Кот со многими хвостами

      Эллери полез за сигаретой. Сержант зажег спичку.
      — Куда? — осведомился он.
      — В подъезд позади меня. Едва не прошел мимо.
      Пламя погасло, и они направились к домам мимо детей, игравших в классы.
      — Смотрите — ведь это Пигготт! — усмехнулся Вели. Он зажег еще одну спичку, стоя у подъезда.
      — Добрый вечер, — послышался голос детектива. — Я видел, как вы сюда крадетесь, точно два сыщика-любителя.
      — А что, закон это запрещает? — отозвался сержант Вели. — Ты здесь на дежурстве, Пигготт?.. Да, пожалуй, закурю. — Он взял у Эллери сигарету.
      — Тихо! Вот он идет!
      Эллери и сержант вбежали в подъезд, где стоял Пигготт. Из другого неосвещенного подъезда на той же улице вышел мужчина и начал пробираться сквозь толпу детей.
      — Я весь вечер за ним слежу, — сообщил детектив.
      — По чьему распоряжению, Пигготт?
      — Вашего старика.
      — И сколько это продолжается?
      — Всю неделю. Мы с Хессе сменяем друг друга.
      — Разве инспектор не говорил вам? — спросил сержант Вели.
      — На этой неделе я его почти не видел.
      — В этом нет ничего особенного, — сказал детектив. — Инспектор говорит, что просто старается успокоить налогоплательщиков.
      — Ну и как ваш подопечный проводит время?
      — Ходит и стоит.
      — Здесь он часто бывает?
      — Очень часто.
      — Что он делал в том подъезде?
      — Наблюдал за входом в дом девушки на другой стороне улицы.
      Эллери кивнул.
      — Она сейчас у себя? — спросил он.
      — Мы все прибыли сюда около получаса назад. Девушка провела вечер в справочном зале библиотеки на Сорок второй улице. Мы с парнем тоже там побывали. Потом он последовал за ней сюда, а я за ним.
      — Он входил к ней в подъезд?
      — Нет, сэр.
      — И вообще не приближался к девушке? Не заговаривал с ней?
      — Она даже не замечала, что он следует за ней. Все это похоже на фильм с Хамфри Богартом . За ней наблюдал Джонсон. Он был в заднем дворе на другой стороне, когда мы прибыли.
      — Прямо вечеринка на открытом воздухе. — Внезапно сержант скомандовал: — Пигготт, исчезни!
      Высокий мужчина шел прямо к их подъезду.
      — Привет, — сказал Эллери, шагнув на тротуар.
      — Решил избавить вас от лишних хлопот. — Джимми Маккелл переводил взгляд с Эллери на сержанта Вели. Подъезд позади них был пуст. — Что за великолепная идея?
      — Идея? — Эллери спешно придумывал объяснение.
      — Я видел, как вы двое скользнули в этот подъезд. Что вы тут делаете — наблюдаете за Селестой Филлипс?
      — Я — нет, — отозвался Эллери. — А вы, сержант?
      — Я не делал ничего подобного, — заявил Вели.
      — Забавно. — Джимми продолжал их разглядывать. — Почему вы не спрашиваете, что здесь делаю я?
      — Хорошо, Джимми. Что вы здесь делаете?
      — То же, что и вы. — Джимми достал сигарету и вставил ее в рот, словно знамя. Тон его, однако, был дружелюбным. — Только цели у нас, по-видимому, разные. Я знаю, что некто в городе коллекционирует шеи, а шея этой девушки поддерживает одну из самых красивых голов во всем христианском мире... — Он зажег сигарету.
      — Оберегаете ее? — усмехнулся сержант. — Вы, я смотрю, отчаянный парень.
      — Этим я и прославился. — Джимми выбросил спичку, которая едва не зацепила ухо Вели. — Увидимся позже, если меня не убьют. — Он зашагал по улице.
      — Подождите, Джимми, — остановил его Эллери.
      — Это еще зачем?
      — Что бы вы сказали, если бы я предложил заглянуть к ней?
      Джимми вернулся к подъезду.
      — Для чего?
      — Вы оба имеете право на объяснения.
      — Мне вы ничего не должны объяснять. У меня отличное чутье.
      — Кроме шуток.
      — А я и не шучу.
      — Я не порицаю вас за то, что вы обижены...
      — Кто обижен? Я? Неужели только из-за того, что меня заподозрили в семи убийствах? Чего не бывает между друзьями. — Он внезапно шагнул к Эллери, и сержант Вели напрягся. — Квин, это была самая двуличная затея со времен Медичи . Натравить меня на Селесту, а ее на меня. Мне следовало отлупить вас за это!
      — Ну-ну, — предупредил сержант.
      — Уберите от меня этого громилу!
      — Все в порядке, Вели, — успокоил Эллери. — Понимаете, Джимми, я должен был подвергнуть вас испытанию.
      — И это вам удалось!
      — Конечно, это выглядит глупо. Но вы оба пришли ко мне в такой момент... Я не мог закрывать глаза на возможность, что один из вас...
      — Кот? — Джимми расхохотался.
      — Мы имеем дело с ненормальными явлениями.
      — Разве я похож на ненормального? Или Селеста?
      — На мой взгляд — нет. Но я ведь не психиатр. — Эллери усмехнулся. — А психозы часто поражают молодых.
      — Псих Маккелл! На войне у меня были прозвища и похлеще.
      — Джимми, я никогда этому не верил и не верю теперь.
      — Но всегда остается теоретическая возможность, не так ли?
      — Давайте зайдем к Селесте.
      Джимми не двинулся с места.
      — Насколько я понимаю, если я откажусь, этот антропоид меня двинет?
      — Еще как, — подтвердил сержант Вели. — Где у вас самое больное место?
      — Видите? — горько усмехнулся Джимми. — У нас физическая несовместимость. — И он зашагал прочь, расталкивая играющих в классы и сопровождаемый негодующими детскими воплями.
      — Пускай идет, Вели.
      Вскоре послышался голос Пигготта:
      — Это уже моя забота. Доброй ночи, братец Лось. Когда они обернулись, детектив уже исчез.
      — Значит, он следил за Селестой, оберегая ее от Кота, — промолвил Эллери, когда они переходили улицу.
      — Черта с два.
      — Джимми говорил правду, сержант. Во всяком случае, он сам в это верит.
      — Он что, слабоумный?
      — Едва ли, — рассмеялся Эллери. — Просто он страдает от того, что доктор Казалис мог бы определить — хотя я в этом сомневаюсь — как безумие любви.
      Сержант усмехнулся и огляделся вокруг, стоя перед домом.
      — Знаете, что я думаю, маэстро?
      — После вашей карты Манхэттена не стану даже догадываться.
      — Я думаю, что вы загнали пчелу в улей.
      — Объяснитесь.
      — Возможно, Маккелл считает, что Селеста — в самом деле Кот.
      Эллери посмотрел на гиганта, как будто никогда не видел его раньше.
      — Знаете, что я думаю, Вели?
      — Что?
      — Я думаю, что вы правы. — Помрачнев, он добавил: — Пойдем в дом.
      Подъезд был тусклым и дурно пахнущим. Когда Эллери и Вели вошли, парень и девушка, тискавшие друг друга в тени за лестницей, быстро отскочили в разные стороны.
      — Спасибо. Я отлично провела время, — крикнула девушка, бегом поднимаясь по ступенькам.
      — Я тоже не жалуюсь, Кэрол, — ухмыльнулся парень и вышел, подмигнув двум мужчинам.
      Дверь в задний двор была открыта — от ее верхнего угла тянулась к темному небу веревка с бельем.
      — Пигготт и Джонсон были там, маэстро.
      — Во всяком случае, Джонсона там уже нет, — послышался голос из-под лестницы. — У меня здесь складной стул, сержант.
      — Привет, Джонсон, — не оборачиваясь, поздоровался Вели. — Как дела?
      — С этими двумя юными правонарушителями, которые только что ушли, тут было нескучно. Пришли навестить Селесту Филлипс?
      — Она еще у себя? — осведомился в темноте Эллери.
      — Под ее дверью свет, мистер Квин.
      — Вон та дверь, — указал сержант.
      — Она одна, Джонсон?
      — Ага. — Детектив зевнул.
      Эллери подошел к двери и постучал. Сержант Вели шагнул в сторону.
      После паузы Эллери постучал снова.
      — Кто там? — Голос звучал испуганно.
      — Эллери Квин. Пожалуйста, откройте, Селеста.
      Они услышали, как она медленно отпирает замок и снимает цепочку.
      — Что вам нужно?
      Селеста стояла в прямоугольнике света, прижимая к груди большую потрепанную книгу «Обзор английской литературы. Год первый».
      Субботний вечер на Восточной Сто второй улице. Вместо джаза, танцев и флирта Достопочтенный Беда , «Беовульф» и «Путешествия ныряльщика» Хэклута .
      Девушка заслоняла собой комнату, которую Эллери видел только на фотографиях.
      На ней были строгая белая блузка и черная плиссированная юбка; волосы взъерошены. На пальце синело чернильное пятно. Лицо выглядело утомленным, под глазами темнели круги, кожа потускнела.
      — Могу я войти? — улыбнулся Эллери.
      — Нет. Что вам нужно?
      — Вас не слишком любезно встречают, маэстро, — заметил Вели.
      Селеста на мгновение выглянула из-за двери:
      — Я помню его.
      Сержант застыл.
      — Вам мало того, что вы сделали?
      — Селеста...
      — Не удивлюсь, если вы пришли арестовать меня. От вас всего можно ожидать. Полагаю, Джимми Маккелл и я были сообщниками и вместе передушили всех этих людей. Каждый из нас тянул за свой конец шнура.
      — Селеста, если вы мне позволите...
      — Вы все испортили!
      Дверь захлопнулась у них перед носом. Они услышали резкий поворот ключа и звон цепочки.
      — Каждый тянул за свой конец, — усмехнулся Вели. — Недурная идея. Кто-нибудь обдумывал такую возможность? Они оба...
      — Очевидно, между ними произошла ссора, — пробормотал Эллери.
      — Да, вчера вечером. И еще какая! — послышался веселый голос Джонсона. — Он обвинил ее в том, что она подозревала в нем Кота, а она заявила, что, наоборот, это он подозревал ее. Потом оба стали все отрицать и при этом так орали, что я, сидя во дворе, боялся, как бы не собралась толпа, и мне не пришлось улизнуть. В конце концов, сэр, он ушел, так хлопнув дверью, что она едва не сорвалась с петель.
      — Любовь — дело молодое, — заметил сержант. — А может, Джонсон, они разыграли для тебя комедию? Эй, маэстро, куда вы?
      — Домой, — мрачно ответил Эллери.

* * *

      Всю следующую неделю Эллери не покидало ощущение, что он топчется на месте. Ничего интересного не происходило. Он читал рапорты о Джимми Маккелле и Селесте Филлипс, которые все время ссорились, мирились и ссорились опять. Другие рапорты просто перестали поступать. Однажды Эллери заглянул в Главное управление на утреннюю летучку. Зрелище было удручающим и не дало ничего нового, но Квин-младший испытывал удовлетворение человека, выполнившего свой долг, и больше там не появлялся. Он также благоразумно воздерживался от посещений мэрии, где о его существовании, казалось, забыли, что его чрезвычайно порадовало. Отца Эллери видел редко и старательно избегал задавать ему вопросы относительно прогресса в расследовании доктора Казалиса... А восьмой хвост Кота оставался вопросительным знаком на первой полосе «Экстра».
      Даже газеты топтались на одном месте.
      Это было странно. Status quo ante в американской журналистике заключался не в стоянии на месте, а в отступлении назад. Материал задерживался на первой полосе только в стадии развития. В противном случае он перекочевывал на шестую и продолжал отход, пока вовсе не исчезал из газеты. Однако в истории с Котом правило было нарушено. Дело не развивалось, но по-прежнему оставалось на передней полосе, словно свежая новость.
      Новостью в какой-то мере было то, что Кот дремал в своей берлоге, а не охотился за очередной шеей. Его бездействие возбуждало особый интерес — жуткий магнетизм напряжения. Это напоминало тлеющий огонь между яркими вспышками пламени. Если, как говорил Джефферсон , газеты «служат для того, чтобы рассеивать дым и ядовитые пары», то нью-йоркская пресса могла лишь следовать этому закону.
      Во время таких интервалов нервозность в обществе становилась особенно заметной. Ожидание было хуже самого события. Когда Кот совершал убийство, люди в течение нескольких дней испытывали полуистерическое облегчение, чувствуя, что опасность вновь миновала их самих и их близких. Но страхи не исчезали, а только временно отступали. Облегчение быстро проходило, и вместе с этим возвращалось напряжение, ночные страхи, отсчет дней, мучительный вопрос, кто окажется следующим...
      Бесполезно было бороться со страхом, пытаясь убедить себя в том, что вряд ли именно вы станете очередной жертвой. Срабатывали психологические законы лотереи, в которой выиграть может каждый, но, в отличие от других подобных игр, призом являлись не деньги, а смерть. Билеты были проданы всем ньюйоркцам, и каждый леденел от ужаса, что в следующий раз он может вытянуть выигрышный номер.

* * *

      Эллери радовался, что неделя подходит к концу, но суббота казалась невыносимой. Абсурдный график интервалов не давал ему покоя. Между первой и второй жертвами — девятнадцать дней, между второй и третьей — двадцать шесть, между третьей и четвертой — двадцать два, между четвертой и пятой — Моникой Маккелл и Симоной Филлипс — необъяснимое сокращение до шести дней, а затем, между шестой и седьмой жертвами, вновь увеличение до одиннадцати. Не было ли это началом новой восходящей спирали? Не станут ли интервалы регулярными? Сегодня был двенадцатый день после удушения племянницы миссис Казалис.
      В подобной неопределенности с каждой минутой усиливался страх.
      Эллери провел субботу разъезжая по полицейским вызовам. Впервые он воспользовался полномочиями, предоставленными ему мэром. Квин-младший не был уверен, что они сработают, но когда он потребовал радиофицированный автомобиль, то черный лимузин, рассчитанный на семь пассажиров, без опознавательных надписей, с шофером и детективами в штатском появился очень быстро. Сидя в салоне, Эллери слушал бесконечные рассказы о «потрясающих делах». Причем каждый детектив был здоровенным парнем вроде сержанта Вели и обладал соответствующей его габаритам глоткой, так что шума было много.
      Весь день Эллери интересовало, что происходит с его отцом. Никто не знал, где инспектор Квин, — старик ушел, когда Эллери еще спал, и не приходил в управление.
      Они мчались под рев сирены от Бэттери до Гарлем-Ривер, от Риверсайд-Драйв до Первой авеню. Они участвовали в разгоне драки подростков на Сан-Хуан-Хилл и аресте кокаиниста, пытавшегося всучить поддельный рецепт бдительному йорквиллскому аптекарю. Они посещали места ограблений, дорожно-транспортных происшествий и других событий — таких, как попытка изнасилования в коридоре «Хеллс-Китчен» или угон машины возле ломбарда на Третьей авеню. Они были свидетелями бескровной поимки гангстера в Маленькой Италии, давно разыскиваемого по подозрению в убийстве, и побега внезапно впавшего в буйство повара-литовца из ресторана в Маленькой Венгрии. На их дежурство пришлось четыре самоубийства — это, как объяснили детективы, превышало обычную норму, но лето выдалось скверное. Одно из них произошло на станции метро «Боулинг-Грин», где пожилой бруклинец бросился под поезд; второе на Хералд-сквер, где девушка выбросилась из окна отеля, в котором зарегистрировалась как приезжая из Чикопи-Фоллс в Массачусетсе, как оказалось, она сбежала из дома; третье — в жилом доме на Райвингтон-стрит, где женщина отравила газом себя и ребенка; четвертое — на Западной Сто тридцатой улице, где алкоголик вскрыл себе вены. Было два вызова по поводу убийств: первый перед полуднем, в связи с поножовщиной в гарлемском притоне; второй в половине седьмого на Восточную Пятидесятую улицу, где служащий рекламного агентства забил жену до смерти гаечным ключом. Последнее дело заинтересовало детективов, так как в нем был замешан еще один мужчина — темная личность с Бродвея, — и они хотели задержаться, но Эллери велел ехать дальше.
      Удушений не было — ни шнурами, ни без.
      — Еще один обычный день, — промолвил детектив за рулем, сворачивая на Восемьдесят седьмую улицу. Голос у него был виноватый.
      — Почему бы вам не поездить и вечером? — предложил другой детектив, когда Эллери вылез из машины. — Субботние вечера всегда оживленные, мистер Квин. Может, к ночи Кот выйдет на охоту.
      — Судя по боли в моем левом желудочке, — ответил Эллери, — это маловероятно. Да и какая разница — я ведь могу все прочитать в газете. Не заглянете ко мне пропустить по стаканчику, ребята?
      — С удовольствием, — отозвался водитель.
      Но второй детектив возразил:
      — Лучше отправляйся к своей старухе, Фрэнк. А мне ехать далеко — в Роквилл-Сентр, мистер Квин. Но все равно спасибо.
      Наверху Эллери обнаружил записку отца с указанием времени — 19.00.
      «Эл! Звонил тебе, начиная с пяти. Забежал домой, чтобы оставить записку. Немедленно отправляйся к Казалису — я буду у него. На 19.30 назначено большое совещание».
      Было без двадцати пяти семь, и Эллери выбежал из квартиры.

* * *

      Когда горничная в фартуке проводила его в гостиную Казалиса, первым человеком, которого увидел там Эллери, был мэр Нью-Йорка. Измученный слуга народа откинулся в шезлонге, сжимая в руке бокал и уставясь на бюст Зигмунда Фрейда над головой Эллери.
      Полицейский комиссар, сидя рядом с мэром, сосредоточенно изучал дым своей сигары.
      Доктор Казалис сидел на турецком диване, опираясь на шелковые подушки. Жена держала его за руку.
      У окна стоял инспектор Квин, погруженный в молчание.
      Атмосфера была ледяной.
      — Только не говорите, что вас постигла неудача! — взмолился Эллери.
      Никто не ответил. Миссис Казалис встала и приготовила виски с содовой, за что Эллери был искренне благодарен.
      — Эл, где ты сегодня был? — Инспектору не удалось притвориться, что его это в самом деле интересует.
      — Ездил с полицейскими по вызовам. Не заблуждайтесь, мистер мэр, — предупредил Эллери. — Это единственный раз с тех пор, как я взялся за дело. В дальнейшем я буду проводить специальное расследование, сидя в кресле — если только будет «дальнейшее».
      Взгляд мэра скользнул по нему почти с отвращением.
      — Садитесь, мистер Квин.
      — Никто не ответил на мой вопрос.
      — Это был не вопрос, а заявление, — отозвался с дивана доктор Казалис, — которое в точности соответствует действительности.
      — Садитесь, Квин, — снова проворчал мэр.
      — Благодарю вас, мистер мэр. Я составлю компанию отцу. — Эллери удивила внешность доктора Казалиса. Его светлые глаза лихорадочно блестели, а сморщенная кожа напоминала разъеденную водой почву — ледник начал таять. Он вспомнил замечание Казалиса насчет бессонницы. — Вы выглядите утомленным, доктор.
      — Пришлось много работать.
      — Он совсем измучен, — вмешалась миссис Казалис. — Просто заездил себя. У него не больше разума, чем у ребенка. Дни и ночи напролет...
      Муж стиснул ее руку.
      — Наша психиатрическая атака ни к чему не привела, мистер Квин.
      — Эту неделю я работал непосредственно с доктором Казалисом, Эллери, — заговорил инспектор. — Мы закончили только сегодня. Вариантов было много, мы использовали все.
      — И все втихомолку, — с горечью добавил мэр. — Ни слова в газетах.
      — Конечно, виноват я, — сказал доктор Казалис. — Но тогда это казалось неплохой идеей.
      — Тогда, Эдуард? А теперь? — Миссис Казалис озадаченно смотрела на мужа.
      — Разбитое яйцо не соберешь заново, дорогая.
      — Не понимаю.
      — А насколько я понимаю, Квин, — вмешался мэр, — вы, выражаясь терминами бейсбола, не добежали даже до первой базы?
      — Я даже ни разу не взмахнул битой, мистер мэр.
      — Ясно.
      «Специальный следователь уходит со сцены», — подумал Эллери.
      — Каково ваше мнение, инспектор Квин?
      — Дело архисложное, мистер мэр. При обычном расследовании убийства круг подозреваемых ограничен. Муж, друг, враг, соперник и так далее. Начинают вырисовываться мотивы и версии, поле деятельности сужается. Мы работаем с человеческим материалом и даже в самом запутанном деле рано или поздно добираемся до истины. Но в этом случае... Как тут можно сузить поле деятельности? С чего начать? Между жертвами нет никакой связи. Нет подозреваемых. Нет улик. Каждое убийство приводит в тупик. Кот может быть любым жителем Нью-Йорка.
      — И спустя столько недель, инспектор, вы все еще это заявляете?— воскликнул мэр.
      Инспектор поджал губы.
      — Я готов прямо сейчас вручить вам мой значок.
      — Нет-нет, инспектор. Я просто размышлял вслух. — Мэр посмотрел на комиссара. — Ну, Барни, что нам делать теперь?
      Комиссар тщательно стряхнул пепел:
      — Откровенно говоря, делать нечего. Мы предпринимали и предпринимаем все, что находится в пределах человеческих возможностей. Я мог бы предложить тебе нового комиссара полиции, Джек, но сомневаюсь, что это удовлетворит кого-нибудь, кроме «Экстры» и ей подобных, а тем более что это поможет поймать Кота.
      Мэр раздраженно махнул рукой:
      — Вопрос в том, действительно ли мы делаем все возможное. Мне кажется, мы можем ошибаться, считая Кота жителем Нью-Йорка. Предположим, он приезжает из Байонны, Стэмфорда или Йонкерса...
      — Из Калифорнии, Иллинойса или с Гавайских островов, — добавил Эллери.
      — Не думаю, Квин, что подобные шутки нас к чему-то приведут, — сердито сказал мэр. — Речь идет о том, Барни, предпринимали ли мы что-нибудь за пределами города.
      — Все, что могли.
      — Мы предупредили каждый населенный пункт в радиусе пятидесяти миль от города по меньшей мере шесть недель назад, — сказал инспектор. — Велели им присматривать за психами. Но до сих пор...
      — Никто не может упрекнуть нас в том, что мы концентрируем внимание на Манхэттене, Джек, пока у нас не будет конкретных оснований действовать иначе.
      — Моим личным мнением, — добавил инспектор, — было и остается то, что Кот — обитатель Манхэттена. Мне он кажется местным зверем.
      — Кроме того, Джек, — сухо промолвил комиссар, — наша юрисдикция ограничена городом. За его пределами мы можем только брать в руки оловянную кружку и просить милостыню.
      Мэр со стуком поставил свой стакан и отошел к камину. Эллери рассеянно принюхивался к своему виски, комиссар снова занялся сигарой, доктор Казалис и инспектор Квин смотрели друг на друга через комнату, моргая, чтобы не заснуть, а миссис Казалис сидела прямо, точно гренадер.
      Мэр внезапно повернулся:
      — Доктор Казалис, каковы шансы на расширение зоны вашего исследования?
      — Мы сосредоточились на Манхэттене.
      — Но ведь психиатры имеются и за его пределами?
      — Естественно.
      — Что, если привлечь их?
      — Ну, это заняло бы несколько месяцев, и вам все равно бы не удалось проверить всех. Даже здесь, в самом центре, где я имею значительное профессиональное влияние, я смог добиться сотрудничества только шестидесяти пяти–семидесяти процентов врачей. Если в поле деятельности включить Уэстчестер, Лонг-Айленд, Коннектикут, Нью-Джерси... — Доктор Казалис покачал головой. — Что касается меня лично, мистер мэр, то мое участие отпадает. У меня нет ни сил, ни времени браться за подобный проект.
      — Но не могли бы вы проверить хотя бы весь Манхэттен, доктор? Ответ может скрываться в картотеке одного из тридцати или тридцати пяти процентов врачей, которые отказались с вами сотрудничать.
      Доктор Казалис нервно забарабанил пальцами.
      — А я-то надеялся...
      Миссис Казалис разжала губы:
      — Эдуард, ты не должен сдаваться!
      — Et tu , дорогая?
      — Как ты можешь разом все бросить?
      — Даже очень просто. Я был глуп, что взялся за это.
      Миссис Казалис произнесла что-то настолько тихо, что доктор переспросил:
      — Что, дорогая?
      — Я спросила, не забыл ли ты о Ленор.
      Она поднялась с дивана.
      — Дорогая. — Доктор встал вслед за ней. — Ты сегодня расстроена...
      — Сегодня? По-твоему, я не была расстроена вчера и позавчера? — Она закрыла лицо руками. — Если бы Ленор была дочерью твоей сестры, она значила бы для тебя так же много, как для меня...
      — Думаю, джентльмены, — быстро сказал мэр, — мы достаточно долго пользуемся гостеприимством миссис Казалис.
      — Простите. — Она сдержала рыдания. — Эдуард, пожалуйста, позволь мне уйти.
      — Хорошо, дорогая. Дай мне поспать двадцать четыре часа и двухдюймовый бифштекс, когда я проснусь, и я продолжу с того места, где остановился. Договорились?
      Миссис Казалис неожиданно поцеловала мужа, потом что-то пробормотала и выбежала из комнаты.
      — Полагаю, джентльмены, — заметил мэр, — нам следует преподнести миссис Казалис несколько дюжин роз.
      — Моя единственная слабость, — усмехнулся психиатр. — Никогда не мог противостоять выделениям женских слезных желез.
      — Тогда, доктор, — предупредил Эллери, — вам, возможно, придется работать в более скверных условиях.
      — То есть, мистер Квин?
      — Если вы уточните возраст семи жертв, то увидите, что каждая из них моложе предыдущей.
      Сигара едва не выпала у комиссара изо рта. Лицо мэра стало кирпично-красным.
      — Седьмой жертве — племяннице вашей жены, доктор, — было двадцать пять лет. Если в этом деле можно что-либо предсказывать, так это то, что номеру восемь будет меньше двадцати пяти. Так что, если вам или нам не повезет, мы скоро начнем расследовать удушения детей. — Эллери поставил стакан. — Пожелайте от меня доброй ночи миссис Казалис.

Глава 7

      Так называемые «кошачьи беспорядки» 22–23 сентября явились самым жутким примером mobile vulgus после волнений в Гарлеме почти пятнадцатилетней давности. Но в данном случае толпа состояла в основном из белых, что подтверждало слова мэра на пресс-конференции в прошлом месяце об отсутствии «расовой подоплеки». Примитивный страх присущ всем людям, независимо от цвета кожи.
      Изучающие психологию толпы обнаружили в «кошачьих беспорядках» немало интересного. Если женщина, чей истерический припадок, вызвавший панику в «Метрополь-Холле», в каком-то смысле выполнила функцию meneur , который появляется в любой возбужденной толпе; фитиля, вызывающего взрыв, — то ее, в свою очередь, привели в такое состояние команды отпора террору, появившиеся во всем городе в течение трех предыдущих дней, чья деятельность и явилась причиной присутствия женщины в «Метрополь-Холле». Никто не мог точно определить вдохновителя этих групп.
      Недолговечное движение, ставшее известным как «Четыре дня» (хотя со времени возникновения до кульминационных беспорядков прошло шесть дней), впервые получило рекламу на страницах утренних газет в понедельник 19 сентября.
      «Ассоциация соседей» была сформирована в минувший уик-энд в Нижнем Ист-Сайде под названием «Бдительные с Дивижн-стрит». На субботнем организационном собрании был принят ряд решений в виде «декларации», которую единогласно ратифицировали в воскресенье. «Преамбула» отстаивала «право законопослушных американских граждан в условиях беспомощности регулярных сил закона» объединяться «во имя общей безопасности». Каждый из живущих в обозначенном районе мог стать членом объединения. Особенно активно приглашались ветераны Второй мировой войны. Предстояло организовать группы патрулей — на улицах, в парках, на крышах. В каждом доме должен был дежурить отдельный патруль. В обязанности патрулей входила «охрана граждан от злодея, терроризирующего Нью-Йорк». (Возникли внутриорганизационные протесты против использования «высокопарных выражений», однако они стихли, когда комитет напомнил, но «на Дивижн-стрит и поблизости нас считают стадом свиней».) Дисциплина предполагалась военная. Патрульных следовало экипировать фонарями, нарукавными повязками и «доступным оружием для защиты». Комендантский час для детей установили с девяти вечера. Уличное освещение намеревались поддерживать до рассвета — специальное соглашение об этом заключили с владельцами домов и магазинов.
      В той же сводке новостей отмечалось одновременное формирование еще трех аналогичных организаций, очевидно не связанных ни друг с другом, ни с «Бдительными с Дивижн-стрит». Одна именовала себя «Комитетом безопасности Марри-Хилл» по названию района, где она возникла. Другая охватывала участок между Западными Семьдесят второй и Семьдесят девятой улицами и называлась «Минитмены Уэст-Энда». Третья помещалась на Вашингтон-сквер под названием «Самооборона Гринвич-Виллидж».
      Учитывая культурные, социальные и экономические различия между всеми группами, приходилось только удивляться сходству их целей и методов.
      Редакционные статьи в то утро комментировали «создание четырех самостоятельных групп в один и тот же уик-энд» и интересовались, «действительно ли это случайное совпадение». Оппозиционные газеты порицали мэра и комиссара полиции, используя такие фразы, как «традиционный американский путь» и «право защищать американский дом». Более ответственные издания, напротив, порицали возникшие движения, а одно из них верило, что «традиционный для Нью-Йорка добродушный юмор высмеет этих благонамеренных, но перевозбужденных людей и пробудит в них здравый смысл». Макс Стоун, обозреватель ведущей либеральной газеты, недвусмысленно заявлял: «Это фашизм на нью-йоркских улицах».
      В шесть вечера в понедельник радио известило слушателей новостей, что «после утреннего сообщения об организации четырех группировок на Дивижн-стрит, Марри-Хилл, Уэст-Энд-авеню и в Гринвич-Виллидж возникли еще как минимум три дюжины подобных комитетов в разных районах».
      Вечерние газеты сообщали, что «идея распространяется как пожар в прерии и число комитетов защиты уже перевалило за сотню».
      Во вторник утром счет пошел уже на «сотни».
      Термин «команды отпора террору» впервые появился в статье номера «Экстра» за вторник, посвященной городскому феномену и подписанной «Джимми Легитт». Название стало общепринятым, когда Уинчелл, Лайонс, Уилсон и Салливан отметили в своих колонках, что его начальные буквы образуют слово «Кот». С тех пор подобные группировки стали именовать КОТ.
      На экстренном совещании в мэрии в понедельник вечером комиссар полиции высказался за «принятие крутых полицейских мер с целью задушить это движение в зародыше. Мы не можем допустить, чтобы каждый Джо, Мо и Шмо в городе превращался в самозваного копа. Это анархия, Джек!». Но мэр покачал головой: «Нельзя потушить пожар, издав против него закон, Барни. Нам не остановить движение силой. Остается попытаться контролировать его».
      На пресс-конференции во вторник мэр с улыбкой заявил:
      — Повторяю: история с Котом непомерно раздута, и у населения нет абсолютно никаких оснований для тревоги, когда полицейское управление занимается этим делом двадцать четыре часа в сутки. Группы отпора принесут куда больше пользы обществу, если будут функционировать, руководствуясь советами и помощью властей. Сегодня комиссар полиции и начальники отделов весь день будут принимать делегации этих групп с целью координации их действий в том плане, в каком работали знаменитые группы противовоздушной обороны во время войны.