Когда до Сэмюэля Смита донесся шум схватки где-то совсем близко от пещеры, он схватил автомат, выбежал наружу и увидел Егорычева, недвижно лежавшего в луже крови, и склонившегося над ним Гильденстерна, который собирался, исключительно для собственного удовольствия, ударить ножом еще разок-другой. - Стой! - крикнул кочегар. - Стой!.. Стрелять буду!..
      Гильденстерн не ожидал увидеть кого-нибудь в этом укромном уголке, и меньше всего он, конечно, мечтал о встрече со Смитом. Жалкое мужество отчаяния, которое дало ему силы напасть исподтишка и зарезать беззащитного, по существу, человека, вмиг оставило его, лишь только он увидел бежавшего прямо на него черноусого. Неизвестно, что стало бы с ним, если бы он послушался окрика кочегара. Но вместе с мужеством его оставила и сметка. И вместо того чтобы бежать налево, по короткому маршруту, в сторону площади, где уже в это время орудовала карательная экспедиция Фремденгута, он кинулся направо в гору, по более дальнему маршруту, к той лазейке в чаще, откуда он только что сюда проник.
      Смит нагнал Гильденстерна, когда тот, согнувшись в три погибели, уже приготовился нырнуть обратно в эту лазейку...
      Не вытерев приклада, Смит бросился к Егорычеву. Тот по-прежнему лежал без движения, глаза его были закрыты, лицо пожелтело.
      «Умер!» - пронеслось в мозгу у Смита. От этого предположения ему стало не по себе.
      Этот немногословный, немолодой и совсем не восторженный англичанин, которого жизнь, полная трудов, разочарований и горькой неуверенности в завтрашнем дне, еще с юношеских лет отучила от скоропалительных дружб, за какие-нибудь несколько дней не только проникся искренним уважением к этому молодому русскому офицеру, но и, как это ни удивительно было самому Смиту, по-настоящему к нему привязался. Привыкший отдавать себе отчет во всех своих поступках и настроениях, он все чаще задумывался над тем, чем вызваны его добрые чувства к Егорычеву. Поначалу ему представлялось, что все дело в общности их профессий, что его влечет к Егорычеву, как моряка к моряку. Потом ему стало казаться, что главное в Егорычеве не то, что он моряк, а то, что это хороший, прямой и решительный человек, веселый и добрый товарищ. Вскоре Смит смог прибавить к списку его положительных качеств еще три немаловажных, с точки зрения Смита, качества: честный антифашист, справедливый и бескорыстный в своих делах и словах. К глубочайшему своему сожалению, Смит вынужден был по зрелом рассуждении отказать во всех этих достоинствах даже Эрнесту Цератоду. А о Фламмери и Мообсе и говорить не приходилось.
      Возможно, что другой на месте нашего кочегара удовлетворился бы этими выводами. Но Смит продолжал свои размышления. По существу, именно раздумьями на эту тему и заполнены были долгие часы его дежурств на Северном мысу. Он нашел среди знакомых ему людей по крайней мере нескольких, обладавших всеми перечисленными выше качествами. Например, доктор Перкинс, почти даром лечивший его жену, когда она захворала воспалением легких. Или взять хотя бы трюмного машиниста Пата О'Брайана, с которым они дружили на «Айрон буле». Чего же им все же не хватало в сравнении сего новым другом, Константином Егорычевым?.. Так кочегар Смит пришел после долгих раздумий к принципиально совершенно новому выводу об органичной социалистической направленности всех высказываний и поступков Егорычева.
