Фронт над землей

      - Выздоравливай побыстрее, - шепнул мне Хасан. - А уж мы с Алексеем Борисовичем что-нибудь придумаем.
      Проснувшись на другое утро, я почувствовал себя значительно лучше, чем накануне, и решил написать домой письмо. Мало ли что могла подумать Анна!
      Подозвал сестру и попросил у нее карандаш и бумагу.
      - Вам же двигаться нельзя, - улыбнулась девушка. У нее были усталые, но ласковые глаза. - Вы продиктуйте, а я сама напишу, хорошо?
      Она присела на угол кровати и, согнувшись над тумбочкой, написала мое послание. Конечно, это было не совсем то, что я хотел. Аня все равно будет тревожиться, увидев незнакомый почерк. Но другого выхода не было. "Через недельку, - подумал я, - мне полегчает, и тогда напишу сам".
      В палате, где я лежал, подобрались хорошие ребята. И это скрашивало будни госпитальной жизни. Те, что поправлялись и уже могли ходить, ухаживали за тяжелоранеными. Обслуживающего персонала в госпитале не хватало, и это все прекрасно понимали.
      Рядом со мной лежал мужчина лет тридцати. У него была в гипсе рука. Мы разговорились, чем он занимался до войны. Оказалось, что он музыкант, пианист и не раз бывал в Ленинграде. Мы часто мысленно путешествовали по городу, вспоминали знакомые места. Он увлекался, с восторгом рассказывал об Эрмитаже, о картинах и о художниках, которых, хорошо знал. Но, случалось, вдруг замолкал среди беседы и долго лежал, уставившись в потолок.
      - Что с вами? - как-то спросил я его. Он грустно улыбнулся.
      - Странное дело. Ведь у меня всей кисти нет. А я только что почувствовал, как двигаются мои пальцы. Словно скользят по клавишам...
      Это был очень мужественный человек. Я хорошо понимал, как ему трудно. Всю жизнь он мечтал стать музыкантом, и все рухнуло сразу: взрыв мины, вспышка, операционный стол - и вот он уже без руки.
      - Я знал одного слепого художника, - горячо прошептал он.
      - И рисовал? - удивился я.
      - Вы в этом сомневаетесь? Конечно, поверить в такое трудно. Но тем не менее это факт, - сказал он убежденно. - Вот увидите, я еще буду играть.
      Я искренно верил, что пианист добьется своего, что я еще приду на его концерт где-нибудь в зале Московской консерватории - после войны, после нашей победы...
      Пока я лежал в госпитале, разные люди прошли через нашу палату. Были стойкие, такие, как мой сосед-музыкант, были и послабее, но им всегда приходили на выручку товарищи, старались поддержать, вселить веру в свои силы.
      В полку меня не забывали. Ибатулин регулярно навещал наш госпиталь. Однажды он привез мне долгожданные письма от жены и родителей. Аня еще не получила моего первого письма, написанного под диктовку медсестрой. Она где-то разыскала газету, в которой писалось про бой 26 декабря. Была там и моя фамилия. Я чувствовал, как ей трудно. Читал и видел между строк ее грустные глаза. Каково ей там одной? Чего ведь только не передумаешь, когда нет весточки от любимого человека. Война!
      Хасан по одному только взгляду понял мою просьбу. Оказывается, у него все уже было наготове - и бумага, и карандаш, и планшет.
      - Сам-то справишься? - спросил он.
      - Думаю, что справлюсь, - сказал я и вынул руку из-под одеяла.
      Пальцы уже отвыкли держать карандаш - почерк был неловкий и ломкий. Я с трудом вывел несколько слов:
      "Дорогая моя! Самое страшное позади. Я уверен, что снова буду летать".
      Позже я узнал, что Аня очень волновалась за меня. Лишь после моей коротенькой записки, нацарапанной на хасановском планшете, она немного успокоилась.
