ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Заклинаю тебя, о дьявол, судом живых и мертвых, создателем мира сего, властителем ада и рая, немедленно убирайся из этого дома.

Священник, призванный изгнать из дома злых духов, стоял в проеме Центрального Входа, существовавшего со времен постройки замка Саттон, и оглядывался по сторонам. Он знал, он понял с того момента, когда прошлой ночью переступил порог этого дома, что здесь присутствует зло, а испуганная девочка, с которой его сразу же познакомили, находится во власти необъяснимого ужаса. Священник даже почти ожидал, что она, как часто делают такие дети, появится сейчас, в ту самую минуту, когда он начнет торжественный ритуал изгнания духов.

— Он повелевает тобой, проклятый демон, так же, как повелевает ветрами и морями. Он имеет над тобой такую же власть, как тогда, когда низвергнул тебя с небес в преисподнюю.

Наверху кто-то зашевелился.

— Он повелевает тобой так же, как тогда, когда повелел тебе отделиться от него.

Девочка спряталась в каком-то углу и следила за каждым его движением.

— Слушай же, сатана, и ужасайся! Изыди отсюда, испуганный и побежденный, когда Господь, наш Иисус Христос, суд держащий над живыми и мертвыми, наложит запрет на дела твои. Аминь.

Священник взмахнул рукой и трижды перекрестил помещение. Сверкнуло кольцо с изумрудом, и блеск драгоценного камня, по-видимому, привлек внимание девочки — она заинтересованно вытянула шею. Мелиор Мэри была на галерее над ним. Священник видел ее макушку. Он продолжил церемонию.

Когда его впервые пригласили изгнать из дома злой дух, он был еще совсем молодым священником Йоркской церкви. В том доме был ребенок, маленький мальчик, которого невидимый преследователь вытаскивал из постели и щипал до крови. Но только через два года, после еще нескольких таких церемоний, священнику стало ясно, что в подобных ситуациях обязательно задействованы дети. Казалось, они невольно служили приманкой, силой, питающей это невидимое зло. И он стал концентрировать внимание именно на детях — молиться за них, благословлять их, совершать над ними ритуалы, очищая их наравне с домом. После этого он приобрел популярность и преуспел там, где были бессильны другие. Вскоре он прославился под именем Бережный Священник, и его услугами стали пользоваться за пределами Йорка и ближайших окрестностей. Сам архиепископ освободил его от других обязанностей в церкви, чтобы дать возможность переезжать с места на место.

Он часто жалел, что священникам не разрешается жениться, потому что любил детей и умел с ними обращаться — немного по-детски, но в то же время строго и назидательно. Не последнюю роль в этом играла его внешность: Бережный Священник был высок, худощав, с аскетичным лицом, но улыбка преображала его, придавая взгляду какую-то детскую наивность.

Однажды, правда, он слишком много улыбался одной семнадцатилетней девушке, измученной жестоким привидением, и она влюбилась в него. После упорной борьбы с совестью, бывшей в нем сильнее всякого дьявола, он ответил ей тем же.

Бережный Священник никогда не мог забыть стыда за свою страсть, отвращения к самому себе и попыток отбросить мысль о желании обладать ею. Но в конце концов природа одержала победу, и они, оба невинные, слились на ложе любви и радости. Наказание не заставило себя ждать: изгнать дьявола не удалось, зло возобновило свои действия с еще большей силой, и девушка, потеряв последнюю надежду, спрыгнула с вершины Скарбороусских скал и разбилась о камни. Он исповедался самому архиепископу, чей ответ очень удивил его:

— Сын мой, тебя искушал дьявол, но наказал Бог. Я не настаиваю на твоем дальнейшем наказании и не хочу лишать тебя сана. Я молился о том, чтобы Господь указал тебе правильный путь, и на то воля Божья, чтобы ты продолжал уничтожать зло в душах напуганных детей. Иди с миром.

