Его сумбурные размышления были прерваны раздавшимся сзади голосом.

– Заводи мотор. Езжай медленно, не привлекая к себе внимания. Начнешь финтить – сразу сдохнешь.

Раббиа вел машину аккуратно, он чувствовал, что человек на заднем сиденье зря слов на ветер не бросает.

Они ехали из города на юг. Когда машина миновала окраины, Раббиа стал судорожнее соображать. Если начались военные действия с группировкой Абраты, он был бы уже мертв, его убили бы либо когда он выходил из клуба, либо возле с какого-нибудь глухого склада, мимо которых они проезжали. Голос незнакомца его озадачил. В нем явно звучал неаполитанский выговор, но, кроме этого, в его словах была еще какая-то странность, которую Раббиа никак не мог четко определить. Решив, что этот человек иностранец, Раббиа кое-что вспомнил. Несколько месяцев тому назад у его босса – Фосселлы, произошло столкновение с марсельской бандой «Юнион Корс» по поводу перевозки наркотиков. Может быть, их разногласия оказались серьезнее, чем он думал? Но откуда же тогда у незнакомца неаполитанский выговор?

Уже почти у Виджентино ему было велено свернуть на боковую дорогу. Оттуда он еще раз повернул на узкий и пыльный боковой проезд. Раббиа подумал, что, когда машина остановится и им надо будет выходить, у него может появиться шанс спастись – так или иначе, человек, сидевший сзади, на какое-то время должен будет убрать пистолет от его шеи. Несмотря на грузность и кажущуюся неловкость, в случае опасности Раббиа мог действовать быстро.

Фары осветили небольшой коттедж. Как правило, такого типа загородные дома покупали себе богатые миланцы, чтобы в конце недели отдохнуть на природе. Человек, сидевший сзади, приказал ему обогнуть дом и остановиться с другой его стороны. Под шинами автомобиля зашуршал гравий.

– Тормози здесь, поставь машину на ручник и вынь ключ из зажигания.

Раббиа наклонился чуть вперед, холодный металл все так же прижимался к его шее. Он медленно откинулся обратно на сиденье. Внезапно дуло пистолета перестало упираться в шею. Он весь напрягся и тут же ощутил удар в голову, от которого потерял сознание.

Он приходил в себя постепенно – сначала почувствовал сильнейшую боль в затылке. Раббиа попытался ощупать голову, но не смог пошевелить рукой. Подбородок его упирался в грудь. Оказалось, что запястье его левой руки примотано липкой лентой к деревянному подлокотнику кресла. Преодолевая сильную боль, он слегка повернул голову – с правой рукой было проделано то же самое.

Память вернулась к нему резким ударом, мысль лихорадочно заработала. Раббиа увидел перед собой деревянный стол. На нем разложены разные предметы: молоток и два острых стальных гвоздя с большими шляпками, большой тяжелый нож, металлический прут длиной около фута. Один конец прута был присоединен к электрическому проводу. Напротив за столом сидел человек с широким, обезображенным шрамами лицом и в упор смотрел на него из-под тяжелых полуопущенных век. Где-то, мельком, он уже, кажется, видел эту физиономию. Точно – лицо это явно было ему знакомо.

Перед человеком на столе лежали раскрытый блокнот, ручка и большой рулон клейкой ленты.

– Ты меня слышишь?

Скривившись от боли, Раббиа кивнул.

– Кем бы ты ни был, тебе дорого придется заплатить за эту выходку.

Человек не обратил на его слова никакого внимания.

– Внимательно посмотри на то, что перед тобой лежит, и хорошенько меня выслушай. Я тебе буду задавать вопросы – меня интересует многое из того, что тебе известно. Если ты не будешь мне отвечать полно и правдиво, я развяжу твою левую руку, положу ее на стол и прибью к нему этим вот гвоздем. – Холодный, бесстрастный голос продолжал: – Потом я возьму этот нож и начну отрезать тебе пальцы – один за другим.

Бандит уставился на нож.

– Но от потери крови я тебе умереть не дам. – Говоривший указал на металлический прут. – Вот это – электрический паяльник. Я им буду прижигать твои раны, чтобы остановить кровотечение.

На мертвенно-бледном лице Раббиа проступили капли пота. Во взгляде его похитителя сквозило полнейшее безразличие к его судьбе.

– Если ты все-таки будешь молчать, то же самое я сделаю с твоей правой рукой, а уже потом – с обеими ногами.

Как многие жестокие люди, Раббиа был трусом. Глядя в глаза, бесстрастно смотревшие на него из-за стола, он понимал: этот человек сделает именно то, о чем говорит. Но почему? Кто он такой? Где Раббиа мог его видеть?

Он попытался вызвать в себе ярость – чтобы забыть о сковывавшем его страхе.

– Пошел бы ты к черту! – зарычал он.

За этой фразой последовала витиеватая непристойная тирада, которая оборвалась, как только мужчина поднялся со стула. Он взял со стола рулон клейкой ленты, отмотал кусок, оторвал его и обошел вокруг стола.

Раббиа попытался еще что-то сказать, но лента быстро и крепко заклеила ему рот, не дав словам вырваться наружу. Потом он только успел заметить молниеносное движение и согнулся пополам от страшного удара в живот. В следующее мгновение голова его отлетела обратно от тяжелого удара в висок.

Он был почти без сознания, тело парализовано, нервы ничего не чувствовали. Раббиа не увидел, что его левая рука отвязана от кресла и вытянута вперед. Через секунду он завопил от нестерпимой боли и потерял сознание.

Когда он пришел в себя во второй раз, боли в голове не чувствовалось, но левая рука, распластанная на столе, горела как в огне. Из нее торчала шляпка гвоздя. По растопыренным пальцам на стол медленно стекала кровь.

Мозг напрочь отказывался верить глазам, но слабое движение рукой послало ему новые волны непереносимой боли. Бандит издал слабый стон, в глазах застыл ужас. Самое страшное, что человек, сделавший с ним такое, вогнал в его руку гвоздь с таким безразличием, словно прибивал к стене книжную полку.

Раббиа снова взглянул в эти глаза – в них вообще ничего не отражалось. Потом, когда человек снова встал со стула и обошел вокруг стола, бандит застыл, сжался в комок, стал качать головой и стонать. Мужчина схватил его за волосы и крепко держал, пока отдирал ему с губ липкую ленту. После этого он сел на свое место, спокойно наблюдая за тем, как Раббиа трясется от страха и боли.

Повидавшему на своем веку немало мерзостей итальянцу потребовалось немало времени, чтобы совладать со своими чувствами. Глаза его бегали от пригвожденной к столу руки к ножу, паяльнику, потом обратно. Он поднял глаза и сломленным, едва слышным голосом проговорил:

– Что тебе надо?

Мужчина подвинул к себе блокнот и снял с ручки колпачок.

– Начнем с похищения дочери Балетто.

В тот же момент Раббиа вспомнил, где и при каких обстоятельствах он уже видел этого человека.

Кризи задавал ему вопросы немногим больше часа. Лишь однажды, когда речь зашла о Фосселле, Раббиа почувствовал некоторую нерешительность, но, как только человек напротив снова начал было подниматься из-за стола, его сомнения как рукой сняло, и исчерпывающие ответы снова последовали один за другим.

Начали они с похищения. За рулем машины сидел тогда сам Раббиа. Он с готовностью сообщил, что в телохранителя девочки стрелял Сандри. Остальных двоих, тех, кого он убил, звали Дориго и Кремаско.

О том, что стало с выкупом, он ничего не знает. Им только приказали схватить девочку, а потом держать ее в доме в Нигуаде.

Все это дело с самого начала пошло наперекосяк. Фосселла сказал им, что при девочке будет телохранитель, с которым особых проблем не возникнет. Дориго было приказано пару раз выстрелить в воздух, чтобы его припугнуть. Все они действовали крайне небрежно.

– Кто насиловал девочку?

– Сандри, – раздался немедленный ответ. – Он очень разозлился, потому что Дориго был его близким другом. Он вообще большой любитель молоденьких девочек, а та, которую мы взяли, дралась и расцарапала ему рожу.

Раббиа нервно облизнул пересохшие губы.

– А ты? – последовал бесстрастный вопрос. – Ты ее тоже насиловал?

После продолжительной паузы Раббиа чуть заметно кивнул. Когда он заговорил, голос его дрожал.

– Да… но уже после Сандри.

Он бросил взгляд через стол. Человек сидел совершенно неподвижно, думал он, казалось, совсем о другом. Последовали новые вопросы.

– Кто-нибудь еще вам в этом помогал?

Раббиа покачал головой.

– С ней только мы вдвоем оставались. От скуки мы готовы были на стену лезть. По нашим прикидкам все должно было продлиться несколько дней, но из-за проволочек с выкупом нам пришлось проторчать в том доме больше двух недель.

– Значит, ты насиловал ее несколько раз?

Раббиа уперся в грудь подбородком. На лбу его выступили крупные капли пота. Запинаясь, он ответил хриплым шепотом:

– Да… делать там все равно было нечего… она была очень красива…

Он смолк, поднял глаза и увидел, что через стол на него смотрит смерть.

– И как на это отреагировал Фосселла?

– Он был в бешенстве. Девочка умерла случайно. Фосселла страшно психанул. Он обещал по десять миллионов лир каждому, но ничего не заплатил ни мне, ни Сандри.

Человек по другую сторону стола вкрадчиво спросил:

– Значит, не заплатив вам за работу, он решил вас этим наказать?

Раббиа кивнул, капли пота стекали по его лицу и капали с подбородка.

– Нам еще очень повезло: ведь Сандри – племянник Фосселлы, сын его сестры.

Мужчина взял ручку.

– Хорошо, – мягко сказал он. – Вам тогда действительно здорово повезло. Теперь давай-ка потолкуем о Сандри.

Он вытащил из Раббиа каждую мелочь: с кем Сандри общается, где проводит время, какие у него привычки. После этого разговор перешел на Фосселлу, и Раббиа так же подробно рассказал все, что знал о боссе.

В какой-то момент он пожаловался на боль в руке.

– Не переживай, – сказал человек. – Долго тебя эта боль мучить не будет. Расскажи мне теперь о Конти и Кантарелле.

Но об этих мафиозных авторитетах первой величины Раббиа знал немного. Кантарелла, насколько ему было известно, вообще редко покидал виллу Колаччи, он сам никогда с ним лично не встречался.

– А вот Фосселла часто туда ездит, – сказал он, – и с Конти в Риме встречается не реже раза в месяц.

Больше вопросов не было. Человек закрыл блокнот, надел на перо авторучки колпачок.

Раббиа охватил панический ужас. Он снова начал что-то бормотать о Сандри и Фосселле, но человека за столом это уже не интересовало. Он медленно поднялся со стула и засунул руку под пиджак. Раббиа увидел пистолет, и поток его красноречия иссяк. Больше он боли не чувствовал. Словно загипнотизированный, бандит смотрел, как человек привинчивает к дулу пистолета глушитель. Он не отводил взгляд от оружия, видел, как пистолет поднялся до уровня его лица и приблизился к нему. Чуть ниже левого глаза он ощутил холод стали и услышал негромкий голос мужчины в последний раз:

– Теперь, Раббиа, я отправлю тебя в ад. Скучать ты там долго не будешь – скоро встретишься с остальными.

У Гранелли, как всегда в пятницу вечером, было полно народа.

