Мир, которого нет (Пирамиды Астрала 3)

      – Ничего, ради такого шанса, стоит и душу заложить! – подумав, ответил он дьяволу.
      – Ты знаешь, хоть это и не в наших правилах – честно предупреждать и играть в открытую, но для тебя я сделаю исключение! – и воистину по-дьявольски усмехнувшись, он добавил. – Тем более что от твоей осведомленности будет зависеть, насколько ты преуспеешь.
      – А вам ведь тоже будет какой-нибудь резон в этом деле?! – спросил гость.
      – Приятно беседовать с умным мальчиком, – с вкрадчивостью змеи произнес Легар. – Нам это может отлиться в присоединении целой пирамиды к инферно! А может, и нет – это уж как тебе удастся привести свой план в исполнение.
      – Как я понимаю, чтобы быть успешным, надо соблюсти какие-то правила игры?
      – Слушай внимательно. Мы можем дать тебе, так называемый, кристалл инферно, наполненный энергией нашей пирамиды. Кристалл – это для красоты, на самом деле можем хоть кусок дерьма сделать. Это специальный астральный носитель энергии. Он будет хорошо упакован, чтобы ни одна ангельская сво… сущность не догадалась.
      Можешь этот контейнер хоть себе внутрь запрятать. Кстати с дерьмом это очень естественно получится! – дьявол не стал удерживаться от грубого смеха.
      Гость только вздохнул на это скоморошество и спросил:
      – А как я смогу эту энергию в нужный мне мир запустить?
      – Не с того думать начинаешь! Сперва ты должен найти себе божество, пожелающее с тобой иметь дело, и создать мир на твоих условиях – и это, поверь мне, самая трудная задача. Потом, мир должен быть абсолютно закрытым – иначе об энергии инферно быстро прознает СР, и пирамиду зачистят или уничтожат. А вот когда этот мир вызреет с пару тысяч лет, тогда и можно будет говорить о присоединении его к пирамиде инферно. Но, поскольку вероятность этого очень мала, тебе, мой дорогой гость, придется расплатиться за кристалл соответствующим эквивалентом – позитивной энергией своей души. И вот тут-то я и получу истинное удовольствие! – хищно ухмыльнулся Легар.
      – Какое еще удовольствие? – насторожился гость.
      – Решай, сколько ты сможешь взять! Если ты возьмешь немного энергии – так, чтобы "запачкать" небольшой мирок несчастными случаями, катастрофами, драками и убийствами, то после выхода из такого мира в астрал, ты автоматически провалишься до первого уровня инферно – до чистилища, где ты уже бывал. Чтобы претворить в жизнь систему рабства, пиратства, черной магии или каких-нибудь вампиров с трупоедами (это уж от твоей фантазии зависит) системно в небольшом мире или спорадически в большом мире, тебе придется впоследствии провалиться до миров второго уровня, к примеру, до преисподней. Оттуда путь наверх очень долог и тяжел, но еще возможен. Но если ты хочешь наверняка утопить мир в горе и отчаянии, меньше третьего уровня тебе не обойтись, а оттуда выход уже почти невозможен. Там ты быстро потеряешь остатки человечности. Так что думай, а я попытаюсь получить удовольствие.
      Было противно смотреть на довольную, цинично ухмыляющуюся рожу Легара, но делать было нечего, и он стал напряженно думать. Он не любил сюсюканий, но и никчемный садизм ему был противен. Сколько же нужно добавить ложек дегтя в бочку нового мира, чтобы превратить его в то, что надо? Он надеялся создать большой мир, и мелкой пачкотней в нем заниматься не было смысла, но и обрекать себя на глубины преисподней он не желал. По всему выходило, что второй вариант был самым подходящим. Он взглянул на внимательно наблюдающим за его мучениями Легаром и подумал "Неужели все так видно по моей роже?" – Видно, видно, – довольно хмыкнул в ответ на его мысли Легар. – Я гляжу, ты решил. И одобряю твой выбор. Возьмешь кристалл сейчас или подождешь, когда мир будет готов?
