Серебряный лебедь

— У нее была скучная жизнь по сравнению с твоей. Не было ни любовников-солдат, ни побегов из дому, только жестокий опекун, заставивший меня выйти замуж за деньги в обличье довольно красивого мужчины Джона Уэстона, от которого я через три года родила ребенка.

На следующий день они увидели, как весна пробивает себе дорогу, спускаясь с темных, покрытых цветами холмов и сверкая среди камней. Они долго гуляли, передвигаясь очень медленно, так как Поупу и Амелии было трудно идти быстро. Впервые увидев хрустальный ручей, они не смогли удержаться от восхищенных восклицаний. Поуп опустился перед ним на колени, погрузил руки в прозрачную воду, никогда не ведавшую прикосновений человека, и поднес ее к губам.

— Выпейте, Амелия, — предложил он, — похоже, это волшебная вода. Может быть, мы нашли панацею, которую оба искали.

Она опустилась на землю рядом с ним; воздух с болезненными хрипами вырвался из ее груди.

— Если бы не дочь, мой недуг не очень беспокоил бы меня. С тех пор как умер Ричард, жизнь мне не в радость.

Поуп криво усмехнулся. Борьба физической слабости с талантом никогда не давала ему покоя, а в дни, когда не оставалось сил выражать свои мысли на бумаге, он часто думал о самоубийстве.

— Моя жизнь — это затянувшаяся болезнь, — ответил он.

Амелия печально улыбнулась. Она была одной из немногих, кто его понимал.

— А вода холодная? — спросила Мелиор Мэри, подбегая к ним. — Мама, можно я помочу ноги?

Елизавета кивнула, снимая туфли, чтобы войти в воду вместе с дочерью. Маленький поток весело бурлил.

— Жаль, что я не взяла Сибеллу! — сказала Амелия. — Ей бы понравилось. Она обожает плескаться в воде.

Солнце скрылось за тучами, и неизвестно откуда вдруг задул ветер. Последние слова Амелии — «в воде» — несколько раз необъяснимо отозвались эхом, а Мелиор Мэри задрожала, стуча зубами. Ею овладело какое-то странное и страшное чувство, и Амелия, вероятно, тоже ощутила его, потому что добавила:

— Ведь правда, ты всегда будешь присматривать за Сибеллой, Мелиор Мэри?

— Не знаю, — правдиво ответила девочка. — Я ведь никогда ее не видела.

— Но вы познакомитесь и станете как сестры.

Опять вышло солнце, но Мелиор Мэри все еще было не по себе.

— Клоппер, это предзнаменование? — спросила она.

— Что?

— Эхо и холод.

— Вы слишком забиваете голову разными историями. Лучше помогите-ка мне распаковать эту корзину и наденьте чулки.

В тот вечер в их курортном доме был званый обед, который проводился для гостей раз в неделю. За длинным столом Поуп оказался рядом с миссис Майр. Ее резкий голос беспрестанно звучал у него над ухом.

— Дорогой Александр, — говорила она, — я могу вас называть… Я большая любительница искусства, у меня… Я знаю все пьесы… Вы верите в то, что актеры Уильяма Шекспира были… Я сама вам покажу… Мой последний муж был тронут до слез, и… Я, смею похвастаться, довольно разносторонняя и, так сказать…

— Правда?

— О да, да! Вы не почитаете нам… Или, быть может, я… Это было бы…

— К сожалению, это невозможно. Мы уже договорились играть в карты.

— Тогда я сыграю с вами, — проговорила она, наконец закончив свою мысль.

Поуп раздал карты, и миссис Майр, Елизавета и Амелия сели играть в ломбер, но скоро устали. И тогда Елизавета спросила:

— Амелия, помнишь, как ты нам гадала, когда мы были маленькими? Не погадаешь сейчас?

— О! — восхитилась миссис Майр. — Вы правда… Я полагаю… Когда мой последний муж был… Я знала, говорю вам, я знала.

Амелия засмеялась.

— В нашей семье всегда кто-то обладал ясновидением, но, по-моему, меня этот дар обошел.

