– Слава Богу, нет. А нонешний год вообще не пой­мешь: все как есть в брюках, волос короткий, вроде девка, а вроде и парень.

Решив отбросить окольное кружение, Токарев спро­сил обеих напрямик:

– Кто из мужчин захаживал к Миркину?

– О, довольно много каких-то… верно, Настя?

– Да уж немало.

– Самые разные люди, и, признаться, кое-кто мне очень не нравился – обтрепанные, нетрезвые… но у не­которых был приличный вид, верно, Настя?

– Только мне и делов, что их разглядывать, какой у них вид. Пойду я, как бы молоко не сбежало, – и раство­рилась.

– Настя несколько грубовата, – извинилась за нее Прахова. – Тридцать лет она у меня и все, как видите… Так на чем мы остановились?

– Вы собирались рассказать о знакомых Миркина, – мобилизовал Токарев остатки любезности.

– Да-да, знакомые. Но что же именно рассказать, я, право, теряюсь.

– Припомните для начала, кто навещал его чаще остальных.

«По-моему, это я уже теряюсь. Сейчас бы действи­тельно кофейку, или даже коньяку рюмашку…»

– Если вы имеете в виду друзей, то настоящих друзей у Бориса не имелось, нет, все так себе – приятели, собутыльники. Он не делился со мной, но это как-то ощущается, вы понимаете, ходило сюда много каких-то… и все разные… Месяца три назад зачастил юноша в очках и с окладистой бородой по имени Юра, нет, скорее, Слава… Чрезвычайно странная мода распространилась среди молодежи, вы не находите? Я говорю, Петра Пер­вого на вас нет, он бы всех живо обрил… Этого я видела много раз, и он никогда не вытирал ноги, мне кажется, что он…

Зазвонил будильник, последовала процедура приема гомеопатии.

Токарев, не скрывая нетерпения, подсказал:

– Вам кажется, что он…

– Я хочу сказать, что этот юноша вызывал у меня подозрения, это же безобразие – никогда не вытирать ноги… А еще один вечно носил берет, в любую погоду – вероятно, был плешивый – и приходил всегда очень поздно… Говорят, его недавно переехал трамвай.

Угнетенный лавиной пустословия, Токарев встал, сде­лал несколько шагов по комнате, опасаясь задеть какую-нибудь рухлядь.

– Кого переехал трамвай, можно не вспоминать.

– Да? – Прахова живо поднялась следом и оказалась против Токарева по другую сторону рояля. – Ах, право, так у нас ничего не получится, это мне затруднительно. Перебирать всех посетителей Бориса – никакого здоро­вья не хватит. Сделайте одолжение, объясните, кто персонально вас интересует, а я расскажу все, что смогу.

– Но, Антонина Валериановна, я и пришел за тем, чтобы вы рассказали все, что сможете, – Токареву никак не удавалось захватить инициативу.

– Позвольте, я не совсем понимаю. Вы арестовали Бориса за спекуляцию?

– Да.

– И вы обратились ко мне за помощью, чтобы обна­ружить его сообщников? Тех, кто продолжает действо­вать?

– M-м… Нам хотелось бы лучше узнать его окружение. «Все-то ты понимаешь, лукавая старуха, но битый час водишь меня за нос».

– Ай-я-яй, молодой человек!.. – укоризненно пропе­ла Прахова. – Простите, ваше имя-отчество?

– Михаил Константинович.

– Так вот, дорогой Михаил Константинович, не хит­рите вы со мной. Мне прискорбно за Бориса, что все так случилось, он был хороший мальчик и даже чувствитель­ный, однажды, помню, я подарила ему канарейку на именины, она скоро погибла от какой-то инфекции, и он неделю ходил как пришибленный. Из-за птички! Он вообще питал слабость к разной живности, но от нее такая грязь, вы понимаете, нельзя было разрешать… Да, так о чем мы говорили? Ах, да, пусть эти люди, которые его погубили, получат свое! Я никогда не занималась доносами, но вам готова помочь от души! – в голосе Праховой взыграл пафос.

