Жаркое лето в Берлине

— Браво! Впервые со дня нашего приезда в этот дом я слышу от тебя разумное слово. Ведь только и приходится твердить: «Ja, Vater! Nein, Vater!» Мне это порядком наскучило.

— В этом доме ты не приживешься. — Он улыбнулся, ко его губы были плотно сжаты. — Я давно уже научился твердить: «Ja, Vater» и «Nein, Vater», а поступать по-своему.

О встрече Хорста никто больше не упоминал. Гонг уже призывал к трапезе, и времени достало только для того лишь, чтобы поздороваться с приезжим.

Стол был накрыт по-праздничному, как и в день их приезда, но расположение мест изменилось. По правую руку отца сидел Хорст, по левую — Стивен, а Джой — между Стивеном и Энн. Поймав не то озадаченный, не то протестующий взгляд Энн, Джой обменялись с ней местами. Берта нахмурилась.

Вопросительно посмотрев через стол на Хорста, Энн сказала:

— Вы мой новый дядя?

Хорст обратил свою ослепительную улыбку на оживленное детское личико.

— Да, я твой новый дядя.

— Теперь у меня есть дядя и взрослый двоюродный брат, но я хочу сестренку, чтобы играть с ней. У вас есть девочка, такая, как я?

— У дяди Хорста нет детей, — ответила за него Берта.

Стивен посмотрел на Джой. Джой предостерегающе дотронулась до коленки Энн.

Энн перевела взгляд с одного на другого, хмыкнула, затем громко прошептала матери:

— Хорь, какое смешное имя у дяди, не правда ли, мамми?

Все сделали вид, что ничего не слышали.

Гесс разливал вино.

Хорст поднял бокал за здоровье Джой и Стивена. — Добро пожаловать! — сказал он.

— Благодарю! — сказала Джой.

Стивен ничего не сказал.

Джой не сводила глаз с братьев, а братья наблюдали друг за другом. Она была поражена, настолько они не похожи! Хорст, видимо, напоминал отца в молодости, пока годы не отяжелили черт его лица и у него не появился второй подбородок. У Хорста было красивое лицо с волевым подбородком и тяжелой челюстью. Хорошо очерченный нос, густые, откинутые назад черные волосы, обнажавшие широкий покатый лоб. Живые черные глаза поблескивали из-под густых бровей. Когда его упрямый рот растягивался в широкой улыбке, видны были ровные крепкие зубы. Джой перевела взгляд с Хорста и отца на портрет деда и подумала: «Вот чистокровные фон Мюллеры в трех поколениях!» В Берте текла смешанная кровь двух семейств, а Стивен и Ганс пошли в мать и бабушку, они были ее копией. Короче говоря, семейство фон Мюллеров являлось как бы наглядным примером причуд наследственности.

Голос Хорста был похож на голос отца, омоложенный на целое поколение, глубокий, сильный. Хорст был воплощением мужественности, и Джой это в нем привлекало. Улыбаясь своей ослепительной улыбкой, он спросил ее:

— Как вам нравится ваш новый дом?

— Очень нравится. Мы чудесно провели этот месяц. Все были так внимательны к нам. Яговорю Стивену: надо вовремя уехать домой, пока мы еще никому не успели надоесть.

Глаза Хорста сузились, но он по-прежнему улыбался.

— Разве здесь не ваш дом?

— Стало быть, мы счастливые люди, у нас два дома!

Он поднял бокал.

— Пью за здоровье нового члена нашей семьи. Должен признать, у моего брата на редкость хороший вкус!

Джой поклонилась излишне подчеркнуто.

— Жаль, что здесь нет отца, иначе он сказал бы то же самое и обо мне.

Взглянув поверх головки Энн на Стивена, она прочла в его глазах какое-то незнакомое, неприятное ей выражение. Но что же такого она сказала, что могло его обидеть?

Навалившись на стол, Энн прошептала заговорщическим тоном:

— А мы с мамми привезли вам подарок.

— Я тоже привез тебе подарок, — шепотом отвечал он.