В глубине ресторана за уютно расположенным в небольшой нише столиком в одиночестве обедал Марио Сатта. Он целиком и полностью разделял известное мнение о том, что обедать в ресторане лучше всего вдвоем – вместе с официантом.

Сатта принадлежал к тому типу мужчин, которые привлекают к себе внимание. Вот и теперь, когда он разделывался с великолепно приготовленной курицей, несколько эффектных дам, сидевших за разными столиками, время от времени бросали в его сторону весьма откровенные взгляды. Даже в стране, диктующей моду на мужскую одежду, он выглядел необычайно элегантно: на нем был прекрасно сшитый темно-серый костюм и небесно-голубая сорочка с широким шелковым галстуком коричневатых оттенков. Свет, искрясь и играя, отражался от браслета его плоских часов марки «Патек Филипп».

У Сатты было удлиненное, загорелое лицо, орлиный – с небольшой горбинкой – нос.

Сатту можно было принять за удачливого актера, известного кутюрье или пилота сверхзвукового реактивного лайнера.

На самом деле он был полицейским, хотя его мать, уже далеко не молодая светская дама из древнего аристократического рода, услышав такое определение, сморщилась бы и обязательно поправила бы того, кто так его назвал.

– Полковник карабинеров, – ледяным тоном сказала бы она.

Так оно и было в действительности. Несмотря на свою относительную молодость – тридцать восемь лет, – Марио Сатта уже имел этот высокий чин. Злые языки поговаривали, что быстрому повышению по службе он обязан необычайно широким связям матери, хотя нередко даже враги – а их у него было немало – признавали его высокие профессиональные качества.

Но что ни говори, он был полицейским, и мать его не переставала удивляться, почему он выбрал такую странную профессию, когда она могла распахнуть перед ним все двери – как в политику, так и в бизнес.

Старший сын в свое время поразил ее тем, что стал хирургом, уважаемым коллегами и пациентами. В принципе, ее мнение о профессии врача было высоким, но синьора Сатта считала это ремесло удручающе скучным. И тем не менее оно стояло в ее табеле о рангах неизмеримо выше, чем работа полицейского. Марио сам часто думал о том, что определило его выбор. Может быть, изрядная доля цинизма, составлявшего одну из главных черт его характера. Действительно, откуда, как не из кабинета полицейского так хорошо видны недостатки, глупость и чванство коррумпированного общества его страны?

Тем не менее, несмотря на его цинизм – а может быть, именно благодаря ему, – Сатта был хорошим полицейским. Честным, порядочным, неподкупным, чему, конечно, способствовало и его крупное состояние. Кроме того, он обладал аналитическим умом и неуемной энергией, поэтому всегда успешно расследовал те дела, за которые брался.

Работа составляла одну из четырех ведомых ему страстей. Остальными тремя были изысканные блюда, молодые женщины и игра в триктрак. Марио Сатта был искренне доволен прожитым днем, если выполнялось несколько условий: ему удавалось удачно поработать утром, пообедать в одном из лучших миланских ресторанов; днем повозиться с обширной картотекой на преступников, которую он вел уже несколько лет; после службы в элегантно обставленной квартире приготовить потрясающий ужин для себя и очаровательной дамы, умной настолько, чтобы после еды сыграть с ним в триктрак и не поддаться. Однако позже она обязательно должна была ему уступить в постели, где от нее требовалось существенно меньше умственного напряжения, чем от игры в триктрак.

Последние четыре года службы – после того, как он обратился с прошением о переводе в отдел по борьбе с организованной преступностью, и просьба его была удовлетворена – доставили полковнику глубокое удовлетворение. Сатте всегда хотелось проникнуть под покров тайны, окутывающей преступный мир, и он нередко ночами просиживал долгие часы, пытаясь вникнуть в его секреты и взаимосвязи.