— Но все равно это очень увлекательно. Пожалуйста, откройте нам значение карт.

Поуп передал Амелии колоду, а она отдала ее Елизавете.

— Хорошенько перемешай и разбей на три части.

Хотя Амелия и не была на самом деле одарена, она сразу же увидела по семи разложенным картам, что Елизавета никогда не выйдет замуж за Поупа, что по какой-то непонятной причине она вернется к Джону Уэстону и что вокруг Мелиор Мэри собираются зловещие силы.

— Я мало в этом понимаю, — предупредила она, улыбнувшись, — но ты должна всегда быть мягка с Мелиор Мэри, Елизавета.

— А мое будущее? Я буду счастлива?

— Я думаю, так же, как все.

— О, дорогая, звучит не очень заманчиво.

— Не стоит верить мне. У меня нет семейного дара.

Но миссис Майр уже громко восклицала в нетерпении:

— Погадайте и мне тоже! О, пожалуйста! Я уверена, что у меня…

Амелия разложила карты.

— У вас будут еще мужья. По крайней мере, два.

— О! Это просто шокирует!

Но ее маленькие глазки засветились весельем, и она прострелила Поупа многозначительным взглядом. Настала его очередь. Амелия видела, что он будет влюбляться, и не раз, после того как Елизавета вернется к Джону. Но никто не примет его в свое сердце навсегда. Он умрет холостым.

— Вы возвыситесь еще больше, чем сейчас, сэр, — пообещала она. — Ваше имя войдет в историю.

— А детей в школе будут заставлять учить мои стихи, за что они возненавидят меня?

— Да.

Все засмеялись, и на этом гадание завершилось.

— Ну что же, — сказал Поуп, — говорят, я пользуюсь успехом, но неужели я встану рядом с такими гениями, как Гомер и Шекспир?

Несколько дней спустя Амелия провожала Поупа и всю его компанию, решивших удалиться от общества. Елизавета обернулась посмотреть на нее — худая, очень красивая, она тонкой рукой махала им вслед.

— Увижу ли я ее когда-нибудь еще? — вырвалось у Елизаветы.

Неожиданно ей ответила Мелиор Мэри:

— Нет. Но мы увидим Сибеллу.

…Июль 1711 года подходил к концу, а Джон Уэстон был безмятежно спокоен; его заботил только друг Поупа Карилл, который мог нарушить все планы.

Поэт рассматривал молчание как хороший признак, но каждый день ожидания все больше и больше беспокоил Елизавету.

В конце концов они стали раздражать друг друга. Однажды, когда Поупа мучили столь привычные головные боли, он проворчал:

— Ну, что с вами? Вы видите этого проклятого тирана в каждой тени. Держите себя в руках, Елизавета!

Она ничего не ответила, просто встала и вышла из комнаты. После бесполезных упрашиваний вернуться к нему Поуп сдался и уехал домой. После такого охлаждения он не навещал ее несколько дней, поэтому Елизавета была одна, когда в переднюю дверь раздался стук, которого она так долго ждала и боялась. Испуганный возглас Клоппер, открывшей дверь, все объяснил. В дверях ее маленькой комнаты стоял Джон Уэстон, загородив проем своей огромной фигурой.

— Ну? — только и сказал он.

— Что вы имеете в виду?

— Где она?

Елизавета заплакала.

— Нет, Джон, нет! Вы не можете ее отобрать, вы не имеете права!

— У меня есть на это все права, черт подери! Мелиор Мэри — наследница Саттона и должна находиться именно там. А не в этом несчастном хлеву. Так где же она?

Но по крикам, доносящимся из другой части дома, Елизавета поняла, что кучер, сопровождавший Джона, уже поймал девочку и она брыкается и борется изо всех сил, пытаясь защитить себя. Однако помощь, оказывается, была рядом: взглянув поверх массивных плеч Уэстона, Елизавета увидела раскосые голубые глаза Тома, который молча приближался, держа в руке лопатку для угля. Ее взгляд выдал мальчика. Джон резко обернулся и одним ударом сбил его с ног. Появилась Клоппер, потирая ушибленную руку.

— Проклятый негодяй! — воскликнула она.