– Рад слышать, – устало произнес Токарев. Старуха оперлась на рояль, придвигаясь к нему:

– Но если вы не хотите быть откровенным, то почему я должна доверять вам чужие тайны?

– Вы меня неправильно поняли…

– Нет-нет, я вас поняла, вы зачем-то сбиваете меня с толку. Покажите мне фотографии или опишите, кто именно вам нужен. Если я видела, то я тотчас вспомню, у меня отличная память.

«Что я принесу Знаменскому? Чем помогу Зиночке с Сережей? Я ни на что не годен, мне не справиться с этой горой в бархатном халате…»

Жжение под сердцем усилилось. Миша Токарев в изнеможении сдался и отбарабанил оба словесных порт­рета.

Прахова выслушала с глубочайшим вниманием, ловя каждое слово. Помолчала и поклялась торжественно:

– Нет! Определенно нет! Такие люди к Борису не приходили. Мне очень жаль…

Токареву оставалась последняя надежда:

– Антонина Валериановна, у второго вашего соседа были общие знакомые с Миркиным?

– О, нет! Это диаметральные люди.

– Когда его лучше застать?

– Серж сегодня утром уехал. Он, бедняга, в вечных скитаниях.

«Тьфу ты! И здесь непруха!»

– А кто он по профессии?

– Геолог. И по таким все далям странствует. То на Лене, то на Алдане… Ужасно!

– Ужасно… – машинально повторил Токарев. – Из­вините, замучил вас расспросами.

– Ах, что вы, мы так чудесно побеседовали! Я полу­чила искреннее удовольствие! – рассыпалась хозяйка, провожая его в переднюю, и тут придержала за локоть: – Послушайте, Михаил Константинович, не устроить ли в нашей квартире засаду? Вдруг вы кого-нибудь схватите, так было бы интересно!

– Абсолютно ни к чему! – Токарев заспешил на воз­дух и попрощался уже с лестницы, кое-как.

Этажом ниже он начал тихонько рычать. Не задалось у него дело Миркина. С первых шагов не задалось! И те­перь, когда от него особенно ждут хоть какой-то зацеп­ки, что он предложит? парня, не вытиравшего ноги? или которого задавил трамвай? дохлую канарейку?

У-у-у… Они небось сейчас потешаются над ним – Прахова с Настей! Разлетелся вызнать всю подноготную, а отъехал не солоно хлебавши. Кстати, молоком с кухни не пахло. Никуда Настя не уходила. И на зов хозяйки не приходила. Во все время их разговора хоронилась где-то в комнате… угрюмое чучело!

По мере удаления от квартиры Миркина Миша Тока­рев все яснее понимал, что ему попросту зажужжали голову. Он принялся рыться в словесном хламе, который извергла Прахова. Нашел несколько фраз, достойных ана­лиза. Она с тайным удовлетворением сообщила об отъезде соседа-геолога: старуху устраивало, что Токарев не уви­дится с парнем. Она не дала ни единого конкретного ответа на вопросы о связях Миркина. Но – но! – сумела получить таковые ответы от Токарева! Как она домогалась услышать, кем именно интересуется следствие! Зачем? Старческое любопытство? Сочувствие к выросшему на глазах мальчонке и боязнь повредить ему? А может быть, надежда предупредить сообщников?.. Шут ее разберет. Но ей было нужно, нужно добиться откровенности Токарева. Клещами готова была тянуть за язык!

И Миша Токарев поддался ее ухищрениям. Выдер­жанный, терпеливый и въедливый Миша Токарев. Верх­ним чутьем улавливавший фальшивки в безупречных бух­галтерских документах. При нужде – мастер личного сыс­ка, которого мало кому удавалось «срисовать» или «стрях­нуть с хвоста». Отличный оперативник БХСС Миша Тока­рев потерпел поражение от вздорной старухи, окружен­ной вздорными допотопными этажерками. Не он получил от нее информацию, а она от него!

