Фронт над землей

      - Бери людей и немедленно в лес. Немца надо взять живым! - Он указал рукой на опускающегося парашютиста.
      Бунаков и человек десять механиков, добровольно пожелавших участвовать в деле, поспешили к месту приземлеиия парашютиста. Вскоре метрах в пятидесяти они заметили на верхушке дерева белый парашют и рослого летчика, освобождающегося от лямок. Рассредоточив людей полукольцом, Иван Бунаков рукой подал знак: ложись!
      Внимательно наблюдая за парашютистом, ребята поползли. Когда оставалось метров тридцать, Бунаков с пистолетом в руке вскочил, бросился вперед. За ним последовали остальные. Парашютист оторопел от неожиданности. С удивлением следил он, как вокруг него смыкается кольцо людей, вооруженных винтовками и пистолетами.
      Приблизившись метров на пятнадцать, Бунаков крикнул:
      - Хенде хох! - и направил пистолет в грудь летчика.
      - Ты что, Иван, с ума сошел, что ли? - послышался спокойный голос "пленника".
      Бунаков опешил. Приглядевшись, он узнал своего друга из соседнего полка, Володю Елисеева. Растерялся настолько, что не знал, как быть дальше.
      - Разве это ты? - еле выдавил он из себя, продолжая держать пистолет наготове.
      - Как видишь, - спокойно ответил летчик.
      - А где же немец?
      - Не знаю, не видел, - сказал Елисеев.
      Группа вместе с "пленником" направилась на аэродром. Однополчане от души посмеялись над Иваном и его помощниками.
      Короток досуг летчиков. Но и уставшие после многократных вылетов за день, мы жадно прислушивались к голосу радио и газетным сообщениям. Еще 18 мая вместе с однополчанами я слушал сводку Совинформбюро: на харьковском направлении наши войска вели наступательные бои и, отбивая контратаки противника, продвигались вперед. А в направлении Изюм, Барвенково вели упорные бои с перешедшими в контрнаступление гитлеровцами.
      Через десять дней харьковского направления не стало, а на изюм-барвенковском наши войска отражали ожесточенные атаки танков и пехоты противника. Потом перестали говорить об Изюме и Барвенково, а харьковское направление снова стало упоминаться в сводках числа с 10 июня.
      - Что-то неладное там, - угрюмо заметил Вадим Лойко, показывая трубкой в сторону Харькова. - Началось хорошо, а чем кончится - трудно сказать.
      У всех на душе было тревожно. Кое-кто поговаривал, что не сегодня-завтра полк снимется с аэродрома и перелетит глубже в тыл, на северо-восток. Однако приказа о подготовке к передислокации не было, и мы по-прежнему ходили на боевые задания.
      Драться с противником с каждым днем становилось все тяжелее: фашистская авиация намного превосходила нас численно. Потери тоже давали о себе знать - в полку становилось все меньше самолетов.
      Однажды вечером начальник штаба П. И. Солдатенков сообщил летчикам нерадостную весть:
      - Получен приказ оставить аэродром. Новое место базирования - Тростянка, километров с полсотни отсюда. Готовьтесь, друзья, к перелету: немецкие танки прорвали линию обороны наших войск и двигаются по шоссе на северо-восток.
      - Сюда? - спросил Лукацкий.
      Солдатенков молча кивнул: сюда. Потом жестко добавил:
      - Только без паники!
      Ночь прошла неспокойно. Мы часто выходили из землянок и прислушивались к каждому долетавшему до нас издалека звуку. Иногда доносилось урчание моторов, редкие выстрелы. Мы опасались, как бы к нашему аэродрому не вышли фашистские танки и не передавили последние самолеты,
      С рассветом стали готовиться к перебазированию. В первую очередь на новый аэродром отправили основную группу технического состава. Оставили только тех, кто был необходим для обеспечения вылета и завершения ремонта неисправных машин.
      Постепенно аэродром пустел. "Харрикейны" уходили на сопровождение штурмовиков и после выполнения боевого задания производили посадку в Тростянке.
