- Не выйдет, - обратилась она к себе самой. - Раз я еще жива, значит, не имею права вести себя подобным образом.
      И Кейт заставила себя встать. Основательно подкрепившись, она как следует вымылась - не обращая внимания на холодную воду и ледяной ветер. А потом надела на себя единственную сколько-нибудь приличную одежду, которой сейчас располагала, - вязанный из шерсти зимний наряд Гиру-налле, тяжелые меховые сапоги и длинный, тоже меховой плащ. Потом она заплела волосы в косу и нарисовала знаки богов на лбу и веках.
      Она искала ответы на свои вопросы - тем способом, какому ее учили когда-то парниссы. Она молилась - богу Соколов Водору Имришу, умолкнувшему после смерти Возрожденного, Иберанским богам, которых ее приучили почитать и которым не было дела до таких, как она, Шрамоносных чудовищ, она взывала даже к старым богам, коих ее родители презрительно называли игрой воображения суеверных крестьян. Она постилась и молилась в течение двух дней, однако боги так и не послали ей вести.
      Любой мог бы впасть при этом в отчаяние, однако она не стала унывать. Если боги не дают ей ответа, значит, она отыщет его сама. Она поняла, что совсем не хочет отдавать этот мир Драконам без драки - сколь бы безнадежным ни казалось такое сопротивление. И еще Кейт обнаружила, что с ней остались и ее силы, и воля, которые не раз выручали ее прежде - до смерти Соландера. И еще она почувствовала, что действия - даже кажущиеся ей самой совершенно безнадежными - рождают в душе слабый огонек веры.
      Ей не давала покоя мысль: что, если и сама она, и Соколы проглядели что-то важное и поторопились объявить их общее дело безнадежным и таким образом беспрекословно признали победу Драконов. И следующие три дня, целиком посвященные изучению Тайных Текстов, убедили ее в том, что это действительно так.
      Поэтому она отправилась к дяде.
      Дугхалл лежал в одном из фургонов Гиру-налле и ждал смерти. Приглядывавшая за ним девушка из числа Гиру утверждала, что в последние дни он обходился буквально крохами пищи и почти не пил воды, что он встает лишь затем, чтобы облегчиться, но при этом молчит и ничем не интересуется. Еще она сообщила, что начала купать своего подопечного по утрам, используя для этого ведерко холодной воды и самые грубые полотенца, отчасти потому, что от него начало пахнуть, но в основном в надежде на то, что подобное обхождение пробудит в нем желание жить. Впрочем, признавала она, замысел ее пока не увенчался успехом.
      Забравшись в фургон, Кейт сразу же отметила, что от Дугхалла действительно плохо пахнет, невзирая на купания. Сжавшись в комок, он лежал в позе эмбриона лицом к стене. Немытые сальные волосы торчали во все стороны; за дни, прошедшие со смерти Возрожденного, шевелюра его превратилась из темной с проседью в совершенно седую. Прежде Дугхалл был строен - как подобает мечу Возрожденного, так он сказал ей однажды. Теперь он казался больным стариком... более того - умирающим стариком.
      - Дядя, - обратилась к лежащему Кейт, - ты должен взять себя в руки.
      Дугхалл ничего не ответил. Не дернулся, не шевельнулся. Даже ритм его дыхания не переменился. Прислушавшись к его вдохам и выдохам, Кейт определила, что Дугхалл погрузился в транс и ее голос до него не доходит.
      Как следует встряхнув его, она заметила, как дыхание дяди сначала участилось, а потом вернулось к прежнему ритму. Прикинув возможные варианты дальнейших действий, Кейт выбрала наименее оскорбительный для дяди и шлепнула его по лицу. Дыхание вновь на время сбилось с ритма, однако Дугхалл так и не вышел из оцепенения.
      Увы, следовало причинить ему боль. И ощутимую боль. Ткнув пальцем под ключицу, она с силой надавила. Дыхание Дугхалла заметно участилось; он что-то пробурчал и попытался убрать ее руку. Однако Кейт была сильнее его мышцы Карнеи помогли бы ей преодолеть сопротивление куда более дюжего человека, чем больной Дугхалл, - она надавила покрепче, и он наконец вскрикнул от боли.