— Бриджет Клоппер, молчать! Твои выходки всем давно известны!

— Они были известны вам в прошлом, Джон Уэстон! — прокричала Бриджет в ответ. — Господь осудит вас за лицемерие, и вы еще будете страдать из-за своего внебрачного ребенка!

Елизавета не верила своим ушам, но у нее не было времени осмыслить эту фразу: кучер пронес на плече Мелиор Мэри, с головой завернутую в свою мантилью и похожую на беззащитного котенка, которого собираются утопить.

— Оставьте мою дочь в покое, вы, монстр! — кричала она, напрягая все силы. Но Джон только смеялся, приводя ее в бешенство.

— Вы никогда больше не увидите своего ребенка, мадам. Мы с сэром Уильямом Горингом позаботимся об этом. — Он схватил ее за волосы и дернул так, что она не удержалась на ногах.

— Я подам в суд!

Это окончательно развеселило Джона.

— Подавайте, пожалуйста. Вы поймете, что там тоже не питают особых симпатий к женщинам, осквернившим брак. — Он отпустил ее, толкнув на стул. — Я буду рад, если никогда больше не увижу вас, — сказал он и вышел из дома, громыхая тяжелыми ботинками. Сидя в карете, он снова засмеялся, торжествуя свою победу. Он все уладил одним ударом. Наследница отправлялась домой, и никто больше не помешает ему. Джон Уэстон даже не догадывался о том, что ему вскоре предстоит пережить.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ночь была сплошным кошмаром — стояла жара, и в воздухе разливалось какое-то напряжение, которое мешало спать и превращало сны в расплывчатые и странные видения. На улице все купалось в свете луны, выглядывающей из проплывающих по небу облаков. Этот свет проникал в замок Саттон и падал на лицо Джона Уэстона, спавшего в одиночестве на своей огромной кровати. Ему снилась охота.

Он в красном плаще мчался галопом на черной лошади, глаза которой сверкали, как два драгоценных камня. Он оставил других охотников далеко позади, преследуя лису и загоняя ее в лес. Но, приблизившись к зверю, он увидел ведьму в обличье лисицы; она расчесывала хвост маленькой лапкой, похожей на человеческую руку. Когда ведьма-лиса взглянула на него, он понял, что это Елизавета; у нее были заостренные уши, блестящие колючие глазки и человеческие ноги, как бы в насмешку заканчивающиеся черными лисьими лапами.

— Я понимаю, — сказала она, — ты на меня охотишься. Но сможешь ли ты меня убить?

— Да, — ответил он и уже занес над ней кнут, но не сумел ударить съежившегося зверька. Увидев его слабость, ведьма-лисица вскочила и побежала в лес, быстро перебирая человеческими ногами. Исчезая в лесной чаще, она закричала — закричала так, как кричат от ночного кошмара; его лошадь встала на дыбы, и он почувствовал, что падает… падает…

Джон проснулся. Он лежал на полу лицом вниз, и одна из четырех занавесей над его кроватью обмоталась вокруг шеи, как веревка. Он стал высвобождаться из нее и снова услышал крик. Откуда-то из глубины дома вновь донесся тот ужасный звук, от которого кровь застыла у него в жилах и волосы встали дыбом.

Трясущимися руками Джон распутал занавеску и зажег свечу, стоявшую у изголовья. Он не был нервным, напротив, его можно было назвать смелым человеком, но этот страшный звук испугал его, заставив вспомнить давным-давно забытое — легенду о проклятии, лежащем на замке Саттон. Он узнал о нем, будучи еще мальчиком, и с презрением посмеялся над этими россказнями — семейной историей о том, что много веков назад королева викингов Эдит, дочь Эрла Годвина и жена короля Эдварда Исповедника, наложила проклятие на замок Саттон и его хозяина на все времена. И с тех пор на протяжении нескольких столетий здесь постоянно происходили разные беды. Построили два замка — сам Саттон и еще один, — но их обитатели не нашли здесь счастья. Им суждены были только смерть, сумасшествие и постоянные неудачи. Джон настолько скептически относился к этому, что однажды сказал:

— Сэр, неужели вы и вправду думаете, будто я верю в то, что проклятие, наложенное в 1084 году, действует до сих пор?