      Теперь уже никого не должно удивить, почему Смит готов был воспринять смерть Егорычева, как гибель самого близкого человека. За те несколько секунд, которые прошли с момента, когда убитый горем Смит опустился на колени перед плававшим в луже крови Егорычевым, чтобы прислушаться, не бьется ли у него все-таки сердце, и до того, как тот медленно раскрыл глаза, в голове кочегара пронеслось несколько весьма примечательных мыслей. Но не было среди них мысли о том, что теперь, дескать, хочешь не хочешь, а приходится возвращаться на Северный мыс, к «своим». Он понимал, что Гильденстерн, вонзая нож в Егорычева, только творил волю Фламмери и Фремденгута и они стали ему еще более ненавистны. Он с грустью подумал, что сопротивление островитян черным замыслам обоих джентльменов сильно осложнилось сгибелью человека, который так бесстрашно и бескорыстно помогал людям острова Разочарования. И еще он подумал, что хотя он, Смит, и будет прилагать все свои силы, никогда ему, пожалуй, не заменить в этом благородном деле товарища Егорычева. Но он будет стараться всегда поступать так, как поступил бы на его месте товарищ Егорычев. Он мысленно дал себе самому в этом торжественную клятву, этот суровый и меньше всего склонный к патетическим высказываниям английский кочегар.
      Но вот Егорычев раскрыл глаза.
      - А, старина! - промолвил он. - Это вы!.. Тут Гильденстерн...
      - Вы живы! - восторженно воскликнул кочегар. - Если бы вы знали, какой вы молодец, что вы живы!..
      - Я сам склоняюсь к этой мысли... Понимаете, этот проклятый Гильденстерн...
      - Он уже пять минут как покойник... Боже мой, да чего же я тут топчусь... Ведь вас надо поскорее перевязать...
      Отдадим должное предусмотрительности Егорычева: еще на Северном мысу он преподал посмеивающемуся Смиту («Ну, право же, это совсем ни к чему, мистер Егорычев!») основные правила подачи первой медицинской помощи в бою.
      Сильнее кровоточила рана на ноге, и именно с нее начал свою первую в жизни обработку ран кочегар Сэмюэль Смит. Но еще раньше он расстегнул китель и разрезал тельняшку Егорычева, чтобы тот мог покуда прижимать вату к своей второй ране.
      Кругом было тихо. Беззвучно порхали огромные бабочки с неправдоподобно яркими крылышками, уютно стрекотали какие-то близкие родственники наших кузнечиков, неподвижно зеленели высоко над головой Егорычева лохматые кроны кокосовых пальм. Трудно было представить себе более безмятежное утро...
      И вдруг слева, со стороны площади Нового Вифлеема, протараторила короткая автоматная очередь.
      - Автомат! - встрепенулся Егорычев. - Вы слышали, Смит? Он скосил глаза в сторону деревни и увидел два столба дыма. Он попытался подняться, но это ему оказалось не по силам.
      - Ну, идите же! - сказал он, видя, что Смит не решается оставить его одного. - Ползком!.. По-пластунски!..
      Кочегар быстро спустился по откосу к окраине Нового Вифлеема и так же быстро вернулся.
      - Они напали на деревню!
      - Отдавайте мне бинты и идите!
      - Вы ранены. Вас нужно перевязать.
      - Пришлите какую-нибудь старуху... Идите! Сейчас ваш автомат не только оружие, но и моральный фактор... Патронов захватите побольше и бегите туда поскорее. Бегите, товарищ Смит!
      - Бегу, товарищ Егорычев!
      В это время ниже по склону, там где он переходил в просторную площадь Нового Вифлеема, стрела, точно пущенная Гамлетом Брауном, оборвала навеки цивилизаторскую деятельность Полония. Сразу затрещали оба автомата и пистолет карателей, и чуть попозже в бой включился и Смит со своим автоматом.
      Теперь со стороны деревни явственно доносились крики воинов, женский и детский плач.
      Прошло еще две-три минуты, послышались легкие шаги, и над Егорычевым, беспомощно лежавшим с пистолетом в ослабевшей руке, нагнулась голенастая старуха с добрым широким лицом.
      - Ты жив, желтобородый?
      - Помоги мне встать!
