Шестой лепесток

Поначалу она думала попросить Колю довести ее до клуба, но в последний момент решила, что поедет сама — хотя бы для того, чтобы не напиваться. Проезжая через мост, она кинула взгляд на сожженное здание Верховного Совета и вспомнила, как в ночь событий сидевший у них Смирнов потирал руки и говорил: «Это же мой участок! Подряд на строительство, какой подряд на строительство!». Интересно, подумала Женя, досталось ему что-нибудь или нет? Глядя на белый с черными разводами дом, она вдруг поняла, что понятия не имеет, из-за чего случилась стрельба. То есть Альперович с Ромкой говорили про какую-то финансовую схему с фальшивыми авизо, которую надо было прикрыть — но в деталях ей было лень разбираться. Похоже, что опять наши сражались с ненашими — и наши снова победили. Потому что наши всегда побеждают.

Женя подумала, что это чувство было главным из того, что дал ей Ромка. Наши всегда побеждают. С того момента, как она надела себе на палец кольцо с бриллиантовым цветиком-семицветиком, она навсегда перешла в лагерь победителей. Женя могла — в приступе слабости или раздражения — жаловаться на жизнь, но в глубине души она знала: все ее мечты сбылись. Муж, прекрасная квартира, комфортабельная машина, уикэнды в Европе, отпуска на южных островах. Можно было еще завести себе ребенка, но это когда-нибудь потом. Она еще слишком молода, еще не все взяла от жизни. Не зря же американки рожают только под сорок.

Клуб назывался «Полет», и попала в него Женя случайным, чтобы не сказать таинственным образом. Два дня назад, сразу после того, как Рома улетел в Нижневартовск, FedEx принес ей заказное письмо. «Это круто — отправлять письма по Москве FedExом», — подумала она тогда. Письмо представляло собой сложенную пополам четвертушку тисненой бумаги. На внутренней стороне было напечатано приглашение на вечер в недавно открывшийся арт-клуб, а на внешней, рядом с тисненой эмблемой клуба, был изображен цветок, у которого остался только один лепесток. Предпоследний был уже оторван, ветер уносил его куда-то за пределы белого поля.

Цветок не то был нарисован от руки, не то — напечатан типографским способом. Женя задумалась. Пятый лепесток она оторвала полгода назад, во время случайной встречи с Альперовичем. Недавно, на дне рождения Бори Нордмана, он еще спросил ее — сбылось ли? Ну, конечно, ничего не сбылось. Детская магия перестает работать, когда ты становишься взрослой.

В центре клуба стоял большой самолет, играла незнакомая Жене музыка. Она попробовала потанцевать, но как-то не пошло. Протиснувшись к стойке, она заказала себе «Маргариту» и выпила ее залпом. «Зачем я сюда пришла?» — подумала Женя.

На самом деле она знала ответ: ей хотелось приключения. Отлетавший лепесток был еще одним, невысказанным, желанием — и это совпадение заворожило ее. Нет, теперь Женя уже не хотела ничего отыгрывать назад — она бы предпочла сохранить все, что получила, добавив к этому что-то, для чего трудно было подобрать слова.

В этот момент она увидела Леню. Толстый и неуклюжий, он стоял в центре танцпола, растеряно озираясь. На лице его словно было написано: «А что я здесь делаю?». Костюм мешковато сидел на нем, и он казался старше своих лет — или, может быть, он-то как раз и казался тридцатилетним, тогда как Женя все еще чувствовала себя года на двадцать три максимум.

Она окликнула его, но за грохотом музыки он ее не услышал. Женя поставила допитый бокал на стойку и стала пробираться к Лене, сквозь танцующих и подпрыгивающих людей. «Наверное, я все же старею, — подумала она, — в институте-то вон как отплясывала».

Неожиданно она почувствовала, что устала и уже не хочет никаких приключений. Хотелось напиться, а потом взять такси или попросить Леню довезти ее до дома, рухнуть в кровать, включить телевизор и уснуть. Каждый вечер она собиралась посмотреть какое-нибудь кино, из тех фильмов, что Рома покупал на видеодисках, огромных, как старые виниловые пластинки — но почему-то сон охватывал ее минут через пять после титров.

«Надо вернуться к стойке и взять еще „Маргариту“«, — подумала Женя, и в этот момент Леня обернулся и увидел ее.

Сидя за угловым столиком, они пили и сплетничали. Леня рассказал, как Наталья оставила Поручика без квартиры — и неожиданно для себя Женя испытывала одновременно чувство женской солидарности и верности старой дружбе. Наталья была молодец, но Борьку было жалко и поэтому она была мерзкая эгоистичная сука.

— Да, — сказала она в конце концов, — я всегда чувствовала: от женщины, которая так говорит, добра не жди.

Леня рассмеялся и привычным жестом поправил очки.

— А помнишь Лерку? — спросил он.

— Конечно, — ответила Женя, — она, кстати, должна приехать уже скоро. Она мне электронное письмо прислала на той неделе.

— Она была первая моя знакомая, которая ругалась матом. До этого я считал, что девочки таких слов вообще не знают.

— Да, Лерка была боевая, — без энтузиазма согласилась Женя и, словно вспомнив о чем-то, спросила: — это ты прислал мне приглашение?

— Нет, — недоуменно ответил Леня, — я думаю, это их пи-ар отдел всем рассылал. Хотя странная идея — рассылать приглашения FedExом. Обычно курьера отправляют.

— Ну ладно, — сказала Женя и, допив свою «Маргариту» (пятую? шестую?), поднялась и спросила: — Потанцуем?

Леня спратал очки в футляр и убрал его во внутренний карман пиджака. Играла какая-то медленная музыка, слова было уже лень разбирать. Леня танцевал на удивление хорошо, и Женя вдруг почувствовала, что вечер удался. Было так приятно плыть по алкогольным волнам музыки, не думая ни о чем, не волнуясь и не переживая.

Они вернулись к столику.

— А ты не знаешь, Маша так и останется в Англии? — спросил Леня.

— Не знаю, — сказала Женя, — Володя ничего об этом не говорил. Но вроде ведь дела у него наладились?

— Да, конечно, — ответил Леня, — все хорошо. Мы чудесную схему сейчас разработали…

— Да, Ромка мне говорил что-то… я, вроде, тоже туда подписана.

— Но, похоже, Машке там просто больше нравится, — сказал Леня.

Женя пожала плечами. Она не любила Лондон, находя сам город сырым и тусклым, англичан — неоправданно снобистскими, а хваленую моду — слишком плебейской.

— Кто бы мог знать, что так все кончится, — вздохнул Леня, — только ты с Ромкой и осталась. А Володька ведь как Машку любил, а?

— С возрастом это проходит, — пошутила Женя, — впрочем, ты ведь никогда не был женат?

— Слава Богу, — ответил Леня, — то есть я хотел сказать, это потому что Ромка меня опередил, — поправился он.

Женя рассмеялась и потрепала его по щеке.

— Не завидуй так уж сильно, — сказала она.

Садясь в ленину «вольву», Женя поняла, что совсем уже пьяна. «Зачем я, все-таки, столько пью?» — пробормотала она. Впрочем, это было все еще приятное опьянение, что-то обволакивающее, мягко баюкающее.

— Ты слышала уже нового Гребенщикова? — спросил Леня — «Песни Рамзеса IV», крутая вещь.

— Нет, — сонно сказала Женя. Она скинула туфли и с ногами залезла на переднее сидение. Было немного неудобно, но ей почему-то казалась смешной мысль сесть так, как она сидела в кресле маленькой девочкой… маленькая девочка, в короткой юбке, в белых гольфах…

— Или я лучше тебе старенькое поставлю… — сказал Леня. — Привез из Германии себе недавно. Классическая музыка конца семидесятых, странно, что мы в школе его пропустили.

Он щелкнул магнитолой, диск с мягким звуком ушел в нутро автомобиля, и Дэвид Боуи запел:

— Ничего я не помню, — ответила Женя.

Машина тронулась по опустевшему ночному городу. Сквозь сон она чувствовала, как Леня гладит ее бедро, и слышала, как Дэвид Боуи поет:

Ashes to ashes, funk to funky

We know Major Tom's a junkie

Все так же не просыпаясь, она думала о том, как все странно обернулось, что никогда бы она не подумала, что это будет Леня… скорее уж — Альперович, если бы он был чуть сообразительней… между ними же проскочила тогда какая-то искра, тогда, полгода назад. Но она уже понимала, что они едут к Лене домой, знала наперед, что останется у него ночевать, что первый раз изменит Ромке — но она еще не догадывалась, что за этой ночью последуют много других ночных свиданий, дневных встреч, теплых снов, испуганных торопливых поцелуев в коридорах на общих праздниках, торопливых совокуплений и прерванных телефонных звонков. Только через полгода она поймет, что если пятый лепесток не сдержал своего обещания, то шестой исполнил свое сполна.

В электричке, везшей его мимо покрытых знакомыми граффити мокрых заборов к даче Владимира, Антон почему-то вспомнил, как Сашке однажды принесли амстердамской травы. Он щедро забил косяк «на двоих», и они с Антоном дунули. Антона срубило почти мгновенно и, честно говоря, ему никогда не было так плохо. Состояние high если и наступило, то где-то между третьей и четвертой затяжкой — и тут же ему на смену пришла тошнота и ощущение полного бессилия. Несколько часов он сидел на полу на кухне и слабо мычал. Вероятно, то же самое испытывает обычный человек, выпивающий залпом бутылку спирта: чувство опьянения сменяется тяжелым алкогольным отравлением так быстро, что не успеваешь получить удовольствие. Он помнил, что в какой-то момент его глаза сконцентрировались на портрете Боба Марли, висевшем у Сашки на стене, и он подумал, что на самом деле Боб Марли был антихристом, потому что призывал всех курить траву. А ведь непонятно, как человек добровольно может ввергнуть себя в такое омерзительное состояние, думал тогда Антон. И, значит, это колдовское наваждение, можно сказать — сатанинское. В тот момент он напрочь забыл, что никто не заставлял его курить этот злосчастный косяк — напротив, это он сам уговаривал Сашку не скупиться и забить побольше. Самым ужасным было то, что из этого состояния никак невозможно было выйти.

Вероятно, именноневозможность выйти и стала главной темой размышлений Антона. Еще он вспоминал печальную историю о том, как несколько лет назад впервые угостил травой одну свою приятельницу. Зная, что первый косяк может и не вставить, он забил «с запасом». Он не рассчитал — и после второй затяжки девушка села на пол и сказала: «Я хочу выйти из этого самолета».

Антон тоже был бы рад выйти из того самолета, в который сам себя посадил. Почему-то он не ждал ничего хорошего от поездки на дачу к Белову. Можно было бы, конечно, сказать, что после смерти Зубова он сел на измену — но, так или иначе, ехать ему совсем не хотелось. Он думал даже сказаться больным, но решил, что это не путь воина — и потому поехал. Но всю дорогу мысль о том, что было бы очень здорово найти способ выйти из этого самолета, не давала ему покоя.

Идя под осенним дождем по знакомой дороге, Антон внезапно понял, что как мантру повторяет себе под нос «мне ничего не грозит, мне ничего не грозит». Смысл мантры, как известно, заключен не в словах, а в их звучании, и совпадают они только в сакральных языках. Является ли русский язык сакральным? И если нет, то каков настоящий смысл произносимой им мантры? И есть ли он вообще? Сработают ли слова как заклинание — и если да, то в какую сторону? Может быть, на том языке, которые понимают Неведомые Божества, «мне ничего не грозит» значит «сегодня я умру». Впрочем, возможно, это и так одно и то же.

Резкий гудок за спиной заставил Антона прервать размышления. Обернувшись, он сквозь струи дождя увидел роскошный мерседес, притормозивший в нескольких метрах от него. Сказав себе «роскошный мерседес», Антон покривил душой — он не разбирался в машинах, и потому считал любой мерседес роскошным. Возможно, подумал он, на этой машине давно неприлично ездить.

За рулем сидел Леня.

— Садись, — сказал он, — я тебя подброшу.

Антон кинул мокрый рюкзак в багажник и сел рядом с Леней. Из динамиков что-то пел про кокаин Борис Гребенщиков.

— А вы еще слушаете БГ? — спросил Леня.

— Ну, редко, — ответил Антон, — лет пять назад слушали.

— Да, — кивнул Леня, — сейчас Гребень уже не тот.

— Я хаус сейчас слушаю, — сознался Антон.

— Хаос? — переспросила Леня.

— Ну, электронную такую музыку, — сказал Антон, — знаешь, техно, транс … всякое такое.

Леня кивнул, и некоторое время они ехали молча.

— Ты не знаешь, — спросил он, — зачем нас Белов собирает?

— Ну, кажется, он хочет довести до конца расследование, — и, поколебавшись, добавил, — его как-то смерть Зубова взволновала.

— А чего Зубов? Передознулся?

— Нет, его застрелили.

Леня резко затормозил и повернулся к Антону. Только тут он заметил, что сегодня на Лене нет очков.

— То есть как?

— Я не знаю. Я же не милиция.

— Наверное, какие-то его драг-дилерские дела, — задумчиво сказал Леня, по-прежнему не трогаясь с места.

— Может быть, — промямлил Антон и спросил: — А ты откуда с ним знаком?

— Не помню уже, — ответил Леня и почесал переносицу, — в каком-то клубе встретились, кажется. А какое дело Белову до Зубова?

— Ну, есть подозрение, что именно он продал эту марку… ну, которую Женя приняла.

Только сказав это, он понял, что на самом деле подозрение ни на чем не основано. Точнее — основано на внутреннем убеждении Антона во внутренней связи двух смертей, к которым он оказался причастен.

— А откуда вообще взялась идея, что это — убийство? — спросил Леня.

— От кислоты просто никто не умирал еще, — сказал Антон.

— Нуууу, — протянул Онтипенко, — я в этом не так уверен. И ты это сказал Володьке? И он тебе поверил?

— Не только я, — ответил Антон, — вот Альперович тоже говорил.

Леня включил передачу и машина поехала.

— Альперович тоже так говорил? — с каким-то удивлением в голосе спросил он.

— Ну да. Он же первый пришел к Белову и…

Внезапно Антон понял, что все происходящее напоминает допрос. Только на этот раз подозреваемый допрашивал его. Решив перехватить инициативу, он спросил:

— А правда, что вы с Женей были любовниками?

Леня повернул голову и посмотрел на Антона.

— Мы любили друг друга, — сказал он. — Вот это — правда.

Вдалеке показались ворота беловского дома. Дворник перед лицом Антона описывал полукруг по ветровому стеклу, и беловский дом был вписан в этот полукруг, как в раму. Времени почти не оставалось, и Антон понял, что надо спешить. Одновременно с этим он понял, что ему, собственно, не о чем спросить Леню.

— А почему она не развелась с Ромой?

— Ты думаешь — из-за денег? Ничего подобного. Деньги у нее были. У нее не хватало сил на это. Потому что развод — это всегда страшно трудно. Ты Поручика спроси. Ей нужно было откуда-то взять энергию, найти в себе что-то, на что она могла опереться…

— Сдвинуть точку сборки, — подсказал Антон.

Леня, казалось, не услышал его.

— Снова почувствовать себя молодой, — продолжил он, — тогда бы — да, тогда бы она развелась.

Ворота мягко открылись, и они въехали во двор.

— Ну, пойдем, — сказал Леня, открывая дверь. Он окинул взглядом стоявшие во дворе машины и задержался на одной из них. — А это еще чья?

— Это Альперовича, — раздался голос Романа.

Антон поднял голову. Белов и Роман стояли на крыльце. Оба были немного смущены — в руках Белов держал странный предмет, которым водил по телу своего приятеля.

— Это что у тебя? — спросил Леня, — металлоискатель?

Белов серьезно кивнул.

— Да. Я решил всех проверить на тему оружия. Слишком много трупов тут уже.

— Да ты сдурел просто — проверять. Сказал бы — мы бы сами не брали. — и засунув руку под пиджак он, к изумлению Антона, отстегнул кобуру и бросил ее на сидение, — и что дальше с этим делать?

— Дальше, — ответил Владимир, — мы все пойдем в дом, запремся и будем говорить, пока не разберемся, что к чему. А потом сядем по машинам, пристегнем свои пистолеты назад и поедем по домам. А до этого — никто из дома не выйдет.

— Ты сошел с ума, — сказал Леня и снова почесал переносицу. Антон обратил внимание, что это не был вопрос — скорее, утверждение. Типа «ага, я понимаю, что тут происходит». Чувство это было ему знакомо: по крайней мере один раз ему в самом деле казалось, что его собеседник сошел с ума. Это было год назад, когда Вадим появился ночью в его квартире под грибами и с рассказом о том, что за ним следит «мафия мертвецов».