Отец в упор посмотрел на него.

— Сын мой, многое зависит от глубинных чувств человека. Существует предположение, что каждое трагическое событие подпитывает зло, поэтому вместо того, чтобы потерять силу, оно, наоборот, только набирает ее.

— А как проклятие подействовало на вас?

К удивлению Джона, его отец Ричард Уэстон, пятый член семьи, носящий это имя, побледнел.

— Есть вещи, о которых я никогда не говорю, — ответил он и немедленно вышел из комнаты.

Джон забыл обо всем этом, никогда ни на минуту не задумываясь о подобных вещах. Но сейчас он был напуган. Что-то ужасное присутствовало в темноте дома, и он должен был найти ЭТО, чем бы оно ни оказалось, и посмотреть ему в лицо. Злясь на самого себя за малодушие, он вышел в коридор и замер.

В Большой Зале, находящейся справа от него, было совершенно спокойно, но все же он осторожно перешел в одну из галерей и посмотрел вниз. Там ничего не происходило, только лунный свет играл на витражах. И лишь тогда он впервые подумал, что этот ужасный крик могла издать Мелиор Мэри.

Но такого не могло быть. В течение трех лет, с тех пор как Джон вернул ее домой и восстановил все отцовские права, Мелиор Мэри была примером хорошего поведения. Она никогда не разговаривала невежливо, хотя, в сущности, вообще была неразговорчива. Девочка делала уроки, ела, никогда не упоминала о матери — в общем, никому не доставляла хлопот. Но теперь, когда в странном лунном свете он подумал о ней, в нем впервые заговорила совесть. Не была ли она слишком послушной? Не была ли эта покладистость прикрытием чего-то еще? Дочери уже почти двенадцать, и скоро она перейдет в более зрелый возраст. Джон вышел из галереи и направился в спальню Мелиор Мэри, которая когда-то принадлежала Кэтрин, одной из дочерей сэра Ричарда, основателя поместья Саттон. В Длинной Галерее рядом с портретом мужа Кэтрин сэра Джона Роджерса висел ее портрет — дама с круглыми голубыми глазами и золотистыми волосами. У сэра Джона Роджерса было темное капризное лицо, а в ухе сверкала бриллиантовая серьга. Их праправнучка Елизавета вышла замуж за Чарльза Стюарта, шестого герцога из Леннокса и третьего герцога из Ричмонда, и таким образом вошла в сословие пэров. Джону очень хотелось думать, что хотя бы часть его семьи не запятнана — он не мог отвести от себя тень, которую наложил на них его дед, владелец гостиницы. Но у него уже не было времени размышлять об этом, потому что он дошел до комнаты Мелиор Мэри и тихо открыл дверь.

Горела свеча, и занавеси, укрывавшие кровать, были откинуты, но Джон не мог понять, под одеялом ли его дочь или там просто лежала подушка. Он поспешил к кровати, но услышал ее шепот из угла комнаты:

— Не подходите ближе! Там что-то стучит.

Его охватил ужас. В тоне дочери была какая-то угроза, испугавшая его больше, чем сами слова. Он обернулся и увидел, что девочка сидит в углу, съежившись, подтянув колени к подбородку и широко раскрыв глаза.

— Мелиор Мэри, в чем дело? — спросил он. Его голос слишком громко прозвучал в спящем доме.

— Кто-то стучит по моей кровати.

— Кто стучит? Кто здесь был?

— Никого. Я зажгла свечу, но стук не прекратился. Здесь находится то, чего мы не можем видеть.

Джон хотел сказать ей, что это глупо и что давно пора вырасти из детских страхов, но, посмотрев на испуганное лицо дочери, сказал совсем другое:

— Наверное, кто-нибудь из слуг пошутил.

Она с недоверием посмотрела на него.

— Пойдем поищем, Мелиор Мэри, — предложил он. — Я выдерну им ноги из спины, если найду.

Но, когда они обыскали каждый угол, стало ясно, что в комнате никого нет.

— Ушли, — успокаивал Джон, — выскользнули в дверь, когда я вошел. Ложись, дитя мое.

Он обнял дочь, собираясь отнести ее в постель, и почувствовал, что она дрожит.

— Не хочу. Можно я буду спать со своей гувернанткой?

— Нет, Мелиор Мэри. Здесь никого нет, ты же сама видела.

Но это происшествие потрясло его больше, чем он предполагал, и, прежде чем идти спать, Джон решил еще раз осмотреть Длинную Галерею. Свет из окон казался похожим на пламя. При королеве Елизавете пожар уничтожил огромную башню Гейт-Хауса, почти все его крыло и часть галереи, связанной с ними, и суеверные слуги утверждали, что чувствовали запах гари и слышали звуки бушующего пламени, а в ту ночь даже упрямый Джон вынужден был признать, что эта часть дома освещена ярким светом. И все-таки он направился туда, где когда-то был проход, теперь закрытый в целях безопасности. Второй раз за ночь все в нем сжалось от ужаса. Откуда-то из-за заграждения — Джон не понял откуда — отчетливо послышались рыдания. Кто-то изливал свои страдания в разрушенной галерее, и он, понимая, что соприкоснулся с потусторонним миром, резко развернулся и поспешил к себе в спальню, для своей же безопасности не оборачиваясь.

Елизавета провела невозможные три года с тех пор, как у нее забрали Мелиор Мэри. Она упрашивала всех своих друзей, имеющих хоть малейшее влияние в обществе, поговорить с Джоном и убедить его вернуть ей дочь, а Поуп так ревностно делал то же самое, что его репутация была совершенно загублена, и католическая церковь обвинила его в похищении жены Джона Уэстона. Последний удар им обоим нанесла миссис Нельсон, которая считала своим долгом навестить всех, кто имел отношение к этому делу, особенно Елизавету.

— Дорогая моя, я не могу не сказать вам… — начала она, усаживаясь на стул и растягивая губы в тонкую улыбку, которую при подобных обстоятельствах считала необходимой.

— О чем? — невинно спросила Елизавета.

— Мне так вас жаль, дорогая, — ответила миссис Нельсон, меняя тактику.

— Вы виделись с Джоном?

— Да, вы не ошиблись.

Она устремила на Елизавету свои колючие карие глаза, и подбородок, уже подпорченный возрастом, сморщился от удовольствия.

— Вы, несомненно, понимаете, моя дорогая Елизавета, что пожертвовали своей жизнью ради беспутного донжуана, жестокого сердцееда, для которого человеческая душа — ничто.

Елизавета непонимающе посмотрела на нее:

— Вы говорите о Джоне?

Миссис Нельсон безмятежно улыбнулась.

— Нет, я говорю об этом негодяе Александре Поупе.

В юности Дженни Нельсон была очень хорошенькой белокурой стройной девушкой, но двуличность, склонность высказывать совершенно противоположные мнения и бросать преувеличенные обвинения за спиной ничего не подозревающих друзей не украсили ее. Светлые волосы стали редкими, тело — толстым, нос заострился, а взгляд потяжелел. Тем не менее она была о себе высокого мнения и, будучи вдовой, считала себя прекрасной партией для любого мужчины. Но неиссякаемая ревность к представительницам своего же пола, особенно к тем, кто был умнее и красивее ее, не иссякла с годами. Поэтому кредо миссис Нельсон было обесчестить, испортить, привести к разрыву, и ее жертвами становились в основном те, кто мог помешать ей завести любовника.

Итак, сейчас она занялась Елизаветой, потому что ведь Поуп был ее, Дженни, любимцем. Миниатюрный поэт однажды одобрительно отозвался о ее поэтических исканиях и даже улыбнулся с видом знатока, или, во всяком случае, ей так показалось. Какое значение имела его фигура? Дженни Нельсон в глубине души была распутницей и не запрещала себе мечтать о потенциальных возможностях мужчины, попавшего в ее сети. И она убедила себя, что Поуп, оказавшись в них, не обманет ее ожиданий.

— Что вы имеете в виду? — спросила Елизавета.

Вошла Клоппер с серебряным чайным сервизом в руках, поэтому миссис Нельсон успела собраться с мыслями.

— Поуп гадко использовал вас, — ответила она, когда за прислугой закрылась дверь. — Он ужасный негодяй, даже страшно перечислять его жертвы. Обе сестры Блаунт, Бетти Мэриот, Петси и еще кто-то. И, кроме того, говорят, что он сходит с ума от любви к Арабелле Фериор и… — она сделала паузу. — И, конечно, ко мне.

— К вам? — переспросила Елизавета.

— Да, ко мне. Он намекал о своих намерениях, пока не появились вы. А думать, что вы пожертвовали своей бедной дочкой ради этого монстра…

— Понятно, — очень спокойно произнесла Елизавета. — Вы хотите сказать, что он находится со всеми этими леди в близких отношениях?

— О, прошу вас!

— Почему я должна стесняться прямых слов, миссис Нельсон? Вы же не стесняетесь.

— В таком случае я подтверждаю вашу догадку.

— А вас он обесчестил в обмен на обещание жениться?

Миссис Нельсон опустила глаза под прямым взглядом Елизаветы.

— Конечно, я не позволила ему добиться своего, даже несмотря на его сладкие речи. — Она снова смело посмотрела на Елизавету. — Но не у всех же такой сильный характер, как у меня.

Елизавета улыбнулась.

— Ну надо же, миссис Нельсон! Удивительно, как Поуп находит время написать хоть строчку, если он так занят развратом! Но я рада за вас — честь вдовствующей женщины не пострадала.

— А как же теперь вы, миссис Уэстон?

— Вы ведь не поверите ни одному моему слову. Такова уж несчастная доля так называемой падшей женщины. Стоит ей допустить малейшую оплошность, как радостные сплетницы мира сего захлопают в ладоши и закричат: «Ах! Распутство было написано у нее на лице!» Если она станет все отрицать, ее заодно назовут лгуньей или, что еще хуже, слишком непривлекательной, чтобы примкнуть к развратным кругам женщин, расторгнувших святые узы брака. Я, однако, надеюсь, вы допили чай, миссис Нельсон. Позвольте с вами распрощаться.

Но, несмотря на свою выдержку, Елизавета была расстроена, и это послужило толчком к разладу. Она не принимала Поупа в течение трех недель, в конце концов столкнулась с ним на улице и заставила признаться, что он вел переписку с разными женщинами и клялся им в любви.

— Но неужели вы не понимаете, Елизавета, что я делаю это только во имя спасения моей души? Я понимаю, что я не более чем жалкий пигмей, и поэтому сотни раз благодарил судьбу за вашу любовь ко мне. Я хотел, чтобы с теми, другими, у меня завязалась дружба, нет, неправда… флирт, чтобы выглядеть в своих глазах более мужественным. Понимаете меня?

Этого было достаточно, чтобы она поверила. Прошло уже более трех лет с тех пор, как они полюбили друг друга, и Елизавета теперь очень хорошо его знала. Для Поупа было нормальным заигрывать с другими женщинами на словах, оставаясь верным только ей.

Крик и ветер слились воедино, и морозной ночью Мелиор Мэри в ужасе проснулась. Она зажгла свечу, которая теперь всегда стояла у ее кровати, но ничего не обнаружила. И все же девочка чувствовала, что рядом с ней, разглядывая ее, сидит что-то очень холодное. Воздух в комнате был таким студеным, что изо рта шел пар, а когда вой ветра перешел в рев, по деревянной оконной раме кто-то заколотил. К Мелиор Мэри опять пришло невидимое зло, чтобы превратить в кошмар еще одну ночь. Она услышала тоненький голосок, в котором с трудом узнала собственный крик:

— Христос хранит меня! Господь хранит меня! Оставь меня в покое!

Словно в ответ на ее слова стук усилился, что-то колотило прямо над головой, будто желая раскрошить череп на мелкие кусочки. Мелиор Мэри в ужасе засунула голову под подушку и заткнула пальцами уши.

