Платили хорошо. Еще бы не платить. Техническое обслуживание - никудышное, половина взлетно-посадочных полос - просто грязные площадки, и каждый, кто имел оружие, палил по каждому пролетающему самолету. Но у нас появлялись в те дни кое-какие светлые идеи. Мы не собирались всю жизнь корпеть там на других. Мы хотели иметь собственный самолет, организовать собственную компанию - Китсон-Клей. Один самолет, пара пилотов и на виски всем, кто зарабатывает аэродромом. Это была не такая и плохая идея. Мы могли бы начать с одного самолета. Были люди, которые владели самолетами и делали деньги.
      Я улыбнулся, вспомнив те времена.
      - Ну и вот, летаем мы три месяца, возим беженцев, и предлагают нам самолет - старую, заезженную "Дакоту", с которой никто другой не справился бы и не прикоснулся бы к ней. Вот почему мы могли себе позволить приобрести её. Мы её залатали, подновили - и бизнес завертелся. Неплохо пошло. Мы даже написали на борту: "Авиалинии Китсон-Клей". Ничего особенного мы не делали, все та же перевозка беженцев. Но это был наш собственный самолет. Потом, в 1948 году, индийское правительство начало наводить новые порядки в некоторых княжествах-штатах - Хайдарабаде, Тунгабхадре и прочих - там, где принцы и двор состояли из мусульман, а население - из индусов.
      Я сделал ещё глоток, а она к своему стакану так и не притрагивалась. Ширли напряженно смотрела на меня.
      - Теперь я считаю, что все эти князьки и навабы сделали бы куда лучше, если бы дали деру в первый же день Раздела. Но это легко сказать. Ведь большинство из них сидели на своих местах долгое время и не рассчитывали, что им когда-нибудь придется убраться. И вот в одно прекрасное утро они проснулись и увидели, что в ворота их дворцов ломятся толпы, а по дороге движется колонна индийских войск. Вот тут они и заголосили и стали просить о воздушном мосте.
      Я перевел дух и продолжил:
      - На следующее утро на аэродром приходит один малый, собирает директорат компании "Китсон-Клей" и говорит, как хорошо было бы слетать в одно из княжеств, через Кач, а не через Тунгабхадру, как бывало. Слетать с нескодькими ящиками туда, а обратно - с тем, что захочет вывести местный наваб, скорее всего - самого себя.
      Ширли тихо промолвила:
      - А в ящичках было оружие.
      - Было.
      - А вы знали об этом в то время?
      - Да. На ящиках было написано.
      Она кивнула, а я продолжил свое повествование:
      - Лететь надо было, насколько я помню, миль пятьсот, до маленькой частной взлетно-посадочной полосы рядом с дворцом, дверь, так сказать, в дверь. В этом полете мы не рассчитывали на заправку. Я это помню по тому, что мы взяли с собой несколько пятигаллоновых канистр с топливом и сложили их в хвосте. В этом месте мы до этого ни разу не бывали, и полоса не была отмечена на картах, так что мы столкнулись с небольшой проблемой, отыскивая её. Мы кружили над районом и высматривали её, проявляя при этом осторожность, так как предполагали, что там расположилась бригада индийской армии, которая вроде как осадила дворец, и нам очень не хотелось напороться на нее. - Я сделал глоток виски. - Мы и не напоролись на нее, а прошли в полутора тысячах футов у неё над головой. И кто-то полоснул нам по хвосту.
      Десять лет вся эта картина стоит у меня перед глазами. Но сейчас это слова. А тогда я распахнул дверь кабины, увидел повреждения и первые язычки пламени в районе кучи канистр. Я схватил огнетушитель и бросился туда, где было две сотни галлонов авиационного спирта. Распахнув дверь, я крикнул Кену, чтобы садился, скорей садился.
      Мы сохранили привычки транспортной авиации и летали без парашютов. Странно - но я и до сих пор так делаю.
