— О, конечно, — выговорила неуверенно, не зная, как объяснить ему, что она совершенно не хочет ехать на чьи-то похороны, — и зная, что не может ему объяснить, что она там все равно никого не увидит. В смысле того, кто им нужен. — Но… Вы уверены?..

— Да не тушуйся — уверен! — Этот подмигнул ей нагло. — Сашок с кем-то близким встречаться поехал — с кем-то, кого знал хорошо. Потому и один был, пацанов с собой не взял. Обычно-то с ним всегда джип еще с братвой был — Сашок не боялся никого, но мы-то за него… А тут один и не сказал никому, куда и чего, — втихую, сам. Значит, кто-то стрелку забил, сказал, что серьезный базар, все такое — че-то важное предложил. Мы уж гадали тут — может, мусор какой, в мусарне завязки были у Сашка, а мусор только втихую и встречался бы. Но скорей от братвы кто-то — и в авторитете, а то не рискнул бы. Да и Сашок с пустышкой не стал бы тереть.

Тот, кто сидел впереди, обернулся наконец — то не отрывал глаз от дороги, перестраиваясь из ряда в ряд в почти полностью заткнувшей Садовое кольцо пробке, а тут обернулся, потому что встали на светофоре. Тоже в черном, тоже коротко стриженный, тоже худой — только, кажется, ростом поменьше, потому что когда сидел к ней спиной, ей только макушка была видна.

— Ты слышь, Вован, — чего ей-то?

Он больше ничего не сказал, но ее собеседник вдруг забеспокоился.

— Да я че? Я ж так, объясняю, чтоб знала. — Он не то чтобы оправдывался, но, видимо, понял, что сказал больше, чем должен был. И тут же сменил тему. Чуть откидываясь, снимая очки, поворачивая к ней голову, проводя взглядом наглых глаз снизу вверх. — А ты класс! Вот Сашок тебе и махал — любил баб Сашок, Нинка и не в курсах, скольких он тут отымел. Не ты Сашке стрелку-то забила, а? Колись — ты? Чего б он один поехал, если не к телке?

Это так неожиданно прозвучало — и хотя он таким образом демонстрировал чувство юмора, она знала, каков подтекст у этого вопроса. И сразу напряглась, всем видом изображая недоумение, изумление, непонимание. Высоко подняв брови, глядя на него округлившимися глазами.

— Да это так я — прикалываюсь. Ты не тушуйся! — Он подмигнул ей. — Да ты, смотрю, и так не тушуешься. Класс девчонка, короче, — и сама класс, и смелая еще. Небось когда рвануло, испугалась — да, смелая?

Ей не понравилось, что он не увидел в ней растерянности и легкого испуга. Она это пыталась изобразить, как только оказалась в машине, — она просто обязана была испытать что-то вроде страха, иначе бы это показалось странным. К тому же она и в самом деле была растеряна.

— О, конечно, — это было так ужасно, — произнесла медленно, словно вспоминая. — Вы не представляете — это был просто кошмар, так внезапно, так страшно. И я была в таком шоке…

— Понравился, значит, Сашок? — Во взгляде у высокого появился неподдельный интерес. — Жалеешь небось, что до койки с ним не дошло? Так я заменю. А че — мой же старший был, значит, доделаю, чего он не доделал. Лады?

— Да, он был приятный. — Она и вправду не ждала сейчас таких предложений, они, как ей показалось, совершенно неуместны были в этой ситуации, но отказывать в лоб она не любила, ей проще было ответить туманно, а потом пропасть. И потому она как бы не услышала вопроса. — Но насчет остального — я не знаю. Раз он был женат…

— Да ладно — женатый не мужик, что ли? — Ему явно нравилась эта тема. — Колись — жалеешь? Я газету почитал — ну, думаю, счастливый был Сашок. Телка раз его только увидела, так сразу втрескалась — и в газете, понимаешь, про любовь свою, и по ящику. И даже с мусорами воюет за Сашка теперь. Придется от Нинки прятать тебя — она ж верняк читала тоже, узнает тебя, еще шмальнет прям там. Ты б про любовь с Сашком поменьше свистела — вот что я тебе скажу. Но ты не тушуйся, короче, — все нормалек будет. Постоишь, на людей посмотришь, думаю, увидишь кого надо. Ну а нет, в кабак поедем на поминки, там еще народ будет.