      – Если он не скажется на моем "имидже", то сейчас… …И вот, наступил момент, когда он, наконец, мог осуществить свою мечту. Их юное божество было беззащитно, а он имел в руках все необходимое, чтобы "исправить" мир в соответствии со своими задумками. Но, свершив задуманное, он отрежет себе путь во внешний мир, так как вне пирамиды ему останется одна дорога – в тьму преисподней.
      Он вынул багрово-красный кристалл из-за пазухи, где носил его все долгие годы, ожидания этого момента. Небольшой, вытянутый в форме шишки темный рубин был заключен в прозрачную пленку, защищающую внешний мир от действия инферно.
      Оставалось лишь подойти к столу, отливающему чернотой спящего магического зеркала. Он взял себя в руки и прислушался к своим ощущениям – нет, внутри не было никаких сомнений. Он делал то, к чему стремился уже многие годы.
      Он наклонился над столом и всмотрелся в него, представляя себе весь мир в энергетическом плане. Под ним послушно развернулась картина прекрасного веера ветвей мира, расходящихся от невидимого центра. Он четко вспомнил инструкцию по применению, выданную ему в пирамиде инферно. Раньше он планировал оставить кристалл где-нибудь в открытом поле и мысленно открыть его с большого расстояния, на котором мрачное излучение не сможет затопить его душу. Тогда энергия инферно должна была бы постепенно расползтись по миру из точки, в которой был открыт кристалл. Это имело то нежелательное последствие, что энергия инферно будет распределена неравномерно, а ему не очень хотелось, чтобы его волшер стал инфернальным центром.
      Но теперь, после того, как он убедился в интерактивном действии зеркала, у него был шанс распределить всю энергию поровну. Хотя с этим и был сопряжен немалый риск. А вдруг энергия инферно выплеснется не в зеркало, а прямо в комнату? И все-таки он рискнул – поставил кристалл прямо на отражающий мир стол и, отойдя в сторону, мысленно приказал раскрыться защите кристалла. Его обдало тяжелым холодом потока энергии, который, к его счастью пошел прямо в зеркало, растекаясь по ветвям мира.
      Он выждал момент, когда сосущая под ложечкой тяжесть совсем отпустила его, и подошел к столу. Кристалл пустой стекляшкой стоял полированной поверхности. Он взял его, ничего не ощутив кроме гладких граней в руке, и с удивлением заметил, как дрожат его руки. Ноги тоже не желали слушаться, став похожими на ватные столбы. Его тело среагировало правильнее на опасность ситуации, чем сознание. "Надо же, насколько натурально нашему божеству удалось воспроизвести реальность даже в реакциях организма!" – успел подумать он, и мысли опять вернулись к важному процессу. Первый шаг сделан – нужно делать и второй.
      Он внимательно вгляделся в зеркало. Красноватые оттенки стекали вниз к самым тонким веточкам, смываемые позитивной энергией в основных потоках и оседая где-то в самых низах системы мира. Выждав, когда картина успокоится, он приступил к выполнению завершающего штриха, без которого все эти его махинации не имели смысла.
      Еще при планировании мира он подсказал идею вхождения в мир через возрождение в зинданах. И в этом не было бы ничего особенного (такие системы практиковались во многих пирамидах), но он привнес маленькое усовершенствование – мир должен был стирать память о конкретных событиях связанных с датами, именами и названиями.
      Он хотел вообще стирать ее, но их "добренькое" божество сделало так, чтобы мир хранил изъятую память у входящих, а потом, после их смерти, возвращал свое "я" гостям. "Ох уж эти юные божества! Сплошные сюсюканья!" – сколько ему пришлось приложить усилий, чтобы убедить творца этого мира сделать систему зинданов по его плану.
      Но все было не зря. Сейчас он должен вмешаться в структуру мира всего лишь одним "словом". Но каким! Он гордился своей придумкой. Система зинданов, как и весь мир, кодировалась странным языком, который их божество нашло где-то на Земле.