Но, несмотря на покаяние и отпущение грехов, Бережный Священник не мог не вспоминать по ночам это хрупкое тело, распростертое на камнях, как сломанный цветок. Да и мог ли он вообще когда-нибудь забыть прикосновения ее рук, поворот головы, ту сладость их совместного пробуждения и свое внезапное превращение из человека, давшего обет безбрачия, в любовника. Ничто не могло избавить его от этих воспоминаний, приносящих одни страдания, да он и не хотел забывать. Только мысли о своей давней любви грели его в суровой жизни, посвященной служению Богу и добру.

Когда Бережный Священник вышел из Большой Залы и стал медленно подниматься по лестнице, шелестя облачением, ему постепенно стала видна девочка, прятавшаяся над ним.

На ходу он прочел первые пять псалмов и окропил все вокруг себя святой водой, стараясь не смотреть по сторонам и опасаясь испугать ее. Осторожно, но целенаправленно он начал продвигаться по коридору к неподвижно висящей малиновой драпировке. Приближаясь к ней, он почти чувствовал биение сердца девочки.

— Молю тебя, Господи, войди в дом, принадлежащий тебе, — прошептал он.

Бережный Священник сделал еще шаг и остановился. В тишине он слышал прерывистое дыхание девочки, но не мог благословить ее. Зло, использовавшее ее как свой инструмент, необходимо было изгнать и полностью уничтожить, без малейшей жалости и сомнений. Он повысил голос с шепота до крика:

— Создай себе постоянное место в сердце твоей верной рабы… — Он замолчал, отдергивая занавесь и устремляя на нее властный взгляд, исполненный энергии. Девочка в ужасе и удивлении раскрыла рот и отшатнулась, когда он прокричал над ее ухом: — …Твоей верной рабы Мелиор Мэри Уэстон!

Бережный Священник занес над ней руку с огромным кольцом и трижды перекрестил. Затем быстро, чтобы она не успела увернуться, поймал ее за талию и заставил перекреститься саму.

— Это создание служит Господу нашему и никому более, — продолжал он. — И я приказываю уйти тому, кто находится в нем. Проклятый демон, я приказываю тебе, уходи из этого ребенка! Ибо я изгоняю тебя, и я — инструмент, избранный Богом.

Мелиор Мэри очень побледнела, и он спросил:

— Что случилось? ОНО здесь?

Девочка кивнула, от страха не в силах произнести ни слова.

— Не бойся, — успокоил он ее, — со мной воля Господня.

Бережный Священник никогда не чувствовал себя сильнее, чем в тот момент. Что-то в фиалковых глазах девочки, темных от нервного напряжения, напомнило ему о далекой любви, о сладком голосе, звавшем его в ночи. И он был готов защитить ее, изгнать дьявола.

— О, Господи Боже! — воскликнул он, когда занавеси вдруг взметнулись вверх, как от урагана. — Пусть в этом доме, именуемом Саттон, зло и злые духи утратят свою силу.

Но, сказав это, он понял: что-то не так — его голос растворился в воздухе, как голос гнома, пытающегося перекричать ветер. Но все же зло отступило, он был уверен в этом и произнес еще раз:

— Пусть утратят свою силу зло и злые духи в замке Саттон.

Никогда в жизни он не был так уверен в себе, его душа ликовала. Ему показалось, что потолок над ним накренился. Он протянул руки, чтобы защитить девочку, опрыскивая ее святой водой, и воскликнул:

— Господи, изгони зло, преследующее этого ребенка!

И с этими словами провалился в темноту, слыша крики и зная, что это голос зла.