      Отец был сдержаннее, но и в его письме чувствовалась большая тревога. Он справлялся о моем здоровье, интересовался моими боевыми делами и посылал приветы от всех родных и знакомых.
      Порадовала меня весточка от Павла Шевелева. Настоящий друг, и в тяжелой боевой обстановке он нашел время черкнуть мне несколько бодрых и очень теплых слов.
      - Не забывают, не забывают тебя товарищи, - улыбнулся Ибатулин, видя, как просветлело мое лицо.
      Потом он рассказал историю того воздушного боя, который привел меня на эту койку.
      - Наши сбили в тот день пять самолетов противника. Один был подбит и едва унес ноги. Но и мы потеряли двух летчиков и четыре боевые машины... Не вернулся с задания Коля Головков. Никто не видел, что с ним произошло. А пять дней тому назад Вася Добровольский схватился на лобовых с "фоккером".
      - Добровольский?! - я не верил своим ушам.
      - Журавский говорит, что видел своими глазами, - подтвердил Ибатулин. Оба самолета посыпались вниз. Ты ведь знаешь, какой Вася напористый. А тут фриц, видимо, попал тоже из упрямых. Правда, в последний момент "фоккер" пытался отвернуть, но было уже поздно...
      Я никак не мог представить себе, что вернусь в полк и никогда больше не увижу Добровольского. Нашего Васю - весельчака и оптимиста. И Колю Головкова скромного человека, настоящего друга. Не хотелось верить - ерунда, ерунда все это! Но грустные глаза Ибатулина не могли лгать. Они были красноречивее слов. Они говорили о большем - о том, что и самому Хасану не просто далась эта утрата.
      - А твой ведомый Миша Галдобин жив, выпрыгнул с парашютом и попал к партизанам. На днях приедет в часть, - порадовал меня штурман полка.
      Затем он спросил, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь.
      Я сказал, что мне ничего не надо - кормят нас хорошо и у меня только одно желание: поскорее вернуться в строй.
      - Это мы поможем тебе сделать,- деловито сказал Ибатулин. - Ты только сообщи, когда тебе разрешат вставать.
      Он дотронулся рукой до моего плеча и вышел. Я долго еще был под впечатлением его рассказа. Снова всплыли подробности того страшного боя.
      Ночью мне снилось, что я лечу на горящем самолете к земле. Языки пламени пожирают крылья, лижут фонарь, врываются в кабину и обжигают лицо. Я пытаюсь закрыться от них, откидываю назад фонарь и бросаюсь с парашютом вниз - в чернильную бездну. Парашют не раскрывается. Бездна растет и ширится, охватывает полгоризонта. Я не вижу земли и не знаю, когда придет роковая секунда. Она уже близко, я чувствую это. Горячий воздух захватывает дыхание и вот он, долгожданный рывок...
      Проснулся от страшного напряжения, весь в поту. Тускло светится в высоком прямоугольнике окна звездная ночь.
      - Вам трудно? - спросил меня шепотом сосед-музыкант.
      - Ничего...
      Но было все-таки очень трудно.
      Встать с постели мне разрешили только на десятый день. Сначала чувствовал сильную слабость, ходил осторожно, боясь упасть. Но силы быстро восстанавливались- молодой организм брал свое.
      Однажды, когда я в своей разодранной снарядом кожанке, унтах и шлемофоне прогуливался по заснеженной дорожке, над госпиталем появился воздушный тихоход. Он сделал два круга и красиво пошел на посадку. Чувствовалось, что за штурвалом опытный летчик. Мне почему-то вспомнились слова Алексея Борисовича: "Какой бы ни был простой самолет, к нему надо относиться со всей серьезностью и на "вы". Тогда будете летать сто лет".
      До аэродрома было рукой подать - не более километра, и я решил дойти до него, надеясь, что прилетел кто-нибудь из однополчан. Я не ошибся: По-2 пилотировал Хасан Ибатулин. Заметив меня, он издали помахал рукой.
      - Э, да ты совсем здоров! - произнес он, оглядывая меня со всех сторон,
      А я не мог оторвать взгляда от взлетной полосы, где после разбега уходили в небо самолеты. Приятно и так знакомо гудели двигатели.
      Беседуя, мы незаметно подошли к машине, на которой только что прилетел Хасан, и остановились у ее крыла. Я постучал пальцами по туго натянутым расчалкам, погладил отполированную воздухом обшивку.
      - Пока мотор не остыл, надо лететь, - неожиданно сказал Ибатулин как о чем-то уже давно решенном. Я не сразу понял его.
      - Вместе?
      Хасан кивнул.
      Ибатулин помог мне забраться в заднюю кабину, привязал ремнями. По-2, подпрыгивая на небольших неровностях, пробежал по аэродрому и через минуту повис над лесом, со всех сторон подступившим к городку. Внизу виднелась шоссейная дорога, по которой в сторону фронта непрерывным потоком двигались люди и техника. "Да, это не сорок первый, - подумал с радостью. - Такая силища!"
      Необыкновенное чувство охватило меня в воздухе: я снова обрел крылья.
      Внизу показались знакомые ориентиры. Слева от дороги, близ Валдая, проплыло большое озеро, посередине которого виднелся заросший густым лесом остров с притаившимся в глубине его белоснежным монастырем. Мелькнула тригонометрическая вышка, что в пяти километрах от нашего аэродрома.
      Сердце тревожно забилось, когда под крылом побежала прямая как стрела укатанная белая полоса. Самолет плавно коснулся лыжами снежного наста и зарулил на одну из ближайших стоянок. К нам со всех сторон бежали люди. Впереди всех Володя Мусатов, мой механик.
      Выбравшись с помощью друзей из кабины, я увидел Алексея Борисовича Панова, а чуть позади него улыбающихся Павла Шевелева и Вадима Лойко. Все крепко обнимали, целовали.
      Но радость моя была недолгой. Я снова попал на больничную койку. Утешало лишь то, что товарищи были рядом.
      Я не чувствовал себя здесь лишним, ненужным человеком, был в курсе полковых дел. Ребята со всеми подробностями рассказывали мне о проведенных боях, обращались за советом.
      Мой лечащий врач, капитан Леонид Васильевич Баскаков, не возражал против таких посещений. Он считал, что они поднимают бодрость духа, а это не менее важно, чем лекарства.
      Рана на груди заживала сравнительно быстро. Хуже было с рукой. Она вызывала серьезные опасения.
      Заметив мое беспокойство, Баскаков успокоил:
      - Ничего страшного, подождем, пока окончательно заживет рана, и займемся лечебной гимнастикой. Она делает чудеса. Будет и левая работать ничуть не хуже правой. Так что не вешать носа! Верно, Тамара? - обратился он к медсестре, умной, симпатичной девушке, ставшей впоследствии его женой.
      Леонид Васильевич умел убеждать всем своим видом, голосом, взглядом, жестами. Он был человек волевой и решительный. Чувствовалось, что на него можно положиться, что ему можно верить. И я верил.
      Исключительную заботу обо мне проявил замполит полка А. Ф. Горшков и секретарь партийной организации нашей эскадрильи И. С. Бойцов. Однажды Иван Семенович Бойцов пришел принимать взносы и, принес пробитый осколком и залитый кровью мой партийный билет.
      - Скоро заменим, Николай, а пока сделаем отметку в этом, - сказал секретарь.
      Я взял партбилет и ласково провел пальцами по мягкой тепловатой корочке. Он спас мне жизнь, задержав на несколько миллиметров губительный кусок металла, поэтому дорог был вдвойне.
      - Скучаешь? - спросил Бойцов.
      - Конечно. Хотя здесь совсем не то, что в Крестцах, но очень хочется в воздух, Иван Семенович.
      - Еще успеешь, - заверил секретарь. - Надо основательно подлечиться.
      Он просидел у меня почти до самого вечера, рассказывал полковые и фронтовые новости.
      Говорил Иван Семенович неторопливо, негромко, но слова его западали в душу. Мне почему-то всегда казалось, что он прирожденный политработник.
      - Отличился у нас тут без тебя лейтенант Н., - продолжал делиться со мной парторг полковыми новостями. Он назвал фамилию летчика, но мне не хотелось бы раскрывать ее читателям. - За две недели сбил четыре самолета.
      - Четыре? Молодец! - обрадовался я.
      Редко кому за короткий срок удается добиться таких успехов. Но по выражению лица Ивана Семеновича чувствовалось, что он чем-то недоволен и не склонен разделять мой восторг.
      - Молодец-то молодец, да одно плохо, - растягивая слова, сказал он, потерял двух своих ведомых. Ребята неохотно идут к нему в напарники. Воюет он как-то странно, говорят они, да и ведет себя так же. На первый взгляд кажется общительным, веселым парнем. Но только на первый взгляд. На самом деле он, мягко говоря, индивидуалист.
      - Как это понимать?
      - Очень просто. Общительность у него показная. В бою он тоже сам по себе... А ведь воюет вроде хорошо, техникой владеет блестяще, смел, находчив. Да и четыре сбитых самолета о чем-нибудь говорят... А все-таки тревожно на душе, неспокойно.
      Есть в авиации неписаный закон - ведомый защищает ведущего, не дает противнику возможности атаковать его сзади. А так как неприятель чаще всего атакует именно с задней полусферы, то первым под его удар попадает, естественно, ведомый. Стало быть, ведущий тоже обязан защищать своего ведомого, все время помнить о нем, не подставлять его под удар. Лейтенант Н. забывал об этом. Он вспоминал о своем напарнике только тогда, когда самому становилось трудно.
      - Нет у Н. чувства локтя, - немного помолчав, продолжал Бойцов. - Для него самое главное - сбить фашистский самолет. Любой ценой. Вот почему теряет он доверие товарищей.
      Чувствовалось, что парторг много думает о неправильном поведении этого летчика, ищет возможность помочь ему, вернуть в коллектив.
      Под конец Бойцов порадовал хорошим известием:
      - Нашу дивизию представили к гвардейскому званию. По этому случаю в полк собирался прилететь главнокомандующий ВВС Александр Александрович Новиков.
      Утром однополчане встретили главкома и сопровождающих его лиц. Гости посетили и лазарет. Первым вошел генерал Новиков - сравнительно молодой человек среднего роста, плотного сложения, в кожаном реглане и фетровых бурках. За ним следовали командующий воздушной армией Ф. П. Полынин, командир дивизии, начальник особого отдела и Алексей Борисович Панов.
      Главком поздравил меня с представлением к званию Героя Советского Союза и пожелал скорейшего выздоровления.
      - Поправляйтесь быстрее, - сказал он, - и возвращайтесь в строй. А то, не ровен час, запоздаете...
      Сердце радостно забилось. Я понял - впереди большие дела.
      * * *
      ...Весна тем временем вступала в свои права. С южной стороны солнце уже так припекало соломенные крыши, что они начали оттаивать. Робкая капель становилась все веселее; местами, на самом солнцепеке, появились маленькие проталины.
      За три месяца наступательных боев на Северном Кавказе наши войска освободили Чечено-Ингушетию, Северную Осетию, Кабардино-Балкарию, большую часть Ростовской области, Ставропольский край и основную часть Краснодарского края. Развернулись наступательные операции и на Верхнем Дону. Разгромив здесь отборные вражеские части, Красная Армия вышла к границам Украины, освободила значительную территорию на левом берегу Северного Донца, а также часть Донбасса. Превосходство в воздухе теперь явно было на нашей стороне.
      Вскоре часть перебазировалась на новый аэродром, поближе к линии фронта, потому что горючего на обратный полет после выполнения боевого задания едва хватало.
      Наш полк стал называться 67-м гвардейским истребительным авиационным полком, а дивизия - 5-й гвардейской.
      С приходом весны летной работы становилось все больше: день увеличивался увеличивалось и количество боевых вылетов. Пребывание в лазарете стало совсем нестерпимым. Яркое солнце заливало нашу палату, частая капель стучала под окнами, а на пригорках из-под стаявшего снега и прошлогодних листьев пробивалась молодая зелень.
      В один из таких дней ко мне пришли ребята, улетавшие в Красноярск за новыми самолетами. Среди них были Павел Шевелев и Вадим Лойко. Палата сразу наполнилась веселыми голосами, смехом - словно кусочек солнечного дня ворвался в распахнутую дверь. Я тоже старался шутить, хотя, признаться, мне было совсем невесело.
      После отъезда товарищей в лазарете стало еще тоскливее. Я буквально не находил себе места. Комдив решил отправить меня на отдых в армейский санаторий, расположенный неподалеку от Вышнего Волочка.
      Рука моя быстро пошла на поправку. Я уже мог шевелить пальцами и даже слегка сгибал ее в локте. После санатория мне предоставили месячный отпуск.
      И вот я уже в Москве, проездом в Сибирь. Как непохожа столица на предвоенную Москву! Многие улицы перегорожены противотанковыми ежами, у домов мешки с песком, окна затемнены. Но настроение у москвичей бодрое. Бесперебойно работают фабрики и заводы. У репродукторов то и дело останавливаются люди, жаждущие услышать очередную фронтовую сводку.
      Чтобы попасть в Пименовку, где проживали эвакуированные из Ленинграда семьи летчиков, мне предстояло сначала добраться до областного города Кургана, а оттуда километров тридцать пять в сторону.
      ...Деревенька была небольшая, приютилась она в низине, на берегу маленькой речушки. У одного из домов на невысоком плетне сидела девочка в красном платьице.
      Увидев меня, она соскочила с плетня и с криком "Летчик приехал!" бросилась бежать по улице. Так я и не успел спросить ее ни о чем. Красное платьице уже мелькало на другом конце деревни.
      Вскоре меня окружили женщины. В глазах у каждой стоял немой вопрос: "Как там, на фронте?"
      Разговаривая с ними, я все время смотрел по сторонам, ища Анну. И вдруг вдали действительно увидел ее... Она бежала с гумна, раскрасневшаяся, взволнованная.
      - Аня!
      Жена прижалась ко мне и долго не могла оторваться. На своих губах я чувствовал ее слезы.
      Дома нас ждал сильно подросший и изменившийся Женька.
      - Папа, а ты много фашистов сбил? - спрашивал он, сидя у меня на коленях.
      - Бывало, сынок, что и сбивал.
      Аня, глядя на нас, всхлипывала от счастья. А Женька недоуменно поглядывал на нее и, наверное, думал: "Вот ведь какие они непонятные, эти взрослые когда ни папы, ни хлеба не было, мама не плакала, а теперь все есть, а она плачет".
      Эти дни в далекой Пименовке надолго врезались в память. Близкой мне стала затерянная в лесах деревушка, трудовые люди ее и необъятные сибирские дали. Запомнилась беседа с Андреем Степановичем Дерябиным - секретарем обкома, умным, душевным, самоотверженным человеком, и поездка с ним на один из близлежащих заводов. В цехах работали в основном женщины и подростки, но работали они самозабвенно, мужественно...
      Месяц пролетел незаметно. Наступила пора расставания. Аня решила проводить меня до Москвы. Мы мало говорили в дороге, не давала покоя мысль о близкой разлуке.
      В Свердловске купил газету. На первой странице был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза. Машинально прочитал довольно длинный список и вдруг увидел свою фамилию. Перечитал еще раз. Все совпадало, ошибки быть не могло. Мы с Аней скромно отпраздновали это событие, а в Москве я простился с ней и в тот же день выехал в район Курска, где базировался наш полк.