      Стрельба, еще недавно доносившаяся издалека, становилась все явственнее. Оставшиеся летчики нервничали, поглядывали то на часы, то на сереющее небо. Почему до сих пор нет сигнала на вылет? Уже совсем рядом грохочут выстрелы и отчетливо слышится лязг танковых гусениц...
      Командир эскадрильи капитан Гончаренко подозвал техника, стоявшего неподалеку от его машины:
      - Сбегайте на командный пункт полка и узнайте, скоро ли вылет.
      Минут через десять техник вернулся и доложил:
      - Из штаба дивизии поступил приказ сжечь неисправные самолеты, нелетный состав отправить на машине в Тростянку, а вам подняться в воздух. Штабные документы уже подготовлены к перевозке.
      Итак, ожидать больше нечего, приказ получен. Мы запустили моторы "харрикейнов" и спустя несколько минут покинули опустевший аэродром, на котором ярким пламенем горели облитые бензином неисправные машины.
      Я глянул на извивающуюся под крылом дорогу. Она проходила километрах в пяти от нашего аэродрома. По ней, поднимая пыль, двигалась немецкая танковая колонна.
      Минуя лесок, стальные коробки приблизились к железной дороге. И вдруг навстречу им засверкали острые язычки пламени. Это наши артиллеристы. Бесстрашные ребята пытаются остановить бронированную колонну.
      В пыльном облаке зачадило несколько высоких костров. Вражеские танки приостановились. Затем колонна стала растекаться вширь, охватывая лесок, из которого метко били советские пушки. Нелегко им сейчас, нашим артиллеристам. Надо бы помочь храбрецам! Не раздумывая, я бросил свой "харрикейн" на вражескую автомобильную колонну, двигавшуюся за танками, и ударил по ней реактивными снарядами. За мной последовали остальные. Две автомашины вспыхнули как спички. Через борта на дорогу посыпались маленькие серые фигурки солдат. Дав по ним длинную очередь, развернулся группой для второго захода.
      "Харрикейны" сновали над грузовиками и танками до тех пор, пока не израсходовали весь боекомплект. Мы понимали, конечно, что истребители мало причинят урона танкам, зато гитлеровцы недосчитаются нескольких автомашин с солдатами.
      Больше летчики ничем не могли помочь артиллеристам. "Харрикейны" еще раз пронеслись над фашистской колонной, почти касаясь фюзеляжами пригнувшихся в кузовах солдат, набрали за железной дорогой высоту и взяли курс на Тростянку.
      К исходу дня на этом аэродроме собрались остатки четырех полков. К вечеру сюда прибыл командир дивизии полковник Иван Дмитриевич Подгорный. Это был высокий, стройный, очень энергичный человек с живыми внимательными глазами и спокойными, уверенными движениями. Прямо на стоянке он собрал летчиков 191-го полка и объявил мне благодарность за вчерашний удачно проведенный бой. Оказывается, сбитый мною "мессершмитт", на фюзеляже которого был намалеван полосатый зверь, принадлежал немецкому асу, удостоенному многих высших наград Германии.
      - Сам летчик погиб при попытке выброситься с парашютом,- сказал Иван Дмитриевич, тепло пожимая мне руку, - а вот награды его я привез. Посмотрите, если интересуетесь.
      Вот так и закончилась волновавшая нас загадка с "тигром" и его ведомыми. Недолго пришлось летать хваленому фашистскому асу в советском небе. Не помогли ему ни награды, ни устрашающий желто-черный зверь...
      Полковник между тем начал рассказывать летчикам о событиях минувших дней.
      - Положение, товарищи, серьезное, - говорил он, глядя в вечереющее небо, по которому проплывали на восток неприятельские бомбардировщики. - Враг наступает. Неизвестно, где и когда его удастся остановить. На этом аэродроме вы временно. Завтра или послезавтра перелетите на другой, оттуда и будете работать. А теперь... - комдив ласково улыбнулся, разглядывая серые, усталые лица летчиков, - а теперь - отдыхать.
