Ах, говорили, что любовь,
Как солнце, греет нас.
Я полюбила вас и – ах! —
Вам сердцем предалась.
 
 
Увы! Солгали мне! Любовь —
Увы! – причина слез.
Я вас звала, но вы ушли,
И на сердце мороз.
 
      Ханна допела песенку под грохот аплодисментов и крики многочисленных мужчин и нескольких женщин, сидящих на скамьях и стульях, которые занимали более двух третей зала ее кабачка «Четверо за всех».
      Песенка была новая, в этот вечер она исполнялась впервые. Когда гибкие пальцы Андре замерли на клавиатуре клавесина и аплодисменты стихли, Ханна сделала легкий поклон публике.
      – Благодарю вас, леди и джентльмены, за ваши любезные аплодисменты. Мне бы хотелось представить вам моего аккомпаниатора, Андре Леклэра. Это он сочинил песенку, исполнить которую вы милостиво позволили мне…
      Она сделала жест в сторону Андре, и тот, очень элегантный в бело-золотом одеянии, в напудренном парике собственного изготовления, поднялся со скамьи и подошел к Ханне.
      – Мой дорогой друг и ваш любезный хозяин на оставшуюся часть вечера – Андре Леклэр!
      Андре взял ее за руку. Послышались аплодисменты. Ханна еще раз слегка поклонилась, а Андре изящно склонился в легком поклоне.
      Он прошептал ей под хлопки зрителей:
      – Как всегда, дорогая леди, вы делаете честь моим жалким, стихам и музыке.
      – Честь! – Ханна тихонько фыркнула. – Вы, Андре, просто обманщик! Сами знаете, что вы в страшном восторге от собственных произведений.
      – Возможно, это и так, мадам, – пробормотал он, – но… скажем, приятный голос не умаляет их очарования. Не забудьте только, кто научил вас петь, дорогая Ханна.
      Пряча улыбку, Ханна слегка подтолкнула его в бок. Когда аплодисменты стихли, из публики раздался возглас:
      – Еще, еще!
      – Прошу прощения. – Ханна подняла руки. – Мы даем за вечер только одно представление. Так у нас заведено. А теперь, с вашего разрешения, леди и джентльмены…
      Она поклонилась в третий раз, гораздо ниже, так что публика вытянула шеи, кое-кто даже привстал, чтобы лучше рассмотреть смелое декольте платья, созданного Андре специально для нее.
      Потом она сказала:
      – Однако, разумеется, вы можете уговорить месье Леклэра сыграть вам что-нибудь.
      После чего молодая женщина быстро ушла с маленькой сцены и поднялась на второй этаж по узкой лестнице, спрятанной за занавесом. В ее заведении комнаты на ночь не сдавались – весь второй этаж занимали спальни Ханны и ее друзей.
      Поднимаясь по лестнице, она улыбалась, вспоминая совет, полученный от Андре, когда она только еще начинала петь и публика требовала продолжения.
      – Всегда оставляйте их неудовлетворенными, дорогая леди. Обращайтесь с ними, как с любовником, дразните их и мучайте. Если они получат все сполна, то могут и не вернуться. Но если им будет хотеться еще, они непременно придут опять. Certainement! Certainement!
      Как всегда, Андре оказался прав. Ханна громко рассмеялась. В их первом кабачке в Бостоне он ввел такое нововведение, что чуть было не навлек на них несчастье прежде, чем они успели начать по-настоящему…
      Поднявшись наверх, Ханна заметила, что дверь в комнату Мишель слегка приоткрыта. Она осторожно открыла ее пошире и на цыпочках вошла в детскую. Там догорала свеча, а в кресле-качалке рядом с колыбелью дремала Бесс.
      Внезапно она проснулась.
      – Не беспокоиться, золотко, она спать.
      Ханна все так же на цыпочках подошла к колыбели и постояла, глядя на спящее дитя. Ее дитя, ее и Майкла. Это был не сын, как надеялась Ханна, но все равно она была довольна. У девочки были медные волосы и длинные ресницы матери, однако темными глазами, а также чертами лица она больше походила на отца. Теперь малышка спала, и загнутые длинные ресницы, точно перышки, лежали на щеках.
      Ханна осведомилась у Андре, какое французское имя соответствует имени Майкл.
      – Мишель – хотя я еще не слышал, чтобы так называли девочек.
      – Пусть будет Мишель. Мне хотелось, чтобы ребенок Майкла был мальчиком, но коль это не так…
      Ханна смотрела на дочь, и сердце ее преисполнялось любовью. Если бы только Майкл мог ее увидеть! Ханна попыталась отогнать мысли об этом человеке. Шел 1721 год, был март. В Виргинии теперь весна, но здесь, в Новой Англии с ее суровый климатом, еще холодно. С тех пор как она в последний раз видела Майкла Вернера, минуло около двух лет; нельзя же всерьез полагать, что она все еще любит его, ведь столько времени прошло. Но в такие мгновения, как сейчас, глядя на их спящую дочь, она не могла не думать о Майкле.
      Вздохнув, молодая женщина протянула руку и нежно отвела прядку волос, упавшую девочке на глаза. Ханна с трудом удержалась, чтобы не поцеловать малышку, боясь, что разбудит ее.
      Обернувшись, она сказала шепотом:
      – Иди ложись, Бесс. Уже поздно. Она будет спать до утра.
      – Ты права, золотко. – И Бесс, зевая, поднялась. В детской стояла кровать, на которой спала старая негритянка; стоило Мишели издать самый слабый звук, как Бесс тотчас же просыпалась.
      – Доброй ночи, Бесс.
      – Доброй, золотко.
      Ханна вышла, тихо притворив дверь, и прошла в соседнюю комнату, где была ее спальня. Там она разделась и села за туалетный столик, расчесывая волосы.
      Мало-помалу движения ее рук замедлились, а мысли вернулись в прошлое, в то время, когда она в последний раз видела «Малверн».
 
