Селеста чувствовала бы себя гораздо лучше в своей роли в квартире Сомсов, если бы отец Мэрилин оказался толстым развратником, мать — сварливой ведьмой, Мэрилин — неряхой, а младшие дети — компанией уличных хулиганов. Но, увы, Сомсы были в высшей степени симпатичными людьми.
      Фрэнк Пеллмен Сомс был тощим, словно выжатым досуха мужчиной с мягким голосом. Он работал старшим клерком в почтамте на углу Восьмой авеню и Тридцать третьей улицы и относился к своей службе с такой торжественностью, как будто его назначил сам президент. Но в остальном он был совершенно нормальным и очень веселым человеком. Возвращаясь с работы, мистер Сомс всегда приносил домой конфеты, соленые орехи, жевательную резинку, которые делил между троими младшими детьми с точностью Радаманта . Иногда он дарил Мэрилин розовый бутон в зеленой папиросной бумаге. Один раз Сомс принес жене русскую шарлотку в огромной картонной коробке. Миссис Сомс ужаснулась его расточительности и заявила, что не станет ее есть, так как это было бы эгоистично, но муж ей что-то шепнул, и она покраснела. Селеста видела, как миссис Сомс поставила коробку в холодильник, а Мэрилин сказала, что ее родители всегда шепчутся, когда отец приносит русскую шарлотку. На следующее утро, когда Селеста открыла холодильник, чтобы взять молоко к завтраку Стэнли, она заметила, что коробка исчезла.
      Мать Мэрилин принадлежала к тем властным от природы женщинам, чья сила истощается где-то в среднем возрасте, сменяясь полным бессилием. У миссис Сомс была нелегкая жизнь, ей приходилось экономить каждый цент, она не имела времени думать о себе; кроме того, женщина тяжело переносила климакс.
      — Мне не дают покоя плата за квартиру, варикозные вены и боли в ногах, — говорила миссис Сомс Селесте с мрачным юмором, — но я бы хотела посмотреть на леди с Саттон-Плейс, которая может лучше меня испечь вишневый пирог. — И добавляла: — Когда есть деньги на вишни.
      Она часто испытывала необходимость прилечь из-за усталости, но удержать ее в кровати больше нескольких минут было невозможно.
      — Ты же знаешь, что велел доктор Алберсон, Эдна, — с беспокойством упрекал ее муж.
      — Надоел ты мне со своим доктором Алберсоном, — фыркала миссис Сомс. — У меня одной стирки на неделю.
      Стирка была ее навязчивой идеей. К этой процедуре миссис Сомс не подпускала Мэрилин.
      — Вы, девушки, ожидаете, что мыло будет само стирать за вас, — презрительно говорила она.
      Однако Селесте миссис Сомс дала другое объяснение:
      — У нее в жизни будет еще достаточно стирки.
      Единственной слабостью, которую позволяла себе миссис Сомс, было радио. Маленький приемник раньше стоял на полочке в кухне, но миссис Сомс со вздохом поместила его у кровати маленького Стэнли. Когда Селеста установила правило, что Стэнли может слушать радио не более двух часов в день, она позаботилась, чтобы это время не совпадало с любимыми программами его матери, за что последняя была ей необычайно признательна. Миссис Сомс говорила Селесте, что никогда не пропускает Артура Годфри, «Стеллу Даллас», «Старшую сестру» и «Вдвое больше или ничего» .
      — Когда мы разбогатеем, Фрэнк купит мне телевизор, — сказала она и сухо добавила: — По крайней мере, так говорит Фрэнк. Он уверен, что в один прекрасный день выиграет на скачках кучу денег.
      Стэнли был младшим ребенком — худым мальчуганом с блестящими глазами и живым воображением. Сначала он отнесся к Селесте подозрительно, и она не могла вытянуть из него ни слова. Но когда вечером впервые массировала его худенькое тельце, он вдруг спросил:
      — Вы настоящая сиделка?
      — Ну, вообще-то да, — улыбнулась Селеста, хотя ее сердце заколотилось.
      — Сиделки втыкают в людей ножи, — мрачно произнес Стэнли.
