Следствие ведут ЗнаТоКи (№6) - Шантаж

– Слыхал.

– Ну вот. Старушка, значит, расстраивается. Я гово­рю: раз жалко, бабуся, так не продавайте вовсе, какая вам нужда продавать? Нет, говорит, хочу внуку велоси­пед купить. И непременно чтоб с мотором, чтоб ехал и трещал. Разве не трогательно, гражданин следователь? Это ведь трогательно! «Непременно чтоб трещал…»

Знаменский улыбнулся:

– Ну, трогательно.

– В чем и соль. Заплатите, говорит, мне побольше, голубчик, очень вас прошу! А как я ей больше заплачу? От государства же я не могу. Только если от себя. Ну и дал, чтобы на велосипед хватило.

– Вопреки законам коммерции? Если бы вы не были уверены, что продадите брошку дороже, думаю, рубля бы не дали!

– Хотите – верьте, хотите – нет, а я человек сенти­ментальный.

Шут его разберет, может, подчас и сентиментальный. По внешности Боре Миркину лет 29-30, по паспорту – 24. Повадка непринужденная, словоохотлив. Но вид болез­ненный. И в худощавом лице некая «достоевщинка». По­рочное, что называется, лицо – и одновременно привле­кательное.

Грехи за ним, конечно, водились. Точнее, грешки. Что-то приобретал без официального оформления. В не­плохом бриллианте убавил каратность. Кому-то рекомен­довал «своих» покупателей.

Знаменский пока посматривал на Борю Миркина добродушно. Но не исключал перспективы зацепить через него что-нибудь серьезное. И перешел на деловой тон:

– Кассир участвовал в ваших операциях?

– Ни боже мой! Деньги из рук в руки – весь сказ.

– Кому сбывали приобретенные вещи?

– Да вы ж знаете.

– То есть подтверждаете показания Кудряшова и Масловой?

– Подтверждаю, куда деваться, – вздохнул Боря.

– Еще покупатели, надеюсь, были?

– В общем-то… нет.

– А в частности?

– Изредка кто-то, сейчас уже не упомню.

Врунишка. А у Пал Палыча козырей нет. Только нара­ботанные практикой приемы допроса.

– Между нами, Миркин, – полушепотом, по секре­ту, – когда у обвиняемого слабая память, это производит отвратительное впечатление.

Боря улыбнулся виновато и обаятельно:

– Не хочется впутывать людей. Они свои кровные платили, а вы, чего доброго, заберете у них всякие колечки как вещест…

Знаменский не дослушал:

– С кем вы должны встретиться сегодня через трид­цать пять минут?

Миркин вздрогнул, физиономия вытянулась, как в кривом зеркале. Любопытное лицо. Хозяин не справляется с его выразительностью.

– Встретиться?.. Ни с кем.

– Неправда.

Знаменский достал из ящика перекидной календарь, прихваченный на обыске.

– На вашем календаре помечено: «11 октября, пят­ница. Пятнадцать десять, под часами». И жирный воскли­цательный знак. Так с кем? Напрягите память.

– А-а… действительно. С одной особой женского пола.

– Можете ее назвать?

– Наташа.

– По фамилии.

– Понятия не имею. Познакомились в метро, назна­чили, а вы вот мне сорвали свидание.

– Кто-нибудь из наших товарищей может подъехать предупредить Наташу. Скажите куда.

Но Боря Миркин уже преодолел смятение.

– Хотите познакомиться с хорошенькой девушкой? Раз она мне не досталась, пусть и вам не достанется.

Теоретически допустима и девушка. Но на 99% – клиент. Естественно, Боря отпирается, лишние эпизоды отягчают вину. И отопрется. Прозвучавший переброс фра­зами заведомо пустой.

Однако что-то в нем Знаменскому почудилось нелад­ное. Между прочим, глаза у Миркина отродясь были серые, а сейчас резко потемнели. С какой стати?

– Слушайте, Миркин, серьезно – с кем намечалась встреча?

Боря поусмехался тонкими губами, пригладил волосы.

