– Я не скажу вам больше ничего, сэр. – Ханна улыбнулась. – Именно таинственностью, меня окружающей, я отчасти обязана своей здешней популярности. Неужели вам хочется сдернуть эту вуаль тайны?
– Ни в коей мере, мадам! – Глаза у него были теплого карего цвета, и взгляд их в настоящую минуту был серьезный и внимательный. – Но узнать вас как женщину… это совсем другое!
– Посмотрим, – проговорила Ханна несколько застенчиво. Потом отвернулась и добавила: – Не желаете ли выпить со мной вина, сэр?
– Благодарю вас. С удовольствием.
Ханна налила вина себе и гостю, и они уселись перед камином. Стоял холодный вечер, и у огня было очень хорошо.
Грант поднял свой стакан.
– За ваше здоровье, миледи.
Они выпили. Ханна немного волновалась перед свиданием, но вино сняло ее внутреннее напряжение, и теперь она радостно предвкушала предстоящий вечер.
– Эти женщины Новой Англии, о которых вы упомянули, сэр… вы, наверное, знали многих из них? – спросила она кокетливо.
– Ах, нет, боюсь, что не многих. – Грант вздохнул. – Они холодны, к ним трудно приблизиться.
– Но южанок вы таковыми не считаете?
– Леди у нас на Юге страстны и щедры по натуре. Я всегда встречал именно таких. – Теперь его взгляд сделался смелым и пылким.
В дверь постучали. Ханна откликнулась, и вошли две служанки, неся подносы, на которых дымились тарелки с ужином. Они расставили все на маленьком, покрытом скатертью столике, который стоял в углу комнаты.
Ханна и ее гость сели друг против друга за стол, освещенный свечами. Ужин был в южном стиле: сладкий картофель, соленая ветчина, горох, кукурузные лепешки, которые, как решила Ханна, Бесс приготовила собственноручно. Венчал все это восхитительный пудинг.
Грант ел с наслаждением.
– Ах, домашняя стряпня! – Он вздохнул. – Мне так не хватает ее в Бостоне. Здесь все вываривают до невозможности. Признаюсь, именно ваша кухня, мадам, привлекла меня поначалу в ваше заведение. Потом, конечно… – Он оторвался от еды и посмотрел на молодую женщину. – Потом я услышал ваш сладостный голос, увидел вашу красоту. И пропал.
– Вы чрезмерно льстите мне, сэр, – сказала Ханна, опустив глаза.
– Это не лесть, мадам. Это правда, клянусь вам. – Он потянулся через стол и легко сжал ее руку.
Когда с ужином покончили и убрали со стола, Ханна проводила обеих служанок до двери и незаметно заперла ее за ними.
Потом повернулась к Гранту, расположившемуся у огня.
– Глоток бренди, сэр?
Он пошевелился и оглянулся на нее с несколько неуверенным видом.
– Уже довольно поздно, мадам.
– Вовсе нет. Я редко ложусь раньше полуночи.
– В таком случае я принимаю ваше предложение.
Наполнив бренди два бокала, Ханна почувствовала, что ей тепло и хорошо и что она страстно жаждет наслаждений. Когда Грант увидел, что Ханна тоже выпила бренди, брови его взметнулись, но он промолчал.
На этот раз она подсела к нему поближе. Он смущенно съежился, но не отодвинулся. А у Ханны слегка закружилась голова – она впервые выпила столько вина со времени больших балов в «Малверне».
Бренди развязало Гранту язык, и гость принялся болтать о Южной Каролине; очевидно, он страшно тосковал по родине. Ханна почти не слушала его, устремив взгляд на пламя и делая время от времени подходящие замечания.
Внезапно Грант выпрямился, взгляд его упал на тикающие часы, стоящие в углу.
– Мадам! – воскликнул он. – Тысяча извинений! Уже поздно, очень поздно. Я слишком злоупотребил вашим гостеприимством…
– А почему вы должны уходить? – прошептала она. – Вы – мой гость, а я еще не просила вас удалиться. – И рука молодой женщины слегка задержалась на его колене; Ханна повернула голову, лежавшую на спинке диванчика, губы ее были зовуще близки.
Он внимательно посмотрел ей в глаза – они были совсем рядом – и сглотнул. Потом издал звук, похожий на стон, и обнял Ханну, припав к ее губам. Поцелуй был несколько неуверенный, и Ханна почувствовала, что тело Гранта напряглось. Казалось, он хотел, чтобы она дала ему отпор. Но вместо этого Ханна пылко вернула ему поцелуй и погладила его по спине. Грант не носил парика. Ханна запустила пыльцы в его длинные каштановые волосы и еще теснее прижала его губы к своим.
Вскоре она несколько отодвинулась и прошептала ему на ухо:
– Почему бы нам не пойти в спальню, Грант? Там гораздо удобнее.
– Но, мадам, я не хочу злоупотреблять столь недолгим знакомством… – слабо запротестовал молодой человек. Он говорил словно оцепенев, язык его от страсти стал неповоротлив.
Ханна поднялась и потянула его за собой.
– Пойдемте, Грант.
Он слепо двинулся за ней. Держался то робко, то смело, и Ханне пришлось раздеваться самой и даже помочь раздеться ему.
Только позже Ханна осознала, что, погрузившись в розовую дымку желания, она манипулировала Грантом, как ей хотелось.
В постели Грант оказался на высоте; его собственное желание помогло ему удовлетворить партнершу. И Ханна погрузилась в глубокий сон.
Когда она проснулась, он уже оделся и ушел.
И ни Ханна, ни «Четверо за всех» никогда больше не видели Гранта Эндикотта.
Когда Ханна рассказала обо всем Андре, он разразился хохотом.
– Не были ли вы несколько… э-э-э… агрессивны, дорогая леди?
– Возможно, – ответила она, опустив глаза. Потом взглянула ему прямо в лицо и хвастливо заявила: – Но теперь я самостоятельная женщина! Никакой мужчина не может распоряжаться мной. Я уже не Ханна Маккембридж, служанка, работающая на постоялом дворе по договору, и девка для развлечений. Не Ханна Вернер – игрушка плантатора! Я – Ханна, черт побери! Ханна!
– Может быть, оно и так, мадам, может быть, и так. – Андре теперь говорил серьезно, поборов желание смеяться. – Но я не уверен, что джентльмены с Юга отнесутся к этому благосклонно. Равно как и джентльмены из Новой Англии.
Насчет последнего Андре ошибся. Некто Джошуа Хоукес, капитан Джошуа Хоукес, доказал, что по крайней мере относительно одного представителя новоанглийских джентльменов Андре был не прав. Капитан Хоукес родился и вырос в Новой Англии.
И именно Джошуа Хоукеса ждала теперь Ханна, занятая расчесыванием своих волос.
Раздался оглушительный стук в дверь, и Ханна, подняв голову, радостно улыбнулась. Капитан Джошуа Хоукес всегда объявлял о своем появлении со смаком. Впрочем, со смаком он делал все.
Молодая женщина поспешила к двери и распахнула ее перед высоким, широкоплечим, чернобородым человеком, который почти упирался головой в притолоку.
– Джош! Я даже не знала, что твой корабль в Бостоне, пока не получила твое послание!
Тот вошел в комнату, раскатисто смеясь, и ногой захлопнул за собой дверь. Потом он сгреб Ханну в охапку и высоко поднял ее вверх.
– Я и сам не знал, девочка. Вышли из Бостонской гавани, а через два дня – хорошая течь в трюме, пришлось вернуться и стать на ремонт. Иначе Джошуа Хоукес уже кормил бы рыбок. Тебе бы ведь этого не хотелось, девочка?
Она отозвалась со смехом:
– Нет, Джош, дорогой, ни за что на свете мне бы этого не хотелось. Хотя, должна сказать… – Ее руки пробежали по его широкой мускулистой спине. – Для рыбок ты был бы лакомым кусочком!
– Ага, это точно. – Он отпустил Ханну и бодро потер руки. – А где бренди, Ханна, девочка? На улице чертовски холодно!
