Потрясенного услышанным известием и порядком уставшего Кумахера отправили в арестантское помещение, заперли за ним дверь и по-прежнему завесили ее.
      - Итак, второй фронт открыт! - торжественно провозгласил Цератод, протирая очки и глядя на своих коллег выпуклыми близорукими глазками. - Поздравляю вас, джентльмены! Примите мои особенные поздравления, мистер Егорычев. Как видите, соединенные англо-американские силы не щадят своих жизней, чтобы помочь доблестным советским союзникам!
      Он неторопливо водрузил толстые золотые очки на мясистый нос, учтиво улыбнулся и пожал руку Егорычеву. Впервые со времени гибели «Айрон буля» Егорычев почувствовал в своей ладони пухлую, сыроватую и очень гладкую руку Цератода и не испытал при этом никакого удовольствия. Он уже достаточно знал Цератода, чтобы понимать истинную цену его рукопожатия.
      - Спасибо, господин майор, - сказал Егорычев.
      Фламмери не спешил с поздравлениями. Он решил произнести речь. Он сказал:
      - Друзья мои! Вспомним в эту торжественную минуту начальные строки сто пятого псалма Давидова: «Славьте господа; призывайте имя его; возвещайте в народах дела его; пойте ему», ибо только слепой не увидит в интересующем и волнующем нас великом военном событии исполнение англо-американским командованием одного из священнейших и благороднейших заветов господа нашего: «Люби ближнего, как самого себя!»
      Он окинул слушателей благочестивым взглядом, остановился на миг на Егорычеве, увидел в его глазах насмешливые огоньки, нисколько этим не смутился и продолжал:
      - Надеюсь, я никогда не буду повинен в неподобающей гордости, но да позволено будет мне с гордостью заявить, что не было минуты, когда я усомнился бы в том, что наше вторжение в Европу произойдет... лишь только господь призовет нас к этому в сердцах наших!..
      Трудно было предположить, чтобы кто-нибудь мог принять всерьез его слова, меньше всего это мог предположить он сам, и все же не было силы, которая бы удержала его от того, чтобы он их произнес. - А теперь, - продолжал как ни в чем не бывало мистер Фламмери, - не пора ли нам перейти от явлений общечеловеческого значения к тому, что касается лично нас. Я имею в виду, не пора ли нам подумать о том, чтобы связаться с Америкой, - он увидел нетерпеливый жест Цератода и добавил, - или с Англией, в данном случае это все равно, и сообщить, что мы живы и чтобы за нами прислали судно или самолет?
      - Этот вопрос совсем не так прост, как я вчера предполагал, -« сказал Егорычев. - Никто из нас не знает английской азбуки Морзе. Но даже если бы и знали, это нисколько не облегчило бы в данное время, я подчеркиваю, что именно в данное время, наше положение. Надеюсь, никто уже не сомневается, что эсэсовцы высажены сюда с каким-то весьма серьезным заданием. Любая наша радиограмма неминуемо будет принята не только союзными нейтральными радиостанциями, но и немецкими...
      - То же самое говорил вчера я, - прервал его с ехидной улыбочкой Цератод. - Вы мне тогда возразили, если мне не изменяет память, что немцам сейчас, по вашему мнению, не до нашего острова, что немцам, опять-таки, по вашему мнению, достаточно забот на советском фронте. Тем непонятней ваше заявление сегодня, когда к тому же открыт и активно действует второй фронт.
      - Нет, - сказал Егорычев, - вам не изменяет память, мистер Цератод. Я должен признать, что не все вчера принял во внимание. Конечно, немцы никак уж не в состоянии прислать сюда новую экспедицию из самой Германии или, скажем, из Алхесираса. Но мы не имеем права забывать, что у них более чем достаточная шпионская сеть в западном полушарии. Я имею в виду Южную Америку.
      - Иногда мне кажется, что меня, как какого-нибудь мальчишку, пытаются втащить за ручку в кино на дурацкую картину со шпионами, - пробурчал Фламмери. - И я хотел бы заявить вам, сэр, что я уже давно вышел из того нежного и доверчивого возраста, когда повсюду мерещатся шпионы и пираты!
      - Поэтому, - продолжал Егорычев, - по меньшей мере не исключено, что эти гитлеровские шпионы или сами запеленгуют нас, или получат от запеленговавшего нас немецкого командования указание срочно проверить, что это за союзнические силы вдруг обнаружились на острове Разочарования. А так как здешний эсэсовский гарнизон имел какие-то сверхважные задания, то ими будут приняты все меры, чтобы прибыть сюда раньше союзных кораблей или самолетов, и тогда, понятно, нам придется весьма туго...
      Цератод недовольно хмыкнул, словно благоприятная для радиосвязи обстановка зависела от Егорычева.
      - Остается единственная возможность связи с внешним миром: воспользоваться русской азбукой Морзе.
      - Вам угодно шутить, мистер Егорычев? - вспылил Фламмери.
      - Нет, не угодно, - спокойно отвечал Егорычев.
      - С таким же успехом можно было бы воспользоваться и персидской или тибетской!
      - Не совсем так, господин капитан, со значительно меньшим, но все же с большей безопасностью, нежели английской. Южноамериканским немцам вряд ли придет в голову, что перед ними радиограмма на русском языке. Скорее всего, они ее примут за очень хитро зашифрованную английскую, испанскую, португальскую, арабскую, французскую, итальянскую - словом, за какую угодно, но только не русскую. И пусть они ее расшифровывают сколько душе угодно. Зато, если ее примет любая советская радиостанция, дело будет в верных руках.
      - Не кажется ли вам, сэр, что отсюда до ближайшей советской рации страшно далеко? - с прежним ехидством осведомился Цератод.
      - Кажется. Но что поделаешь? В крайнем случае, я возлагаю надежды на британскую и американскую разведки. У них есть вполне достаточный опыт в пользовании русской азбукой Морзе.
      Намек Егорычева был принят и проглочен с самым каменным выражением лица.
      - Ну что ж, - вздохнул после довольно продолжительного раздумья капитан Фламмери, - очень может быть, что мистер Егорычев не совсем не прав. В таком случае я предлагаю совместно разработать текст. Лично я полагаю, что... В чем дело, Мообс? - брезгливо протянул он. - Не хватайтесь, прошу вас, за мое плечо. Терпеть не могу такого панибратства!
      - Вы слышите, джентльмены? - тревожно проговорил Мообс, делая большие глаза.
      Где-то совсем недалеко слышался возбужденный гомон нескольких мужских голосов.
      Схватив автоматы, все выскочили на лужайку. Впереди, проклиная себя за позорную беспечность, - он должен был, несмотря на дождь, позаботиться об охране подступов, - бежал Егорычев с электрическим фонариком в руке.
      Но фонарь оказался излишним. На чистом небе, усыпанном звездами незнакомых созвездий, сияла ущербная луна, похожая на голубоватую ладью с высокими бортами и острым носом и кормой. Это был непривычный северянам лежащий месяц южного полушария. Ближе к зениту просторно раскинулось великолепное созвездие Южного Креста. Светлая свежая ночь царила над островом. Но на тропинке, ведшей на лужайку, было темно. - И оттуда, снизу, из темноты доносились чьи-то крики и тяжелое дыхание. Слышалось шлепанье босых ног по мокрой земле. Несколько человек спеша подымались на площадку. Они были уже совсем близко, за последним поворотом.
      - Кто там? - крикнул Егорычев и снова засветил фонарик. - Кто идет?
      - Идут друзья! - ответил из мрака задыхающийся знакомый голос. - Идут люди из Нового Вифлеема!
      - Какого дьявола вы претесь в такую позднюю пору? - спросил Мообс и щелкнул для острастки затвором автомата.
