В это время с просеки, ведшей в Новый Вифлеем, донесся легкий свист. Младший из старейшин удалился на просеку, чтобы справиться, в чем дело. Спустя минуты две он вернулся и подошел к белым.
      - Мальчик Смит вызывает белого джентльмена.
      Это меня, - заявил Фламмери, вручил свою миску на попечение Мообсу и поспешил на просеку.
      Так Мообс и застыл в неудобной и смешной позе с двумя наполненными похлебкой половинками кокосового ореха в руках.
      - Какой там мальчик Смит? - с недоумением промолвил Егорычев. - Тут что-то напутали. Наверно, что-нибудь срочное от Смита.
      Он последовал за Фламмери и увидел, как тот принял от запыхавшегося мальчишки аккуратно перевязанный пакет.
      - Это мне, - сказал Фламмери Егорычеву. Потом он спросил мальчика:
      - Получил гвозди?
      - Получил.
      - Надо сказать: «Спасибо, сэр, получил», - поправил его Фламмери, как истинный ревнитель цивилизации.
      - Спасибо, сэр, получил, - послушно повторил мальчик, тяжело переводя дыхание.
      - Сколько?
      - Два гвоздя.
      - Надо сказать: «Два гвоздя, сэр».
      - Два гвоздя, сэр. Вот они!
      И мальчик показал два гвоздя, крепко зажатых в потном кулачишке.
      - Можно мне идти? - спросил он.
      - Надо сказать: «Можно мне идти, сэр?» - с редкостным терпением снова поправил его Фламмери.
      - Можно мне идти, сэр? - с неменьшим терпением повторил За ним юный Смит.
      - Иди, мой юный друг, и постарайся найти для этих гвоздей самое нравственное применение.
      Когда Фламмери закончил свое пожелание, которое рисовало бы его с самой лучшей стороны, не знай мы его так близко, мальчик был уже далеко.
      Они возвращались на площадку молча. Уже когда они снова усаживались на циновки, Егорычев сказал:
      - Пожалуй, надо будет нам перестать раздавать гвозди. Они смогут понадобиться для нашего плота.
      - Отложим деловые разговоры на потом, - наставительно отозвался Фламмери, освободив наконец руку исстрадавшегося Мообса от своей миски и опуская в нее большую нежно-розовую раковину с затупленными краями. - Не будем забывать, что мы в гостях, пусть и у негров. И вообще, что касается нашего второго путешествия на плоту...
      Не закончив фразы, он целиком переключился на еду.
      Егорычев пожал плечами, но разговора продолжать не стал. Ему интересно было узнать, что находилось в пакете, за которым мальчик бегал на Священную лужайку к своему белому однофамильцу.
      «Очевидно, новая подачка этим прохвостам Гильденстерну и Розенкранцу (ишь как они умильно смотрят на Фламмери!). Что-то он слишком уж с ними заигрывает. Придется еще сегодня уточнить этот вопрос», - решил Егорычев и стал доедать довольно приятное, чуть излишне кисловатое варево.
      Когда с похлебкой было покончено, а на это потребовалось не больше трех-пяти минут, были вскрыты ямы, в которых на раскаленных камнях жарились аккуратно завернутые в пальмовые листья куски мяса. Аппетитный Запах похлебки сменился не менее манящим запахом жаркого. Теперь приступили к раздаче жареного и вареного мяса. Его рвали на части руками, и это опять-таки было правом и обязанностью старейшин. Один ловким и сильным движением раздирал Мясо, другой подставлял банановый лист, третий передавал мясо участнику обеда.
      Но выкликал по-прежнему Гамлет Браун. Он это делал тщательно и с удовольствием. Каждый раз, вызвав к столу нового участника, он широко улыбался, и только тогда можно было в нем узнать прежнего, привычного Гамлета. Несколько белых и красных черт, которыми он украсил свое веселое и открытое лицо, настолько изменили его облик, что никто из белых гостей не смог его опознать. Это доставило нашему доброму малому самое искреннее наслаждение. Когда Егорычев, например, у него же осведомился, где Гамлет Браун, Гамлет от полноты чувств захлопал в ладоши, долго смеялся и, убедившись, что симпатичный молодой белый с желтой бородкой наконец узнал его, обнял и хлопнул Егорычева по спине. Он был попросту счастлив. Если его не узнал этот могущественный и мудрый человек, то куда уж какому-нибудь злому духу!