Даже благостная маска сползла с физиономии Тока­рева, когда он до конца осознал свой позор. Только и утешало, что приметы шантажиста и его подручного ровным счетом ничего не сказали Праховой. Тут уж Миша глядел в оба и твердо уверился, что ни тот ни другой соседке Миркина не знакомы.

Однако зачем ей требовалась информация? Каковы истинные отношения, связывающие ее с Борисом? Их характер? Глубина? Что-то здесь крылось, что-то засло­нялось нагороженными ширмами. А если допустить…

Но тут Токарев вошел в Управление, и то приятель окликнул, чтобы рассказать смешную байку, то встрети­лась бывшая жена, ныне вызывавшая в Мише судорогу неприязни, то (чтобы уж покончить с соседями) он занялся уехавшим геологом, – и начавшее копошиться полу-сомнение, четверть-подозрение против Праховой расплылось и смазалось.

В кабинете Пал Палыча Токарев появился в разгар обсуждения, какие правила жизни установило для Кибрит начальство, пока история не завершится.

Миша послушал-послушал и негодующе воздел руки:

– И это – обеспечение безопасности?! Эти вшивые предосторожности?!.. Зинаида Яновна, вам надо уехать в надежное место! Немедленно!

– Тогда уж вместе с вами, Пал Палычем и Шури­ком, – нахмурилась Зиночка. – Позже туда переберутся другие сотрудники с семьями, которые боятся уголовни­ков, – и отвернулась к Знаменскому: – Скажи, его сооб­щение с Миркиным… оно возможно?

– Маловероятно.

– Возможно! – запальчиво возразил Токарев. – У меня был случай, и сколько ни бились, канал связи работал!

Знаменский кивнул: случаи бывали.

– Сегодня на допрос заберу Миркина сюда и оставлю во внутренней тюрьме, – решил он.

– Хоть шерсти клок, – проворчал Миша и уселся на диванную пружину.

Присутствие дамы замкнуло ему уста, готовые изрыг­нуть проклятие, но определенных телодвижений и гри­мас избегнуть не удалось. И он первый засмеялся, оправясь от неожиданности.

– Вы изменили прическу, – заметил он, когда Кибрит собралась уходить.

– Бравада перед лицом опасности. – Зиночка бодро улыбнулась и продемонстрировала классический реверанс.

Оставшись одни, мужчины помолчали. Токарев вспом­нил, что Пал Палыч ждет доклада.

– Я застал только Прахову. Ничего не сказала и не скажет. А сосед Миркина – тот румяный парень – он геолог. И, по-видимому, часто ездит в районы приисков.

– Гм…

– К тому же сегодня утром спешно отбыл. Я звонил на работу – узнать, когда вернется. Там мне к слову сказали, что он попросил ускорить командировку, кото­рая намечалась только через неделю.

– Гм…

Они еще немного поговорили о геологе и о Миркине. Требование шантажиста протереть весы недвусмысленно указывало на золото-сырец. Экстренно проведенная экс­пертиза подтвердила: да, Миркин взвешивал дома шлих.

Но вряд ли он покупал золотой песок для себя – не тянул на крупного дельца. Очевидно, посредничал толь­ко, получая от подлинного покупателя комиссионные – «парное».

К тому же выводу склонялся и Приезжий. При всей недалекости Чистодела был он хитроват, по-своему пре­дусмотрителен и впрямь немало знал о Борисе Миркине (в частности, проследил, где тот живет, видел Настю, слыхал кое-что о Праховой).

Приезжий быстро и сноровисто «выпотрошил» его. Понял, что сам барабанщик нового купца подыскать не в состоянии не то что за три дня, но и за три года. И посему единственный скорый способ сбыть товар – добраться до купца, имевшего дело с Миркиным.

– Едем на квартиру к твоему приятелю, – объя­вил он.

– Зачем? – вытаращился Чистодел.

– Некогда мне, понял? Работать надо напролом. Со­седей трясти.

– Да влетим же!

– Не влетим. Есть у меня липовый мандат. Сгодится.

– Ох, рискованно…

– Цыц!

– Ну хоть вперед покушаем?

«Покушаем, дорогой. Выпивка тебе удивительно на пользу».