      Заскрипев зубами от боли, он все же при ее помощи заставил себя подняться на ноги.
      - Подведи меня к пещере... пожалуйста! - сказал он старухе. Старуха правой рукой обняла его за талию, левой взяла его за левый локоть, словно собираясь танцевать с ним польку-кокетку. Егорычев тяжело откинулся на ее крепкие и жилистые руки, и они томительно-медленно побрели.
      - Кто это тебя? - спросила старуха.
      - Гильденстерн.
      - Он тут поблизости лежит. Это ты его убил? Егорычев отрицательно промычал.
      - Но это хорошо, что его убили, - сказала старуха. - Люди Нового Вифлеема будут довольны, когда узнают, что его убили...
      Она удобно усадила его у входа в пещеру, прислонив спиной к чуть прохладной скале, вынесла ему автомат, несколько гранат. Запалы он по старой фронтовой привычке всегда носил при себе, в боковом кармане кителя. Он зарядил гранаты, разложил их с расчетом, чтобы они были у него под рукой, и сказал:
      - Спасибо!.. Теперь пусть только сунутся сюда!
      Ужасно неудобно было левой рукой прижимать набрякшую вату к груди. Мешал топорщившийся борт кителя. Егорычев поежился. Старуха сказала:
      - Дай, я сниму с тебя твой… - она запнулась, так как не знала, как назвать китель, - твой камзол... Тебе будет легче.
      - Сними, пожалуйста, - сказал Егорычев.
      От потери крови он ощущал сильную слабость. Его начало клонить ко сну.
      В деревне стало тихо. Они тревожно прислушались. Потом оттуда донеслись торжествующие крики многих десятков голосов. У Егорычева отлегло от сердца.
      - Их прогнали, - расплылась в улыбке старуха и стала неумело стаскивать с него обильно пропитавшийся кровью китель. Егорычев старался поменьше двигаться. На его тельняшке медленно росло темно-вишневое липкое пятно. Вата набухла от крови и стала ощутимо тяжелее. Надо бы сменить, да маловато ее. Придется экономить. Не надо только двигаться без самой крайней нужды, тогда будет меньшая потеря крови. У него хорошая кровь: отлично свертывается. Ее хвалили еще в Инкерманском госпитале, под Севастополем. Под Севастополем... «Как это страшно далеко: Се-ва-сто-поль, - думает Егорычев и чувствует, что начинает засыпать. - Ни в коем случае не надо засыпать. Надо раньше поговорить со Смитом, с Гамлетом и всеми, кто дал отпор налетчикам из Священной пещеры. Молодцы какие!.. Орлы!.. Как бы они только не успокоились на своей победе. Не таковы Фламмери и Фремденгут, чтобы угомониться. Вероятно, они уверены, что Гильденстерн меня прикончил».
      Старуха видит, что глаза Егорычева медленно закрываются, и ее охватывает испуг. Ей кажется, что он умирает. Такой хороший человек!
      Она осторожно трогает его за плечо. Егорычев снова открывает глаза.
      - Может быть, дать тебе напиться, желтобородый? - спрашивает старуха.
      - Дай, пожалуйста, напиться, - отвечает Егорычев.
      Он с жадностью выпивает стакан тепловатой воды, которую старуха приносит ему из пещеры. Вот черт! А ему почему-то представилось, что в пещере не осталось воды. Теперь он чувствует себя крепче.
      Егорычев кладет на траву пистолет, который, и засыпая, не выпускал из руки, расстегивает английскую булавку и вытаскивает из левого бокового кармана кителя толстую записную книжку, которая до шестого июня принадлежала Фремденгуту. Теперь понятно, почему удар Гильденстерна, нацеленный прямо в сердце, все же оставил Егорычева в живых. Нож проткнул толстый кожаный переплет, но не в силах был пробить двести тоненьких листков бумаги, скользнул в сторону, и вот вместо смертельного ранения в сердце - болезненная, но неглубокая и неопасная резаная рапа. Если бы барон фон Фремденгут узнал, что Егорычев не только остался жив, но и обязан своим спасением не чему другому, как его, барона фон Фремденгута, записной книжке!..
      Егорычев просит подложить китель ему за спину, чтобы мягче было опираться, и начинает терпеливо объяснять старухе, как пользоваться йодом и индивидуальным пакетом для перевязки раны.
      За этим занятием их и застают Сэмюэль Смит, Гамлет Браун, юный Боб и еще человек двадцать островитян, в том числе все старейшины Нового Вифлеема и Доброй Надежды.
      Предоставив Гамлету удовольствие ввести Егорычева в курс событий, Смит благодарит старуху и сам принимается за обработку второй раны своего друга. Он моет руки спиртом, тщательно очищает рану кусочком марли, смазывает ее йодом и собирается уже перевязывать, но Егорычев напоминает ему о стрептоциде. Смит извлекает из дерматинового ящичка походной аптечки пузырек с порошком стрептоцида и обильно засыпает рану этим порошком. Покончив со второй раной, он возвращается к первой. Надо, на сей раз безо всякой спешки, перевязать и ее по-настоящему, так, как требует наука. Он делает эту работу с видимым удовольствием и даже, можно сказать, со вкусом. Егорычев слушает рассказ Гамлета и думает, что, пожалуй, родись Сэмюэль Смит в Советском Союзе, был бы уже он давно врачом и, вероятно, совсем неплохим.
      А Гамлет тем временем рассказывает, как он улучил минуту и выскочил из хижины и как он побежал снимать дозоры с южных и восточных подступов и вернулся с ними украдкой в деревню, и дал бой, и первым делом убил этого мерзавца Полония. И еще он рассказал, как ему встретился по дороге юный Боб Смит и потребовал, чтобы ему обязательно и немедленно дали какое-нибудь боевое поручение, и сам предложил, чтобы его послали в Добрую Надежду за помощью. Он послал Боба в Добрую Надежду и поручил ему сказать тамошним старейшинам, чтобы они смело шли против врагов из Священной пещеры, потому что желтобородый и черноусый на стороне людей Нового Вифлеема и у них тоже имеются мушкеты, да еще получше, чем у белоголового.
      Боб Смит порывается сообщить дополнительные подробности. Егорычев обещает выслушать его, лишь только он отпустит старейшин. Вслед за этим он обращается к ним с вопросом, задумывались ли они над тем, что надо делать дальше, и уверены ли они, что белоголовый и его люди успокоятся на полученном сегодня уроке?
      Оказывается, что как раз на эту тему и шел разговор, пока они поднимались сюда, к пещере. Гамлет от лица старейшин обеих деревень высказывает соображение, что следует немедленно послать гонцов в остальные три деревни, чтобы без малейшего промедления, сегодня же и еще задолго до полудня, пришли их старейшины обсудить дальнейший план совместных действий. Если у Егорычева нет возражений против этого предложения, надо сейчас же разослать самых быстроногих гонцов.
      Егорычев с наслаждением слушает речь Гамлета Брауна, и ему становится весело, и в самом краешке глаз у него накатываются предательские слезинки. («Эх, и здорово же ты ослабел, товарищ Егорычев!») «Какие люди! - думает он с уважением и радостью,- какие настоящие, свободолюбивые и гордые люди! И как мелки рядом с ними Фламмери, Фремденгут и их прихвостни!..»
      Конечно, он ничего не имеет против предложения старейшин. Он сам собирался предложить то же самое.
      Из присутствующих выделяют шестерых наилучших бегунов, и они сразу же пускаются в путь.
      Теперь Егорычев узнает о раненом мальчике. Сэмюэль Смит был бы счастлив оказать ему квалифицированную медицинскую помощь. Захватив с собой все необходимое для этого, кочегар в сопровождении Боба, который вызвался показать ему, где лежит раненый мальчик, спускается вниз, в деревню.