– У меня, видимо, дикция плохая, никак не могу объяснить. Намечалась встреча с Наташей, красивой брю­неткой, страдающей от безденежья.

– Еще раз – посерьезней, Миркин.

– Гражданин следователь, шутка украшает жизнь. Вы не читали сборник «Музыканты шутят»? Однажды к ком­позитору Верди…

Пал Палыч ничего не имел бы против Верди, если бы в тоне Бори не прорезалось вдруг нахальство. А нахаль­ство на допросе требует пресечения.

– Оглянитесь, Миркин! Вы видите, где находитесь?

Тот невольно оглянулся: непрошибаемые голые сте­ны, решетчатое окошечко под потолком.

– Думаете, вас посадили сюда, чтобы анекдоты мне рассказывать?

Миркин сник, но попытался все же удержаться в шутливых рамках:

– Я как-то читал в газетах «Положение о предвари­тельном заключении». Насколько помню, юмор не запре­щался.

«Ну-ну… А пальцы свои худые сцепил так, что кос­тяшки побелели. Что-то ты мне не нравишься».

И Знаменский сказал с нажимом, доверясь интуиции:

– Чем пуще вы изображаете веселье, тем сильнее я подозреваю, что есть что-то, о чем вам не хочется… а то и боязно говорить.

Миркин отозвался нервной ухмылкой.

– Гражданин следователь, давайте не будем трепать друг другу нервы: всякие неопределенные угрозы и про­чее… Застукали вы меня случайно – тряхнули этого дура­ка из «Ангары», он и накапал. А больше у вас ничего особенного нет, и за мной ничего нет, не о чем и толковать. Если желаете, пожалуйста, о погоде, о жизни, об искусстве.

– Хотите «потолковать за жизнь»? Тоже неудобная для вас тема. Три года вы торговали возле Столешникова в газетном киоске. И вдруг стали приемщиком в пункте скупки золота у населения. Как это вдруг переквалифици­ровались? Нетрудно было?

«И во сколько тебе обошлось это место? Чем ты за него заплатил или платишь?»

Ответ последовал с заминкой.

– Рассуждая логически – раз я здесь, стало быть, оказалось трудно. Не справился. Не оправдал доверия.

Всплеск настороженности Пал Палыч облек внешне в форму досадливо-равнодушную:

– Чьего доверия?

– Полагаю, вы знакомы с основами философии, – меланхолически протянул Миркин. – Я тоже в свое время любил брошюрки читать. Так вот ученые пишут, что любая истина относительна. Другими словами, ниче­го до конца узнать нельзя, всегда что-нибудь останется темным.

Знаменский положенными словами занес ответ в про­токол, захлопнул папку и, обогнув стол, встал напротив Миркина. Тот тоже поднялся, но чувствовал, что разго­вор еще не завершен.

– Намерен дать вам совет.

– Дружеский, разумеется, – хмыкнул Миркин, сно­ва сероглазый.

– Полезный. Когда мне намекают, что не шибко умен или кишка тонка, я, знаете, не обижаюсь. Но – беру на заметку. Намекать позволяют себе люди: а) просто глу­пые; б) без меры самонадеянные; в) надеющиеся на силь­ных покровителей. Запомнили квалификацию? И каждый из них при этом упускает из виду, что задевает в моем лице организацию, которая – если взъярится – всякую тьму высветит и всякую истину добудет, наплевав на ваши основы философии!

Тирада не содержала лукавства. Она в общем-то соот­ветствовала действительности – при условии, если орга­низация взъярится. Яриться же против Миркина смешно.

Пал Палыч отпустил его с миром, досадуя, скорее, на Мишу Токарева, который не вооружил следователя увесистыми фактами.

«Где же хваленая въедливость? Или я его переоценил? Или он меня – вообразив, что я на голом месте способен провести гениальный допрос».

В проходной тюрьмы Знаменский отметил время: чет­верть пятого. Уже пять минут ждет Миркина под часами «Наташа, страдающая от безденежья».