…Они покуривали в подъезде наискосок от старого дома, куда влекло Приезжего охотничье чутье.

«Удобное местечко. Отсюда все видно, а в случае чего – сквозной ход во двор».

– Вон та дверь, третий этаж, правая квартира, – указал Чистодел.

– Ясно. Первым идешь ты.

– Хо-хо! – почесал в затылке барабанщик. – А если засада?

– Именно потому. Рассуждай: зайду я, «руки вверх», пощупали, на брюхе золото. Все. Теперь смотри, заходишь ты, спрашиваешь: «Здесь ли жил Боря Миркин?»

– Зачем?! Я мосгаз или жэк, чего-нибудь проверить…

– А там милиция? Какой ты жэк? Как тогда выкручи­ваться? Ты же умный мужик, ты соображай.

– Вот я и соображаю: спрошу Миркина, а мне – «руки вверх»…

– Так на здоровье! Ты чистенький. Слушай, какая легенда. Познакомился ты с Борей в пивной и по пьяно­му делу одолжил он тебе десятку. Сейчас ты зашел в пивную, а какой-то парень говорит, забрали Борю. Ты спросил, где он живет, и принес долг. Думал жене отдать или мамаше. Честный человек, понимаешь?

– Честный человек… Это, пожалуй, ничего. Погоди­те, – спохватился он, – да ведь у Бориса ни жены, ни мамаши!

– А тебе-то откуда знать, ты почти не знаком!

Трудно Чистоделу, да еще в подпитии противиться влиянию Приезжего. Доверие ему лестно и мордой в грязь ударить неохота, но заячья натура подрагивает:

– Вот влип я с вами… Всегда было раз-раз, товар – деньги – товар, а тут началась прямо «Индийская гроб­ница»…

– Что?

– Кино такое раньше было.

– Хорошее кино?

– Хорошее.

– Вот и у нас будет хорошее кино, барабанщик!

С последним проблеском непокорства Чистодел мот­нул головой:

– Тогда парное прибавьте… Еще два процента.

– Жирновато… Ну да ладно, нравишься ты мне… Зна­чит, понял? Идешь в боевую разведку. Бей в барабан и не бойся! А выйдешь – топай в пивную и жди меня. Час, два – как уж получится. Сюда не суйся, в подъезд, даже не оглядывайся! Ясно?

Не все было ясно Чистоделу, но «боевая разведка» – звучало. Он приосанился и пошел.

А Приезжий, запалив новую сигарету, ждал. Скоро ли выйдет? Не тронется ли следом вон та машина с подремывающим шофером? Не устремится ли за бара­банщиком какой-нибудь неприметный гражданин? До пивной четыре с половиной квартала, на этом пути надо безошибочно определить, нет ли слежки за домом Миркина.

Если б время и тревога не так жали на Пал Палыча, он позаботился бы куда фундаментальнее подготовиться ко второму допросу Миркина. Опросил бы сослуживцев и знакомых; узнал, с кем, из-за чего и в какой форме тот ссорился; говорил ли, как ему рисуется его будущее; что любил читать и так далее и тому подобное – словом, получил бы представление о внутреннем мире подслед­ственного. Оно и практически было полезно и удовлетво­ряло всегдашнему стремлению Пал Палыча понять. Даже ярого злодея.

Но не по формуле «понять – значит простить». Тут его не раз предостерегала мать (квалифицированный пси­хиатр), ежедневно вникавшая в глубины психологии сво­их пациентов. Она считала, что Бехтерев справедливо утверждал, будто некоторые душевные болезни заразительны. И потому врач должен внутренне крепко от них ограждаться. Понять надо, а вот «простить» – может оз­начать «заразиться». И безумца и преступника понять нужно, но не впускать понимания слишком внутрь себя, чтобы не деформировать собственную личность. Это основа иммунитета и к безумию и ко злу. А они ведь часто почти смыкаются…

От матери же черпал Знаменский умение чутко улав­ливать душевное состояние того, с кем общался: замечать сокращение и расширение зрачков, беспокойство или равнодушие пальцев и множество других рефлекторных примет, которые человек не в силах скрыть. И – уже как следователь, в контексте событий – учился верно их истолковывать и использовать.