      — Кто тебе сказал такую чушь?
      — Йитци — моя учительница Фрэнсис Эллис.
      — Она не могла сказать такое, Стэнли. И откуда ты взял это ужасное прозвище для славной леди?
      — Директор называет мисс Эллис Йитци-Битци, когда никого нет рядом, — заявил Стэнли.
      — Я не верю ни одному твоему слову...
      Но Стэнли внезапно завертел головой и испуганно вы пучил глаза.
      — Лежи спокойно! В чем дело?
      — Знаете, мисс Мартин... — прошептал Стэнли.
      — Что знаю? — ответила Селеста таким же шепотом.
      — ...у меня зеленая кровь!
      После этого Селеста стала воспринимать откровения Стэнли с меньшим доверием, не без труда отделяя правду от вымысла.
      С Котом мальчик был на короткой ноге, торжественно объявив Селесте, что он и есть Кот.
      У Сомсов было еще двое детей — девятилетняя Элинор и тринадцатилетний Билли. Элинор была толстой спокойной девочкой, чьи довольно невзрачные черты контрастировали с красивыми яркими глазами. Селеста быстро с ней подружилась. Билли был «старшим среди младших», но относился к этому философски. У него были умелые руки, и в квартире то и дело появлялись вещи, изготовленные им для матери «из ничего», как утверждал отец. Однако мистер Сомс был им разочарован.
      — Из Билли никогда не выйдет образованного человека, — жаловался он. — Душа у него к этому не лежит. После школы он только и делает, что болтается в гаражах, глазея на автомобили. Не может дождаться, когда кончит школу и начнет учиться на механика. В моей семье образованные получаются только из девочек.
      Билли был очень тощим — «настоящий Икебод Крейн» , называл его отец. Сам Фрэнк Сомс очень любил читать — дома он постоянно сидел, уткнувшись носом в какую-нибудь библиотечную книгу, а на полке у него стояло несколько потрепанных томов, приобретенных еще в молодости: Скотт, Ирвинг, Купер, Элиот, Теккерей — авторы, которых Билли именовал «старомодными». Чтение самого Билли строго ограничивалось юмористическими книжонками, которые он приобретал оптом по какой-то сложной бартерной системе, непонятной его отцу. Селесте нравился Билли с его большими руками и негромким голосом.
      Что касается Мэрилин, то Селеста полюбила ее с первого дня. Эту высокую девушку трудно было назвать хорошенькой из-за слишком торчащих скул и широкого носа, но их в какой-то мере компенсировали красивые темные волосы и глаза, а также горделивая осанка. Селеста понимала ее тайное горе — она мечтала учиться, а вынуждена была зарабатывать на жизнь, помогая отцу. Но Мэрилин не жаловалась — внешне она казалась вполне довольной жизнью. Селеста сознавала, что у Мэрилин есть и другая, независимая жизнь, — благодаря своей работе она соприкасалась со смутной, дразнящей тенью творческого, интеллектуального мира.
      — Я плохая машинистка, — говорила она Селесте, — слишком интересуюсь тем, что печатаю.
      Тем не менее, у Мэрилин была хорошая клиентура. Через свою бывшую учительницу она связалась с группой молодых драматургов, чье творчество отличалось по крайней мере плодовитостью. В числе ее бывших клиентов был профессор Колумбийского университета, писавший ученый трактат «о психологических аспектах всемирной истории», а также знаменитый журналист, который, как с гордостью заявлял мистер Сомс, безгранично ей доверяет («а иногда ругает меня последними словами», — добавляла Мэрилин). Заработки девушки не были регулярными, и необходимость сохранять их держала ее в постоянном напряжении. Щадя самолюбие отца, Мэрилин поддерживала иллюзию, будто ее роль в пополнении семейного бюджета только временная. Но она прекрасно знала — и Селеста это видела, — что работа будет продолжаться долгие годы, если вообще когда-нибудь закончится. Мальчики вырастут, женятся и уедут, а нужно платить за образование Элинор — Мэрилин не сомневалась, что Элинор должна учиться в колледже, так как она «просто гениальна — почитайте стихи, которые она пишет в девятилетнем возрасте». Миссис Сомс ожидала инвалидность, да и Фрэнк Сомс отнюдь не был здоровяком. Мэрилин знала свою судьбу и была к ней готова. Из-за этого она отвергла ухаживания нескольких мужчин — «по крайней мере, у одного из них были честные намерения». Самым настойчивым из них являлся клиент-журналист.
