ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Выступая впереди Георга III, защитник короля в соответствии с древней традицией бросил перчатку, и на какое-то время огромная толпа, собравшаяся на коронацию, замерла, и только из Вестминстерского Аббатства доносился звон колоколов. В этот момент приверженцы Стюартов, якобиты, могли в последний раз смело и открыто продемонстрировать свою преданность, потому что к тому времени Джеймс III уже состарился, а их принц стал беспробудным пьяницей. Никто не ожидал такого поворота событий, но якобиты всегда были непредсказуемы. И что же, перчатка так и должна была лежать там, куда ее бросили?

Вперед выступила девушка, чем повергла собравшихся в невероятное изумление. Все ожидали какого-нибудь старого сурового горца, но пред ними появилось темноволосое создание с глазами цвета прозрачной воды. Девушке, наверное, было не больше пятнадцати. Она улыбнулась защитнику таинственной, почти волшебной улыбкой, взяла перчатку и растворилась в толпе так быстро, что стало ясно: она среди своих. По толпе пронесся вздох удивления, а молодой король, повернув честное германское лицо к своему конюшему, через окно кареты спросил:

— Кто это был?

— Сторонница якобитов, сэр. Несомненно, фанатичка. Ее немедленно арестуют.

— Если вы ее поймаете, — заметил король. И он оказался прав — девушки нигде не было.

Но Георг увидел кое-кого еще. В толпе стоял аббат, и лицо его было почти целиком скрыто под капюшоном. Он слегка подался вперед, глядя туда, где в позолоченной карете ехал новоиспеченный король. Капюшон упал на плечи, и с горестного лица на монарха взглянули внимательные голубые глаза. Георг III затаил дыхание. Этого не могло быть! Но все-таки мужчина не мог просто напоминать Чарльза Эдварда Стюарта.

Рассматривая человека, который по праву крови должен был стоять сегодня в Вестминстерском Аббатстве на его месте, Георг увидел, что губы Чарльза Эдварда растянулись в жестокой улыбке.

— Я завидую тебе меньше всех на свете, — сказал он и что-то добавил совсем неслышно.

Георг почувствовал дрожь во всем теле и оглянулся на угрожающую фигуру, потому что его карета уже проехала то место, где стоял Стюарт.

— Мне показалось, что тот человек — Чарльз Эдвард Стюарт, — сказал король, — и он проклял меня. О Боже!

— Нет, сэр, — успокоил его конюший. — Бывший претендент на престол лежит, напившись, в герцогстве Буиллен. Он никогда больше не ступит на эту землю.

Но Георг снова и снова вспоминал ту улыбку и пришел к выводу, что она не привиделась ему. Он гадал, может ли проклятие династии Стюартов, о котором столько слышал, передаться и ему, если он завладел их короной, прославится ли его правление доблестными поступками и грандиозными событиями или будет трагичным и кровавым.

К счастью, ему были не знакомы ни предчувствия, ни ощущение неизбежности. Король и представить себе не мог, каким тяжелым грузом станет для него эта корона, что он познает приступы безумия, которые заставят его в одиночестве бродить по галереям Виндзора и громко кричать от боли и отчаяния, что его старший сын восстанет против него, а сам он ослепнет и войдет в историю как король, потерявший американские колонии.

Бедняга! Он отправился на банкет в честь своей коронации с далеко не веселым лицом. А несчастному Чарльзу Эдварду помогли забраться в карету Гарнета Гейджа, потому что он очень ослаб после долгих лет непрерывного употребления алкоголя.

— Для вас, сэр, — сказала Пернел, подавая ему перчатку.

Он улыбнулся ей.

— Мы приняли вызов, не правда ли?

— Да, сэр.

Но и он, и Гарнет, и его дочь понимали, что это пустые и бессмысленные слова. Пернел, благодаря своему древнему дару, знала даже больше — что Георг Ганновер обречен на мучительную жизнь, а ее кумир вернется в Европу и будет жить затворником, оставив в прошлом те дни, когда очаровательный принц Чарли был единственной гордостью и надеждой всех якобитов.

— В Дувр, ваше высочество? — спросил Гарнет.

— Да, да.

— Вы никого не хотите увидеть перед отъездом?