Конечно, изредка и он – недостаточность информа­ции вынуждала – прибегал к приемам служак старого закала, когда обвиняемому заявляют: «Нам известно все. Даже, к примеру, что в июле сего года ты пил пиво с девушкой в голубой шляпке. Так что давай колись». А кроме случайного пива у следователя ничего и нет. Трюк порой срабатывал, но оставлял ощущение профессио­нальной неловкости.

…Еще пять – десять минут, и конвойный введет Миркина.

Пал Палыч был вооружен против него актом экспер­тизы весов и копией рапорта Зиночки об угрозе похитить племянника. И все.

«Немножко, конечно, в голубой шляпке».

А чем меньше козырей, тем точнее должна быть тактика допроса. В общих чертах Знаменский ее обдумал и теперь копил внимание и волю. «Жесткость и превосход­ство. От меня веет ледяным холодом» – таков был внут­ренний настрой.

Пал Палыч сделался и внешне на себя не похож, но Миркин не сразу это заметил. Довольно развязно поздо­ровался, одобрительно отозвался о погоде.

В ответ коротко прозвучало:

– Садитесь.

– Стою – сижу, хожу – сижу, лежу – опять сижу. Прямо загадка для детей старшего возраста, – раскатился Миркин поболтать, как в прошлый раз, «на равных».

И наткнулся на барьер:

– Шутить не будем. Рассуждать о жизни не будем. С этим покончено.

Миркин различил лед в голосе, сердце екнуло, попробовал, крепкая ли стена, которой отгородился Знаменский:

– А я-то радовался, что у меня следователь, с кото­рым можно обо всем по-человечески…

– Считайте, что у вас новый следователь, – и толь­ко теперь Пал Палыч поднял далекие-далекие от сочув­ствия глаза.

Перед этим новым следователем Борис Миркин почув­ствовал себя до крайности неуютно и зябко замельтешил:

– А что так? Простите… Случилось что-нибудь?

– Многое. Что в корне меняет мое к вам отношение.

Миркин напрягся в тоскливом ожидании.

– Ознакомьтесь с актом экспертизы.

Миркин прочел акт, утер разом взмокший лоб и – утопающий хватается за соломинку – забормотал прыга­ющими губами:

– Но… здесь какая-то ошибка… Что можно обнару­жить на совершенно чистых весах?!

– Берут ватку, смоченную спиртом, протирают по­верхности. Потом ватку сжигают и делают спектральный анализ золы. Доказательство бесспорное.

Молча и безжалостно наблюдал Пал Палыч, как доп­рашиваемый барахтается в волнах отчаяния. Сейчас на­ступит миг, когда потребуется безупречным швырком перекинуть его в еще горший омут.

– За песок – уже другая статья? – изнемогая, спро­сил Миркин.

Вот оно! Знает он, знает, что полагается за шлих. Вопрос подготовительный, чтобы начать оправдываться: один раз, случайно, немножко, по глупости, честное слово…

– Статья другая, – равнодушно подтвердил Пал Па­лыч. – Но не это сейчас для вас главное, – грозно, пудово.

Кажется, удалось. Миркин обмер: что еще? какое главное?

– Ведите подпись эксперта под актом?

– Да…

– Почитайте ее рапорт о происшедших накануне со­бытиях.

Миркин прочел раз, прочел второй, с трудом пости­гая смысл печатных строчек. «Достоевское» лицо его без ведома хозяина убедило Пал Палыча в совершенной неожиданности и ошеломительности читаемого.

Это укрепило позицию Знаменского, ибо он стре­мился не дать допрашиваемому сообразить или попытать­ся выяснить, что срок за участие в хищении золотого песка неизмеримо больше, чем за похищение живого ребенка. (О, причуды соцзаконности! Американцы за «киднеппинг» без церемоний сажают на электрический стул!) А как раз на шантаже Кибрит Пал Палыч и целился прорвать защитную линию Миркина. И, пока тот читал и перечитывал рапорт, приметил участок для про­рыва: в тексте – там, где описывались приметы преступ­ников, – были две-три строки, на которые Миркин реа­гировал иначе, чем на все остальное.