      — Честные намерения были не у него, — со смехом сказала Мэрилин. — Каждый раз, когда он вызывает меня, что бы передать новую главу (стенографией он не владеет) или забрать отпечатанную, он гоняется за мной по квартире с боевой дубинкой, привезенной из Африки. Это считается шуткой, но в один прекрасный день я перестану от него бегать и двину его как следует. Я бы давно это сделала, если бы не нуждалась в работе.
      Однако Селеста подозревала, что в один прекрасный день Мэрилин не станет убегать, но не двинет журналиста. Она убеждала себя, что такой опыт пойдет на пользу страстной девушке, постоянно подавляющей свои чувства. (Что впрочем, относится и к некоей Селесте Филлипс, но подобные мысли мисс Филлипс тут же выбрасывала из головы)
      Сомсы жили в старом доме без лифта, в пятикомнатной квартире с двумя спальнями. Так как они нуждались в трех спальнях, «передняя» была переделана в третью, где спали Мэрилин и Элинор, и где Мэрилин работала.
      — Конечно, Мэрилин должна иметь отдельную комнату, — вздыхала миссис Сомс, — но ничего не поделаешь.
      Билли соорудил перегородку — драпировку на длинных шестах, — отделяющую часть комнаты под «офис» Мэрилин. Здесь находились ее рабочий стол, пишущая машинка, письменные принадлежности, телефон. Это создавало скромную иллюзию отдельного помещения. Перегородка была нужна и потому, что Мэрилин часто приходилось работать по ночам, а Элинор рано ложилась спать.
      Местонахождение телефона побудило Селесту сделать далеко идущее предложение. Прибыв для исполнения обязанностей сиделки, она обнаружила, что Стэнли по-прежнему занимает свою кровать в спальне мальчиков. Под тем предлогом, что ей неудобно делить спальню с таким большим мальчиком, как Билли, но в то же время нужно находиться ночью неподалеку от Стэнли, если он ее позовет, Селеста перевела Стэнли в переднюю спальню на кровать Элинор, которая перешла в спальню мальчиков.
      — Вы уверены, что это вам не помешает? — с тревогой спросила она у Мэрилин, чувствуя себя виноватой. Но Мэрилин ответила, что привыкла работать в самых невозможных условиях.
      — С таким мальчишкой, как Стэнли, в доме нужно либо отключить слух, либо накинуть себе петлю на шею, — сказала она.
      Упоминание о петле на шее вызвало у Селесты легкую тошноту. На третий день своего пребывания у Сомсов она поймала себя на том, что избегает смотреть на упомянутую часть анатомии Мэрилин, которая стала для нее своего рода символом связи между их жизнью и поджидающей снаружи смертью.
      Перемещение Элинор в кровать Стэнли создало проблему и обострило у Селесты чувство вины. Миссис Сомс заявила, что брат и сестра в таком возрасте, как Билли и Элинор, не должны спать в одной комнате. Поэтому Билли отправили в спальню родителей, а миссис Сомс перебралась в спальню мальчиков, разделив ее с Элинор.
      — Я чувствую себя так, будто устроила революцию, — жаловалась Селеста. — Перевернула все вверх дном.
      — Не обращайте на нас внимания, мисс Мартин, — успокоила ее миссис Сомс. — Мы вам так благодарны, что вы согласились ухаживать за нашим малышом.
      Но Селеста ощущала себя бессовестной и лицемерной шпионкой. Ее слегка утешало, что позаимствованная для нее у соседей древняя койка была жесткой, как пол в пещере флагелланта . Она усматривала в этом наказание за свое притворство и почти сердито отвергла предложение семьи занять одну из их кроватей.