      Егорычев был не на шутку увлечен тем, что совершалось вокруг него: он присутствовал на пиру людей каменного века! Сколько ученых (обычные смертные уже не в счет!) отдали бы год жизни, чтобы очутиться здесь на месте Егорычева! Какой поистине неоценимый клад представляло это зрелище для этнографа, историка общественных форм, историка материальной культуры, писателя, вообще культурного и любознательного человека!
      Зато остальные белые гости не испытывали ничего, кроме чувства собственного превосходства и великолепного презрения к небогатому дикарскому комфорту. Правда, это не помешало им принять самое деятельное участие в обеде.
      После мяса была подана рыба, а за нею десерт - нечто вроде холодного пудинга из мякоти кокосового ореха, очень спелых, темно-коричневых бананов и кисловатых оранжевых ягодок с мелкими, как у смородины, зернышками, которые островитяне называли козьими глазками. Обильно посыпанное творогом и политое кокосовым молоком, это довольно терпкое блюдо возбуждало жажду. Жажду утоляли из суповых мисок кислым, слегка пенистым хмельным напитком, по цвету и вкусу отдаленно напоминавшим кумыс. Недостатка в нем не было, островитяне дружно воздали ему должное, и вскоре площадка огласилась веселым гомоном подвыпивших людей. Несколько молодых парней побежали к кострам, которые уже успели покрыться серыми хлопьями мохнатого пепла, пододвинули недогоревшие остатки бревен, быстро раздули тлевшие угли, и лужайка озарилась неверным светом оживших костров. От деревьев, от людей, от копий, прислоненных к деревьям, от барабанов, походивших в полумраке на задремавших непомерно толстых и коротких крокодилов, пошли по траве длинные, живые, фантастические тени.
      Солнце упало за почерневший океан, небо украсилось звездами, наступила ночь. Был на исходе седьмой час. Но в программе еще оставались песни, а после песен - воинственные пляски, без которых пиршество теряло бы всякое значение.
      Вот Гамлет Браун многозначительно прокашлялся. Галдеж замолк. Островитяне тоже прокашлялись, приготовились к пению.
      Духовный пастырь, он же колдун Нового Вифлеема, поднял руку, приглашая к тишине. Это был кряжистый старый человек с неглупым морщинистым лицом. С его крепкой шеи свисал на тоненьком, унизанном козьими зубами шнуре небольшой деревянный крест. Поредевшая, тщательно взбитая шевелюра была утыкана доброй полусотней разнокалиберных и разноцветных перьев. Но главным отличием колдуна от его паствы были значительно удлиненные серые трусы, щедро расписанные магическими фигурами птиц, солнца, месяца, людей и рыб. Они были перевязаны сантиметрах в десяти ниже колен широкими розовыми лентами, полученными в бескорыстный дар еще от барона фон Фремденгута. Несмотря на обильное возлияние, преподобный отец Джемс держался на редкость прямо, что можно было в равной степени объяснить и сознанием ответственности, лежавшей на нем, как духовном лице, и немалой его закаленностью в питии.
      - Дети мои! - возгласил он. - Люди Нового Вифлеема и люди Доброй Надежды! Прежде всего возблагодарим всевышнего за то, что дождь не нарушил нашей трапезы, а также за то, что козлята были вкусны и дали отличный навар!
      Нестерпимо фальшивя, островитяне дружно грянули гимн трехсотлетней давности.
      - Боже, как они врут! - прошептал в великой душевной скорби Фламмери, считавший музыкальные переговоры с небом своей стихией и второй после биржевых операций специальностью. - Они поют как язычники! .. Друг мой, мистер Цератод, ради всевышнего, ради всего святого, остановите это кощунство!
      - Пускай их! - философски отозвался Цератод. - Важно, что они поют с самыми похвальными помыслами.
      Прищелкивая в такт пальцами, островитяне допели гимн. Егорычева поразила точность, с которой они каждый раз фальшивили в одних и тех же местах музыкальной фразы. Для этого, как это ни казалось парадоксальным, надо было иметь отличную музыкальную память и недюжинный слух. Что островитяне в полной мере обладают обоими этими ценными качествами, они доказали спустя несколько минут, когда перешли к исполнению мирских песен.
      Но, сверившись с часами Егорычева и убедившись, что время уже позднее, Фламмери попросил минуту внимания.
      - Уже пришло время спать, - сказал он. - Мы вам благодарны за обед, который вы столь гостеприимно устроили в нашу честь, и мы уходим отсюда еще большими вашими друзьями, нежели были до этого прекрасного обеда, если только возможно быть большими вашими друзьями, чем были мы со дня нашего недавнего знакомства. Мы надеемся, что и вы - наши друзья.
      - О да! - горячо воскликнул Гамлет Браун, за ним преподобный отец Джемс, а за ними и все остальные черные участники пиршества. - Мы самые добрые ваши друзья.
      - Мы рады были встретить в вашем лице верных сынов церкви, и мы пришли к вам сегодня, чтобы закрепить наши добрые связи не на словах, а на деле. Мы пришли раскрыть вам глаза на весьма прискорбные ваши ошибки, в первую очередь на несправедливость, которую вы чините в отношении ваших безупречных односельчан Гильденстерна, Розенкранца, Полония и ныне уже, увы, покойного Яго Фрумэна. Дьявол затмил ваши очи суетными мелочами, и вы, как неразумные овцы, презрели людей, достойных уважения, почета и, я бы сказал, поклонения. Прошлой ночью мне явилось дивное виденье. Мне явился шестикрылый серафим... (Восторженный шепот прошел по слушателям, сгрудившимся вокруг Фламмери. Егорычев попытался обратиться к нему с какими-то словами, но Фламмери отстранил его величественным жестом библейского пророка). Не мешайте, сэр, когда христианин беседует с христианами! .. Итак, явился мне шестикрылый серафим и сказал: «Горе Новому Вифлеему! Горе мужчинам его и горе его женам и детям, ибо они не почитают возлюбленных чад господних Гильденстерна, Розенкранца, Яго и Полония! Всевышний в беспредельной благости своей наделил их даром творить чудеса, и они еще завтра, то есть сегодня, докажут это делами своими, чтобы поняли жители Нового Вифлеема всю глубину и тяжесть своих заблуждений...»
      Фламмери обвел глазами лица островитян, остался доволен впечатлением, которое произвело его сообщение и добавил:
      - Пусть кто-нибудь побыстрее сбегает на берег и принесет оттуда миску-другую морской воды!..
      - Что вы делаете? - возмущенно прошептал ему Егорычев, когда по знаку отца Джемса двое молодых людей бросились на берег за водой. - Ведь это низкое шарлатанство!
      - Я еще не имел чести докладывать вам свои намерения, сэр, - прошипел в ответ Фламмери. - И я Покорнейше и настоятельнейше прошу вас не вмешиваться в то, что выше вашего понимания... Как атеист, вы не в состоянии понять того, что я предпринял, сэр...
      - Я категорически протестую против этого жульничества, вы слышите? Если вы сейчас же не...
      Но Егорычеву пришлось остановиться на полуслове. С берега донеслись крики:
      - Сюда!.. Сюда!.. Скорее все сюда!.. Люди Нового Вифлеема, спешите на берег!..
      Захватив пылающие головни, островитяне бросились вниз к бухте. Уже взошла ущербная луна, покрыв неживым, синеватым светом зеркальную гладь бухты, черные леса, колючие гребни гор.
      На берегу, на мокрой гальке, мягко обтекаемая неслышным и робким серебристым накатом, виднелась какая-то темная масса. Около нее суетились, растерянно всплескивая руками, оба молодых негра, которые только что весело мчались сюда за водой для чуда. После рассказов белого джентльмена о дьяволе и шестикрылом серафиме им было страшно видеть чуть содрогавшееся от наката мертвое тело Яго Фрумэна.