Тот наконец оторвался от печатных страниц, вскинул голову:

– С ней что-то случилось?!.. Или мальчик?!..

Пал Палыч забрал рапорт и экспертизу, сложил в папку, медленно завязал тесемочки, каждой секундой молчания усугубляя тяжесть неизвестности для Миркина.

– Гражданин следователь! – взмолился тот.

– Не имею права ответить, – сурово сказал Знаменс­кий. – Служебная тайна.

– Боже мой… Боже мой… – застонал Миркин и закачался на стуле, являя собой зрелище неподдельной скорби.

Ледяной барьер в Знаменском слегка подтаял. Да, пожалуй, и пора уже было переводить разговор на более мягкие рельсы.

– Думаете, мне сладко? – мрачно произнес он. – Эксперт… Зинаида Кибрит – из круга близких моих дру­зей, – фраза о двух концах: дополнительная угроза (я тебе за Кибрит голову оторву), но одновременно как бы и приглашение к человеческому общению.

– О… – выдохнул Миркин и перестал качаться.

– Самых близких, – подчеркнул Пал Палыч. – Вы были к кому-нибудь сильно привязаны?

– Н-нет…

Коротенькое это словечко сбило Пал Палыча.

– Ни к кому не были привязаны? – озадаченно пере­спросил он.

Миркин тоже как бы в минутном недоумении пожал плечами:

– Да как-то… скорее всего, нет…

– А мать?

– Ну… относительно.

Миркина тема явно не прельщала, а Знаменскому и вовсе некогда было заниматься человековедением.

– Хорошо, – снова построжел он, – вернемся к шантажу.

– Клянусь, я не имею ни малейшего отношения! Я бы никогда не стал, клянусь вам!

– Кто эти люди? Назовите их.

– Не знаю.

– То есть как это «не знаю»?! Они мои друзья или ваши? Ради кого они вытворяют свои подлости? Ради Бориса Семеновича Миркина! Вашего ради отбеливания. И, пока молчите, вы – соучастник!

– Да разве меня спросили? – Миркин гулко ударил себя в грудь кулаком. – Я бы им объяснил, что это безумие!

– Кто они? – требовал Знаменский.

– Дайте подумать.

– Подумать, что выдать, а про что смолчать?

– Гражданин следователь, не наседайте на меня так. Надо же сообразить… Человека, который приходил к эксперту, я не знаю. Никогда не видал, поверьте!

– Верю. Но знаете того, кто болтал с мальчиком в подворотне.

Миркин помолчал, вздохнул прерывисто:

– Тут я могу предполагать… возможно, имел с ним дело… Но, честное слово, даже имени не знаю, только кличку… Чистодел.

– У него вы и брали шлих?

– Да… Один раз, на пробу!

– У случайного, незнакомого человека? Неправдопо­добно.

– На свете много неправдоподобного, гражданин сле­дователь.

«Сколько раз, да сколько грамм, да почем – после все это, после!»

– Не будем отклоняться.

– Хорошо, я вам постараюсь объяснить. В этом деле все конспирируются. Прямо как шпионы! От вас – само собой, но друг от друга тоже. Товар идет из рук в руки, и в каждых руках должен остаться свой парное.

– Ясно, ясно.

– Ну вот. Если, допустим, Чистодел мне что-то про­дает, он ни за что не скажет, у кого купил. А то мы столкнемся напрямую, и товар мимо него уплывет, по­нимаете? А он бы тоже рад прямиком на моего купца выйти, чтобы лишние руки миновать. Потому каждый своего купца прячет и вообще вокруг себя напускает туман. Доверия друг к другу – от сих до сих, а дальше ни-ни!

– Раз подобная секретность, тем более вы не связа­лись бы с первым встречным. Кто его привел, рекомен­довал?