В крошечном домике в Ислингтоне Амелия Фитсховард поставила на пол ведро угля и поднесла руки к груди. Дышать вдруг стало невыносимо трудно. Издавая хриплые звуки, она поняла, что наступил конец ее жизни, что недомогание последних нескольких дней достигло предела. Болезнь, истощившая ее до детской хрупкости, в конце концов надорвала сердце. Но необходимо было добраться до письменного стола и вынуть оттуда два жизненно важных письма, приготовленных на этот случай: одно на имя миссис Уэстон в Саттон, а другое — ее поверенному мистеру Пеннинкьюку. Она должна была успеть ради двух людей, зависящих от нее — Сибеллы и…

Но дыхание остановилось, перед глазами поплыл туман — жить ей оставалось считанные секунды. И тогда Амелия воспользовалась той силой, которая, как говорили, всегда была присуща Фитсховардам. Она мысленно заговорила с Сибеллой: — Бедное дитя мое, не горюй обо мне. Отправляйся к мистеру Пеннинкьюку в Холборн и проси его о помощи; затем начинай новую жизнь в доме Уэстонов. Убедись, что оба письма отправлены. Я всегда буду любить тебя.

Амелия без сил упала рядом с письменным столом, не в состоянии сделать больше ни одного шага. Ей было тридцать лет, но смерть придала ее изможденному лицу детскую мягкость, и Сибелла нашла мать с улыбкой, обращенной в вечность.

— …И все-таки что-то упущено, мадам. Нечто в самой атмосфере, хотя зло, преследовавшее Мелиор Мэри, ушло. Я не могу этого понять.

Бережный Священник покачал головой. Он сидел в элегантной зале Елизаветы на краешке позолоченного стула. Все вокруг — богатые бархатные драпировки, нежные тона обивки — диссонировало с его черной одеждой и аскетичным лицом. И даже мягкий свет множества свечей, стоявших в серебряных канделябрах, не мог скрыть его неловкости, желания снова оказаться на улице и стать обычным человеком, идущим под небосводом, благословенным Богом.

Елизавета озадаченно посмотрела на него:

— Но, святой отец, что вы такое говорите? Девочка впервые за многие недели спокойно спит. Она ведь вам сказала, что ОНО ушло. Вы же сами видели, как это происходило.

— Несомненно. Но все же я никогда не сталкивался с чем-либо более могущественным. Казалось, будто древнее и ужасное зло хотело покалечить мою душу.

Елизавета содрогнулась, а из темноты заговорил Джон:

— Я должен вам кое-что сказать, святой отец. Об этом не знает даже моя жена. Говорят, что на нашей земле и на живущих здесь лежит проклятие.

Елизавета повернула удивленное лицо в сторону мужа. Хотя священник не двинулся с места, лицо его дрогнуло. Он провел по щеке тыльной стороной ладони. На несколько мгновений воцарилась тишина.

— Что вы имеете в виду?

Этим вопросом Елизавета как бы скомандовала Джону подняться со стула, на котором он сидел перед камином нога на ногу.

— Существует легенда о древнем проклятии, распространяющемся на Уэстонов и все семьи, обитавшие в замке Саттон до них.

Заговорил священник:

— И что оно приносит с собой?

— Обычно смерть. Или отчаяние и сумасшествие.

— С давних времен?

— Говорят, что так. Фрэнсис Уэстон казнен, его сына Генри преследовала королева Елизавета, следующий наследник умер от какой-то болезни.

— А потом?

Джон налил себе французского бренди из графина, стоявшего на столе рядом с ним.

— Потом сэр Ричард Уэстон Третий во время гражданской войны был обвинен в неподчинении властям, а его сыновья, воевавшие на стороне короля, арестованы и посажены в тюрьму.

Вмешалась Елизавета:

— Но они освободились — ведь старший из них был вашим дедом!

— Да, он выжил, но не был счастлив. Моя бабушка помешалась, и эта болезнь передалась моей тетке.

— Сестре вашего отца? Той, что покончила жизнь самоубийством, когда была еще совсем юной?

— Да.

Комната тонула в темноте, и Джон повел плечами. Они опять замолчали, пока не заговорил священник:

— Но, я думаю, сэр, было что-то еще. Вы рассказали нам только саму легенду.

— Умирали совсем маленькие дети — наследник всегда находился в опасности, и это происходило слишком часто для простой случайности.

— А ребенок, который появился на свет, чтобы умереть?

Джон с любопытством посмотрел на священника:

— Откуда вы знаете?