      Вначале им пришлось очень нелегко. Во-первых, родилась Мишель, это произошло вскоре после того, как они нашли жилье в Бостоне. К счастью, в Бостон они приехали весной, а не в середине суровой зимы – такие зимы не редкость в Новой Англии, и Бесс на них постоянно жаловалась. Однако Ханна не могла что-либо предпринять для открытия собственного заведения, пока не родилась Мишель. К тому времени, когда она была готова открыть кабачок, пятьдесят фунтов, взятые с собой, почти полностью вышли.
      Ей повезло, что рядом был Андре с его советами и помощью, – повезло в самых разных отношениях. Андре продал ее драгоценности, проявив при этом недюжинное умение торговаться и получив гораздо больше, чем ожидала Ханна.
      – А я-то всегда полагала, что вы не деловой человек.
      – Так оно и есть, – ответил он со своей озорной улыбкой. – Когда я имею дело с честными людьми, я, увы, бываю чересчур мягкосердечен. Но люди, купившие ваши драгоценности… – Андре презрительно скривился. – Это стервятники, отъевшиеся на несчастьях и преступлениях других людей. Они прекрасно представляют себе стоимость ваших драгоценностей, но поскольку были уверены, что вещи краденые, то и решили, что удастся купить их за гроши. Так и получилось бы, если бы с ними имели дело вы. Однако я, когда сталкиваюсь с низменными, изворотливыми и подозрительными субъектами, – я тоже умею быть таким же хитрым.
      Пальцы Ханны пробежали по кучке монет и ассигнаций, лежащих на столе.
      – Вы удивительный человек, Андре, вы для меня источник постоянного изумления. – Она улыбнулась. – И я по меньшей мере раз в день благодарю Бога за то, что Он послал мне вас.
      Денег, вырученных Андре от продажи драгоценностей, оказалось более чем достаточно, чтобы купить постоялый двор в Бостоне, владелец которого так погряз в долгах, что охотно продал заведение за сумму, покрывающую эти долги. Когда постоялый двор, который Андре назвал «Отдых пилигрима», был куплен, у Ханны хватило денег на обустройство, и еще осталось несколько сотен фунтов.
      Все покупалось на имя Андре, он даже изображал из себя владельца. Ханна все еще боялась открыть свое имя. А вдруг в Виргинии узнают, что некая Ханна Вернер поселилась в Бостоне? Объяснять это своим не пришлось. Они оказались настолько разумны, что не требовали никаких объяснений.
      Поначалу они вовсе не процветали. В Бостоне было очень много подобных заведений, и большинство завсегдатаев оставались верны своим привычкам.
      Обязанности Бесс, Дикки и Джона были определены четко. На попечении Джона оставались лошади и экипаж, когда они требовались, Бесс заведовала кухней, а Дикки, который уже совсем повзрослел, командовал в баре. Ханна и Андре вели бухгалтерские книги, а также выполняли всевозможные обязанности, связанные с содержанием постоялого двора.
      И при этом Андре по большей части жил своей жизнью, однако вскоре в нем проснулось беспокойство. И вот через два месяца, когда стало ясно, что они прогорают, Андре предложил Ханне следующее:
      – Дорогая леди, нужно сделать что-то для привлечения публики. И у меня есть блестящая идея. Пока посетители пьют и едят, мы будем давать для них представления. Не понимаю, почему никто еще до этого не додумался!
      – Представления? Что за представления, Андре?
      – Пьеску – я напишу пьеску! Это будет несколько непристойный спектакль, актеров потребуется мало, поэтому и расходов будет немного. Я даже сам возьмусь сыграть одну из ролей!
      – Не знаю, Андре, – неуверенно проговорила Ханна. – Раньше никогда такого не бывало…
      – Тем более это нужно сделать! – возразил Андре с торжествующим видом. – Вот увидите, посетители повалят к нам толпами!
      Ханна в конце концов согласилась.
      – Но даже вы не увидите спектакль до того вечера, когда мы впервые покажем его на публике, – настаивал Андре. – Я хочу, чтобы вы развлеклись вместе с остальными.
      Андре взял двоих работников играть в спектакле: Дикки и служанку Мэри. Третью роль исполнял он сам.
      Две недели троица работала втайне ото всех, и в тот вечер, когда пьеска должна была быть разыграна, Ханна поняла причину этой таинственности.
      Она смотрела представление из первого ряда тонувшего в полумраке общего зала; Ханна была шокирована, она ужасалась и забавлялась. Потому что пьеска действительно была остроумной, и толпа, привлеченная афишей, которую Андре повесил у входа – «Представление! Дивертисмент всем на потеху!» – корчилась от смеха. Пьеска была воистину непристойной и смешной, но в ней высмеивался один из самых известных в Бостоне людей, толстобрюхий, важный человечек, – особенную важность ему придавали необыкновенные парики. Это был судья, женатый на женщине в два раза моложе себя, и ходил слух, что он рогоносец. В своей пьесе Андре изобразил возмутительно карикатурными красками человека по имени сквайр Бигвиг, то есть Большой Парик. Публика сразу же узнала, на кого эта карикатура, и смех от этого стал еще громче.
      Ханна поняла, что им могут грозить неприятности, и ей очень хотелось прекратить представление. Но было слишком поздно. Вред себе они уже нанесли. Она досмотрела до конца, изнемогая от смеха.
      Для представления Андре освободил место в задней части общего зала. Перед началом он обратился к публике со вступительным словом.
      – Вообразите, пожалуйста, гостиную в большом городском особняке! В особняке сквайра Бигвига… – И Андре грациозно повел руками, словно вызывая в воображении зрителей обстановку гостиной. – Просим прощения, что у нас нет сценической мебели. Напрягите свое воображение. У сквайра Бигвига хорошенькая молоденькая жена, Мэри, возможно, не блещущая умом. Узнав, что сквайру Бигвигу очень нужен дворецкий, Том Дэаринг приходит наниматься на эту должность.
      Андре удалился, и представление началось. Служанка играла миссис Бигвиг, а Дикки – Тома Дэаринга. После двух пустяковых сцен, в которых Тома Дэаринга нанимают на должность дворецкого, следует картина: Том оказывается в доме наедине с Мэри, в то время как сквайр Бигвиг уходит по делам. Мэри, жалуясь на головную боль, просит Тома, нового дворецкого, принести ей бокал вина.
      Затем началась заключительная сцена.
 
       Том Дэаринг.Ах, мадам, сколь мне горестно – хотя я и простой слуга – видеть, как ваше хорошенькое личико искажено от боли.
       Мэри (проявляя внезапный интерес).О, вы, значит, считаете, что я хороша?
       Том Дэаринг (пылко).Да, без сомнения, мадам. Я никогда еще не видел столь прекрасного личика. Если бы мое скромное положение позволяло мне, я бы предложил вам облегчить вашу боль.
       Мэри.Вы умеете облегчать боль?
       Том Дэаринг (с притворной скромностью).Я обладаю кое-какими познаниями, мадам. Видите ли, до того, как у меня начались трудные времена, я немного учился у врача.
       Мэри (с застенчивым видом).Ну, тогда, вероятно, будет не очень дурно, если вы используете ваше средство и вылечите мою боль? Я хочу сказать, это возможно потому, что вы ведь не обычный дворецкий, правда?
       Том Дэаринг.Нет, совсем нет. (Он встает позади Мэри и кладет руки ей на плечи. На Мэри надето декольтированное платье.)Сначала, мадам, я должен вызвать возбуждение в ваших плечах.
       Мэри (так же застенчиво).Но болит-то у меня голова, сэр.
       Том Дэаринг.Ах, но прежде нужно вызвать приток крови. Это главное. (Во время разговора он делает ей массаж плеч, и руки его опускаются все ниже и ниже.)
       Мэри (улыбаясь).Да, я чувствую прилив крови. (Она слегка смущена и поеживается.)Я уверена в этом.
       Том Дэаринг (тяжело дыша).Да, да, мадам. Я тоже чувствую это, очень! (Его руки находятся теперь под декольте платья, и он массирует груди Мэри. Не только он, но и Мэри испытывает при этом сексуальное возбуждение.)
       Мэри (в волнении).Ах! Я чувствую, чувствую!
 