– Бренди, где всегда.
С огромной нежностью смотрела она, как он прошел по комнате к буфету, стуча по полу моряцкими сапогами. Взяв бутылку бренди, он налил полный стакан и выпил до дна.
Иногда, находясь в обществе Джошуа, Ханна вспоминала Майкла. Конечно, ничего элегантного во внешности. Джошуа Хоукеса не было; она никогда не видела, чтобы он был одет во что-то, кроме грубой одежды моряка, и обут во что-то, кроме таких же грубых сапог. Он ел, пил и занимался любовью с огромным удовольствием. Но у него была черная борода, у него были блестящие черные глаза, – и этого оказалось достаточно, чтобы заставить ее подумать о Майкле. Таким он был, когда она увидела его впервые, когда он изображал пирата по прозвищу Танцор.
Джошуа уложил ее в постель через час после того, как в первый раз вступил в ее личные апартаменты. Он командовал кораблем, который доставлял провизию в «Четверо за всех» из Виргинии и Каролины. До того Ханна видела его два раза на борту, когда приезжала заказать то, что ей нужно купить на Юге.
В третий раз они увиделись, когда он явился в трактир получить причитающиеся ему деньги. Он пил бренди, сидя в общем зале, смотрел ее выступление, а потом послал наверх записку о том, что хотел бы с ней увидеться. Ханна попросила Джона провести капитана наверх, полагая, что речь пойдет о деньгах.
Но едва они уладили деловые вопросы, как Джошуа подхватил ее на руки и понес в спальню. Он положил Ханну на кровать, задрал юбки и овладел ею. Поначалу она сопротивлялась. Но само сопротивление ее возбудило, и когда он оказался на постели рядом с ней, она выгнулась ему навстречу, объятая страстью!
Потом, когда все кончилось, он, охваченный дремотой. признался, что намеревался поступить так с самого начала.
– Я пришел сюда не только по делу, – сказал он, раскатисто смеясь. – И смотрел на тебя, когда ты пела, девочка. Ты разбудила во мне дьявола.
– А если бы я закричала?
Он удивился:
– Не знаю. Мне и в голову не пришло, что такое может быть.
Ханна не могла удержаться от смеха. Такой он был, Джошуа Хоукес, – прямой, без всяких сложностей и тонкостей. Как буйвол.
Особенной любви у них не было, только взаимное уважение и нежность да еще нечастые постельные забавы, которые доставляли такое же удовольствие Ханне, как и Джошуа, и при этом никто не обещал и не требовал впутывать сюда какие-то чувства.
Покончив с бренди, Джошуа подошел к Ханне:
– Ну, девочка?
Она отозвалась, уперев руки в бедра:
– Ну, Джош?
Он раскатисто рассмеялся. Ласково обхватив ладонями лицо молодой женщины, он поцеловал ее. Руки у него были грубые, покрытые мозолями от работы с корабельными снастями, но при этом удивительно нежные. От него исходили запах и вкус моря, и Ханна почувствовала, что тело ее отзывается на его поцелуй.
– На этот раз тебя не нужно нести на руках, девочка?
– Ага, Джошуа. Совсем не нужно.
Держась за руки, они вошли в спальню. Лежа в постели, Ханна смотрела, как он раздевается, и, как обычно, пришла в восторг. Тело его своей мощью напоминало дуб, и Ханна представила Джошуа на палубе корабля в шторм. Он твердо стоял на ногах и выкрикивал команды сквозь завывания ветра.
В следующее мгновение это видение исчезло, он подошел к ней и взял ее – с огромной нежностью, но при этом страсть его была и яростной, и требовательной, вызывающей в Ханне ответную страсть. В самый разгар страсти он опустил лицо и поцеловал ее, и Ханна мимолетно подумала о Майкле – каково было бы, если бы он поцеловал ее, будучи с бородой. Потом все утонуло в наслаждении, и мысли о Майкле Вернере исчезли.
Когда утихли последние восторги страсти, Ханна тихонько спросила:
– Сколько ты пробудешь в порту, Джош?