      Воспользовавшись случаем, я поинтересовался, известно ли что-нибудь комдиву о сбитом в бою Андрее Аравине.
      Подгорный задумался.
      - Аравин, Аравин... Погодите, - сказал наконец Иван Дмитриевич. - Не знаю, о нем ли шла речь, но недавно мне доложили, что какая-то наземная часть подобрала раненого летчика. Сами понимаете, - извиняющимся тоном добавил он, что-либо уточнить в подобной обстановке очень трудно. Но я постараюсь, обязательно выясню судьбу вашего друга.
      Полковник сочувственно пожал мне руку и, повернувшись, скрылся в темноте.
      ...Жилья поблизости не оказалось, поэтому мы расположились на отдых прямо под крылом самолета, на жесткой и еще холодноватой влажной земле: я и Добровольский по краям, Шевелев в середине. Накрыться было нечем. Мы вертелись, ежеминутно просыпались и бранили себя за нерасторопность: можно же было захватить с собой куртку или какое-нибудь, пусть даже самое плохонькое, одеяло. Между тем в ложбинки опустился туман, белые пряди его, прижимаясь к земле, протянулись через все летное поле. Теперь и вовсе сон был не в сон.
      Мы даже обрадовались, когда услышали сигнал подъема. Холод сковал наши тела, и мы долго бегали, чтобы разогреться.
      - Ну и ночка! - тихо ругался Добровольский.
      Еще до восхода солнца наша шестерка во главе с Вадимом Лойко получила на КП задание вылететь на прикрытие наземных войск, сдерживающих наступление противника в районе Нового Оскола. А четверка Гончаренко должна была выйти одновременно с нами на сопровождение штурмовиков.
      Некоторое время мы летели вместе вдоль железной дороги. Показалась станция Новый Оскол. Там повсюду были разбросаны обгоревшие товарные вагоны и цистерны. Несколько паровозов, еще дымя, валялось под откосом.
      Мы заметили шестерку "мессеров". Она шла прямо на нас. Это была уже известная нам тактика - отвлечь внимание, чтобы дать возможность своим бомбардировщикам прорваться к линии советской обороны.
      Сначала мы сошлись в лобовую, потом, когда еще не успели отбить первой атаки, два "месса", кружившие в стороне, атаковали сверху пару Вадима Лойко. Их атаку вовремя заметил Василий Добровольский и тотчас поспешил на выручку к товарищу. Пристроившись одному из немцев в хвост, он погнал его вниз с такой стремительностью, что тот врезался на полной скорости в землю. А сам Василий едва успел выхватить свой самолет, немного зацепив верхушки деревьев. Он привез на аэродром полный радиатор листвы, но все же его "харрикейн" был целехонек. А машина Лойко, изрешеченная пулями, оказалась в очень плохом состоянии. Техники покачали головой: вряд ли удастся поставить ее в строй. Что делать? Других самолетов не было. Из группы, выходившей на сопровождение штурмовиков в район Валуек, тоже не вернулось два истребителя. Их встретил на малой высоте сильный огонь неприятельских зениток. Один из летчиков выпрыгнул с парашютом из горящей машины и приземлился на своей территории, другой сел в поле, но его "харрикейн" взорвался.
      Боевых машин оставалось совсем мало, поэтому все исправные самолеты собирали в одну группу и вылетали на задание по очереди.
      А враг тем временем упорно рвался к Дону, шел на восток, не ввязываясь в бои за отдельные населенные пункты и обходя очаги сопротивления советских войск.
      Нашему полку снова приказали перебазироваться. На этот раз в Коротояк. Я вел группу, вылетевшую в последний раз на прикрытие отходивших к Дону наземных частей. Возвратимся с боевого задания, заправимся и покинем этот аэродром. Всюду, на сколько хватало глаз, шли по полям и дорогам люди; поднимая густую пыль, двигалась техника.
      Я попытался связаться по радио с войсками, но установленный позывной наземной радиостанции не отвечал. Невдалеке от нас прошмыгнула шестерка "мессершмиттов". Возможно, она не заметила нас, может быть, спешила на другое задание и решила не ввязываться в бой.