      Я постарался пристегнуть себя к креслу рядом с Кеном, который повел самолет в пике под углом 45 градусов и сваливал его на крыло, чтобы пламя шло в сторону от хвоста. Мы оба ждали взрыва, а это означало бы, что в будущем компании Китсона и Клея пришлось бы пользоваться только половиной самолета. Обычно полторы тысячи футов - это низко. Но не в тот день.
      Красиво он это делал, кладя машину на крыло, выбирая место, куда бы сесть, управляя "Даком" так, как я и не подозревал, что с ним можно так обращаться (а я уже тогда мог управлять им с закрытыми глазами). Пожар вывел из строя кабели к рулям высоты, и Кен удерживал нос, манипулируя триммерами. Медленно, ужасно очень медленно мы шли на снижение, но вот наконец машина плюхнулась на залитое водой мягкое, пружинистое, грязное поле, и такое приземление, должно быть, смахивало на спуск на воду нового линкора. В результате шлепка ослабший хвост отвалился, хотя поначалу мы этого не видели. Самолет скользил по воде, поднимая веер брызг, словно это был торпедный катер.
      Потом наступила тишина, картина прояснилась, и мы увидели пылающий хвост в пятидесяти ярдах от нас. И в этот момент мы поняли, что снова живем.
      А потом мы вспомнили, что существует груз оружия, которое мы везли для использования против тех, кто сбил нас, а теперь они торопятся к нам, чтобы выяснить, нельзя ли с нами ещё что-нибудь сделать.
      Я зажег сигарету и сделал глубокую затяжку, чтобы успокоить слоем дыма паршивое виски.
      - Большинство хотело расстрелять нас на месте, не утруждая себя поисками стены для этого. Потом одному из их офицеров пришла в голову яркая идея, что, мол, мы представляем собой отличный материал для громкого суда. Первоклассный международный инцидент.
      - А что тут от международного инцидента?
      - Как?! Шпионы британского империализма тайно снабжают оружием мусульманских империалистических принцев! Для Америки-то это точно был бы первополосный материал. Вы помните, как вы чутко реагировали на все, связанное с Британией и Индией? Впрочем, может, вы и не помните: это было до того, как вы начали что-то понимать.
      Ширли резко возразила:
      - Мне двадцать восемь, и мой отец издавал газету в Нью-Джерси в то время.
      Я признал, что это что-то значит, кивнул и стал рассказывать дальше:
      - Хорошо. Потом, когда нас перевезли в Дели, они передумали и решили использовать нас для шантажа. И начался торг с британским правительством: или будет организован шумный процесс, который закончится для нас расстрелом, или правительство немного надавит на Пакистан с целью прекратить эти воздушные переброски в некоторые княжества. Британскому правительству вся эта возня не нравилась. Мы ему, впрочем, тоже не нравились. Британия определенно ушла из Индии, и ей хотелось держаться в стороне от всего этого. Но в конце концов правительство согласилось: никакого суда, они доведут свое мнение до Пакистана и постараются повлиять на других британских пилотов в тех краях, а с нами разберутся потихоньку сами.
      - Каким образом?
      - А, мы не долго занимали их внимание. Все наши махинации мы совершили в Индии и Пакистане. Пакистан, кстати, выставлял нас жертвами индийского империализма. Значит, посудили они порядили и приняли решение. - Я выпил последние капли виски из своего стакана. - У нас отобрали наши летные лицензии.
      - Как это? Безо всякого суда?
      - А зачем суд? Суд нужен, чтобы лишить человека водительских прав, а не права на вождение самолета. Пилотская лицензия существует, пока министерство хочет, чтобы пилот имел эту лицензию. Министерство расхотело и нет у него лицензии. Просто и со вкусом.
      - Но вы же... - Она кивнула. - Ну да. Вот почему вы поменяли гражданство.
      - Да. - Я встал и пошел налить себе ещё виски. - Я сказал вам, что это дело было неблагородное. Однако человек не может просто так взять и перестать быть летчиком. По крайней мере, мы с Кеном не могли и не перестали. И когда мы узнали, что это, вроде как, на всю жизнь, у нас остался единственный путь - поменять гражданство и получить новую лицензию. Я сделал это в Швейцарии, а Кен вернулся в Пакистан.