Мифическая Наташа была мужского пола, средних лет, среднего роста и среднего же умственного уровня. Между приятелей известная под кличкой Чистодел.

Он топтался под часами, пока не лопнуло терпенье. Борис обычно не опаздывал. Может, приболел? Чистодел двинул к телефонной будке.

– Миркина, пожалуйста. – Не расслышав ответа, повторил: – Товарища Миркина я прошу…

Он слушал, белесые бровки панически прыгали вверх-вниз.

– Как – арестовали, за что?!

Прахова рассказала. Дельно, обстоятельно. Помянула просьбу следователя позвонить и осведомилась, надо ли его ставить в известность, что Борисом интересовался… кстати, как вас по имени-отчеству?

Тут Чистодел торопливо заверил, что позвонит сам, трясущейся рукой записал продиктованный номер и, к разочарованию Праховой, повесил трубку.

А назавтра, когда над городом разливался великолеп­ный закат, он маялся у окна в холле респектабельной гостиницы, ожидая Приезжего – так нейтрально велел себя именовать рискованный, опасный человек, перио­дически появлявшийся в серенькой жизни Чистодела. И короткие эти встречи нагоняли на Чистодела одновре­менно страх и восторг и поднимали в собственных глазах на геройскую почти высоту.

Но сегодня… Ох, как не с руки ему встречаться с Приезжим!

Однако тот уже надвигается кошачьей своей поход­кой, уже рядом. Чистодел поздоровался и опустился меш­коватым задом на заграничный, неестественной длины диван – неровен час ноги откажут.

Приезжий сел рядом, оттенив неказистость собе­седника.

– Ну?

– Лажа… – шепнул Чистодел.

– Точнее.

– В общем… не могу я товар взять.

Приезжий мимолетно улыбнулся струившейся мимо девице.

– Ты меня из Магадана вызвал шутки шутить?

– Да чтоб я сдох… Какие шутки! Человек, на которого я работал, сгорел.

– Приятно слышать. Ты тоже дымишься? – Приез­жий поправил галстук, маскируя цепкий и стремитель­ный огляд вокруг. Нет, в холле было «не мусорно».

– Я дымлюсь?! Да ни в жизнь! До меня им не доб­раться! – он сплюнул через левое плечо, но в тоне была убежденность.

– Тогда другого купца найди! – приказал Приезжий.

– Где его враз сыщешь… не семечки же… Недели бы хоть три…

– У меня командировка на четыре дня.

– За четыре дня – безнадега.

Чистоделу капельку полегчало. Показалось – труд­нейший рубеж позади. На секундочку показалось.

Приезжий заслонился от холла пестрым журналом с ближайшего столика и ударил в уши Чистодела свистя­щим угрожающим шепотом:

– Ты понимаешь, шкура, что ты наделал?! Ты меня вызвал – я прилетел. Я же не пустой! Во мне два кило. Что я теперь должен, как беременная сука, с товаром в брюхе мотаться, да? Нет уж, не выйдет! Бери, рассчитывайся, а дальше забота не моя!

Заячье сердце Чистодела застучало с перебоями.

– Да клянусь, если б я мог… Я на свои никогда не работал… У меня таких башлей в помине нет!

– Добудь!

Ай, до чего унизительно совсем терять себя и гово­рить, что добыть-то не у кого, – разве что на опохмелку. Но с Приезжим не похитришь, и Чистодел покаянно признался:

– Негде мне взять…

Лицо Приезжего отразило безграничное презрение.

– Я, ей-богу, не виноват, – заерзал Чистодел. – Он сделал заказ, я вам передал… и вдруг такая лажа… Были бы свои башли…

Приезжий кинул журнал.

– Ты что все – «башли», «лажа». Музыкант, что ли? Лабух?

– Да так… Немножко себе на барабане стучу.

– Где?

– Ну, ребята знакомые есть, зовут иногда на похоро­ны подхалтурить. «Лабать жмурика» называется.

– Столичный коммерсант! Торгую золотом и немного стучу.

Чистодел, не расслышав издевательской интонации, наивно пояснил:

– Так то – бизнес, а это – на бутылку.