На какое-то мгновение перед принцем пронеслось видение той красавицы, которую он любил когда-то, он вспомнил прекрасные глаза Мелиор Мэри, но, откинувшись в глубину кареты, ответил:

— Нет. Поехали.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Над рекой Вэй проскользил зимородок, едва не коснувшись головы цапли, стоявшей на одной ноге на мелководье. В осеннем парке птицы щебетали, свои прощальные песенки; ласточка перед отлетом в теплые края кружила у башни Гейт-Хауса, где было ее летнее гнездо. Очередной круг замыкался, подходил к концу еще один год. Скоро наступит 1778 год, и на престол взойдет Георг Ганновер III, чтобы пробыть на нем в течение семнадцати лет. Для тех, кто пережил ту давнишнюю драму и остался жить в замке Саттон, время летело быстро.

Давным-давно никто сюда не заезжал, кроме случайного торговца или доктора, и потому, когда во дворе застучали копыта лошади и загрохотали колеса кареты, в это было трудно поверить. Наконец-то к Мелиор Мэри кто-то приехал.

— Все в порядке, мисс Сьюарт? — прокричал кучер, когда лошадь пробралась сквозь кусты, почти полностью загородившие въезд.

Поэтесса Анна Сьюарт ответила: — Да, благодарю вас. — И с любопытством начала разглядывать необыкновенный лес, в который они въезжали через тяжелые ворота. На воротах красовалась надпись «Саттон», начертанная рядом с гербом Тюдоров — некогда позолоченной розой.

Перед ней и над ее головой деревья росли так тесно друг к другу, что солнце почти не проникало вниз, и они ехали как будто в темном туннеле. Признаки жизни были заметны только на реке, которую карета переехала по полусгнившему мосту, но впереди, казалось, все вымерло, и на мгновение поэтессой овладел страх. Но она взяла себя в руки. Анна Сьюарт была не только знаменитой писательницей, но и дочерью священника Личфилдского собора. Она воспитывалась во дворце епископа, и ее вера в Бога была непоколебима.

Анна была красивой женщиной. Ей было около тридцати. В ее больших серьезных глазах, выделявшихся на изящном личике, светился живой ум. Она присвоила себе имя Личфилдского Лебедя и была знакома со многими знаменитостями, чем втайне очень гордилась.

Недавно романтическая душа Анны воспылала желанием написать стихотворение о восстании 1745 года, и она с увлечением занялась поисками очевидцев. Старый друг отца, чьи политические взгляды были определенно на стороне якобитов, хотя в семье об этом никогда не говорили, сказал ей:

— Знаешь, а одна из них еще жива.

— Одна из кого?

— Одна из возлюбленных принца, прошу прощения. Все это хранилось в строжайшем секрете, но куда деваться от слухов. Говорят, что она живет в полном уединении, в полуразрушенном замке недалеко от Гилфорда.

— Кто она?

— Ее имя Мелиор Мэри Уэстон. Она, должно быть, уже очень стара. Говорят, что она сошла с ума и совершенно невменяема.

Такой словесный портрет совсем не понравился мисс Сьюарт, но она подавила в себе это чувство, надела дорожный костюм, сложила вещи, которых должно было хватить на несколько дней путешествия, и отправилась в дорогу в сопровождении одного лишь кучера.

Если бы на месте Анны Сьюарт был кто-нибудь другой, он непременно повернул бы назад, как только его взору представился некогда величественный, а теперь покосившийся и стремительно разрушающийся замок, который производил вдвойне мрачное впечатление в лучах кроваво-красного солнца. Подъехав ближе, она была очень удивлена: на том месте, где когда-то, должно быть, возвышались большое здание и башня, теперь торчали лишь жалкие обломки. И если бы из этих обломков вынули торчавшие из них прутья и шесты, на которых, очевидно, они держались, то и остатки каменной кладки развалились бы. Но арка в башне, сквозь которую предстояло проехать карете, была закрыта, и проникнуть внутрь можно было только через маленькую дверь. Карета остановилась.

— Я не могу объехать стену, мисс, — сказал кучер. — Нам придется идти пешком. Мне пойти с вами?

— Да, пожалуйста, Торн, — быстро ответила она. — Не очень-то привлекательное место.

— Да, уж это точно!

Кучер, довольно толстый сорокалетний мужчина, почти безотчетно покрепче сжал в руке кнут. Мисс Сьюарт с опаской вытянула руку и нервно постучала в дверь. От ее прикосновения дверь распахнулась, открывая взору сумрачный двор.

— Есть здесь кто-нибудь? — позвала она. Ничто не шевельнулось, только какая-то птица захлопала крыльями.

— Торн, что же нам делать?