      Том убирает руки с ее груди, преклоняет колено и берет Мэри на руки. В этот момент раздается страшный грохот, дверь с треском распахивается, и в комнату стремительно врывается сквайр Бигвиг.
 
       Сквайр Бигвиг (с таким видом, будто его сейчас хватит апоплексический удар).Что это? Что это? Что вы делаете? Что вы себе позволяете?
       Том Дэаринг (вскакивая на ноги).Ах, ничего, сэр, ничего такого! Мистрис была в обмороке, я лишь пришел ей на помощь, она ведь чуть было не упала на пол. Я как раз нес ей бокал вина. (Показывает на вино, стоящее на подносе.)
       Мэри (обмахивает себя рукой и быстро приводит в порядок платье).Ах, мой дорогой! Я действительно упала в обморок, и это счастье, что Том вошел в комнату как раз в этот момент – с бокалом вина, чтобы унять боль в моей голове.
       Сквайр Бигвиг (смотрит на них с подозрением, но дает себя убедить).Ах так, тогда совершенно другое дело…
 
      Том Дэаринг быстро берет в руки поднос, подает вино миссис Бигвиг и уходит, стараясь держаться так, чтобы выпуклость на его панталонах – разумеется, фальшивая – была не видна. Но, конечно, ее все видят, и зрители разражаются хохотом. Сквайр Бигвиг ничего не замечает.
 
       Сквайр Бигвиг.Ну так как же, голова у вас больше не болит, любовь моя?
       Мэри (после паузы).Разумеется, нет. (С задумчивым видом.)Но, видите ли, сэр, я боюсь, что теперь у меня болит совсем в другом месте!
 
      Одно особенно удивило Ханну – уверенность, с которой Дикки сыграл свою роль.
      Позже Андре сообщил ей по секрету:
      – Я думаю, что он спит с Мэри. А что здесь дурного? Он уже взрослый юноша.
      В своих прогнозах Андре оказался прав. Сценка имела бурный успех. Целую неделю весь Бостон только и говорил о ней, и целую неделю им приходилось ограничивать доступ в кабачок, потому что зал не мог вместить всех желающих.
      Потом прообраз «сквайра Бигвига» узнал о представлении и явился в «Отдых пилигрима» в совершенной ярости и в обществе еще нескольких известных бостонцев, каждый из которых имел не очень отдаленных предков-пуритан. Они заявили, что все имеющие отношение к этому заведению попадут за решетку, если представления не будут немедленно прекращены.
      Это заявление быстро распространилось по городу, и те, кто посещал кабачок, теперь боялись даже близко подойти к нему. Заведение Ханны едва сводило концы с концами, и через неделю ей пришлось закрыть его.
      – Варвары, – бушевал Андре. – Брезгливые лицемеры! Все они любят пощипать и потискать баб, только за закрытыми дверями и под толстым одеялом. Когда же об этом говорят на людях, даже в сатирическом спектакле, носы у них синеют, как синеют они от холода в их чертовой стране!
      «Пусть себе шумит, – думала Ханна. Она его почти не слушала, погруженная в собственные мысли. – Нужно что-то делать, это ясно, и делать быстро, пока не истрачены все деньги».
      – Если мы обоснуемся где-нибудь за пределами Бостона, где-нибудь на оживленной дороге, они, возможно, не станут нам больше докучать. И представления мы тоже можем давать, но только иного рода.
      Андре с подозрением посмотрел на нее.
      – Иного рода? Что вы задумали, мадам? Когда у вас на лице появляется такое выражение, значит, жди какой-нибудь выходки.
      – Почему же? Я просто имею в виду, что мы устроим другое представление, – бесхитростно пояснила молодая женщина.
      – Мы? – Андре взволнованно взмахнул руками. – Ради Бога, как же именно можем мы это сделать?
      – Вы будете играть на клавесине, а я буду петь.
      Андре в ужасе уставился на нее.
      – Петь? Перед публикой, состоящей в основном из мужчин?
      – И кто это теперь рассуждает, как пуританин? – насмешливо спросила Ханна.
      – Но, дорогая леди…
       –В «Малверне» вы сказали, что у меня неплохой голос. Вы многому меня научили. Я думаю, что у нас все получится. А если вы еще чему-нибудь меня научите… конечно, – хитро добавила она, – если вы считаете, что не в состоянии обучить меня до такой степени, чтобы я могла развлекать клиентов…
      – Дорогая Ханна, Андре даже ворону может научить петь песни, как канарейка! – с апломбом заявил француз.
      Итак, решение было принято.
      На почтовом тракте, идущем из Бостона к югу и западу, в трех милях от города они нашли постоялый двор. Он был закрыт уже больше года, и Ханне удалось купить его за очень малую сумму, опять-таки на имя Андре. Требовалось многое привести в порядок. Но как только в верхних комнатах стало можно жить, все семеро (включая Мэри) туда переселились. Ханна купила клавесин, и три месяца они с Андре долго и упорно трудились. Андре написал для нее несколько песенок, постарался дотянуть Ханну до профессионального уровня и научить ее манерам, необходимым для выступлений перед публикой. Что же до уверенности в себе, то этого у Ханны хватало с избытком.
      Когда они были готовы открыть заведение, Андре, вздохнув, проговорил:
      – Я слышал певиц и получше. Не в этой отсталой стране, – поспешно поправился он, – я говорю о своей родине. Однако вы можете иметь успех. В конце концов, что понимают в пении эти некультурные люди.
      – Благодарю вас за изящный комплимент, – язвительно отозвалась Ханна. – Но я настаиваю кое на чем. Мое имя публике не должно быть известно.
      – Не должно быть известно? – в смятении спросил Андре. – Mon Dieu, Ханна! Разве это не выходит за пределы разумного – хранить свое имя в тайне?
      – Простите, Андре, – ответила она, поджав губы. – Но так должно быть.
      – Ах, ну ладно. – Француз вздохнул, воздел руки и опустил. Тут же лицо его просветлело. – Однако таким образом можно добавить некий очаровательный штрих. Таинственная леди! Вы появляетесь необъявленной, вы уходите безымянной. – Он лукаво улыбнулся. – Как хорошо, что эта замечательная идея пришла мне в голову!
      Название заведения – «Четверо за всех» – тоже придумал Андре. Кабачок с таким названием он приметил во время их утомительной поездки из Уильямсберга. Но Андре не был бы Андре, если бы не добавил и кое-что от себя. Он сделал очень большую вывеску, теперь эта вывеска висела над входной дверью. На вывеске было начертано название – «Четверо за всех» – и нарисована целая картина: дворец, на ступеньках которого стоят король, офицер в форме, англиканский священник, о чем говорили две белые полоски, спускающиеся с воротника, и простой труженик в бедной одежде. Внизу шла сатирическая подпись: 
 
Генерал: Я воюю за всех.
Священник: Я молюсь за всех.
Король: Я правлю всеми.
Труженик: А я плачу за все.
 
      Если Андре спрашивали, какой король изображен на вывеске, он обычно отвечал с невинным видом:
      – Как какой? Naturellement, ваш, английский король. Разумеется, не французский!
      Ханна же придумала еще одно новшество. Она решила подавать посетителям блюда южной кухни. Готовила их служанка под руководством Бесс.
      – По крайней мере, – сказала она Андре, – мы сами сможем питаться прилично. Кроме жестоких зим, больше всего в Новой Англии мне не нравится здешняя отвратительная еда!
      Трудновато было доставать то, из чего эти блюда готовились. В конце концов Ханна послала заказ торговому судну, курсировавшему вдоль побережья; таким образом они получили кое-какие продукты и приправы из Виргинии. Заказ прибыл вовремя, за несколько дней до того, как все было готово к открытию.
      Незадолго до открытия Ханна поместила сообщение в календаре, издаваемом доктором Натаниэлем Эймесом, который также содержал постоялый двор на почтовом тракте, несколькими милями южнее. Заметка была следующего содержания:
 
      ОБЪЯВЛЕНИЕ!
       Сим доводится до сведения всех, кто путешествует по большому почтовому тракту к юго-западу от Бостона, что в трех милях от этого города открывается дом развлечений для публики – «ЧЕТВЕРО ЗА ВСЕХ». Кто пожелает стать гостем вышеупомянутого заведения, тот сможет у нас ПОДКРЕПИТЬСЯ и РАЗВЛЕЧЬСЯ по доступной цене. У нас подают блюда южной кухни, которых вы не найдете во всей Новой Англии!
 
      Их трактир пользовался успехом почти с самого дня открытия. Объявление само по себе вызвало достаточный интерес и привлекло любопытных; к тому же это заведение располагалось довольно близко от Бостона, и до него можно было легко и быстро добраться в экипаже или верхом. Две привлекательные вещи – южная кухня и пение Ханны – вскоре стали темой разговоров всего Бостона. Пошли даже скандальные слухи насчет вывески, высмеивающей короля, и Ханна испугалась, что власти предпримут против них какие-то действия. Но дни проходили, все оставалось по-прежнему, и страхи ее улеглись.
      Андре милостиво приписал ей часть их общих успехов.
      – Вы изображаете таинственную леди, и это придает некоторую пикантность нашему представлению.
      Естественно, всех служащих заведения осаждали расспросами насчет Ханны. Кто она такая? Откуда взялась? Как ее имя?
      Любопытных отсылали к Андре. Он же, как всегда, очаровательный, проказливо улыбающийся, ловко отделывался от всех вопросов. Каждому он рассказывал новую историю. То Ханна происходила из некоей европейской королевской семьи и была изгнана с родины из-за какого-то страшного скандала, подробности которого он, Андре, не осмеливается изложить, опасаясь за жизнь Ханны. А в другой раз Ханна оказывалась известной куртизанкой, решившей оставить свою греховную жизнь и подарить красоту и огромный талант благодарной публике. В третьей истории она представала как незаконная дочь некоего влиятельного губернатора одной из южных колоний, который выгнал ее из дома.
      Все эти россказни очень забавляли Ханну. Время от времени к ней приставали любопытные клиенты мужского пола, но Джон, чьи обязанности теперь заключались главным образом в том, чтобы охранять уединение Ханны, немедленно отсылал этих типов куда подальше.
      Итак, «Четверо за всех» процветали. Правда, когда наступила суровая зима и всю Новую Англию сковал лед, частенько приходилось закрывать заведение на несколько дней, поскольку по почтовому тракту, покрытому льдом и снегом, ездить было невозможно. Однако это была главная транспортная артерия, ведущая на Юг, и движение по ней прекращалось только в случае самых необычных погодных условий.
      Когда трактир не работал, Ханна с радостью сидела дома, в тепле и уюте; она занималась с Андре, совершенствуя свое искусство – или то, что Андре называл искусством, – и много времени проводила с дочерью.
      Яркая красота Ханны заставляла многих посетителей-мужчин то и дело присылать ей письма и подарки; но она отвергала все подношения, возвращая их обратно с милыми записочками, которые никогда не подписывала.
      Уже больше года минуло с тех пор, как они приехали в Бостон. Ханна почти не бывала в мужском обществе, если не считать ее домашних. Андре не понимал подобного поведения. Как-то вечером, отведя ее в сторонку, он сказал:
      – Дорогая Ханна, я вас не понимаю! Вы пользуетесь успехом. Вам не нужно работать все время. Теперь вы можете расслабиться и пожить в свое удовольствие. Это противоестественно, когда женщина, такая красивая, такая молодая, как вы, обходится без мужского общества. Вы что, вознамерились замкнуться в себе до конца дней своих? С таким же успехом вы могли бы удалиться в монастырь!
      Надо сказать, что тело ее жаждало ласк. Майкл разбудил в ней так долго дремавшую страстность, и Ханна поняла, что она чувственна по природе.
      В конце концов понукания Андре и ее собственные чувства вынудили ее выбраться из своей скорлупы, и она осмелилась пригласить одного из своих обожателей на поздний ужин в свою комнату. На молодую женщину произвела сильное впечатление искренность чувств, выраженных в записке, которую прислал этот человек.
 
      «Мадам, я вас обожаю! Из вечера в вечер я любовался вашей красотой, сидя в зале для публики, слушал ваш сладостный голос. Мне казалось, что вы поете только для меня одного. Прошу вас, будьте добры, уделите мне минуту для разговора. Я хочу только быть подле нас, купаться в лучах вашей красоты. Я не стану просить о большем, если вы сами того не пожелаете.
      Обожающий Вас слуга Грант Эндикотт».
 
      За то недолгое время, когда она общалась с бостонцами мужского пола, у Ханны создалось впечатление, что мужчины в Новой Англии холодны и сдержанны, что сердца у них такие же суровые и ледяные, как здешние зимы, и что они выражают свои мысли так же ясно, как ломовые лошади.
      Заинтересовавшись запиской Гранта Эндикотта, она написала ответ:
 
      «Сэр, благодарю вас за любезное послание и лестные похвалы. Не окажете ли вы мне честь отужинать со мной в моей комнате вечером в пятницу, после моего выступления?»
 
      Своего имени она, как обычно, не написала.
      Андре, услышав о назначенном свидании, пришел в восторг. Бесс была поражена, но втайне обрадовалась, что ее детка снова позволила мужчине приблизиться к ней.
      – Будь осторожна, когда встретиться с мужчиной наедине в своей комнате! Я проследить, чтобы дверь быть закрыта, чтобы дочка не видеть, как мама ходить взад-вперед! – ворчала Бесс.
      Вечером в пятницу Ханна с удовольствием отметила, что ужин для гостя приготовлен отменный. Она не сомневалась, что к нему приложила руку Бесс.
      Когда приводили в порядок старый постоялый двор, две спальни наверху превратили в жилые помещения для Ханны. Одна так и осталась спальней, а другая использовалась как гостиная, часть которой служила еще и маленькой столовой. Именно в этой комнате и должны были ужинать Ханна и ее гость.
      Ханна обрадовалась, узнав, что Грант Эндикотт, высокий худощавый человек около тридцати лет, оказался южанином, джентльменом, родившимся и выросшим на побережье Южной Каролины. Его семья занималась морскими перевозками и недавно открыла контору в Бостоне; он, старший сын, заведовал этой конторой.
      Сделав изящный поклон и поднеся к губам руку Ханны, Грант сказал:
      – Вы понимаете, мадам, что я не знаю вашего имени?
      – Ханна.
      – Ханна? – Он глядел, подняв брови. – Просто Ханна?
      – Это все, что вам нужно знать.
      – Как вам угодно, мадам. Ах… – Он улыбнулся, не скрывая восхищения. – Вы с Юга. Когда я слышал ваше пение, я не был в этом уверен, но теперь знаю точно. Этот мягкий голос совершенно не похож на резкие, отрывистые голоса женщин Новой Англии! Я не ошибся?