      - Море не решается оставлять в своем лоне такого святого человека, - объяснил мистер Фламмери островитянам создавшуюся обстановку. - Такой человек должен быть с самыми высокими почестями похоронен по христианскому обряду в родной земле... и отомщен, - прибавил он с расстановкой. - Тот, кто виновен в мученической смерти праведника, достоин самой тяжкой кары...
      - Пропустите меня! - сказал отец Джемс.
      Все расступились, он нагнулся над трупом, простоял в таком положении с полминуты, зажмурив глаза и скрестив на груди жилистые руки в кожаных браслетах, потом раскрыл глаза и мрачно произнес только одно слово:
      - Колдовство!
      - Я так и думал!- с ходу присоединился Фламмери. - Бедняга погиб от колдовства и ничего другого. Но кто же злодей, погубивший старого добряка Яго?
      - Для этого в первую очередь надо проверять, в какую сторону смотрит лицо бедного Яго, - сказал отец Джемс.
      Лицо бедного Яго смотрело прямо на юг.
      - Колдовство совершено человеком, который живет на юг от жилища Яго» Фрумэна, - заявил почтенный пастырь с подкупающей уверенностью, потому что проверить его заявление не было ровно никакой возможности. - Но проживает ли этот богопротивный убийца в Новом Вифлееме, Доброй Надежде или по ту сторону трещины, это можно будет определить только днем. А пока помолимся господу, чтобы он помог нам поскорее отыскать виновного.
      Он обратился к благоговейно молчавшим островитянам:
      - Повторяйте за мной!
      Островитяне молитвенно сложили руки и опустились на колени. Фламмери шепнул Цератоду, тот, после некоторых колебаний, - Мообсу, и все трое, к удовольствию польщенных островитян, последовали их примеру. Это был весьма ловкий ход со стороны компании Фламмери: трогательное религиозное единение между туземцами и приезжими белыми и в то же время блистательная моральная изоляция Егорычева. Никто не ожидал от белых, что и они опустятся на колени. Во всяком уж случае, никто бы и не подумал поставить им в вину, если бы они этого не сделали. Но раз трое белых не отстали в своем религиозном рвении от островитян, Егорычев, оставаясь на ногах (Фламмери не сомневался, что неверующий Егорычев именно так и поступит), неминуемо оказывался в чрезвычайно двусмысленном положении. Шутка ли сказать, из всех находившихся в этот момент у тела Фрумэна только один, не участвующий в таком важном молебствии!
      Егорычев имел всего несколько секунд для того, чтобы принять решение большой принципиальной и тактической значимости. На первый взгляд, не было ничего проще, как опуститься на колени. Не совсем, правда, приятно с непривычки стоять коленопреклоненным на мокром песке. Но зато никаких обид со стороны островитян, которые просто не поняли бы, что возможны не связанные с дьяволом люди, которые не верят в бога, в колдовство, дурной глаз и тому подобные возвышенные и не поддающиеся уму обыкновенного человека чудесные явления. С другой стороны, совесть советского человека не позволяла Егорычеву подкреплять своим авторитетом нелепую шарлатанскую церемонию испрашивания у несуществующего бога имени и адреса виновника несуществующего преступления. Он понимал, что компания Фламмери - Цератод - Мообс провоцировала его на действия, которые они не преминули бы использовать, чтобы восстановить против него простодушных островитян.
      Егорычев остался стоять.
      Чтобы подчеркнуть это обстоятельство, Мообс намеренно громко обратился к своему покровителю:
      - Сэр, мистер Егорычев не хочет присоединиться к нашей молитве!
      - Господи! - благочестиво промолвил капитан Фламмери, задрав свою длинную физиономию к темно-синему небу. - Прости моему молодому другу и твоему рабу мистеру Егорычеву его невольное прегрешение!
      Получилось не только благочестиво, но и в высшей степени человеколюбиво.
      Теперь глаза островитян были вопросительно устремлены на Егорычева.
      «Один - ноль в пользу старикашки!» - отметил про себя Джонни Мообс.
      - Не беспокойтесь, друзья, - сказал Егорычев островитянам. - Я знаю истинную цену вашей молитвы не меньше мистера Фламмери. У меня имеются средства в тысячи тысяч раз посильнее молитв, чтобы помочь вам выяснить, кто виновен в гибели Яго...
      Средства посильнее молитв! Островитяне посмотрели на Егорычева с нескрываемым интересом.
      Фламмери решил молча проглотить преподнесенную Егорычевым горькую пилюлю. Он цыкнул на Мообса:
      - Не размазывать! Делаем вид, будто все в порядке. У нас еще все впереди!
      «Счет один - один, - подвел про себя итог Джонни Мообс. - Ведет Егорычев».
      Преподобный отец Джемс поправил сползшие на самые кисти кожаные браслеты, откашлялся и снова призвал свою паству:
      - Повторяйте за мной! Пресвятый боже!..
      - Пресвятый боже!.. - хором повторили все, кроме Егорычева.
      - Помоги нам найти.
      - Помоги нам найти...
      - Розенкранц Хигоат! - крикнул Фламмери, когда с молитвой было покончено. - Где ты, Розенкранц?
      - Я здесь! - нехотя откликнулся молодой отщепенец. А он-то надеялся, что о нем в переполохе забыли!
      Мообс выдернул его из толпы, как морковку из грядки.
      - Возьми головешку и хорошенько раздуй ее! - приказал ему Фламмери.
      Розенкранц раздул головешку. Весело потрескивая, заиграло желтое пламя, осветив его широкое лицо. Оно выражало угодливость пополам со страхом перед томившей его неизвестностью.
      - А теперь я хотел бы узнать, - сказал Фламмери, - кто из вас, люди Нового Вифлеема и люди Доброй Надежды, возьмется зажечь этой головешкой воду, хотя бы здесь, у самого берега?
      Островитяне молчали.
      - Значит, никто не может? Гамлет Браун, почему бы тебе не поджечь море?
      Гамлет молча пожал плечами.
      - А вы, преподобный отец Джемс?
      - Разве может вода гореть? - рассудительно отвечал колдун.- Вода вскипает и сразу превращается в мокрый дым.
      - Смотрите же, как Розенкранц по моей воле сотворит сейчас чудо! Я только окроплю море священной водой!
      Фламмери вынул из кармана бутылку, губами извлек из нее пробку и, присев на корточки, сделал раскупоренной бутылкой несколько крестообразных движений по-над самой водой, чуть слышно плескавшейся у его ног.
      Вечерний бриз унес в океан острый запах спирта.
      - Во имя отца и сына и святого духа! - провозгласил Фламмери с дрожью в голосе (он и в самом деле волновался). - Раб божий Розенкранц Хигоат, спеши совершить чудо!
      У Розенкранца от ужаса ноги приросли к земле. Он что-то нечленораздельно промычал и попытался укрыться в толпе.
      - Поторопите этого идиота! - пробормотал Фламмери Мообсу, и тот, схватив оробевшего чудотворца за локоть, поволок его к берегу и пригнул над водой.
      - Зажигай, брат мой! - прорычал Розенкранцу Мообс, от души потешавшийся своей ролью церемониймейстера в этой комедии, и с силой ткнул его в затылок.
      Розенкранц дрожащей рукой приблизил головешку к черной воде.
      Островитяне ахнули. Чудо совершилось. Вода у берега загорелась нежным голубоватым пламенем.
      - Потуши море! - диким голосом крикнул преподобный Джемс. - Не оставляй нас без рыбы!..
      Но чудотворец лежал, зарывшись лицом в сырую гальку. Мообс поднял его на ноги и новым пинком привел в чувство.
      - Тебя просят погасить море, - проворковал Фламмери, вперив в лицо Розенкранца свои ледяные глазки цвета жидкого какао с молоком. - Скажи, друг мой: «Море, погасни!»
      - Море, погасни! - пролепетал Розенкранц обморочным голосом.
      И снова пал ниц насмерть перепуганный сотворенным им чудом Розенкранц Хигоат.