– А твой купец на чем доигрался? На кларнете и трубе?

– Не… – засмеялся Чистодел и опять ошибся, по­считав, что атмосфера разрядилась.

– Ах, тебе еще смешно, падла?! – осатанел Приез­жий. – Мне люди товар доверили. Им твои лажи – пус­той звук. Я должен вернуться – и деньги на бочку, иначе лучше самому либо под трактор, либо в прорубь! Понял, какие у меня тылы?!

Нет, не понял. Напугался – да. А понять где ему, выросшему в арбатских переулках и совершавшему экс­курсии не далее Кунцевского и Востряковского кладби­ща? Да и как понять?

С нормальной точки зрения, приисковый быт – не­что чудовищное. В подобных хибарках и сараюшках (в печати звучно называемых «бидонвилями») жить нельзя. А уж лютыми сибирскими зимами – спаси и сохрани! Медведям в берлогах стократ теплей и уютней.

И сколько бы ни шло отсюда опечатанного и охраня­емого автоматчиками «золотого запаса», сами добытчики остаются несчастной рванью. Главное утешение, главная забота – бутылка. А подчас в ней вопрос жизни и смер­ти, тут уж мороз судья.

К кражам добываемого золота отношение у всех про­стое. Однажды, к примеру, приземлился самолет без опоз­навательных знаков, главный инженер прииска загрузил в него пуды «желтого металла» и улетел в неизвестном направлении. Для приличия объявили всесоюзный ро­зыск, хотя в Союзе его никто никогда найти не чаял.

Чего же ждать от маленького труженика? Платят ему за каторжную работу копейки, а кругом перекупщики, у них спиртное и мосты «на материк». И без колебания всаживал он в трубы, по которым гонится порода, самодельные ловушки для золота. Вот тут уж жестоко правила честность. Залезешь в чужую ловушку – поплатишься головой. Спо­ры решались проще, чем на самом «диком Западе».

Возможно, жесткая упрощенность нравов передалась еще со времен, когда на золоте вкалывали за пайку зэки. Многие, освободившись, там и остались со своими тра­дициями и задавали тон. А кто позже приезжал в надежде подзаработать, либо сразу заворачивал оглобли, либо научался подчиняться общим порядкам.

И в описываемые годы и позже струйки золота всегда текли к неким точкам притяжения и осаждались у богатых и предусмотрительных. Кто знает, не они ли или их дети вынырнули сейчас из подполья, оккупировали здесь и там разные консорциумы и в полном консенсусе с чиновничь­ей верхушкой принялись отмывать многолетние знаки? (О тех, кто уже без всяких фокусов растащил золотой запас целой страны, мы помолчим – немеет язык).

Итак, струйки всегда сочились, сливались в ручей­ки, но во времена Приезжего посредничать между при­исками и «большой землей» было занятием аховым, и брались за него несколько десятков смельчаков. Приез­жий не сгущал краски, изображая свои скорые на рас­праву тылы…

Надо было срочно что-то делать. Даже злиться на «столичного коммерсанта» было уже некогда.

– Сядь нормально.

Чистодел, до того виновато сгорбленный, выпрямил­ся и робко поднял собачьи глаза.

– Рассказывай, кто погорел, на чем погорел.

– Вроде мужик был крепкий, верный, а вот… вчера взяли… За спекуляцию золотыми вещами.

– Как узнал?

– Жду его на месте – нету. Отъехал в сторону, звоню из автомата на квартиру. Соседка и рассказывает…

– Она тебя знает? – подгонял Приезжий.

– Да ни в жизнь! Просто делать старухе нечего, вот и треплется.

– А почему за спекуляцию?

– Он в золотоскупке оценщиком работал. Там, вид­но, и влетел.

– Что взяли на обыске, неизвестно?

– Соседка понятая была, видела. Говорит: брошки-колечки, деньги – не знаю сколько – и весы.

Тут Приезжему изменила выдержка.

– Весы?! Час от часу не легче!

– А чего весы?