      Первый, кого я встретил, еще не доехав до места назначения, недалеко от города Данков, был Вадим Борисович Лойко. Он уже стал помощником командира полка по воздушно-стрелковой службе. Мы несказанно обрадовались, долго говорили, вспоминали друзей и однополчан, мечтали о нашей победе.
      Еще два дня назад под Данковом был аэродром нашей части, а теперь здесь осталось всего лишь несколько самолетов, остальные улетели на новую площадку под Курск, на аэродром Фатеж.
      По всему было видно: назревают большие события.
      Вадим Борисович предложил мне сделать несколько вылетов на учебно-тренировочном самолете.
      - На новом аэродроме такой возможности, может, и не представится, - сказал он.
      Я с радостью согласился, понимая, что это необходимо: большой перерыв давал себя знать, да и в тактике ведения боя многое изменилось.
      Мы наскоро позавтракали и, прихватив шлемофоны, направились к стоявшему поодаль самолету. Часа через полтора я уже окончательно обжился в кабине.
      - Можно взлетать, - кивнул Лойко.
      Я глубоко вздохнул и не без волнения дослал вперед сектор газа. Двухместный Як-7 вздрогнул и легко побежал по укатанной грунтовой взлетной полосе. Еще несколько минут - и вот мы уже на заданной высоте.
      - Приступать? - спрашиваю я.
      - Давай!
      Так же было когда-то в Каче - еще тогда, когда я был зеленым, необстрелянным юнцом. С трепетно бьющимся сердцем, старательно, как ученик, выполняю одну за другой фигуры пилотажа. И действительно, Вадим остался доволен, даже похвалил меня после приземления:
      - Молодец. Думал, что у тебя получится хуже. Устал?
      - Немного, - признался я, вытирая вспотевший лоб.
      - Это пройдет. А сейчас отдохни, пока заправят самолет. После заправки слетаем еще раз. Не возражаешь?
      Второй полет прошел, на мой взгляд, чище, чем первый. Во время захода на посадку я увидел в стороне на большой высоте идущую на юго-восток группу фашистских бомбардировщиков в сопровождении истребителей.
      - Сейчас их встретят, - сказал Вадим по переговорному устройству.
      После посадки мы еще долго стояли и смотрели в небо. Но бомбардировщики так и не вернулись. Видимо, прошли другим маршрутом или были сбиты.
      Мы сели на траву и подробно проанализировали мой полет. Вадим сделал несколько интересных замечаний, кое-что заметил и я сам.
      - А теперь, - сказал Лойко, - бери боевой самолет, лети самостоятельно.
      - Так-то сразу?
      - Справишься, - успокоил Вадим. - Будь только осмотрительнее.
      Мы подошли к машине. Техник доложил, что к полету все готово. Проверив материальную часть, я сел в кабину, закрыл фонарь и осмотрелся. Все знакомо и понятно до мельчайших деталей: тумблеры, рычаги, кнопки, стрелки указателей. Запустил двигатель и через несколько секунд уже был в воздухе.
      Сделав один полет в зону и два по кругу, я зарулил на стоянку. Вадим подошел ко мне и удовлетворенно сказал:
      - На сегодня хватит. А что касается дальнейших планов, то я представляю себе все вот как. Завтра-послезавтра полетаем на воздушный бой. Тебе это крайне необходимо после большого перерыва. А потом уже сможешь понемногу вместе с летчиками ходить на задания. Изучишь повадки неприятеля, новое в его тактике. Словом, будешь втягиваться.
      Мы вернулись в землянку. Вадим предложил мне лечь на койку и немного отдохнуть. Сам сел верхом на стул и, Дымя трубкой, продолжал говорить о подвигах коммунистов и комсомольцев, посвящать меня в специфику ведения воздушного боя на этом участке фронта.
      - Ты, конечно, еще ничего не слышал о том, как здесь отличился Володя Елисеев. Возвращаясь с задания, наши летчики на подходе к Курску встретили восемнадцать вражеских бомбардировщиков под прикрытием истребителей. Вступили в бой, применив новый способ борьбы с "юнкерсами". Наши были выше фашистов. Чтобы легче удерживать самолет на пикировании, Володя подал команду "Выкрутить триммеры". Истребители, как на полигоне, пара за парой почти отвесно понеслись вниз. Маневр этот поставил в очень затруднительное положение стрелков вражеских бомбардировщиков. Стрелять приходилось чуть ли не вертикально вверх. А это представляет определенные трудности. В то же время неподвижные огневые точки, расположенные вдоль оси бомбардировщиков, при этом молчали.
      Немцы надеялись подловить наших летчиков на выходе из атаки, но этого не произошло. Ребята на огромной скорости пронзили строй бомбардировщиков сверху. После атаки группы лейтенанта Левко, повторившей маневр Елисеева, два "юнкерса" загорелись и рухнули в лес. Однако остальные продолжали лететь, сохраняя строй. Тогда Елисеев обрушил весь огонь на флагмана и поджег его. Остальные фашисты дрогнули и бросились в разные стороны, накрывая бомбами свои войска.
      - А как же вражеская группа прикрытия? - поинтересовался я.
      - Ее связали боем летчики группы А. Б. Панова: Латышев, Новичков (в начале 1944 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза), Федорчук, Калабин и Алексеев. Так что ей было не до "юнкерсов". - Лойко немного помолчал и добавил: - Правда, были и у нас потери. Подбили и машину Панова. Сам он перетянул линию фронта, посадил самолет на фюзеляж и по радио продолжал руководить боем. Иван Колабин сбил в этой схватке на встречных "фоккера". Немцы ушли на свой аэродром без трех бомбардировщиков и одного истребителя.
      Времени у нас было много, и Вадим Борисович Лойко обрисовал мне, в меру своей осведомленности, обстановку в районе Курской дуги:
      - Немцы сосредоточивают здесь мощный авиационный кулак, стягивают лучшие авиационные соединения и части. Кстати, имей в виду, что у них появились модернизированные бомбардировщики "Хейнкель-111", двухмоторные штурмовики "Хеншель-129", новые истребители "Фокке-Вульф-190А".
      - А наши силы? - спросил я. - Неужели у нас меньше авиации, чем у них?
      Вадим пожал плечами и улыбнулся:
      - Таким, как мы, Коля, сие не положено знать. Правда, я встречался с летчиками не только из 16-й воздушной армии, но и из 2-й, 17-й, а также из АДД. Кроме того, отсюда недалеко резервный Степной фронт, в распоряжении которого имеются соединения 5-й воздушной армии. Как видишь, силища внушительная. А что там еще в резерве - знает лишь Ставка Верховного Главнокомандования. Впрочем, давай-ка послушаем радиосводку.
      Я включил в сеть штепсель репродуктора. Диктор говорил об успехах наших войск на Кубани, северо-восточнее Новороссийска, севернее Чугуева, западнее Ростова-на-Дону, на Ленинградском и Волховском фронтах.
      - О Курске, Орле и Белгороде ни слова, - заметил Вадим. - И это вполне понятно. Идет подготовка к решающей битве. Наши воздушные разведчики летают в тыл врага днем и ночью, вскрывают места сосредоточения и состав его ударных группировок, базирования авиации, характер оборонительных укреплений, опорные пункты, расположение артиллерийских позиций и резервов, а также систему ПВО. АДД тоже не спит: выполняет задачу по срыву железнодорожных перевозок противника... Так что, Коля, скоро загудит, заполыхает земля Курская и Орловская, и не будет, - Вадим стукнул кулаком по спинке стула, - не будет на ней спасения пришельцам!
      Мы еще долго говорили в этот вечер о предстоящих боях, о товарищах, с которыми не страшны никакие испытания, мечтали о нашей победе.
      А через несколько дней, проверив мою летную подготовку, капитан Лойко дал мне "добро" на вылет к Курску.
      Грандиозные события, о которых речь пойдет во второй части книги, были уже не за горами.