      - Ты не можешь уснуть до смерти, так же как и я не могу навсегда укрыться внутри чудовища. Ответ не придет к тебе во сне. И ты знаешь это. Ты прячешься, потому что боишься, но ты не вправе позволить себе и далее изображать труса. Ты нам нужен. Вставай.
      - Уходи.
      - Вставай, или я сломаю тебе ключицу. - Она переместила палец и теперь давила уже на кость. Ощутив сопротивление костной ткани, Кейт скрипнула зубами и поежилась, а затем нажала еще сильнее.
      Дугхалл завопил и попытался оттолкнуть ее.
      - Дядя, я никуда не уйду, пока ты лежишь здесь - как на смертном одре. Поднимайся и посмотри на меня. - Дугхалл попытался опять уйти в транс, дыхание его вновь сделалось мерным, унося его в только что оставленное забытье, и она надавила повторно. Ей не хотелось причинять ему боль, однако трудно представить себе причину, более всех других способную заставить человека немедленно обратиться к действиям, чем острая боль. Уж лучше сломать ему кость, чем позволить умереть. Приказав себе не слышать этот бессловесный стон, Кейт возобновила усилия и наконец добилась своего - к счастью, не сломав ключицы.
      Резким движением поднявшись на узкой постели, Дугхалл бросил на нее гневный взгляд.
      - Убирайся отсюда, Кейт.
      - И не подумаю.
      - Дай мне умереть. Мир обречен, и я хочу умереть раньше, чем ему придет конец.
      - Меня не волнует, чего ты хочешь. Нам с тобой нужно еще кое-что сделать.
      - Сделать? Не смеши меня.
      Выпрямившись, Кейт поглядела Дугхаллу в лицо и сказала:
      - Возрожденный умер. Его больше нет. Душа его отлетела туда, где мы не можем ее найти, и назад ее уже не вернуть. Это правда, так?
      - Ты знаешь это.
      - Да. Я наконец поняла. И целое тысячелетие сбывшихся предсказаний рухнуло прямо на наши головы; Драконы-то вернулись, как им и было положено, и Возрожденный родился, но вот сестра моя, Даня, убила его, и мы утратили Соландера навеки. Так?
      - Ну конечно, - вздохнул Дугхалл. - Иначе зачем, по-твоему, мне понадобилось бы умирать?
      - По-моему, ты собрался умирать потому, что решил записаться в трусы. Дядя, давай подумаем вместе... хотя бы на мгновение. Пророчества сокрушены, Тайные Тексты опровергнуты-и все единым ударом. Что это означает?
      Дугхалл глядел на нее, и разочарование чертило морщины на его лице.
      - Это значит, что мы обречены, дура. Если Возрожденный погиб, значит, Драконы уже победили.
      - Кто это говорит? - спросила Кейт.
      - Что?
      Она повторила терпеливым тоном:
      - Кто это говорит? Кто утверждает, что Драконы уже победили?
      - Дурацкий вопрос. Если Возрожденный не поведет нас против Драконов, они одержат победу. Тайные Тексты постоянно твердят о страшной участи, которая ожидает весь мир, если Возрожденный не раздавит самую сердцевину зла.
      - Я знаю, что говорят Тексты, - ответила Кейт. - Последние три дня и три ночи я читала их, отыскивая знаки, предупреждающие о возможности преждевременной смерти Возрожденного.
      - Он не должен был умереть.
      - Да. Не должен был. Винсалис ни в одном из пророчеств не допускает даже мысли об этом. В них нет ни одного фрагмента, начинающегося, скажем, так: "Если мать Возрожденного убьет его сразу же после родов..." или "Если Возрожденный погибнет прежде, чем возглавит Великую Битву"... в них нет ничего в таком роде. Я прочла все Тексты, слово за словом, дядя. Пророчества не допускают подобной возможности.