      Когда они разрабатывали ее, он рассказывал идею, а их божество кодировало его фантазии. Потом он, прикинувшись любопытным, попросил дать ему посмотреть, что получилось в результате, и изобразил сильное расстройство по поводу нечитабельности процесса. Творец мира повелся на уловку и выдал ему "перевод" всех слов.
      Дальше все было делом техники. Он нашел в цепочке текста звено, которое нужно было изменить, и составил из общих известных ему "слов" приказ миру ввести это маленькое изменение, которое состояло из слова "повтор". Волшебное зеркало упрощало задачу и ему оставалось только приказать миру внести изменение, что он и проделал с холодной спокойностью…
      Все! Он закрыл выход из системы зинданов. "Повтор" означал новое перерождение без возможности вспомнить предыдущую личность "пришедшего" в мир. Никто, раз появившись в зиндане, не сможет больше вырываться из колеса перерождений, впрочем, как и он сам. Он просто закрыл себе, как и всем другим, выход в астрал, где его ждала только пучина инферно. И теперь он реально был самым сильным магом мира. Мира, оставшегося без своего создателя.
      "Добро пожаловать, всем желающим! Обратной дороги нет, и не будет!" – ему хотелось расхохотаться над зеркалом, всем миром и его, так называемыми, соратниками, включая их неудачливое божество, но, следуя своей привычке, он просто улыбнулся. Однако в этой улыбке не было пощады его врагам – всем, кто отважился оспаривать его власть. Впереди его ждали столетия, нет, тысячелетия всевластия!
      Знал бы он, как жестоко он ошибался. Тогда он просто не мог даже представить, что это такое на самом деле – столетия власти, не говоря уже о тысячелетиях…
 

***

 
      Он никуда не спешил. Перед ним раскинулся мир, готовый покориться поступи его войск, но он выжидал. Через зинданы все прибывали новые "пришедшие" – внешняя ангельская агентура работала безупречно. Внутри мира эти ангельские сущности тоже были очень полезны, но как бы ни была велика ангельская энергия, породившая и поддерживающая постоянный уровень "рожденных" по всему миру, их самоосознание было ограничено и действия неактивны. "Пришедшие" же пытались перестроить окружающее под себя, а мир им не давался. Так появлялась интрига в жизни. Даже стали появляться новые волшеры с какими-то новоявленными, худосочными магами, добивающимися власти больше путем интриг, чем колдовства. Спустя лет пятьдесят, по границам его волшера возникло сразу несколько мелких владений каких-то самодуров, где вовсю процветало рабство и насилие.
      Внутри своих владений он постиг все прелести власти и богатства. Его дворцы и без того ломившиеся драгоценностями, великолепной мебелью и отделкой, постоянно пополнялись произведениями труда местных зодчих. Правда "рожденные" не были очень способным народом, и поэтому к работам привлекали "пришедших". Тоже было и с его гаремом – он был полон молодок из "рожденных", но истинными жемчужинами было несколько "пришедших" дам, пусть и не самых молодых, но отличающихся яркостью и индивидуальностью. Он развлекался, как только мог, объезжая свои владения и практикуясь в охоте, рыбалке и прочих удовольствиях.
      Наконец настала пора показать, кто в доме хозяин, и он стал собирать армию. Это было забавно. В принципе он мог бы справиться с новоявленными магами, знавшими по нескольку случайных "слов", и без всяких войн, используя только свою магию, но ему был нужен психологический эффект. Ему было нужно показать всем, да и что уж скрывать, почувствовать самому, какая государственная мощь подчиняется ему.
      Первые же сражения, которые он постеснялся бы и сам назвать таковыми, повергли к его ногам все близлежащие волшеры, но он знал, что дальше на запад располагаются земли сразу трех его бывших соратников, и вот туда-то он и направил свои войска после празднования триумфа, которого устыдился бы любой полководец. Тогда вперед его гнала одна мысль: "Он покажет всем своим "коллегам", чего они стоят в этом мире!" По данным его разведки и просмотру из зеркала, он знал, что трое из "перворожденных" магов (как их уважительно прозвали в мире) объединились для отражения его атак.