      Когда у пещеры остаются лишь Гамлет да Егорычев, происходит сугубо секретный разговор о ребятах, которые должны следить специально за Фремденгутом.
      Еще через полчаса двое мальчишек, искусно прячась в густом кустарнике, залегли в дозоре неподалеку от речки, отделявшей Северный мыс от остальной громады острова. Один из них был послан сюда Гамлетом Брауном, второй примкнул к нему уже в пути. Нужно ли говорить, что это был Боб Смит? У этого мальчика был сверхъестественный нюх на опасные и ответственные задания...
      Шел восьмой час утра тринадцатого июня.

      В половине девятого утра в Священной пещере был выработан план второй операции. Она должна была сгладить неудачу первой, перекрыть ее по части стремительности и беспощадности и окончательно, раз и навсегда повергнуть к стопам правительства Роберта Фламмери все население, земли, недра, угодья и прочие богатства острова Взаимопонимания.
      На сей раз нападение предполагалось учинить ночью.
      - Внезапность, - объяснял автор плана майор фон Фремденгут, - должна сочетаться с молниеносностью, высокая организованность с полнейшей тишиной и скрытностью. Все хижины Нового Вифлеема должны вспыхнуть почти одновременно и еще до того, как их обитатели проснутся. А когда они спросонок начнут выбегать наружу, расстреливать, расстреливать, уничтожать их, как саранчу, не вдаваясь в тонкости, вне зависимости от пола и возраста. Но и не увлекаться: лишь только появятся первые признаки того, что туземцы начинают разбираться в обстановке, мы исчезаем так же скрытно, стремительно и бесшумно, как и появились. Если мы будем так действовать, успех обеспечен. 3а это говорит весь мой опыт.
      Он не уточнял, о каком его опыте идет речь, но никто от него и не потребовал уточнения.
      - Эту часть оздоровительной акции мы, белые, должны возложить исключительно на свои плечи, - продолжал Фремденгут, убедившись, что возражений против его предложения нет. - Что касается нашего цветного джентльмена, то ему придется потрудиться над тем, чтобы без излишнего шума отправить на тот свет кочегара Смита, Гамлета Брауна и, если останется время, по возможности и всех остальных старейшин, вообще всех тех, кто мог бы возглавить вооруженный отпор... Но, конечно, вы согласитесь, джентльмены, что в интересах подлинной секретности задание должно быть сообщено Розенкранцу не раньше чем за пять-десять минут до нашего выхода в поход.
      Джентльмены согласились.
      Фремденгут и Фламмери настояли на том, что Новому Вифлеему ни в коем случае нельзя давать возможность прийти в себя после утреннего налета, а потому надо, не считаясь с известным риском, нападать ближайшей же ночью.
      Что до Цератода, то он от участия в обсуждении этого вопроса уклонился, сославшись на усталость и ноющую боль в области аорты.
      Кумахер, в котором жил самый образцовый денщик эсэсовских войск, успел тем временем вскипятить кофе, собрать завтрак и выразить свою готовность выполнить любое приказание, которое господам офицерам угодно будет отдать.
      Господа офицеры и приравненный к ним Мообс, который в качестве единственного раненого чувствовал себя в некоторой степени именинником, изъявили желание немедленно приступить к завтраку, чтобы потом отдохнуть часок-другой в холодке.
      Так они и поступили. Первым прилег и моментально уснул Фремденгут, который, как истинный профессионал, приучил себя перед «такими» операциями хорошенько отсыпаться. Заснул и Мообс. По необходимости ему пришлось устроиться на животе. Это положение само по себе предрасполагает к тяжелым снам. А так как Мообс спал на животе после обильного и жирного завтрака, то и снились ему не просто тяжелые сны, а кошмары. То ему мерещилось, что мальчик, которому он прострелил сегодня плечо, стоит над ним с копьем в руке и уже занес это копье над ним, а он не может двинуть ни рукой, ни ногой. Он вскрикивает во сне, мальчик пропадает, и появляется мистер Фламмери, тычет ему в грудь пальцем, высовывает язык, показывает кукиш и говорит: «Так вот ты какой, Джон Бойнтон Мообс! Оказывается, ты ведешь тайный дневник и называешь меня, твоего благодетеля, твоего учителя, старикашкой!.. Ну что ж, пеняй на себя!.. Можешь больше не трудиться над своей книгой. Я сам буду теперь писать книгу о наших похождениях. Можешь быть уверен, что выйдет в свет не твоя, а моя книга. Это я тебе гарантирую...» Мообс во сне обливается горючими слезами, падает на колени, пытается целовать руки Фламмери, умоляет его посмотреть последние странички его дневника, где он хвалит мистера Фламмери, где он им искренне восторгается. Но мистер Фламмери дает ему пинка в зад, и сам молитвенно складывает ладошки, взмывает вверх и тает в голубизне небес... Теперь неведомо откуда вырастает Егорычев, бледный, весь в кровоточащих ранах, но улыбающийся. Он смотрит на Мообса, и Мообсу становится страшно. Мообс начинает подвывать, сначала тихонько, потом все громче и громче. Вот он уже воет во весь голос... «Не будьте идиотом, - говорит ему Егорычев, - хотя, пожалуй, это от вас не зависит!»
      - Не будьте идиотом, - расталкивает Мообса Роберт Фламмери, - хотя, пожалуй, это от вас не зависит... Вы орете, будто вас ведут на электрический стул...
      Мистеру Фламмери не спится. Быть может потому, что, пока остальные ходили в Новый Вифлеем, он успел вздремнуть.
      На площадке неожиданно появляется снизу делегация в составе двух стариков. Они возникают из-за последнего завитка тропинки безоружные, с белым флагом на бамбуковой жерди, но отнюдь не со смиренным видом. Твердым и легким шагом они приближаются к мистеру Фламмери и вручают ему конверт, на котором написано: «Роберту Фламмери лично».Слово «лично» дважды подчеркнуто.
      Вручая конверт, старики и устно обращают внимание мистера Фламмери, что заключенное в конверте послание адресовано лично ему и что желтобородый советует им впредь до ознакомления с содержанием письма не показывать его никому из своих сообщников. Старики так и сказали: «сообщников».
      - Желтобородый?! - вскакивает мистер Фламмери на ноги с необычной для него резвостью. - Вы сказали: желтобородый?.. Разве он жив?
      - Конечно, - подтверждает делегация. - Он жив, как мы с вами. А Гильденстерн мертв...
      - Вы слышали? - трагически обращается Фламмери к Цератоду. - Егорычев... Этот мерзавец Гильденстерн...
      Цератод горько усмехается. По существу, его совершенно отстранили от руководства. Всем взялся заправлять самодовольный и властолюбивый мистер Фламмери.
      Так думает про себя Цератод, но молчит. Он только горько усмехается и пожимает плечами.
      А старики, не дожидаясь, пока Фламмери вскроет пакет, без тени боязливости поворачиваются к нему спиной, проходят мимо растерявшегося Кумахера и начинают спокойным, размеренным шагом, ни разу не обернувшись, спускаться вниз по тропинке. Правда, примерно за третьим поворотом они вдруг исчезают, словно сквозь землю проваливаются. Но это никак не трусость с их стороны.
      Это точное выполнение указаний, данных им Гамлетом. Это акт самого понятного благоразумия, так как нельзя поручиться, что, ознакомившись с содержанием пакета, мистер Фламмери вдруг не возымеет желания задержать их в качестве заложников.
      Фламмери торопливо вскрывает конверт и вполголоса читает:
       «Роберту Фламмери
       Старейшины всех пяти селений свободного и независимого острова Разочарования собрались сегодня, тринадцатого июня, в 9 часов 30 минут утра в Новом Вифлееме, чтобы выслушать сообщение Гамлета Брауна и некоторых других о варварском и ничем не оправданном налете, произведенном на это селение вашими людьми под командованием майора войск СС гитлеровской армии Фремденгута. Старейшины обсудили создавшееся положение и согласились о мерах, которые в связи с кровавыми событиями сегодняшнего утра надлежит предпринять.
       Нам поручено письменно уведомить вас о решениях, единогласно принятых на совещании старейшин в той части, в которой они касаются вас.
       Не позже восьми часов завтрашнего утра вам надлежит:
       1. Выдать для суда и наказания военных преступников- майора войск СС Фремденгута, фельдфебеля войск СС Кумахера и жителя Нового Вифлеема, предателя и поджигателя Розен-кранца Хигоата.
       2. К тому же сроку сдать полностью и в неповрежденном состоянии все наличное оружие и боеприпасы.
       В таком случае вам будет сохранена жизнь.
       Это ни в коем случае не означает признания вашей непричастности к роковым событиям нынешнего утра. Наоборот, у нас нет ни малейшего сомнения, что налет на Новый Вифлеем вдохновлен и организован именно вами.
       Но, воодушевленные желанием избежать ненужного кровопролития, старейшины все же сочли возможным сохранить вам жизнь, с тем чтобы в течение трех дней вы оставили остров. Для этой цели вам будет предоставлен прочный и достаточно просторный плот, оборудованный парусом, веслами и необходимым запасом продовольствия и питьевой воды. С вами должны покинуть остров Цератод и Джон Бойнтон Мообс.
       С вашей стороны было бы самым печальным заблуждением предполагать, что великодушное решение старейшин- результат их боязни или неуверенности. Уже сейчас свыше полутораста воинов Нового Вифлеема и Доброй Надежды с нетерпением ждут сигнала, чтобы начать операции против людей, принесших так много зла Новому Вифлеему и собиравшихся спровоцировать междоусобную войну на всем острове. Через два часа их число вырастет до шестисот пятидесяти.
       Мы взываем к вашему благоразумию. У нас с вами одинаковое количество огнестрельного оружия. Но не это самое важное.
       Самое важное, что островитяне убедились на опыте, что и белые, вооруженные автоматами, бежали, как зайцы, от людей, вооруженных копьями, стрелами и волей сражаться за справедливость и свободу.
       Еще раз повторяем: будьте благоразумны, и вы сохраните себе жизнь.
       На тот случай, если у вас возникнет потребность предварительно поговорить с нами, приходите сегодня, в четырнадцать тридцать, в так называемую Священную воронку. Местность достаточно открытая и просторная, чтобы встретиться без боязни засады с любой стороны. Наше честное слово- гарантия вашей полной безопасности во время, этой встречи. Условие: приходите безоружными. И, конечно, оставив поименованных выше военных преступников в Священной пещере.
       С уважением, которого вы заслуживаете.
       Старейшины суверенного острова Разочарования.
       Новый Вифлеем. 13 июня».
      - Блеф! - говорит Фламмери, закончив чтение. - Большевистские фокусы!.. Эти негодяи...
      - Тсс! - останавливает его Цератод и кивает на Кумахера, который с автоматом на шее, по эсэсовской моде, маячит у спуска в долину. - Мы всегда успеем информировать нашего милейшего барона.
      - Эти негодяи, - продолжает Фламмери, понизив голос, - хотят внести в нашу среду раздор.
      - И потом, - подхватывает Цератод, - как мы втроем с Мообсом управимся с плотом?
      - Вот именно... Сто пятьдесят воинов!.. Шестьсот пятьдесят воинов!.. Да хотя бы и тысяча! Без Егорычева и Смита это просто стадо баранов!..
      - Да, но и Егорычев и Смит, к сожалению, с ними.
      - Значит, надо сделать так, чтобы их не было, чтобы...
      Но тут внимание Фламмери привлекает нечто происходящее за ручьем. Он смотрит в бинокль, потом, не отрывая глаз от окуляров, кричит:
      - Барон!.. Майор Фремденгут!.. Будьте любезны сюда на минутку!..
      - В чем дело? - заинтересовался Цератод. - Что-то случилось?
      Но Фламмери ему не отвечает. Он сует бинокль в руки подбежавшему Фремденгуту. Фремденгут смотрит в бинокль и видит Егорычева и Смита, которые бродят по лесу с лопатами в руках и с автоматами на ремне. Дальше, направо от Егорычева, мелькают время от времени несколько парнишек. В руках у них мотыги.
      - Бьюсь об заклад, что они ищут ваши ящики! - кричит ему Фламмери, словно барон стоит где-нибудь на противоположном краю лужайки, а не рядом с ним. - Ищут широким фронтом!..
      - Что вы, что вы!.. Какие ящики!.. Я вас не понимаю, - бормочет Фремденгут, встревожено оглядываясь на Цератода и только что подбежавшего на шум Джона Мообса.
      - ...и что, судя по вашему лицу, - продолжает торжествующим тоном Фламмери, - они не так уж далеко от цели...
      Тут он замечает Мообса.
      - Джонни, вам придется оставить нас на несколько минут. Мообс ушел, напевая под нос полюбившуюся ему «Ойру».
      Проходя мимо сидевшего под деревом Розенкранца, он дал ему солидного пинка и громко вскрикнул: его же пинок отдался в его свежей ране. Розенкранц захныкал и поплелся подальше от Мообса.
      - Дорогой Фремденгут, - сказал тем временем Фламмери, - хватит играть в прятки!
      - Я вас не понимаю, мистер Фламмери... С вашего разрешения, я бы хотел сейчас спуститься вниз с Кумахером и попробовать ликвидировать обоих красных.
      - Они не так глупы, чтобы разгуливать на виду у нас, не выставив дозоры... Так вот, Фремденгут, хватит играть в прятки... Ящики - будем называть этоящиками - должны быть пущены в ход...
      - Какие ящики? - вмешивается Цератод. - Вы все время что-то от меня скрываете. Я решительно протестую!..
      - Идите к черту! - брезгливо отвечает ему Фламмери. - Не мешайте разговору серьезных людей. - Он обернулся к побледневшему Фремденгуту. - Ящики не сегодня-завтра попадут в руки Егорычева. Чтобы предсказать это, совсем не нужно быть пророком.
      Фремденгут обмяк. Он раскрывает и закрывает рот, как рыба, выброшенная на берег, и не может выговорить ни слова.
      - Зато, если мы их сумеем закопать на месте сегодняшней встречи (они нам предлагают встречу для переговоров), в Священной воронке, то руководящие деятели, головка, мозговой трест всех пяти деревень, включая и Егорычева и Смита, превратятся в ничто, в пар! Цивилизация восторжествует, силы зла будут повержены в прах, покой, мир и благоденствие воцарятся на мятежном острове... Ну, чего же вы молчите?
      - Я требую, чтобы мне немедленно было сообщено, что это за ящики и что в них находится! - повышает голос Цератод и тут же хватается за сердце. - Это мое законное право, вы слышите, Фламмери! И мне начинает не на шутку надоедать такое отношение ко мне... Я вторично заявляю официальный и самый решительный протест!..
      - Судя по всему, барон, - продолжает Фламмери, словно Цератода вовсе и не существует на свете, - вы привезли ее сюдадля испытания вдали от любопытных глаз. Если это так, обещаю подписать протокол, который вы составите после взрыва... И мистер Цератод, я полагаю, не откажется дать под этим протоколом свою подпись... Ну?