      - Мне это известно. - Явная досада на лице Дугхалла сделалась еще более угрюмой. - Большую часть Текстов я заучил наизусть еще до твоего рождения.
      - Тогда ответь мне на такой вопрос: где сказано, что смерть Возрожденного означает победу Драконов?
      Не желая подчиняться ее доводам, Дугхалл смотрел на нее яростными глазами. Кейт скрестила руки на груди и принялась ждать ответа.
      И тогда, точно обращаясь к чересчур бестолковому ребенку, Дугхалл заговорил:
      - Тексты совершенно ясно говорят, что победа над Драконами будет достигнута лишь под предводительством Возрожденного. Поэтому, раз Соландер теперь не может возглавить нас, победа естественным образом достается Драконам.
      - Если преждевременная смерть не позволяет Возрожденному возглавить нас, значит, Тексты перестают предсказывать будущее нашего мира. - Кейт покачала головой.
      - Это очевидно. - Дугхалл пожал плечами. - Тексты обещали нам власть Возрожденного, цивилизацию, город Паранну. И победу над злом. В противном случае нас ждут уныние, гибель и ад, устроенный Драконами на земле.
      Улыбнувшись, Кейт в третий раз спросила его:
      - А где это сказано?
      Дугхалл заметил ее улыбку, и на лице его появилось недоумение.
      - Тексты гласят...
      Кейт подняла руку.
      - Мы с тобой уже договорились: Тексты потеряли свою силу. Случилось такое, чего Винсалис не предвидел. И отныне мы не вправе руководствоваться ими. Правильно?
      Он медленно кивнул.
      - Тогда кто и где говорит нам, что Драконы уже добились победы, что их нельзя одолеть и что наш мир уже обречен?
      Дугхалл спустил ноги с постели.
      - Но это же следует... - начал он, однако Кейт качнула головой, и дядя ее умолк.
      - Дядя, будущее делают люди, не знающие, что из чего следует. Ты говорил это мне, когда я была маленькой девочкой, повторял, определяя меня на дипломатическое место.
      Дугхалл глубоко вздохнул:
      - Ну да. Я действительно так говорил.
      - Так. Тогда назови мне имя авторитетного знатока, человека, которому ты доверяешь... того, кто считает наше поражение неотвратимым, и я оставлю тебя в покое... позволю тебе встретить во сне смерть.
      Он медленно покачал головой, понимая, что хочет услышать Кейт, но все-таки не желая произносить этих слов. На лице Дугхалла застыла упрямая мина... она видела, как сжаты его губы, как опущены брови, как взгляд обегает помещение, словно пытаясь найти ответ среди предметов обстановки. Руки он сложил на груди, явно не допуская сомнения в собственной правоте.
      Кейт ждала, терпеливая словно кошка возле мышиной норки, и наконец ее мышка выглянула.
      - Нет такого знатока, - ответил Дугхалл.
      - Я знала это.
      - Но как можем мы надеяться на победу над Драконами без Соландера?
      Она пожала плечами и широко улыбнулась.
      - Не знаю. Но ты наконец задал правильный вопрос.
      Кейт опустилась в небольшое кресло возле постели Дугхалла.
      - Мне известно наверняка только одно: нас несомненно побьют, если мы не будем сопротивляться. И если мы не имеем теперь возможности руководствоваться Текстами, то вправе рассчитывать друг на друга. - Долгий, трепетный вздох вырвался из ее груди. - И действовать нужно немедленно. Тысячу лет назад наши предки разрушили цивилизацию, чтобы не позволить Драконам учредить свое господство над миром. Они отдали все, чтобы их дети и дети их детей не попали в вечное рабство, чтобы наши души не стали перегноем, на котором вырастет бессмертие нескольких могущественных Чародеев. Они воевали и отдали свои жизни, чтобы мы жили. А теперь пришла наша очередь сражаться. Нам нанесли серьезнейший удар, однако нельзя позволить, чтобы это остановило нас. Мы не имеем права просто так отдать наше будущее Драконам.
      Дугхалл с опаской поглядел на нее.
      - А кого еще ты успела убедить в этом, моя дорогая Кейт?
      Улыбка ее погасла.
      - Ты первый, дядя Дугхалл. И ты поможешь мне втолковать это всем остальным.
      С вымученной улыбкой, Дугхалл спросил:
      - А ты знаешь, что Винсалис-Подстрекатель был драматургом, перед тем как стал пророком?
      - Ты рассказывал мне об этом. И о том, что когда Драконы казнили Соландера, Винсалис тысячу дней гадал и писал Тайные Тексты.
      Дугхалл кивнул и продолжил:
      - Он создал карту дорог, которой тысячу лет руководствовались Соколы, определяя свои пути. Однако самые тонкие, самые верные его мысли содержатся отнюдь не в Тайных Текстах, а в его пьесах. Он жил в мире, ушедшем в тень; в нем властвовали Драконы, жестокие и беспощадные правители, злобные и склонные к убийству. Люди боялись выступать против них. Винсалис противостоял Драконам с помощью слова, но осторожно... он никогда не писал об этих черных магах открыто, потому что тогда его убили бы, а ведь он сам проповедовал, что первой обязанностью воина является умение сохранить собственную жизнь. Он писал о могущественных злодеях и немногочисленных отважных героях, посмевших бороться с ними... и многие из его пьес были комедиями, так что на допросе он всегда мог доказать, что его произведение абсолютно невинно и написано лишь смеха ради.
      Дугхалл опустил взгляд на свои корявые ладони, лежащие на коленях... а потом посмотрел на Кейт, и на губах его промелькнула тень хитрой улыбки.
      - Люди, не имеющие чувства юмора, редко понимают, какой убийственной силой является смех.
      - И о чем же говорили его пьесы?
      Дугхалл прикрыл глаза.
      - Мнимый герой одной из моих любимых пьес, которую Винсалис назвал "Трагикомедией о меченосце хейересском", мечник по имени Кинпот, человек могучий, мускулистый и знатный, к тому же знаток оружия, поклялся защитить селян от злого чудовища, вдруг объявившегося в округе... однако одолеть тварь оказалось ему не по силам. В первых двух актах пьесы все его действия, направленные против чудовища, проваливаются, и он делается всеобщим посмешищем. Он теряет свои земли, состояние, титул... даже собственный меч. И к началу третьего действия превращается в бездомного бродягу, сидящего на перекрестке с чашей для подаяния и мечтающего лишь о смерти.
      - Действительно смешно, - заметила Кейт. Дугхалл фыркнул.
      - Смешно читать, как в первых двух действиях этот самоуверенный сукин сын то и дело получает по заднице. Однако Винсалис никогда не писал своих пьес только развлечения ради. Когда, уже получив по заслугам, этот Кинпот сидит на перекрестке и просит подаяния, некто находящийся в еще более жалком положении, чем он сам, высовывает голову из канавы и говорит такие слова: "Когда ты разбит, сокрушен, уничтожен, вспомни, сын мой, вот о чем ничто не касается всех людей в этом мире в одинаковой степени. Мир огромен и наделен - и так будет всегда - спасительной благодатью. Поэтому, когда придет час нужды, обратись к далеким морям и горам и приветствуй неведомых прежде героев, ибо помощь приходит из неожиданных мест".
      Кинпот, уже по разу пнувший этого бродягу в каждом из предыдущих действий, на сей раз выслушивает его. Он дарит пьянчуге свою чашку с несколькими медяками в ней и отправляется искать помощи, ибо в своем унижении наконец осознает, что не сможет справиться с чудовищем в одиночку.
      - Прямо в точку. Бродяги всегда полны мудрых советов и мысли их глубоки. Именно поэтому они проводят все свое время в канавах.
      Дугхалл пожал плечами.
      - Пьесы Винсалиса были частью его времени, кое-что в них стилизовано и преувеличено, а кое-что - чуточку предсказуемо. Тем не менее он знал своего читателя. Как только Кинпот дарит советчику эту свою чашу и уже собирается уходить, следуя его словам, бедный пьянчуга превращается в юную прекрасную девушку, которая затем, поцеловав его и благословив, принимает вид крошечной птички. Она садится на плечо Кинпота, и оба они, без оружия, в последний раз выходят против чудовища. Птичка извлекает блоху из собственных перьев и, подлетев к чудовищу, пристраивает насекомое на его спине, в таком месте, куда злая тварь никак не может дотянуться. Обезумевшее от зуда, чудовище не замечает приближения Кинпота, и тот голыми руками сворачивает ему шею. Тем самым он возвращает себе все утраченное и обретает любовь девушки, помогшей ему одолеть чудовище.
      Склонив голову набок, Кейт пристально смотрела на своего хитроумного дядю.
      - Очаровательная история, - согласилась она, - только я, увы, не понимаю, к чему ты клонишь.
      - Я имею в виду тебя, моя милая. Подумай: осужденная на смерть Карнея хочет спасти страну, вынесшую ей приговор, и помогает Соколам, которым и надлежит спасти мир. Ты и есть тот человек в канаве, превращающийся в прекрасную деву, а потом в птичку с блохой. Подобной героини так просто не придумаешь. Винсалис полюбил бы тебя.
      - Я не герой, - негромко ответила Кейт. - Я - трусиха, как и все вокруг меня. Просто трусиха, которая предпочитает умереть сражаясь, а не рабыней.
      Дугхалл ухмыльнулся.
      - Ну что ж, будь трусихой, если тебе так больше нравится. Я тоже трус. Но этот трус сейчас встанет, оденется, поест и займется делами, которых ждет от него мир. Скажи этой болтливой девице, чтобы принесла мне еды. Я решил не умирать сегодня.
      Глава 40
      Солнце выползло из-за горизонта, и одинокий альтовый колокол на Сучьей башне, что возле Ветошного рынка, прозвонил стоянку Сомы. Но когда колокол смолк, над окрестностями проплыл новый звук. На сей раз запел сам воздух, звон этот шел ниоткуда и отовсюду сразу. Кони и коровы пугались, бросались в сторону, закатывали глаза; птицы тучами взмывали в воздух, псы поначалу скулили и терлись о ноги своих хозяев, а потом с воем разбежались кто куда. Но быть может, самым зловещим знаком был поток крыс, хлынувший на улицы.
      Звон становился громче, воздух приобрел зеленоватый оттенок. И торговцы, последовав примеру крыс, бросились на улицу, предварительно захлопнув ставни только что открытых ими лавок. Следом за ними припустили молодые мамаши, прихватив под мышки детей. Покупатели, прервав обсуждение цены на полуслове, озирались вокруг дикими взглядами и также ударялись в бегство. Никто не знал, что случилось, но каждый понимал - беда.
      Звон сделался невыносимым и уже причинял боль, а в центре Ветошного рынка по полу лавок поползли клубы зеленого дыма, кое-где уже поднимавшегося к небу. Лишь старый, хромой да попросту глупый стал бы дожидаться исхода событий.
      В земле внезапно разверзлись щели, и из них поползли вверх блестящие белые стрелы, подобные тянущимся к солнцу бледным побегам папоротника. Стрелы раскрывались плавным движением словно гигантские зонты и растекались в стороны, образуя полупрозрачные башни, изящные арки, стройные контрфорсы, сверкающие стены, консоли, своды, как будто ко всему этому приложили руку мастера Ганаан, невидимого народца старинных мифов. Выбеленные глиняные дома, только что стоявшие здесь, на глазах рассыпались в пыль, и новые сооружения вырастали на их обломках, не оставляя и следа разрушения. Блистающие белые здания поглотили и людей, оказавшихся недостаточно проворными, с жуткой поспешностью обволакивая и растворяя их, еще живых и кричащих.
      Между камней улиц просачивался белый туман и, растекаясь, образовывал великолепные мостовые. Те, кто позже осмелится ступить на их девственно белую поверхность, обнаружат, что на таких улицах не стучат копыта коней, не грохочут колеса повозок, что на них не загремит, рассыпаясь, упавший груз. Дороги эти поглощали звуки, и всякое движение по ним создавало лишь шелест, мягкий и покойный, родственный шепоту листьев в прохладной рощице и убаюкивающему бормотанию крошечного водопада, что тихо журчит на каменистом склоне холма, или вздохам ветерка, играющего в высоких травах на широкой равнине.
      В самом сердце Калимекки смертоносным цветком распускался магический город. Он медленно наползал на окрестности, пожирая их... заполняя Долину Сестер от Черной речки до Ущелья Гарайи, вползая наверх по обсидиановой поверхности утесов, покрывая Военную горку, а оттуда спускаясь к Старой Чуримекке и Кузнечному кварталу.
      По прошествии двух дней новорожденный город как будто пресытился сам собой - новые строения по краям его уже не вырастали, и оставшиеся улицы булыжные, брусчатые или кирпичные - перестали превращаться в унавоженные клумбы для этого белого, податливого и вечного материала.
      Уцелевшие - примерно десять тысяч бездомных и дважды по десять тысяч безработных, лишившихся своих мест в лавочках и на рынках, растворенных и поглощенных новым городом, - постепенно начинали выползать на тихие белые улицы, на широкие сверкающие магистрали... они пробирались мимо новых фонтанов, рассыпающих в воздухе искрящиеся алмазным блеском капли воды, мимо высоких, белых, с воротами и башнями стен, мимо павильонов, разместившихся на крышах огромных домов, мимо замков, немыслимо и невозможно прекрасных, - они осторожно крались по этому городу, отыскивая случайно уцелевшие вещи и уголки, некогда принадлежавшие им.
      Исчезло все. Переглядываясь, уцелевшие шептали друг другу:
      - Вот пожиратель душ и сказал свое слово.
      Они могли только гадать об участи тех, кто не поспешил с бегством. И потому возносили хвалу богам за то, что сами они успели бежать, ибо сохранившие жизнь считали, что им повезло.
      Чего они не знали, так это того, что им следует теперь делать. Может быть, постучать в огромные ворота одного из замков и потребовать возмещения за погубленный дом, пожитки, пропавшего члена семьи?
      Уцелевшие собирались небольшими кучками и обсуждали возможный исход подобных попыток. В злосчастном году, когда преступный негодяй караис каждый день распевал как безумный на балконе своего дворца, посылая проклятия всем жителям города, нечего было и думать о том, чтобы добиться от тех, кто укрывался за этими белыми стенами, хоть чего-нибудь, кроме горя и боли. И потому люди небольшими группами потихоньку начали уходить из новорожденного города, так ничего и не предприняв.
      А из-за ворот и стен за ними следили владетели этой новой цитадели Драконы, наблюдали и радовались. Калимекканцы оказались пугливыми мышами, в ужасе прячущимися от кошек, которые сторожат их здесь повсюду. А жаль. Ведь каждый, посмевший протестовать, должен был стать примером тщетности подобных притязаний.
      Прикасаясь к созданным магией гладким стенам, Драконы слышали, как рыдали внутри них заточенные и принесенные в жертву души. И радостно улыбались. Стенам этим, удерживаемым на месте заточенными в них душами, суждено стоять, пока не разрушится сама земля, на которой они выросли. Драконы назвали свой новый город Цитаделью Богов - в предвкушении того мига, когда они станут богами не в мечтах, а наяву.
      Напротив, калимекканцы, также слышавшие жалобный плач внутри воздвигнутых Драконами стен и ощущавшие отчаянный, невыносимый ужас, терзающий тех, кого поглотили эти изящные, благородные белые стены, башни, арки и балюстрады, были подавлены и угнетены зрелищем этой раковой опухоли, выросшей в самом сердце их города. Они назвали этот город в городе Новым Адом.
      Глава 41
      Хасмаль лежал возле Аларисты в ее узкой постели и пытался укрыться от холодного утреннего воздуха. Солнце уже встало, и свет, проникавший в крохотное окно, золотил навощенные деревянные поверхности и... обрисовывал клубы пара, выходившие из его ноздрей. Здесь, к югу от Норостиса, в Гласбургских горах, на краю Веральных Территорий, зима в полной мере являла свой суровый нрав, и, чтобы избежать ее леденящего прикосновения, он охотно провел бы в постели весь день.