      Наплевав на безопасность, он сам возглавил свое войско, оставив свое самое мощное оружие – волшебное зеркало дома. Это, наверно, были лучшие его дни в этом мире. До этого, оставаясь в пределах своего волшера, он начал ощущать пресыщенность всем, что занимало его думы раньше и, как нельзя кстати, этот поход вернул всю полноту и остроту жизни, к которой он всегда стремился.
      Он летел на коне впереди своего, хорошо обученного войска и встретил противника уже при входе на территорию ближнего волшера. Когда конные патрули донесли о первых разъездах противника, он решил, не останавливаясь, провести разведку боем и с двумя верховыми отрядами продолжил движение. Он не боялся за себя – от шального удара у него была магическая защита, а от происков своих "перворожденных" приятелей… – посмотрим, что они еще придумают?
      Они влетели серыми тенями прямо в лагерь противника. Спустя поколения это нападение стали изучать в военных училищах под названием битвы под Черной рекой, а сейчас… Может, этим и был бы доволен Суворов, который любил вот так вот, сходу обескуражить противника. Но он-то был не Суворов, и растерянное метание полуголых "рожденных", истошно-истерические вопли "пришедших" и вой перепуганной обозной прислуги вызывали у него только чувство жалости напополам с гадливостью.
      И было трудно понять, была ли эта гадливость вызвана беспомощностью его врагов или его собственной жестокостью. Он понимал, что поток инферно не миновал и его, и он, вслед за всеми этими мелкими тиранами, сам становился величайшим деспотом этого мира.
      После этого "легендарного" ночного броска противник был фактически деморализован.
      Один из его бывших коллег погиб, а два скрылись в бега, главные города волшеров захвачены и воевать стало больше не с кем. А новый властелин чувствовал себя каким-то свихнувшимся Ермаком, застрявшим посреди бескрайних просторов, когда можно было захватывать все земли, хоть налево, хоть направо, но вот беда – не потерять бы направление к собственному дому, и еще, хорошо бы знать, зачем ему все эти бескрайние просторы?
      В результате, он с великими почестями, но совершенно бесславно в душе, вернулся домой и больше не выезжал ни в какие сражения на протяжении столетий. Если даже где-нибудь на окраине и находился какой-нибудь полоумный смельчак, и начинал отвоевывать кусочки от хорошо отлаженной государственной системы, было достаточно пары "слов" брошенных в зеркало, чтобы вызвать у нарушителя спокойствия пожар, наводнение или вечный понос…
      За тайнами "слов", не доставшихся ему от своих коллег, он тоже перестал охотиться. Его стало мучить странное чувство напрасности. Зачем ему эти "слова", если он и без них самый могущественный здесь? Он итак уже послужил поводом для гибели одного из своих коллег, и ему было противно гоняться за, и без того запуганными, "перворожденными" магами. Только после этих захватнических походов он начал осознавать, какую ловушку он сам себе построил. Все вокруг, к чему-то стремились, чего-то добивались, в крайнем случае, чего-то боялись. У всех был хоть какой-то смысл в жизни или хотя бы в выживании, как у рабов, а у него было все. Все, чего он только мог пожелать. Он не мог даже купить ничего, так как все здесь принадлежало ему. Воевать было не с кем и не за что. Он мог ласкать, издеваться, убивать… все, что угодно – ему только подобострастно смотрели в глаза. И все это длилось столетиями. Сначала он наслаждался, но весьма недолго, потом неистовал и издевался над всем и вся. В конце концов, он впал в апатию, и годы потекли незаметно мимо него.
      В этом ровном и пустом потоке времени его поразило только одно известие, когда, спустя столетия добровольно ушел из жизни, в неизвестно какой зиндан, один из "перворожденных".