      - Мы идем, чтобы пресечь несправедливость и воровство!
      - Успеете это сделать утром! - крикнул Фламмери в темноту. - Убирайтесь с господом, пока мы вас не перестреляли, как куропаток!
      Но островитяне уже были на лужайке, Их было человек десять. У четверых руки были связаны за спиной. Остальными, составлявшими их конвой, руководил наш неутомимый и деловитый старый Знакомец Гамлет Браун.
      - Добрый вечер, милорды! - приветствовал он белых.
      - Добрый вечер. Вы всегда ходите в гости по ночам? - строго спросил его Егорычев. - В такую позднюю пору люди должны спать.
      - Нет, сэр, - учтиво отвечал Гамлет, - обычно мы ходим в гости днем. Но когда наших уважаемых белых гостей обкрадывают, мы не можем ждать, пока за краем земли проснется солнце... Мы весьма скорбим, сэр, мы весьма скорбим... Наша добрая утренняя встреча омрачена недобрым делом! Вот! Смотрите!..
      Голос Гамлета дрожал от негодования. Он окинул уничтожающим взглядом связанных односельчан. Те попытались было что-то сказать в свое оправдание, но замолчали под этим ледяным взглядом. Гамлет бережно развернул аккуратный пакетик из бананового листа, который он до этого держал крепко зажатым в правой руке, и предъявил удивленным белым четыре заурядные английские булавки, блеснувшие на нежном лунном свете, как четыре крохотные молнии.
      - Это презренные люди, - указал Гамлет на связанную четверку, в которой без труда можно было узнать отщепенцев, обласканных сегодня утром Цератодом и Фламмери. - Это трижды презренные трусы и негодяи! - с силой повторил он. - Они уже давно составляют позор нашего великого и благородного племени. Вспомните, прошу вас, джентльмены, слова Гамлета, принца датского - акт второй, сцена вторая: «Что и говорить, если даже такое божество, как солнце, плодит червей, лаская лучами падаль». И вот сегодня эти черви не удовольствовались прекрасными подарками, которые они незаслуженно получили наравне со всеми добрыми жителями Нового Вифлеема. Они похитили у вас эти превосходные блестящие вещицы. Мы пришли сюда, чтобы вернуть вам эти вещицы и чтобы вы сами назначили ворам наказание, которое полагается по вашим законам за такое преступление.
      Широким жестом он указал на обрыв, с которого был утром сброшен в океан ефрейтор Альберих Сморке.
      При этих словах, смысл которых было трудно не понять, связанные островитяне взвыли от ужаса. Один из них в отчаянии крикнул:
      - Милорды! Разве вы сами не...
      - Молчать! - цыкнул на них Гамлет. - Как вы смеете раскрывать рты в присутствии тех, кого вы так позорно обманули!
      И он замолк, ожидая, что скажут белые. Слово было за ними. Их обокрали люди, которых они и так одарили бесценными подарками, и им принадлежало решающее слово.
      - Слушай, ты, как тебя там... - рассмеялся Фламмери.
      - Меня зовут Гамлет, сэр, Гамлет Браун, с вашего разрешения.
      - Разрешаю. Так вот, мистер Гамлет Браун, извольте вернуть этим парням булавки и хорошенечко перед ними извиниться.
      - Вернуть?! Извиниться?! За что, сэр? За то, что они вас обокрали?..
      - За то, что вы их ограбили.
      - Мы отобрали, чтобы вернуть вам, сэр.
      - Я никого не просил возвращать мне то, что я подарил этим людям.
      - Вы?.. Вы?..
      - Да, я, я! - сердито подтвердил Фламмери.
      - Но этого никак не может быть, сэр! Тут какая-то ошибка! - воскликнул пораженный Гамлет Браун. - Дарить дополнительные подарки тем, кто не заслуживает даже шелухи банана! Где же тут справедливость, сэр?..