– Рабочие обещали заделать течь к концу дня, значит, я отчаливаю с утренним отливом.
Ханна подкатилась к нему и положила руку ему на грудь.
– Значит, мы должны как следует использовать оставшееся время, верно?
Он громко рассмеялся.
– Ты такая жадная девочка, а?
– Дама капитана должна пользоваться тем недолгим временем, которое ей дается, – проговорила Ханна с притворной скромностью.
– Ага, вот именно, девочка! Ясное дело, должна!
И, продолжая смеяться, он обнял ее.
Глава 22
Эймос Стрич прекрасно устроился в Бостоне. Через два года после своего внезапного отъезда из Уильямсберга он уже процветал, кошелек его вновь стал тугим. Конечно, одновременно с ним потолстел и он сам, и приступы подагры снова терзали его. От проклятых новоанглийских зим состояние его только ухудшилось. Однако Стрич полагал, что эти неудобства – приемлемая плата за процветание.
Приехав в Бостон, он случайно кое-что узнал. Пиратские корабли бежали от берегов Каролины и Виргинии, испуганные неожиданной расправой с Черной Бородой и его шайкой, однако дальше, к северу, по-прежнему можно было сбывать спиртное, награбленное на торговых судах.
Через пару недель Стрич завязал полезные связи с владельцами пиратских кораблей на предмет торговли спиртным. Они очень обрадовались возможности заиметь торгового посредника, ибо опасались в открытую появляться на берегу, потому что и до них уже дошли вести о судьбе Черной Бороды.
Никаких трудностей при заключении сделок с хозяевами постоялых дворов в Бостоне у Стрича не было. Врожденные инстинкты жителей Новой Англии подсказывали им, что подобные сделки выгодны, только у немногих заговорила совесть, и они отказались косвенно поддерживать пиратов.
Через год с небольшим Стрич преуспел настолько, что накопил сумму, достаточную для покупки собственного заведения. Оно находилось на окраине Бостона, на почтовом тракте, ведущем на Юг. После чего он отказался от посредничества между пиратами и хозяевами постоялых дворов и зажил как джентльмен-хозяйчик…
Он сразу переименовал заведение, назвав его «Чаша и рог». В Новой Англии нельзя было купить рабов, а те немногие слуги, которых можно было нанять, стоили очень дорого. Это его сильно раздражало, но делать было нечего. Слуги у него не задерживались. Когда Стрича охватывал очередной приступ ярости и он угрожал им палкой, они, как правило, тут же убегали. А поскольку Стрич был уверен, что эти люди постоянно что-то крадут у него, то вечно пребывал в дурном расположении духа. К счастью, кухни здесь из-за холодного климата помещались в самом здании, и, поскольку Стрич старался быть одновременно повсюду, следя, чтобы слуги не слонялись без дела, это было удобно. Нечего и говорить, что у своих работников он не пользовался симпатией. Однако он хорошо знал, как содержать постоялый двор, – лучше, чем какой-либо хозяйчик в Бостоне, – и был уверен, что его ждет удача.
Он слышал, что к югу от Бостона открылся новый трактир, «Четверо за всех», но не обратил на рассказы о нем никакого внимания. В конце концов, это заведение находится в нескольких милях от него, а значит, и повредить ему не может. Он равным образом не обращал внимания и на рассказы о том, что там дают представления и поет какая-то девчонка. Он считал, что это глупо. По его мнению, люди приходят в кабачок, чтобы выпить, может быть, перекусить и посплетничать с собутыльниками, ну, еще перекинуться в картишки. А если посетители будут слушать, как кто-то устраивает кошачий концерт, это отвлечет их от того, зачем они пришли. И Стрич выкинул из головы мысли о новом трактире, убедив себя, что ему не о чем беспокоиться.
Однако он вскоре заметил, что дела его пошатнулись. С каждым вечером посетителей становилось все меньше и меньше.