      В последствии, узнавая об очередном таком уходе, он перестал удивляться. Но тогда этот уход всколыхнул его разум. Он вдруг посмотрел на свою жизнь как бы со стороны и понял, что ему нужно от жизни. И тогда он запаковал свои самые необходимые вещи, сгрузил стол с зеркалом на телегу и отправился с двумя старыми слугами в свой дальний замок в горах. Ему окончательно опротивел мир, в котором не осталось желаний.
      Спустя несколько лет слуги умерли. Осталась одна собака. Но ему больше никто не был нужен. Ему надоели слуги, а собака все же была каким-никаким другом. Она была свободна в своих поступках, и он сам должен был подлизываться к ней, угощая всякой всячиной.
      Может, он уже сошел с ума? Но кто об этом мог здесь ему сказать? А может, он сошел с ума, когда возжелал всех Земных и неземных благ? Сейчас он не мог сказать с точностью, жив ли он или мертв. Да и какая в этом разница здесь, в астрале? Хотя он не прав, астрал где-то там, за пределами этого мира, и к нему нет дороги. Даже если бы и была, все равно она вела лишь в Инферно.
      Последние несколько сот лет он не знал, что происходит с миром. Скорее всего, инферно потихоньку подминает его под себя. Еще какая-то тысяча лет и он окажется в дьявольской пирамиде вместе со всем этим миром. А он еще сомневался в надежности расчетов Легара. Какой же он был наивный!
      За последние долгие годы, только один раз зеркало засветилось слабым синим свечением. Он понял – ушел еще один "перворожденный". Подойдя к столу, он всмотрелся в черноту и понял – это Орин, маг, которого он когда-то уважал больше остальных. Он так же последние столетия жил в уединении, по-видимому, пресытившись мирскими развлечениями. Но и он не выдержал бессмертия.
      А что он сам? Когда-то он стремился к риску и острым впечатлениям. Казалось, он получит все это вместе с властью, но он ошибся, с властью он получил безопасность и скуку. Даже сейчас, живя и путешествуя в горах, он рисковал больше, чем, предаваясь развлечениям во дворцах. Горы, альпийские луга, реки и озера оставались единственным, что интересовало бывшего, а может, все еще настоящего властителя этого мира. Он искал простого риска в бесконечных путешествиях по бескрайним просторам горного края, подаренного когда-то ему создателем. Давным-давно он предал и горы и творца этого мира, за что расплатился разочарованием в жизни. Но мир гор милостиво принял его, а творца, их несчастное божество он потерял во времени.
      Он хотел забыть все, срываясь порой в пропасти, или начиная замерзать на перевалах, но всегда он сдавался и, в испуге, применял свои магические способности, спасая себя в последний момент. Больше скуки он боялся перерождения, что его ждало после зиндана? Может быть, рабство. И вообще, ведь после будет уже не он, а кто-то другой, с другим именем и внешностью, другой памятью…
 

***

 
      Сегодня он уже почти собрался выйти к своему лохматому другу, позавтракав, как обычно, "выдуманной" овсянкой и кофе с молоком. Завтрак тоже отражал его теперешние пристрастия в еде, вернее, полное их отсутствие. Он одел "до любви" поношенный дорожный костюм и, по привычке, зашел в небольшую комнату рядом со спальней, где стояло волшебное зеркало.
      Откинув портьеру в темное помещение, он понял, что сегодня он, скорее всего, никуда не пойдет. С зеркалом, вернее с миром, творилось что-то столь странное, что он не мог найти этому объяснения. Замерев на мгновение, он наблюдал за сильным желто-зеленоватым свечением, шапкой поднимавшимся от черного зеркала стола. Когда-то зеркало несколько раз показывало похожее, слабое синее свечение, когда мир прощался с очередным перворожденным, уходящим в зиндан. Но эти несколько раз случились на протяжении почти тысячи лет. А сейчас свечение было другим и гораздо мощнее.
