Глава 18

Злость была бесполезным оружием в борьбе с лейтенантом Трэнтом. Она просто не производила на него никакого впечатления. Оставался, однако, еще Пол, на которого я мог выплеснуть свое негодование. Я вышел из комнаты и обнаружил Пола в нашей спальне – он сидел на кровати. При виде меня он вскочил с покаянной миной на лице. Прежде чем я успел произнести слово, он рассыпался в извинениях. Он заявил, что заботился исключительно о моем благе. Он пришел к заключению, что меня слишком заносит и что он обязан спасти друга от него самого. Он проникновенно объяснил мне, что, с моей стороны, было безумием нарываться на гнев Си Джей и ссориться с Бетси. Анжелика невиновна. Процесс лишь маячит где-то в далеком будущем. Анжелика взяла все на себя добровольно, а немного неприятностей ей, в конце концов, не повредит. Конечно, когда-нибудь... может быть...

Я еще раз прослушал те самые аргументы – старые, потертые – которые использовал и я сам, и Анжелика, и которые когда-то казались мне столь убедительными. Теперь они, однако, вообще перестали быть аргументами.

– По какому праву, черт возьми, ты считаешь, что можешь распоряжаться моей судьбой? – спросил я, охваченный яростью.

Пол улыбнулся своей искренней, обезоруживающей улыбкой.

– Ну... потому что я тебя люблю, старого дуралея! Как вам это нравится! Я буду равнодушно наблюдать, как ты пилишь себе горло бритвой, да еще и помогать тебе в этом деле? – Он помолчал, глядя на меня с сокрушенным выражением лица. – Наконец, я должен был подумать и о себе. Потому что я, точно так же, как и ты, зависим от Си Джей и от Бетси, а Коллингхемы – да спасет нас от них Бог – не слишком податливы в отношении глубоких рефлексий и многоумных объяснений. Если бы я присоединился к твоему крестовому походу и бегал бы по улицам Манхэттена с криками "Долой Си Джей Коллингхема, гнусного обманщика", как ты думаешь, что стало бы с моей должностью? Или ты хочешь, чтобы Сандра торговала яблоками на углу улицы?..

– Но ведь ты же не зависишь от своей дурацкой должности! – прервал я его, так как всегда был убежден, что Пол, как последний из Фаулеров, обладает солидным состоянием.

Пол взглянул на меня с нескрываемым удивлением.

– О мой бедный мечтатель! – вздохнул он. – Ты и вправду считаешь, что богатства Фаулеров сохранились в неприкосновенности? О, этот маленький золотой запас уже давно трансформировался в норки. А я представляю почтенную старую Маму – Фонд исключительно ради огромных финансовых возможностей, с ней связанных. Кроме зарплаты, которую выплачивает мне Фонд, на моем банковском счете нет и ломаного гроша.

Только тут я понял, что им руководствовали исключительно личные мотивы и страх за собственную шкуру, что и он, подобно Элен, являлся лишь одним из наемников Коллингхема. Моя злость переросла в отвращение, хотя я вполне сознавал, что имею не так уж много прав презирать его. Давно ли я стал таким благородным рыцарем без страха и упрека?

И мне расхотелось пинать Пола. Он никогда не претендовал на роль героя. А кроме того, он всегда был искренне ко мне привязан. В отношении этого у меня не было никаких сомнений.

– Билл! – сказал он взволнованно. – Извини меня, но я понятия не имел, что ты придаешь этому такое значение.

– Ну, ладно, ладно!

– Я уже забыл, как чувствует себя человек в первую минуту, когда становится подлецом, – продолжал Пол, – но еще не освоился с этим состоянием. Зови этого попа и скажи ему, что все в порядке. Пусть дьявол заберет все это! Я готов подтвердить твои показания. Считай меня раскаявшимся грешником.

Я чувствовал, что он говорит искренне. Мое старое чувство симпатии к нему воротилось с удвоенной силой, но одновременно перед моими глазами неотрывно стояла вся ирония моего положения.

– К сожалению, для этого уже слишком поздно, – сказал я. – Если говорить о Трэнте, то в его глазах я как свидетель уже покойник. Даже если ты повторишь ему все слово в слово, он все равно тебе не поверит! Разве что сделает пометку на полях дела, что ты человек с чувствительным сердцем, который готов сделать все для своего спятившего друга. И это вовсе не мое личное предположение – он сам мне это сказал, причем в самых недвусмысленных выражениях. Так что нет смысла идти на это.

По лицу Пола было видно, что он почувствовал облегчение.

– Ну что ж, в таком случае... – Он улыбнулся с необычным для него смущением. – В таком случае раб, пожалуй, вернется на плантацию, а?

– Иди.

– Ну, тогда будь здоров, Билл. Успешного тебе самоубийства!

Пол быстро вышел из комнаты, и я услышал его удаляющиеся шаги в коридоре.

Я сел на кровать и закурил. Я не ощущал злости ни к Полу, ни к Трэнту, ни даже к самому себе. Более того, теперь я мог взглянуть на эти невероятные события с холодной объективностью. Пугающе ясно видел я теперь все перипетии жизни, какую до сих пор вел я, вел Пол, вел Дейвид Маннерс – каждый, придавленный деспотизмом Си Джей. И почувствовал, что больше так жить не хочу.

Еще недавно я приветствовал бы такой оборот дела как благословение. Даже полиция советовала мне отступить и укрыться в безопасной норке. Меня пожурили, но мне ничего не грозило. Да, я должен признать, что был такой период, когда я услужливо поспешил бы последовать этому совету. Но теперь я не хотел так поступать!

И дело тут было не в Анжелике. Мне было жаль ее только потому, что она, не будучи виновной, оказалась затянутой в очень скверное дело. А в остальном я был к ней равнодушен. Все это я сделал только ради самого себя. Я припомнил как сквозь туман, что Анжелика сказала мне что-то в этом смысле, а я ее высмеял. Однако это почему-то зацепилось в моей памяти. Если жизнь не сможет ничему научить человека, то лучше бы ему не жить совсем. Так вот, в течение нескольких последних очень тяжелых дней жизнь, наконец, чему-то научила меня. Теперь, например, я знал, что не хочу быть вице-председателем по делам рекламы, потому что Си Джей одарил меня этой должностью в награду за самую большую ложь в моей жизни. Я не хотел принимать любовь Бетси, если она будет опираться на ложь. Я не хотел, чтобы Рики прятался в таком зловонном убежище, каким стал теперь мой дом. Я не хотел быть ни Дейвидом Маннерсом, ни Элен Ходжкинс, ни, наконец, Полом Фаулером.

Коль скоро судьбой было предопределено, что на каком-то этапе я смог взглянуть на себя объективно, я знал, что теперь для меня возможен лишь один путь: работать локтями и выкрикивать во весь голос правду, чтобы в конце концов люди – хотя бы потому, что они устанут и им надоест слушать меня, – мне поверят. Я четко знал, как буду поступать дальше. Прежде всего я должен отказаться от всего, на что не имел права и что к тому же теперь совершенно не представляло для меня интереса. Я пойду к Си Джей и заявлю ему, что обманул его и намерен публично признаться в этом. Затем я откажусь от занимаемого поста и расскажу все Бетси. Если она оставит меня, то ничего не поделаешь... Тогда я останусь один. Теперь, когда я видел все ясно, а не в кривом зеркале, я был почти уверен, что Бетси меня не оставит. Если она действительно такая, какой я ее считаю, она поймет меня, поймет, что только спасая любой ценой Анжелику, я смогу вновь обрести порядочность, смогу быть достойным ее, Бетси, мужем. А потом, когда я закончу все это, мы сможем жить, основываясь на честных принципах. Я найду себе где-нибудь работу, подальше от развращающих милостей Си Джей. Мы начнем новую, честную жизнь.

Я взглянул на часы. Было только три тридцать. Наверное, я еще застану Си Джей в его офисе. Если я хочу что-то предпринять, я должен действовать быстро.

В кабинете Си Джей я провел целый час. Впрочем, он уже все знал от Элен. Я мог бы догадаться, что она немедленно, как только я выйду, бросится к телефону, чтобы доказать Си Джей, что в ее лице он имеет самую покорную, самую верную, самую преданную рабыню на свете.

Странно, но факт: если человек решит воспротивиться чему-то, чего он до сих пор боялся, то страх и ужас вдруг исчезают. Си Джей был куда хуже, куда более агрессивен и намного мстительней, чем я предполагал. Он выходил из себя, рычал, грозил мне кулаками. Он заявил, что когда полиция будет взвешивать мои показания, то на одну чашку весов лягут мои слова, а на другую – его и Дафны. Вывод он предоставил сделать мне. Уж не полагаю ли я, что начальник полиции, его старый, испытанный друг, поверит мне? И вообще, кто я, собственно, такой? Человек без роду и племени, прощелыга которого он по доброте душевной вытащил из канавы! Я законченный идиот, если считаю, что после этого я найду где-нибудь работу. Он меня... Он будет меня преследовать, куда бы я не подался, он доведет меня до тюрьмы! Вот судьба, которая постигнет меня от его руки. Если я осмелюсь произнести хоть слово кому-нибудь из газетной братии, то он знает отличных психиатров... А если мне кажется, что я смогу жить за счет Бетси, то вскоре мне предстоит убедиться, что адвокаты сумеют оспорить завещание матери Бетси. Когда же все эти угрозы не принесли результата, он ударился в сентиментальный тон ранимого, снисходительного тестя... Как мог я причинить такое зло бедной, маленькой Дафне?

– Послушай, Билл. Ты человек умный и разговариваешь сейчас с тоже разумным человеком. Если ты считаешь, что твоя зарплата низка, я тебе прибавлю... и это будет солидная прибавка. Разреши мне позвонить Трэнту и сказать, что ты просто пережил потрясение, потому что ты же был когда-то мужем этой женщины...

Все это вместе было постыдно и одновременно смешно. И не больше. Я чувствовал себя так, как будто слушал человека совершенно иного культурного склада, например, вождя племени людоедов или малайского охотника за головами...

Когда я выходил из кабинета, он снова впал в бешенство и рычал так громко, как только мог. Проходя мимо стола его секретарши, я заметил, что она смотрит на меня с нескрываемым ужасом. Это было то самое выражение, которое очень часто появлялось на лицах всех работников Коллингхема и которое я надеялся больше никогда не увидеть. Я искренне молился об этом в душе.

– Мистер Хардинг! – спросила секретарша. – Бога ради, что вы ему сказали?

– Я сказал ему "прощайте". И это все, – ответил я. Прощайте!

Это слово показалось мне чудесным! На обратном пути домой я наслаждался его вкусом. Я уже не был вице-председателем по делам рекламы. Теперь я никем не был – только самим собой. Я чувствовал себя моложе по меньшей мере на десять лет. Все вокруг каким-то чудесным образом изменилось. Теперь, после разговора с Си Джей, даже перспектива разговора с Бетси не была такой страшной. Напротив, она даже казалась мне желанной. Наконец-то рухнет разделяющий нас барьер. Сегодня вечером мы снова станем мужем и женой – в первый раз за много, много недель.

Когда я вошел в квартиру, в холле были Элен и Рики. Видимо, они только что возвратились с послеобеденной прогулки. При виде меня Элен покраснела и поспешно начала тянуть мальчика в детскую. Однако он крикнул: "Добрый день, папа!" и, вырвавшись из ее рук, бросился ко мне. Я поднял его вверх. Элен постояла немного, взглянула на меня и удалилась в детскую. Рики обвил мою шею руками.

– Знаешь, папа, у меня теперь есть друг по имени Безил. Смешное имя, правда?

Держа Рики перед собой и гладя на его торжественно серьезное личико, я подумал с радостным подъемом: "Слава Богу, скоро уже не будет никаких Элен и никаких великолепных апартаментов с изысканной детской. Будем только мы: я, моя жена и мой сын". Мне вспомнилась Элен в длинной ночной рубашке и переброшенной через плечо косой. "Что-то разбудило Рики", – сказала она, стоя возле дивана надо мной и Анжеликой. Под впечатлением этого воспоминания я вдруг спросил мальчика:

– Рики, ты помнишь ту даму, которую я как-то приводил в детскую, когда ты спал?

– Ты говоришь, папа, о той ночи, когда я проснулся в два часа, потому что мне вырвали зуб?

– Да, именно о той ночи. Ты можешь вспомнить ее, эту даму?

– Ну... она... – Рики с глубокой сосредоточенностью накрутил на палец прядь моих волос. – Конечно же, я помню. Это была та моя мамочка, правда? Та, которая была у меня, прежде чем мы перебрались сюда.

И тут я почувствовал, что сама судьба решила помочь мне. Потому что казалось невероятным, что Рики смог узнать Анжелику спустя три года после того, как она ушла от нас. И все же он узнал ее. Вспомнил. И не только это: он вспомнил, сколько раз прокуковала тогда кукушка. И день, когда ему вырвали зуб – эту дату так легко будет проверить по записи в регистрационном журнале дантиста. День... час... Значит, у меня есть свидетель. Я держу его в своих руках. Все выйдет по-моему!

Я чувствовал, как меня охватывает возбуждение. И тут за моей спиной прозвучал щелчок ключа, поворачивающегося в замке. Я повернулся, не выпуская из рук Рики.

На пороге стояла Бетси. При виде нас ее лицо осветила теплая улыбка.

– Ну-ну, – сказала она. – Я вяжу, что вся семья собралась, чтобы приветствовать меня!

Глава 19

"Сейчас! Сейчас я расскажу ей все!" – подумал я.

Рики выскользнул их моих рук и подбежал к Бетси, которая наклонилась к нему, чтобы поцеловать его своим торопливым, почти отчаянным поцелуем – казалось, она каждый раз, видя его, боится, что кто-то может украсть мальчика.

– Билл, мой дорогой, будь так добр, принеси мне что-нибудь выпить. У меня сегодня был адский день в Фонде. Я переоденусь и сразу же вернусь.

Она вышла, держа за руку малыша, который уже начал рассказывать ей о своем новом приятеле Безиле. Я пошел в гостиную, чтобы приготовить мартини. Ожидая Бетси, я испытывал нервное напряжение, но чувство это в какой-то мере было приятным – оно напоминало волнение, испытываемое актером перед премьерой, укрощенное осознанием того, что бегство ничего не даст, тогда как оставшись на месте, я могу приобрести многое.

Бетси вошла в комнату с улыбкой на лице. Она переоделась в зеленое платье, в котором выглядела молодой и посвежевшей.

– Ну, – сказала она, – где мой коктейль?

Я подал ей стакан, и она поцеловала меня в знак признательности.

– Билл, дорогой, ты не знаешь, что ударило в голову Элен? Когда я вошла в детскую, она рванула оттуда, как вспугнутая серна. Не думаешь ли ты, что это имеет что-то общее с маленькой Глэдис? Может, с ней что-то плохое?

– Нет, – ответил я. – Дело тут не в Глэдис.

Бетси села на диван и, неторопливо потягивая коктейль, взглянула на меня.

– Значит, ты знаешь, в чем дело? – спросила она.

– Да. Знаю.

В этот миг мне неожиданно пришла в голову мысль, на которой я, пребывая в настроении великого морального возрождения, до сих пор не задерживал внимания. А ведь Си Джей, наверное, уже никогда не выдаст субсидию Фонду Бетси, а может даже, в своей коварной мстительности захочет его уничтожить! Это был бы серьезный удар для Бетси... второй чувствительный удар. Я отдавал себе отчет в том, чем будет для Бетси правда, которую она от меня услышит, а стыд за мое поведение по-прежнему отравлял мне всю радость предполагаемого искупления вины. Бетси присматривалась ко мне, слегка наморщив лоб, как если бы она была чем-то удивлена.

– Билл, в чем, собственно, дело?

– Ты помнишь, Бетси, как когда-то сказала мне, что не желаешь, чтобы я ограждал тебя от неприятных вещей, случающихся в жизни?

– Конечно, помню, Билл. Но в чем дело? И это... это имеет какую-нибудь связь с Анжеликой?

Тот факт, что первой особой, пришедшей ей на ум в связи с чем-то неприятным, была Анжелика, еще раз подтвердил мне, как глубоко укоренились в сознании Бетси неуверенность и страх перед моей бывшей женой. Я снова почувствовал угрызения совести; меня охватила злость на самого себя, что в сочетании с любовью и сочувствием к Бетси создало странный хаос в моем сердце.

– Да, – сказал я, – это связано с Анжеликой.

– Значит ли это, что она должна будет предстать перед судом?

– Да, но не это самое важное. И не об этом я хотел говорить с тобой, Бетси. Однако прежде чем приступить к делу, я хотел бы объяснить тебе одно. Я знаю, о чем ты думаешь, и поэтому хочу ответить тебе на это ясно и определенно. Я не люблю Анжелику, я не питаю к ней никаких чувств. Я хочу тебе это сказать, хотя слова эти, может быть, и не звучат достаточно убедительно...

Она поставила коктейль на столик и встала. Лицо ее, белое, как полотно, странно сжалось.

– Ты веришь мне, правда?

– Говори, Билл. Скажи мне, что случилось?

– Сегодня после полудня я около часа провел в кабинете твоего отца. Я отказался от поста, который занимаю.

– Отказался от... Но что общего имеет это с Анжеликой?

– Я отказался потому, что должен был сказать Си Джей, что не могу продолжать лгать относительно алиби Дафны. Видишь ли, Анжелика должна предстать перед судом главным образом потому, что не может представить никакого алиби. А ведь у Анжелики алиби есть, причем несокрушимое. В два часа, то есть тогда, когда Джейми был убит, Анжелика была со мной в этой квартире. Сегодня днем я отправился на Сентрс-стрит и рассказал все Трэнту.

На Бетси было страшно смотреть. Не потому, что она была близка к обмороку – страшны были нечеловеческие усилия, которые она прилагала, чтобы владеть собой.

Она сказала сухим и бесстрастным голосом:

– Но ведь ты вообще ее не видел... Даже не знал, что она в Нью-Йорке. Ты сам говорил, что она взяла с Джейми обещание...

Я подошел к ней и положил обе руки на ее бессильно опустившиеся плечи.

– Я не говорил тебе об этом, хотя хотел, честное слово, хотел все тебе рассказать, а потом откладывал со дня на день. Но теперь, Бетси, поверишь ли ты мне, если я скажу тебе правду? Действительно поверишь? Если я еще раз поклянусь, что совершенно равнодушен к Анжелике?

– Прошу тебя... – сказала она, отстраняясь от меня. – Прошу тебя, скажи мне. Я хочу все знать.

Я рассказал ей обо всем, что произошло, начиная с моей первой, случайной встречи с Анжеликой и до переломного момента, когда она явилась ко мне в нашу квартиру. Я не скрыл ничего. Потому что только теперь я увидел вое в надлежащем свете и все понял. Я даже смог признаться ей в моих иллюзорных эмоциях, вызванных давними воспоминаниями, даже в последнем унизительном эпизоде, когда нам помешала Элен. Я знал, что пришло время извергнуть из себя все это. Ибо мы переживали истинный кризис нашего супружества. Я должен был объяснить все.

Все это время Бетси не присела ни на минуту; она стояла возле дивана, неестественно выпрямившаяся, неподвижная, и смотрела на меня. Я чувствовал облегчение и тревогу – облегчение, так как я, наконец, срывал слой за слоем наросшую корку лжи, и тревогу, потому что я не знал, как Бетси это примет. По ее лицу я ничего не мог прочесть. Оно было каменным, непроницаемым лицом спартанца, лицом, нетипичным даже для Коллингхемов, которых с колыбели научили считать, что жизнь трудна и враждебна и что это необходимо переносить. Теперь и я тоже стал частью этого враждебного мира, противостоящего ей. В эти минуты я ненавидел себя больше, нежели когда-нибудь до сих пор.

– Я хотел тебе все рассказать, – продолжал я. – После этого эпизода с Элен я ощутил такое отвращение к себе, что поклялся признаться тебе во всем сразу же после твоего возвращения из Филадельфии. Но потом произошло это убийство, мне позвонил Си Джей, так что я, не успев сориентироваться, уже был втянут в сети лжи в связи с этим алиби Дафны. Бетси... можешь ли ты меня понять? Всю мою глупость... гнусное мое поведение? Ты можешь?

И вдруг напряженность на ее лице начала таять; с безмерным облегчением я увидел, что она улыбается.

– Бедняга! – сказала она.

– Я вовсе не бедняга! – бурно отреагировал я. – Я просто не слишком ловкий, довольно ординарный подлец.

Мне хотелось подойти к ней, обнять ее, но я был слишком пристыжен и унижен. Я ощущал мелодраматичность происходящего, и все же я не мог сейчас подойти к ней, потому что... не чувствовал себя достойным ее.

Бетси очень серьезно и без улыбки спросила:

– И как же принял это папа?

– Он осыпал меня угрозами, какие только смог выдумать.

– Но ты сам отказался от должности, ты не позволил, чтобы он тебя вышвырнул?

– Конечно, нет. Я отказался сам.

– По крайней мере, хоть этому я могу порадоваться. В сущности, ты никогда не относился к людям, которые умеют есть из его рук. По этой причине я всегда очень тревожилась о тебе и чувствовала угрызения совести – ведь в это тебя втянула я.

– Пожалуй, Си Джей перестанет финансировать твой Фонд, – вдруг сказал я.

– Ты думаешь, мне было приятно ползать перед ним на коленях, вымаливая каждый цент? Я не нуждаюсь в нем. Справлюсь сама, без него.

Несмотря на все эти заверения, я знал, что Бетси в отце нуждается. Всю жизнь она упорно старалась снискать его одобрение и признание. Но теперь она была готова отвергнуть все это ради меня. Я смотрел на нее с чувством, близким к страху, и одновременно с восхищением. "Вряд ли кто-нибудь еще может похвастаться такой женой", – подумал я.

– Ты хорошо поняла все, что я сказал тебе об Анжелике? – спросил я еще раз.

Ее стакан все еще стоял на столе. Она отпила глоток и поставила стакан на прежнее место.

– Да, Билл, я поняла. Когда женщина так прекрасна, как Анжелика...

Ее голос прервался. Видя, куда ее повело, я быстро подошел к ней и обнял ее за плечи.

– Нет, это не то. Это не имеет ничего общего с красотой. Это просто воспоминания молодости. Мне было жаль ее, она оказалась в такой передряге... и тогда...

– Билл, – прервала меня она, – прошу тебя, не будем больше говорить на эту тему...

Несколько мгновений Бетси всматривалась в мое лицо, но тут же отвела взгляд. Я притянул ее ближе и поцеловал. Она на миг застыла в моих объятиях, а потом расслабилась. Все снова было хорошо, а мое счастье и благодарность не имели границ.

Спустя минуту Бетси отстранилась от меня и сказала:

– Только одну вещь я не могу понять. Ведь Анжелика не выложила полиции всю правду, когда была арестована?

– Нет. Она не хотела поставить меня в затруднительное положение.

– Не хотела ставить тебя в затруднительное положение... Но теперь ее освободят?

– Не так сразу. Когда сегодня днем я сказал Трэнту правду, он не поверил мне.

– Не поверил?

– Я знаю, что это звучит парадоксально, но, видишь ли, Анжелика сначала противоречила моим показаниям. А потом, когда я препроводил Трэнта сюда, к нам, Элен также отказалась подтвердить мои слова. Разумеется, она боялась Си Джей – и за себя, и за маленькую Глэдис. Ну, а потом Пол... он поступил точно так же, как и Элен; а ведь он знал все об этом деле с самого начала. Но Трэнту он заявил, что я ничего не говорил ему об Анжелике.

Бетси резко повернулась ко мне.

– Пол не подтвердил твои слова?

– Но ведь ты же знаешь его. Он счел, что должен оградить меня от неприятностей. К тому же он боялся Си Джей. Пол полагал, что Трэнт с самого начала ведет себя очень скептично. И его действительно можно обвинить в этом. Трэнт вбил себе в голову, что я выдумал все это, чтобы спасти Анжелику, потому что я ее люблю. Он сказал, что не может опираться на мои показания, пока я не буду располагать убедительными доказательствами.

Если бы я не был так ослеплен обретенным счастьем и душевным покоем, я обратил бы внимание на то, что с Бетси что-то происходит. Однако я ничего не заметил.

– Но все будет хорошо, – продолжал я. – Я убедился в этом только что, перед самым твоим приходом, когда разговаривал с Рики. Оказалось, что я все же имею свидетеля. В ту ночь я повел Анжелику в спальню Рики. Днем он был у дантиста, и ему вырвали зуб. Когда мы были в его комнате, кукушка в часах прокуковала два. Рики помнит все это и также помнит Анжелику. Он назвал ее своей "той мамочкой", с которой жил раньше, прежде чем...

– Билл! – Это был почти крик. Я смотрел на нее, очнувшись внезапно от эйфории, в которую впал. Лицо ее стало серым, губы сжались в тонкую прямую линию. – Ты что, намерен втянуть во все это Рики?

– Но, Бетси...

– Ты, наверное, свихнулся! Ведь он маленький ребенок! Ему только шесть лет! Тащить его в полицию с какой-то неправдоподобной, явно отрепетированной заранее историей! Ты до смерти напугаешь ребенка!

– Но, Бетси, ведь это единственный способ спасти Анжелику!

– Спасти Анжелику! Это единственное, что тебя интересует, не так ли? Рики в расчет не идет! Ты не задумываешься над тем, как это отразится на ребенке. Он до конца жизни будет помнить, что его мать сидела в тюрьме за убийство. Если ты препроводишь его к Трэнту и все пойдет дальше нормальным путем, Рики должен будет давать показания на процессе как свидетель. И это никогда не сотрется из его памяти! Никогда!