— Но… мне надо быть дома днем, в три часа. — Это была ложь, но прозвучало, кажется, нормально. — Мне должны звонить из газеты и с телевидения. И да, я совсем забыла, из милиции тоже должны звонить — они меня хотели вызвать сегодня, что-то им надо уточнить…

— Попозже приедешь. — Он снова оглядел ее всю, останавливая взгляд на ляжках, полностью открытых коротким платьем, — а потом поднимая его выше, словно зная, что она без трусиков, что нет ничего под непроницаемо-черными колготками. — Лично довезу — не боись. Нравился ж тебе Сашок — вот и помянешь. А потом вместе с тобой помянем, вдвоем…

— О… — протянула неопределенно, думая, что ей совсем не нравится тон, которым он произнес последние слова. — Я правда не была с ним знакома… Но милиция — вы же понимаете, они же будут звонить, а потом, может быть, начнут искать, они знают мой адрес…

— Пусть поищут! — Высокий рассмеялся коротко. — И кончай ты про мусоров — мне они по… Имел я их, короче. Думаешь, адрес твой и телефон откуда у нас — из мусарни, откуда еще?

Водитель снова оглянулся, многозначительно кашлянув, и длинный резко оборвал фразу.

— Да ладно, Васек, — че такого-то? Ну знает и знает — девчонка нормальная, трепать не будет. Ты, слышь, это — ты за нас потом особо не свисти. Нам-то по… до фонаря нам, короче…

Запищал мобильный, и он поднес его к уху, начав перебрасываться с кем-то невидимым непонятными ей словами. А она смотрела в окно. Джип ушел с Садового на Ленинский и тут понесся вовсю, оставляя позади другие машины, нарушая и подрезая, проскакивая на желтый и даже красный, летя к своей цели.

Ее предупреждали, что такое обязательно произойдет — в смысле встречи с этими, которые рано или поздно на нее выйдут. Но ей представлялось, что все будет иначе. Звонок, встреча, деловой разговор, демонстрация теми, кто придет на встречу, фотографий погибшего в компании разных людей. Ну в крайнем случае поездка — но заранее обусловленная поездка — в какое-то место, где, по их мнению, может быть тот, кто причастен к убийству. И опознание — желательно по фотографии и в любом случае не в упор, не в лицо.

А тут все началось не так. И говорили с ней без всякого уважения и пиетета, как положено бы с единственным свидетелем и явно союзником, защищавшим интересы их покойного друга и предводителя. Довольно развязно говорили, вдобавок допуская неприятные намеки на ее причастность и ко всему еще и пугая местью какой-то Нинки.

Конечно, все было не так плохо — просто не так, как ожидалось. Но она в который раз подумала, что, ввязываясь в эту историю, все представляла себе иначе. А реальность оказалась другой. И люди, с которыми ей приходилось общаться, тоже были другими — не теми, с кем она рассчитывала общаться. И относились к ней по-другому. И выяснялось, что у этой истории могут быть совсем другие, совсем не такие приятные последствия.

Она напомнила себе, что никогда не любила думать. И не стоит делать этого сейчас. Куда лучше радоваться, что она прекрасно выглядит, и хорошо, что она оделась именно так, и представлять, как она будет смотреться на кладбище. И не забивать себе голову ненужными мыслями — от которых тяжело жить, и портится настроение, и появляются сомнения, тревоги и страхи.

Меньше думаешь — лучше спишь. Так она изрекала, когда мама говорила, что ей надо задуматься всерьез — над учебой в школе или институте, над своим будущим и жизнью вообще и сегодняшним днем в частности. Или с комичной выспренностью замечала — «во многия знания многия печали». Или — «дуракам живется легче». И дурам соответственно тоже.

— Ну все, подъезжаем вроде. — Высокий убрал мобильный от уха, складывая его. — Как раз успели — до начала десять минут. Ты, короче, усекла, че я сказал?

— Да, конечно. — Она помедлила, это был очень серьезный момент, и ей важно было услышать, что он скажет, хотя она не рассчитывала никого увидеть здесь. — Но если я узнаю, он ведь поймет, кто…

— А ты не тушуйся — твое дело узнать, а остальное наше. — Он посмотрел на нее сверху вниз, может, даже подмигнул, может, улыбка была в его глазах — она не видела, он уже надел свои идиотские очки со слишком вытянутыми линзами. — Скажешь, что он — значит, он, и базаров с ним никаких не будет. Ты увидь только — а бояться сразу некого станет. Сечешь?