      Прижавшись покрепче к Аларисте, он шепнул ей в затылок:
      - Проснись, я не хочу быть один.
      Вздохнув, она плотнее притиснулась к нему, но так и не проснулась. И тогда, глядя на солнечные лучи и не разжимая объятий, Хасмаль погрузился в прежние, ненавистные мысли. Эта зима пока еще принадлежала им с Аларистой... пока еще можно было спокойно заниматься любовью и радоваться времени, проведенному в обществе друг друга. Это блаженство все равно никто у них не отнимет... короткое счастье, куда более светлое, чем все испытанное им прежде.
      Однако холодные, короткие дни и сладкие долгие ночи закончатся с приходом весенней распутицы, а она предвещала явление иной зимы... совсем не похожей на царящую сейчас.
      Алариста и он сам не раз бросали занды, метали гадальные кости, призывали Говорящих... и окутанные клубами дыма каберры не раз погружались в транс под ритмичные удары барабанов Гиру, пытаясь отыскать хотя бы крошечный знак, предвещающий, что им все-таки удастся прожить в мире положенный им срок. Однако все предсказания свидетельствовали об одном. Драконы уже овладели Калимеккой... скоро они подгребут под себя весь мир, и никто не сможет избежать участи раба. Сила Драконов росла, а вместе с нею крепла и их жадность. Чтобы построить свой первый город, они использовали не жизни людей, но души, извлекая из них силу - словно скот, насыщающийся на лугу отборным клевером. Драконы создавали свою красоту, прикрывая ею уродливую сердцевину; власть их ширилась, им покорялись... скоро им удастся сплести чары, которые навсегда опрокинут к их ногам весь мир. А потом они закончат сооружение сложных механизмов и с их помощью станут бессмертными.
      И тогда холодная зима рабства навсегда укроет своими черными сугробами Матрин.
      Алариста шевельнулась, и Хасмаль покрепче обнял ее.
      - Я люблю тебя, - сказал он, постаравшись хоть на время забыть о вечной зиме.
      Повернувшись лицом к Хасмалю, Алариста поцеловала его в лоб, нос и веки, а потом ответила:
      - И я тебя.
      Погладив ее бедро, он предложил:
      - Давай сегодня уедем. Можно доехать в фургоне до Норостиса, а как только дороги очистятся от снега, доберемся до Брельста. Я отработаю наш проезд до Галвейгии или Новой Касперы. Или до любой другой Территории. В Галвейгии столько пустующих земель... им позарез нужны поселенцы. Быть может, нам удастся прожить там целую жизнь, прежде чем они сумеют добраться в такую даль.
      Приложив палец к его губам, Алариста печально улыбнулась и отрицательно качнула головой.
      - Драконы все равно окажутся там и погубят нас. Или наших детей. После того как здесь уничтожат все, что мы знали или любили... все, что мы по небрежности бросим здесь.
      Прикоснувшись губами к губам Хасмаля, она еще теснее прижалась к нему. Кожа ее на ощупь казалась истинным шелком. Закрыв глаза, чтобы не видеть солнца, напоминающего о течении времени и о том, что конец мира близок, он затосковал о море - мечтая о расстоянии, которое может отделить Аларисту от врагов, и о надежном убежище, способном уберечь ее от наступающего ада.
      - Мы не можем бежать, - сказала она, - потому что мы Соколы. Даже если мы не сумеем победить, даже если мы не в состоянии сражаться, мы все равно должны лицом к лицу встретить свой конец.
      Снова поцеловав его, она добавила:
      - И ты это знаешь.
      - Я знаю только то, что всю свою жизнь мечтал найти тебя, а мы пробыли вместе так недолго. Рис, я хочу тишины и покоя для нас с тобой. Я хочу, чтобы мы жили в мире, не знающем страха. И мне не хватает проведенного рядом с тобою времени.
      Негромкий смешок стал ответом на его слова.
      - И сколько же времени тебе хватит, Чобе? Года? Десяти лет? Пятидесяти? Сотни? Или тысячи? Когда ты сможешь сказать: довольно, мы насытились друг другом, а теперь позволь мне умереть? Или когда ты захочешь, чтобы я отпустила тебя?
      Обратившись взглядом к будущему, Хасмаль не сумел отыскать в нем такого мгновения.
      - Никогда, - сказал он наконец. - Пока ты со мной, мне всегда будет мало.
      - И мне тоже. - Она кивнула. - Поэтому, закончится ли мир сейчас или через сотню лет, боль от разлуки будет все та же.
      - Да.
      - Тогда чем мы сможем оправдаться, бросив здесь всех, кого мы любили? Мы не можем бежать, пока они остаются здесь, потому что если мы сумеем выжить, знание того, что они погибли, брошенные нами на верную смерть, убитые или замученные Драконами, это знание отравит нашу любовь друг к другу. И мы потеряем то, что нам дорого более всего.
      - Я не хочу потерять тебя, - напомнил ей Хасмаль.
      - Тем не менее придется. Вспомни Винсалиса: "Нет ничего более горького, чем сознание собственной смертности". Что бы мы с тобой ни делали, в конце концов мы умрем, любимый... будешь ли первым ты или я... быть может, если повезет, мы умрем вместе. Но когда-нибудь это все равно закончится.
      Хасмаль закрыл глаза.
      - Я не хочу, чтобы это кончалось. Я хочу, чтобы все осталось навечно.
      - Мы снова найдем друг друга. Или в Вуали, или в новых телах... в другие времена...
      - Я хочу, чтобы это были ты и я. Я хочу иметь то, что есть. Эти тела, это время, этот мир, только навечно.
      - Я понимаю. Но так не бывает. У нас есть только мгновение. И придется удовлетвориться им.
      В ужасе перед будущей утратой, Хасмаль привлек ее к себе, целуя и лаская. Алариста с пылом отвечала ему. Сплетаясь телами и прижимаясь друг к другу, они хотели найти в соприкосновении плоти и жаре нахлынувшей страсти убежища от жизни и боли... в телесной любви они искали забвения от невзгод.
      И на мгновение они нашли его.
      Глава 42
      Слова Кейт не произвели на них впечатления - она видела это по их глазам.
      - Итак, кое-кто из нас отправится назад в Калимекку пешком...
      - ...или под парусом...
      - Ладно, на корабле... и нанесет Драконам удар в их собственном доме, после того как они успели там окопаться и приготовиться...
      - ...Зная при этом, что даже пророчество не сулит нам надежды на победу...
      - ...но если забыть об этом...
      - ...и ты уверена, что, говоря так, ты возвращаешь нам надежду?!
      Кейт кивнула.
      - Не слыхал еще подобного определения этого слова, - сказал Янф.
      - И мне тоже такое не приходило в голову. - Хасмаль скрестил руки на груди.
      - Не понимаю. Встретить смерть в Калимекке лишь ради сознания выполненного долга - это совсем не то, что я назвал бы словом "надежда", добавил один из солдат Дугхалла, находившийся в задней части палатки.
      Кейт хмуро поглядела на дядю. Тот пожал плечами: Дугхалл предупреждал ее, что добиться понимания будет сложно.
      Алариста сидела возле Хасмаля, держа его руку. Оторвав от него взгляд, она встала.
      - Я буду с тобой, Кейт. И сделаю все, что должна буду сделать.
      - Ну и что вы сумеете сделать втроем? - спросил Хасмаль. - Ты, Кейт и Дугхалл?
      - Пусть нас будет только трое, - ответила Алариста. - Меня это не смущает.
      Сидевший в задней части палатки Ри невозмутимо следил за происходящим.
      - Втроем вы не останетесь. Не думаю, чтобы у вас были большие шансы на успех, однако если ничего не делать, их не останется совсем. Хоть что-то лучше, чем ничего.