      Наконец он решился и подошел к столу. Свечение шло от определенной точки. Он вгляделся в нее – это было далеко от его горного замка – где-то в бывших владениях Орина. Картинка ветвящихся каналов жизни мира стала увеличиваться, и он разглядел, что случилось – несколько ветвей было разорвано. Такого он никогда не видел.
      Неосторожно приблизив картинку в попытке рассмотреть разрыв, он скользнул взглядом по нитям, и в зеркале появилась смазанное и расплывчатое изображение какого-то деревенского пейзажа. Только сейчас он понял, что смотрит на пейзаж, которого не должен видеть из-за кодировки Орина. В задумчивости он "взглянул" в другие, целые нити – они текли непонятными сочетаниями символов.
      Он перешел на нормальное видение в том месте, где был разрыв – ничего особенного.
      Он стоял и не знал, что подумать. А свечение, между тем успокаивалось.
      Неизвестно, сколько он так простоял, пытаясь найти хоть что-нибудь в памяти, могущее подсказать, отчего произошел разрыв информационных связей. И снова ему повезло. Когда он, перед тем как уйти, бросил последний взгляд на зеркало, то понял, что не видит больше разрывов ветвей. Он "вгляделся", вновь скользнув по ветвям к знакомому месту, но натолкнулся на кодированную картину мира.
      "Что за ерунда?" – подумалось ему, и он вернулся на нормальное зрение в месте бывшего разрыва. Картинка стала четче, и что-то в ней изменилось. "Вот оно! Тут, кажется, не было этого дерева, или оно было какое-то размазанное" – он долго рассматривал это место и вдруг на грани зрения заметил какое-то движение. Он долго не мог ничего понять. Картинка, вроде была на месте, никого живого на ней не было, а стоило чуть отвлечься и как будто что-то смещалось. Затем надолго все затихло. Но он с упорством тысячелетнего удава смотрел в эту точку, боясь пропустить хоть что-нибудь новое.
      И вдруг, его полоснуло ярким всполохом света по глазам, привыкшим к темноте. Он прикрыл на мгновение веки и вновь проверил состояние ветвей мира в этом месте.
      Да, как он и предполагал, появился один разрыв. Что же это могло быть? Он чувствовал, что происходит что-то из ряда вон выходящее, а он ничегошеньки не понимает. Тогда он, уже несколько паникуя, уставился на то же место в нормальном зрении и ждал, не отводя взгляда ни на секунду.
      И он дождался – спустя некоторое время на картинке началось движение. Но какое!
      Сначала он ничего не понимал. Все оставалось на местах, но что-то менялось.
      Потом он догадался – по миру двигался кто-то невидимый, или видимый, но не в этом зеркале. Он даже различил две таких тени, вернее искажения картинки, как будто изображение раздвигалось каким-то невидимым телом и возвращалось после его прохождения обратно. Отслеживать это движение было очень трудно, но он не боялся трудностей и, как застывший памятник, стоял, опершись ладонями в резной край стола и не замечая ничего вокруг…
      Вскоре он смог ответить себе на некоторые вопросы. Зеркало просто не видело этих двух существ, скорее всего обычных людей по внешнему виду. Так как эти тени гуляли по деревне, с ними долго общался какой-то крестьянин. В конце концов, невидимки оседлали лошадей и помчались на север. По единственной в этих местах дороге. Куда же они двигались, эти два существа, которые запросто рвали ветви мира, о чем он и помыслить никогда не мечтал? Он почувствовал, как, впервые за столетия страх непонимания сжал холодной рукой его сердце.
      Он лихорадочно, но очень тщательно рассматривал дорогу, ведущую на север, "заглядывая в каждую деревушку, стараясь найти что-либо необычное. И ему опять повезло.
      Только от этого "везения" ноги на миг отказались его слушаться, и он тяжело навалился на край стола, чтобы не упасть. Где-то в трех днях пути от резво продвигающихся на север теней, разглядывая очередную деревушку, он, последний из первых, самый великий маг этого мира, увидел ее! Все вокруг померкло, пол стал куда-то уходить из-под ног, но он ничего не замечал. В голове билась только одна мысль: "Таких совпадений не бывает!" Он чувствовал, что это движется его смерть.