— Значит — значит, вы его… — Чересчур запоздалая догадка была достойна уж совсем непроходимой тупицы, но высокий вряд ли блистал умом, чтобы решить, что она играет. — Нет, я понимаю, он… а вы его… Я понимаю, просто это так страшно. И все поймут, что это я узнала. А у него могут быть друзья, они ведь… А милиция — ведь получится, что как бы я его убила, и…

— Я ж тебе сказал — не тушуйся, все решим, — покровительственно обнадежил он, для пущей убедительности похлопывая ее по ноге. Рука была некрасивой, слишком костлявой, со вздувшимися синими венами, и чересчур горячей — но ей почему-то было приятен такой личностный жест. — И че те думать, че с ним будет, — ты знать ничего не знаешь, и все дела. А мы тебя видеть не видели. А мусора пусть че хотят, то и думают — один… хрен ниче сделать не смогут. А мы тебя прикроем. Спасибо скажем, поможем там вопросы, может, порешать, какие тебе надо, лавэшек подкинем, не за спасибо ж — и никто до тебя не… Не предъявят те ниче, короче. За базар отвечаю. Сечешь?

Что ж, ее это устраивало. Она уже думала об этом и даже с Виктором говорила — о том, что тот, кого она узнает, он ведь может отпереться, тут ведь ее слово против его, доказательств нет. И пока будет идти разбирательство, он может ее убрать — запросто, что ему терять. Но Виктор ее успокоил, сказал, что у бригады этого Никиты репутация такая, что они выяснять не будут ничего — им только пальцем ткни, а они смертный приговор вынесут тут же.

Она была рада, что высокий подтвердил сейчас слова Виктора. Потому что… потому что ей уже начало казаться то, что казаться было не должно. А раз он их подтвердил — значит, можно было отбросить неприятные мысли.

— Ну че, Марина, давай готовься — чтоб в оба смотреть и не моргать? — Он сунул мобильный в карман, потягиваясь. — Ты, главное, узнай — а все вопросы мы сами решим. В обиде не останешься. Только помоги…

Он положил ладонь на ее ляжку, стискивая небольно — скорее по-дружески, чем похотливо, хотя похоть в жесте, безусловно, присутствовала. И она улыбнулась. Он точно был на ее стороне, и это было хорошо — но еще лучше, что никто из этих не истолковал неправильно статью и не обвинял ее в смерти их главаря, который отвлекся, рассматривая ее, и утратил бдительность и потому погиб. То есть все шло нормально — не совсем так, как хотелось, но все же нормально. Более чем…

Шесть часов спустя, сидя в огромном ресторанном зале, закрытом от посторонних, снятом для поминок, она уже так не думала. Чем меньше народу тут оставалось, чем больше теснел круг собравшихся, суживаясь до размеров бригады покойного, тем неуютнее ей становилось. Тем сильнее менялось выражение взглядов, которые она ловила на себе. Взглядов, которые становились все злее и злее — словно обвиняя ее в том, что она сидит тут впустую.

— Может быть, я пойду? — шепнула, склоняясь к высокому, которого уже переименовала в длинного. — Вы же видите, Володя, — я здесь одна чужая, всем это заметно, и вообще я тут только мешаю, это же все такое личное, не для чужих. Так, может…

— Сиди — сказал же! — злобно прошипел тот. — Сиди — еще, может, подвалит кто. Уйдешь, когда разрешу, — усекла?!

Она кивнула — слишком поглощенная своими мыслями, чтобы заметить, как тот, кто сидел рядом с вдовой, кто прослезился, произнося тост, не слишком трезвой походкой идет к ним через весь зал. И она даже не услышала, как он садится рядом с длинным. И даже не сразу среагировала на речь — только когда поняла, что говорят о ней.

— Ну че, пустышка, Вован? — Голос говорившего, глухой и заторможенный, был явно недружелюбно настроен по отношению к длинному. — Сказали ж тебе — че тащить ее сюда? А ты все в умные лезешь — «бля буду, узнает, за базар отвечаю». Ну и кого она, на хер, узнала?

— Да ты че, Серег? — Длинный оправдывался, он, кажется, даже был испуган. — Да только она ж видела — только она и узнает. Выходит, не было того — не все ж были.

— А ты че думал — вся Москва сбежится? — Говоривший был непреклонен. — Да кто угодно мог это быть с Сашком — может, старый кореш по зоне звякнул, Сашок один и поехал, а у того уже заказ был. А может, он пластита купить хотел, да поехал посмотреть, что за товар торгуют. Да че хочешь быть могло.

— Так мы ж с тобой базарили за это вчера. Ты ж сам сказал — идея ничего…

— Ну сказал — так она и есть ничего. Пустышка, короче. — Она покосилась краем глаза на говорившего, узнав того высеченного из камня, но не так умело высеченного, как истуканы с острова Пасхи, куда некачественнее. — Да ладно, я ж тебе не предъявляю особо. Но покумекать надо, че с ней делать.

