кринолине. Грудь, шея и плечи ее по моде того времени были сильно открыты. Грудь мадемуазели, и без того большая, увеличилась за счет приподнявшего ее корсета из китового уса, причем декольте было настолько смелым, что практически почти обнажало полукружия около сосков. Мадемуазель тоже была в маске и парике. Почти голую грудь она прикрывала большим китайским веером.

Джон усадил Ирму напротив господ. Острый глаз Ирмы мог приметить некоторые детали. Как и каждую женщину, Ирму распирало любопытство.

Как это будет? Где и как?

– Итак, дамы и господа, я еще раз повторяю правила нашей игры в «Сюрприз-Плезир», – с жонтийными поклонами, обращаясь в основном к мужчинам, говорил Джон, – дама сама выбирает себе первого кавалера и выполняет его желание, которое я оглашу, вынув записку из этой шкатулки…

Из-за китайского чуть трясущегося в ее руках веера Ирма разглядывала своих визави. Как же она будет выполнять их заветные и сокровенные желания? Прямо в присутствии Джона, или тот соблаговолит выйти?

Плевать на Джона, думала Ирма, она была совершенно уверена, что все это снимается на скрытые камеры.

Но ведь Джон обещал главное: ни один из участников не снимет маски и парика, и кроме того, ни один из участников игры не проронит ни единого слова, таковы правила.

– Итак, дама выбирает, – объявил Джон и застыл в ожидании.

В принципе Ирме было все равно, с кем. Ни лица, ни роста, ни фигуры партнера не угадать. Кого выбрать – того, что под бронзовым Амуром возле камина, или того, что возле напольных часов с маятником?

Все глядели на Ирму. Только музыканты медленно и увлеченно водили смычками по своим альтам и виолам.

Ирма сложила веер и решительно указала им на господина под бронзовым Амуром.

– Мадемуазель Энигма выбирает господина Игрека, – громко объявил Джон.

Он подошел к инкрустированному круглому столику и, открыв шкатулку наподобие тех, в которых в давние времена господа хранили свои любовные письма, достал перевязанное ленточкой письмо, развязал его и принялся читать:

– Господин Игрек желает, чтобы мадемуазель Энигма совершила с ним соитие путем орального соединения чресел господина Игрека с губками и с язычком уважаемой мадмуазель Энигмы.

Тишина повисла в комнате. «Ах, как это гадко и неизобретательно», – сказала себе Ирма. Она была спокойна и знала, что не дрогнула ни единым мускулом, хотя это было неважно – лицо скрывала маска.

Музыканты на какое-то мгновение взяли паузу. И после положенного числа тактов начали третью часть концерта. Рондо…

Ирма безмолвно приблизилась к Игреку. Покорно опустилась перед ним на колени и стала ждать, покуда тот стянет тонкие белые перчатки. Когда он освободил от них руки, она почти узнала эти ладони… А когда они, эти ладони, легли ей на грудь…

***

Узнала ли она его? Нет, она не была уверена на все сто процентов.

Даже когда тот не сдержал условий и вскрикнул, она все равно не была уверена. Но этот Джон с его негодяями – они до всего могли додуматься.

А вот второго она не узнала, это точно. Даже мыслей никаких на его счет не возникло. Второй был перевозбужден предшествовавшим зрелищем и поэтому почти мгновенно испытал исполнение своего желания – поиметь мадемуазель Энигму на себе верхом.

Оба господина застегнулись, поднялись и поклонами поблагодарили ее.

Джон, приложив палец к губам, молча взяв мадемуазель Энигму под локоток и вывел ее из комнаты…

– Вторую половину моих денег! – срывая с лица маску, так что ее волосы рассыпались, разметавшись по плечам, потребовала Ирма, как только они вышли из комнаты. – Теперь я тебе ничего не должна, мы в расчете за наше дельце. Но с тебя еще и причитается, ты же говорил о сумме гонорара?

Ничего не говоря, Джон поклонился и протянул Ирме пачку зеленых банкнот.

***

На выходе ее ждал шофер Джона.

– Домой, – бросила Ирма шоферу и назвала адрес.

Привалилась бочком к дверце и попробовала заснуть.

Она не могла видеть, как удовлетворенных ею господина, оставшиеся в комнате, два ее любовника теперь пили коньяк и обсуждали свои дела.

По правилам игры «Сюрприз-Плезир» мистер Игрек, ее гражданский муж Игорь Массарский, только что проиграл триста тысяч долларов. Потому что не сдержался и выказал свои эмоции. Удивление и даже гнев.

Чего по правилам этой тонкой игры истинных ценителей искусства делать было нельзя.

– Представляешь, Джон, мы тут глядели в монитор, и представь, он до того момента, как она не сняла в прихожей маску, ее не узнал! – хохотал Махновский.

– Ах ты гнида! – крикнул Массарский и в полном бессилии откинулся в кресле.

Мах ржал как орангутанг.

– Это типа как игра в «Стоун Фэйс», – выдавил наконец Массарский. – Только ставки тут у вас, пожалуй, слишком…

– Зато кое-что узнал про свою женку, – похлопав приятеля по колену, с чувством сказал Махновский. – Кабы мне кто дал такой шанс узнать все про темные стороны жизни моей, я бы такому человеку, – и тут Махновский мотнул головой в сторону Джона, – я бы такому человеку не триста, я бы такому человеку все пятьсот бы дал.

– Пять котлет за минет собственной жены? – невесело усмехнулся Массарский.

– А ты думал, это того не стоит? – хмыкнул Махновский. – Ты бы потом на ее какой-нибудь тайной подлянке в сто раз больше бы мог потерять, а так – чем раньше про свою все хорошее узнаешь, тем скорее с ней расстанешься.

– Слабое звено? – спросил Массарский.

– Слабое звено, – кивнул Махновский. – От него, вернее от нее, надо избавиться.

***

А дома Ирму ожидал сюрприз. В холле ее встретил Дима Попов. Лицо его излучало официальную отчужденность.

– Плохие новости, Ирма, – сказал он.

– В чем дело?

Спросила, а интуиция ей уже подсказывала ответ.

– Игорь тебя выставляет, – ответил Лима, – он звонил и просил тебя с вещами отправить на твою московскую квартиру.

Правильно вещевала интуиция. Вот и все. Вот и кончился ее роман с Игорьком.

***

А Роза разбилась в своей почти новенькой «Пежо». Разбилась, когда ехала к себе в Бугульму похвастать машинкой перед родичами, перед одноклассниками. Зарайский так не хотел ее отпускать, так не хотел, все говорил: поезжай поездом, на кой черт тебе сутки за рулем сидеть?

Не послушалась, поехала. И лоб в лоб с КАМАЗом на трехсотом километре трассы и поймала свою судьбу Розочка.