      "Но он еще что-то может! Он не сдастся, как ягненок! Его голыми руками не возьмешь!" – никто не видел, как почти совсем обезумевший и разом постаревший мужчина лихорадочно шарил глазами вокруг, как бы пытаясь проверить, насколько прочны стены вокруг, сколько у него оружия и вообще, хоть чего-то, что могло бы помочь ему в этот страшный для него час…
 

ГЛАВА10. СНОВА ВМЕСТЕ

 
      Женька, успокоенный общением через астрал с доченькой и Лэей, пылил копытами (не своими конечно) по дороге, вьющейся среди крестьянских полей с полусобранным урожаем, упорно продвигаясь на север. Он чувствовал себя эдаким Санчо Пансо, потерявшим своего Дон Кихота и не очень представляющего, а что дальше? Бороться с ветряными мельницами или спасать благородных девиц? И то, и другое дело святое, но Женька, подобно Санчо, не ощущал себя ни великим, ни благородным, ни тем более сумасшедшим.
      Оставалось только глупо улыбаться, вспоминая теплоту чувств исходящую от его девочек и действовать в соответствии со словами жизнерадостно-глупой детской песенки: "Вместе весело шагать по просторам (и еще раз) по просторам (и что-то там выпивать, или нет) напевать лучше хором!" – Женька даже затянул этот мотивчик, но сам испугался страшных звуков, со скрипом вылезавших из его горла и заткнулся, испуганно оглядываясь: "Не напугал хоть кого? Вон ребенок у околицы плачет – немудрено при таких певческих талантах! Ну почему вот так всегда, чем сильней медведь на ухо наступил, тем больше петь хочется?! Да, конечно, Буль еще говорил, – чтобы не скучали! Вот и не скучаем, придется сейчас малыша успокаивать. Ох-хо-хо!" Женька спрыгнул с коня посреди очередного хутора и подошел к малышу, присев перед ним на корточки. Пошарив по карманам, он с удовольствием наткнулся на свои любимые карамелины, которые не забыл "прихватить" со второго уровня. Малыш, одетый в простую холщевую рубаху до колен, горделиво отвернулся в сторону и украдкой утирал кулачишком нос. Женька протянул конфетину парнишке и и приветливо улыбнулся, спросив:
      – А не скажет ли благородный рыцарь, отчего его сердце посетила такая грусть?
      Дальше произошло что-то неожиданное. Мальчишка замер на мгновение, с удивлением и надеждой взглянув на конфетного соблазнителя. Женька еще успел усомниться, что вряд ли малыш понял хоть слово из его помпезной приветственной речи, как тот, чуть не оглушив Женьку, бросился к нему на встречу, схватил в обнимку и заорал, что было мочи на всю округу:
      – Ула-а! Слепой Ян велнулся! – потом отстранился от него на секунду, упершись в его грудь руками, и строго спросил. – Ты зачем черный и маленький стал? И почему видишь?
      – Так уж вышло, – сокрушенно вздохнул Женька. – У меня и имя сменилось…
      – А сказки не забыл?! – еще более строго и требовательно нахмурившись, спросил паренек.