— Он кое-что оставил в память о себе.

— Кто же это был? — спросила Елизавета.

— Лорд Чарльз Ховард — внук четвертого графа из Норфолка. Я нахожусь с ними в родстве через Генри Уэстона, который женился на Дороти Эрундел.

Фамилия Ховард живо напомнила Елизавете Амелию. Вместе с мыслью о том, насколько часто пересекались пути Уэстонов и Ховардов на протяжении многих лет, пришла и уверенность, что с подругой что-то случилось. Она не видела ее с тех пор, как уехала из Малверна, но предчувствие говорило ей, что эта хрупкая жизнь прервалась и больше не источает света.

Снова заговорил священник:

— Как умер мальчик?

— В агонии. У него разорвался какой-то жизненно важный орган. Послали в Лондон за доктором Уильямом Харвеем, но было уже поздно.

Снова воцарилась неловкая тишина. Елизавета спросила:

— Почему вы не рассказывали мне об этом раньше?

— Потому что я в это не верил. — Джон опять поднялся со стула и стал расхаживать перед камином. — Я верил только тому, что мог увидеть, услышать или потрогать, но теперь все изменилось. Тогда мне казалось, что эти несчастья — лишь стечение обстоятельств, цепь совпадений.

Священник повернулся в его сторону.

— Верить весьма нелегко, мистер Уэстон. По правде говоря, проще всего — смотреть на такие явления сквозь пальцы.

Елизавета спокойно поинтересовалась:

— Но как же Мелиор Мэри? Ведь наследники замка Саттон всегда в опасности. Что же с ней будет?

— Возможно, привидение было ее долей проклятия, — предположил Джон. — Может ли быть, что оно ушло навсегда, святой отец?

Вспоминая тот вихрь энергии, который бросил его на пол, кружась и завывая вокруг так, что он испугался за свои барабанные перепонки, священник неуверенно ответил:

— Не могу сказать. На вашем месте я бы не спускал с нее глаз.

— Это может повториться?

— Нет. Даже если ОНО есть… было, то должно уйти. Я изгнал все зло, обитавшее в доме. — Он задумался. — Но, возможно, ОНО находится не в доме. Где было наложено проклятие? Вы не знаете, мистер Уэстон?

— Нет. Отец однажды пытался поговорить со мной об этом, но я рассмеялся ему в лицо, так как был глуп.

Бережный Священник встал, внезапно ощутив страшную усталость. В свои сорок два года он так много душевных сил отдавал борьбе со злом, что иногда чувствовал себя вдвое старше. Иногда ему хотелось, чтобы его тяжкий труд был не столь утомительным. Он мечтал быть обыкновенным священником, стоять под протекающей крышей Йоркской церкви, слушать пение хора и ощущать свое слияние с камнями, древними, как само время.

— Я буду просить о благословении этого дома и вашей дочери, — сказал он, — и должен провести ночь в одиночестве и молитве в вашей церкви.

— А утром?

— Утром я уеду. Я сделал все, что мог.

Но когда его лошадь застучала копытами по мостовой, пересекая двор, проезжая мимо разрушенного Гейт-Хауса и оставляя позади замок Саттон, Бережному Священнику стало не по себе. Оглянувшись, он отметил, что дом выглядит заброшенным, возможно, из-за развалившейся каменной кладки — остатков великолепной крепости. И все же он исполнил свой долг.

Когда он ушел, Мелиор Мэри встала и подошла к окну. Она ожидала осиротевшую девочку из Лондона, которая должна была появиться вслед за письмом, полученным Уэстонами за час до отъезда священника. Узнав об этом известии, он сказал:

— Я уверен, что это провидение Божье, миссис Уэстон.

Елизавета посмотрела на него и печально улыбнулась.

— Да, Мелиор Мэри очень одинока.

— Они будут как сестры. Наши молитвы услышаны.