      Я налил себе ещё виски и попробовал без воды. Получилось неплохо.
      - Только вот, - сказал я, - нет пути назад, конечно. Исключено. Из-за багажа, который у нас за спиной, никакая большая компания не станет связываться с нами. Мы пожизненно зачислены во второразрядные. Но все-таки летаем.
      - Значит, такая вот ваша история?
      Я все-таки пошел разбавить виски водой. Когда я вернулся, она попросила:
      - Дайте мне, пожалуйста, сигарету.
      Я дал ей сигарету и огня.
      - И все-таки, - промолвила Ширли в задумчивости, - вам повезло, что вас не расстреляли.
      - Не спорю. Я вообще ни о чем не спорю. Я лишь объясняю причины.
      Она нахмурила лоб.
      - Причины чего?
      - Насчет Кена и себя... - Я пожал плечами. - Почему мы поступали так.
      - А чем вы занимались, пока не стали работать на эту швейцарскую компанию?
      - Делал разную летную работу. - Ящик в Бейрут, человека в Танжер, слиток желтого металла в Египет с приземлением на маленьком аэродромчике, на котором ни один самолет не садился с сорок третьего года. - Свободная торговля - так это, вроде, называют.
      На таком занятии долго не продержишься. Тебя рассекают. Им и не надо собирать против тебя доказательства, тебя стараются ловить на всем - на визах, на всякой чепухе, на несоблюдении каких-то технических условий. В общем, ты готов. И ты находишь мелкую компанию в Берне, почти респектабельную, и сам тоже становишься почти респектабельным. Пилот должен иметь возможность передвигаться, садиться и взлетать везде. Иначе он уже не пилот.
      В некоторые места самолетам "Эйркарго" давно заказан полет.
      Ширли спросила:
      - И вы будете продолжать работать на эту компанию?
      Я усмехнулся:
      - Пока - работаю, потому что босс никак не может разыскать меня, чтобы уволить. Я сыт этими местами. Сейчас я думаю о Южной Америке. Авиакомпании там плодятся быстро. Им нужны пилоты, которые привычны к горам, сильно пересеченной местности, коротким полосам. Но большинству нужны "четырехмоторные" летчики, а мы с Кеном - прежде всего "двухмоторные". Если бы могли полетать какое-то время на больших "Дугласах", DC-4, DC-6, мы им пригодились бы. Но у меня здесь не было возможности полетать на четырехмоторных, Кен у наваба тоже не летал. А учиться за счет компании это дорого.
      - Как дорого?
      - Я думаю, нужно десять тысяч фунтов - чтобы налетать время на DC-6, получить квалификацию инженера-механика по двигателям, пройти подготовку по новым радарам, с которыми я не сталкивался. С двадцатью тысячами фунтов я мог бы пристроиться на какую-нибудь линию, к тому же европеец. В общем, я рассчитываю на двадцать тысяч.
      Она долго и пристально, с очень серьезным видом, смотрела на меня, а потом тихо этак спросила:
      - Сокровища наваба?
      - Сокровища наваба.
      26
      Через короткое время она спросила:
      - А вы можете сделать это так, чтобы не пострадать при этом?
      - Да.
      - Не думаю, что вы умеете...
      Я резко прервал ее:
      - Оставим этот разговор. Просто помните, что я кое-что разумею в этом деле. Это как в старые добрые времена.
      Глаза у неё снова сделались влажными. Она стала медленно раскачивать головой из стороны в сторону и, с убитым видом глядя в пол, шептать:
      - Ну зачем? Зачем вам сдалось это оружие? Зачем?
      Зачем? Затем, что вы не знали, каково было там в то время. Затем, что в этой ситуации оружия просили, как голодный желудок просит пищи. Затем, что, дав человеку оружие, ты мог спасти ему жизнь. Затем, что все носили оружие. Затем, что лишняя партия оружия не имела значения в обстановке того умопомрачения, которое называлось Разделом.
      Скажи ей это, Джек. Скажи этой маленькой девочке из Нью-Джерси, на что это было похоже. И я сказал:
      - Затем, что нам никогда не приходило в голову, что есть причины, по которым нам не следует этого делать. Искать причины было не нашим делом. Мы были пилотами.