      Мы пробыли положенное время в заданном районе и решили возвращаться - уже вечерело. Со снижением, на большой скорости, самолеты пара за парой пошли в сторону аэродрома. Пройдя над его центром, группа взмыла вверх и начала вытягиваться по кругу в цепочку для посадки.
      Я уже выпустил шасси, как вдруг заметил выползавшие из леса прямо на взлетную полосу подозрительные зеленые прямоугольники.
      - Не садиться! - передал я по радио следующим за мной истребителям. Убрать шасси!
      Сомнений быть не могло: на аэродром вышли немецкие танки. "Харрикейны" прошли над ними на небольшой высоте и снова взмыли вверх. Итак, аэродром пуст.
      Наших здесь нет. Видимо, успели сняться. А как быть нам? Выход только один - лететь до запасного. Это не очень далеко, но хватит ли горючего?..
      Мы набрали высоту и легли на курс. К нашему счастью, горизонт был чист ни одного "мессера". В Коротояк наша группа пришла, когда совсем уже стемнело. Аэродром был расположен в красивой излучине Дона, километрах в пяти от небольшой деревушки. Ночью на грузовиках прибыли техники и механики, а также несколько "безлошадных" летчиков.
      С утра установили между полками очередность боевого дежурства. Вылеты следовали один за другим. Ходили прикрывать наземные войска и на разведку. Одну из четверок водил к западу от Острогожска Василий Добровольский. В этот вылет погиб Лукацкий. Добровольский рассказал мне подробности его гибели.
      Самолеты шли на небольшой высоте. Внимание летчиков было приковано к дороге, по которой двигались на восток люди и техника.
      - "Мессеры!" - услышал Василий предупреждение одного из ведомых.
      Вражеские истребители шли с юго-запада. Группа Добровольского начала разворачиваться, чтобы принять бой. Лукацкий шел замыкающим. Услышав предупреждение об опасности, он растерялся и рванул машину слишком резко. Самолет сорвался в штопор. Лукацкий не справился с управлением и врезался в кусты неподалеку от шоссе. Обидная, бессмысленная утрата.
      Воздушные бои стали вспыхивать все чаще. Активность противника в воздухе усиливалась. С утра до вечера небо сотрясалось от прерывистого гула тяжелых бомбардировщиков, начиненных смертоносным грузом. Мы атаковали врага, заставляли его сбрасывать бомбы в степь, но силы были слишком неравны. За последние трое суток нам удалось сбить всего лишь пять бомбардировщиков противника. Наши потери - три самолета и один летчик.
      К концу недели в 191-м полку остался один-единственный "харрикейн", да и тот вскоре сгорел в воздушном бою. В группе с летчиками других полков на нем вылетел капитан Гончаренко. Немцы бомбили переправу через Дон в районе Коротояка. В трудном бою над рекой Гончаренко атаковали два "мессершмитта" и подбили его.
      Так мы остались без единого самолета, и нам приказали переправиться на левый берег Дона.
      Оставшиеся самолеты всех частей, что стояли в Коротояке, были переданы в 436-й истребительный авиационный полк, которым командовал, как я уже говорил, майор Панов. Туда же перевели часть летчиков, в том числе и наших - Василия Добровольского и Павла Шевелева. Трудно было расставаться с ними, ведь мы прошли вместе с первого дня войны. Когда-то встретимся снова? И встретимся ли вообще?
      Мы обнялись, и Добровольский с Шевелевым ушли.
      Во второй половине дня началась переправа. Еще утром на восточный берег Дона была отправлена передовая группа в составе восьми человек. В ее задачу входило обеспечить транспортом личный состав полка.
      Из прутьев и камыша мы сплели небольшие плотики и сложили на них штабные ящики с документами и оружие. Плотики взялись сопровождать до противоположного берега лучшие наши пловцы. После они должны были вернуться на правый берег, чтобы помочь товарищам, которые не умели плавать или плавали совсем плохо.
      Проводив первую группу, мы стали ждать. Время тянулось медленно. До нас доносились выстрелы, грохот разрывов, треск установленных на главной переправе пулеметов. Уж не случилось ли с бойцами что-нибудь на левом берегу?!
      Но скоро мы увидели передвигающиеся в воде темные точки. Течение было сильное, и пловцов снесло далеко в сторону. Мы побежали вниз, помогли им выбраться на берег, набросили на озябшие плечи куртки.
      Минут через пятнадцать начали перебираться через Дон всем составом. К тем, кто не умел плавать, прикрепили по два-три хороших пловца. Остальные, привязав одежду к голове, осторожно спустились в воду.
      Выбравшись на противоположный берег, облегченно вздохнули. Нам казалось, что теперь уже все позади. Сборы были назначены в небольшой рощице, подступившей почти к самой реке чуть ниже переправы. Мы оделись и стали ждать дальнейших распоряжений. Машин еще не было.
      В этот момент снова послышалось гудение фашистских бомбардировщиков. Оно становилось все сильнее и явственнее и вдруг разом захлебнулось в страшных взрывах, донесшихся со стороны переправы. Взрывы следовали один за другим, упруго подбрасывая под нами землю. Потом грохот прекратился, и мы решили, что все кончилось. Однако мы ошиблись.
      - Воздух! - снова крикнул кто-то.
      Я вскинул голову и увидел в вечернем небе низко проползающие над рощицей желтобрюхие "юнкерсы". От бомбовозов отделились черные комочки и со страшным свистом устремились к земле. Все кинулись в стороны. Земля встала подо мною дыбом, и сразу же вслед за этим раздался оглушительный взрыв. Потом земля снова встала дыбом. И снова грохот.
      Наконец "юнкерсы" улетели. Стали считать людей. К счастью, пострадавших среди нас не оказалось.
      Часов в девять вечера в рощице появились грузовики. Ночью мы уже были в Лисках. Противник варварски бомбил этот крупный железнодорожный узел. Над городом висело зарево нескончаемого пожара. Оно то затихало, то разгоралось вновь, вскидывая в небо высокие снопы искр. Осветительные бомбы озаряли все вокруг мертвенно-белым светом. Едва затухала одна свеча, как вспыхивала новая, за нею еще и еще...
      Это была жуткая картина. Мы привстали со своих мест и смотрели на белую степь, на облитый багровым пламенем город. Смотрели стиснув зубы. И каждый думал, что мы еще вернемся на эту землю и будем вгонять в нее фашистскую нечисть. Вернемся, обязательно вернемся!
      Утром, двигаясь к юго-востоку, на Павловск, наши машины обгоняли вереницу повозок. Вдруг кто-то из однополчан обрадованно крикнул:
      - Андрюша! Аравин!
      Иван Бунаков забарабанил по крыше кабины, и, едва машина остановилась, он выпрыгнул на дорогу через борт. Вокруг стояла пыль и ничего нельзя было разглядеть. А когда пыль рассеялась, мы увидели повозку, возле которой хлопотал Бунаков. На ней лежал длинный, худой, обросший щетиной человек с приподнятой на плетенку перебинтованной ногой.
      Мы тут же соскочили с машины и окружили повозку. Трудно было узнать в этом изможденном человеке нашего веселого друга. Только светящиеся радостью глаза говорили, что это Андрей.
      - Ну, теперь мы его не отдадим! - твердо сказал Бунаков.
      Ребята бережно перенесли Аравина в кузов машины. Собрали всю, сколько было, солому и устроили ему мягкое ложе.
      - Теперь ты с нами, - продолжал хлопотать Бунаков возле Андрея.
      Мы поблагодарили пехотинцев за то, что они не оставили раненого летчика в беде, и двинулись дальше.
      Андрей был очень слаб и почти не мог говорить. На очередной остановке его осмотрел наш полковой доктор, военврач 3 ранга Сопов.
      - Ранение серьезное, - сказал он нам. - Хуже всего то, что рана не обработана. - Помолчав, добавил: - Перебито сухожилие правой пятки.
      Аравин смотрел на Сопова с надеждой.
      - Вас нужно госпитализировать, - сказал военврач.- Это ненадолго, но крайне необходимо.
      ...На третий день под вечер мы остановились в небольшом местечке недалеко от станицы Ново-Анненская. Оставив нас на ночлег, Сопов взял автомашину и отправился разыскивать госпиталь.
      Нам раздали по нескольку брикетов пшенной каши и предложили коротать ночь кто как может. Вадим Лойко, Виктор Юштин, адъютант 2-й эскадрильи, младший политрук Николай Абазин и я устроились в копне сена, лежавшей напротив белой мазанки. Беспокоить хозяев постеснялись.
      В станице отдыхали два дня, затем двинулись в Иваново. Перед отъездом пришел приказ командировать еще трех летчиков в 436-й полк. Мы завидовали товарищам: они будут воевать в междуречье, бить врага, нацелившегося на Сталинград! А нас направляют в тыл...
      Часть Алексея Борисовича Панова воевала под Сталинградом и спустя некоторое время была тоже отправлена на отдых и переформирована.
      Впоследствии в этот полк откомандировали и остальных летчиков. Меня назначили заместителем командира 1-й эскадрильи, которой командовал старший лейтенант Николай Матвеевич Головков.
      Глава девятая. У истоков Волги
      В октябре 1942 года 436-й истребительный авиационный полк вооружили самолетами "киттихаук" и доукомплектовали молодежью, только что окончившей ускоренный курс летной школы. Времени для переучивания и освоения новой материальной части было очень мало - уже в конце ноября полку предстояло сражаться с фашистами в условиях суровой зимы на Северо-Западном фронте.
      Совершенно естественно, что ребята, пополнившие нашу часть, тянулись к бывалым летчикам, прошедшим большую школу боевых действий и имеющим на своем счету по нескольку сбитых неприятельских самолетов.
      Однажды во время учебных полетов на аэродроме в Иваново ко мне подошел молодой человек невысокого роста и отрекомендовался:
      - Лейтенант Михаил Галдобин.
      Поздоровавшись, я спросил, что привело его ко мне. Он замялся и начал издалека:
      - Видите ли, после окончания училища я был оставлен в нем инструктором. Мне хотелось на фронт, но меня не отпускали. И вот месяца два назад представился удобный случай. Мне поручили перегнать самолет в Иваново, в запасной авиаполк. Вы же знаете, отсюда боевые части уходят на фронт...
      Михаил Галдобин посмотрел на меня большими доверчивыми глазами.
      - Я хотел, - продолжал он, - сразу понравиться руководителю полетов и приложил все свое мастерство, чтобы лучше выполнить посадку. Авось обратят внимание, думал я. Но моей посадки никто даже не заметил. Напротив, руководитель полетов отругал меня за то, что я несколько дольше обычного задержался на посадочной полосе. Он заводил на посадку молодого летчика, у которого забрызгало маслом переднее стекло фонаря, и я мешал ему...
      - Значит, на фронт так и не попали? - спросил я лейтенанта.
      Он покачал головой.
      Галдобин мне понравился - было в нем что-то располагающее. Искренность, что ли.
      - Значит, все-таки устроились в Иваново?
      - Да. Работаю инструктором. Но я бы хотел на фронт, а меня и отсюда не отпускают. Возьмите меня к себе, - попросил Михаил, краснея всем лицом. Обещаю, обижаться на меня не будете...
      - Хорошо, предположим, что я согласен. А начальство отпустит?
      - Нет, конечно, - ответил лейтенант. - Но ведь есть приказ, согласно которому все летчики-инструкторы запасных полков должны пройти двух, трехмесячную стажировку на фронте.
      Он ждал.
      - Договорились, - сказал я. - Поговорю с командиром полка.
      Галдобин с горячей признательностью пожал мне руку.
      Алексей Борисович Панов, получивший на фронте очередное воинское звание, был здесь же, на летном поле. Я увидел его издалека. Он стоял, широко расставив ноги в аккуратно начищенных сапогах, и разговаривал с незнакомым мне человеком. Я потоптался в сторонке, не решаясь помешать их беседе, но потом все-таки подошел. Подполковник кивнул мне.
      - Знакомьтесь, - и назвал фамилию лейтенанта.
      Оказывается, летчик обратился к нему с той же просьбой, с какой ко мне обращался Галдобин. Панов ответил:
      - Я поговорю с командиром соседнего полка. Может быть, у него найдется вакантное место.
      Летчик поблагодарил подполковника и ушел. Теперь очередь дошла до меня. Я рассказал Панову о своей недавней беседе с Мишей Галдобиным и о том, что был бы не против, если бы этот паренек прижился в нашем полку.
      - Просишь, значит, за него? - в упор спросил Панов.
      - Прошу.
      - А не подведет? Многие хотят на фронт.
      - Думаю, не подведет.
      - Хорошо, верю в твое поручительство. Похлопочу за Галдобина.
      Вскоре Михаила перевели в наш полк.
      Как-то после беседы, которую проводил с молодыми летчиками командир эскадрильи Головков, я остановил уже собравшегося уходить Галдобина и предложил ему летать со мной в паре.
      Галдобин был поражен, он даже сначала не нашелся, что ответить на мое предложение.
      - Поработать придется, - заметил я. - Завтра же начнем тренировочные полеты.
      - Спасибо! Я... очень благодарен вам. Постараюсь приложить все усилия...
      С утра мы были в воздухе. Сначала летали в паре на групповую слетанность, потом переключились на воздушный бой. Пилотировал Миша свою машину хорошо, четко выполнял все фигуры сложного пилотажа.
      Хуже обстояло дело с ведением одиночного воздушного боя. Еще из училища у него укоренились, как и у большинства курсантов, некоторые условности, обеспечивающие безопасность полета. В обстановке воздушного боя эти условности становились помехой.
      Я сразу же обратил на это внимание своего нового ведомого. Михаил был сообразительным парнем и все схватывал на лету. С каждым учебным полетом ошибок у него становилось меньше. И если они появлялись, я неизменно спешил воспользоваться ими и "атаковать" Галдобина, чтобы наглядно показать, как важно все учитывать, быть осмотрительным.
      Пожалуй, самым трудным правилом было то, что ведомый ни при каких обстоятельствах не имеет права отрываться от своего ведущего. Он твой щит и меч.
      Надо прямо сказать, тренировочные полеты были трудными. Летчики вылезали из кабины, как из парной. Но все горели желанием как можно скорее попасть на фронт.
      И вот настал день отлета на фронтовой аэродром. Полк поднялся в воздух.
      Мы следовали эскадрильскими группами на удалении два-три километра друг от друга. В районе Бологое, Выползово попали в сильный снегопад, о котором от метеослужбы не было никакого предупреждения. Подполковник Панов быстро сориентировался в этой обстановке и отдал по радио приказ выйти за облака. Молодые летчики справились с посадкой в сложных метеорологических условиях.
      * * *
      В пункт N в ноябре 1942 года слетелись почти все полки 239-й истребительной авиационной дивизии, сформированной на базе 6-й ударной авиагруппы. Кроме того, там базировались отдельные части воздушнодесантных войск. Такая концентрация людей и техники на одном аэродроме представляла большую опасность в случае внезапного налета авиации противника. Поэтому было принято решение немедленно рассредоточить полки по полевым аэродромам.
      Вернувшись из штабной землянки, подполковник Панов сказал, что нам выделена площадка недалеко от озера Селигер, у самых истоков великой русской реки Волги. Аэродром небольшой, всего тысяча метров вырубленной в сосновом лесу просеки. Посадку производить на нем трудно, поэтому сначала следует слетать на разведку.
      - Полетят со мной Кузнецов, Шевелев и Добровольский, - распорядился Алексей Борисович.
      Взлетели попарно. Понеслись над самыми верхушками деревьев, не набирая высоты, чтобы не дать обнаружить себя противнику. Линия фронта, как объяснил нам Панов, всего в пятнадцати километрах от нового аэродрома.
      Полет длился минут десять. Всюду, на сколько хватало глаз, под нами простирался лес. Сосны, покрытые белыми шапками снега, сверкали на солнце, искрились и переливались всеми цветами радуги. Тут и там среди деревьев попадались белые поляны. У одной из них Панов заложил крутой вираж. Мы последовали за ним. Во время второго виража нам удалось обнаружить подготовленную стоянку для самолетов.
      Так вот он, наш новый аэродром - ничем не примечательная полянка, такая же, как и десятки других, разбросанных по всему лесу вокруг волшебного Селигера. Отличная маскировка. И все-таки осторожность никогда не помешает. Пока первая наша пара шла на посадку, вторая прикрывала ее. Бывает ведь и так: не успеешь ахнуть, как из-за облаков свалится на тебя пара "мессеров".
      Осмотрев вместе с нами аэродром, Алексей Борисович Панов тут же определил места стоянок для каждой эскадрильи.
      - А вот там базируется другая часть, - подполковник указал рукой на противоположную сторону аэродрома.
      - В тесноте, да не в обиде, - заметил Добровольский.
      Мы направились к штабной землянке. Навстречу нам вышел высокий широкоплечий мужчина в черном реглане. Широко улыбаясь, он шагнул навстречу Панову с протянутой рукой.
      - А, соседи! Майор Зимин Георгий Васильевич, - отрекомендовался он. Командир четыреста восемьдесят пятого истребительного полка.
      - Очень приятно. Панов, - ответил наш командир.
      - О вас-то я уже слышал, - все так же улыбаясь, сказал Зимин. - А как вам нравится наш "пятачок"?
      - Хорошо замаскирован, - похвалил Панов. - Но опасаюсь, как бы наши соколы сами себе крылья не пообломали.
      Зимин засмеялся:
      - Пройдут стажировку - привыкнут. Затем он пожал руку каждому из нас и предложил осмотреть командный пункт.
      - А мы как раз туда и направлялись, - сказал Алексей Борисович.
      Зимин первым спустился по крутой деревянной лесенке в землянку, мы последовали за ним. Блиндаж был глубокий и перекрыт тремя слоями бревен. Поверх бревен - еще метра полтора земли. Внутри блиндаж был также выложен сосновыми бревнами, на которых поблескивали капельки янтарной смолы. Свежо пахло землей и лесом.
      Мы сели на расставленные вдоль стен аккуратно выструганные широкие скамейки, и майор Зимин коротко обрисовал нам обстановку на этом участке фронта. Из его рассказа мы узнали, что аэродромов и авиации здесь у противника сравнительно немного. Но истребители у него сильные, имеют отличную подготовку в ведении одиночного воздушного боя.
      - Есть одна интересная деталь, - сказал Зимин, внимательно разглядывая нас. - И вы должны об этом хорошо помнить. Большинство фашистских летчиков, базирующихся на окрестные аэродромы, - из противовоздушной обороны Берлина. Они пока стажируются и применяют довольно своеобразную тактику. От открытого боя уклоняются, норовят подкараулить подбитый или одиночный самолет, возвращающийся на базу. .Подстерегают они нас и у самого аэродрома, когда горючее на исходе, да и боеприпасов, как правило, больше нет... Вот и попробуй от них отбейся.
      - Как шакалы, - метко определил Паша Шевелев.
      - Вот именно! - подхватил Зимин. - Должен сказать, первое время мы их как-то недооценивали. А когда потеряли несколько машин, поняли, что допустили непростительную ошибку. Так что вы сразу учтите наш горький опыт. - Он помолчал и спустя некоторое время добавил: - И еще учтите. Вокруг нас сплошные топкие болота, непроходимая трясина, не замерзающая даже в самые суровые зимы. Сверху посмотреть - все нормально: лесок да кустарник. А под кустарником - беда. Если самолет подбит, садиться негде, на парашюте спускаться тоже некуда - затянет в трясину...