Вскоре стало видно карету — черную, отделанную кожей, отполированную и ухоженную стараниями конюшенных Джона Уэстона. Священник поставил свой экипаж ближе к краю дороги, и, когда карета проезжала мимо, разглядел пассажиров: Клоппер, девушку и маленькую девочку, которая, вероятно, только что сошла с лондонской почтовой кареты. Девочка, не старше двенадцати-тринадцати лет, обернулась, посмотрела на него, и на мгновение их взгляды встретились. На ней была бархатная шляпа с перьями, явно слишком большая — вероятно, когда-то принадлежавшая ее матери. Она спрятала под нее волосы, и только один локон, выбившийся оттуда, был какого-то утреннего цвета, с необычным розово-золотистым оттенком. Лицо ее с четко очерченными скулами и маленьким подбородком было печально-комичным, потому что она плакала и дорожная пыль, размазанная по щекам, служила как бы берегами для ручейков слез. Проведя по лицу рукой, она еще больше испачкалась и стала похожа на пятнистого щенка. Но глаза девочки цвета светло-зеленой воды были чисты и холодны. И в их глубине священник увидел что-то мистическое.

Один бесконечный момент они смотрели друг на друга — человек, изгоняющий дьявола, и девочка, владеющая древней мудростью и силой. Священник с первого взгляда понял, что она не знает о своем даре, не понимает, чем отличается от сверстниц. Неожиданно для себя он благословил ее, перекрестив. В ответ девочка улыбнулась, лицо ее просветлело и стало прекрасным, но по-прежнему исполненным таинственной силы. Интересно, что она и Мелиор Мэри подумают друг о друге? Возникнет ли между ними большая любовь или великая ненависть? И тут Бережный Священник понял, что только эта девочка сможет сдержать демона, преследовавшего Мелиор Мэри. Бог услышал все его молитвы. И священник с легким сердцем выехал из железных ворот и направил лошадь на север.

А в это время Сибелла Харт выглянула из кареты и в первый раз посмотрела на семью Уэстонов — отца, мать и дочку, которые стояли на пороге Центрального Входа в замок Саттон, чтобы поприветствовать ее.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Мелиор Мэри казалось, что замок Саттон, словно живое существо, полюбил Сибеллу с первого взгляда. Весело заблестела радуга витражей в Большой Зале, приветственно зашумела Длинная Галерея, а Главная Лестница важно засверкала в солнечных лучах. Незнакомка была радушно принята в дом. И наследница этого величественного здания тоже раскрыла свою душу навстречу девочке.

Но радовалась не только Мелиор Мэри. Джон и Елизавета приняли Сибеллу как дочь. Всюду было как-то по-новому благополучно.

Однако спокойствие продлилось недолго. В конце 1714 года, на первое Рождество с начала правления нового короля, в Саттон снова приехал Джозеф Гейдж. Никто не знал, где он был весь последний год. Таинственные дела далеко позвали его: в древнюю и неизведанную Россию и суетливые и полные приключений американские колонии. А в промежутках он пропадал в Европе, никому не говоря об этом ни слова.

Теперь он с высокомерным видом проследовал в зал Джона Уэстона, по дороге бросив на стул свою меховую накидку и положив поверх нее итальянскую позолоченную шпагу с бирюзой.

— Послушайте, Джон, — сказал он, — как, черт возьми, ваши дела с Георгом Ганновером? Я слышал, вы нарушили клятву верности.

Джон пожал плечами, и его глаза потемнели.

— Для человека, который редко бывает в Англии, вы слишком о многом слышите. Угощайтесь, Джозеф. Выпьем за нашего короля — Джеймса III.

Джозеф глотнул вина и посмотрел на Джона в позолоченный лорнет.

— Будьте осторожны, дорогой зять, помните о возможных общественных беспорядках. Не высказывайте своего мнения перед чужими людьми.

— А вы не чужой и не предатель, вы просто самый известный щеголь и мот в Лондоне.

— В пределах Англии — конечно, во всяком случае, так считают. — Голос Джозефа звучал грубо, совершенно не соответствуя его внешности. — Послушайте моего совета: поберегите себя, если не хотите закончить свои дни с дыркой во лбу.