Энн стала сползать со стула.

— Можно, мамми, я сбегаю за подарком?

— Сиди на месте, Анна! — резко остановила ее Берта.

Энн, надувшись, снова вскарабкалась на стул. Обождав, пока ей подвязывали салфетку, она сказала, в упор глядя на Берту:

— Пожалуйста, Энн.

Хорст громко рассмеялся и, взяв ложку, принялся за суп.

И только тогда, когда Эльза убрала пустую тарелку, он поднял голову и внимательно посмотрел на Джой, и, смерив Стивена критическим взглядом, сказал:

— Ты изменился. Я бы никогда не узнал тебя.

— А я узнал бы тебя, где бы ты ни был, — холодно сказал Стивен.

Хорст покрутил стакан своими холеными пальцами.

— Да, ты изменился. Не правда ли, папа?

— Он стал мужчиной, — задумчиво сказал отец.

— Это бесспорно. Но я не думал, что он будет таким.

В разговор вступила Берта:

— Штефан действительно сильно возмужал. Этого никак нельзя было ожидать. Ведь он был таким хрупким мальчиком.

— В нем течет кровь фон Мюллеров, — заметил отец. — Кровь фон Мюллеров — здоровая кровь.

— Ну, разумеется. Но в крови Штефана есть примесь.

— Штефан пошел в мой род, — сказала мать с несвойственной ей твердостью.

— Внешне — да. — Хорст окинул взглядом мать и брата. — Но в нем есть нечто чуждое и тебе и отцу.

— Не австралийское ли? — пошутила Джой.

Покамест отцу переводили ее слова, все молчали. Отец нахмурился и, помолчав, внушительно сказал: — «Das Blut! Das Blut!»[6]

— Что он говорит? — спросила Джой, почувствовав в его тоне неодобрение.

— Отец наш старомоден. Он считает, что по сравнению с голосом крови документы о натурализации — ничто. Vitam et sanguinem[7].

— Да неужели? — шаловливо отозвалась Джой. — Посмотрели бы вы на Стивена дома, вам бы не отличить его от австралийца, за исключением тех случаев, когда он напускает на себя важность.

Хорст тепло улыбнулся Джой и, обернувшись к Стивену, сказал:

— Ты и впрямь, кажется, стал там на ноги. Впрочем, ты всегда был удачлив.

Стивен пожал плечами.

— Если хочешь, можешь приписать это удаче, а я откошу это за счет здравого смысла.

— Я с первого взгляда полюбила Стивена, — весело сказала Джой, желая предотвратить ссору, которая, как ей казалось, назревала.

— Это было взаимно, — сказал Стивен, и выражение его лица смягчилось, когда он взглянул на Джой.

— Могу точно сказать, какое это было место в Пятой симфонии Бетховена, — продолжала Джой. — Знаете, там, где во второй части вступают духовые инструменты. — И она промурлыкала хорошо знакомый «мотив победы».

Лица сотрапезников приняли бесстрастное выражение.

Никто не проронил ни слова.

Молчание нарушил Хорст.

— Итак, ты женился на наследнице и стал управляющим делами ее отца.

— Не совсем так, — поправил его Стивен. — По австралийским критериям я был несведущим юнцом, и мне пришлось начинать с азов. Только спустя семь лет я занял должность управляющего фабрикой.

— Стивен тяжелым трудом заработал эту должность, — заметила Джой, вступаясь за Стивена. — Он посещал вечерний технический колледж, чтобы получить специальность. Порой мне казалось, что отец сознательно создает для него трудности, чтобы Стивен мог проявить себя. И он себя проявил!

— Немецкая закваска, — сказала Берта, улыбнувшись.

Заговорил отец. Переводил Хорст, одобрительно кивая головой:

— Отец рад слышать, что его сын, будучи на чужбине, остался верен семейным традициям. Он горд тем, что мой брат доказал также — если это вообще нужно доказывать, — что немецкие рабочие — лучшие рабочие в мире.