      - Справедливость там, где я того желаю. Понятно? И заруби себе на своем толстом носу, что, когда белый приказывает черному, черный не спорит, а выполняет приказание. Понятно?
      - Прошу прощения, сэр, не понятно.
      - Ты что, сюда пришел паясничать?! - взревел Фламмери и замахнулся на Гамлета автоматом (мы пользуемся случаем отметить, что впервые за войну капитан Роберт Фламмери пускал в ход оружие). - Выполняй приказание и убирайся с господом ко всем чертям!
      Чувствуя, что Фламмери может натворить непоправимое, вмешался Егорычев:
      - Поймите, Гамлет, этот джентльмен подарил, подарилим эти несчастные булавки. Они не украли. Им нужно вернуть булавки. Это их булавки.
      - Но этого не может быть, сэр! - снова воскликнул Гамлет в величайшем недоумении, и остальные его товарищи возмущенно зашумели. - Тут что-то получилось не так! Эти люди никак не заслужили дополнительных подарков. Это в высшей степени непонятно и несправедливо!
      - Предоставьте мне знать, сэр, что такое справедливо и что такое несправедливо! - гаркнул Фламмери. - Мообс!
      Фламмери что-то шепнул Мообсу на ухо. Мообс метнулся в пещеру и спустя несколько секунд вернулся с ворохом лент.
      - Разделите между ними эту дрянь, - сказал Фламмери. Отщепенцам Нового Вифлеема развязали руки, и Мообс добросовестно распределил между ними ленты.
      Если бы сейчас, среди ночи, вдруг засветило солнце, если бы океан и небосвод вдруг поменялись местами, если бы злополучные булавки превратились в змей и с шипеньем уползли в кусты, это не так огорошило бы островитян, как то, что самых презренных и недостойных жителей Нового Вифлеема дважды, неизвестно за что и вопреки всем представлениям о чести и справедливости, выделили из всех их односельчан. Впрочем, и лучшие из лучших пользовались на острове Разочарования одинаковыми правами и благами, наравне с их остальными соплеменниками.
      - И не подумайте только отбирать у них мои подарки! - угрожающе промолвил Фламмери. - Раз они получили подарки, значит так надо! Понятно?
      - Нет, не понятно, сэр, - честно отвечали островитяне, далекие от дипломатии. - Но нам очень хотелось бы понять.
      - Мозги у вас имеются?
      - Имеются, сэр.
      - Сомневаюсь. Но если они у вас действительно в наличии, то потрудитесь напрячь их. Теперь слушайте: вы ошибаетесь в этих людях. Они несравнимо лучше, чем вы о них говорили. Они несравнимо лучше самого лучшего из вас. Это говорю вам я, белый человек, пришедший на ваш остров, чтобы научить вас истинной вере Христовой, научить добру и смирению, без которых нет царства небесного. Как сказано царем Давидом, книга первая, псалом тридцать четвертый: «Придите, дети, послушайте меня: я вас научу страху господню...» Ну как, теперь понятно?
      - Нет, сэр, все еще непонятно, - доверчиво отвечали островитяне, подавленные ссылкой на Книгу псалмов. - Еще непонятно, но мы будем очень стараться, чтобы понять.
      - Ну и убирайтесь и вознесите благодарение господу за то, что он вовремя удержал мою руку.
      Негры гуськом потянулись в обратный путь. Шлепанье их босых пяток быстро удалялось во мраке тропинки, покуда окончательно не растворилось в мирной тишине ночи.
      - Поразительно! - промолвил Егорычев. - Делать подарки черт знает кому назло порядочным островитянам!
      - Мои чувства могут быть понятны только верующим христианам, сэр!.. Милость к падшим, сэр! - с чувством ответил ему Фламмери.
      - Милость к падшим! - фыркнул Егорычев. - Скажите лучше - заигрывание с подонками здешнего населения.