Первые три года полковник собирал информацию, сравнивал, оценивал, взвешивал, из разрозненных имен и событий пытался создать истинную картину того, что в действительности происходило в этом скрытом от посторонних взоров мире. Он отслеживал связи между городами севера и юга Италии, между организацией проституции в Милане, изготовлением и незаконной торговлей спиртным в Калабрии и транзитом наркотиков через Неаполь.

Через три года он знал о мафии больше, чем любой другой посторонний, равно как и подавляющая масса тех, кто имел к ней непосредственное отношение. Его помощник Беллу часто шутил, что, если бы Сатта решил переметнуться на противоположную сторону, он мог бы сразу же включаться в новую работу – в предварительной стажировке не было никакой необходимости.

В течение последнего года Сатта стремился применить свои теоретические знания на практике. Именно он стал инициатором расследования о широко нашумевшем скандале вокруг огромного сталелитейного комплекса в Реджо и даже смог засадить за решетку одного из заправил мафии – самого дона Моммо. Жаль только, что всего на пару лет.

Последнее время его внимание было сосредоточено на двух основных кланах – Абраты и Фосселлы, которые орудовали в Милане. Сатта терпеливо собирал доказательства их причастности к проституции, коррупции и торговле наркотиками.

Для этой цели полковник организовал специальную, тщательно отлаженную и продуманную структуру, в которую стекались сведения от прослушивания телефонных разговоров, службы внешнего наблюдения и осведомителей, как внедренных в преступный мир, так и принадлежавших к нему, но тайно сотрудничавших с карабинерами. Он очень надеялся на то, что вскоре ему удастся собрать достаточно улик, чтобы разделаться с некоторыми главарями миланской мафии, а если очень повезет, даже с самими Фосселлой и Абратой.

За последний год работу его в определенной степени облегчала все более усиливавшаяся неприязнь к преступникам со стороны общественного мнения. Людям наконец надоели наглость и безнаказанность бандитов. Как ни странно, немалую роль в этом сыграли коммунисты. Участвуя в правительстве, им удалось ужесточить некоторые законы, хотя и недостаточно. Сроки тюремного заключения за отдельные преступления никак не соответствовали степени их тяжести, найти свидетелей было очень непросто, а защитить их – еще сложнее. Тем не менее мало-помалу ситуация изменялась в лучшую сторону. Каждый раз, когда мафия совершала особенно дерзкие и жестокие преступления, общественное мнение все сильнее и напористее выступало против засилья бандитов.

После обеда Сатта договорился о встрече с одной молодой актрисой – миниатюрной, хрупкой, деликатной, невероятно красивой, которая к тому же обожала играть в триктрак. Она пригласила его к себе – наверное, чтобы сыграть несколько партий. По этому поводу полковник решил заказать на десерт свое любимое фруктовое мороженое.

Сатта вообще был неравнодушен к сладостям, особенно к мороженому с цукатами, но позволял себе это удовольствие лишь раз в неделю – по выходным. Поэтому, если быть до конца честным, он слегка передергивал – сегодня была пятница. Однако, предвкушая удовольствие от игры в триктрак, он не хотел портить себе настроение, отказываясь от фруктового мороженого. Подошел официант, но вместо десерта принес телефонный аппарат. Вставив шнур в розетку, он произнес:

– Вам с работы звонят, полковник.

Говорил Беллу. Сатта несколько минут слушал.

– Я там буду через полчаса, – сказал он и повесил трубку.

Подозвав официанта, полковник с досадой отменил фруктовое мороженое. Потом набрал номер молодой актрисы и перенес запланированную встречу на другое время. Ей это совсем не понравилось. Сатта утешил обворожительную женщину, пообещав, что вечером в воскресенье сам приготовит ей изысканный ужин у себя в квартире.

Расплатившись, он сказал официанту:

– Передай повару, что в курице было чуть больше розмарина, чем нужно.

Сатта был уверен, что мастерство повара растет пропорционально количеству жалоб и замечаний клиентов.