      Пламя погасло. Если бы он запоздал со своим приказом секунды на две, оно бы погасло само по себе.
      - Встань, Розенкранц! - сказал Фламмери. - Встань, и пусть люди, которые тебя унижали, признают, что они заблуждались, что ты выдающийся, самим богом отмеченный человек.
      - Прости- нас, Розенкранц! - обратился к Хигоату преподобный отец Джемс. - Мы не понимали, что ты выдающийся, самим богом отмеченный человек.
      - Желательно вам, чтобы и Гильденстерн совершил такое же чудо? - спросил Фламмери.
      - Прости нас, Гильденстерн! - обратился отец Джемс к Гильденстерну. - Мы не понимали, что ты тоже самим богом отмеченный человек!
      - Не сомневаетесь ли вы, что такие же чудеса может сотворить и отсутствующий Полоний?
      - Мы попросим у него прощения, лишь только он вернется в Новый Вифлеем, - обещал преподобный отец.
      - О покойном Яго Фрумэне уж и говорить не приходится, - заключил мистер Фламмери. - Из всех их четверых он был наиболее любезен сердцу вседержителя.
      Островитяне с интересом посмотрели на бездыханное тело в плотно облегавшем старом эсэсовском кителе.
      Пока несколько человек, взявшись за плечи и ноги, подняли его, чтобы отнести в деревню, преподобный отец Джемс успел на ходу посоветоваться со старейшинами.
      - Остановитесь, люди Нового Вифлеема! - сказал он, закончив летучее совещание. - Знайте, что постановлено снять с Розенкранца и остальных троих достойных мужей позорные имена, которые они столь незаслуженно носили по нашей вине. Пусть знают люди Нового Вифлеема, пусть знает все человечество, что нет больше Розенкранца Хигоата, а есть Отелло Хигоат, нет Гильденстерна Блэка, а есть Горацио Блэк, нет Полония Литлтэйбла, а есть Ромео Литлтэйбл и нет покойного Яго Фрумэна, а есть и будет вечно жить в наших сердцах блаженный облик сэра Фальстафа Фрумэна!.. Послезавтра, в воскресенье, во время представления мы сообщим всему человечеству о новых именах наших четырех самых достойных односельчан.
      - Вы оговорились, преподобный отец, - мягко поправил мистер Фламмери колдуна Нового Вифлеема. - Послезавтра не воскресенье. Послезавтра будет понедельник, а воскресенье - завтра. Сегодня суббота, преподобный отец!
      Преподобный Джемс недоуменно глянул на Фламмери. Лицо американца было торжественно и печально.
      - Не может быть, сэр! - сказал колдун. - Это вы, верно, шутите?
      - Нет, дорогой мой друг! - ответил Фламмери с редкой задушевностью. - Белые никогда не шутят, когда речь идет о святом воскресном дне. Воскресенье. будет именно завтра, а не послезавтра. Сегодня - суббота.
      - Не может быть! - пробормотал преподобный отец Джемс, чувствуя, что почва уходит у него из-под ног.
      - Спросите кого угодно, - сказал Фламмери. - Хотя бы мистера Егорычева.
      - Ради бога, сэр! -бросился отец Джемс к Егорычеву. - Успокойте меня! Скажите, что почтенный белый джентльмен оговорился, пошутил, ошибся!
      - Нет, дорогой отец Джемс, на этот раз над вами не пошутили, - сказал Егорычев. - Сегодня в самом деле суббота. Но почему это вас так расстраивает? Какое это имеет значение? Отложите представление до будущего воскресенья, если у вас не хватит времени подготовить его к завтрашнему дню.
      - Какое это имеет значение?! - вскричал отец Джемс в величайшем отчаянии. - Если это так, как вы говорите, то я, люди Нового Вифлеема, все человечество всю жизнь нарушали заповедь господню о воскресном дне! Вместо того чтобы воздавать всевышнему хвалу в этот богом избранный день, мы всю свою жизнь оскверняли его суетными мирскими делами! О, горе Новому Вифлеему! О, горе, горе всему человечеству!..

IV