В задумчивости, облокотившись на стол, Джой произнесла:

— Жаль, что здесь нет моего отца, не то он бы поспорил с вашим отцом. О Стивене не будем говорить. Но когда у отца нехватка австралийских рабочих, он предпочитает нанимать англичан или голландцев.

— So?

От удивления у Хорста брови поднялись, когда он произнес это выразительное «So!» Отцовское «Ах!» в комментариях не нуждалось.

— Да, да! Отец говорит, что среднему немцу не хватает инициативы. Он относит это свойство за счет наследия гитлеровской эпохи. Возможно, когда-нибудь вы к нам приедете, поговорите на эту тему с отцом.

— С большим удовольствием.

Хотя на столе лежали серебряные щипцы, Хорст раскалывал орехи своими сильными белыми пальцами, не отрывая пристального взгляда от Стивена.

Джой видела, что Стивен зол. Но что творилось с Хорстом, ей было не ясно. Кровь, как и у отца, внезапно приливала к его лицу, но он улыбался, показывая свои ослепительные зубы. Чему было приписать эти приливы крови, выпитому вину или вспышкам гнева, она не знала.

Она чувствовала, что между братьями скрытая вражда, словно заряженный током провод, и ей хотелось понять, что было тому причиной. Но бесполезно было вторгаться в семейные распри, суть которых всегда остается тайной для постороннего. Но, что бы там ни было, она должна просить Стивена взять себя в руки и не портить их отдыха. Было очевидно, что Хорст, как старший, с детства усвоил привычку дразнить младшего брата, а Стивен, сохранив чувствительность юности, невольно становился жертвой легкого хорстовского остроумия, выставляя себя в неприглядном свете.

После рыбного блюда Хорст спросил:

— Скажи, какую продукцию выпускает твоя фабрика?

— Фабрика не моя. Она принадлежит отцу Джой. А если тебя это в самом деле интересует, скажу: мы изготовляем все виды счетчиков и измерительных приборов, начиная с самых простых, кончая самыми сложными. В подробности вдаваться бесполезно, ты не поймешь. Техникой ты никогда не увлекался.

Хорст засмеялся не без иронии.

— Ну и память же у тебя! Ты так долго отсутствовал, я думал, что ты уже нас совсем забыл.

— Напротив, я все помню.

Хорст замолчал, разделываясь с цыпленком и испытующе поглядывая на Стивена. Покончив с цыпленком, он откинулся на стуле и спросил:

— Много ли рабочих на фабрике у отца Джой?

— Около семисот человек.

— So! Раз тебя назначили управляющим, ты, стало быть, действительно постиг искусство управлять людьми.

— Я научился работать с людьми. Таков мой подход к делу!

Джой смутилась и умоляюще прошептала:

— О, Стивен, дорогой мой, почему ты ведешь себя каким-то задирой?

— А-а! Демократия в действии. И тебе это пришлось по вкусу?

— Весьма.

— Удивительно! Скажи по совести, что тебя в этом привлекает? Меня интересует этот вопрос с чисто академической точки зрения.

Стивен положил руку на стол, откинулся на спинку стула и с напускным безразличием, играя бокалом с вином, наблюдал отражение света в хрустале.

— Во-первых, меня привлекает то, что у австралийцев гораздо меньше расистского бреда. У них также есть своя ксенофобия, но корни ее не идут столь глубоко. Закон не допускает, чтобы человек из-за своей национальности терял работу, а тем более жизнь.

— So-o! — Хорст, вызывающе растягивал это слово, склонив набок голову, рот его искривился в улыбке.

Стивен осушил бокал, поставил его на стол и, подавшись вперед, посмотрел ему прямо в лицо.

— Во-вторых, там нет этого отвратительного пресмыкательства перед генералами, чинами и разными боссами, которым все вы здесь заражены.

Хорст кивнул головой. Он слушал с преувеличенным вниманием, улыбка сходила с его лица.

Взгляд Стивена скрестился с его взглядом.

— И последнее, далеко не самое маловажное: они ненавидят милитаризм.

В глазах Хорста загорелся огонек, он стиснул зубы. Потом деланно засмеялся.

— Ты, знаешь ли, напомнил мне некоторых серьезных американских профессоров, из молодых, которые читали здесь лекции во время кампании по денацификации.

Стивен торжествующе улыбнулся.

— Вот об этом ты должен знать больше, чем я.

Конец обеда проходил в молчании.

Очищая персик, Хорст снова обратился к своей излюбленной манере дразнить брата.

— Воображаю, ты стал превосходным экспертом по урегулированию забастовок, господин управляющий! Ведь австралийские рабочие большую часть времени бастуют.

— Твоя обычная страсть — все преувеличивать! Или эти сведения ты почерпнул из газет?

— Из газет. Но это и так все знают. Ведь в этом одна из причин, почему наши промышленники так неохотно вкладывают свои капиталы в австралийские предприятия.

— Видите ли, мы и без этого отлично обходимся, — вставила Джой, давая Стивену время остыть.

— У тебя неверные сведения, — резко сказал Стивен. — Если бы ты потрудился заглянуть в серьезные журналы, то узнал бы, что в Англии, Франции, даже в Италии и Америке рабочие бастуют не меньше, чем у нас.

— Ты меня удивляешь.

— Я мог бы удивить тебя больше, рассказав еще кое о чем.

Хорст вкратце перевел их разговор отцу и, выслушав ответ старика, кивнул головой.

— Полагаю, что на фабрике у отца Джой забастовок совсем не бывает?

— Да еще как бывает!

— So! И как же вы относитесь к забастовкам?

— Мы считаем это неизбежным атрибутом производственных отношений между рабочим и предпринимателем.

— И каким путем вы упорядочиваете эти взаимоотношения?

— Путем переговоров.

— И всегда выигрываете?

— Нет, не всегда.

— Стало быть, в вашей демократии имеются изъяны?

— Но ее преимущества превышают недостатки.

Отец встал, что означало: обед окончен.

Глава VI

Гостиная матери Стивена казалась Джой каким-то благодатным островком, затерянным в море фон Мюллеров. Власть фон Мюллеров с пресловутой чистотой крови оставалась за пределами этой комнаты с занавесами цвета ивы и элегантной мебелью в стиле XVIII века, обитой старинной серебристо-зеленой материей; тут все дышало покоем.

В дневные часы, сидя здесь вдвоем с матерью за чашкой чая, Джой наслаждалась безмятежным течением жизни обособленного мирка, и только семейный портрет Карла, Хорста и Берты в пору их цветущей юности, висевший над секретером, нарушал гармонию: эти трое служили как бы фоном для тщедушного маленького Стивена.

Сегодня Стивен пошел купаться с Энн и Гансом; температура все поднималась, жара стояла неслыханная. Хорст с отцом и управляющим фабрикой сидели в кабинете. Берта устраивала прием в честь принцессы, с приездом которой в Берлин она с головой ушла в работу своей организации.

Джой радовалась возможности побыть наедине с матерью, посидеть с ней и даже помолчать.

Глядя на нее, Джой спрашивала себя, восставала ли когда-нибудь мать Стивена против этой жизни, обрекшей ее на покорную, бессловесную роль? Для Джой это было непостижимо. В своей семье, среди родственников и друзей старшего поколения не было никого, кто довольствовался бы ролью молчальницы, отвечавшей улыбкой в знак согласия на все требования своего супруга. Раньше такую женщину она бы презирала. Но мать Стивена она не могла презирать, ибо в этой удивительной покорности чувствовалась необычная сила, природу которой Джой не могла понять.

Словно угадывая ее мысли, мать, как-то особенно подмигнув ей, сказала:

— А ну-ка, выкурим папироску, Джой, раз уж мы предоставлены самим себе.

И они обе рассмеялись, как школьницы, ибо в доме существовал неписаный закон, что женщины не курят, по крайней мере в присутствии отца. Весь дом был пропитан запахом его сигар, а комнаты Берты дымом папирос, но Берта была достаточно осторожна и при отце не курила.

Они вздрогнули, когда распахнулась дверь и в комнату вошел отец; за ним следовал Хорст.

— Я распоряжусь, чтобы подали свежий чай, — сказала мать и, пока отец и сын усаживались, не спеша погасила папиросу.

Отец, как всегда, чопорно сидел на стуле, а Хорст развалился в углу дивана, вытянув ноги.

— А где же остальные? — спросил он.

— Пошли купаться, мой дорогой.

— Есть же такие счастливчики, которые находят еще время купаться! А вот иные, несчастные, трудятся в поте лица, несмотря на жару. — Хорст улыбнулся Джой. — Ну, ничего, все что ни делается, делается к лучшему. Вот уже неделя, как я приехал, а еще не было случая серьезно поговорить с вами.

Он сидел, помешивая чай, и поглядывал на нее с таким нескрываемым восхищением, что Джой почувствовала, как начинает краснеть.

— Вам нравится у нас?

— Очень нравится.

— И все вам угождают?

«Странный вопрос! Ведь тут не отель, а дом!» — подумала Джой и, смеясь, сказала:

— Уверяю вас, все очень, очень внимательны. Никогда в жизни меня так не баловали.

Хорст быстро перевел ее слова отцу, и тот, отрезая конец сигары, многозначительно закивал головой.

Хорст маленькими глотками пил чай, наблюдая за Джой.

— Отцу весьма приятно слышать это, как и матери, разумеется. Что касается нашей семьи, мы перед вами в долгу за Стивена. Он многого достиг благодаря вам.

— Вернее, благодаря самому себе.

— Вы преданная жена.

— Просто справедливая.

— Ну, хорошо, оставим эту тему. Вы говорите, вам нравится у нас, а сами хотите скоро нас покинуть. Я просто был озадачен, услышав об этом.

— Рождество еще не так скоро.

— И вы в самом деле решили уехать сразу же после рождества?

— Скорее всего мы уедем в первую же неделю после Нового года. В нашем распоряжении будет еще несколько недель; мы успеем повидаться в Англии с родными нашей мамы. Затем полетим в Париж, а оттуда в Италию: не могу вернуться домой, не побывав в Италии; в Неаполе мы сядем на пароход — и домой!

— Италия! — Хорст брезгливо поморщился. — Моя дорогая, не тратьте время на эту страну мошенников и предателей. Гнусные, грязные твари! Они готовы продать собственную мать. Нет! Уж если вы решили скоро нас покинуть, так вы до отъезда должны хотя бы как следует ознакомиться с Германией. Ручаюсь, вы восхитительно провели бы зимний сезон в Бонне и Дюссельдорфе. Дюссельдорф — прекрасный город, с великолепными зданиями современной архитектуры. Там вы почувствуете себя как дома. Современный захватывающий образ жизни. Вы будете блистать в обществе. Все мужчины будут у ваших ног, а женщины умрут от зависти, глядя на вашу прелестную фигуру!

— Все же я хотела бы побывать в древней Италии. И мы свой план, видимо, осуществим. По пути мы посетим Индонезию — мой отец связан с этой страной делами — и ровно через год вернемся домой. И так не слишком ли затянулся отпуск управляющего фабрикой! Боюсь, что отец не потерпит никакой задержки. Он нуждается в Стивене.

Заговорил отец. Переводил Хорст.

— Отец гордится тем, что ваш родитель считает такого юнца, как Стивен, столь сведущим в делах.

— Отец отнюдь не считает Стивена «юнцом». Он очень ценит его и всегда благодарит меня за то, что я открыла в нем задатки первоклассного управляющего.

Снова заговорил отец.

Хорст становился все более настойчивым.

— Отец говорит, если бы вы захотели побыть здесь подольше, Стивен мог бы расширить свой опыт, поработав на наших многочисленных заводах.

— А что означает «подольше»?

— Ну, на один год, на два. А если пожелаете, то и дольше.