— Войдите внутрь, мисс. Она ведь ждет вас, не правда ли?

Анна задумалась.

— Я написала ей, но ответа не было. Но она никуда не выезжает и, мне кажется, ведет весьма уединенный образ жизни.

— Ну, тогда, я считаю, мы должны хотя бы попытаться.

То, что когда-то было чудесным двором с мостовой, выложенной терракотовым кирпичом с инициалами Р. У., не говоря уже об экзотических деревьях и цветах, теперь оказалось погребенным под отвалившимися кирпичами, что создавало большие трудности для человека, желающего подойти к Центральному Входу.

— Эта дверь не открывалась уже много лет! — воскликнула в волнении и беспокойстве мисс Сьюарт.

— Посмотрите, мисс, справа есть другая дверь. Попробуйте пройти через нее.

Сгнивший шнурок звонка оторвался от одного прикосновения поэтессы, и Торн принялся стучать в дверь рукояткой кнута.

— Эй! — громко кричал он. — Мисс Сьюарт хочет видеть мисс Уэстон!

В одном из верхних окон послышалось какое-то движение, и, запрокинув головы, они увидели, как всего одно мгновение некое безумное существо смотрело на них.

— О, Господи, — простонала Анна. — Что это было?

— Мне кажется, нам лучше уйти, — предложил Торн.

Но было уже поздно. Дверь слегка приоткрылась, и оттуда высунулся короткий мясистый нос, на который были нацеплены разбитые очки.

— Кто вы? — сказало существо мужским голосом.

Анна откашлялась.

— Меня зовут Анна Сьюарт, я приехала к мисс Мелиор Мэри Уэстон. Я ей писала.

Довольно неожиданно дверь приоткрылась еще немного, и за ней показался маленький толстый священник с обеспокоенным лицом.

— Отец Гейдж, — представился он. — Я один из кузенов мисс Уэстон, а также ее капеллан. Входите, входите! Она действительно ждет вас.

Посетители очень медленно переступили через порог.

— Я пойду посмотрю, готова ли она, — сказал священник и удалился.

Гости стояли в небольшом холле-прихожей, из которого, переведя взгляд немного направо, Анна увидела необъятных размеров залу. В тот момент, когда она посмотрела туда, зала вдруг озарилась ярким светом — лучи дневного солнца располагались сейчас как раз под тем углом, при котором попадали в окна. Это так не соответствовало унылому гнилью вокруг, что Анна, хотя ее никто не приглашал, вошла внутрь освещенного помещения. Вокруг сверкали разноцветные лучи, проходящие сквозь многочисленные витражи.

— Как красиво! — воскликнула она и тут же вздрогнула, услышав за спиной голос:

— Посмотрите на пол. Видите, сколько маленьких островков света?

Анна резко обернулась и с немалым удивлением посмотрела на Мелиор Мэри Уэстон, которая стояла перед ней, великолепно одетая по моде двадцатилетней давности. Широкополая шляпа с перьями почти до самого пола затеняла очень худое лицо, а слабое тело было облачено в платье, кринолин которого казался слишком большим.

Анна Сьюарт поклонилась:

— Мисс Уэстон?

Мелиор Мэри рассмеялась, и поэтесса на мгновение разглядела проблеск той необыкновенной красоты, которой когда-то, должно быть, обладала эта женщина. Ее удивительного цвета глаза вдруг загорелись былым задором.

— Да-да. Она самая. Что вы от меня хотите? Видите ли, тут больше никого нет. Теперь здесь живу только я, ну, и отец Джеймс Эмброуз Гейдж.

— Но я приехала именно к вам. Мне бы очень хотелось поговорить с вами о давно минувших временах. О днях расцвета молодого принца.

Рука, похожая на маленькую лапку, метнулась вперед и схватила поэтессу за руку.

— Вы приехали от него? И привезли мне известие? — Лицо Мелиор Мэри резко изменилось, на нем появилось выражение нетерпения и отчаяния, глаза нервно заблестели. — Не говорите ему, какой я стала. Понимаете, он любил меня когда-то. Но я была такой дурочкой! Я позволила ему уехать, а сама осталась в этом чертовом замке. И в результате теперь совсем одна. — Она ненадолго замолчала и стала похожа на старую ведьму, а когда заговорила снова, ее лицо стало хитрым, а глаза коварными. — Но я отомстила за все. Я убила замок Саттон — скоро он совсем развалится, и туда ему и дорога! Пойдемте, я покажу вам былую гордость сэра Ричарда Уэстона.

Она взяла Анну под локоть и повела вверх по лестнице, вдоль которой на стенах висели отсыревшие и потрескавшиеся семейные портреты вперемешку с картинами ярко выраженного религиозного содержания. Анна Сьюарт с ужасом смотрела на все это. Замок рушился буквально на глазах, повсюду стоял запах гнили и затхлости, а облако, пахнущее ладаном, как будто окутало весь дом.

Добравшись до самого верха лестницы, Анна увидела слабо освещенный склеп, который когда-то назывался Длинной Галереей.

— Смотрите, — сказала Мелиор Мэри, — все старые глупые поступки уже почти забыты. Теперь шут Джиле может кричать здесь сколько угодно, пусть себе взывает к Богу.

Анна понятия не имела, о ком идет речь, но, благодаря своему поэтическому воображению, живо представила себе такую картину: величественное архитектурное сооружение времен Тюдоров превратилось в унылое полуразрушенное место для молитв. Все это очень резко отличалось от ее представлений о вознесении хвалы Создателю.

— Как темно, — пробормотала она, глядя на окна, совершенно заросшие плющом. — Но, по-моему, это очень трагично, что столь знаменитый замок находится в таком состоянии.

Мелиор Мэри бросила на мисс Сьюарт гневный взгляд, ее лицо, частично скрытое широкими полями шляпы, мертвенно побледнело.

— Вы не понимаете, о чем говорите. Саттон проклят, а теперь вдобавок зарос грязью. Я взвалила на свои плечи миссию хозяйки, — она обвела мрачные стены взглядом победительницы, — но кроме меня есть и другие. Пусть лучше этот дом превратится в пыль и никогда больше не возвращается к жизни.

Анна Сьюарт с жалостью посмотрела на нее. Несомненно, эта старая женщина полностью утратила смысл жизни.

— А к кому же потом перейдет замок? И кто наследники?

Мелиор Мэри прижала указательный палец к губам:

— Не говорите так громко. Видите ли, наследник этого дома всегда находится в опасности и страдает. Его или ее ожидают только смерть, сумасшествие или отчаяние.

— Но кто же ваши наследники?

— Сначала ими были мой толстый кузен Уильям и три его маленьких сына. Но дом убил их всех, одного за другим. И тогда у меня появился выбор: сын виконта Гейджа — внучатый племянник моей тети, Джон Вебб или Гарнет Гейдж. — Она еле слышно засмеялась. — Но виконт не католик, Гарнета я просто не хочу впутывать в такое страшное дело, поэтому остается только Джон Вебб. Для меня он ничего не значит. Я почти с ним не знакома.

Длинная галерея была теперь превращена в небольшую мрачную часовню, и Мелиор Мэри преклонила колени перед бело-золотым алтарем.

— Теперь я спокойна, мисс Сьюарт. Вебб до основания разрушит то, что осталось от этого дома, — и тогда конец проклятому месту.

В часовне вдруг стало очень холодно, и прямо за спиной Анны Сьюарт послышались чьи-то безутешные рыдания. По логике вещей, она должна была ощутить на себе дыхание этого человека. Анна обернулась, но ничего не увидела в печальных сумерках. Затем послышался стук, как будто кто-то бил палкой по стенам часовни. Она вопросительно взглянула на мисс Уэстон, но старуха или действительно ничего не слышала, или притворялась, что не слышит, и не обращала на шум никакого внимания.

— Так какое у вас известие? — спросила она, еще раз склоняясь перед алтарем и поворачивая к лестнице.

Анна удивленно спросила:

— Известие?

— От принца. Вы ведь поэтому приехали, не так ли?

— Боюсь, что нет. Я просто хотела поговорить о нем.

— Понятно.

Хозяйка замка Саттон молча провела поэтессу вниз по ступенькам мимо раскрашенной деревянной скульптуры девы Марии.

— Я надежно защищена, — сказала она, кивая в ее сторону, а потом совершенно непоследовательно добавила: — Вы побудете у нас несколько дней? Здесь так скучно, а у вас очень красивое лицо. — Она повнимательнее пригляделась к Анне. — А вы уверены, что вы не дочь принца?

Мисс Сьюарт улыбнулась:

— Да, вполне уверена. Я выпью с вами чашечку чаю и сразу же уеду. Боюсь, что не смогу погостить у вас, хотя с вашей стороны очень мило пригласить меня.

У нее возникло почти непреодолимое желание покинуть дом немедленно, но элементарная вежливость не позволяла сделать этого. Шум в Длинной Галерее, теперешней часовне, совсем выбил ее из колеи. Анна знала, что, если она хочет, чтобы ее карета благополучно выбралась отсюда, необходимо выехать до наступления ночи.

— Жаль. — Мелиор Мэри дернула за шнурок звонка, который когда-то был сделан из жесткой парчи. — Я была бы очень рада, если бы вы составили мне компанию. Ну, а о чем мы будем говорить?

— О принце Чарльзе Эдварде Стюарте, — спокойно и сухо ответила мисс Сьюарт.

— Он тоже потомок проклятого семейного клана.

— О?!

— Да. Разве вы не слышали о проклятии, которое лежит на династии Стюартов? Вы верите в проклятия, мисс Сьюарт?

— Я христианка, но в то же время поэтесса, поэтому, наверное, да.

— Если бы вы носили фамилию Уэстон, то были бы абсолютно уверены в этом. Когда вы допьете свой чай, я покажу вам остальную часть дома.

Часом позже мисс Сьюарт следовала за Мелиор Мэри из одной полуразрушенной комнаты в другую, замирая от страха и любопытства. Они заходили в гниющие спальни, стены в которых покрылись скользкой влагой, а драпировки над кроватями и на окнах превратились в рваное тряпье, проходили мимо статуй и скульптур, так густо затканных паутиной, что было почти невозможно разглядеть их форму, смотрели в витражи окон, которые когда-то распахивались настежь, чтобы впустить в дом смех и оживленные разговоры придворных Генри VIII, гуляющих в садах внизу, а теперь навсегда заросли переплетенными усиками плюща и его густой листвой.

Анна была глубоко тронута увиденным, ее поэтическая душа страдала. Замок, пустынный и заброшенный, был принесен в жертву полусумасшедшей старухе, вообразившей, что он разрушил ее жизнь. Но даже это не могло восстановить поэтессу против несчастного существа, которое когда-то считалось первой красавицей чуть ли не всей страны. Ей с трудом верилось, что Мелиор Мэри Уэстон была возлюбленной самого принца якобитов, хотя в этом состарившемся лице, в пустых глазах еще сохранились следы былого великолепия. А взмах головы, при котором вздрагивал каждый серебристо-седой волосок, все еще таил в себе нечто, в незапамятные времена заставлявшее всех присутствующих смотреть в ее сторону. Опытный взгляд поэтессы мисс Сьюарт смог проникнуть в душу дикой птички, из последних сил хлопающей крыльями внутри ветхой оболочки.

В последний раз Анна видела Мелиор Мэри, когда та стояла в арке Главного Входа, который она приказала открыть, на что потребовалось шесть слуг, включая и кучера Анны, Торна, но даже им понадобилось около двух часов, чтобы слегка раздвинуть тяжелые створки. Сердце Анны дрогнуло, когда она смотрела на эту худую изможденную женщину, машущую ей вслед платком. Она немного откинула назад голову в огромной шляпе, на ее губах, невольно дрожащих от старых и давно забытых бед, играла легкая улыбка. Последняя представительница рода Уэстонов стояла, взглядом провожая своих гостей, пока карета не скрылась из виду за поворотом дороги.

В ту ночь Анна Сьюарт, сидя в своей комнате в Гилфорде, написала для будущих поколений стихотворение:

Под мрачной тенью крон дубов надменных,

Куда не проникает солнца луч,

Где не проедет путник дерзновенный,

Старинный замок высится меж туч.

Его ворота редко открывают,

И никогда не впустят в них любовь.

Живет там леди — старая, седая,

В чьих жилах замерзающая кровь.

В воспоминаньях о судьбе разбитой

Она влачит свои пустые дни

И сновиденья юности забытой

Приходят к ней — но лишь они одни.

Анна глубоко вздохнула, отложив в сторону перо, задула свечу и в своей вечерней молитве не забыла упомянуть о бессмертной душе Мелиор Мэри Уэстон.

— Ах, проклятие! С ума можно сойти. Вы же испортите мой наряд!

Джозеф взмахом длинной руки указал на двух своих правнуков, которые бегали у его ног, крича от радости, что почувствовали под ногами песок пляжа. Его внуки, братья-близнецы, шли по обе стороны от него, и он тяжело опирался на них, в то время как Пернел шла сзади, чтобы он не упал на спину.

— Тише, дети. Ваш прадедушка гуляет — так же, как и вы.