Тело Джорджио Раббиа лежало лицом вниз на решетке сточной канавы у дороги, прилегающей к автостраде между Миланом и Турином. На обочине припарковалась машина «скорой помощи» и несколько полицейских автомобилей. На стоявших рядом носилках валялся большой черный сложенный пластиковый мешок. Полицейский фотограф вертелся вокруг трупа, ослепляя светом вспышки официальных лиц.

Сатта стоял рядом со своим помощником Массимо Беллу и смотрел на труп.

– Похоже, что и на самого сборщика дани кто-то дань наложил, – суховато попытался пошутить он.

– Да, – согласился Беллу, – это произошло вчера ночью. Тело нашли час назад.

– Одна пуля в голову?

– Да, с очень близкого расстояния. – Он указал на лицо трупа. – Повсюду вокруг входного пулевого отверстия остались следы ожогов.

– Что случилось с его рукой?

Беллу покачал головой.

– Она была пробита насквозь. Чем – не знаю.

Фотограф свою работу закончил и отошел. К ним приблизился полицейский.

– Теперь нам можно его забрать, полковник?

– Да, – ответил Сатта. – И передайте патологоанатому, что мне его отчет нужен как можно скорее.

Сотрудники «скорой помощи» стали запихивать тело в пластиковый мешок. Сатта пошел к своей машине, за ним следовал Беллу.

– Думаешь, началась война? – спросил он.

Сатта облокотился на автомобиль и начал быстро анализировать ситуацию. Чтобы Беллу был понятен ход его рассуждений, он излагал их вслух.

– Этому происшествию можно придумать три объяснения. Первое: Абрата и Фосселла начали войну за передел Милана. Это маловероятно: город между ними разделен ровно пополам и они неплохо между собой ладят. Кроме того, Конти и, конечно же, Кантарелла должны были бы это санкционировать, а я уверен, что именно сейчас такая война им нужна меньше всего. Второе: Раббиа мог запустить коготки в копилку босса, а его на этом накрыли.

Какое-то время он молчал, потом отрицательно покачал головой.

– Это предположение вообще лишено всякого смысла. Раббиа занимался сбором денег пятнадцать лет и никогда не позволял себе такого, он всегда был туп, но по-своему честен. Третье: убил его кто-то со стороны.

Беллу перебил начальника.

– Но кто это мог быть и почему его убили?

Сатта пожал плечами, сел в машину и через открытое окно сказал:

– Мне срочно нужно досье на Раббиа и распечатки всех его телефонных разговоров за последние трое суток – все без исключения, ты меня понял?

Беллу взглянул на часы и вздохнул.

– Обо всех планах, которые у тебя были на сегодняшний вечер, можешь забыть, – сказал он. По лицу его пробежала тень раздражения. – Я и сам отменил одну очень важную и интересную встречу. – Он снова ненадолго задумался. – Кроме того, распорядись усилить надзор за всеми, кто проходит у нас по черному списку.

Полковник завел машину.

– Увидимся в конторе.

Беллу смотрел на удалявшийся автомобиль. Он работал помощником Сатты вот уже три года. Весь первый год Беллу искал подходящий предлог для подачи прошения о переводе в другое подразделение. Сатта ему не просто не нравился – он его ненавидел. На то было много причин. Он ненавидел и цинизм полковника, и его черный юмор, и экстравагантную манеру себя держать, привлекавшую к нему столь пристальное внимание окружающих, и многое другое. И дело было не в его аристократическом происхождении и пренебрежительном высокомерии: Сатта воплощал в себе все то, что, по мнению Беллу, совершенно недопустимо для старшего офицера, занимающего столь ответственный пост в войсках карабинеров. Хотя – кто знает? – может быть, он просто завидовал в глубине души блистательному аристократу.

Его отношение к начальнику изменили два обстоятельства. Во-первых, проработав с ним год, он по достоинству оценил упорство и гибкий ум Сатты. Во-вторых, он был глубоко тронут тем, как Сатта повел себя по отношению к его младшей сестре. Она подала документы на медицинское отделение университета Катансаро. Девушка была прекрасно подготовлена, но связями их семья не располагала, и поэтому приемная комиссия отклонила ее кандидатуру. Он, должно быть, как-то случайно обмолвился об этом в присутствии полковника – деталей Беллу уже не помнил, – но факт оставался фактом: неделю спустя сестра его получила из университета письмо, в котором говорилось, что решение приемной комиссии пересмотрено и девушка зачислена на первый курс. Позже сестра случайно узнала, что дело здесь не обошлось без вмешательства некоего профессора Сатты – главного хирурга больницы Кордарелли в Неаполе.

Беллу прямо спросил об этом шефа. Тот лишь слегка пожал плечами.

– Ты же со мной работаешь, – сказал он. – Естественно, я не мог сидеть сложа руки.

Больше о переводе Беллу не думал. Его не столько удивило участие Сатты в судьбе его сестры, сколько оброненная им фраза: полковник сказал, что Белла работает «с ним», а не «на него».

За последние два года из них получилась слаженная команда. Сатта нисколько не изменился – ни внешне, ни внутренне. Но теперь Беллу начал его гораздо лучше понимать и даже кое в чем подражать ему: больше интересовался хорошей кухней, покупал более дорогие костюмы, обращался с женщинами чуть более снисходительно, и им это почему-то нравилось. Но в триктрак с начальником играть не садился.

Сатта вслух читал отчет патологоанатома:

– «Смерть наступила между полуночью и шестью часами утра тринадцатого числа». – Он взглянул на Беллу и сказал: – Из «Папагайо» он вышел сразу после полуночи, так?

Беллу кивнул.

– Так нам сказали. А в «Блюноте», который был следующим его пунктом, он не объявился.

Сатта вернулся к тексту отчета:

– «Причиной смерти явились обширные повреждения в области мозга, вызванные, по всей вероятности, прохождением сквозь него на большой скорости продолговатого металлического снаряда». – Он мрачно хмыкнул. – Почему бы этому идиоту было просто не написать, что ему мозги пулей вышибло?

Беллу усмехнулся.

– Тогда бы он стал выражаться, как все остальные.

Сатта пробормотал что-то нечленораздельное и продолжил читать отчет.

– «Следы ожогов под правым глазом объекта вокруг входного отверстия снаряда свидетельствуют о том, что выстрел данным снарядом был произведен с очень небольшого расстояния». – Сатта закатил глаза, но тут же стал читать дальше. – «Большое выходное отверстие на задней стороне черепа, составляющее в диаметре около пятнадцати сантиметров, указывает на то, что данный снаряд представлял собой пулю крупного калибра с тупой конфигурацией передней части». – Полковник бросил на Беллу торжествующий взгляд. – Ура! Наконец-то снаряд превратился в пулю.

«На левой руке объекта имеется резаное отверстие. Форма данного отверстия, равно как и оставшиеся на коже рубцы, указывают на то, что это отверстие было образовано в результате прохождения сквозь ткани руки острого предмета, вошедшего с ее тыльной стороны и вышедшего со стороны ладони. Небольшие деревянные занозы в коже ладони дают основание предположить, что рука была прибита к деревянной поверхности (образцы заноз переданы в лабораторию на экспертизу). Исходя из скорости свертывания крови, можно сделать вывод о том, что рана была нанесена за два часа до смерти объекта».

Сатта откинулся на спинку стула, на его губах играла легкая улыбка.

– Складывается впечатление, – сказал он, – что наш друг Раббиа был наполовину распят.

Беллу улыбнулся в ответ.

– Я, правда, не уверен, что через три дня он воскреснет из мертвых.

Шеф покачал головой.

– После прохождения данного металлического снаряда через вышеупомянутый мозг на это особенно рассчитывать не приходится. «На запястьях, коленях и вокруг рта объекта были обнаружены следы клейкой ленты».

Сатта закрыл папку с документом и немного подался вперед, глубоко задумавшись. Беллу терпеливо ждал.

– Раббиа взяли, когда он вышел из «Папагайо», – через некоторое время сказал Сатта, – отвезли в какое-то укромное местечко и прикрутили ему клейкой лентой руки и ноги к креслу. Потом ему стали задавать вопросы. – Он снова чуть усмехнулся уголками губ. – Раббиа, видимо, не хотел на них отвечать, поэтому, чтобы как-то его стимулировать, ему в руку всадили нож. После того как у него выяснили все, что их интересовало, ему прострелили голову, вывезли на дорогу и выкинули на обочине. – Он снова взял в руки папку с отчетом и еще раз его просмотрел. – Машина Раббиа была обнаружена сегодня в два часа дня на небольшой боковой улочке, примыкающей к Центральному вокзалу. В ней не нашли ничего интересного, – он ухмыльнулся, – кроме пластмассовой таксы, кивающей головой.

Потом полковник углубился в распечатку телефонных переговоров. Он не ждал, что они прольют свет на происшедшее, поскольку те, кого прослушивали, как правило, были всегда об этом осведомлены.

Беллу заметил:

– Там нет ничего интересного, за исключением множества звонков ему в квартиру сегодня утром – многие пытались его найти.

Сатта положил папку на стол.

– Это – «Юнион Корс», – уверенно сказал он. – Я могу придумать только такое объяснение. Во время последней операции с переправой наркотиков там пролилась кровь. – Он задумчиво посмотрел на Беллу. – Если я прав, в ближайшее время нам надо ждать неприятностей. Дело может развиваться по известной схеме: сначала они хватают какую-нибудь пешку и вышибают из нее нужную им информацию, и уже потом планируют полномасштабную операцию.

– Да, здесь, пожалуй, все сходится, – согласился Беллу. – Служба внешнего наблюдения доложила, что сегодня с утра Фосселла и его парни предприняли дополнительные меры предосторожности – усилили охрану и без нужды носа из своих дыр не высовывают.

Сатта принял решение.

– Соедини меня с Монпелье в Марселе – он должен быть в курсе дела.

Главные силы «Юнион Корс» – французского аналога итальянской мафии, были сосредоточены в Марселе, а Монпелье, занимавший высокий пост в полиции, был партнером и коллегой Сатты по ту сторону французской границы. У них сложились прочные деловые отношения, несколько раз им доводилось встречаться на конференциях по борьбе с преступностью.

Однако француз ничем помочь не смог. Никакой информацией по интересовавшему итальянских полицейских вопросу он не располагал. Монпелье считал, что, если за этим убийством действительно стояла «Юнион Корс», ее заправилы, скорее всего, направили в Милан наемного убийцу с Корсики. Французский страж порядка пообещал незамедлительно извещать Сатту о новостях, если они у него появятся.

Полковник повесил трубку и убежденно сказал:

– И все-таки же это должна быть «Юнион Корс».

В Палермо Кантарелла пришел к тому же выводу.

– Скорее всего, это сделали парни из «Юнион Корс», – сказал он, обращаясь к троим мужчинам, сидевшим за столом в его кабинете.

Одного из них звали Флориано Конти. Он приехал из Рима. Двое других – Гравелли и Дикандиа уже много лет состояли при нем ближайшими советниками. Конти был слегка раздражен: Милан непосредственно подчинялся Риму.

– В последнее время Фосселла принял несколько неверных решений, – сказал он. – Я говорил ему, что глупо было обманывать французов в той сделке. Иногда он слишком начинает мудрить. Та отгрузка была последней перед переходом на поставки из Бангкока, вот он и решил урвать себе лишний кусок.