      Она медленно подняла голову и взглянула мне в глаза, потом кивнула.
      - Да, - промолвила она. - Да-да.
      Потом она встала и решительным шагом подошла ко мне. Я обнял её и прижал к себе, теплую, крепкую, полную новых для меня ощущений.
      Я держал её в объятьях. Это был тот краткий момент, когда напряжение словно зависает в воздухе, подобно долгому и чистому гулу отдаленного колокола.
      Она подняла ко мне голову и я поцеловал её. Нежно, потом жадно. Ее руки обнимали меня за спину.
      Потом она оторвалась от моих губ и посмотрела мне в глаза, не шевелясь, а лишь отстранив голову и разглядывая меня чуть ли не с удивлением.
      Я смотрел в её лицо, симпатичное лицо. Ему немного повредили сегодняшние слезы, но оно оставалось симпатичным. Не как у мисс Браун, и фигура не как у мисс Браун, но все-таки как у Ширли Бёрт. Еще одна ночь, ещё один гостиничный номер, ещё одна женщина. Ой, Джек.
      - Чего ты хочешь, Джек? - спросила она шепотом.
      - Тебя.
      Она кивнула.
      Я сейчас мог бы сделать шаг к этой кровати, а завтра уйти с нее.
      - Мне надо больше, - сказал я. - Ни ты в меня не влюблена, ни я в тебя. Так или иначе, но это имеет значение. - Я покачал головой. - Может быть, я чувствую себя старым.
      - Спасибо. - Ее голос дрогнул. - А что, ты думаешь, я чувствую?
      - Тебе просто одиноко.
      Я отстранил голову, чтобы избежать её оплеухи, но и этого расстояния ей хватило. Удар прозвучал в ухе, как пожарный набат.
      Она встала, уперев руки в бедра, и гневно посмотрела на меня.
      - Ты мерзавец! - Я потер левое ухо. - Если этот мерзавец собирается завтра играть в гангстеров, то ему следует научиться побыстрее уклоняться от ударов.
      - Считай, что тренировки начались.
      - Черт бы тебя побрал.
      Она схватила свой стакан с виски и одним разом выпила все, а затем с вызовом посмотрела на меня. Потом расплылась в улыбке.
      - Проклятье. Ладно, мерзавец ты и есть мерзавец, Джек. Но я отчасти благодарна тебе.
      Я взял свой стакан и сразу добавил еще. Ширли заговорила, обращаясь к своему пустому стакану:
      - А завтра он улетит из моей жизни и никогда не вернется. И будет пребывать в своем вечном подвиге. Как Одиссей. Только тот был попроворнее. А, черт. Дай-ка ещё виски.
      - Одиссей? А он в какой авиакомпании работает?
      - Жучок необразованный. Дай мне виски.
      Она протянула мне стакан, я налил ей. Мы сидели рядом, опираясь на туалетный столик.
      - Смотри, я вернусь, - сказал я.
      - Да? Он говорит, чтобы я блюла себя для него, он вернется, когда окрепнет. - И сделала большой глоток.
      - Мой день - это пятница. Можем назначить свидание.
      - В Рио-де-Жанейро, конечно.
      - Конечно, - я добавил себе еще.
      Бутылка сдавала на глазах. И номер перестал казался слишком хорошим.
      - И мне, - попросила она и протянула стакан. Я налил ей, и виски большей частью попала в стакан. Она отпила, потом произнесла серьезно: - А я могла бы прийти на то свидание.
      - Я буду там.
      Она взглянула мне в глаза.
      - Будешь?
      - Буду. В Рио. Мне надо заехать в пару мест, но я буду там.
      - Да. - Она кивнула. - Думаю, что будешь. Положим, и я буду. В пятницу, значит?
      Мы сидели лицом к лицу. Я поставил свой стакан, почти что не расплескав. Она тихо промолвила:
      - Думаю, что я буду там.