Как-то холодным майским вечером Стрич стоял у камина, грея спину, когда в трактир вошел один из его постоянных посетителей, некто Фрай. Ему было за сорок, он был почти так же толст, как и Стрич. Фрай подошел к хозяйчику и ухмыльнулся:
– Добрый вечер вам, сквайр Стрич!
– Я что-то не видел вас в зале два последних вечера. Заболели, что ли? – хрюкнул Стрич.
– Нет, эти вечера я провел в том новом трактире на почтовом тракте, «Четверо за всех».
– Какого это черта вы решили проделать такой путь ради глотка рома?
– Услышал о леди, которая дает там представления.
– Как можно называть леди какую-то девку из трактира?
– Эту можно. А потом, как ее еще называть? Никто не знает ее имени. А если кто и знает, так не говорит. И хорошенькая же она! Поет, как птичка, ей-богу. А какая у нее грудь! Хочется тут же взять и схватить за нее! Право слово!
Стрич нахмурился.
– Вы говорите, у нее нет имени? Как-то странно.
– Может, это вам и кажется странным, но не тем, кто приходит ее послушать, – весело сказал Фрай. – А валят туда толпами. Я был дважды и всякий раз не мог найти местечка, где бы пристроить свой зад. Пришлось стоять.
– Не могу взять в толк, зачем это нужно ходить в трактир, чтобы слушать песенки какой-то девки, – проворчал Стрич. – Они только мешают человеку пить.
– Это потому, что вы ее не видели. – Ухмылка Фрая стала шире. – Кроме того, там подают другие блюда. Они называют это южной кухней.
По телу Стрича пробежал холодок.
– Южная кухня? Здесь, в Бостоне?
– Точно. Неплохо, кстати, – для разнообразия. Очень вкусно. А клиенты набрасываются на эту еду, как медведи на мед. И потом, очень может быть, что из-за всех этих разговоров насчет оспы люди рады хоть на время выбраться из города.
Стрич выждал еще две недели, со страхом замечая, что его заведение все больше и больше приходит в упадок. Частенько он, стоя в дверях, смотрел, как его бывшие завсегдатаи проезжают мимо «Чаши и рога», торопясь в южном направлении.
Конечно, слова Фрая насчет эпидемии черной оспы в Бостоне могли иметь под собой какое-то основание. Слухи о бедствии росли с каждым днем. Стрич почти не обращал на них внимания – мало ли что приходится слышать в трактире.
Наконец он решил, что должен сам побывать в этом новом заведении. Он все еще был уверен, что это временная прихоть, что охотникам выпить скоро надоест слушать пение какой-то девки. Но что-то засело у него в голове, что-то, чего он не мог определить.
Ему не хотелось оставлять «Чашу и рог» без надзора даже на один вечер. Но ничего не поделаешь, не съездить тоже нельзя.
Верховой лошади у Стрича не было; он был столь тучен, что не смог бы сесть в седло. Стало быть, ко всему прочему ему пришлось еще потратиться и нанять на весь вечер экипаж. Он подумал было попросить кого-то из знакомых подвезти его, но ему не хотелось, чтобы стало известно – Стрич, мол, заявился в новый трактир поглядеть, что и как.
Приехав к «Четверым за всех», он был удивлен и огорчен при виде большого числа лошадей, колясок и других экипажей. Он посидел немного в экипаже, читая замысловатую вывеску и слегка посмеиваясь. Вывески на трактирах Бостона и его окрестностей казались Стричу чересчур причудливыми и поэтому не нравились. Но кое-что он все-таки у них перенял – все буквы в названии «Чаша и рог» были теперь огромными и яркими.
Было начало июня, и стало немного теплее. Однако Стрич, не желая, чтобы его узнали и осмеяли, надел парик с длинными локонами, треугольную шляпу, опущенную низко на глаза, и просторный плащ. Выбравшись из экипажа, он прикрыл плащом лицо до подбородка и вошел, хромая, в трактир.
Он увидел довольно большой зал, переполненный посетителями, и его подагрические суставы пронзила острая боль.
В противоположном конце помещения находилось нечто, доселе не виданное Стричем. Там соорудили что-то вроде помоста, возвышающегося фута на два над полом. Пока помост был пуст, если не считать стоящего на нем клавесина. По обеим сторонам помоста с потолка до пола свешивались две муслиновые занавески шириной примерно в шесть футов.
«Какая трата места», – подумал Стрич, усмехаясь.
Сколько там можно было бы поставить столов, стульев, скамеек! И все-таки он не мог отрицать, что толпа посетителей произвела на него угнетающее впечатление.
Он протолкался к стойке, тыча в посетителей своей палкой. Молодой человек за стойкой смутно напомнил ему кого-то. Юноша был очень занят, он наливал посетителям напитки и постоянно наклонялся к стойке. Две служанки, находившиеся в зале, едва успевали справляться с заказами.
Наконец Стрич получил кружку пива, расплатился; молодой человек в баре так ни разу и не взглянул на него.
Держа кружку высоко над головой и снова прокладывая себе путь с помощью палки, Стрич направился к скамье у входной двери. Найдя там свободное местечко, он уселся и принялся понемногу отхлебывать пиво, чтобы хватило подольше.
Вскоре бар закрылся, обе служанки и молодой человек, стоявший за стойкой, обошли помещение, задув почти все свечи. Зал погрузился в полумрак. Потом юноша исчез за занавесками, но тут же появился снова, неся в руках хрустальный канделябр с горящими свечами, и поставил его на клавесин.
Юноша поднял руки, и публика смолкла.
– Месье Андре Леклэр! – объявил он.
На помост взошел элегантно одетый человек в снежно-белом парике; раздались хлопки, человек поклонился и сел за клавесин. Он заиграл легкую, воздушную мелодию. Стрич презрительно фыркнул в свою кружку, – он ничего не понимал в музыке, которая, на его взгляд, была пустой тратой времени.
Музыка еще не закончилась, когда на свободное место рядом со Стричем скользнула какая-то фигура. Скосив глаза, Стрич увидел крупного человека с большой черной бородой, одетого как моряк.
Музыка замерла, и Стрич снова посмотрел на помост. Мужчина в пышном парике отступил вправо, исчез за занавесью. По залу прошелестел вздох ожидания. Потом человек снова вышел на помост, ведя высокую женщину с волосами цвета меди и пышными формами. Ее появление посетители приветствовали шумными аплодисментами.
Стрич задохнулся, издав какое-то шипение; он подался вперед и быстро заморгал, не веря своим глазам. Если бы он как следует выпил, то решил бы, что пьян и ему мерещится. Но всего полкружки пива…
И тут женщина запела, и Стрич понял, что ему ничего не померещилось. Девка на помосте – Ханна. Ханна Маккембридж! Он сидел ошеломленный, потрясенный, не веря самому себе. Мало-помалу его охватывала ярость. Сердце заболело, и Стричу показалось, что его сейчас хватит удар.
И все это из-за того, что он не мог броситься туда, на помост, чтобы схватить ее за горло и сжимать, сжимать эту белую шею, пока девка не испустит дух.
Неужели эта проклятая баба из его прошлого будет идти за ним по следу до конца его дней?
Кровь стучала у него в ушах, в глазах все расплывалось. Ее голос доносился словно из дальней дали:
Любовь моя мила, скромна,
С фиалкой я сравню ее —
Один я знаю, где она
Цветет, сокровище мое.
Пусть роза дерзкая в саду
Доступна всем – моя любовь
Лишь мне верна, я к ней иду
Один, любуюсь ею вновь.
Когда песенка кончилась и раздались аплодисменты и хвалебные возгласы, человек, сидевший рядом со Стричем, ткнул его локтем в бок.
– …девчонка великолепна, вы согласны, сэр?
– Что? – Стрич оглянулся на него, прищурившись. Бородач ухмылялся. Кивнув в сторону помоста, он повторил:
– Я говорю, девочка великолепна, разве не так?
– Да-да, – промямлил Стрич. Потом с усилием преодолел оцепенение и спросил: – А не Ханной ли ее зовут?
Бородач пристально взглянул на Стрича.
