Вообще, даже Гордис признает, что титул (1.1) и заключение (12.9-14) мог добавить ученик Екклесиаста, который говорил о своем учителе в третьем лице. При этом само произведение оставалось целостным со всей его загадочной сложностью.
      Сторонники формально-критических методов исследования последние сорок лет делят Книгу на различное количество фрагментов разной длины. В последние годы растет тенденция рассматривать Книгу как "записную книжку", а не спор, диалог или философский трактат. По поводу единства этих заметок фон Рад отмечает:
      "Если быть точным, в Книге существует определенное внутреннее единство, которое находит свое выражение иначе, чем посредством линейного развития мысли или логической последовательности мышления, а именно посредством единства стиля, предмета и темы, единства, которое может сделать литературное произведение по-настоящему целостным, самостоятельным произведением искусства".
      ЛИТЕРАТУРНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ
       Размышления.Костяк литературного стиля Екклесиаста — ряд прозаических повествований от первого лица, в которых он приводит свои наблюдения о суетности жизни. Эти размышления (Циммерли называет их "исповеданиями") начинаются такими фразами, как: "И предал я сердце мое тому…" (1.13, 17), "Видел я все дела…" (ст. 14), "Говорил я в сердце моем так…" (ст. 16, 2.1), "Еще видел я…" (3.16), "И обратился я, и увидел…" (4.1,7,9.11). Дж. Г. Вильяме, следуя за Циммерли, находит в этом "исповедальном стиле" 'отход чувства безопасности и самоуверенности мудрых". Задаваясь вопросом о том, можно ли подтвердить четкие выводы о месте человека в Божественном космосе, которые делали другие мудрецы, Екклесиаст может лишь повторить то, что он уже обнаружил, видел и заключил. Литературная форма размышления точно соответствует его пониманию реальности: эмпирическому, и вместе с тем, личностному.
      Часто эти размышления заканчиваются выводом, обычно в последнем предложении высказывания: "…узнал, что и это томление духа" (1.17); "И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои… и вот, все суета и томление духа…" (2.11); "И это — суета!" (ст.23); "И это — суета и томление духа (ст.26; 4.4, 16; 6.9).
       Притчи.Екклесиаст употребляет притчи как традиционно, так и не традиционно. Как и его коллеги, он использует два основных вида: (1) Утверждения (Эллермайер называет их "высказывания истины"), которые лишь констатируют реальность: "Кто любит серебро, тот не насытится серебром; и кто любит богатство, тому нет пользы от того" (5.9). (2) Наставления (или "советы"), или побуждения, иногда одобрительные: "Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его" (11.1); иногда запретительные: "Не будь духом твоим поспешен на гнев; потому что гнев гнездится в сердце глупых" (7.9). Разнообразие их почти нескончаемо.
      Любимая форма Екклесиаста — сравнение двух манер поведения, одна из которых «лучше» другой (4.6, 9, 13; 5.4; 7.1–3, 5, 8; 9.17–18). Эта литературная форма — ограда от пессимизма и нигилизма: вещи не всегда могут быть хорошими или плохими; однако некоторые из них обязательно являются лучше других.
      Притчи встречаются, в основном, в виде: (1) вставок в размышления, где они служат подтверждением или обобщением вывода (1.15, 18; 4.5–6; ст. 9-15 — почти числовая притча, как Притч.30.5, 18, 21, 24, 29); и (2) скоплений в разделах "слов совета" (4.17-5.11; 7.1–8.9; 9.13–12.8).
      Наиболее важна их роль в доказательствах. Екклесиаст часто использует притчи, чтобы помочь своим слушателям справиться со сложностями жизни. Такие притчи становятся своего рода комментарием его положительных заключений, призывающих последователей наслаждаться сейчас жизнью в том виде, в каком Бог дает ее (обратите внимание на "слова совета" в 4.17-5.11; 9.13–12.8, которые наполнены разумными советами о том, как лучше распорядиться жизнью).