      — Все это так мерзко! — говорила Селеста Квинам и Джимми во время их второго вечернего свидания в районе Первой авеню. — Они так добры ко мне. Я чувствую себя преступницей.
      — Ведь я предупреждал, что она слишком простодушна для такой работы, — усмехнулся Джимми, но в темноте сжал пальцы девушки.
      — Джимми, они такие славные люди и так мне благодарны! Если бы они только знали!..
      — Это напоминает мне... — начал Джимми, но Эллери прервал его:
      — Какова ситуация с почтой, Селеста?
      — Мэрилин по утрам спускается за ней, как только встает. Мистер Сомс уходит до первой почты.
      — Это нам известно.
      — Мэрилин хранит текущую корреспонденцию в проволочной корзине на своем письменном столе. Читать ее для меня не составляет труда, — продолжала Селеста дрожащим голосом. — Прошлой ночью я проделала это, когда Мэрилин и Стэнли спали. Днем тоже есть возможности. Ведь Мэрилин иногда приходится уходить из дому в связи с ее работой.
      — Это мы тоже знаем, — мрачно произнес инспектор.
      Неожиданные экскурсии Мэрилин, особенно в вечерние часы, держали их в напряжении.
      — А если Мэрилин дома, она всегда завтракает в кухне. Я могу читать ее почту, даже когда Стэнли не спит, из-за плотного занавеса.
      — Превосходно.
      — Рада, что вы так думаете... — И Селеста внезапно оросила слезами голубой галстук Джимми.
      Но когда девушка вернулась в квартиру Сомсов, на ее щеках играл румянец, и она сказала Мэрилин, что прогулка пошла ей на пользу. И это соответствовало действительности.

* * *

      Селеста установила время их встреч между десятью и четвертью одиннадцатого вечера. Стэнли ужинал перед сном не раньше девяти, а засыпал не раньше половины десятого.
      — Так как мальчик прикован к постели, он не нуждается в длительном сне. Я не могу уйти, не будучи уверенной, что Стэнли заснул, а потом я еще помогаю мыть посуду после ужина.
      — Вы не должны слишком много заниматься домашней работой, мисс Филлипс, — заметил инспектор. — Это может вызвать подозрения. Сиделки не...
      — Сиделки тоже люди, не так ли? — улыбнулась Селеста. — Миссис Сомс — больная женщина, которая трудится целый день, и если я могу избавить ее от части работы, то буду это делать. Неужели меня за это исключат из шпионского профсоюза? Не беспокойтесь, инспектор Квин, я не выдам себя. Я ведь понимаю, что поставлено на карту.
      Инспектор промямлил, что не имел в виду ничего подобного, а Джимми прочитал стихотворение, якобы сочиненное им, но подозрительно похожее на поэзию Елизаветинской эпохи .
      Итак, они встречались в десять или немного позже, каждый раз на новом месте, о котором договаривались на предыдущем свидании. Для Селесты это было путешествием в страну фантазии. Двадцать три с половиной часа в сутки она работала, ела, шпионила и спала среди Сомсов, поэтому полчаса вне дома казались ей полетом на Луну. Правда, переносить эти встречи ей помогало только присутствие Джимми — она начинала побаиваться напряженных вопрошающих лиц Квинов. Селеста с трудом сдерживалась, идя к условленному месту по темной улице и ожидая тихого свиста Джимми, служившего сигналом. После этого она присоединялась к трем мужчинам в подъезде, под навесом магазина или в переулке — в зависимости от того, где было назначено свидание, — рассказывала им об однообразных событиях прошедшего дня, отвечала на вопросы о почте Сомсов и телефонных звонках, держась в темноте за руку Джимми и чувствуя его взгляд, а потом бегом возвращалась в ставший таким уютным безопасный маленький мирок Сомсов.
      Селеста не пыталась объяснить, как аромат теста миссис Сомс напоминает ей маму Филлипс, а Мэрилин каким-то непостижимым образом пробуждает в ней лучшие воспоминания о Симоне, в каком мучительном страхе она проводит каждый час и каждую минуту. Хотя ей очень хотелось рассказать им об этом — особенно Джимми.

* * *

      Квины думали не переставая. Между вечерними встречами с Селестой им больше нечем было заняться.
      Снова и снова они возвращались к рапортам о Казалисе, которые выводили их из себя. Он вел себя так, как если был бы доктором Эдуардом Казалисом, знаменитым психиатром, а не коварным параноиком, поглощенным удовлетворением своей ненасытной жажды смерти. Казалис все еще работал с коллегами над историями болезней, присланными частными практикующими психиатрами. Он даже посетил собрание у мэра, где присутствовали Квины. На этом собрании Казалиса непосредственно изучали люди, понаторевшие в искусстве притворства, но кто был лучшим актером — они или он, — оставалось большим вопросом. Выступление психиатра было вежливо расхолаживающим — он повторил, что они зря теряют время, что, хотя им удалось уговорить некоторых коллег прислать истории болезней, остальные упорствовали, и рассчитывать на них было нечего. Инспектор Квин доложил мэру, что среди немногих подозреваемых, о которых сообщили доктор Казалис и его соратники, никто не может быть Котом.
      — А вы добились какого-нибудь прогресса по вашей линии? — спросил Казалис инспектора. Когда старик покачал головой, врач улыбнулся. — Возможно, это некто, живущий за пределами Нью-Йорка.
      Эллери счел это заявление недостойным.
      Тем не менее, доктор в эти дни выглядел скверно — он казался усталым и похудевшим, а в волосах прибавилось седины. Его лицо выглядело старым и измученным, под глазами обозначились мешки, а пальцы, если не барабанили по какому-нибудь предмету, шарили по телу, словно ища, за что ухватиться. Миссис Казалис, также присутствующая на собрании, сказала, что участие в расследовании явилось для ее мужа непосильным трудом, и выразила сожаление, что уговорила его продолжать эту работу. Доктор погладил руку жены и сказал, что его беспокоит не сама работа, а то, что он потерпел неудачу. Молодые легко переживают неудачи и идут дальше, а старики сгибаются под их грузом.
      — Эдуард, я хочу, чтобы ты бросил это дело, — настаивала миссис Казалис.
      Но он улыбнулся и ответил, что уйдет на покой, как только «завяжет кое-какие узлы».
      Неужели он издевался над ними, используя столь прозрачную метафору?
      Или страх перед разоблачением оказался достаточно сильным, чтобы сдержать постоянный импульс к убийству?
      Возможно, Казалис заметил, что за ним следят, хотя детективы уверяли, что это исключено.
      А может быть, они «наследили» во время визита в его квартиру? Правда, они работали тщательно и методично, не прикасаясь ни к одному предмету, покуда точно не запомнят его местоположение, и аккуратно возвращая его на прежнее место.
      Все же Казалис мог заметить, что что-то не так. Не исключено, что он приготовил ловушку — оставил в одном из ящиков с медкартами какой-нибудь волосок, видимый только ему. Психопат определенного типа мог принять подобную меру предосторожности. Ведь они имели дело с человеком, чей ум превосходил его безумие. Возможно, он был наделен даром предвидения.
      Все передвижения доктора Казалиса были столь же невинными, как у человека, бредущего по полю в солнечный день. Ежедневно он принимал у себя в кабинете одного-двух пациентов — главным образом женщин. По вечерам Казалис обычно не покидал квартиру. Однажды он навестил Ричардсонов вместе с женой, в другой раз посетил концерт в «Карнеги-Холл», где слушал симфонию Франка с открытыми глазами и судорожно стиснутыми руками, а потом, расслабившись, наслаждался Бахом и Моцартом. Он также побывал на званом вечере с коллегами и их женами.
      И ни единого раза Казалис не подходил близко к Восточной Двадцать девятой улице и Первой авеню.
      На десятый день после удушения Доналда Каца и шестой день медицинской карьеры «Сю Мартин» Квины дошли до ручки. Большую часть времени они молча сидели в Главном управлении, в той комнате, куда поступали рапорты. Когда молчание становилось невыносимым, они свирепо огрызались друг на друга, после чего тишина приносила облегчение.
      Причиной новых морщин на лице инспектора Квина был страх, что Казалис может переждать расставленную ему западню. Безумцы часто отличаются необычайным терпением. Возможно, Казалис думал, что, если долго ничего не предпримет, они решат, что Кот завершил свой перечень, и отзовут сторожевых псов.
      Неужели Казалис ждал именно этого?
      Тогда он знал, что за ним наблюдают.
      Или же, если Казалис предвидел, что наблюдателей не уберут никогда, он мог ждать, пока они от усталости не станут беспечными, чтобы нанести внезапный удар.
      Инспектор Квин так досаждал своим оперативникам, что они буквально возненавидели его.
      Мозг Эллери исполнял акробатические номера. Предположим, Казалис действительно оставил ловушку в своем архиве и знает, что кто-то рылся в его картотеке. Тогда ему известно, что полиция проникла в самое сердце его тайны и знает метод выбора жертв.
      В таком случае предположение, что Казалис догадался об их плане, не будет переоценкой его сообразительности. Он должен был сделать только то, что сделал Эллери: поставить себя на место противника.
      Если так, то Казалис знает, что они вычислили его будущую жертву и что при нападении на Мэрилин Сомс он рискует попасть в западню.
      «Будь я Казалисом, — думал Эллери, — то оставил бы все мысли о Мэрилин Сомс и обратился бы к следующей подходящей медкарте, а может быть, пропустил бы и ее на случай, если противник перестраховался (чего мы, кстати, не сделали)».
      Эллери не мог простить себе подобной небрежности. Не определить нескольких следующих за Мэрилин Сомс потенциальных жертв по картам Казалиса и не обеспечить их безопасность, даже если бы для этого пришлось дойти до самого конца картотеки и охранять сотню молодых людей!
      Если эти предчувствия соответствовали действительности, то Казалис мог подождать, пока наблюдающие за ним детективы ослабят бдительность, после чего Кот преспокойно задушит десятую, неизвестную жертву, смеясь над полицейскими, охраняющими Мэрилин Сомс. Эллери думал об этом с упорством мазохиста.
      — Лучшее, на что мы можем рассчитывать, — простонал он, — это что Казалис намеревается атаковать Мэрилин. Худшее — если он выбрал кого-то еще. В последнем случае мы узнаем об этом, только когда появится еще одна жертва. Разве что нам удастся держать Кота и за кончик этого хвоста. Мы не должны спускать с него глаз! Что, если приставить к нему еще нескольких человек?
      Но инспектор покачал головой. Чем больше людей, тем больше риск выдать себя. В конце концов, нет оснований предполагать, что Казалис что-то заподозрил. Все дело в том, что они слишком нервничают.
      — Кто это нервничает?
      — Ты! И я тоже — хотя у меня это началось только после твоих умственных упражнений!
      — По-твоему, этого не может произойти?
      — Тогда почему бы нам снова не просмотреть медкарты?
      Эллери пробормотал, что пока лучше следовать намеченному плану и продолжать наблюдения. Время покажет.
      — Вы мастер оригинальной фразы, — фыркнул Джимми Маккелл. — Если хотите знать мое мнение, то ваша мораль — сплошная показуха. Хоть кого-нибудь заботит, что моя девушка может угодить в этот кровавый борщ?
      Это напомнило им, что пора отправляться на вечернее свидание с Селестой.
      Они бросились к дверям, толкая друг друга.

* * *

      В эту среду, 19 октября, погода была скверная. Трое мужчин ежились у входа в переулок между двумя зданиями на южной стороне Восточной Двадцать девятой улицы, возле Второй авеню. Дул сырой пронизывающий ветер, и они приплясывали от холода, поджидая Селесту.
      Четверть одиннадцатого...
      В первый раз Селеста опаздывала.
      Джимми высовывал голову из переулка, бормоча сквозь зубы «Ну, Селеста!», словно речь шла о лошади.
      Огни больницы «Бельвю» на Первой авеню не успокаивали душу.
      Сегодняшние рапорты о Казалисе тоже не ободряли. Он не покидал своей квартиры. Днем приходили две пациентки — молодые женщины. Делла и Зэкари Ричардсон пришли пешком в половине седьмого — очевидно, на обед, так как в девять вечера, когда Квины получили последний рапорт перед уходом из управления, они еще не вышли.
      — Ничего страшного, Джимми, — сказал Эллери. — Казалис дома и под наблюдением. А Селеста, очевидно, просто не смогла выйти вовремя...
      — А это не она?
      Селеста пыталась не спешить, но у нее ничего не получалось. Она шла все быстрее и быстрее, пока не пустилась бегом. Черное пальто развевалось, как птичьи крылья.
      Было тридцать пять минут одиннадцатого.
      — Что-то произошло.
      — Что могло произойти?
      — Она опаздывает и, естественно, торопится. — Джимми просвистел сигнал, который еле прозвучал, так как от беспокойства у него пересохли губы. — Селеста...
      — Джимми! — Девушка задыхалась от волнения.
      — В чем дело? — Эллери взял ее за руки.
      — Он звонил!
      Ветер прекратился, и ее слова, казалось, разнеслись по всему переулку. Джимми оттолкнул Эллери и обнял Селесту. Она вся дрожала.
      — Бояться нечего. Перестань дрожать.
      Селеста заплакала.
      Квины терпеливо ждали. Джимми гладил девушку по голове.
      Наконец всхлипывания прекратились.
      — Когда? — сразу же спросил инспектор.
      — В самом начале одиннадцатого. Я уже уходила, когда услышала телефонный звонок. Мэрилин была в столовой с родителями, Билли и Элинор, а я в передней спальне, ближе всех к аппарату. Я подбежала и взяла трубку. Это был... Я узнала его. Я слышала его по радио, когда он давал пресс-конференцию. У него низкий, мелодичный и в то же время резкий голос.
      — Вы имеете в виду, мисс Филлипс, что это был голос доктора Эдуарда Казалиса? — Инспектор произнес это так, словно абсолютно в это не верил, и для него было крайне важно убедиться в том, что он прав.
      — Говорю вам, это был он!
      — Только потому, что вы слышали его голос по радио? — Однако инспектор придвинулся ближе к Селесте.
      — Что он сказал? — вмешался Эллери. — Слово в слово!
      — Он сказал «алло», а потом назвал телефонный номер Сомсов и спросил, тот ли это номер. Я ответила: да. Тогда он осведомился: «Я говорю с Мэрилин Сомс, стенографисткой?» Я сказала, что нет, и он спросил: «А мисс Сомс дома — она ведь мисс, а не миссис? По-моему, она дочь Эдны и Фрэнка Сомс?» Я ответила утвердительно, и тогда он попросил: «Я бы хотел, если можно, поговорить с ней». В этот момент вошла Мэрилин, я передала ей трубку и задержалась, притворяясь, будто поправляю чулок.
      — Нужно проверить... — пробормотал инспектор.
      — Продолжайте, Селеста.
      — Не мешайте же ей! — рявкнул Джимми.
      — Я слышала, как Мэрилин один или два раза сказала «да», а потом заявила: «Вообще-то я сейчас очень загружена, но если это так срочно, то постараюсь выполнить работу к понедельнику, мистер... Повторите, пожалуйста, ваше имя, сэр». Когда он ответил, Мэрилин сказала: «Простите, но не могли бы вы назвать его по буквам?» и повторила вслед за ним.
      — Ну и какое же он назвал имя?
      — Пол Нострам.
      — Нострам! — Эллери рассмеялся.
      — Тогда Мэрилин сказала, что зайдет за рукописью завтра, и спросила, где она сможет ее получить. Он что-то ответил, а Мэрилин описала себя: «Я высокая, темноволосая, с носом картошкой. На мне будет пальто в крупную черно-белую клетку и маленькая круглая шляпка. А как выглядите вы?» Он объяснил, и она сказала: «Ну, тогда лучше вы меня высматривайте, мистер Нострам. Я приду. Доброй ночи» — и положила трубку.
      Эллери встряхнул ее:
      — И вы не узнали ни адрес, ни время?
      Джимми встряхнул Эллери:
      — Дайте же ей говорить!
      — Погодите. — Инспектор Квин отодвинул обоих. — У вас есть еще какая-нибудь информация, мисс Филлипс?
      — Да, инспектор. Когда Мэрилин положила трубку, я спросила, стараясь говорить небрежно: «Новый клиент, Мэрилин?» Она кивнула и сказала, что ей интересно, как он о ней узнал — должно быть, ее рекомендовал какой-то литератор, которого она обслуживала. «Нострам» сообщил, что он писатель из Чикаго и должен передать новый роман издателю, но пришлось переделать последние главы и теперь их нужно спешно напечатать. Он сказал, что не смог устроиться в отеле и остановился у «друзей», поэтому встретится с ней завтра в половине шестого в вестибюле «Астора», чтобы передать рукопись.
      — В вестибюле «Астора»? — недоверчиво переспросил Эллери. — Более оживленное место в час пик во всем Нью-Йорке не найти!
      — Вы уверены, что речь шла об «Асторе», мисс Филлипс?
      — Так сказала Мэрилин.
      Все замолчали.
      Наконец Эллери пожал плечами:
      — Нет смысла ломать голову...
      — Конечно, время покажет! — подхватил Джимми. — А пока что как быть с нашей героиней? Должна ли Селеста оставаться в этой мышеловке или появиться завтра в «Асторе» в клетчатом пальто и с петрушкой в руке?
      — Идиот. — Селеста положила голову ему на плечо.
      — Селеста останется на своем месте. Это только первый ход Кота. Мы ему подыграем.
      Инспектор кивнул:
      — В какое время, вы сказали, он звонил?
      — Примерно в пять минут одиннадцатого, инспектор Квин.
      — Возвращайтесь к Сомсам.
      Эллери сжал руку девушки:
      — Следите за телефоном, Селеста. Если завтра позвонит «Пол Нострам» или кто-нибудь еще и изменит время и место свидания с Мэрилин, то это одно из чрезвычайных обстоятельств, которые я упоминал. Звоните немедленно в Главное управление.
      — Хорошо.
      — Спросите добавочный 2-Экс, — сказал инспектор. — Это кодовый сигнал, по которому вас сразу же соединят с нами. — Старик смущенно похлопал ее по руке. — Вы славная девочка.
      — Пусть лучше она меня поцелует, — проворчал Джимми.
      Они смотрели, как Селеста идет по продуваемой ветром улице, пока не скрылась в подъезде дома 486.
      После этого они поспешили к Третьей авеню, где стояла полицейская машина.

* * *

      По словам сержанта Вели, в десятичасовом рапорте детектива Голдберга говорилось, что в 9.26 мистер и миссис Ричардсон в сопровождении доктора и миссис Казалис вышли из дома Казалисов. Обе пары зашагали по Парк-авеню. Согласно рапорту детектива Янга, напарника Голдберга, Казалис был в хорошем настроении и много смеялся. Все четверо свернули в западном направлении на Восемьдесят четвертую улицу, пересекли Мэдисон-аденю и остановились возле «Парк-Лестера». Здесь пары разделились: Казалисы пошли назад к Мэдисон-авеню, повернули на север и зашли в кафе на углу Восемьдесят шестой улицы, где им подали горячий шоколад. Это было без двух минут десять, а в десять Голдберг позвонил с ежечасным рапортом из кофейной лавки на другой стороне улицы.
      Эллери посмотрел на стенные часы:
      — Десять минут двенадцатого. Что было в одиннадцатичасовом рапорте, сержант?
      — Погодите, — сказал сержант Вели. — Голди позвонил снова через двадцать минут со специальным сообщением.
      Сержант сделал драматичную паузу, словно ожидая возбужденных возгласов.
      Но Эллери и Джимми Маккелл что-то рисовали на промокательной бумаге, сидя за столом друг напротив друга, а инспектор всего лишь спросил: