Серебряный лебедь

Сидя на лошади, Гиацинт мысленным взором уже видел огромного сокола, взлетающего с кожаной перчатки привидения, видел, как Бассет вытягивает шею, глядя на птицу, машущую крыльями на фоне солнечного диска, даже как будто слышал резкое ржание лошади, испуганной непонятным шумом.

Еще тогда, давно, хозяйка Саттона родила третьего младенца и надеялась, что хотя бы он выживет, но и этот малыш лежал в своей колыбели, становясь белым как воск.

Гиацинт содрогнулся. Для нее это было невыносимым. Убежала ли она от кроватки своего малыша в лес и, совершенно обезумев от горя, бросилась в зеленую тьму и оплакала его? Или просто отвернулась к стене и тихо приняла свою судьбу? Теперь об этом никто не знал, кроме молчаливых камней — свидетелей того, что произошло на самом деле, — которые уже возвышались над Гиацинтом угрожающей громадой.

Он с ужасом обнаружил, что его лошадь остановилась как вкопанная, и по повороту ее головы и дрожи ушей понял, что безмолвие чем-то нарушено. Скоро стало ясно, в чем дело: из руин, описав полукруг над его головой, вылетел сокол.

С испуганным ржанием лошадь Гиацинта встала на дыбы, пытаясь сбросить его, но он ухватился за ее шею и усидел. Затем, как и описывала Мелиор Мэри, за спиной послышался стук копыт. Он знал, что это Гилберт Бассет переступил через время, чтобы заново прожить тот последний и ужасный час, когда вышел на охоту, но сам оказался жертвой.

Гиацинт оглянулся, но ничего не увидел, хотя звуки погони становились все громче и громче. Лошадь пустилась в галоп. С нее уже капал пот, у рта появилась пена. Гиацинт вцепился в ее гриву — он знал, что, упав, сломает шею. И тогда, словно из ниоткуда, к стуку копыт одной лошади добавился грохот еще четырех копыт, только звук этот был вполне земным и реальным. Гиацинт услышал голос:

— Держитесь, мистер Мэтью! Святая Матерь Божья, пусть дьявол отправляется обратно в ад!

Это был Том, хитроглазый друг детства Мелиор Мэри. Он оседлал одну из лучших лошадей Джона Уэстона и был сейчас похож на жокея. Том что-то говорил на своем дублинском диалекте, бешено жестикулировал, и к Гиацинту понемногу вернулась храбрость.

Но привидение не исчезло, и они вместе помчались к замку Саттон. Воздух позади уже звенел от грохота, создаваемого их преследователем, и Том прокричал:

— Кто это? Скажите мне, ради Бога!

Гиацинт не мог говорить, он почти задыхался и не сомневался в том, что через мгновение упадет под грохочущие копыта лошадей.

— Гилберт Бассет! — все-таки нашел в себе силы прокричать он. — Пусть успокоится твоя душа, я приказываю тебе! У тебя нет прав на этот лес! Ты мертв! Мертв!

Грохот погони прекратился так внезапно, что тишина буквально оглушила его. Сначала было слышно только, как скачет галопом лошадь, а потом все совсем стихло, и в густом лесу воцарилось полное спокойствие.

— Как вы, сэр? Что же это все-таки было? По правде сказать, моя старая матушка рассказывала мне о привидениях, о пришельцах с того света, но я никогда не поверю этому, пока сам своими ушами не услышу. Да и она тоже не верила.

Гиацинт вытер рукавом пот со лба. Его лошадь, задыхаясь, наконец остановилась.

— Ну, в любом случае, сэр, теперь вы в безопасности. Да и отделались легко — всего лишь больным задом, уж простите мне такую грубость, сэр. Мне забрать беднягу домой? — Он кивнул в сторону Рентера. — А то, похоже, вы вот-вот упадете, сэр.

Гиацинт покачал головой.

— Нет. Я сам за ним присмотрю. Том, спасибо тебе — ты спас мне жизнь.

Паренек засверкал глазами и улыбнулся во весь рот.

— Это чертовски хорошо, что моя старая матушка не верила в привидения, сэр. Всего доброго.

И он, насвистывая, углубился в лес.

Торговый корабль приближался к Кале. На дно был спущен большой якорь, удерживающий его на волнах на некотором расстоянии от берега. В небольшую лодку, качавшуюся на воде, спустили лестницу. В шлюпке сидела красивая молодая женщина в лисьем манто. Ее чистые зеленые глаза и волосы цвета недозрелой земляники должны были бы привлечь всеобщее внимание и вызвать восхищенные крики толпы, стоявшей на пристани, но взгляды присутствующих были прикованы к удивительному и странному человеку. Он спускался по лестнице в туфлях на высоких каблуках, более подходящих для приема при дворе, чем для такого случая. На голове у него красовалась треугольная шляпа с рубиновой брошью в виде полумесяца, а под шляпой развевался огромный парик, распущенный по плечам. Локоны парика смешно поднимались, когда морской ветер подхватывал их своим дуновением, и тогда владелец парика становился похожим на спаниеля. Кроме того, не исключена была опасность, что парик, вместе со шляпой улетит в море.

На этом интересном человеке был бархатный сюртук цвета цикламена, отделанный лиловым атласом и серебром. В такой гамме был выдержан весь его костюм — плащ был лиловым, жилет — серебристым с вкраплениями розового, а брюки — цвета лаванды. С серебряной трости ниспадали пурпурные ленты.

Эту трость ему сейчас подавали с борта корабля, но, несмотря на все крики и усилия, он, казалось, никак не мог до нее дотянуться.

Сибелла не знала, куда лучше смотреть. Джозеф (а это был именно он) смешил ее своим видом, поэтому она устремила взгляд чуть правее него, что. не было заметно издалека.

— Сто чертей! — кричал Джозеф. — Долго я буду тут прыгать, как обезьяна! Неужели никто из вас, мерзавцы, не может помочь мне? Проклятие, вы на меня так смотрите, как будто я только за это вам и плачу! Вы выведете меня из себя! Сибелла, ну сделайте же что-нибудь!

Лестница вдруг закачалась из стороны в сторону, как живая, и усилия Джозефа наконец возымели успех.

— Господи, неужели мне суждено утонуть? Отправляйтесь все к чертям собачьим, вы…

К счастью, последние слова были заглушены пушечными выстрелами с берега. Мощным броском Джозеф оторвался от лестницы и уселся в шлюпку. Такое движение вряд ли было свойственно тому типу, за которого он себя выдавал, но он тут же, как бы желая сгладить это впечатление, манерно промокнул лоб надушенным носовым платком.

— Странная жизнь, Сибелла. Когда мне было десять лет, я должен был последовать зову инстинктов и остаться в Лондоне. Кому нужна эта Европа? Только тем, кто любит глазеть на гниющие развалины и непокоренные вершины. Боже мой! Должно быть, я схожу с ума!

Джозеф плотнее завернулся в плащ, надвинул шляпу на глаза и что-то забормотал себе под нос. Сибелла посмотрела на него с некоторым удивлением, потому что даже она была не совсем подготовлена к такому спектаклю, при виде которого матросы скалили зубы и опускали глаза.

— Джозеф? — тихо вымолвила она.

— Оставьте меня, мне все надоело, — ответил он, а сам взглянул на нее из-за воротника плаща своими чистыми глазами и снова медленно опустил веки.

— Хорошо, сэр, — сказала она, отвернувшись, чтобы спрятать лицо.

Когда лодка подплыла к берегу и причалила к пристани, из толпы ожидающих вышел человек со шляпой в руках. Блестящими глазами он оценивающе посмотрел на Сибеллу, и это показалось ей очень дерзким, но смущение незнакомца и то, что она ему явно понравилась, не оставили в ней ни капли раздражения. Так она впервые в жизни ступила на французскую землю. Незнакомец склонился над ее рукой:

— Миссис Гейдж?

— Да.

— Капитан Чарльз Воган к вашим услугам, мадам. Смею сказать, что Джозефу очень повезло.

За их спинами раздался писклявый голос, и по набережной застучали невообразимые красные каблуки. Длинные тонкие пальцы белой руки потянулись к шелковому платку, чтобы промокнуть нос.

— Мистер Гейдж, я заказал для вас карету. Не будете ли вы и мадам так любезны и не пройдете ли со мной?

— Господи, — воскликнул Джозеф, — если здесь окажется больше двух шагов, я умру от усталости! Все вокруг качается. Сибелла, Воган, возьмите меня под руки, будьте так добры.

Он почти повис у них на руках, топая каблуками по мостовой. Когда они подходили к закрытой карете, кучер с большим любопытством всматривался в них. Капитан кивнул ему, ничего не говоря о том, куда их везти, затем вместе с Сибеллой впихнул внутрь Джозефа, чье лицо как-то неприятно позеленело. Уставшая до изнеможения Сибелла откинулась на сиденье и увидела, как Джозеф осторожно приоткрыл один глаз.

— На побережье все чисто? — прошептал он.

— Да, ваша светлость шут гороховый. Прошу прощения, мадам.

Джозеф вскочил на ноги, что-то закричал, словно ребенок, выбежавший из класса после уроков, и подбросил в воздух свою шляпу и невообразимый парик.

Сибелла оцепенела от удивления, когда капитан сделал в ее сторону несколько элегантных шагов, упал на одно колено и схватил ее за руку.

— Милая вы моя, — воскликнул он, — клянусь, что вы — самое прекрасное из всех живых существ! Вы мне так нравитесь! — С этими словами он обрушил на руку Сибеллы град поцелуев. — Вы поедете с нами, моя красавица? При польском дворе вам будет так хорошо! Там в ваш маленький ротик все время будут вкладывать сладости.

— При польском дворе?

Она была совершенно сбита с толку. Капитан попытался принять серьезный вид, но на его лице все равно сияла улыбка.

— А какой у нее сладкий голосок! Что ж, Джозеф, вы самый счастливый человек из всех, живущих на этой земле. Но все-таки при польском дворе, моя драгоценная мадам.

Он вдруг громко запел. Джозеф сказал:

— Так вы нашли ее?

— Кажется, да. — Капитан поправил галстук. — Я прошу прощения, мадам, но я, ей-богу, за последнее время, всего за несколько месяцев, перевидал столько некрасивых женщин — у принцессы Фурстенберга, например, нос как у алкоголика, другая, из Германии, — бесцветная сорокалетняя толстуха, а принцесса Бадена — карлица с рябым лицом.

— Правда? — удивилась Сибелла.

— Это так же верно, как то, что я стою сейчас перед вами на коленях. Но совсем недавно я нашел трех маленьких красоток, и все — сестры. Польша произвела на свет целое веселое гнездышко горлиц. Но какую из них выбрать — вот в чем вопрос. И мы предоставим решить его вашему красавцу мужу. Он сможет поговорить с ними на их языке и тогда уж выяснит, которая лучше.

Немного помолчав, он добавил:

— Конечно, все это состоится, если вы не будете возражать, мадам.

Пару секунд Сибелла колебалась, потому что не имела ни малейшего желания терять время, пока муж любезничает с другими женщинами, хоть бы даже и ради короля Джеймса. Но потом ее словно озарило — она ведь знала, что им это предстоит, что все просчитано правильно, что одна из польских принцесс может стать великолепной невестой короля и в будущем родить ребенка, который без особых трудностей возродит британский трон.

— Возражать? — удивленно переспросила она. — Что вы! Я и сама с нетерпением жду того момента, когда их увижу. Пойдемте, Джозеф, мы не должны заставлять дам ждать.

Под песню капитана Вогана лошади рванули вперед, и карета направилась к французской границе.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— …И, если можете, идите сразу же, сэр, потому что он очень встревожен.

Том тяжело дышал, поскольку только что пробежал от дома до конюшен, а его узенькие глазки так сверкали от возбуждения, что Гиацинт никак не мог определить, куда же он смотрит.

— Как ты думаешь, почему?

— Понятия не имею, сэр. Если, конечно… — Глаза Тома стали лукавыми. — …Если речь идет не о ней.

Он озорно подмигнул. Гиацинта охватило безумное желание вытрясти из него душу, и он сказал:

— Я же велел тебе называть молодую хозяйку мисс Мелиор.

Том изобразил раскаяние, а Гиацинт, находящийся в очередном припадке хандры, от злости и раздражения пнул ногой камень.

Со дня свадьбы Сибеллы и Джозефа прошло уже десять месяцев. За это время Мелиор Мэри успела справить свое шестнадцатилетие, и ворота поместья Саттон, до тех пор закрытые для ухажеров, желающих попытать счастья, теперь распахнулись настежь.

Приезжало несметное количество молодых людей: из Лондона — обычный набор щеголей и франтов во главе с красавчиком-сыном лорда Честерфилда, из сельской местности — избранные богатыри, самым высоким и напористым из которых был старший сын сквайра Родерика Гэбриэль, еще несколько молодых людей — среди них даже были вполне подходящие — и, наконец, родственники. Наиболее настойчиво поглядывал на Мелиор Мэри ее кузен, толстощекий Уильям Вольф.

Гиацинт никогда раньше его не видел. В свое время мать Уильяма, сестра Джона Уэстона, Фрэнсис, устав от светской жизни, решила уединиться в тиши Хали, среди прекрасных садов, которые около двухсот лет назад посадила Маргарет Уэстон, дочь основателя поместья Саттон. Маргарет и ее муж Уолтер Деннис после свадьбы уехали в Хали, разбили там сад с чудными дорожками и аллеями и засадили его розами с чарующим ароматом.

После замужества Фрэнсис Уэстон с воодушевлением принялась восстанавливать запущенный дом предков, в котором давно никто не жил. Дом полностью перестроили в так называемом стиле королевы Анны, и только одно крыло все еще напоминало старый дом Тюдоров. Забота о доме и саде стала настоящей страстью Фрэнсис.

Сейчас она сидела в Большой Зале замка Саттон и оглядывалась вокруг с явным желанием поскорее вернуться домой. Ее взгляд блуждал по комнате, останавливаясь только на сыне, танцующем с Мелиор Мэри. Гиацинт, беспомощно смотревший на кружащуюся пару, почувствовал, как кто-то потянул его за рукав и, сильно шепелявя, произнес:

— Мифтер Бенифтер, ефли вы не вовраваете, потанцуйте фо мной.

Это была сестра Уильяма Арабелла, крохотная, как кукла; весь ее детский облик соответствовал ее размерам. Она смотрела на Гиацинта, подняв голову и откинув назад напудренные локоны.

— Мне бы это дофтавило огвомное удовольфтвие, — продолжила она. — Я чуфтвую себя очень гвупо, когда не пвинимаю учафтие в общем вефелье. Я, пваво, думаю, фто это ив-ва того, фто я выгвяжу фовфем мавенькой девофькой, а ведь мне уве фемнадфать, я даве фтарфе кувины Мелиор, пвавда.

Гиацинт улыбнулся ей и предложил руку, чтобы войти в круг танцующих. Он прекрасно знал, что взгляд Мелиор Мэри сейчас остановился на нем, и потому поднес руку Арабеллы к губам, за что был вознагражден смущенным выражением ее лица. Девушка слегка вспыхнула и скромно опустила глаза.

С того вечера Уильям Вольф-старший стал приезжать в Саттон каждые две недели, привозя с собой Уильяма, Арабеллу и младшего сына — парнишку лет тринадцати по имени Бевис. Фрэнсис Вольф оставалась дома, ссылаясь на недомогание, хотя всем было совершенно ясно, что на самом деле она в это время гуляет среди своих лужаек и клумб и вдыхает ароматный воздух сада.

К ужасу Мэтью и к удовольствию Джона Уэстона и Уильяма Вольфа-старшего, Мелиор Мэри, казалось, нравилось общество ее толстощекого кузена, и, когда они каждый раз уезжали вдвоем кататься верхом, Мэтью долго смотрел им вслед.

Но его не оставляли в одиночестве — за спиной сразу же слышался голосок:

— Вы ваняты, мифтер Бенифтер? Мне вы тове офень хотелофь покататьфя с вами вевхом. Ефли мы потовопимся, то фмовем ивбавитьфя от Бевиса, фейфас он увлефен тем, фто кидает камуфки в лофадей.

С уст Мэтью слетел невольный стон, когда он, вбежав в конюшню, увидел перед собой такое неприятное зрелище: на куче сена сидел Бевис и швырял в несчастных животных камни. Одним прыжком Гиацинт приблизился к мальчишке, и тот даже не успел пошевелиться, как Гиацинт уже тряс его за воротник.

— Ах ты, сопляк, я же тебе глаза за это выцарапаю!

Бевис заорал, и Арабелла тоже стала издавать оглушительные и бессмысленные вопли.

— Замолчи, дура, — вырвалось у Мэтью, который был страшно зол на все их семейство, но эта реплика только раззадорила их. Крики, вероятно, были слышны далеко, потому что вскоре на шум прибежала Мелиор Мэри, а за ней и Уильям.

— Боже мой! — воскликнула она. — Что здесь происходит? У вас тут просто как в аду! Арабелла, прекратите кричать. Мэтью, отпустите мальчика. Бевис, закройте рот. Уильям, позовите кого-нибудь на помощь.

Все сразу же посмотрели на нее, и, хотя Арабелла с Бевисом наконец замолчали, никто не произнес ни слова. И только через несколько мгновений Гиацинт закричал:

— Нет, Мелиор Мэри, не отпущу! Я покажу ему, почем фунт лиха, а если Уильям захочет померяться со мной силой — пожалуйста.

— Черт вас подери! — воскликнула Мелиор Мэри.

— Вы начинаете говорить в приказном тоне, мисс. Можете приказывать другим, — он холодно взглянул в сторону Уильяма, — но не мне. И, будь вы мужчиной, ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем подраться с вами.

Тот день закончился очень спокойно. Уильям, Арабелла и Бевис вернулись в Хали рано. Уильям надул свои и без того толстые щеки, Арабелла обильно проливала слезы, а Бевис был настолько хмур и угрюм, что всю трехчасовую поездку домой просидел в карете и отказался выйти даже для того, чтобы поесть сладкого кекса и выпить лимонада. Джон и Уильям-старший расстались весьма холодно, а Гиацинт был отправлен в конюшню. Там он съел немного сыра, выпил в одиночку бутылку крепкого красного вина и отправился спать.

С того самого времени Гиацинт впал в немилость. Джон стал с ним довольно груб и неласков, отцовские же чувства и вовсе куда-то испарились. А Мелиор Мэри даже не смотрела в его сторону. Год назад она щедро отдала ему свое тело, но теперь вела себя так, словно этого никогда не было. Иногда юноше казалось, что она просто забыла то чудесное утро, когда все звериное королевство, включая и их обоих, встречало пробуждение природы. И хотя потом она изредка говорила о любви, но никогда больше не хотела разделить с ним такую радость. Казалось, Мелиор Мэри нравилось притворяться невинной. И все же иногда он ловил на себе ее взгляд, в глубине которого полыхал скрытый огонь. Он часто думал, что ей просто приятно мучить его.

Она все время на него злилась, и это уже начинало надоедать. К черту! Если ей хочется кокетничать с ним таким образом — пожалуйста! А он, если уж на то пошло, может пока поразвлечься с Арабеллой, ведь она до сих пор с обожанием смотрит на него своими пустыми синими глазами.

А теперь еще и это. Отношение Джона к Гиацинту совершенно не смягчилось, и если бы до отца Мелиор Мэри дошло то, что она лишилась девственности… Не было сомнений, что Джон полностью поглощен мыслью о соединении семей Уэстонов и Вольфов узами брака. Если Мелиор Мэри не оставит потомства, то после ее смерти наследниками станут два Уильяма — отец и сын. Но кто же захочет иметь дело с необузданной девчонкой, которая к тому же когда-то отдалась конюху. И Мэтью решительно направился в комнату Джона.

Он постучал в дверь, и этот звук и последовавшее за ним слово «войдите» прозвучали для него как похоронный колокол. Его хозяин стоял к нему спиной, повернувшись к одному из окон, а в руках держал письмо, которое читал с явным интересом. Пару секунд Джон не отрывался от письма, и Мэтью ждал, пока тот обратит на него внимание. Он даже открыл рот и уже произнес: «Сэр, я…» — чтобы хоть как-то нарушить молчание, но тут Джон внезапно обернулся.

— Черт тебя подери, Мэтью! Я зол на тебя за то, что ты побил моего племянника. Я уже собирался вышвырнуть тебя вон, отказаться от твоих услуг, но теперь…

Свободной рукой он постучал по письму.

— Сэр, я знаю, я был не прав. Но она…

— О чем ты, черт подери, говоришь?! Мэтью, этим письмом тебя вызывают!

— Вызывают?

— Не смотри на меня, как идиот! Письмо от королевского эмиссара, капитана Чарльза Вогана. Он хочет, чтобы ты немедленно выехал в Европу. У тебя хватит смелости и сил послужить королю Джеймсу?

Гиацинт кивнул, как будто онемев.

— Очень хорошо. Ты знаешь леди Дервентвотер, она иногда заходит сюда? Ее муж был казнен после восстания пятнадцатого года.

— Да.

— Помнишь, как ты вылечил ее хромую лошадь одной из своих мазей?

— Да, конечно.

— Ну, так она недавно написала об этом Вогану. И теперь он хочет, чтобы ты присоединился к Партии Спасения.

Гиацинт молча смотрел на Джона, а тот продолжал:

— Король Джеймс изъявил желание жениться на принцессе Клементине Собиески, но она и ее мать сейчас в плену в Инсбруке. Когда они направлялись из Силезии в Рим, их схватили, и теперь британское правительство оказывает прямое давление на австрийского императора, который готов услужить. Итак, королевская невеста находится в женском монастыре, где с нее день и ночь не спускают глаз. А капитан разработал план, как ее оттуда похитить, но для этого он должен быть уверен, что каждая лошадь в его упряжке способна преодолеть большое расстояние. Поедешь в Страсбург под именем капитана О'Тула и будешь слушать только приказания Чарльза Вогана. Ты должен выехать завтра очень рано и успеть этим же утром отчалить от берегов Англии, чтобы догнать их.

Гиацинт кивнул. Он был ужасно взволнован. — Я доеду с тобой до Дувра и посажу на корабль. — Джон понизил голос. — Дальше я ехать не могу, боюсь нарушить приказ капитана. При тебе будет двести гиней, и я хочу, чтобы ты нанял добротную карету, которая довезет тебя до Страсбурга. Не садись ни в какие допотопные развалюхи. Скорость и надежность — вот что тебе необходимо.

— Да, сэр.

Гиацинт почувствовал, что ему не хватает слов.

— Ты свободно говоришь по-французски?

Гиацинт снова кивнул.

— Очень хорошо. Ну что ж, капитан О'Тул, вот поддельные документы, удостоверяющие вашу личность, их прислали вместе с письмом. Но главное — никому ни слова. Особенно Мелиор Мэри. — Джон снова отвернулся к окну и добавил уже тише: — Я не хочу ее расстраивать. Моя дочь сейчас раздумывает над предложением своего кузена Уильяма, а ты ведь знаешь, какой непостоянной она может быть, если что-то взбредет ей в голову. А теперь отправляйся в мою комнату, там ты найдешь форму капитана ирландского полка. Как только стемнеет, сюда приедет портной из Гилфорда и подгонит ее по тебе. Иди в залу, которую называют комнатой сэра Джона Роджерса. Туда уже принесли твои вещи.

— Так все уже организовано?

— Да. — Джон повернулся и очень пристально посмотрел на Гиацинта. — Мэтью, мне очень жаль, что в последнее время у нас были плохие отношения. Я был зол на тебя не только из-за Бевиса — он заслуживает порки, потому что это самый капризный ребенок, какого я видел, но я сердит на тебя еще и в связи с Мелиор Мэри.

Сердце Гиацинта подпрыгнуло и упало.

— Мелиор Мэри?

— Я знаю ее темперамент, и если уже ей что-то понравится, а тем более кто-то… — Джон помолчал, затем медленно добавил: — На ней лежит огромная ответственность перед большим наследством, поэтому ей необходимо выйти замуж очень мудро и правильно. Ты меня понимаешь?

— Вы хотите сказать, что мне лучше не возвращаться из Австрии?

— Да.

Мэтью с невыразимой тоской посмотрел на него и сказал:

— Тогда я так и сделаю.

Наступило молчание, и когда в коридоре что-то зашуршало, оба вздрогнули. Джон поспешил к двери и, открыв ее, обнаружил Мелиор Мэри, собиравшуюся постучаться. Не обращая внимания на Гиацинта, она произнесла:

— Извините, что побеспокоила вас, отец. Я просто зашла пожелать вам спокойной ночи.

— Спокойной ночи, дитя мое. Ты не хочешь то же самое сказать и Мэтью?

Мелиор Мэри бросила на него ледяной взгляд аметистовых глаз и процедила: — Спокойной ночи, Мэтью.

И с этими словами удалилась.

В небе еще светила луна, когда из главных ворот Саттона выехала карета с гербом семьи Уэстонов и быстро направилась к побережью. На козлах сидел Том. Он, как и Джон с Мэтью, сидевшие в карете, был вооружен до зубов, потому что путешествовать в такое время было очень опасно и карета, едущая в одиночестве по еще темной дороге, служила хорошей приманкой для разбойников. Миновав деревню Севенокс в Кенте, они услышали далеко позади себя стук копыт. Обернувшись, Том увидел вдалеке смутную темную фигуру. Для пущей безопасности он сделал несколько предупредительных выстрелов, и незнакомец, к счастью, исчез из поля зрения.

Они прибыли в Дувр после восьми. Было чудесное весеннее утро, в порту стояли корабли, поджидая желающих пересечь пролив. На всех кораблях уже было полно пассажиров. Гиацинт, едва успев сделать большой глоток бренди в маленьком кафе на пристани, тоже взошел на борт корабля. А затем поднялись якоря, паруса встали по ветру, и провожавшие на берегу подкинули в воздух шляпы.

Завернувшись в плащ и облокотившись на перила, Гиацинт подумал, что, вероятно, видит Джона в последний раз. Он повернулся лицом к восходящему солнцу, размышляя о том, что он возвращается в страну, где родился, что у него больше нет возможности выяснять свое происхождение, что его жизнь не получила никакого развития. Все это было очень горькой правдой. Он решил спуститься в каюту и как следует выпить, но вдруг кто-то коснулся его локтя. Перед ним стоял человек, одетый во все черное, лицо его было скрыто капюшоном.

— Я вас знаю? — спросил Мэтью. Его охватило смутное беспокойство.

Из-под капюшона послышался смех, и черная накидка упала на пол. Под ней оказался костюм для верховой езды из серебристой тафты, а на Мэтью смотрели смеющиеся сиреневые глаза.

— Смею надеяться, — ответила Мелиор Мэри и присела в реверансе.

Гостиница «Кок д'Ор» была несколько больше многих подобных заведений, но все же производила впечатление обыкновенного постоялого двора, необходимого простому путешественнику. Кроме того, для этого времени года она была довольно густо заселена. Говоря прямо, свободных комнат для путников, прибывших туда поздним вечером шестнадцатого апреля 1719 года, в гостинице не было. Всем им предлагали только место на полу и одеяло, а если это их не устраивало, они могли продолжить свой путь и пересечь французскую границу той же ночью.

Из постояльцев гостиницы, которые той прохладной весенней ночью сели поужинать, образовалась довольно разношерстная компания. Во-первых, там были три шумных ирландца, все офицеры, они пили шампанское в неимоверном количестве и то и дело хлопали друг друга по спине. Их лидером казался некий капитан Воган. Он был единственным военным, который привез с собой слугу — шотландца, чье лицо было изуродовано огромным шрамом, пересекавшим левую щеку и подбородок. Этот слуга говорил с таким ужасным акцентом, что хозяин гостиницы совершенно не понимал его. Двое других были майор Гейдон и капитан Миссет, а четвертый офицер, капитан О'Тул, должен был приехать именно этим вечером, и его комната ревностно охранялась от всех, кто на нее претендовал. Но компания не была чисто мужской — капитана Миссета сопровождала жена, несмотря на то что ждала ребенка. Она в свою очередь привезла с собой служанку.

Около десяти все блюда были съедены, бренди — выпито, и беззаботный разговор гостей подсказал хозяину гостиницы, что на следующий день его ждут очень симпатичные чаевые. Но когда он подал Вогану записку, которую за пару минут до того принес деревенский мальчик, всех охватило какое-то зловещее предчувствие. Капитан, очевидно, тоже не ожидал никакого послания, да и вид записки не внушал доверия, поэтому он очень торопливо распечатал ее и углубился в чтение. Затем скомкал листок и воскликнул:

— Матерь Божья! — После чего бросил злополучный клочок бумаги в огонь.

Догадавшись, что предчувствие не обмануло его, хозяин откланялся и вежливо вышел из комнаты.

Но не успел он закрыть за собой дверь, как миссис Миссет поинтересовалась:

— Что случилось, Чарльз?

Воган ответил:

— Это О'Тул. Он едет с женщиной.

К счастью, хозяин не услышал продолжения разговора.

— С кем? — переспросил шотландец, который перестал разыгрывать из себя слугу, как только они оказались одни. — Он что, из ума выжил?

В разговор вступил майор Гейдон:

— Он что, в игрушки играет? А кто он есть на самом деле, Чарльз?

— Ему можно доверять? Кто его порекомендовал?

Они склонились над столом, почти касаясь друг друга головами, и в тот момент, в тот особенный день и год были, без сомнения, самой интересной группой путешественников в Европе. Гейдон — седой и непохожий на всех — многие годы служил в действующей армии; Миссет — высокий и остроумный, из тех людей, которые будут смеяться до гробовой доски; Воган — англо-ирландец, его семья сражалась за католических королей с незапамятных времен; мнимый слуга Митчел, возможно, являлся самым любопытным лицом из всей их компании; он помогал леди Нитсдейл, принадлежавшей к партии якобитов, освободить ее мужа из неприступной лондонской крепости Тауэр после восстания 1715 года; миссис Миссет — значительно моложе своего мужа, довольно высокая для женщины, но очень быстрая и проворная, а в ее ярких глазах можно было прочесть готовность служить королю, даже несмотря на беременность; служанка Дженнетон, которую все называли Дженни, всегда была угрюма, а крупные зубы придавали ей довольно агрессивный вид; в этой затее ей предстояло сыграть очень важную роль, правду о которой она так никогда и не узнает. В общем, такое сборище могло и не показаться странным, если тот, кто видел их, не знал их общей цели и желания — восстановить на британском троне династию Стюартов, добиться того, чтобы немец покинул английские берега, а на его место законно пришел англичанин, которому по древнему праву наследования и принадлежала эта земля.

— В записке сказано, что она — дочь Джона Уэстона, — объяснил Воган.

— Кого?

— Джона Уэстона из поместья Саттон. Он верноподданный и активно нас поддерживает. О'Тул, чье настоящее имя Бенистер, — его слуга. Он едет сюда по рекомендации леди Дервентвотер.

— Но зачем же везти с собой еще кого-то, особенно молодую женщину?

— О-ля-ля! — воскликнула миссис Миссет, засмеявшись в ответ на эту реплику майора Гейдона.

Но Воган ему коротко ответил:

— Ей придется остаться здесь. Она ни при каких обстоятельствах не может отправиться дальше.

Все молчали, и тревожная тишина нарушалась только потрескиванием бревен в камине. И в этот теплый полумрак, в этот красноватый свет, падавший на лица самых активных приверженцев короля Джеймса и на их одежду, отчего она становилась похожей на языки пламени, в эту комнату вошла женщина. Она остановилась перед ними в мерцающем свете: водянистый шелк платья отражал розовые, голубые и желтые блики, волосы сверкали в темноте, как снежный костер. Глядя на нее, все затаили дыхание, даже суровый безобразный шотландец. Это странное замирание в груди он всегда ассоциировал потом с предстоящей опасностью, риском.