– Ага, Ханной. Откуда вы знаете? – Тут он раскатисто рассмеялся. – Я говорил девочке, что ее тайна сохранится недолго.
Избежав необходимости отвечать, Стрич вновь обратил пылающий взор на свою бывшую служанку, запевшую новую песенку. Стрич не слышал ни слова. Его взгляд впился в это ненавистное лицо, обрамленное рыжими волосами. Весь мир, казалось, перестал существовать для Стрича. Никогда в жизни в его жилах не бушевала такая ненависть!
Ханна спела третью песенку, потом мило поклонилась в ответ на бурю оваций. Не обращая внимания на требования продолжить, она убежала за занавес. Стрич смутно отметил, что бородач моряк, встав со своего места, с небрежным видом пробрался вдоль правой стены к помосту. Там он задержался, огляделся, – а потом быстро скользнул за занавес и исчез из виду.
Стрич сидел, держа в руках пустую кружку, мысли его ползли и извивались, словно ядовитые гады в гнезде.
Наверху Ханна у туалетного столика расчесывала волосы и поджидала, когда раздастся знакомый стук в дверь.
И он раздался – громоподобный грохот.
Она вскочила и побежала открывать. Вошел Джошуа. Ханна приподнялась на цыпочки и поцеловала его.
– Здравствуй, Джош, дорогой. Рада тебя видеть.
– Я тоже рад, девочка, в самом деле рад! Теперь плавание кажется мне под конец все длинней и длинней, потому что мне не терпится повидать тебя.
– Всегда можно оставить море, – серьезно сказала она, – и найти работу на суше.
– Ага, тебе это было бы по душе, а? Взять и принайтовить человека к берегу, а человек-то ничего, кроме моря, не знал, с тех пор как был еще мальцом.
– Да нет, Джош! Что ты! Я просто пошутила!
– Знаю, девочка, знаю.
Огромные ручищи схватили Ханну под мышки; Джошуа поднял ее и закружил в воздухе, при этом он ударом ноги захлопнул дверь.
– А знаешь, твоя тайна уже раскрыта. – Джошуа поставил Ханну на ноги и направился к буфету, где стояло бренди.
– О какой из моих тайн идет речь?
Джошуа налил бренди в стакан и сделал добрый глоток.
– Твое имя. Когда я слушал твое пение там, внизу, какой-то человек спросил, не Ханной ли тебя зовут.
– Ну что же, я предполагала, что навсегда это сохранить в тайне не удастся. – Ханна пожала плечами. Сообщение Джошуа ее не очень обеспокоило. Время шло, ничего нехорошего не происходило, и ей начало казаться, что стена таинственности, которую она с таким трудом возвела вокруг себя, действительно ни к чему, как и говорил Андре.
Покончив с бренди, Джошуа подошел к ней, ласково улыбаясь.
– Сегодня у меня мало времени. Я смогу побыть у тебя недолго.
– Ты всегда торопишься, – насмешливо заметила молодая женщина. – В жизни не видела, чтобы человек так торопился.
– Ну, не всегда же, девочка. Ты ведь не можешь с этим не согласиться, а?
И словно в доказательство этих слов он ласкал ее нежно и мучительно медленно. При этом Ханну смутило, что в эту ночь в его движениях появилась новая, небывалая страстность.
Достигнув высот наслаждения, они лежали, крепко обнявшись; Ханна положила голову на плечо Джоша; все ее смущение развеялось.
– Должен сообщить тебе плохую новость, девочка. – Джошуа тихо засмеялся. – А может, она окажется для тебя и хорошей – кто знает?
Ханна подняла голову.
– Что это за новость, Джош?
– Скоро я не смогу радовать тебя своим появлением. Меня не будет месяцев шесть, может быть, и больше.
– Шесть месяцев! – огорченно воскликнула молодая женщина. – Почему, Джош? Что случилось?
– Ничего особенного. Я мечтал об этом довольно давно. – Он привлек ее к себе. – Я нанялся в капитаны корабля, идущего в Ливерпуль. Вот почему я уйду пораньше – мне нужно встретиться с владельцем корабля и подписать необходимые документы еще сегодня. Мы отчаливаем, как только загрузимся провизией.
– Но почему, Джош? Ливерпуль! Мне кажется, это где-то на краю света!
– Ага, далековато. Но вовсе не так далеко. – Он задумался, потом продолжил: – Мне надоело ходить взад-вперед вдоль берега. Что я, рыбак, что ли? Меня тянет в настоящее море. Там можно опять помериться силами со стариком Нептуном.
– Но ты сказал однажды, что тебе надоело плавать по океану. Что ты занимался этим большую часть жизни.
– Да, помню, что я так сказал. Я врал – и себе, и тебе, девочка. Если человек один раз пересек океан, ему всегда будет хотеться сделать это снова. Понимаешь, мой дом – там.
– Шесть месяцев! – Ханна вздохнула. – Как долго.
Она обхватила руками его косматую голову. Что она будет делать без Джоша? Он стал неотъемлемой частью ее жизни, такой же, как Бесс, Андре и Дикки, хотя и совсем по другой причине. Она улыбнулась.
– Ну что же, мы ведь ничего друг другу не обещали, правда?
– Верно, девочка, никаких обещаний. – Он тихонько засмеялся. – Мы поклялись в самом начале – никаких обещаний. Иди сюда, девочка. Я могу побыть с тобой еще немного.
Он опять сгреб ее в охапку и пылко поцеловал. Они катались по кровати и смеялись, как играющие дети.
Эймос Стрич знал, что вполне может полагаться на свое чутье, когда сталкивается с чем-то подозрительным. У него было сильное подозрение, что тот чернобородый моряк юркнул наверх, чтобы переспать с медноволосой сучкой. Поэтому Стрич не решился подняться наверх, пока этот человек не уйдет.
Стрич остался сидеть на скамейке, держа в руках кружку; ярость тлела в нем, во рту был вкус горечи, как при разливе желчи. Толпа постепенно редела, и час спустя в зале осталось всего несколько человек. Однако Стрич по-прежнему сидел на своем месте, не сводя глаз с занавеси на помосте. К нему подошла служанка и спросила, не налить ли еще пива. Стрич шуганул девушку, рявкнув что-то нечленораздельное.
Наконец его ожидание увенчалось успехом. Он увидел, что человек с черной бородой выскользнул из-за занавеси, быстро прошел к входной двери и вышел, важный, как петух.
Хорошо потискал свою сучку? Вот и ладно! Значит, она скорее всего будет еще в постели. А это облегчит дело.
Стрич встал и поплелся вдоль правой стены, припадая на палку, всячески преувеличивая свою хромоту. Добравшись до помоста, он мельком огляделся, убедился, что никто его не заметил, и быстро зашел за занавесь. Там, как он и ожидал, оказалась узкая лестница, ведущая наверх.
Но на первой ступеньке стоял, сложив руки, огромный чернокожий человек.
– Сюда нельзя никому входить.
– Я должен повидаться с твоей миссис Ханной. Это крайне важно.
Джон покачал головой. В этом толстяке было что-то страшно знакомое.
– Никому не позволяется подниматься наверх, пока миссис Ханна не разрешит.
– Она захочет повидаться со мной. Дело идет о доставке ликера. Скажи своей хозяйке… – Стрич отчаянно подыскивал имя, хоть какое-нибудь имя, – скажи, что Бен Фрай хочет переговорить с ней. Она меня примет. Даю слово, примет.
– Я пойду спрошу, – нехотя проговорил Джон. – Вы ждите здесь, пока я не вернусь.
Джон уже было занес ногу на ступеньку и тут вспомнил:
– Вы лжете! Ваше имя…
Не успел он повернуться, как в тот же миг Эймос Стрич нанес ему по голове удар своей дубинкой.
Джон рухнул, не издав ни звука, и лежал неподвижно. Стрич быстро огляделся. Все было спокойно. Он плюнул на бездыханное тело и, перешагнув через него, принялся с трудом карабкаться наверх, тяжело сопя.