      - Хорошо, - сказал Фламмери. - Считайте это моим капризом. Цератод, осторожно промолчавший всю эту сцену, ограничился при последних словах американца улыбочкой, которую и Фламмери и Егорычев могли одинаково воспринять как одобрение их точки зрения.
      - Вы знаете, как их зовут, этих четырех молодчиков? - зевая прервал наступившее молчание Мообс. - Ах да, я уже вам рассказывал... Кстати, мистер Фламмери, эти герои кино просили передать вам, что они обязаны вам жизнью и никогда этого не забудут.
      Смит молчал. Ему не нравилось то, что сделал Фламмери, и было неясно, как к этому отнесся его земляк и коллега по профсоюзу транспортников и неквалифицированных рабочих.
      Ночь была великолепна, но время близилось к двенадцати и надо было ложиться спать, а перед этим сговориться насчет текста радиограммы, которую Егорычев должен был передать сегодня ночью на русском языке.
      Они вернулись в пещеру. После свежего воздуха ударило в ноздри острым запахом керосиновой лампы.
      В обсуждении - раньше всего было продумано наиболее безопасное и удобное время передачи - приняли участие все пятеро спасшихся с «Айрон буля». Потом Сэмюэль Смит пошел на вахту - охранять подступы к лужайке.
      Принято было предложение Егорычева - передавать радиограмму ровно в двадцать четыре ноль ноль. В Москве в это время пять утра.
      Сложнее оказалось с текстом. Фламмери и Цератод, при полной, конечно, поддержке Мообса, настаивали сначала, чтобы в радиограмме было ясно сказано: капитан Роберт Фламмери из Филадельфии, майор Эрнест Цератод из Ливерпуля, капитан-лейтенант Константин Егорычев из Москвы, Джон Бойнтон Мообс из Буффало и кочегар Сэмюэль Смит, спасшиеся с британского военного транспорта «Айрон буль», находятся примерно в таком-то районе южной Атлантики, о чем просят сообщить их родным (о командовании вопрос даже не возникал) и ждут присылки за ними корабля или самолета.
      Егорычев был против. Он считал, что радиограмму такого содержания послать следует, но не сразу, а дней через пять, так как она все же будет сравнительно доступна расшифрованию. А надо для начала посылать такую радиограмму, которая могла бы быть по-настоящему понята только в Советском Союзе. После пяти-шести дней, в течение которых советским командованием будут приняты надлежащие меры, быть может через союзное командование, можно будет послать и вторую радиограмму с тем содержанием, которое было предложено Цератодом и Фламмери с Мообсом. Если в ней даже, паче чаяния, и разберутся немцы, то все же у союзного командования будет почти неделя форы. К тому же за это время немцы успеют еще поглубже завязнуть на фронте и им станет еще сложнее принять какие-либо меры в отношении острова Разочарования. Хочется поскорее дать о себе знать родным? Безусловно. Ему тоже: и родным и командованию. Но лучше же, право, потерпеть лишних пять - шесть дней и дождаться своих, нежели на пять дней раньше столкнуться носом к носу с гитлеровскими молодчиками.
      Какой он предлагает текст? Ему пришел в голову припев из песни его родного батальона морской пехоты. Вместе с подробной подписью Егорычева он, бесспорно, наведет советское военно-морское командование на верный след.
      С Егорычевым согласились, но не без некоторого раздражения. И не столько огорчало, что не прошел их текст (Егорычеву удалось убедить их в своей правоте), сколько то, что уже в который раз приходилось принимать его предложение. Хорошо еще, что при этом не присутствовал Смит.
      От огорчения Фламмери и Цератод завалились спать. Мообс остался бодрствовать, чтобы вертеть рукоятку генератора, а Егорычев присел за дощатый, крытый клеенкой столик, чтобы записать заранее текст, и очень хорошо сделал. В ходе записи выяснилось, что он от волнения позабыл несколько знаков. Пока он их вспоминал, пока записал и вторично проверил написанное, часы барона Фремденгута, висевшие над столиком на тонкой золотой браслетке, показали без двух минут полночь.
      - Давайте крутите, Мообс! - сказал Егорычев, уселся поудобней перед передатчиком и взялся большим и указательным пальцами правой руки за телеграфный ключ.
      Ровно в двадцать четыре ноль ноль он начал передавать свою радиограмму. На часах радиостанций, исчислявших время по гринвичскому поясу, стрелки показывали Четыре часа две минуты утра: часы барона Фремденгута отставали на две минуты.
      Трижды передав радиограмму, Егорычев отпустил Мообса спать. Мообсу надлежало еще затемно сменить Смита. Егорычев мог бы и сам прилечь, но нервы его были сильно взбудоражены, и ему было не до сна. До трех часов он для практики в немецком языке читал какой-то бульварный роман, затем вышел подышать свежим воздухом.
      Луна уже давно закатилась. Где-то внизу еле различалась в темноте сонная бухта. Сколько десятков или даже сотен лет в нее не заходило ни одно судно с Большой земли? И кто знает, сколько еще дней, месяцев или лет пройдет, пока такое судно в ней, наконец, появится?
      Егорычев устало вздохнул, потянулся так, что хрустнули плечевые суставы, и пошел будить Мообса. Подождав, пока Смит вернулся в пещеру, он разделся и лег.
      Рукоятку от генератора он на всякий случай спрятал у себя под подушкой.
      Меньше чем через минуту он уже спал.
      Так закончился второй день его пребывания на острове.

      Того же седьмого июня, в начале восьмого часа вечера, то есть почти за пять часов до того, как Егорычев начал передавать свою радиограмму, в одном из кафе на главной улице Рио-де-Жанейро - Авенида Рио-Бранко - сидел поджарый невысокий синьор лет под тридцать пять. У него были зачесанные назад черные волосы, темно-карие глаза, сильно загорелое лицо с крупным прямым носом. И все же любой бразильеро безошибочно признал бы в нем не коренного жителя Бразилии. Синьор был одет достаточно прилично и в то же время достаточно скромно, чтобы не бросаться в глаза. Он был спокоен тем особенным, чисто профессиональным спокойствием, которое отличает человека, вынужденного постоянно держать себя в руках и тщательно скрывать свои истинные чувства. Его фамилия была Шмальц, Это был тот самый доктор-инженер Гуго Шмальц, постоянный военно-политический обозреватель немецких передач Бразильской радио-корпорации, последние строки доклада которого сегодня слышали люди в пещере на острове Разочарования.
      Перед доктором-инженером стояла на маленьком мраморном столике крошечная чашечка кофе. Бразильеро предпочел бы, пожалуй, в такой душный вечер кружку пива со льдом. Но Шмальцу не нравилось местное пиво.
      Дверь кафе была по случаю жары распахнута настежь, часть столиков вынесена прямо на тротуар.
      Рядом со Шмальцем, за соседним столиком расположились сухонький старичок, в котором, несмотря на штатскую одежду, легко было угадать старого военного, и тучный немец с сигарой в зубах, типичный преуспевающий коммерсант. У стены на специальной тумбочке поблескивал радиоприемник.
      Все трое с напряженным вниманием слушали известное уже нам объявление торгового дома «Грабенауэр и сыновья» о временном прекращении операции по причинам л т. д.
      Видимо, объявление это имело для них исключительно важное значение. Во всяком случае тучный немец заметил, что в руке у него догорела зажженная спичка, только тогда, когда она обожгла ему пальцы.
      - О, майн готт! - невольно вздохнул Шмальц, когда диктор перешел к следующему объявлению.
      - Спора нет, - отозвался старичок, - бывают положения поприятней. Раз они решились наконец открыть свой второй фронт, значит дело зашло достаточно далеко...
      - Полководческий гений фюрера... - высокопарно начал тучный немец, но старичок продолжал, не обращая на него никакого внимания:
      - Значит, и английским и американским генеральными штабами признано, что русские уже прекрасно могут обойтись и без их помощи.
      - Но полководческий гений нашего победоносного фюрера... - попытался было снова вступить в разговор тучный немец, и снова ни Шмальц, ни старичок словно и не слышали его.
      Старичок приподнялся со стула. Встал и Шмальц.
      - Вы должны нас извинить, герр Штаубе, - снисходительно кивнул старичок коммерсанту, - нам с доктором Шмальцем придется покинуть вас по одному весьма неотложному делу.
      Они вышли, оставив гера Штаубе наедине с его печальными мыслями, а сами уселись в машину Шмальца. Шмальц сел за руль. Старичок поместился рядом с ним. Машина вынесла их на полутемную боковую улицу, обсаженную пальмами, листья которых под легкими порывами ветерка потрескивали, как кастаньеты.
      - Для радио-обзоров, - начал старичок без всякого вступления,- установка на ближайшее время: наше положение серьезно, но далеко не безнадежно. Подчеркивайте возможность разногласий между русскими и англосаксами... Между нами говоря, капитан, эта война нами, конечно, проиграна. Эта война, но не будущая... Русские будут после победы костью в горле англосаксов, и тут господам англосаксам без нас не обойтись... Ясно?
      - Ясно, господин полковник, - сказал Шмальц.
      - В дальнейшем связь держать по варианту семьдесят восемь дробь четырнадцать.
      Шмальц невольно вздохнул.
      - Слушаюсь, господин полковник.
      - Теперь проникнитесь сознанием, что вам никогда не давалось более важного задания...
      Полковник стал шептать Шмальцу на ухо какие-то цифры, послышалось слово «координаты», и снова пошли какие-то цифры. Потом он приказал Шмальцу повторить. Шмальц на ухо полковнику повторил.
      - Правильно, - сказал старичок. - Посылайте туда «Кариоку». Задача: взять три ящика и четырех человек во главе с майором Фремденгутом. Ящики отвезти.,. - он снова перешел на шепот, - людей... - он прошептал Шмальцу на ухо, куда следует отвезти людей. - Позывные для Фремденгута - песенка «Ойра-ойра»... Помните, все должно быть сделано для того, чтобы доставить их целыми и невредимыми. Я говорю в первую очередь об этих ящиках. Это наш очень большой козырь во время будущих мирных переговоров...
      В ночь на десятое июня, после того как были приняты все три варианта объявления фирмы «Грабенауэр и сыновья», из гавани Рио-де-Жанейро вышла парусно-моторная шхуна «Кариока». Во втором часу ночи она легла курсом на остров Разочарования.

      Утром восьмого июня капитан санитарной службы Роберт Д. Фламмери встал раньше обычного, торжественно и величаво совершил небольшую прогулку, чтобы собраться с мыслями. Затем Мообс помог ему вынести столик под сень высокого и старого дерева с очень гладкой корой, блестевшей, как скорлупа свежесорванного спелого каштана, и Фламмери сел бриться. Вскоре рядом с ним пристроился с той же целью майор Эрнест Цератод.
      Метрах в пятнадцати, под другим деревом, улегшись животом в густой траве, писал свою заветную книгу Джон Бойнтон Мообс. Писание давалось ему с трудом. Он вздыхал, ерошил волосы, ворочался, стараясь устроиться поудобней, то и дело встряхивал ручку, хотя чернила и без того подавались вполне удовлетворительно, зевал. Конечно, он мог бы куда удобней писать за столом в пещере, но в пещере было душно, писать пришлось бы при свете «летучей мыши», а главное, нельзя было бы подслушать, о чем будут вести разговор Фламмери с Цератодом или с Егорычевым, потому что по всему было видно, что Фламмери собирается предпринять что-то важное.
      Смит, сидя на камне у входа в пещеру, чистил закопченное ламповое стекло. Как существо социально низшее, он в данный момент не интересовал ни Фламмери, ни Цератода.