Он откинулся на спинку стула, закинув ногу на ногу и снова превратившись в слащавого кота, но взгляд был жёсток, и Джон знал, что шурин прав. После смерти королевы Анны в августе прошлого года страна разделилась на отдельные группировки.

Могущественная партия виги поддерживала Георга из династии Ганноверов в качестве будущего короля; партию тори подозревали в поддержке Якоба, сына Джеймса II, живущего в Риме и пользующегося большой популярностью, как и Джеймс III. Но виги вели свою политику. Когда династия Ганноверов взошла на английский трон, никто из ее представителей не знал языка страны, выбравшей одного из них своим монархом. И в это смутное время, когда все обратили взоры в сторону нового претендента на трон, возобновились общественные беспорядки. Более двенадцати человек, собравшихся вместе и отказавшихся повиноваться, могли быть арестованы и даже преданы смерти.

— Приходите к обеду, Джозеф, — предложил Джон. — Хорошая еда и дорогое вино не дают человеку слишком много думать.

И, миновав согнувшегося перед ними в поклоне негра, оба мужчины подошли к лестнице. В это время дверь, ведущая в Малую Залу, распахнулась. В проходе, обнявшись, стояли Мелиор Мэри и Сибелла, раскрасневшиеся от беготни.

— Я знала, что вы здесь, — сказала Мелиор Мэри, бесцеремонно бросаясь к дяде. — Я видела вашу карету. Где же вы были так долго? Это моя названая сестра. Сибелла, познакомься, это мой дядя Джозеф.

Но Сибелла Харт лишь мельком взглянула на своего нового родственника Джозефа Гейджа. А тот сразу же полюбил ее со всей страстью, на которую был способен, и уже сейчас знал, что в один прекрасный день будет обладать ею. И она, совсем еще дитя, испугалась его страсти и опустила глаза, проявив таким образом учтивость.

— Прелесть, — сказал Джозеф и поднял свой лорнет. Его рука вздрагивала так незаметно, что только Черномазый разглядел это и сразу понял, в чем дело. Сибелла подняла глаза, и взгляд ее как будто спрашивал: «Вы ведь не причините мне зла?» И Джозеф так же без слов ответил: «Никогда в жизни!»

Он самозабвенно влюбился в эту девочку с первого взгляда.

Джозеф смотрел на нее не более минуты, но что-то все же обеспокоило Джона, и он громко, даже слишком громко, сказал:

— Иди сюда, Сибелла, сядь рядом со мной. А ты, Мелиор Мэри, сядешь рядом с дядей Джозефом.

Но когда шурин как-то поспешно уехал из Саттона, Джон засомневался, не глупо ли он себя вел. Однако через два дня этот плут вернулся с жемчужным ожерельем в руках и надел его на шею Сибелле.

— Это тебе на Рождество. Я бы с удовольствием купил куклу, но не нашел ничего стоящего.

Джон снова забеспокоился, но на следующее утро Джозеф опять уехал. Его карета прогромыхала по двору, и люди, наблюдавшие за ним из окон, видели только краешек алого сюртука, завитый белоснежный парик до плеч и рубины, сверкающие на пальцах и шпаге. Он пропал еще на шесть месяцев.

В последующие три года он посещал замок Саттон едва ли более дюжины раз. Но каждый его визит был связан с массой удовольствий: Черномазый, одетый в какой-нибудь экзотический наряд или в великолепную ливрею, бежал впереди, а карета Джозефа, следовавшая за негром, была доверху набита подарками со всех концов света. Затем — блеск драгоценных камней и волна благовоний, потом он снова пропадал.

Между этими яркими появлениями в замке Саттон царило такое же спокойствие, как до ухода Елизаветы из дома. Но это спокойствие было обманчиво. Никто из Уэстонов уже не был таким, как раньше. Сибелла Харт, которая была мягче и добрее Мелиор Мэри, хотя тоже отличалась некоторой суровостью, неуловимо нарушила равновесие в семье.