– А то, что продаст тебя твой крепкий мужик, вот чего!

– Да почему?

– Деревня ты, барабанщик. Сделают анализ – и сразу видно, что вешали: вещи или песок. Дошло?

– Это вы точно – про анализ? – изумился Чистодел.

– Досконально. Был у нас показательный суд, один вахлак из старателей вот так же с весами влетел. Притис­нут твоего купца, припугнут статьей – и все, не станет он за тебя голову на плаху класть.

Чистодел нахмурился, но возразил довольно храбро:

– А чего он может сделать? Он про меня ничего не знает!

– Ну что-нибудь всегда…

– Да чтоб я сдох! Я про него много знаю, а он про меня – во! – и показал неопрятный кукиш.

Приезжий поймал кукиш в ладонь, даванул коротко, но Чистоделу и того хватило, чтобы сбить самонадеянность.

– Говори, как связь держали.

– Виделись только при деле, – Чистодел бережно разлеплял сплющенные пальцы. – Он мне нужен – я ему звоню домой, назначаю время. Встречались на улице в трех уговоренных местах по очереди. Я ему нужен – он пишет на Главный почтамт до востребования.

– Значит, фамилию знал!!

– А я Сергеев Петр Иваныч. Нас таких в Москве, может, две тысячи, а может, пять. Пойди, сыщи! И внешность у меня обыкновенная.

– Общие знакомые есть?

– Ни единого человека!

– Но кто-то же вас свел?

– Кто свел, тот, слава Богу, помер.

– Дома у купца хоть раз был?

– Не.

– На работе?

– Дурак я, что ли?

– Уж такой ты хитрый.

– А чего? – Чистодел уже снова воспрянул.

– Ну, если такой хитрый, вот тебе задачка – я, примерно, в Магадане, ты в Москве. Как ты меня най­дешь, барабанщик?

Чистодел не понял:

– Отобью телеграмму до востребования… как обыкно­венно: Ковалеву для Димы.

– Нельзя телеграмму. Как тогда?

– M-м… Тогда, пожалуй что, прости-прощай.

– А тебе надо очень. Ты соображай, раз хитрый. Ну-ка?

– А приехать можно?

– Милости просим. Хоть на два месяца.

Чистодел начал увлекаться игрой:

– Ага… Тогда в адресный стол, найду Ковалева В. И.

– Допустим, в Магадане их пять.

– Тогда буду нюхать, от которого Ковалева чем пах­нет… Дальше соседей тихонько поспрашаю – у кого, мол, есть такой приятель – иногда навещает, обрисую ваши годы, внешний вид, часто, мол, в столицу летает… На аэродроме девочек прощупаю… Надежда есть – за два-то месяца!

Приезжий помолчал, сжав крупный, прямо проре­занный рот. Барабанщику и не снилось, насколько опас­на проявленная им сообразительность.

– Так… Стало быть, хитрый. А этот твой купец… как его?

– Миркин.

– Он глупорожденный?

– Зачем? Он вполне.

– Так почему уверен, что он тебя не найдет? Если обэхээс поможет? Считаешь, ты хитрей всех?

Нет, этого Чистодел не считал. Он чувствовал, что Миркин, например, и умней, и изворотливей.

– Думаете, могут меня найти?..

– Могут найти.

Приезжий прикидывал: Миркина взяли по плевой статье. А вот участие в хищениях с приисков – другой коленкор. Потому выдавать Чистодела Миркину – нож острый. Но проклятые весы! Если крепко нажмут… пес его знает, этого Миркина, может, такой же барабанщик.

– Страховка нужна, – сказал он. – Не усек? Надо, чтоб твой купец пошел за одну спекуляцию. Тогда ему расчета нет никого закладывать. А пока мы этими весами все, как веревкой, повязаны.

Вообразив, что решения проблемы ожидают от него, Чистодел начал напряженно размышлять – то бишь мор­щить лоб, чесать в затылке, закусывать губу. Да, нужна страховка. Он даже ощутил ответственность за Борю Мир­кина – надо спасать парня! Тем более парень-то не вред­ный, добрый парень-то.

В процессе «размышлений» возникло и еще одно не­привычное чувство: хоть маленького, частичного превос­ходства над Приезжим. Все-таки провинциал, Москва для него – лес темный. Все-таки держится за меня. Да-а… Так, значит, страховка. Нужна страховка…

Приезжий тоже размышлял. В трудные минуты он соображал быстро и находил, как правило, нестандарт­ные решения. Перебрав несколько вариантов, выбрал, по его мнению, лучший. Не самый благоразумный. Даже авантюрный. Вариант наглый, стремительный, рожден­ный приисковой выучкой и природным коварством.

– Значит, говоришь, взяли вчера днем, барабанщик? Авось успеем. Пошли.

* * *

В течение последующих часов Чистодел наблюдал за своим спутником с отвисшей челюстью: уму непостижи­мо, что за человек! Ведь живет (однажды обмолвился) чуть не за полтыщи километров от Колымской трассы. В Магадане-то (который Чистоделу рисовался беспросвет­ным арктическим захолустьем) – и в том бывает наезда­ми. Откуда ж подобные таланты и повадки?!

Для начала Приезжему понадобилась уединенная те­лефонная будка и несколько монет.

Он набрал 02 и солидно представился:

– Ювелирторг беспокоит. Не подскажете телефончик в отдел экспертиз?

Чистодел аж вспотел, стоя рядом «на часах», – При­езжий сам на Петровку нарывается!

– Спасибо, записываю. (Это для достоверности: при его занятиях все должно записываться в голове).

«НТО зовется», – пробормотал он, крутя следую­щий номер, и сменил голос. Теперь начальственный ба­сок смягчал некоторый трепет перед серьезным учреж­дением.

– НТО? Это я говорю с секретарем?.. Очень хорошо. Извините, что беспокою, но тут вот какое дело: у нас в золотоскупке забрали весы… по делу Миркина. Так вот следователь Знаменский просил еще разновески привез­ти… Ну да, с каким экспертом мне связаться?.. Кибрит? Фамилия такая?.. Ага, понял. Хорошая фамилия. А имя-отчество?.. Спасибо, всего доброго.

Следующий шаг был тоже прост. При столь редкой фамилии он обошелся Приезжему в плитку шоколада и три-четыре обольстительных улыбки. И – вопреки прави­лу не выдавать адресов без года и места рождения разыс­киваемых – скучающая девица в киоске «Мосгорсправки» аккуратненько написала ему домашний адрес Зинаи­ды Яновны Кибрит. (На Зиночкину беду в адресных кар­тотеках отсутствовали только данные на оперативных со­трудников милиции и начальство). Прочтя адрес, При­езжий скомкал бумажку, бросил под ноги и махнул проезжавшему такси.

– Сразу еду.

– Я с вами? – почтительно осведомился Чистодел.

– Да, ты при мне. Пригодишься.

– Может, вперед покушаем?

– Мандраж, что ли?

– Да ведь рискованно. Сами на рожон…

– Дурак ты, барабанщик. Петлю надо рвать, пока не задушила.

* * *

Звериное чутье у Приезжего. Именно о связях Миркина и беседовали сейчас на Петровке. Перед Токаревым стояло двое весов.

– Эти изъяты дома, эти – на рабочем месте Миркина. За каждым оценщиком закреплены свои, – объяснял он Зиночке Кибрит.

– Не забудьте протоколы изъятия, я должна сослать­ся на них в акте. Пал Палыч, как он перескочил из газетных киоскеров в скупку?

– Пока не признается.

– Ювелирные курсы кончил, я проверил, – сообщил Токарев, роясь в бумагах. – Но что любопытно: кончил загодя, до того, как стал торговать газетами.

Знаменский секундно поразмыслил.

– Ясно.

– А мне – нет, – Зиночка ловко упаковывала весы.

– Да ведь киоск-то где – в Столешниковом. Очень удоб­но завести связи с перекупщиками, обрасти клиентурой.

– Глупа, – вздохнула Зиночка. – Значит, рабочие весы я проверяю на точность, верно?

– Да, – Токарев отыскал требуемые протоколы. – Вдруг обвешивал.

– А изъятые дома – на следы золота.

– И кремния, Зиночка, – добавил Знаменский.

– О! – удивилась она.

Кремний – спутник шлиха, то есть золота-сырца. О подобной возможности Знаменский с Токаревым не го­ворил, так что тот тоже выразил удивление:

– Однако… какие, собственно, основания?

– Да, собственно, никаких, – развел руками Пал Палыч.

– Раз никаких – это серьезно. Это интуиция! – зая­вила Зиночка.

У Токарева вырвался недовольный жест: он предпо­читал твердую почву фактов, а интуицию относил к области гаданий и домыслов.

Зиночка присела на край стола и провела с Токаре­вым воспитательное мероприятие: рассказала об удиви­тельном чутье, проявленном однажды Наполеоном.

Император имел обычай по утрам просматривать сто­личную полицейскую сводку. В перечне разнообразных, в том числе, надо думать, и серьезных происшествий им­ператорский взор выхватил почему-то краткое упомина­ние о задержанном накануне бродяге, которого полиция еще не удосужилась допросить.

– Привести ко мне! – внезапно распорядился На­полеон.

И вот заурядный тогдашний «бомж» прямо из грязной каталажки без всяких объяснений был представлен пред императорское лицо.

– Ну? – произнес Наполеон.

Ситуация не позволяла «бомжу» испытывать ни ма­лейших иллюзий. Государь все знал. Уж неведомо какими путями, но проведал он, что мнимый бродяга заслан в страну оппозиционной эмиграцией; что в столице есть у нее многочисленные сторонники; что готовится восста­ние, призванное свергнуть и физически уничтожить На­полеона.

И вот Наполеон произнес:

– Ну? – вероятно, достаточно царственно и внуши­тельно.

А в сущности, что еще мог он сказать при полном отсутствии информации? Стоило, к примеру, заикнуться об имени бродяги, цели его прибытия в Париж – о чем угодно – и разговор сбился бы на частности и сразу обнажил государеву несостоятельность.

Однако он произнес лишь грозное и всеобъемлющее:

– Ну? (Маленький шедевр интуиции).

И заговорщик, совершенно убежденный в осведом­ленности государя, глобально повинился, выдав имена, явки, планы, даты. Переворот был сорван.

– Это достоверно? – недоверчиво осведомился То­карев.

– Строго исторический факт.

– Любопытно… Но то все-таки Наполеон…

Знаменский понимал, что Токареву сейчас достанет­ся, Миша же от гневного наскока Кибрит безмерно растерялся. И, когда она замолкала, чтобы перевести дыхание, втискивался в паузу с бормотаньем: «Уважае­мая Зинаида Яновна… позвольте, я не хотел… Разумеется, Пал Палыч не ниже Наполеона… я отнюдь не имел в виду… совершенно верно, даже выше… вполне возможно… в своем роде…»

– Ой, опаздываю! – вскрикнула Зиночка, глянув на часы, и, одарив ясной улыбкой хохотавшего Пал Палыча, кинулась вон.

* * *

Жила Кибрит с сестрой, ее мужем и их двенадцати­летним сыном Сережей. Пятым членом семьи числился косматенький веселый песик Рикки.

Так как у сестры было ночное дежурство в госпитале, Зиночке предстояло накормить и загнать спать племянни­ка. Последнее давалось нелегко – это не Мишу Токарева отчитать. Раньше помогали сказки, но года полтора назад Сережка их отверг и теперь требовал от тети Зины историй «про преступников». И она – куда денешься – сочиняла истории, напропалую идеализируя действительность.

Пока стряпался ужин, Сережа был уполномочен вы­гулять Рикки.

Ах, как жестоко подвела Зиночку воспеваемая ею интуиция! Возясь на кухне, она даже мурлыкала дурац­кую и потому, наверно, модную мелодию…

Приезжий и Чистодел опередили ее примерно на час. И времени даром не потратили.