— Боюсь, отец не даст согласия. И не забывайте, что половина нашей семьи осталась дома.

— О нет! Мы об этом не забываем. Отец с радостью распорядился бы доставить сюда вашу дочь самолетом.

— Дорогой Хорст, ведь ей нет еще и трех лет!

— Ну, разумеется, не одну, а с няней, — поспешил добавить Хорст. — И, конечно, за наш счет.

— Вы очень любезны, но думаю, что это невозможно. Поймите, наш дом в Австралии, как и работа Стивена.

— Вы так молоды. Год или два покажутся вам сплошным праздником.

— Вряд ли вашему отцу покажется праздником присутствие еще одного ребенка в доме, где и без того большая семья.

— Отец подумал и об этом: вы привыкли к домам современной стройки. Он готов построить для вас дом поблизости от нашего. А пожелаете, он купит для вас вполне современную квартиру в наших небоскребах. Признаться, мне по вкусу эти квартиры. А если учесть, что у нас постоянная безработица, найти обслуживающий персонал не проблема.

— Берта думает иначе.

— У Берты старомодные взгляды. Надо идти в ногу с временем. Мои американские друзья не испытывают никаких затруднений с прислугой. Заплатите хорошо, слуги найдутся! Берта мыслит довоенными категориями.

— Пожалуй, и это нас не соблазнит. Помимо того, отец…

Хорст снова призвал на помощь свою улыбку, словно включил свет в темной комнате.

— Мне часто доводилось слышать, что австралийцы признают только честную игру. Но разве честно считаться только с желаниями вашего отца и не считаться с желаниями нашего?

— Ну, это уже дело Стивена. Поговорите с ним.

— Но вы-то хотите остаться?

— Хочу я или нет? Честно говоря, не знаю, даже если наша малютка будет с нами. Ведь Стивен все же служащий моего отца, а я всего лишь жена служащего и в деловые отношения не могу вмешиваться.

Поставив на стол чашку, она взглянула на мать, умоляюще смотревшую на нее. Джой отвела глаза в сторону. Нет, она не должна уступать мольбам матери, которую она полюбила, она не позволит отцу провести себя, не поддастся уговорам Хорста.

Хорст вынул портсигар, встал, предложил Джой папиросу, поднес зажигалку и снова развалился в углу дивана. В каждом его движении чувствовался мужчина. «Красивое животное, — подумала Джой. — Он умеет обращаться с женщинами». Зная, что ни своей внешностью, ни своим обаянием Хорст не обольстит ее, Джой улыбнулась ему.

Он принял улыбку как знак согласия.

— Разрешите мне, Джой, выдвинуть еще один аргумент. Ваши родители еще молоды. Мои, а стало быть, и Штефана — стары. Отцу семьдесят четыре года, матери скоро минет семьдесят два. Она так хорошо сохранилась, что трудно этому поверить, не правда ли? — Скорбная улыбка тронула губы матери. — Да простят меня мои родители, но они люди больные. У отца высокое давление, а состояние мамы вам известно.

Мать, поднеся пальцы к губам и не сводя умоляющего взгляда с Джой, покачала головой.

— Год или два — срок небольшой для вас и ваших родителей. А в жизни наших родителей… — и он пожал плечами, замолчал, развел руками, желая движением выразить то, что не мог сказать.

Джой была тронута. Такие речи на нее действовали. Она переводила взгляд с умоляющего лица матери на отца, чопорного, застывшего в своей строгой позе. Но в его глазах, когда он взглянул на Джой, а затем на Хорста, сквозила тревога.

— Когда вы так говорите, я теряюсь. Решать должен Стивен.

— А если он решит остаться, вы не будете возражать?

— Нет.

Хорст выпрямился, он явно торжествовал победу.

— И вы постараетесь уговорить его?

Джой отрицательно покачала головой. Хорст встал, не скрывая своего раздражения, словно его терпение лопнуло. Джой взглянула на него.

— Знаете, Хорст, по-моему, вы все еще считаете Стивена пятнадцатилетним мальчиком, каким вы его видели последний раз и которым можно было помыкать. Но теперь он уже мужчина и должен сам принимать решения, тем более в таких важных вопросах, как этот.

Хорст рассмеялся своим грудным, раскатистым смехом.

— Разве Штефан говорил вам, что я помыкал им?

— Нет, но это и так видно.

Он опять рассмеялся.

— Ну, если и так, то чуть-чуть. Но я готов согласиться с вами, он уже мужчина, настоящий мужчина. Не думайте, что я недооцениваю вашего влияния на него. — Он вопросительно посмотрел на Джой, и губы его тронула насмешливая улыбка: — Джой, вы замечательная женщина!

— Да неужели?

— А разве мой брат не говорил вам этого?

— Не говорил. Возможно, потому, что он знает меня лучше, чем вы.

— Нет, не потому! Штефан всегда был чересчур занят собой, чтобы разбираться в людях.

— Я вижу, вы не знаете, каким он стал! Мой отец иногда упрекал Стивена, что у него слишком уж общественная натура. Просто ужас, как серьезно он относится к своей работе в комитете по благоустройству. В прошлом году, когда у нас вспыхнули лесные пожары, он не щадил себя по борьбе с ними.

— И все же я остаюсь при своем мнении: вы замечательная женщина. Я ему завидую. Я впервые встречаю такое сочетание интеллекта и красоты в одной женщине.

Льстивые речи Хорста приятно щекотали самолюбие Джой, но она инстинктивно чувствовала, что он преследует какую-то цель. И она облегченно засмеялась, когда он печально сказал:

— Принимайте меня таким, какой я есть: старый, одинокий холостяк.

Разговор прервала мать.

— Выпейте еще чашечку, дорогая Джой. Ведь я знаю, какая вы чаевница.

Хорст был явно недоволен тем, что прервали разговор.

Подавая Джой чашку, он спросил:

— Но все же, что вы скажете на этот счет?

Джой, помешивая ложечкой чай, кинула на него взгляд из-под своих длинных ресниц. — Повторяю, насчет этого поговорите со Стивеном.

Хорст с трудом сдерживал свое нетерпение.

— Отец уже говорил насчет этого со Штефаном. А Штефан сказал, что все зависит от вас. Разве он не советовался с вами?

Джой колебалась. Она сердилась на Стивена, ведь он поставил ее в неловкое положение, не рассказав ей о разговоре с отцом. Чтобы как-то вывернуться, она ответила:

— Мы лишь мимоходом коснулись этого вопроса, но я так и не поняла, в чем, собственно, дело.

Она не умела лгать, и ей показалось, что Хорст понял это.

Обменявшись с отцом несколькими фразами, он наклонился к ней и, понизив голос, словно доверяя ей тайну, сказал:

— Отец согласен со мной, довольно говорить обиняком. Не так ли? Прошу извинить, если я употребил неточную идиому.

Просьба обезоружила ее.

— Вы умная женщина, и мы уверены, что вы поймете, в чем суть нашего предложения Штефану. Говоря откровенно, отец и вся наша семья хотели бы доверить ему управление всеми предприятиями фон Мюллеров.

Он замолк, давая ей время вникнуть в смысл его слов. Но Джой молчала, и он, кусая губы крепкими зубами, рассматривал свои сомкнутые руки.

— Когда-то мы прочили на этот пост Карла, — сказал он, и голос его прозвучал глухо.

Отец заерзал в кресле. Хорст взглянул на семейный портрет над секретером матери, с которого смотрело мальчишеское лицо Карла. — Но Карла убили под Сталинградом.

На какое-то мгновение ей приоткрылось подлинное лицо Хорста, без маски любезности, жестокое и свирепое.

— Отец возлагал надежды на меня, но я человек военный, преданный своей профессии. Остается один Штефан.

Он пристально посмотрел на Джой. А в глазах отца, казалось, сосредоточилась все могучая воля его тучного тела, чтобы сломить Джой. Мать, оперев рукой голову, сидела с опущенными глазами.

Хорст продолжал серьезно:

— Как будто самой судьбой Штефану предназначено занять это место. Сентиментальным мальчиком, мечтавшим стать адвокатом, он по независящим от него обстоятельствам был заброшен в другую часть нашей планеты, а возвращается он обогащенный опытом, с квалификацией, которая представляет огромную ценность в связи с нашими планами расширить дело.

Он вопросительно посмотрел на отца. Старик закивал головой.

Хорст продолжал:

— Мы говорим с вами откровенно не только потому, что вы член нашей семьи, но потому, что вы незаурядная женщина. Фон Мюллеры обычно не обсуждают свои дела с женщинами. Но сейчас мы заинтересованы расширить наше дело, вывести его за пределы нашей страны. Отец согласен с нашими ведущими экономистами в том, что западногерманская марка неизбежно вытеснит фунт стерлингов, как самая устойчивая валюта за пределами долларовой зоны. Американцы успешно проводили свою политику долларовой дипломатии, проникая в те районы, откуда англичане были выставлены. Немецкие экспортеры намерены сконцентрировать свое внимание на тех районах, где британский колониализм потерпел крах. Не в пример англичанам мы не замарали своих рук колониализмом.

— Я ничего не смыслю в экономике, но, уверяю вас, у старого британского льва есть еще порох в пороховнице.

Нахмурившись, Хорст переводил их беседу отцу.

— Ах! — воскликнул старик и разразился целым потоком немецких фраз.

Хорст слушал внимательно, затем с самым серьезным видом обратился к Джой, как если бы она была их партнером.

— Отец полагает, что вы не вполне представляете себе размах дела фон Мюллеров.

— Представляю достаточно хорошо благодаря рассказам Штефана.

— Да, но Штефан судит о наших делах по их состоянию на тысяча девятьсот тридцать девятый год. Нынче мы в десять, нет, в двадцать раз сильнее, нежели в начале войны. — Он помолчал с минуту, явно ожидая возгласа удивления, но, поскольку его не последовало, он вызывающе спросил:

— Ну, что вы теперь скажете?

— Что ваше предложение слишком ответственно для молодого человека с относительно небольшим опытом.

— Ну, это не столь существенно. — От реплики Джой Хорст отмахнулся. — У нас есть специалисты в любой области; они работают у нас в течение уже многих лет. Я мог бы сказать, «поколений», ибо у нас сыновья наследуют дело отцов. Но у кормила должны стоять фон Мюллеры.

— Das Blut. — Отец закивал головой. — Das Blut.

— Вы и ваша семья займете высокое положение в обществе, если это вас привлекает. Вы будете богаты. Очень богаты. К вашим услугам будет все, что вы пожелаете. Вы сможете делать все, что захотите. Перед вашими детьми откроются такие возможности, о каких в Австралии они не могут и помышлять. Да простят меня мои родители, если я скажу, что для вас жизнь в нашем доме не очень заманчива. Но вы будете жить в иной обстановке. На Рейне у нас есть замок, но, к сожалению, мы предоставили его… хм… моим товарищам по батальону. Но у нас есть еще вилла на озере Штарнберг в Баварии. Вы можете поехать туда, если пожелаете. В такую жару, как сейчас, а ей и конца не видно, что может быть лучше? Поезжайте, не теряя времени, туда, к озеру. Там у нас есть друзья — известные люди.

Он обратился к матери и просительно сказал:

— Mutti, Liebchen[8], почему бы вам всей семьей не уехать туда, чтобы спастись от жары?

Мать покачала головой.

— Они вольны поступать, как им нравится. Но я очень устала. — Она сказала это холодным, равнодушным тоном.

Хорст выпрямился во весь свой высокий рост, от его фигуры веяло силой, а голос звучал тепло и убедительно, когда он склонился над Джой:

— Такая красивая женщина, как вы, должна путешествовать, блистать в обществе, жить в роскоши, носить драгоценности. Скажите, что вы останетесь, Джой. Ради нас всех останетесь!