— Насчет мусоров, что ль, — что насчет нас колоть начнут? — В голосе длинного слышалось облегчение. — Так объясню — вообще рот не раскроет. И…

— Да че мусора! — неуважительно оборвал его каменный, самый главный, видимо, после покойника. — Видал я мусоров! Они и так небось и на кладбище снимали, и тут — эти ж бляди похоронить спокойно не дадут человека. Да и че она скажет-то? Не, это фуфло. Я те вот че скажу — надо ей кой-кого показать из тех, кого не было тут. А перво-наперво Савву. Он со своими ночью в церковь приехал — не хочу, мол, днем светиться, мусорам на пленку попадать. Кабаки да казино, где он тусуется, мы знаем — ну вот туда ее и притащить. И остальных потом ей засветить — кто в Саввиной команде в авторитетах да бригадирах.

— Так че, пусть идет тогда? — Длинный даже не повернулся к ней, он говорил о ней как о чем-то неодушевленном и безликом. — Мы ж в ночной кабак отсюда еще, как говорили, — там-то она на кой? Пусть тогда валит…

— Она отсюда свалит, так потом ее вообще хер найдешь. Тут вот че надо… — Каменный задумался, усиливая ее напряжение. — Надо ее на пару-тройку деньков куда-то пихнуть, где за ней смотреть будут. Чтоб узнали, что Савва в кабаке сидит — а ее и искать не надо, тут она, снялись и поехали. Ты это — к себе ее возьми, пусть у тебя поживет.

— Да ты че, Серег, да куда ж я… — огорошенно пробормотал длинный. — Да у меня ж Алька, она ж мне…

— А че Алька? — Каменный выдавил на стол тяжелый смешок. — Растолкуешь, что по делу — не поймет, что ль? Ты ж не трахать эту привел — для дела. Альке по кайфу небось, когда лавэшки даешь, — так пусть поймет, что лавэшки не сами в карман падают, за них работать надо…

— Так я ж сидеть с ней не буду — я ж с ранья по делам, ты ж знаешь. — Длинный буквально молил. — Да и уговор же был — свои хаты для дел не трогать. Ляпнет потом, что там-то держали, — и че? Или и ее вместе с Саввой? Так помогла ж вроде — чего ее? Короче, нельзя ко мне, Серег, — ты ж в курсах…

— Ну ща придумаем. — Каменный многозначительно помолчал. — Не, не лезет ничего в башку, принял, видать, много. Надо б поспрошать у пацанов, у кого дача есть на примете пустая или хата — с такой телкой на даче посидеть самое оно, скучать некогда будет. Так под кайфом же пацаны — я ж разрешил по такому поводу, вот и нажрались. Да и с ними отпусти — мало того, что на хор поставят, так еще и рыло начистят. Тут блядей-то снимают, которые как хочешь встанут, и то рожи им разбивают — а этой точно наваляют. А куда ее потом в кабак с таким рылом?

Она слушала затаив дыхание, понимая не все, но большую часть. Стараясь не вдумываться в слова, внушая себе, что говорят не о ней или она неправильно все истолковывает. Но где-то внутри образовался кусочек льда, который рос и рос, превращаясь в ледяную глыбу, коловшую ее острыми краями, выстуживающую там все, грозящую вот-вот добраться до сердца и его остановить.

— Ладно, пусть валит, — разрешил наконец каменный. — Ты только это, Вован, — потолкуй с ней, понял? Чтоб совсем свалить не думала и все такое. По-нормальному потолкуй — чтоб после разговора твоего к мусорам не кинулась или в бега. И гляди — если с ней чего не так, тебе отвечать. Твоя идея — ты и отвечаешь. Усек?

Заскрипел отодвигаемый стул, и она, глядя в стол перед собой, увидела исподлобья, как каменнолицый уходит на свое место. Она не знала, понимал ли он, что она слышит их разговор, — ей было все равно. И то, что он лично к ней не обратился — она бы ему выдала горячую речь про то, что защищает их покойного главаря, а они о ней такое говорят, — ее уже не огорчало. Сейчас куда важнее было то, что ее отпускают. Что она может отсюда уйти.

Она даже не стала напоминать себе, что, когда ее сажали в машину у дома, она совсем не ждала такого. И что в рассказах Виктора все было иначе. Но когда длинный достаточно грубо поднял ее за руку и повел за собой, она спросила себя только одно: если у этой истории такая середина, то каким же будет ее конец?

Но ответа у нее не было. И если честно, она совсем не хотела его искать…