Садясь в такси, Приезжий еще не знал, как станет действовать. Это зависело от возраста эксперта с редкой фамилией, ее характера, состава семьи и проч. А более всего – от наития и удачи. Приезжий был чуток и насто­рожен, как взведенный курок, но твердо верил в свою счастливую звезду.

Городские соседи редко-редко знакомы друг с дру­гом, знал Приезжий. ЖЭК – наверняка волокита. Нечего болтаться по обочинам, надо вторгаться в центр инфор­мации. Где, кстати, тебя – ежечасно нарушающего Уго­ловный кодекс – меньше всего ждут.

И в адресный стол милиции был командирован взбод­ренный выпивкой и гипнотически-волевым напутствием Чистодел. Минут на двадцать пять он преисполнился гор­дости и самомнения, что позволило безбоязненно созер­цать милицейские погоны и изображать из себя какого-то там инспектора по расселению жильцов. Так были добы­ты первоначальные сведения.

А затем судьба дала Приезжему козырного туза в виде Сережки и Рикки. Мальчик мог бы и прищуриться подо­зрительно, и недоверчивым молчанием встретить рас­спросы незнакомцев. Но Рикки невольно сыграл роль предателя. Хоть и замороченный «диванной» жизнью, он глубинным инстинктом ощутил в Приезжем веяния и запахи исконной отчизны и крепкую руку охотника и укротителя.

Они обрели общий язык в долю секунды. Заворожен­ный тем, как шалавая собачонка, с грехом пополам умевшая подавать лапку, сейчас по скупому жесту незна­комца ложилась, застывала в стойке, мчалась отыскивать брошенный камешек и, поскуливая от нетерпения уго­дить, клала найденное к его ногам, Сережа даже не заметил, что сообщил кучу вещей о своей семье.

Приезжий отсеял главное: отец мальчика в отъезде, мать на дежурстве, а тетя Зина стряпает фрикадельки с морковью.

…Чуть слышно щелкнул замок, и Приезжий вошел в переднюю. Огляделся, кашлянул, давая о себе знать. Из кухни выглянула Кибрит.

«Хорошо, что молодая, – подумал Приезжий. – Кра­сивая – тоже хорошо. Все идет хорошо!»

Красивые женщины ни разу не огорчали Приезжего. С ними ему было немногим труднее, чем с Рикки.

Кибрит еще не видела его отчетливо, в подробностях. На нее только пахнуло опасностью.

– Что вы здесь делаете?

– Поджидаю хозяйку. Было открыто, и я позволил себе войти.

Открыто? Нет, такого за ней не водится. Осторож­ность! – предупредил внутренний голос.

– Я думаю, вы ошиблись дверью.

– Ни в коем случае! Имею адресок. Да и мальчик подтвердил, что именно здесь проживает Зинаида Янов­на Кибрит. И что сейчас она дома одна… Племянник ваш, не так ли? Очень симпатичный мальчик.

«Грабитель?.. Насильник?.. Кто он?.. Я не понимаю. Не понимаю!»

– Что вам, собственно, нужно?

– Лично мне – абсолютно ничего, уверяю вас. Я при­шел просить о снисхождении к одной заблудшей душе.

«Вот оно что! Шантаж. Никогда даже не думала о такой возможности».

Поняв, она как-то уравновесилась. Сказала холодно:

– Если не ошибаюсь, это связано с моей работой.

Приезжий развел руками:

– Увы… видит Бог, был бы рад прийти по другому поводу.

– Дома я о делах не разговариваю. Пожалуйста, на Петровку.

– Зачем же сразу гнать человека?

Перед ней стоял атлетически сложенный мужчина лет тридцати пяти. Ласковый, хитрый, наглый. Явно с примесью кавказской крови. В дорогом и слишком новом, необмятом костюме. По-русски говорил чисто, с какой-то трудно уловимой, но не южной примесью в манере выговаривать слова. Если б не ситуация, Зиночка нашла бы, что он несимпатичен, но недурен собой и не лишен своеобразного обаяния.