      Мы крепко прижались друг к другу, испытывая взаимное желание, но больше того мы хотели знать, что можем дать друг другу потом. Рио был идеей, видением, предлогом. Но реальностью.
      - Спокойной ночи, Джек, - с улыбкой сказал она.
      Я поцеловал её и направился в сторону двери, более или менее благополучно миновал её и пошел по коридору к выходу. Ступеньки показались мне обманчиво легким препятствием, но я его взял благополучно.
      Ночь была темной, мрачной и тихой, и только гул отдаленного колокола, казалось, звучит на одной ноте где-то вдали.
      Я проснулся оттого, что кто-то хочет сорвать дверь с петель. Было ещё темно, и я ещё далеко не выспался. Я спустил ноги на пол, потом водрузил на них всего остального себя и неверным шагом пошел на шум. Я зажег свет и отпер запор, и только потом подумал вернуться за "береттой".
      В комнату ворвался Кен.
      - Давай, одевай брюки, - сказал он первым делом. - Мы летим.
      Я уставился на него сквозь туман, окутывавший мои глаза. На Кене был опять его любимый замшевый пиджак. Кен выглядел серьезным и несколько взбудораженным.
      Он нетерпеливо сообщил:
      - Этот твой замечательный дружок, Роджерс. Наваб нанял его, и они уже вылетели на остров на "Даке".
      27
      Было около четырех часов утра. Откуда-то из-под заднего сиденья "крайслера", изнутри его, доносилась игра известного джаз-квартета, колдующего над психоанализом "Звездной пыли". Если бы не это, то ночью на заднем сиденье большого автомобиля очень уютно. Фары выхватывали из темноты каменные домики и песок за обочиной дороги, но я на это не обращал внимания. Я был надежно закутан в металл автомобиля, тепло и темноту.
      Кен с переднего сиденья сказал:
      - Тут шестьсот морских миль. Может, чуть меньше. - Он расстелил карту на коленях в свете приборной панели. - "Пьяджо" дает на крейсерской сто восемьдесят узлов. Считай - три часа двадцать минут. Если взлетим в четыре пятнадцать, будем там до восьми.
      - А ветер какой? - спросил я, чтобы показать, что я проснулся.
      Я действительно проснулся, но радости от этого было мало. У меня в желудке было полно шотландского виски миланского производства, и только слой сигаретного дыма не позволял ему проявить себя.
      - Погоду не знаю, - ответил Кен. - "Дак" на крейсерской дает сто тридцать пять, да?
      - Бери сто двадцать пять, - сказал я. - Он уже немолодой.
      Кен начал считать. Пусть его считает. Он не убедит меня, что мы прилетим туда раньше них, что ни делай.
      - Выключи этот проклятый приемник, - попросил я.
      Кен выключил. Водитель недовольно полуобернулся, чтобы выразить протест, но потом вспомнил, как много он получит за поездку в такое место и в такое время, и успокоился, переключившись на удержание машины на этой узкой полуразбитой дороге.
      - Им надо четыре часа пятьдесят минут. Взлетели он примерно в два часа, значит, они будут там около семи. Мы прилетим на час позже. За час они отыщут эти вещи?
      "Крайслер" свернул на ровную дорогу, ведущую к самому аэропорту. Я взял себя в руки, чтобы не позволять своему желудку командовать собой, и стал думать.
      - За час - нет, - ответил я. - Они не знают, где искать. Но, с другой стороны, они могут помешать нам, тебе не кажется?
      Кен ничего не ответил. Он быстро сложил карту и сунул её в карман пиджака. Мы проехали по площади мимо пустых будок охраны и, миновав ангары, остановились у диспетчерской вышки.
      Кен побежал в вышку. Я неторопливо вылез из машины, застегнул на молнию куртку. Под ней у меня была одета форма "Эйркарго" цвета хаки, а вокруг меня была прохлада хрустальной темной ночи. Далеко над аэродромом мерцало пламя керосиновых фонарей, выстроившихся вдоль главной взлетно-посадочной полосы. Я закурил и попытался составить себе мнение о погоде. Из этого ничего не получилось, потому что я не слышал ничего, кроме местного прогноза на пять дней. Небо может ухнуть в Эгейское море, а я и знать ничего не буду.
      Мне внезапно стало не по себе от того, что Роджерс будет сажать "Дак" на дорогу при боковом ветре. Я вовсе не был уверен, что он справится с этим. Он ведь только начинает свою работу, старается заработать у босса честный доллар. Будь я на его месте, я бы поступил так же, ни секунды не раздумывая.
      Вернулся Кен с таможенным служащим и кипой бумаг. Мы втроем забрались обратно в "крайслер" и направились в дальний ангар. Таможенник закутался в свой плащ, сидел сонный и смурной, и разговаривать ему не хотелось.
      "Пьяджо" стоял возле ангара, толстенький и сияющий в свете автомобильных фар. Кен поднялся на борт, распахнул дверцу кабины, открыл багажный отсек и дал таможеннику проверить что ему нужно. Кен принес карты и прогноз, чтобы посмотреть их в свете фар.
      Водитель за нашей спиной снова включил приемник. Кен тихо произнес:
      - Я сделал документы на Рим. Я подумал, что будет меньше шума, чем если мы не укажем Грецию.
      - Это не обманет греческого сыщика, Анастасиадиса.
      - Может и нет. Однако нет смысла кричать, куда мы летим.
      - Как погода?
      Он развернул карту и положил сверху листочек с прогнозом.
      - Не очень хорошая. Неприятная область низкого давления над Адриатикой и окклюдированный фронт, движущийся оттуда.
      - А подробнее?
      - Не знаю. На полете в Рим это не сказывается, и поэтому они не стали вдаваться в детали. Я просто видел это на большой карте там.
      - А куда это движется?
      Он провел пальцем вниз по карте вдоль линии, идущей с севера на юг в сотне миль западнее Греции.
      - Какого времени эта карта? - спросил я.
      - Это обстановка на полночь. - Он показал пальцем на середину Адриатического моря между Югославией и Италией. - Давление было около девятисот семидесяти. Ты лучше меня знаешь Средиземноморье. Что это означает, по-твоему?
      Это означало, что сильный ветер будет дуть нам в спину, пока мы не приблизимся к фронту, но в этот момент могут возникнуть проблемы. Окклюзия над Средиземным морем может быть очень суровой, надо проходить над фронтом, под ним или в обход. Но только не насквозь.
      - Смотря где, - медленно произнес я. - Может, он с этой стороны, а острова чистые. А если пройти над ним, как у тебя с кислородом?
      - Плохо. Считай, что ничего не осталось. Я собирался набить баллоны в Афинах, но я оттуда убежал в такой спешке.
      - Значит, если встретится, пройдем низом.
      Кен медленно кивнул. В свете фар его лицо выглядело контрастно черно-белым.
      - Мы, может быть, получим более точную картину погоды, когда будем в воздухе. Так что об этом не беспокойся. - Он постучал мне по животу. - И спрячь свою пушку в задний карман брюк, а то ты как беременный.
      Кен пошел обратно к "Пьяджо". Выйдя из-под света прожекторов, я передвинул "беретту" на поясе назад, после чего мой пиджак стал выглядеть вполне невинно. Возле диспетчерской вышки проехал автомобиль, и его фары на момент осветили аэродромные дали.
      Один двигатель "Пьяджо" взвыл, крутанулся и заработал, вспыхивая огоньками. Зажегся свет в пилотской кабине и на кончиках крыльев. Второй двигатель провернулся, зажигание сработало и он затарахтел, винт превратился в почти невидимый диск позади крыла.
      Кен вернулся с таможенником.
      - Пусть прогреется. А пока смотаемся в вышку, надо, чтобы паспорта благословили.
      Мы снова сели в "крайслер" и поехали в сторону ангаров. Кен опять расстелил на коленях карту.
      Меня осенила новая мысль. Я спросил:
      - "Пьяджо" оборудован системой автоматической навигации?
      Кен замотал головой.
      - Не было необходимости.
      Возможно, действительно не было необходимости. По крайней мере, в Пакистане, где аэродромы не имеют соответствующих установок. Здесь-то, в Средиземноморье, мы имели возможность пользоваться радарами и прочими штуками в этом роде. Это значило, что нам придется лететь только по пеленгам, которые мы получим на радиокомпасе. Мы не могли рисковать и запрашивать координаты. Чтобы так сделать, надо называть себя и куда мы идем. Я надеялся, что непогода, где бы она ни разыгралась, не сильно испортит радиоприем.
      "Крайслер" подкатил к вышке, и мы вышли из машины. Таможенник шел впереди. Он постучал в дверь, кивнул кому-то головой и ушел. Мы вошли в помещение.
      Возле маленького камина напротив двери сидел Юсуф.
      Я вывернулся, как штопор, чтобы выхватить "беретту", и только тут увидел, что в комнате ещё два человека, а Юсуф ничем мне не угрожает, кроме как своей крысиной улыбочкой.
      К счастью, Кен загораживал меня, и другие люди не обратили внимания на мои ковбойские выверты. Я оставил "беретту" в покое и выпрямился.
      Двое других представляли иммиграционный контроль и аэродромные власти. Мы положили паспорта на стол и иммиграционный чиновник начал их изучать. Юсуф продолжал смотреть на меня все с той же крысиной улыбочкой, держа руку в голубой ковбойской куртке.
      Кен не обращал на него внимания - видимо, не знал, кто это.
      Иммиграционный чиновник проштемпелевал мой паспорт и посмотрел на Кена. Увидев, что Кен - пакистанец, он спросил, не имеет ли Кен отношения к пакистанскому джентльмену, который улетел пару часов назад.
      Кен вежливо объяснил, что джентльмен - его босс и что Кен должен был лететь с ним, но слишком увлекся прелестями такого прекрасного города и опоздал. Теперь они встретятся в Риме.
      Иммиграционный чиновник понимающе посмотрел на Кена и захотел узнать о прелестях города, но представитель аэродромной власти не горел желанием слышать об этом: огни на полосе зря тратят горючее, а он зря отнимает у себя время ото сна, и пусть чиновник спасает горючее и сон и ставит скорее печать.
      Тот шлепнул печать, мы могли идти.
      Как только мы вышли за дверь, я схватил Кена за руку.
      - Давай в машине на самолет, выруби свет внутри, - быстро сказал я ему. - Этот парень, араб, что-то замышляет.
      Кен все понял. Он влетел в "крайслер", захлопнул дверцу, и машина помчалась, как напуганный кот. К этому времени я стоял за углом, прижавшись к стене, держа в руках "беретту". Оглядевшись вокруг, я увидел развалюху-"фиат", которого не было, когда мы приехали. Я услышал хлопок дверью в вышке и приближающиеся торопливые шаги.
      Человек вплотную обогнул угол, чуть не задев меня. Он или увидел или почувствовал меня в момент, когда ему навстречу пошла моя рука. Удар пистолетом пришелся ему в левую часть лица. Он по инерции сделал шаг и рухнул плашмя на бетон. И затих.
      Я секунду-другую смотрел на него, больше мне ничего не оставалось. Я подумал, что если найдут тут его бесчувственное тело, то в этом случае будет лучше, если меня рядом не будет. Я обогнул вышку с тыла и бросился к ангарам.
      Яркие задние огни "крайслера" ещё находились в движении, удаляясь в сторону дальнего конца ангаров, когда я бежал к самолету. Я аккуратно обогнул левый винт позади крыла и забрался в открытую дверь рядом с креслом второго пилота.
      - О'кей? - громко спросил Кен.
      - Уложил, - крикнул я в ответ.
      Он кивнул и крикнул:
      - Подожди минутку. Уберешь тормозные колодки. А я пощелкаю выключателями.
      Сейчас не время и не место было опробовывать магнето и прочее, но Кен поставил на максимум ручку управления двигателем и перекричать два "Лайкоминга", работающие на полных оборотах, было выше моих сил.
      Он пощелкал выключателями, потом убавил обороты и кивнул мне. Я подбежал к левому колесу, убрал колодку, потом обежал самолет с носа и убрал колодку из-под правого колеса, швырнул обе за спинку кресла второго пилота и залез в кабину сам.
      Из-за ангара появились две близко посаженные фары и стали быстро приближаться к нам.
      - Господи, - произнес Кен и взялся за газ. Самолет дернулся вперед, повернул влево, к ангарам. Автомобиль повернул круче, чтобы перерезать нам дорогу. Кен убрал газ почти до стопа, двигатели взвыли, мы развернулись на заторможенном левом колесе. Но дороги нам не было. Мы развернулись на четверть оборота и упирались в ангар. Кен нажал на тормоза, самолет дернулся и встал.
      Автомобиль зашел сзади и замедлил ход.
      Я ногой распахнул дверцу и вывалился наружу с пистолетом в руке, чуть не разбив голову о бетон. Но в следующий момент я был уже на ногах. Возле хвоста "Пьяджо" ко мне двигалась худощавая фигура.
      На уровне её пояса я увидел яркую вспышку, и сквозь шум двигателей послышался треск выстрела. Я инстинктивно дернулся в сторону, но потом придержал себя.
      Что ж, хорошо, детка, ты ведь обещал, что постараешься прихлопнуть меня. Но теперь у меня есть оружие: за этим я его и купил.
      Между нами вращался винт правого двигателя, и стальной пулей можно было погнуть лопасть.
      Он снова выстрелил - как раз в тот момент, когда за мной на землю спрыгнул Кен. Я выстрелил в ответ, под винтом, чтобы у Юсуфа рука дрогнула, а затем отбежал, чтобы выстрелить мимо винта.
      Юсуф подумал, что я убегаю, и бросился под крыло за мной. Прямо в винт.
      Это был тот ещё удар. Тело взлетело в воздух, и его отбросило за кончики крыла, ярдов на двадцать.
      Двигатель крутился как ни в чем не бывало. Я медленно распрямился. Этот глухой удар стоял у меня в ушах. Через мгновение я осторожно двинулся. Но я знал, что моя осторожность излишня.
      Рядом с ним блестел маленький пистолет. Я поднял его: тот же самый, серебристый, с рукояткой из слоновой кости, двадцать второго калибра. Я сунул пистолет в карман рубашки и пошел обратно.
      Кен прислонился, согнувшись, к открытой двери, сжимая правой рукой левую. Его "вальтер" валялся на земле. Когда я подошел, он выпрямился.
      - Рука, - спокойно произнес он.
      На рукаве я увидел маленькое отверстие. Я расстегнул и стащил с него пиджак. Рубашка повыше локтя была чуть порвана, и на ней расплылось темное пятно. Я просунул палец в дырку и разорвал рукав книзу, открыв рану.
      Отверстий в руке было два, так что пулю не надо будет вынимать. И то слава Богу.
      - Как рука? - спросил я.
      Он приподнял руку, отведя её в сторону и пошевелил пальцами.
      - О'кей, все нор... - Но тут накатилась боль, и лицо его внезапно напряглось.
      - Аптечка на борту есть?
      Он кивнул.
      - В буфете, в шкафчике.
      Я залез в самолет, нашел аптечку, затянул бинтом руку. Там была ампула морфия, готовый к использованию одноразовый шприц, какими снабжают экипажи бомбардировщиков. Я взял его в руки.
      - Морфий сделать?
      Он честно попытался улыбнуться.
      - Лучше виски. В салоне там есть.
      - Что, Кен, ты хочешь лететь?
      - Черт, конечно. Только поведешь ты.
      - Понятно. Значит, точно летим?
      Он кивнул. Я забрался в кабину и все повыключал. Двигатели взвыли и замерли. Ночь снова стала казаться спокойной-спокойной. Кен спросил:
      - А это зачем?
      Я кивнул в сторону того, что было Юсуфом.
      - Надо сообщить об этом. Долго нас не задержат: можно будет выдать это за насчастный случай - если ты не будешь светиться со своей рукой. Пуль в нем нет.
      - А как насчет пулевой отметины на голове - от твоей пули?