      Женька почувствовал, что у него, как у настоящего Санчо, появился шанс сплутовать и сказать, что он все забыл. Но под прицелом этих требовательных глаз он спасовал и не стал врать. Он чувствовал, что эта рассказанная или не рассказанная сказка может стать лучшим или никаким моментом в пока еще коротенькой жизни этого малыша. Он опять вздохнул и признался:
      – Не забыл…
      Раздалось еще более громкое "Ула-а!!!". Женька на мгновение еще раз оказался стиснутым в маленьких объятиях малыша и, сорвавшийся с его плеч, соломенноволосый ураган полетел по хутору, возвещая великую весть – вернулся слепой рассказчик, и сегодня будут сказки для всех! Женька с улыбкой смотрел малышу вслед. "Ну что тут поделаешь? Не обмануть этих маленьких сорванцов! Не зря же они, по сути, ангелами являются. Да и наверно, правильно он сделал, ведь для детишек это праздник, а с него много не убудет: "Ну, заночую здесь, а завтра наверняка уже и до Саш доберусь!" Он стоял у околицы, прикрыв глаза. Девочки сейчас спали. Их постоянная связь с Лэей была чем-то чудесным, чего наверно многим людям в реале недостает. Когда они были где-нибудь в разных концах астрала или галактики, они могли в любой момент позвать друг друга и пообщаться. Это было здорово, в любой момент "воскликнуть":
      "Лэя, смотри какая красота!" и "послать мысленную картинку, получив свою порцию комментариев, иногда восхищенных (типа "как здорово!"), иногда шутливых ("Ах, маленький ты мой! Цветочку удивился!"), а иногда и немножко обиженных или раздраженных ("Наконец вспомнил! или "Погоди, дай малышку покормить!".
      А можно было и скрывать какие-нибудь мысли и делать сюрпризы, но это было трудно, так как при "выходе на связь" Лэя безошибочно могла определить, озабочен ли чем-либо Женька или замышляет какое-нибудь шкодничество, и тогда она, конечно, в два счета его раскалывала.
      Особенное время в их дальней связи было, когда она спала, как сейчас. Иногда это было вообще что-то невообразимое. Женька мог войти в ее сны и путешествовать с ней там. Надо оговориться, что у Лэи было множество различных снов. В осознанных снах, благодаря своим, приобретенным в стране Высоких Горизонтов, способностям, Лэя просто выходила в астрал, правда "прихватывая" тяжелые оболочки, которые чуть снижали ее мобильность. Кроме таких у нее были все типы обычных снов, собственно глубокие сны без сновидений и сны, наполненные различными сюрреалистическими сюжетами. Вот эти-то последние и были для Женьки чем-то невероятно прекрасным, иногда страшным, но почти всегда захватывающе интересным.
      Сейчас ему припомнился недавний кошмар Лэи, в котором Женьку тоже неслабо потрепало. Тогда он болтался, как обычно, с визитом на Земле, и прикидывался консультантом в своей лаборатории. Надо сказать, что Буль все больше портил ему репутацию, постоянно прокалываясь то тут, то там. И хотя ангел учился, и промашек становилось все меньше, но суммарный рейтинг его сумасшествия уже явно зашкаливал в глазах всех знакомых и родственников. Женька постоянно натыкался на сочувственно-понимающие взгляды и заботливые вопросы вроде: "Как ты сейчас, хорошо? Ничего не беспокоит?" Женьке только оставалось огрызаться фразами типа:
      "Беспокоит, конечно! Ваше состояние здоровья!" В тот раз он как раз отвешал всю заготовленную лапшу на уши своим сотрудникам и начальству и закатил в свой любимый парк с заблудившимся в нем "Пингвином". "Нет ничего более постоянного, чем человеческая глупость! Ведь, кажется, весь мир за последние годы куда-то убежал, перестроился и вывернулся на изнанку, а эта милая сердцу уродина продолжала преспокойно выживать в тенистых, плохо стриженых рощах парка, дымя переваренным кофе и пережаренным маслом, прямо, как доисторический ископаемый экспонат какой-то чудовищной Красной книги коммунистических животных, находящихся на грани исчезновения, но никак не исчезающих. Женька замер, впитывая эту ностальгическую обстановку: "Как странно. Он прошел не полмира, и даже не целый мир, как поется в различных бородатых и не очень песнях, а почти бесчисленный ряд чудес астрала. И посмотри же – медитирует над выщербленной чашечкой заурядного кофе с пончиком, вываренным в высшей степени канцерогенности масле, не менявшимся во фритюрнице наверно с момента постройки этого кособокого учреждения.