– Один старичок. А откуда выкопал – понятия не имею.

– Что же за старичок?

– Он до меня в киоске сидел. Ушел по старости, уступил мне точку в Столешниковом… и клиентуру. Ей-богу, я вам все, как на духу!

Пал Палыч встал и сверху уперся взглядом в Миркина:

– Полуправда. Все это полуправда. Как вы поддержи­вали контакт с Чистоделом?

Но Миркин, хотя и нервный и впечатлительный, оказался довольно выносливым. Пережив серию болез­ненных встрясок, он умудрился как-то оправиться и вновь занял оборонительные рубежи:

– Гражданин следователь, посмотрите на вещи с моей стороны. Вот сидим мы с вами и разговариваем. Немножко поговорили – набежал новый эпизод. Еще посидели – уже другая статья.

– Да ведь назад пути нет, Миркин. Раз заговорил – говорите до конца!

– Нет, у человека в моем положении тоже есть своя этика. Надо сохранять лицо. Все отрицать глупо, конечно. Но все вытряхивать… Чуть на тебя надавили, и ты уже ползешь по швам…

– Неэтично?

– Если хотите, да! Неэтично. У меня масса знакомых в Столешниковом. Так сказать, свой круг. Женщины. Все они придут в суд. И что услышат? Как я буду выглядеть?

Довольно долго он упрямился, пока не предпринял нового отступления:

– Ладно, я скажу, что знаю. Только в деле пока ничего не будет. Такое условие. Если вы Чистодела возьме­те, покажете мне фотографию, тогда пожалуйста.

– Известный жанр: лично вам по секрету. – Пал Палыч чуть не взбесился: – Воображаете, я способен торговаться? В моей ситуации? Я вас готов на дыбу вздернуть, но иметь официальные показания!

Миркин струхнул, кинулся «мириться».

– Несколько раз я писал Чистоделу до востребования. Сергеев он, Петр Иванович.

– Почтовое отделение?

– Главпочтамт.

– Почти на деревню дедушке. Работает?

– По-моему, пенсию получает.

– Сколько же ему лет?

– Сорок три.

– Так… Что еще?

– Один раз я видел, как он папиросы покупал. Гляди­те где. – Миркин взял лист бумаги, нарисовал: – Вот так старый Арбат, тут диетический, а вот так переулочек. И здесь палатка.

– Ну?

– Он был в шлепанцах. Далеко от дома человек в шлепанцах не пойдет, верно?

– Это уже кое-что.

– Но уже все, больше никаких концов.

– Попробуем поскрести по сусекам. Культурный уро­вень?

– Сероват… И, по-моему, зашибает.

– Женат?

– Вряд ли. Очень неухоженный.

Еще с десяток вопросов-ответов, и Пал Палыч позво­нил Токареву:

– Миша, записывай. Номер один – пусто. Номер два – Сергеев Петр Иванович, предположительно пен­сионер, учитывая возраст – по инвалидности. Место жи­тельства – район Плотникова переулка. Имеет родствен­ников где-то на юге. Над верхней губой небольшая ро­динка. Мягко выговаривает букву «г». Одет неряшливо. Курит «Беломор».

Токарев обещал мгновенно связаться с райсобесом, авось кто еще на месте. Если ж нет, то добывать коорди­наты заведующего. Откладывать поиски Чистодела и на час было нельзя.

Знаменский вспомнил, что на свете есть сигареты. Вредная штука, которая помогает жить. Оба закурили, и Миркин спросил иронически:

– Допускаете, что найдут?

– Найдут. Если сведения верны.

Он представил себе Зиночку с ее реверансом и новой прической.

«Ну, еще один напор!»

– Миркин, куда вы сбывали шлих?

Тот протестующе заслонился худыми ладонями:

– Не все сразу, Пал Палыч! Не знаю, как вы, а из меня уже дух вон.

– Это потому, что вы сопротивлялись, Борис Семе­нович. Бились в кровь. А просто рассказать правду совсем не трудно. Попробуйте.

– Да что у меня было шлиха-то? Взял триста грамм.

– Допустим, – согласился Знаменский с враньем. – И куда дели?

– Сплавил по мелочи зубным техникам.

– Вот видите, – подбодрил Пал Палыч, – стоит за­говорить – и пойдет.

– Ну да! Вы начнете спрашивать, кто да что, а я даже лиц-то не помню!

– Опять вы крутитесь, Борис Семенович. Все сначала. Признаваться так признаваться.

– Вы считаете?

Миркин внезапно и резко, будто толкнуло что, сел на стуле боком и уставился в окно. И потом через плечо осведомился едко:

– А вам доводилось признаваться?.. Нет, пустите меня отдохнуть. Полежу на коечке, подумаю, может, что вспомню.

На том он и уперся, да так неожиданно крепко, что Знаменский со скрежетом зубовным вынужден был пре­кратить допрос.

Прахова переживала поистине звездный день.

С утра – беседа с Мишей Токаревым. Воспитанный молодой человек, но довольно упрямый и скучноватый. Не столь уж трудно оказалось одержать над ним верх. Но победа есть победа, она бодрит, молодит, горячит кровь.

Антонина Валериановна с отменным аппетитом по­обедала и только прилегла, по обыкновению, отдохнуть, как подоспел следующий визитер – немного под мухой. Он все поминал какие-то десять рублей и пивную, а Прахова приглядывалась к нему, колеблясь: из тех ли двоих, кого описал оперативник? Если из них, отчего он словно бы ничем не интересуется? В чем смысл визита?

Она взяла десятку, обещав истратить на передачу для Бориса, и посетитель откланялся. На всякий случай Пра­хова обследовала купюру с лупой, сравнила на просвет с другой десятирублевкой, даже подержала над паром и ничего не обнаружила.

Досадно не понимать, в чем дело. Приметы совпа­дали, а поведение было нелепым. Но все же визит оста­вил по себе ощущение взволнованного ожидания. По­тому что Прахова – ах, наивный Миша Токарев, – Прахова-то знала, что друзья Бориса станут искать к ней подходы!..

Настя подтирала в коридоре пол, орудуя старой щет­кой на длинной ручке. В апартаментах хозяйки наводить чистоту – мука мученическая, зато в коридоре, передней и кухне Насте вольготно.

Требовательный звонок в дверь заставил ее отереть руки фартуком, с привычной неслышностью прибли­зиться к глазку и привычно приподняться на цыпочки. Ага, вон какой пожаловал!

– Кто там? – спросила она.

– Откройте, – командирски донеслось с лестницы. – Уголовный розыск!

Настя скинула цепочку, отперла два замка, не отве­чая на приветствие, бросила гостю под ноги тряпку, чтобы не наследил по свежему полу. И, лишь когда тот добросовестно пошаркал ботинками, позвала:

– Антонина Валериановна! К нам угрозыск!

Настя умела сказать – а хозяйка понять. И не поспе­шила навстречу «угрозыску», а лишь величественно воз­никла в проеме двустворчатой двери. Токарева впускали в апартаменты через небольшую, так сказать, подсобную дверь, которая вела к повседневно-обжитому Антониной Валериановной углу, нового же посетителя приглашали в парадную часть помещения.

Тигриной своей походкой он преодолел коридор, на ходу изображая казенную деловитость и занятость:

– Прошу прощения, что беспокою. Из МУРа, – и мельком из руки показал удостоверение. – Мне надо кое-что узнать о Миркине, которого мы арестовали. Разу­меется, все останется между нами.

Прахова пристально и с удовольствием рассматривала гостя. Облик его до мелочей соответствовал портрету, нарисованному Токаревым.

– Ну что ж, если вы гарантируете секретность… Прошу.

Вошли.

– Старые люди – старые вещи, – пояснила она, видя, как забегали глаза Приезжего. – Настя, милая, передвинь ширму.

Вдобавок ко всему, что и так поразило Приезжего дворцовой, по его мнению, роскошью, в обозримое про­странство был включен сияющий рояль, завершивший обстановку парадной гостиной.