В ту первую ночь, когда отец услышал ее крик, удары продолжались до рассвета, еще долгое время после того, как он ушел спать. Тогда ОНО исчезло так же неожиданно, как и появилось. Но потом стало стучать часами — и утром, и вечером. И Мелиор Мэри всегда просыпалась перед тем, как неизвестное существо начинало отстукивать свое непонятное послание.

А после той первой ужасной недели все стало еще хуже. Девочка чувствовала, как ОНО подходило к ней, когда рядом никого не было, слышала такой рев, будто ветры со всех земель, по которым не ступала нога человека, собирались вместе и спешили к ней, рассекая пространство. А когда шум достигал пика, она знала, что ЭТО уже находится в ее комнате, потому что воздух сразу становился холодным, как дыхание смерти, и ужасное существо без формы и очертаний садилось на ее кровать и смотрело прямо в лицо несуществующими глазами.

В результате она лишилась своей единственной подруги. Ее гувернантка — расплывшаяся женщина неопределенного возраста и ума, но все же составлявшая постоянную компанию, покинула Саттон на следующую после самых ужасных событий ночь.

Мелиор Мэри, как обычно, легла в постель. Полночная буря уже началась, и тогда ЭТО перешло всякие границы. Внизу, в Большой Зале, оно срывало свою злость, круша все на своем пути. Что-то тяжелое полетело в витражи, и послышался звук бьющегося стекла. Мебель ломали на части и с нечеловеческой силой разбрасывали по полу. Девочка выпрыгнула из кровати и со всех ног побежала в комнату мисс Бронвен, проснувшуюся от ее громкого безудержного плача.

— Что случилось, Мелиор Мэри? Ради Бога, тише!

— Рушится Большая Зала! Неужели вы не слышите, мисс Бронвен? Помогите мне!

Разбудили Джона и всех слуг, зажгли свечи. И оказалось, что ничего не произошло, абсолютно ничего. Испуганные глаза девочки расширились еще больше, когда она увидела все вещи на своих местах и целые окна, даже без малейшей трещины. Зрачки Джона почернели, он повернулся к ней и проговорил:

— Мне надоели твои шутки, Мелиор Мэри. Я поговорю с тобой утром.

Ее попыталась спасти мисс Бронвен, драматически вставившая свое слово:

— Иногда злые духи на самом деле преследуют детей, сэр. Я давно слышала об этом. И больше не останусь в вашем доме ни на один день.

Джон закричал громовым голосом:

— Мисс Бронвен, вы совершенно безмозглая женщина! Вы ничего не слышали, я ничего не слышал, слуги тоже ничего не слышали. Значит, этот проклятый ребенок просто старается привлечь к себе внимание.

— Оскорбляйте меня, сколько вам будет угодно, мистер Уэстон, но я уезжаю отсюда немедленно.

В ту ночь, когда уехала гувернантка, а Мелиор Мэри осталась в своей комнате со старым и глупым слугой, который не мог ее защитить, зло продолжило свое представление. Около двух часов ночи девочка, не смыкавшая глаз, услышала, как сами собой открылись двери Центрального Входа, затем ЭТО пересекло Большую Залу и ужасной шаркающей походкой стало приближаться к западной лестнице, ведущей к ее комнате. Шум все нарастал, Мелиор Мэри слышала его приближение, в конце концов ручка двери повернулась, и она, пораженная ужасом, увидела, как дверь медленно открылась и закрылась. В комнате резко похолодало, затем что-то село на ее кровать и придвинулось поближе.

— Уходи! — взмолилась она. — Уходи!

Раздались мерные удары, и Мелиор Мэри поняла, что больше не выдержит, если не произойдет какое-то чудо, которое спасет ее. Она подняла голову с подушек, выпрыгнула из постели и опрометью бросилась к двери. Раздался звук, требующий, чтобы она остановилась, но, зная, что ЭТО будет преследовать ее, девочка уже неслась вниз по ступенькам в комнату отца, из-под двери которой лился свет. Значит, он еще не спит.