      Екклесиаст приводит и другие притчи с тем, чтобы оспаривать их. Иногда он цитирует традиционную мудрость, противопоставляя ей свои собственные утверждения (2.14; 4.5–6). В 9.18 первая строка — традиционная оценка мудрости: "Мудрость лучше воинских орудий". Это, может быть, и верно, говорит Екклесиаст, однако не следует это переоценивать, поскольку "один прегрешивший погубит много доброго".
      Тонким приемом является использование Екклесиастом антипритч-изречений, построенных по образцу традиционного поучения, но содержащих противоположный смысл: "Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь" (1.18).
      Контраст между этими утверждениями и счастьем, которое обещает мудрость в таких местах, как Притч.2.10; 3.13; 8.34–36, поразителен, и, видимо, задевал мудрых оппонентов Екклесиаста за живое. Неудивительно, что восхищенный ученик подчеркнул искусство, с каким его учитель употреблял притчи (12.9).
       Риторические вопросы.Для того, чтобы вовлечь слушателей в свои рассуждения и вызвать желаемый отклик, Екклесиаст часто использует риторические вопросы. Поскольку они встречаются ближе к концу разделов, они служат ключом к его основной мысли: "Ибо что будет иметь человек от всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем?" (2.22); "Что пользы работающему от того, над чем он трудится?" (3.9). Вопросы завлекают читателя в сеть Екклесиаста, в которую он хочет поймать согласных с его выводом о суетности.
       Аллегория."Наслаждайтесь сейчас жизнью такой, какой Бог дает ее" — положительный вывод Екклесиаста. В конце книги он наглядно подтверждает его аллегорией или развернутым набором метафор (12.2–7). Основную мысль, которая утверждается в форме назидания ("И помни Создателя твоего в дни юности твоей"; ст. 12.1), развивает картина потерь, которые приносит человеку старость. Ветшающее, а затем приходящее в упадок имение сравнивается с членами тела: меркнущий свет — потеря жизненности (ст.2); мужи силы — спина; стерегущие дом — руки; мелющие — зубы; смотрящие в окно — глаза (ст. З); закрытые двери — уши; пробуждение по крику петуха, возможно, — бессонница (ст.4); дочери пения — сила голоса (ст.4); цветущий миндаль может указывать на седину, а отяжелевший кузнечик — на расслабленность, мешающую ходьбе (ст. З); серебряная цепочка, золотая повязка, кувшин и колодец — символы жизнедеятельности, которую обрывает смерть (ст.6). Эта аллегория предваряется притчей, чтобы пояснить ее значение и цель; аналогичным образом, она завершается буквальным описанием смерти (ст. 7), которое не оставляет места для рассуждений о главном смысле, хотя толкование деталей и может различаться.

ВКЛАД В БИБЛЕЙСКОЕ БОГОСЛОВИЕ

       Свобода Бога и ограниченность мудрости.Далеко не являясь всего лишь скептиком и пессимистом, Екклесиаст стремился внести свой положительный вклад в жизнь своих современников и их отношения с Богом. Он добился этого, подчеркнув ограниченность человеческих способностей и разумения. Таким образом, даже своим выводом о суетности многого из того, что считалось вполне надежным, он стремился внести положительный вклад в человеческое мировоззрение.
      (1) Люди ограничены в той мере, в какой Бог предопределил события их жизни. Поэтому у них мало власти изменить ход истории:
      "Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать" (1.15). Отголоски этой антипритчи звучат в риторических вопросах:
      "Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым?" (7.13).
      Даже события человеческой жизни установлены таким образом, что никакой человеческий труд не в силах изменить его (3.1–9).
      "Под солнцем" (1.3,9, 14; 2.11, 17–20,22; 3.16; 4.1, 3, 7, 15; 5.12, 17; 6.1, 12; 8.9, 15, 17, 9.3, 6,9, II, 13; 10.5) — почти навязчивое напоминание приземленности жизни смятенного человечества. Основное его значение — то, что люди живут в миру, а не на небесах, где обитает Бог. Во многих отношениях оно "предполагает также, что солнце неумолимо усложняет труд, неумолимо высвечивает все, показывая его «пустоту», и неумолимо отмеряет ход нескончаемых дней и ночей".
      (2) Человеческие существа ограничены своей неспособностью познать пути Божий. Они могут понимать, говорит Екклесиаст, что их жизнь определена Божественной властью, но не могут понять, как и почему. Это было особенно досадно для израильских мудрецов, которые стремились узнать надлежащее время для всех дел в жизни: "Радость человеку в ответе уст его, и как хорошо слово во время!" (Притч.15.23). Это проблема не Бога, а человека: "Все соделал Он прекрасным в свое время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца" (3.11). Как показал А.Г. Райт, фразы "кто понимает…?", "не знаешь" и т. д. преобладают в гл. 7-П. Неудивительно, что Екклесиаст предостерегает от поспешности в молитве: "…потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немноги" (5.1).
      Авторы Книги Притчей признавали ограниченность человеческой мудрости и суверенитет путей Божиих: "Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его" (Притч. 16.9).
      "Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом" (19.21).
      Однако современники Екклесиаста, очевидно, пересмотрели эти истины в свете своей уверенности в том, что человек способен влиять на свою судьбу. Вопрос о том, почему Екклесиаст решил особо подчеркнуть эту ограниченность, вызывает жаркие споры.
      Фон Рад приписывает это потере веры в Бога, сопровождаемой острым желанием найти более порядка в жизни и определять будущее гораздо яснее, чем это осмеливались делать старые мудрецы.
      Циммерли, напротив, рассматривает Екклесиаста как «пограничника», который не позволял мудрецам претендовать на всеобъемлющее умение контролировать жизнь. Екклесиаст знал, что истинный "страх Божий никогда не позволит человеку в его "желании командовать" забрать кормило власти в свои руки". Также, согласно Циммерли, молчание Екклесиаста о богоизбранности Израиля служит напоминанием от противного о том, что доктрина творения не может быть понятна во всей ее полноте, до тех пор, пока "Израиль не уверует окончательно в то, что Бог есть Создатель. Который по благодати Своей обещает Себя народу Своему".
       Перед лицом реальностей жизни.(1) Милость. Хотя Екклесиаст не интересуется тем, что известно Израилю о завете и искуплении, он, определенно, имеет представление о милости Божией. Для него милость Божия проявляется во всем хорошем, что есть в творении. Его положительный вывод ("Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего") также основывается на Божией благости: "…и это — от руки Божией; Потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него?" (2.24–25). В другом месте (3.13) это также описано как "дар Божий". Корень natan— «давать» со словом «Бог» в качестве подлежащего используется около десятка раз. Что бы еще ни изумляло его в непостижимых путях Божиих, Екклесиаст не сомневается, что милость Божия проявляется ежедневно в том, что "все соделал Он прекрасным в свое время" (ст. 11)
      Проявления милости и человеческой ограниченности сливаются воедино, когда Екклесиаст употребляет слово «доля» (Евр. heleq-,2.10, 21; 3.22; 5.18–19 [МТ 17–18]; 9.6, 9). Переводимое также словом «часть» (2.21), это слово обозначает частичную, ограниченную природу Божественных даров. Он не дает человечеству всего, однако эти простые удовольствия — дары, которыми Екклесиаст призывает людей воспользоваться в полной мере. В определенном смысле «доля» противопоставляется другому любимому слову «польза» (yitron)(1.3; 2. II, 13; 3.9; 5.9, 15 [МТ 8]; 7.12; 10.10–11; ср. однокоренное motar("преимущество"), 3.19). Польза описывает избыток, который может быть произведен человеческим трудом; доля означает удел, выделяемый Божественной милостью. Человечество не может приобрести ничего; Бог Сам следит за тем, чтобы люди имели достаточно.
      (2) Смерть. Важное место в выводе "все — суета" занимает неизбежность смерти, но не время ее прихода. Эта участь постигает всех — мудрых и глупых (2.14–15; 9.2–3), человека и животных (3.19). Смерть обрушивается самым решительным образом ка людей с их ограниченностью, постоянно напоминая им о том, что будущее находится вне их власти. Она раздевает их донага, независимо от того, трудился ли человек мудро лишь для того, чтобы оставить свое добро недостойным (2.21). или он хотел оставить его наследнику, но потерял его раньше (5.12–16). Описание смерти у Екклесиаста основано на повествовании о творении (Быт.2), где Божественный дух и земной прах соединились, чтобы образовать человека. В смерти процесс представляется обратным: "И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его" (12.7), хотя Екклесиаст и сомневается, насколько здесь можно быть догматичным (3.20–21). Для него смерть — великий охладитель ложного оптимизма.
      (3) Наслаждение. Насколько «труд» (евр. 'amal)преобладает у Екклесиаста в описаниях жизненных невзгод (2.10, 21, 24; 3.13; 4.4, 6, 8–9; 5.14, 18; 6.7; 8.15; 10.15; глагольная форма 'amal.1.3; 2.11, 19–20; 5.15; 8.17), настолько слова «радость» или «удовольствие» (от евр. smh)часто встречаются в положительных выводах (2.24–25; 3.12, 22; 5.17–19; 7.14; 8.15; 9.7–9; 11.8–9). Каким бы мучительным ни было настоящее и неопределенным будущее, радость возможна, если ее искать в нужном месте: благодарить и славить Бога за простые его дары — пищу, питье, работу и любовь. Обращаясь к обществу, поглощенному погоней за успехом, достижениями, производительностью и властью, Екклесиаст предупреждает о безрадостности и тщетности этих усилий. Радость можно найти не в достижениях человека, которые есть томление духа (2.11, 17 и т. д.), а в каждодневных дарах, посылаемых Создателем.
       Подготовка к благовестию.Хотя Кн. Екклесиаста не содержит ярко выраженных пророческих и провидческих моментов, она все же готовит место для христианского благовестия. Это не означает, что оно — основная цель Книги или причина ее включения в канон. Как критика чрезмерной мудрости, картина трагичности и несправедливости жизни и указание на радости бытия, она занимает свое собственное место как слово Бога к человеку.
      Однако не следует пренебрегать христианской ценностью Книги. Реализм в описании превратностей страданий и смерти помогает объяснить решающее значение распятия и воскресения Христа. Акцент Екклесиаста на непостижимости путей Божиих подчеркивает величие той перемены в отношениях человека с Богом, которая произошла с воплощением Христа. Безотрадная картина утомительного труда проложила путь для новозаветного призыва всех труждающихся и обремененных к милостивому успокоению (Мф. 11.28–30). Совет наслаждаться простыми дарами, не стремясь к большему, находит отражение в наставлении Христа надеяться на Бога, лилиях и птицах небесных (6.25–33).
      Своим жгучим взглядом и едким пером Екклесиаст бросает вызов устоявшейся мудрости человеков. Этим он прокладывает путь "большему Соломона", "в Котором сокрыты все сокровища премудрости и ведения" (12.42; Кол.2.3).

ДЛЯ ДАЛЬНЕЙШЕГО ЧТЕНИЯ:

      Ginsberg, H.L. Studiens in KohelethNew York: 1050.
      Loader., J.A, Polar Structures in the Book of Qoheleth.BZAW 152 (1979). (Формально-критический анализ, усматривающий "намеренные полярные структуры", а не "противоречия".)
      Ogden, G.S. "The 'Better-Proverb (Tod-Spruch), Rhetorical Chriticism, and Qoheleth". JBL96 (1977): 489–505.
      Whitley, C.F. Koheleth. BZAW148 (1979). (Подробное исследование языка; автор высказывается в пользу послемаккавейского написания.)

ГЛАВА 45. ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