Зло шло за ней по пятам, когда она ворвалась в комнату и остановилась. Напротив отца сидел ее дядя Джозеф, вытянув ноги в своих лучших шелковых чулках и попивая из бокала рубиново-красный портвейн; немного позади, почти незаметный среди ночных теней, стоял Черномазый.

— О, помогите! — прокричала Мелиор Мэри, убегая от ледяного присутствия зла и бросаясь в ноги своему дяде. А Черномазый, испугавшись больше других, затрясся от ужаса и завопил, словно все таинственные предания побережья Африки зашевелились в его душе. Джозеф вопросительно посмотрел на него, но его раб только и смог ответить:

— Это взгляд зла, хозяин. Оно было здесь.

Джон начал было говорить:

— Мелиор Мэри, это зашло слишком…

Но Джозеф перебил его:

— Замолчите, Джон! Неужели вы не видите, что девочка чуть жива от страха? Тут что-то не так.

— Джозеф, она вот уже три недели жалуется на шум, но никто, кроме нее, не слышит ни шороха. Это просто какие-то детские фантазии, переходящие в истерию, и ничего более.

— Черт вас подери! — выругался Джозеф, вставая и сажая Мелиор Мэри на свой стул. — Вы видели ее волосы? Мало того что вы глупы, вы еще и слепы!

— Я напоминаю вам, — холодно проговорил Джон, — что вы находитесь в моем доме в качестве гостя.

В ответ Джозеф поднял подсвечник, в котором горели три свечи, и поднес к голове Мелиор Мэри. Лучи света упали на ее волосы, такие же густые и темные, как у отца, но местами можно было, без сомнения, увидеть отблеск седины.

— Что это? — удивился Джон. — Что с ней?

— Она седеет. Это связано с состоянием шока. Ну, так во что вы теперь верите?

Джон что-то проворчал и вместо ответа спросил:

— Вас сюда прислала Елизавета?

— Да, конечно. У нее было дурное предчувствие, и, я бы сказал, оно подтвердилось.

Джон сдержанно кивнул и посмотрел на Мелиор Мэри, такую маленькую и жалкую на фоне большого стула. Детское лицо, искаженное ужасом и страданием, оставалось в его памяти до последнего дня.

— Что с тобой происходит, девочка моя? — спросил он.

— Меня преследует призрак, — медленно ответила она. — И если ты не поможешь мне, то я умру, потому что это ужасно.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только потрескиванием горящих дров и шипением капель дождя, падающих через трубу в огонь. Из темноты раздался голос Черномазого:

— Позвольте мне побыть с девочкой, хозяин. Разрешите мне подождать вместе с ней, пока не приедет ее мать.

— Нога ее матери никогда больше не переступит порога этого дома!

— Много лет назад, хозяин, когда я был маленьким мальчиком и меня еще на забрали в рабство, я знал молодую девушку, в которую вселился демон. Никто, кроме нее, не видел и не слышал его, но ее отец верил тому, что она рассказывала. Он убедил себя в том, что привидение преследовало дом, а не ребенка, поэтому семья переехала. Он был бедным человеком, но отдал все, чтобы перевезти свою дочь в безопасное место. Три месяца прошли спокойно, но однажды ОНО снова нашло ее. Ей было четырнадцать лет, хозяин, и она повесилась.

Джон раздраженно повел плечами:

— Что ты пытаешься объяснить мне, чернокожий?

— Только то, что все эти детские привидения надо принимать всерьез.

Джон допил свой портвейн.

— Это что, ваш чертов сценарий, Джозеф? Вы что, хотите, чтобы я принял Елизавету обратно? Если так, то ваш номер не пройдет, слышите?

Джозеф вдруг страшно побледнел, и взгляд его стал тяжелым и пронзительным.

— Теперь я вижу, что вы даже больший дурак, чем я предполагал. Я бы ни черта не сделал ради вас лично, но видеть, как вы жертвуете ребенком ради своей чудовищной любви к самому себе — это выше человеческих возможностей.

И он вышел из комнаты в сопровождении своего раба, не сказав больше ни слова. Мелиор Мэри и Джон сидели, глядя друг на друга; случившееся подействовало на каждого из них по-разному. В конце концов он недовольно сказал: